Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 15, 2005
Так все ужасы, все препятствия на пути надо вы-черкнуть из памяти?! Это свыше сил человеческих. Но выбора нет. Он идет.
Проходит через первые ворота, оказывается пе-ред зеркалами вторых. И видит в них нечто непред-ставимое, не укладывающееся ни в какие его поня-тия, нечто пересекающее все его догадки, все его мы-шление… Он не испуган, нет, — он ошеломлен, опрокинут.
Если ЭТО его сущность, то кто он сам? Откуда он явился? Куда и зачем идет? Он не знает. Все, что он знал, так незначительно перед чем-то совершенно новым, увиденным сейчас!.. Может быть, он и не за-был ничего, но это не имеет никакого значения. Все перечеркнуто. Он почувствовал, что есть какой-то другой мир, который разумом постичь нельзя, — не-постижимый, бесконечный.
Он очутился на берегу Бесконечности и вдруг ощутил свое родство с этой непостижимой Беско-нечностью. И в этот-то момент произошло что-то са-мое главное: обнаженное сердце, очищенное от всех ветхих, истлевающих одежд, встретилось с нетлен-ным и почувствовало, что оно с ним одного рода, что это его сущность.
Как известно, имя библейского Бога — Яхве оз-начает Сущий. Без каких бы то ни было эпитетов. Сущность бытия. Встреча с Сущим может произойти, только когда отброшено все несущественное, не-су-щее, созданное нами самими, а не той непостижимой силой, которая создала жизнь, создала нас.
Момент такой встречи и есть мистическое (т.е. таинственное) начало всякой религии.
Человеческий дух вдруг высвобождается из плена фантомов — проекций своего ума, как бы оста-навливает карусель мелькающих, исчезающих ве-щей, имеющих начало и конец, и натыкается на не-зыблемую Ось Бесконечного.
Это может случиться со всяким человеком, кото-рого какой-то могучий ветер вдруг вырвет из при-вычного, обыденного, поверхностного и поставит перед вечными вопросами: Откуда мы явились? Где мы были до дня рождения, зачатия? Куда мы уйдем? Зачем мы проделываем наш жизненный путь? Кто мы, наконец? Какого мы рода?
Всякий, кто задается такими вопросами, подобен мальчику из сказки Энде. И он может обезумить или в испуге отшатнуться от обступившей его Бесконечнос-ти. Но он может и преодолеть свой испуг, дать своему сердцу раскрыться, углубиться и со священным трепе-том почувствовать свое родство с Бесконечностью.
Да, ум подошел к своему пределу. Вот она, ду-ховная нищета: перед умом раскрылась Бездна, поглощающая всякую мысль. Постижение умом не-возможно. И, однако, это не конец, а начало новой жизни — жизни сердца, причащающегося Бесконеч-ности. Если я ничего не знаю, если я из бездны вы-хожу и бездна меня поглотит, то остается только сердце, не требующее никаких ответов, переполнен-ное любовью сердце. Переполненное любовью, не-смотря на банкротство всех объяснений.
Здесь начало всякого истинно религиозного чувства. Безграничное доверие Любви. Доверяю, потому что люблю. Доверяю, потому что чувствую свою неотделимость от той не постижимой умом Ог-ромности, которая стала моей внутренней Бесконеч-ностью.
«Я без тебя — ничто, — сказал силезский мистик Богу, — но что Ты без меня?»
Дерзновенные слова, но совершенно законо-мерные. Он чувствует Бога как то величайшее целое, в котором запрятан его смысл. Мой смысл не во мне, а в Тебе. Но именно поэтому Ты без меня — малейшей Твоей частицы — не полон, не целен. Мы едины. И это великое торжество, это смысл, превосходящий всякие домыслы, все, что может изобрести ум.
Я — не отдельность, я — Твоя часть. Вот предел знания сердца, знания сердцем.
Откровение Авраама лежит в основании трех аврамистических религий.
Авраам остался один на один с Бесконечностью и познал сердцем, что ничто конечное не является причиной мира и не управляет миром. Творец всего конечного — бесконечен. Он не может быть объят умом, потому что превосходит ум. Высшее начало жизни, то, которое Авраам назвал Богом, не противо-стоит никому, а включает всех внутрь себя. И это ве-личайшая тайна.
Прошли века, и откровение этой Тайны обросло священными книгами, храмами, обрядами. Возникли культы и вокруг них вся культура Средиземноморья, всех примыкающих к нему стран. Но постепенно культуры разбежались, раздробились, и религия (а слово это означает «связь») сегодня не столько свя-зывает, сколько раздробляет, разъединяет и застав-ляет враждовать народы.
Мы здесь для того, чтобы вести диалог религий, научиться понимать друг друга. Но ведь это возмож-но, только если установить общий язык или (если обратиться к математическому мышлению) найти об-щий знаменатель. Этим общим знаменателем может быть только нечто неназванное, необозначенное ни-какими человеческими словами, настигающее нас всегда заново.
Встреча с Бесконечностью. Конечный ум как бы исчерпывает себя. Но смертное сердце при этом чувствует, что оно не одинокий оторванный кусочек бытия, а неотделимая часть великого Целого. И в этом единении с Целым находит свой смысл.
Условием такой Встречи может быть только полная открытость, обнаженность сердца, сбрасы-вание всех одежд, сотканных смертным умом. Предстояние в полной наготе перед чем-то беско-нечно превосходящим нас и — мы чувствуем это -нуждающимся в нас, может быть, не менее, чем мы в нем. Чувство нужды Целого в каждой частице и есть таинственное ощущение Божьей любви, кото-рую познает каждый встречающийся с Вечной Ре-альностью.
В таком предстоянии рождается неопровержи-мое никакими доводами познание, что у нас всех -одно начало, Единая Сущность. Бог един!
Мы очень далеко ушли от своего таинственного Начала. Мы разбежались, раздробились — и я пони-маю, насколько труден процесс возвращения к этому Началу и какое сопротивление он может вызывать. Далеко не все, считающие себя верующими людьми, испытали эту Встречу. И даже далеко не все знают, что это такое. И однако именно испытавшие Встречу составляют некую невидимую, может быть, разбро-санную по разным концам земли общину. В христи-анстве это называется невидимой церковью. На языке Томаса Мертона — сообществом истинных со-зерцателей. На языке Мартина Бубера, вероятно, это будет общество тех, кто не говорит о Боге в третьем лице; на языке суфиев — это союз тех влюбленных в Бога, в сущность свою, как влюблены были в леген-дарных красавиц легендарные герои, воспетые в ка-сыдах доисламской Аравии, любовники, в жаре стра-сти которых сгорает все тленное.
К этому близки и «Песнь песней» царя Соломо-на, и многие гимны Вед, и бесчисленные стихи вели-кого поэта-мистика XX века Тагора, обращавшегося к Богу как своему бессмертному Возлюбленному:
«Мне нужен Ты и только Ты. Пусть повторяют все это без конца и сердце и уста».
Люди, коснувшиеся сердцем своего бессмерт-ного начала, понимают друг друга даже и без слов. Это не значит, что они одинаковы. Уподобление друг другу на поверхности означает унификацию, штам-повку. Но вся бесчисленность форм имеет единую Глубину (как Дерево со всеми ветками и листьями -единый ствол, корень, сок). И в этом тайна жизни. Она божественна. Она — Бог.
Наша задача — поиск той Глубины, где неминуе-ма Встреча, где обнаруживается наше единство. Эта Встреча не может быть на поверхности. Она — толь-ко в глубине. Встречи с Богом и через Него, в Нем -друг с другом. Но именно туда, в Глубину, нас и не пускают все те заграждения, которые мы выстроили на поверхности.
Я думаю, диалог возможен только тогда, когда будет установлена истинная иерархия ценностей. Приоритет несотворенного, непостижимого перед всеми творениями нашего разума, приоритет живого Духа, творящего все традиции, перед любыми много-вековыми традициями.
Я ни в коем случае не стою за упразднение тра-диций, за отрицание культов, таинств, обрядов. Нет! Это наше богатство. Я только за установление истин-ной иерархии. За то, чтобы все сотворенное челове-ком поставить на второе место перед сотворенным Богом. Все формы, все буквы должны склониться пе-ред Духом живым, перед тем несказанным, нео-формленным, из которого возникают все формы. Наше тело есть Божий храм. И оно, и все рукотвор-ные храмы — сосуды, наполняемые Духом. Сосуд, хранящий Дух, свят. Но что такое пустой сосуд?
Здесь уже звучала наша общая с Григорием По-меранцем мысль, что божественный язык несказуем и все религии есть переводы с божественного языка на человеческий. Так вот, наша обязанность — по-мнить о том, что мы лишь переводчики. И ни Тора, ни Евангелие, ни Коран, ни Веды, ни Упанишады, ни Да-одецзин не являются подлинниками. Задача уточне-ния переводов нескончаема. Она перед нами стоит и сегодня. Жизнь Духа иссякает, когда есть убежде-ние, что наш язык есть подлинник, а не перевод. Подлинник не звучал ни на одном из человеческих языков. Человеческие языки все время меняются. И требуются новые переводы, которые могут осуще-ствлять лишь те, ко испытали Встречу, в душе кото-рых звучало несказанное Слово. Встреча эта проис-ходит в молчании. Все человеческие слова замира-ют, тонут в тишине — и зачинается живое слово, готовое к диалогу. С другими словами, знающими, что они лишь слова. А рождающее их молчание бес-конечно выше их. Оно, молчание это, и есть то самое мистическое Слово, которое слышат не уши, а вся ду-ша и которое всегда неполно переводится на слова, воспринимаемые ушами. Разрушить можно только рукотворное и мыслетворное. Но есть что-то, что разрушить нельзя.
В Афонском монастыре жил в XX веке иеромо-нах Силуан. В монастыре была великолепная библи-отека. Но Силуан сказал, что главное богатство мо-настыря не эта библиотека, а те люди, которые сами способны написать подобные книги, даже если все написанное будет уничтожено. То есть есть люди, испытавшие Встречу, люди, готовые забыть все име-нования, все буквы и встретиться в пустоте, в чисто-те, в молчании с Творящим Духом.
Разумеется, не надо уничтожать книги и разру-шать священные сосуды. Это ужасное разрушение храмов в России было великим бедствием. Но теперь,
когда в России восстанавливают храмы, вряд ли про-исходит восстановление истинной религиозности. Едва ли не еще больше, чем прежде, разрушается та тишина, без которой все храмы мертвы. Если Христос изгонял бичом торгующих из храма, то в современ-ной России храмы и торговля, храмы и пошлость, хра-мы и ненависть живут в завидном симбиозе.
А то, что неразрушимо, тоже живет и набирает силу. И его возрождение началось в ту самую стран-ную эпоху разрушения и осквернения храмов. По-явились люди, заново пишущие книги, которые были уничтожены. Пишущие их на другом, современном языке, но тем же Духом.
Я говорю о таком могучем духовном явлении, как Даниил Андреев, говорю о матери Марии и Анто-нии Блуме. Я говорю о последних стихах Пастерна-ка. Я говорю о поразительной духовной музыке Рос-сии, не имеющей ничего или почти ничего общего с каноническими формами классической духовной музыки, но рожденной из той же глубины, которая одна только может противостоять смерти и беско-нечному страданию.
Задача духовного противостояния аду XX века стояла и перед великим русским прозаиком Васили-ем Гроссманом. И он удивительно решал ее. Один из героев его эпопеи «Жизнь и судьба», Иконников, по-терял веру в Бога, увидев коллективизацию, голод на Украине, лагеря смерти. Он увидел великую ложь, на знаменах которой писалось Добро с заглавной буквы. Одно такое знамя сталкивалось с другим. И торжествовало зло.
Если есть это, Бога нет, решил Иконников. Но по-том увидел нечто другое: простую крестьянку, обла-давшую таким добрым сердцем, что никакое зло, ни-какая ненависть просто не могли войти в него. Эта «дурацкая доброта» перевернула сердце Иконнико-ва, и он понял, что покуда есть она в мире, есть Бог. Он понял, что самое большое чудо — это сердце, для которого любая боль — его боль. И на этом мир стоит.
Другой герой В.Гроссмана, Иван Григорьевич из повести «Все течет», тоже прошел через многие кру-ги ада и вышел с живой душой, открывшей новую глубину жизни.
Это ли не истинное воскресение? Прошедшие через ад души, не сгоревшие в адском огне, а высве-тившиеся, нашедшие любовь, которая бесконечно больше всякой ненависти, — не это ли основание для диалога религий?