Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 15, 2005
Но это случилось, и стала очевидна незаменимость Папы: доброты не бывает много и хочется, чтобы она была всегда. Он жил в полном са-моотречении, но при этом не уставал повторять, что зем-ная жизнь, которую мы называем повседневностью, -великий дар Бога и ее надо уметь ценить. А потому под-держивал инициативу врачей по продлению человече-ской жизни, хотя можно бы сделать и прямо противопо-ложный вывод: старость — не для существования, а для ухода из него. Во всяком случае, так думает если не большинство, то многие, ища для этого законы, которые бы их оправдали. Папа не уставал демонстрировать способность приспосабливаться к себе такому, каким был на данный момент, не стеснялся собственных сла-бостей, ибо «сила моя совершается в немощи». Он словно бы продолжал то, что доказывали своим страда-нием библейский мученик Иов, а позднее Христос. «Отныне страданье каждого, через Тебя пройдя, становит-ся Любовью», — писал Кароль Войтыла и настаивал: страдание — органическая часть человеческого сущест-ва, но чтобы переносить страдания, надо уметь любить: всех и каждого, себя в жизни и жизнь в себе, и всё вме-сте — в Боге. Для него это были вполне конкретные сло-ва, исполненные благодарности к тем, кто помогал ему, а в последние годы он нуждался в поддержке, чтобы справляться с недугом. Трудности вызывало буквально всё: одежда, которую требовалось снять и надеть, еда, и вдруг глоток давался с трудом, отказывала речь, тряс-лись руки, не слушались ноги. Болезнь Паркинсона -бич нашего времени (как, впрочем, и рассеянный скле-роз): сколько несчастных разделили с Папой его стра-дания и скольких он поддержал терпением, смирением и молитвой… Его Голгофа — долгая, медленная, изнуря-ющая и словно предчувствуемая им, так кажется теперь, читая его поэтический цикл «Паломничество к Святым местам».
И тут понимаешь: ведь он, в сущности, страдал от внешних воздействий, тогда как внутри царила удиви-тельная гармония. Поразительно, но он не знал утом-ленности (при том, что всегда мало спал) и не болел «своими» болезнями — только привнесенными извне: в молодости его сбивает машина, и несколько часов он ни кем не замеченный остается лежать без сознания на улице; в него с близкого расстояния стреляет тер-рорист, пуля, процарапав внутренности, вызывает уг-рожающее кровотечение, кровь удается остановить, но спасения нет, Папа тяжело заболевает, и тогда пони-мают, что кровь была чем-то инфицирована, еще одно переливание крови и медленное выздоровление. Через несколько лет — другая напасть, болезнь Пар-кинсона. С ней Папа справлялся подвижнически, уча всех — верующих и неверующих — сопротивляться забо-леванию до последнего мига, оставаться и в старости нужным, сколько раз ему предлагали уйти на покой, легко представить искушение, но Папа принял муки.
Назад не глядеть. И толкать эту хрупкую тяжесть
вперед,
С интервалом — он времени такт, и не надо считать,
что осталось,
Пусть в сознанье та тяжесть рассыплется в прах,
Мук в ней нет никаких, лишь усталость.
Мученичество было для Иоанна Павла IIособым человеческим подвигом: число лиц, им канонизиро-ванных, превысило 450, а беатифицированных — более 12 800: не сравнить ни с одним Папой! Он приветство-вал любое проявление борьбы со злом — вечным врагом человеческого бытия и свято чтил память тех, кто ради этой борьбы принес себя в жертву. Последняя книга Папы «Память и тождественность» (2005) посвящена проблематике зла в ее современном варианте, тех фор-мах и сути, к которой стал почти привычен ушедший ХХ век. Раскидистой системе давления и насилия давно пора предъявить счет, и Папа выносит вердикт тотали-таризму. Что такое «идеология зла»? — задается он во-просом, настаивая на его «реалистическом» присутст-вии (при всей философской и богословской содержа-тельности термина).
Кажется, в своей осознанной жизни Папа не знал внутренних борений (может, в далеком прошлом, когда возник выбор: священничество или театр), он шел за голосом, как когда-то пошел Авраам, и вся его последу-ющая судьба была чередой встреч с посланцами Бога -по крайней мере, он так относился к тем, с кем его свя-зала дружба, кто к нему приходил, где бы он ни был, будь то Неговицы, в которых началось его пастырство, Краков, где был избран архиепископом (1958), и, нако-нец, Рим (1978). Можно сказать, что в годы его понти-фиката именно Ватикан, а не Рим стал открытым горо-дом, все мечтали сюда попасть, побывать на аудиенции, увезти полученные в подарок четки…
Вадовицы, небольшой городок под Краковом, где Папа в 1920 г. родился, известен теперь всему миру, в конце ушедшего века он приезжал сюда короновать икону Божьей Матери, Неустанной в помощи, — ее первую увидели его глаза малютки. И, наверное, с осо-бой силой она притягивала к себе его взор, когда оси-ротел, — Богоматерь ему заменила его собственную так рано ушедшую мать, о чем писал в одном из первых до-шедших до нас стихотворений.
Над твоей могилой белой…
Матерь, нет тебе забвенья!
Всей своей любовью сына
я молю:
дай душе упокоенье!
Не отсюда ли почитание, которое Папа выказывал Деве Марии, сделав девизом понтификата слова «Весь Твой» (Totustuus)? Все в жизни Папы было закономер-но. Увлечение театром, которому отдал дань в молодос-ти и который во время Второй мировой войны стал вы-разителем сопротивления фашистам; выбор пастыр-ского служения и научная работа одновременно с преподавательской в знаменитом Католическом уни-верситете в Люблине, где много лет, вплоть до избрания, заведовал кафедрой этики. Никогда ни от чего не отка-зывался, даже от поэзии, к которой вернулся после длительного перерыва, свидетельством чего стал «Римский триптих» — парение Духа над Историей и Вселенной.
И на каждом этапе неизменно с ним был соратник, коллега, единомышленник. То, что он состоялся поэти-чески, во многом заслуга Марека Скварницкого, тоже поэта, с 50-х гг. работал в известном уже тогда ежене-дельнике «Tygodnikpowszechny». К нему-то и зачастил молодой священник со стихами, которые отвергали ре-дакторы, а Скварницкий публиковал; при его участии после избрания Папы издается книга «Поэзия и дра-мы», и он консультирует Святого Отца в период его ра-боты над «Триптихом». При посредничестве «кружка» люблинских философов возник антропологический трактат Кароля Войтылы «Личность и поступок», в по-следующем распространении его идей заметную роль сыграл о. Тадеуш Стычень, принявший кафедру этики после избрания Папы. Трактат своеобразно продолжи-ла книга «Память и тождественность», которая возник-ла на основе многолетних бесед Папы с польским свя-щенником и философом Юзефом Тишнером о тоталита-ризме. И как тут не вспомнить неизменного секретаря и сподвижника Папы кс. Станислава Дзивиша — его ин-теллигентность, феноменальная память, работоспособ-ность и преданность прославили его на века.
Трудно просто перечислить или хотя бы назвать, сколько сделал Папа для людей: по-особому — для сво-их соотечественников и по-особому — для единовер-цев-католиков, но прежде всего пробудил «лагерь», став подлинным духовным лидером борьбы с коммуни-стическим режимом, как когда-то его духовный настав-ник Архиепископ Сапега (Кардинал Сапега (Адам Стефан)) возглавил в Польше Сопротивление фашизму, не знавшее до этого подобных масштабов. Для каждого народа и каждой конфессии Иоанн Павел IIнаходил язык и тип общения, нет дома, в котором бы его сегодня не вспоминали, не ощущали утраты, тревоги за будущее. И тем не менее, испытываешь непонятное чувство, вро-де бы Папа знал, что нужно нам, но многие ли из нас знали, что нужно Папе? Странно, но мир остался глух к его философии — ясно построенной, четко изложенной, почти как математическая формула, где ничего не оста-лось недосказанным, всё исследовалось с предельной тщательностью, детальностью, избыточностью? Интел-лектуальный мир предпочел Хайдеггера, учение кото-рого при всей поэтичности и многозначности было про-тиворечивым, сложным и в итоге незаконченным. Труд Кароля Войтылы «Личность и поступок» в сравнении с оглаской, которую получил «SeinundZeit», стал едва ли не маргинальным, во всяком случае не оцененным по достоинству, хоть и переведен на европейские языки (английский, немецкий, итальянский, испанский). Спор-ной оказалась проблема терминологии, трудно поддаю-щейся переводу. Используя понятия современной фи-лософии (в частности, из феноменологии), Кароль Вой-тыла насыщал их собственным содержанием, как, впрочем, и должно быть (так делал тот же Хайдеггер, следуя за Гуссерлем, причем в полемике с ним). В отли-чие от нынешней, во многом зашифрованной филосо-фии, в рамках которой человек — абстрактная фигура, некий Dasein, в исследовании Войтылы это — личность, обладающая своими вполне реальными свойствами (чувство, ощущение, эмоция, понимание, осознание, со-знательность и т.п.), которые, в свою очередь, подчине-ны единственной цели — различению добра и зла. Че-ловек как субъект нравственности наделен врожден-ным качеством добра (заложенным в его, можно сказать, кровеносной системе), а значит, и способнос-тью к трансценденции, то есть выходу за пределы себя, следовательно — с изначальной связью с Богом. Здесь -зерно всех рассуждений Папы, альфа и омега его мыс-ли: там, где человек отказывается от веры, он утрачива-ет себя. Человек именно сотворен, и быть личностью -его естественная обязанность. Чтобы прочесть «Лич-ность и поступок», совсем необязательно быть профес-сионалом (как, скажем, без Гуссерля не понять до кон-ца Хайдеггера, а без Хайдеггера — Сартра): этот антро-пологический трактат — самодостаточная работа, не требующая знаний предшествующих исследований (хо-тя без них восприятие полным не будет). И это ее боль-шое достоинство — доступность не только философу.
Не нашла подлинного воплощения еще одна кон-цепция Войтылы — созданная его другом и соратником Мечиславом Котлярчиком и вместе с ним разработан-ная театральная система рапсодического театра, по си-ле воплощения не менее радикальная и важная, чем си-стема Станиславского. Рапсодическая техника позволя-ет по-новому осваивать классику, ставить на сцене философские сочинения (вот бы поставить «Личность и поступок»!), сосредоточить внимание на слове — в ущерб декорациям, одежде, постановочным эффектам. Но факт остается фактом: рапсодический театр есть только в Польше, он существует в формате едва ли не одного города, да и его исполнители не нашли, похоже, продолжателей, не стали весомым элементом социаль-ной культуры в стране, как того предполагает поэтика театра. В нашей стране такого рода театр работал на подтексте, и его эстетика стала сыпаться, как штукатур-ка с потолка, когда нужда в недомолвках отпала.
Не менее грустно дело обстояло и с поэзией Каро-ля Войтылы, не случайно Папа подтрунивал над всеми, кто стал переводить его стихи, полагая, и справедливо, что не переводили бы и не издавали, не случись то, что случилось: его избрание. И всё равно он оставался по-этом — не только в душе, но прежде всего — в слове, ко-торое в его речи обрело самостоятельный и отчетливо выраженный новаторский смысл единения — земли и не-ба, жизни и смерти, личности и коллектива, ночи и дня, света и тьмы, разума и сердца, интеллектуальности и эмоциональности, внешнего и внутреннего, глубины и выси… Ряд можно множить. Ибо каждое слово — сгусток энергии, вобравшей опыт многовекового человечества. Его поэтическое мышление проникнуто романтическими устремлениями, идеальным выразителем которых были для него Мицкевич и Норвид. Философские исследова-ния базируются на знании наследия античности, томиз-ма (прежде всего св. Фомы Аквинского), в широком пла-не европейской богословской и философской мысли, с представителями которой Войтыла не раз полемизиро-вал, в частности с М.Шелером (по вопросам христиан-ской этики) или своим соотечественником Р.Ингарде-ном. Невозможно не назвать тут и нашего православия, мыслящего светом как образом единения времени и пространства. Как это ни странно, но по-схоластически выстроенные размышления Папы близки о. Павлу Фло-ренскому, Даниилу Андрееву, о. Александру Меню виде-нием мира в категориях семиотики и молитвы одновре-менно, ибо сама молитва — семиотическая тайна.
Все высказывания и выражения Папы, особенно это касается его Энциклик, Апостольских обращений, конституций, посланий, стали читать как публицистику, и поразительна актуальность этих текстов. Жаль, что главы государств редко прибегали к его советам и мало прислушивались к замечаниям, которым нет цены, идет ли речь о помощи бедным странам, об этике труда, на-циональных взаимоотношениях, особенностях религи-озного воспитания и мироощущения — всё проникнуто заботой о человеке, которому Папа служил.
Папа собирал вокруг себя молодежь, и она ему бе-зотказно верила: в траурные дни в Краков стекались юноши и девушки, студенты, учащиеся, по собственно-му почину, связываясь между собой эсэмэсками, чтобы быть вместе в день похорон. Их никто к этому не при-зывал, не агитировал, их любовь к Папе — молчалива, сдержанна и преданна. Для них написаны его книга «Переступить порог надежды» и философский труд «Любовь и ответственность», пьесы «У лавки ювелира» и «Свечение отцовства». Никаких назиданий, неизменный интерес к тому, чем молодежь нынешняя дышит, о чем мечтает, чего желает. Кто теперь станет так дели-катно, но и настойчиво помогать им в понимании жиз-ненной цели и своего призвания, в построении семей-ного очага? Собравшись вместе, они зажигают свечи и ставят их на землю, по которой Папа ходил и которую целовал в знак приветствия и смирения.
Уже при жизни он стал святым, был им с самого рождения, таким воспитал его отец, во всем подавав-ший пример: «Отец, который умел быть требовательным к себе, в некотором смысле мог уже ничего не требо-вать от сына. Глядя на него, я учился быть требователь-ным в отношении себя и выполнять собственные обяза-тельства». Слово отчизна, замечает он в книге «Память и тождественность», неразрывно с понятием отец и его реальностью. «Парадигма» человеческих взаимоотно-шений отец-сын запечатлена им в виде разговора-ди-алога Христа с Богом-Отцом. Это стихотворение в неко-тором роде уникально, мировая поэзия знает образ Бо-гоматери, Ее общению с Сыном (что по-своему тоже отражено в поэзии Войтылы) посвящено множество ху-дожественных произведений, но тема Отца и Сына сто-ит в человеческом сознании совершенно особняком.
— Сыне, когда отойдешь Ты,
глубины поднимутся в вечность,
в которой Мне все известно.
— Отче, Любовь — это долг
вознести себя с честью…
Руки Твои оторвут с Моих плеч…
- Сыне, свидетель Ты умирания,
свет Твой, когда настанет тот день,
зерну в земле Я. Отдам для прорастания…
На отцовство, точнее — возрождение его «статуса», Папа возлагал огромные надежды: ХХ век погряз в вой-нах и тоталитаризме, они отняли сыновей, мужей и от-цов. Проблема отца — родного и названого — для него не просто тема его сочинений (пьеса «Свечение отцов-ства»), а рана, которую он как исповедник видел во-очию, и об этом проповедь, прочитанная им в Кракове в марте 1978 г.: забота и беспокойство за родной край как единый Дом. Излюбленный образ Иосифа Обручни-ка появляется в лучах его тезки — Иосифа Прекрасного. Нет, не случайный дом возводил плотник Иосиф, а очаг тепла, оплот языка и веры, без чего не воспитать чело-века вселенной. Иоанн Павел IIотлично это понимал, ведь сам он был Папой всего мира.
Елена Твердислова