Беседа с Александром Мирзояном
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 15, 2005
Александр Мирзаян известен широкой публике как знаменитый бард, исполнитель поэзии Иосифа Бродского, Даниила Хармса, Арсения Тарковского, собственных сти-хов. Гораздо менее известны его разработки по теории языка, которые он, физик по образованию, излагает на лекциях и междисциплинарных научных семинарах, исходя из той идеи, что поэтические принципы языка встроены в саму организацию мира, в мышление и даже генетику человека.
— Вы считаете первичным язык, а не мышление?
— Известен «эффект Маугли» — человека, выросшего вне языка, который, собственно говоря, человеком не является. В Евангелии сказано: «И слово плоть бысть и вселися в ны» — «И слово стало плотью и вселилось в нас». В Евангелии речь идет о Христе, но это также относится и к каждому из нас. Теперь это уже и факт биологии. Дж.Тернер и Э.Поппель (техасский Биологический университет и мюнхенский Медико-биологический центр) написали совместную работу о том, что структуры восприятия и мышления — это структуры языка, а поэтический язык является системным языком мозга, то есть чем больше поэзии в нашей голове, тем более системно и продуктивно он работает.
Поэтому поэтические цивилизации вообще яв-ляются наиболее активными во всех областях зна-ния — в науке, инженеринге, в философии и филологии. Собственно поэтическое познание является первичным у всех народов мира, каждый начинает-ся со своего фольклора, с поэтического эпоса. Ф.Бэ-кон, один из родоначальников философской мысли Возрождения, писал: «Поэзия есть колыбель науки». Р.Декарт, основатель новой, рациональной, аналити-ческой философии и науки, также считал, что «поэт есть учитель математиков». Когда в девятнадцатом веке славянофилы твердили, что язык есть человек и нация, то они в первую очередь относили это к русской нации, причем определяли ее отнюдь не как некую кровную структуру. В России произошел ко-лоссальный синтез крови, понятно, что представить себе, как одиннадцатичасовой пояс земли может быть заселен какой-то одной «кровью», — это же не-возможно!.. И славянофилы уже тогда определяли «русскость» именно как религиозную миссию. В том духе, в каком ее определяли отцы церкви Григорий Богослов, Иоанн Златоуст… А о чем говорит сегодня один из крупнейших наших филологов В.Бибихин? То же, что тогда говорили славянофилы: «Русскость -это не кровь, не раса, это полирасовое образование и это миссия, это идея, это то, что объединяет вокруг себя определенную часть народа».
«Отечество нам — Царское Село…» Это о том же. Но… как только мы произносим слово «русское», многие делают напряженное лицо: что, мол, это за национализм, что за шовинизм такой?
— А какое лицо у вас, когда вы это слышите?
— Не знаю, может быть, «детское». Даниил Хармс, великий наш и любимый, в 32-м году написал такую фразу в своих «Отдельных мыслях»: «Русский, русский, русский… А что такое "русский"? Прилагательное. Даже существительного не нашлось на русского человека. Очень неопределен русский человек». Так вот, слово «неопределён» в русском языке означает «не опредЕлен», то есть нет предела русскому человеку. Все народы мира обозначают себя существительными, а русские — прилагательным. Все определяют слово «русский» как «чей», то есть как приложение к русскому пространству. Я бы сказал, что есть два значения. Но первое, в действительно сти, не «чей», а «какой». Русский — это на самом деле такой «знак качества», и приближение к этому ка честву является подлинной задачей, которую в свое время формулировали наши пророки. Я имею в виду пророков русской философии и литературы. И недаром Т.Манн при словах «русская литература» всегда поправлял: «святая русская литература». Рильке тоже признавался, что всем лучшим, чем он владеет, он обязан русской литературе. Так что мы это не сами о себе выдумали.
Почему так сложилось? Ответ — в нашей исто-рии. Русское пространство собиралось многими на-родами. Первыми сюда пришли славяне, на угро-финские земли. Пришли, перемешались с местными племенами (судя по всему, достаточно мирно). По-том позвали варягов. «Придите и правьте, земля на-ша обильна, но порядка в ней нет». Явились варяги и заново проструктурировали это пространство. (Считается, что пришло достаточно много людей, потому что в скандинавских летописях этот процесс отражен как большой переход нескольких кланов в Россию.) Потом опять не стало порядка, и нужно было выбирать веру, которая объединяла бы не раз-ных языческих богов, а кое-что посолиднее. Владимир приглашает греков, происходит крещение Руси. Создается новый язык, специально для богослуже-ния и перевода соответствующих книг — церковно-славянский. Он и становится базовым для литера-турного развития России. Православные монахи пе-реписываются межу собой: «Братья, где мы живем! Сплошное засилье греков, спасу от них нет. Куды ни плюнь — везде грек…» Базовыми языками стано-вятся греческий, болгарский, а также славянские и греческие диалекты (македонский)… Далее — та-тарская фаза, в результате которой произошла тура-низация русского языка, около 25 процентов рус-ских слов относят к туранской группе. Более трети русского дворянства из татар. Самое интересное, что и вся русская литература, да и другие искусства, создана отпрысками царских родов — от Кантемира и Державина до практически всех славянофилов… Киреевский, Аксаков, Тургенев, Достоевский, все Булгаковы, Куприн, Рахманинов, в общем, по полной программе… Потом — немецкая фаза развития, че-рез царя Алексея Михайловича; Немецкая слобода, онемечивание Петра, хотя тот и был глубоко рус-ским, и, как следствие — онемечивание России. За-тем было офранцуживание русского языка. То есть наш язык «насасывал» из немецкого, французского, из латыни и греческого. Но особенность России как раз в том, что она приняла всю культуру не на латин-ском, как Запад, а на церковнославянском языке. Русская литература прошла мимо — и Рима, и Афин. Меня поразило в свое время, что слово «ахинея» происходит от слова «афинея», то есть афинской мудрости не треба!.. Еще Иван Грозный так пишет, отвечая Курбскому: «Россия есть Израиль», то есть святая страна, у которой нет светской культуры, а все подчинено церкви. В этом и состояла первая русская идея. И европеизация русской культуры, ак-тивное возрождение начинается у нас не по евро-пейскому времени, а только с Пушкина. Создается переводная литература — тех же афинян, латинян, немцев, французов, и через чужие языки мы рожда-ем свой собственный. Филологическая наука отме-чает, что в 19-м веке на Россию буквально обрушил-ся языковой шквал, переводили захлебываясь. Но у нас уже существовало многоязычное дворянство и было кому этим заняться. Пушкин переводил с 12 языков, Гоголь — с 4, Тургенев — с 8, Толстой — с 8 или 9, в 70 лет он начал учить иврит, чтобы знать, на каком языке Господь говорил с человеком. Я уж не говорю о Трубецком, который 80 языков знал! Со-здавался «переводной язык» — сумасшедший, син-тезированный, изначально бывший «лаборатор-ным», полученным нами от моравских братьев Кирилла и Мефодия. Язык всемирной литературы. Вот откуда русский человек как «вселенский», по Достоевскому!
С европеизацией России связано появление Ло-моносова, первого переводчика и создателя русско-го стиха, Кантемира, Державина, Карамзина. Но именно Пушкин считается главным — настолько он сплел язык Арины Родионовны с французским-не-мецким-греческим, превратив его в такое изящество, беглость и легкость, что именно Пушкин считается нашим Солнцем. Гоголь писал о том, что Пушкин есть первый русский человек, каким он станет через 200 лет. Вот так! Вот что такое новый язык — новая на-ция. «Мы не Пушкина "русскостью" будем прове-рять, а Пушкиным — "русскость"»… Потому что глав-ный критерий русскости — это новый, великий, могу-чий язык, который задает менталитет, фильтры мышления и всю картину мира.
Вообще, за генетической связью русского чело-века со словом стоит какая-то серьезная тайна. Тур-генев, например, полагал, что наш язык нам готовит еще немало сюрпризов «при правильном с ним об-ращении…»
— А в чем вы видите эту тайну и что такое «правильное обращение» со своим языком?
— Вот мы говорим о том, что у нас не было ан тичности, не было светского искусства. На Руси существовала низовая культура, скоморошество. Так, Алексей Михайлович Тишайший, папенька Петра Первого, в 1648 году приказал «собрать все гусли, бандурки, гудки и прочие бесовские инструменты» и прилюдно сжечь на льду Ладоги, Невы, Москвы-реки, Волги, а всех скоморохов отловить, рвать ноздри, резать языки и уши и сослать в отдаленные места. То есть с низовой, мирской культурой было покончено таким вот образом. Это была охрана церковной, сакральной культуры. Соответственно, никаких Афин мы не знали — ни живописи, ни свободной поэзии, ни театра. И сама церковь настолько «закирпичи- лась», слежалась. Уже Достоевский говорил о том, что русская церковь в параличе и вся ее деятельность чисто охранительная. И «провалилась» на этом святая Русь, так же как и Израиль, потому что без развития ничего быть не может. Эти сакральные функции и взяла на себя русская литература. Полу-чилось, что литература приняла на свои плечи и ре-лигиозную миссию, и светскую, и социальные функ-ции. Эта плотность исканий создала совершенно уникальную литературу, которой в другом мире про-сто нет: там один занимался религиозной филосо-фией, другой — социальными вопросами, а у нас сра-зу всем! Именно поэтому наша литература — «наше всё».
Самое интересное, что слово «ген» и «гений» -это одно и то же слово. «Ген» от «гения» происхо-дит. «Гений» же у латинян — основатель, хранитель и ведущий рода. В этом смысле гений нации является еще и геном. Он вселяется в нас, задает нам материю словесную, которая оказывается и биологической. Вот я упомянул об «эффекте Маугли»: если человек до шести лет не был в речевом пространстве, то он человеком не становится. До шести лет мозг должен принять наибольшее количество языка, как это де-лалось у нас раньше, в дворянской среде. Цветаева к пяти годам уже знала три языка, написала первое стихотворение по-немецки в пять лет. И великая русская цивилизация начинается после того, как на-чинается великая русская поэзия и литература. Все наши Менделеевы, Чижевские, Вернадские, Циол-ковские, Жуковские, Поповы — все это продукты русской литературы, русской словесности. Вот вам одна из реальных неожиданных возможностей, так сказать, при правильном обращении. Это то самое слово — оно же дело.
У немцев, например, есть несколько ликов: Гете, Шиллер, Бах… А у нас лик русской нации — Алек-сандр Сергеевич Пушкин. На него только посмотреть: прадед — эфиопский иудей, бабка — немка, татары, литвины, русины, даже итальянцы есть… у Пушкина насчитывают восемь кровей. Это и есть великий син-тез. И великая тайна. Русская нация — синтезирован-ная нация, тут работает не кровь, а именно литерату-ра и идеи, которые в ней заключены. А синтез, как писал Гегель, высшая фаза развития.
Я намеренно акцентирую: поэзия — принцип мышления. Слово, заключенное «мерой и числом», как сказано у Тредиаковского. Существует, к приме-ру, мистическое изображение взвешивания букв (это отдельная тема в кабалистике), и это чрезвычайно интересно само по себе, но я высказываю то, что лежит на поверхности, что сегодня занимает умы многих известных ученых-математиков. Язык строит человека, язык строит цивилизацию. Но что это оз-начает? Нельзя сказать, будто мы «придумали» язык по частям. Живое возникает целиком. И само суще-ствование поэзии доказывает, что язык появляется как целое — это не может быть возникновением из отдельных звуков и междометий.
Мерой и числом — но это же определение мат-рицы! Принцип математической матрицы: мера, чис-ло. Так вот, слово и число встроены друг в друга в поэзии, образуя нерасторжимое целое, как кровь и тело.
И вот вам доказательство общеизвестное. Все, что мы говорили про язык, оказывается, прекрасней-шим образом всегда знала русская азбука, которой почти тысяча лет… Дело в том, что мы рождаемся «двухправополушарными». Мы не рождаемся людь-ми. У нас левое полушарие появляется под действи-ем языка, и одно полушарие перепрофилирует свои функции, то есть происходит функциональное ПРЕ-ОБРАЖЕНИЕ МАТЕРИИ языком. (Нам это отчасти зна-комо по пьесе Б.Шоу «Пигмалион», о преображении тела языком.) У нас появляется левое полушарие, языковое, и правое, которое считается музыкальным и, скорее, подсознательным. Там есть своя логика, но она другого свойства. А левое полушарие — аналити-ческое как бы. Хотя теперь знают, что такого четко-го разделения нет, одно транслируется через другое. И кстати, песня и поэзия этому помогают, благодаря ритму они идут сразу в оба полушария. Поэзия охва-тывает сразу всю мозговую структуру, происходит очень мощный захват…
А теперь давайте посмотрим, что по этому пово-ду говорит русская азбука.
«Азъ», «буки», «веди» — «я», «буква», «ведаю»; «глаголь», «добро», «есть» (на старославянском «глаголь» — «колокол», песня)… «Поэзия/песня до-бро есть»… «Покой» в Богослужении — Божествен-ный порядок»… «Рцы» — «речет»…
Из букв составляется текст, просто опрокиды-вающий наше сегодняшнее мышление:
Я Буква Ведаю Песня Добро Есть
Живет Земля Иже Каки Люди Мыслят Наши
Он Покой Рцы Слово Твердо
С чего я, собственно, начинал свои занятия в об-ласти принципов организации текста? Есть такая идея, высказанная очень давно, о том, что семанти-ческое пространство, мир идей, смыслов и простран-ство физическое подчиняются каким-то общим за-конам. Если есть язык, если есть мир, то мы пользу-емся языком, описывая мир, то есть мир с языком, безусловно, должны быть связаны какими-то общи-ми вещами. Не может быть язык отдельно, мир от-дельно. Язык и мир друг в друга встроены. Более то-го, если язык «выращивает» биологию мозга, значит, он связан с материей определенными законами, иначе они просто не реагировали бы друг на друга.
Я задался таким вопросом: что есть в мире то безусловное, чему подчиняются физические и язы-ковые законы? Оказалось, что это октавный прин-цип. То есть музыкальная гармония — это принцип организации Вселенной. Тот же универсальный принцип, что и семь нот, что и цвета спектра радуги. Это абсолютная фундаменталистика, причем сущест-вующая и в мире семантическом, и в мире физичес-ком. Самое поразительное оказалось, что этот об-щий поэтическо-гармонический принцип соблюда-ется и таблицей Менделеева. Свойства протонов и электронов в матрице распределены гармонически, там есть свои рифмы и ритмы. Так же как свойства звуков, октавные резонансы. Более того, сам наш «генный текст» организован точно таким же обра-зом. Есть очень старые таблицы Фу-Си, — это тоже восьмеричная таблица, по которой складывается ге-нетический код человека. Выходит — что в поэтиче-ских текстах, что в химико-физическом «тексте» со-блюдается один и тот же принцип: октавный, такто-вый, матричный. Как пишет С.Петухов: «Это принцип мирового Универсума».
А в современной науке сейчас разрабатывается такой интереснейший аспект: реализация принципа метафор. Когда-то В.Гейзенберг, создатель кванто-вой физики, в беседах с известным физиком-теоре-тиком Ф.Капра утверждал, что «мир устроен не по нашим матрицам, но, скорее, по поэтическим мета-форам».
Таким образом, поэтическое познание — это один общий и универсальный принцип познания ми-ра, явленный в разных ипостасях. Когда и филосо-фы, и математики признают, что мир постичь анали-тически невозможно, потому что он устроен не аналитически, а поэтически, речь идет о том, что мир по-стигается синтезом многих наук. Мы еще настолько маленькие (я имею в виду человечество), что только удивляемся: «О! Смотри, Ваня, чего вчера в мифах говорилось, то сегодняшняя наука открыла…» И на-ука для нас остается на уровне некоей такой рели-гиозности. Мы живем в век науки, и наука для нас больший авторитет, нежели философия. А в дейст-вительности, мы еще просто маленькие. Науке всего 150 лет, если начинать считать с уравнений Макс-велла, то есть с середины 19-го века. За один век че-ловечество открыло три размерности: электромаг-нетизм, пространство Эйнштейна и квантовое прост-ранство. И еще оказалось, что мир не бесконечен во времени и пространстве, а имеет начало… Наука на-столько молода, что мы не успели пройти от ошелом-ленности ее возможностями до определенного скеп-сиса, поскольку она далеко не все нам объяснила и зашла в ряд таких методологических тупиков, что и ее уже мало кто понимает. Мы должны, наконец, прийти к целостному знанию и заново обратить вни-мание на то, что называется языком. Это наше нача-ло начал.
— В чем же может состоять сегодняшняя языковая стратегия в современном мире, где «попса» съедает все и разбирает великие возможности русского языка по косточкам?
— Бродский говорил: «Когда начинаешь мыслить на русском языке, он заводит в такие дебри и бездны, в которые на другом языке было бы невоз можно попасть, потому что он тебя сам несет». Сумасшедшая энергетика, «парусность» русского язы ка, нежестскость, пластичность русской грамматики, богатство синтаксических инверсий… чем это может быть — стратегией или целью? Латинизированные языки очень упорядоченны — на русском же мыслить упорядоченно довольно сложно, граммати ка этого не обеспечивает. Грамматика русского языка его не упорядочивает, его упорядочивает только поэтика! Но зато поэтика сразу дает взлет вертикальный. Интересно, что, если человек не обладает поэтическим мышлением, не читает поэзию, он и на русском-то языке говорит с трудом (чему подтверждение — многие наши политики)… Очень сложный язык, об этом говорят иностранцы. В нем такая энергетика, что, чтоб с ней справиться, нужно иметь внутреннюю силу. Грамматика с ним не справляется, он не может ехать «по рельсам», язык должен сам, с по-мощью своего носителя, конечно, что-то формулиро-вать. А малограмотный человек вставляет различ-ные заменители слов: «так, вот… эту хреновину… мы с этой хреновиной соединим… а эту хреновину-с этой… а вот эта хреновина полетит к вот этой… хрени». Эта катастрофа речи преодолевается одним-единственным способом: при помощи поэзии, песни, если хотите. Именно песня, в силу полноты соедине-ния поэтической матрицы, интонационной и музы-кальной, оказывается наиболее полной структурой и так глубоко проникает в голову. Песня является именно «фигурой памяти». Уже в античном мире был бог Ватикан — бог поющий и отвечающий за по-строение правильной речи у ребенка! В честь него назван один из римских холмов, а потом и государ-ство-город.
И сегодня биологи Тернер и Поппель говорят: песня и поэзия, но в большей степени песня, явля-ются принудительным фактором запуска механизма формирования мозговых структур. Поэтому, когда Шопенгауэр и Ницше заявляют, что вся европейская цивилизация вышла из уст греческих рапсодов, мы должны это хорошо усвоить и понимать: в начале любой цивилизации действительно всегда стоит по-эт-певец, еще не разделенный на две половинки. Более того, даже Софокл, Еврипид и Эсхил писали не поэтические тексты, а оперу! И Эсхил ругается с Ев-рипидом: тот, мол, крадет «музыку улиц». Еврипид -как попса, подумать только!..
Язык через песню становится кодировочным языком, поскольку «я» через этот язык переживает «себя». Почему именно песня является таким мощ-ным паролем для самоидентификации и наиболее действенным, как теперь говорят, «импринтером» языка в человека? Потому что в песне осуществляет-ся главный принцип синергетики: целое больше суммы его частей. Текст может быть достаточно сла-беньким с точки зрения поэзии (у Окуджавы, напри-мер: «Девочка плачет, шарик улетел…»). Музычка, прямо скажем, тоже не Шостакович, а все вместе плюс уникальная интонация дает эффект чуда.
Сейчас с музыкой проводится множество био-логических опытов: исцеление музыкой, знамени-тый «Моцарт-эффект». Интересно, что древним все это было уже известно. Аполлон — мало того, что во-дитель муз, он еще и целитель. И бог солнца, олицетворяющий свет знания. А дословный перевод сло-ва «арфа» — «свет исцеляющий», «орфо»; Орфей же на арабском означает «знание». Кинор, на котором играл царь Давид, переводится как «свет миру». В «Слове о полку…» мы читаем: Взвивался сизым соко-лом под облака, серым волком по земле (волк обо-значал дольний мир, сокол — горний), растекался мысью по древу… Мысь — белка…
— А меня учили — «растекаться мыслью по древу»…
— Нет, имеется в виду Мировое Древо, оно же Древо Поэзии. Белка — животное, соединяющее верхний и нижний мир.
— Я бы снова хотел вернуться к песенной теме. Где сейчас могут лежать точки пересечения песни и литературы?
— Во всех странах мира все шло от песни — к литературе. Еще греки прекрасно знали, что «песня мо жет созидать, песня может разрушать, песня может исцелять, песня может ввергать в безумие. Изменение в песнопении влечет за собой изменение в государственном устройстве» (Дамон. «Диоген Лаэртский»).
Данте не случайно называет своими учителями трубадуров и помещает их в Рай как создателей языка. А что происходило в России? У нас не было певцов, которые пели бы на литературном языке в предпушкинский период, — и вот рождается целая «переводная» культура. Литературная же песня по-является только через много лет. Народ просто не встретился, не соприкоснулся с родовым литератур-ным языком — в песне… Это какой-то странный фе-номен. Но вот почему и важно, что современная ли-тературная, или «авторская», как ее иногда называют, песня в определенный период нашей истории может стать, да и становится, путем к языку. Автор-ская, бардовская, литературная — как хотите ее на-зывайте…
Поэтому, повторяю, хотя у нас и не было естест-венного песенного пути к языку, как у всех возрож-денческих народов, и мы оказались народом «пере-водного языка», но как только у нас появляется оп-ределенный исторический контекст, так начинает с неожиданной силой работать все-все: и Иван-дурак, и русская азбука… Вот и выходит, что не все поте-ряно. У нас есть главное, на чем можно подниматься. У нас имеются «закрома Родины» и «крылья Роди-ны» — русский язык, русская культура, наука, словес-ность. И так называя «русская идея» — это прежде всего отношение к языку как к вселенскому созида-ющему началу, мы тут стоим впереди других наро-дов. Хотя все, о чем я говорю, разумеется, относится к каждому народу. Просто мы почему-то оказались в такой непосредственной, кровной близости к языку, ближе, чем остальные. Но теория эта, повторяю, все-общая. И китайские мудрецы не про нас говорили, и Библия не для нас только написана… Мы лишь по-казываем начало пути…. А он заключается в том, что сама историческая реальность нашего языка и нашей культуры диктует задачу возрождения мира на новом уровне. И мир, в смысле МIР, действитель-но, всегда приходит туда, где больше языка, потому что там больше возможностей мышления и делания.
Прав поэт: «Поэзия — видовая цель человечест-ва» (Иосиф Бродский).
Задавал вопросы и записал беседу Василий ПОПОВ