160
- Танки! Танки!..
По лесной опушке, неуклюже переваливаясь и
попыхивая сизым дымком, в обход рубежа обороны ползли немецкие танки.
- Назад! Занять позиции! —
послышались команды командиров.
Ополченцы повернули с
дороги обратно, к оставленным в траншеях зажигательным бутылкам, а те, что углубились в лес,
залегли. Немцы, придя в себя, открыли сильный огонь.
Однако и бежавшим от
дороги добраться до траншей не удалось. Танки резко прибавили ходу и накры-ли брустверы густым
пулеметным огнем. Земляные фонтаны вскипали перед ополченцами, и они останови-лись.
«Почему они не
стреляют в нас? Зачем лупят в землю?» — пытался сообразить Яков. И вдруг понял:
нем-цы
хотят загнать их на мост.
Так и случилось. Круто
повернув, ополченцы бросились к берегу. Танки преследовали их по пятам, по-сылая
пулеметные очереди под ноги отстающим.
Выскочивший откуда-то
с маузером в руке комбат несколько раз выстрелил в бегущих, но напоролся на чей-то штык и был
отброшен в сторону.
Люди хлынули на мост,
мгновенно заполнив его от берега до берега. И тогда танки, разом взревев мо-торами, рванулись
вперед, давя и разбрасывая людей…
Когда взорвался
заложенный под мост фугас, четверка немецких танков уже успела проскочить на
тот берег и накрыла позиции
полка огнем из пушек и пулеметов, а потом еще и проутюжила их гусеницами.
К вечеру, уйдя вверх
по реке километров за пятнадцать, остатки батальона переправились на правый берег, вышли к
деревне Горбушино и остановились на ночлег.
Целую ночь и половину
следующего дня шел дождь, но после полудня прекратился, и голодные опол-ченцы
подались искать начальство. Командир второй роты, принявший команду, выяснил,
что сохранилась телефонная связь с находящимся неподалеку райцентром.
Председатель местного совета позвонил в район, и когда там узнали, что немцев в
Горбушино нет, а есть только какие-то «мародеры» (ополченцы произвели
«реквизицию» продовольствия у местного населения), в деревню явилась
оперативная группа штаба фрон-та, сопровождаемая отрядом НКВД…
2.
Весну сорок второго
Яков встретил в госпитале. Левая рука двигалась плохо, но рана на плече поти-хоньку
заживала. Длинная розовая полоса свежей кожи на лбу и оборванная верхушка
левого уха придава-ли ему вид бывалого вояки, а на больничном халате
поблескивала медаль…
По случаю Дня Красной
Армии госпиталь посетил генерал Жуков, и человек двадцать раненных в боях под
Москвой получили новенькие медали «За отвагу». Госпитальное начальство отнесло
к таковым и Рави-ля Сулейменова.
В начале каждой
недели в госпитале заседала комиссия, решавшая дальнейшую судьбу выздоравлива-ющих.
За день перед этим вывешивали большой лист с длинным списком фамилий. Восьмого
мая в списке появилась и фамилия Сулейменова.
В ту ночь Яков спал
плохо. Ему приснились допросная камера в Лукьяновской тюрьме и следователь, лупивший кулаком по столу и кричавший: «Все
вы, жиды, — троцкисты! Подписывай, сволочь!»
Проснувшись, он еще какое-то время ощущал во рту вкус крови от давно
выбитых зубов.
У расстрельной ямы на
косогоре близ деревни Горбушино Яков вместе с чужой шинелью вытащил и свою судьбу.
Теперь он был честный
советский человек, шофер первого класса (в кармане шинели лежали и води-тельские права)
Сулейменов Равиль Шарапович, 1908 года рождения, холостяк, москвич,
беспартийный, та-тарин по национальности.
Якова подобрала чудом
не угодившая к немцам концертная бригада. Втащив его в театральный автобус, артисты влили ему в рот стакан водки и тем,
видать, отогнали «костлявую». В госпиталь сдали его лишь в
Москве. В книге регистрации о нем было
записано: «Воинская часть — концертная бригада политуправления фронта. Место ранения — Минское шоссе».
Все это окончательно
вывело беглого государственного преступника Якова Вилька из поля зрения «ком-петентных органов».
— Где рапорт?
— Рапорта не будет, —
ответил Яков.
— Что же, вы желаете снова
в действующую армию?
— Так точно, — ответил
Яков и приложил здоровую руку к тому месту на халате, где поблескивал светлый
кругляшок…
-к -к -к
18 мая 1942 года,
получив необходимые документы, Равиль Сулейменов с группой выписанных вместе с ним из госпиталя
солдат прибыл в резервный полк недавно образованного Степного фронта.
Вначале его
определили в роту водителей, но через пару дней, в течение которых Яков
безуспешно пы-тался работать одной рукой, его отправили в штаб. Штабисты,
помудрив над его личным делом, где, помимо прочего, было указано, что он — техник-меха
ни к, решили, что ему самое место в новосформированной эва-короте.
До первого удара под
Москвой такие роты были не нужны, потому что Красная Армия отступала, но в на-ступлении кто-то
должен был подбирать вышедшую из строя, однако пригодную для ремонта военную
тех-нику.
Когда Яков
представился командиру старшему лейтенанту Посохову, тот, записав в ротный
кондуит сво-его первого бойца,
тут же вручил оный Якову, назначив его «старшиной».
Через неделю у Якова
в петлицах появились сержантские треугольники: к тому времени в роте было уже два взвода гусеничных
и колесных машин и более полусотни личного состава.
К концу лета эвакороту
перебросили по Волге к Камышину и высадили на левом берегу. По плоской за-волжской
степи они вышли к Сталинграду и расположились в полукилометре от берега Волги,
прямо напро-тив раскинувшегося
перед ними города.
Рота получила задание
вместе с саперным батальоном спешно готовить позиции для орудий РГК. Через несколько дней работа
была закончена. Пушки привезли и установили ночью, тщательно укрыв их маскиро-вочными
сетками. Громадные стволы низко пригнулись к земле. В широких траншеях жирно
поблескивали смазанные тавотом снаряды. Каждый снаряд был величиной с добрую
свинью. К орудию его подносили на специальных «держалках» шесть человек.
Немецкие самолеты
целыми днями барражировали над Волгой, гоняясь за мало-мальски заметной це-лью.
Иногда их отгоняли наши истребители, и тогда, притаившись в замаскированных
траншеях, бойцы эва-короты становились свидетелями воздушных сражений.
Но самолетов у немцев было больше. Они еще господствовали в воздухе.
Город немцы не трогали.
— Почему они не бомбят город? — спросил Яков
Посохова.
— Они ж не дурные, — со смешком ответил
лейтенант. — Зимовать-то где будут?..
На высоком правом
берегу Волги за голубыми башенками речного вокзала из буйного осеннего много-цветья
парков и скверов выглядывали построенные в первую пятилетку белые дома поселка
Сталинградско-го тракторного
завода, а ниже по реке теснились старые фигурные особняки купеческого Царицына.
И над всем этим
раскинулось высокое голубое небо с неторопливо плывшими по нему редкими обла-ками.
…Немцы были еще
километрах в десяти от западной окраины, когда поздно вечером с орудий сняли ма-скировочные сетки, со
стволов стянули чехлы. Толстые жерла оторвались от земли, и длинные стволы хищ-но вытянулись к
доживавшему последние ночи городу.
За час до восхода,
когда уже достаточно рассвело, чтобы можно было корректировать огонь, а немецкие
штурмовики
еще не поднялись со своих аэродромов, орудия РГК из-за Волги начали обстрел
жилых кварта-лов Сталинграда.
Тысячи людей, не
успевших или не захотевших эвакуироваться (а выехать из города той осенью можно
было лишь по Волге, над которой с утра до вечера кружились немецкие самолеты),
погибли под развалина-ми собственных домов.
Оставшиеся в живых
кинулись к реке и, кое-как переправившись на левый берег, без оглядки бросились
в степь.
* * *
В конце ноября
эвакороту по левому берегу перебросили к Астрахани и вернули под Сталинград
лишь в конце
зимы, когда уже завершился разгром армии Паулюса и Красная Армия двинулась на
запад. Вначале рота дислоцировалась в районе Сарепты, но затем командование
танкового корпуса (в его состав входила ПТРМ — полевая танкоремонтная мастерская)
решило передвинуть ее ближе к наступающим частям.
Ранним утром в начале
марта командир эвакороты Посохов вызвал старшину (уже старшину) Сулейме-нова и, развернув карту-километровку,
указал ему на ряд черных квадратиков.
- Здесь усадьба МТС. По крайней мере, была когда-то.
Обследуй, и, если годится, передислоцируем туда
роту.
Место это было
километрах в тридцати к северо-западу. Взяв недавно прибывший в роту
«студебеккер», Яков спозаранку отправился в путь по накатанной грунтовке, схваченной
легким морозцем. Вокруг прости-ралась бугристая степь, покрытая чахлыми кустиками и
высокой выцветшей травой, торчавшей из грязно-се-рого прошлогоднего снега. «Ковыль, наверное», — подумал
Яков.
Миновали разоренную
деревню, где не увидели ни одной живой души, и, проехав еще километров пять, остановились. Шофер
съехал на обочину.
- Вон МТС, — сказал он. — Я дальше не поеду, а то потом не выберемся.
Яков вылез из кабины и
зашагал по хрусткому снежному насту. Чем ближе он подходил к постройкам, огороженным невысоким
каменным забором, тем явственнее ощущал знакомый по сталинградским развали-нам
сладковатый запах тлена.
Не дойдя сотни метров
до построек, Яков увидел стоящий в лощинке передвижной домик — «балок» и
солдата с карабином возле него.
Когда между ними осталось шагов десять, солдат направил на Якова
карабин и сказал:
- Стой!..
Яков остановился. Из
балка вышел военный с лейтенантскими кубиками на синих петлицах шинели. Щурясь
от выползшего из-за горизонта солнца, он подошел к Якову:
- Что ищешь, старшина?
Яков объяснил, что послан обследовать бывшую усадьбу МТС для
расположения в ней своей роты.
- Тут спецобъект, — строго сказал лейтенант и махнул рукой в сторону
деревни: иди, мол, отсюда.
Оценив обстановку, Яков не стал спорить и, козырнув лейтенанту, повернул
обратно. Однако не успел
он пройти и
пяти шагов, как лейтенант окликнул его:
— Старшина, что у тебя в
фляге?
— Спирт, — ответил Яков, передвигая флягу по
ремню со спины на живот.
Лейтенант подошел к Якову и, взяв его за
рукав, сказал шутливо-приказным тоном:
— Ты что же? Тут люди,
можно сказать… Заходи, у меня целый ящик «второго фронта» пропадает.
«Вторым
фронтом» называли американскую тушенку.
Он моргнул часовому, и тот, угодливо оскалив крепкие волчьи зубы,
преградил Якову путь к отступлению. Снова ему пришлось действовать сообразно
обстоятельствам. Через четверть часа захмелевший лейте-нант рассказывал:
— Пленные здесь… которые к немцам попали,
когда те шли на Сталинград… Предатели…
— Охрана слабовата, —
сказал Яков.
— Тут раненых немцы
собрали. Когда мы пришли — трое лекарей было. Лекарей мы взяли, а этих — оста-
вили.
— Ну, и что с ними
делать будете?
— А что с ними делать,
когда они приказ товарища Сталина нарушили?
— Сколько ж их здесь?
— Не знаю. Я туда ни
разу не ходил… — он махнул рукой в сторону построек. — Запах какой — сам слы-
шишь.
Встав из-за стола, Яков взял опорожненную на треть флягу. Лейтенант
сказал:
- Мне вообще-то приказано задерживать всех, кто сюда заворачивает…
Яков поставил флягу на стол и, снова
откозырнув лейтенанту, вышел из балка.
Внезапно с другой стороны пригорка
раздались выстрелы. Яков остановился.
- Не боись, старшина, — сказал выглянувший на шум лейтенант. — Немцы
далеко. Это мои ребята стре-
ляют. Ночью «эти» расползаются по
кустам, а утром мы их отстреливаем, как зайцев… — Он пьяно хохотнул.
Шофер, заранее развернувший «студер», рванул машину вперед.
- Запах тут… страшноватый,
— сказал он, прибавляя газу.
На следующий день ПТРМ
вместе с эвакоротой ушла в район Калача, но там простояла недолго. Войска с ходу форсировали
Дон и вышли к Северскому Донцу. За ними потянулись и тылы…
-к -к -к
Одна из дивизий
танкового корпуса, прорвав оборону немцев по Северскому Донцу, ушла вперед,
увле-кая
за собой пехоту. Вытаскивая подбитую технику, «эвакуаторы» наткнулись на
брошенный немцами про-довольственный склад. Посохов сразу направил туда Якова
для пополнения ротных запасов. Загрузив «сту-дебеккер» мешками с мукой и сахаром,
Яков возвращался в район расположения ПТРМ.
День был хмурый. С
неба падала, вперемешку с дождем, снежная крупа. Еще не перевалило за полдень, но вокруг было сумрачно, как вечером.
Разбитая шоссейка шла
через большое село. На выезде из него, метрах в пятидесяти от дороги, за дву-мя
рядами старых тополей, виднелось здание школы. Возле него стояли два «виллиса»
и старая конвойная танкетка. На обочине пыхтел тягач, с «тридцатьчетверкой» на буксире.
— Наша? — спросил Яков
шофера.
— Серегин, — буркнул
тот. — Вечно у него что-то не ладится.
— Стой, — приказал Яков и, выпрыгнув из
кабины, пошел к тягачу.
У тягача стояли…
два Серегина. Правда, один из них был в новом ватнике с ефрейторскими лычками
на только что введенных
погонах, но обличьем они были схожи, как два новых пятака.
— Братишку встретил, товарищ старшина, —
сказал Серегин. — На «виллисе» комдива пехотного возит.
— Здравия желаю, товарищ
старшина, — поздоровался брат Серегина. — Вон наша техника стоит, — он
указал на «виллисы». — Штаб дивизии генерал приказал здесь разместить…
— Немцы! — вдруг заорал,
высунувшись из кабины, шофер «студебеккера».
Из лощины, в которую
сбегала шоссейка, не более чем в километре от них показалась колонна броне-транспортеров с черными крестами на
грязно-зеленых бортах.
- Немцы! — повторил брат
Серегина и кинулся к школе.
Слева от шоссе стояли
рядом две длинные постройки. Ворота запирались там ржавыми засовами с боль-шими амбарными
замками.
- Давай в амбар! — крикнул Яков, вскакивая в кабину.
Выдавив мощным
бампером ворота, «студебеккер» въехал в обширное пустое помещение. Во второе вломился тягач с
«тридцатьчетверкой», у которой башня была повернута назад. Амбар был длинный: и
тя-гач, и танк скрылись в нем полностью.
Едва заглушили
двигатели, как мимо проскочили первые бронетранспортеры. Две последние машины внезапно остановились,
и, сделав полуоборот в сторону школы, ударили из пулеметов по стоявшим рядом «виллисам». Наших возле школы было не более десятка, а немцев — около
роты. Заняв оборону, наши отве-тили автоматным огнем и пулеметом из танкетки, но силы
были неравны. Один из «виллисов» уже загорелся. В это время пробравшийся с тыла в амбар
Серегин подбежал к Якову.
— Товарищ старшина, в
«тридцатьчетверке» почти полный боекомплект! Нужно брата, Кольку выручать!
— Давай в танк, будешь
заряжающим, — скомандовал Яков.
Водитель
выскочил из кабины и вместе с Серегиным побежал к амбару.
Яков достал
«дегтярева» и, забравшись в кузов, устроился возле заднего борта среди мешков с
мукой и сахаром.
Через полминуты
Серегин влупил из танковой пушки по стоявшему к нему задом бронетранспортеру. Бронетранспортер
загорелся, и в нем начали взрываться боеприпасы. Яков косил длинными очередями
вы-валивавшихся
наружу немцев. Второй бронетранспортер от выстрела в упор опрокинулся.
Однако боекомплект
был мал — всего пять снарядов, и через несколько минут Серегин снова прибежал к
Якову.
- Товарищ старшина, Колька там! — он плакал,
размазывая по грязным щекам обильные мальчишечьи
слезы.
У школы горели уже оба «виллиса».
Бросив «дегтярева» с пустым диском, Яков скомандовал водителю:
- К шоссе! Задним ходом!
«Студебеккер», взревев
мотором, выскочил из амбара, перепрыгнул через шоссе и, выписывая голово-кружительные зигзаги по грязной целине,
подобрался к школе.
- Давайте в кузов! — крикнул Яков в разбитое окно.
Из дверей с автоматом
в руке спокойно вышел здоровый мужик в генеральской папахе. За ним выбежа-ли остальные. Одного
несли на руках.
— Отрезали нас немцы,
прорвали фланги, — простонал раненый, обращаясь к генералу. — Я предупреж-
дал…
— Ничего, полковник, в следующий раз учтем, —
ответил комдив. Затем, нагнувшись к водителю, крик-
нул: — Давай к Дону напрямую!
И «студер», включив
все четыре оси, пошел по целине, веером разбрасывая в стороны ошметки грун-та…
Брат Серегина погиб —
сгорел вместе с «виллисом», пытаясь вывести машину из-под обстрела. Полков-ник всю дорогу
стонал, но когда его стали снимать с кузова, чтобы отправить в медсанбат,
оказалось, что он мертв. Яков и оба солдата получили за этот бой ордена Красной
Звезды, которые вручил им лично приехав-ший в эвакороту пехотный комдив.
Отбросив наших снова за Донец, немцы дальше не пошли: «моща» у них уже
была не та.
3.
Лето 1943 года Яков встретил в
небольшом украинском городе Изюм. На его северной окраине, вдоль старого шоссе,
идущего на Харьков, стояли кирпичные корпуса небольшого механического завода.
Оборудо-вание
вывезли оттуда еще в сорок первом, но взорвать корпуса не успели. На этой
территории и размести-лась ПТРМ.
В верхах решили
некоторые мастерские «поставить на стационар», превратить их в небольшие
танкоре-монтные
заводы. Приказ «окапываться» в Изюме получила и ПТРМ, где служил Яков.
Начальник, майор
Ковтун, крепкий сорокалетний хохол, бывший директор МТС на Полтавщине, вызвал Якова к себе.
— Это вы предложили
приваривать броневые листы под флюсом?
— Я, товарищ майор.
— Образование у вас
какое?
— Среднее.
Техник-механик.
- Сдавайте дела в эвакороте. Назначаю вас начальником сварочного участка.
В августе Якову
присвоили звание младшего техника-лейтенанта и выделили ему комнатку в одном из
заводских
бараков. Таких бараков в поселке было более десятка. В тех, что поменьше и
почище, поселились Ковтун и другие офицеры, Якову же достался самый большой и неухоженный.
Однако он был рад и такому жилью: все-таки лучше, чем казарма.
Дверь его «квартиры»
выходила в длинный грязный коридор, где круглые сутки тускло светила одна-единственная
электрическая лампочка, пахло мочой и гнилью и «гуляли» многообразные звуки,
доносивши-еся
из-за бесчисленных разнокалиберных дверей. За дверями кипели, бились и просто
проходили чьи-то жизни. Яков к
соседям особо не приглядывался.
Однажды осенним
дождливым вечером он возвращался со службы. Вдруг распахнулась одна из дверей,
и в коридор выбежала женщина. Вслед за ней вывалился мужчина. Грязно матерясь,
он догнал беглянку, схватил ее за волосы и потащил обратно. Женщина вырвалась и
кинулась к Якову, вцепившись ему в рукав, она быстро заговорила срывающимся голосом:
- Рятуйте, пане-товарищу, допоможiть!
Яков встал между ней и
мужчиной. Увидев человека в офицерской форме, тот быстро ретировался. От-крыв
дверь, Яков пропустил женщину в свою комнатку и включил свет. Перед ним стояла
девчонка лет сем-надцати. Темным, подстриженным до плеч волосам явно не хватало
вырванной пряди. Тонкие черты ее ми-ловидного лица были искажены страхом и болью. Яков взял ее за
плечо:
— Успокойся. Ты здесь
живешь?
— Hi… — Девушка говорила западноукраинской «говiркой». — Тутживе один, мене
привели до нього…
Воны
мене… самогонку пити примужують. Я вже бiльш не можу. Допоможiть менi,
пане-товарищу…
В дверь постучали.
Яков откинул крюк. В комнату вошел здоровенный мужик лет пятидесяти. Вместо
одной ноги у него была пристегнутая ремнями деревяшка. За его спиной виднелся
второй, помоложе. Оба были пьяны. Инвалид держал в руке бутылку, второй —
стаканы. Девушка испуганно забилась в дальний угол. Вошедшие поставили бутылку и стаканы на стол, и
одноногий плюхнулся на стоявшую рядом табу-ретку.
- Давай выпьем, лейтенант, —
заговорил он неожиданно тонким, бабьим голосом.
Яков молчал. Одноногий
наполнил стаканы. В комнате запахло сивухой. Пододвинув один стакан к Яко-ву, инвалид взял
второй и не торопясь выцедил его.
- Значит, так, — продолжал
он, — будешь третьим… Ты не смотри, что она маленькая… — он хохотнул. —
Они, западнячки, жилистые. Выдержит… А
пока мы ее заберем — сейчас Пашкина очередь… -Он кивнул мо-
лодому и тот направился к девушке.
Выскочив из своего угла, она бросилась к Якову и спряталась за ним.
Молодой остановился.
- Ступайте спать, — сказал
Яков. — Девушка останется здесь.
Одноногий поднялся и, стуча деревяшкой, пошел на Якова. Справа
угрожающе засопел молодой. Сунув руку под плащ-палатку, которую он не успел
снять, Яков вынул ТТ и выстрелил в деревяшку. Ин-валид упал, а молодой,
перепрыгнув через него, пулей вылетел в коридор.
- Давай домой, — сказал Яков
и повел пистолетом в сторону двери.
Старик быстро выполз
из комнаты. Снова накинув крюк, Яков положил пистолет на стол и наконец ски-нул
плащ-палатку. Девушку звали Мира.
Включив электроплитку,
Яков заварил чай, открыл банку тушенки, нарезал хлеб. Кстати пришелся и ос-тавшийся от «гостей»
самогон.
Поняв, что ей больше
ничего не угрожает, девушка повеселела и охотно разделила с Яковом его ужин. Самогон, правда, пить
отказалась. Потом она рассказала свою историю. Она приехала в оккупированный Изюм с Западной
Украины осенью сорок первого вместе с отцом. Отец ее был руководителем
«походной группы» украинских националистов, которых Центральный Провiд послал
на Восточную Украину для подня-тия национального самосознания местных украинцев. Отец
Миры хорошо знал немецкий язык (в 1914 году он окончил гимназию во Львове, входившем
тогда в состав Австро-Венгрии). Он пошел работать переводчи-ком в городскую управу. Остальные члены
группы организовали в Изюме агрономическую школу. В конце сорок второго года в Ровно убили крупного немецкого чиновника.
Немцы обвинили в этом националистов-оуновцев.
Отца Миры и его товарищей арестовали и вскоре расстреляли.
- Усiх нашiх пострiляли у карьерi бiля цiгельнi, — рассказывала
Мира. — Влiтку там вбивалы мiсцевых
eepeiB… Я лишилась сама. Цей iнвалид був вiзником у
головы управы. Вiн забрав мене до себе, щоб я хо-
дыла бiля
його хвороi дружины… А потiм почав до мене чиплятысь…
А це — почав водиты мене по своiм
друз’ям и виматав, щоб я жила
з ними. А воны йому за це давали самогон…
Утром Яков взял
девушку с собой. Выбрав момент, когда начальник был в кабинете один, он зашел к
не-му и
рассказал о Мире.
- Отвезешь ее в медсанбат, — сказал Ковтун и
написал записку главврачу. — Пусть только об отце не рас-
сказывает…
В обеденный перерыв
Яков усадил Миру в машину майора и, заехав с ней в дом, где она жила, забрал ее
вещи.
Потом он отвез ее в расположение медсанбата. Мире выдали форменное
обмундирование и зачисли-ли
санитаркой.
В конце ноября
медсанбат ушел к Днепру. В тот же день ему передали сложенное солдатским
треуголь-ником
письмо. Развернув его, он обнаружил внутри крохотные серебряные сережки с
бирюзой. На листке было
написано: «Вiзмiть на згадку про мене для своеi дочки. Мiрослава».
Однако это было уже
после того, как Якову пришлось выполнить одно очень важное поручение майора Ковтуна…
* * *
К ноябрю сорок
третьего года Красная Армия освободила почти всю Левобережную Украину и готови-лась штурмовать Киев,
с которым у военного руководства были связаны самые безрадостные воспоминания сорок первого…
В ту осень, напуганный
быстрым продвижением немцев, Сталин приказал любой ценой удерживать Ки-ев. На
пути вермахта встала крупная группировка Красной Армии. Был создан Киевский
укрепрайон. Пред-ставитель Ставки при штабе Юго-Западного фронта, видный военачальник и
герой Гражданской войны мар-шал Советского Союза Семен Буденный докладывал Иосифу
Виссарионовичу, что все в порядке. И вдруг немцы форсировали Днепр в районе Кременчуга.
Над всем Юго-Западным фронтом нависла угроза окруже-ния.
Вначале Ставка решила
удерживать Киевский укрепрайон в надежде, что такому опытному стратегу, как
маршал Буденный, удастся ликвидировать немецкий плацдарм у Кременчуга, но через
день немцы уже под-ходили к Полтаве. И тогда Сталин, не заблуждаясь насчет
состояния боевого духа своих войск, приказал от-ходить…
И войска вышли в
чистое поле под бомбы и пулеметы «юнкерсов» и «мессершмидтов». Воздушного при-крытия у Красной
Армии не было почти никакого: все самолеты Краснознаменного Особого Западного
окру-га
были уничтожены на аэродромах базирования в первые часы войны. Основным
направлением отступав-ших частей было шоссе Киев-Харьков. Но немцы взяли
Полтаву и перерезали эту стратегическую дорогу. Ударами по флангам
откатывавшихся дивизий они загоняли их на раскисшие от осенних дождей проселоч-ные дороги Северской
Украины, в заболоченную пойму Десны.
Сотни тысяч бойцов и
командиров Красной Армии, потерявшей управление, беспорядочно отходившей под непрерывными
ударами с воздуха и с земли, дезертировали или попали в плен.
Отряд штаба фронта,
где находился командующий генерал Кирпонос (боясь быть расстрелянным, как командующий Западным
фронтом генерал Павлов, он отказался лететь в Москву специально присланным за ним самолетом),
оставив вышедшую из строя технику, пробивался пешком. Близ одного из сел его
настигла немецкая мотопехота.
По официальной версии,
генерал Кирпонос был ранен и погиб в бою, но, скорее всего, его застрелили свои же
охранники-чекисты.
Дезертиры и
выпущенные немцами из наскоро устроенных лагерей военнопленные рассеялись по
горо-дам
и весям Левобережной Украины.
Теперь возвращавшаяся
советская власть должна была очистить освобожденные районы от «предате-лей социалистической
Родины», от «носящей лишь для маскировки от карающей руки НКВД человеческий облик банды прихвостней, мародеров и
убийц».
Майор Ковтун хорошо
понимал это. Узнав, что его сын вернулся домой осенью сорок первого года, ког-да
полк, где он служил, наполовину погибший под гусеницами немецких танков,
рассеялся по садам, куку-рузным полям и перелескам «рiдной Полтавщины», он
решил спасти сына.
Для этого
он придумал рискованную, но вполне осуществимую операцию.
Ковтун подал командиру корпуса рапорт,
в котором сообщил, что, будучи директором Машевской МТС на Полтавщине, захоронил
сразу после начала войны большое количество ценных технических узлов и дета-лей, необходимых для
ремонта дизельных двигателей. Их нужно срочно оттуда вывезти. Причем вопрос
«срочности» хорошо подкрепляло то обстоятельство, что на заводе ремонтировался
комфортабельный не-мецкий штабной автобус, в котором комкор был лично
заинтересован. Разрешение Ковтун получил, но еще нужно было и разрешение на
въезд в эту зону, так как там уже началась операция НКВД по «зачистке» тер-ритории от дезертиров
и бывших пленных. Сам генерал съездил в отдел СМЕРШа и получил мандат. Имя офи-цера, которого Ковтун
командировал в зону «зачистки», он вписал сам. Это был младший техник-лейтенант
Сулейменов.
Ковтун оформил все необходимые документы и тут же послал за Яковом.
- Сулейменов, едешь в командировку. На сборы даю полчаса.
Вручив Якову
командировочное предписание и мандат СМЕРШа, Ковтун коротко рассказал ему о
том, что написал в рапорте, а затем подсел к Якову поближе и после некоторого
молчания сказал:
— У меня в Машевке — семья. Сын мой тоже там.
Осенью сорок первого он попал в окружение. Сейчас
таких мобилизуют в штурмовые бригады. Ты
знаешь, что это такое?
— Знаю, — ответил Яков.
— Любой ценой найди
моего сына и привези сюда… — он вздохнул и совсем «по-штатски» сказал: —
Действуй,
Равиль.
Через полчаса Яков
уже сидел в кабине «студебеккера», который, щупая дорогу узкими лучиками затем-ненных фар, катил по
улицам спящего Изюма.
Проехав километров
пять по Харьковскому шоссе, они свернули на «чумацкий шлях» — старую дорогу, по которой еще в XVII веке украинские крестьяне-чумаки возили из Бахмутских копей соль. Скоро
в свет фар
попал фанерный щит с надписью «До Полтавы — 150 км». Им нужно было километров
на двадцать бли-же — в Машевку.
Поздний осенний рассвет
они встретили на въезде в это большое село. Дорогу перегораживал шлагба-ум. Рядом была
выкопана землянка-блиндаж и две огневые точки с пулеметами. Офицер НКВД,
которому Яков
предъявил командировочное предписание, особо не придирался. Мандат СМЕРШа Якову
показывать не пришлось.
- Технику вывозить можешь, людей — нельзя, —
предупредил офицер и махнул часовому, чтобы открыл
шлагбаум.
Дом Ковтуна им
показала первая же встречная сельчанка. Окруженный крепким забором большой кир-пичный
пятистенок на высоком фундаменте стоял в самом центре села. Тусклый день еще
только начинал-ся, но какая-то женщина, кутавшаяся в теплый платок, уже хлопотала во
дворе.
— Это дом Николая
Евстафьевича Ковтуна? — встав у калитки, спросил Яков.
— Да, — заметно волнуясь, ответила женщина,
подходя к неожиданному гостю.
Но едва она узнала, что с «Мыколой Остаповичем» все хорошо, тут же
кинулась к крыльцу и закричала:
- Полина, Катя, Дашка, Маруся!
Тут же из дома
вывалила стайка девчат — старшей было лет шестнадцать, младшей не больше пяти —
и окружила Якова.
Скоро Яков и
солдат-водитель сидели за большим столом. Перед ними дымились миски горячего
карто-фельного
супа. Оксана Петровна, жена Ковтуна, рассказывала:
- Сына забрали три дня тому назад, ночью. Всех
«мобилизованных», больше сотни, держат в бывшем
колхозном коровнике. Со всех сторон его круглые сутки охраняют энкавэдисты с
автоматами. Даже во двор никому зайти не разрешают. Прошлой ночью два
парня пытались бежать из коровника — их застрелили. Ле-жат под амбаром.
Только вчера родители узнали — чьи… но схоронить не разрешают.
Потом она добавила,
что начальник энкавэдистов поселился возле школы, у молодой учительницы. Муж ее
ушел в армию в начале войны. В первую же осень к ней «прибився якiсь москаль»,
да еще хромой, ранен-ный в ногу. Несмотря на увечье, энкавэдисты и его загнали
в коровник, а их начальник поселился вместо не-го…
Небольшой домишко
возле школы, который облюбовал себе вместе с его хозяйкой старший энкавэдист, находился на другом
конце села. На крыльце, обняв карабин, спал, привалившись к перилам, небольшого
рос-та
солдат-караульный, с виду киргиз или казах. Его не разбудил даже шум
подъехавшего «студебеккера».
- Есть кто живой? — громко спросил Яков, войдя в дом.
Из соседней комнаты
показалась молодая женщина в одной сорочке и тут же юркнула обратно. Потом выглянул мужчина в
белых подштанниках и проскользнул за спиной Якова в боковушку.
Через минуту он вышел
оттуда в сапогах на босу ногу и накинутой на голое тело шинели с «буряковыми» петлицами и погонами
старшего лейтенанта. В оттопыренном кармане шинели болтался наган.
- В чем дело? Кто вы? — хмуро спросил он.
Яков молча вынул из
полевой сумки и протянул ему мандат СМЕРШа. На специальном бланке было напе-чатано:
«Главное управление контрразведки СМЕРШ
Генерального штаба РККА
Отдел контрразведки
гвардейского танкового корпуса предлагает оказывать всяческое содействие мл.
лейт. Сулейменову Р.Ш. при выполнении им спецоперации в Машевском р-не
Полтавской обл.
Начальник отдела контрразведки 16 ГТК
(Подпись)»
На положенных местах багровели оттиснутые красной мастикой штамп и
печать.
- Что от меня требуется? — пролепетал испуганный энкавэдист.
Он знал, что «младшие
лейтенанты» в контрразведке — самые страшные люди: им часто поручают испол-нение приговоров.
Через четверть часа
Яков вместе со старшим лейтенантом подъехал к коровнику, где держали «мобили-зованных».
Когда открыли дверь
небольшого коровника, в лицо шибануло тяжелым духом фекалий: в уборную нару-жу никого не выводили.
Щурясь от дневного света, «мобилизованные» посунулись к выходу, но охрана, вы-ставив автоматы,
отогнала их вглубь.
- Ковтун Сергей! — выкрикнул Яков.
Раздвинув плотно стоявших людей, вперед вышел крепко сбитый молодой
парень:
- Я Сергей Ковтун…
К вечеру, пробыв в командировке меньше суток, Яков докладывал враз
просветлевшему майору, кото-рый, очевидно, все это время не покидал кабинет, об
успешно выполненном задании. О «ценных запчастях» Ковтун даже не вспомнил.
* * *
При форсировании
Днепра первыми пошли «штурмовые бригады». Оружия им не давали. Просто приго-няли к берегу и гнали
дальше, в холодную ноябрьскую воду. Разрешали где-нибудь выломать доску или
взять попавшийся
под руку чурбак. Почти все эти люди погибли. Те, что пытались достичь правого
берега, — от кин-жального огня немецких пулеметов; те же, кто отказывался идти на верную
смерть, — от пулеметов НКВД…
В декабре Якову
удалось приехать в Киев. Родители Сары жили на Подоле, его же квартира была на
Сак-саганского…
На Подоле он узнал, что родители и вся многочисленная Сарина родня погибли в
Бабьем Яре. На Саксаганского же сосед рассказал ему, что Сара и Ася еще перед войной
уехали в Кривой Рог, к его родителям.
Появилась надежда, что они эвакуировались и живы…
4.
Кривой Рог освободили
в конце февраля сорок четвертого года. В мае танкоремонтный завод переба-зировался на правый берег Днепра, в
пригород Кременчуга Крюков. К концу июня Яков получил, наконец, разрешение подполковника Ковтуна (тому присвоили
очередное воинское звание) на поездку в Кривой Рог.
После того как Яков
спас от верной гибели его сына, Ковтун относился к нему с еще большим располо-жением, чем прежде, и разрешил эту
командировку, хотя производственной надобности в ней не было.
- Но не более двух суток, — сказал он, зачеркивая
слово «трое» в рапорте Якова. — И поздравляю с по-
вышением, товарищ техник-лейтенант. Сегодня пришел приказ… — и он
зачеркнул слово «младший».
Загрузив испытанный во
многих передрягах «студер» мешками со сварочным флюсом, Яков отправился в дорогу. Путь был недлинный — через
Александрию и Пятихатки набегало чуть больше ста километров.
Уже с месяц стояла
жаркая сухая погода. Выехав из Крюкова около полудня, в шестом часу покрытый
толстым слоем пыли «студер» въезжал на северную окраину Кривого Рога. За время
немецкой оккупации в эти места вернулись старые названия. «Калачевский»,
«Гапковский», «Вечерний Кут» — читал Яков на при-дорожных указателях.
Детство и юность его
прошли здесь, среди неухоженных, красных от громоздящихся вокруг отвалов же-лезной руды
шахтерских поселков, еще не получивших тогда новые, советские имена.
Отец Якова Моисей
Вильк в 1907 году, спасаясь от накатившихся на юго-западе Российской империи по-громов, уехал в
маленький тогда Кривой Рог. Там жило не так уж много евреев, от силы семей
двадцать, за-то Союз русского народа успел обосноваться и здесь. Руководители
местного отделения Союза — директор гимназии Иван Семенович Костров и соборный
протоиерей Никодим, выступая на губернских сходках, ма-терно ругали «хохлов» за
большее пристрастие к «ковбасе», чем к борьбе «за веру, царя и отечество».
- Хохол, — говорил отец
Никодим, — тот же еврей, только православный.
В 1909 году им,
правда, удалось собрать толпу гимназистов старших классов, хмельных
подмастерьев и мелких чиновников и с криками «Бей жидов, спасай Россию!» двинуть их на
трактир Гриши Могилевского, неудачно приурочив свой освободительный поход к
еврейскому празднику Пурим. Бывший цирковой борец, одессит «Гришка Могила», как
уважительно именовала Могилевского пьющая братия, собрав постоянных клиентов и угостив их
«за счет заведения», так отделал «спасателей», что многим понадобился доктор. А
по-скольку
доктором тоже был еврей, Исаак Абрамович Рабинович, то местный Союз до самой
революции ев-реев больше не трогал, даже несмотря на то, что Могилевский снял с
трактира приличную русскую вывеску «У Гриши» и повесил нахально-еврейскую — «У
Мордехая».
О том, что в Кривом
Роге установилась советская власть, Яков узнал, лишь учась уже в Екатеринослав-ском механическом
техникуме, куда направила его криворожская комсомолия, которой руководил муж
его старшей
сестры Сони Паша Николаенко.
Осень семнадцатого
года запомнилась Якову только тем, что в ноябре солдаты с красными бантами на шинелях, оставив
шедший с румынского фронта эшелон, целую неделю грабили местечко. Герш Могилев-ский, пытавшийся с
помощью верных людей отстоять свой дом и дома соседей, на сей раз не справился:
са-мого
его убили, дом разнесли по бревнышку, а стоявший на базарной площади трактир
сожгли. После него остался окаймленный старыми берестами пустырь, на котором ставили возы
приезжавшие торговать селяне.
Вот и сейчас, теплым
июньским вечером, Яков остановил здесь «студебеккер». Клонившееся к закату солнце отбрасывало от
машины на твердую, убитую ногами и колесами землю длинную тень. Выбравшись из кабины, Яков вдруг почувствовал слабость в
ногах и присел на высокую подножку «студера».
Сейчас, через какие-нибудь полчаса он все узнает о судьбе своей семьи и
родителей.
Внутренний голос говорил ему, что после
посещения родительского дома нужно будет не мешкая уб-раться из города, потому
что любой доброхот — осведомитель НКВД, знающий, что он был арестован, может навести на него
ближайший патруль «для выяснения личности». Шофер, открыв капот, возился с
двигате-лем,
а он все сидел, размышляя…
Торг на базаре уже
закончился, но люди все еще шли через площадь, сокращая путь к центру. Пробежа-ли несколько
девушек-старшеклассниц, и Яков подумал, что его Аська вполне уже может
выглядеть так же. Какая-то пожилая женщина внимательно посмотрела на него. Яков надвинул
на лоб фуражку, прикрыв ко-зырьком лицо, и облегченно перевел дух: решение было
принято.
Он пойдет в
родительский дом завтра, когда сделает все дела, и потом быстро, до наступления
темноты, уедет
из города, потому что на ночь шлагбаумы на всех КПП закрывают, а выезжающие
машины непремен-но проверяют и
регистрируют.
Шофер попросился в
город. Отпустив его, Яков отошел к краю площади и прилег под старым берестом,
бросив на чахлую траву плащ-палатку. Через час шофер вернулся и принес в
пилотке полдюжины теплых пи-рожков с ливером (купил у торговавшей на улице бабки), а
в кармане галифе — бутылку водки из коммерче-ского магазина. Они поужинали тут же, под деревом, добавив к
купленному взятый с собой сухой паек.
После этого Яков полез
в кузов устраиваться на ночлег, а шофер, покопошившись немного у машины, примостился в кабине.
Часа в два ночи их
разбудил патруль. Проверив предъявленные водителем бумаги и осторожно посве-тив в кузов,
патрульные отошли, а Яков еще долго лежал без сна, глядя в звездное небо и
думая о жизни.
На следующий день,
обменяв привезенный флюс на пачки электродов и заполнив до краев бак у стояв-шего на развилке дорог
военного бензозаправщика, Яков снова пригнал «студебеккер» на базарную площадь.
Отсюда совсем недалеко было до Прорезного переулка, где стоял дом его родителей.
Переулок был пуст. Лишь ветер лениво гонял от забора к забору пыль и
мелкий мусор.
Калитка в
родительский двор, как и прежде, была чуть приоткрыта. Войдя в нее, Яков
остановился. Под большим раскидистым орехом стояла вкопанная в землю почерневшая
от времени деревянная скамейка. От-цовская. Чувствуя, как сильно забилось
сердце, Яков пошел к крыльцу. На двери висел большой замок, но сквозь стекло веранды
он разглядел висевшее на веревке пестрое белье. В доме кто-то жил. Но это были
чу-жие
люди.
— Здравствуй, Яша…
Приглядевшись,
он узнал ее:
— Люба!..
Когда-то, еще в
первые годы Сониного замужества, он частенько приходил на Карнаватку в гости к
стар-шей сестре и встречал
черноглазую и чернокосую веселую девчонку — Любку.
Сейчас в любиных
волосах рясно вились седые нити и глаза глядели уже не так задорно. Люба расска-зала ему о смерти
Аси.
- Ударилась головой… Сотрясение мозга… — коротко пояснила она.
Подробности описывать не стала.
Потом рассказала о гибели Мани,
расстрелявшей начальника полиции и его шофера.
- На той неделе приезжал из Москвы писатель. Он о
комсомольцах-подпольщиках пишет. Расспраши-
вал о Мане… Люда Никитина в городе живет, Манина подруга, вместе в институте
учились. Я его к ней на-
правила. Может, и была у них какая организация, кто знает…
Люба смолкла, ожидая, что скажет Яков, но он молчал.
- Я к ним в дом… после
всего… не заходила. Там гестапо и полиция все перевернули. Асю похорони-
ла — в чем привела.
Потом они пошли на
кладбище. Обогнув карьер, перебрались через старую, без рельсов, насыпь желез-ной дороги и очутились
среди заросших травой и кустарником холмиков. На некоторых стояли потемневшие деревянные или сваренные из кусков железа
кресты.
- Это старые могилы, — сказала Люба, — на новых кресты ставить не разрешают.
Комсомольцы потом все
равно их выдергивают.
Вскоре они
подошли к участку, где холмики были повыше, а дальше — и вовсе свежие.
- Вот Асина могилка, —
сказала Люба, подойдя к одному из них.
На холмике росла
ровная, уже пожелтевшая от жары трава. Сбоку лежали вырванные не так давно стеб-ли бурьяна.
К воткнутой в землю
трубе была прикреплена табличка с надписью: «Ася Вильк. 15 лет». Белая масля-ная краска, которой
не очень старательно были выведены буквы, уже начала осыпаться.
- Ладно, Яша, ты тут посиди,
а я пойду своих проведаю… — Люба отвернулась и пошла в сторону ста-
рых могил.
Яков подошел к Асиной могиле и тяжело опустился на землю. Положив
здоровую руку на холмик, он ощутил ладонью нагревшуюся за день землю и засохшую на
солнце жесткую травку. «Какая же она была, когда я видел ее в последний раз?»
Яков закрыл глаза.
У них были две
комнаты в коммунальной квартире: одна побольше — гостиная, столовая и спальня
его и Сары, а во второй, совсем маленькой, стояла Асина кровать. Последний
вечер они провели каждый в своем углу. Сара что-то шила, стараясь не сильно
стучать машинкой. Ася за пианино разбирала заданную в музы-кальной школе
веселую пьеску. Он, Яков, сидя за столом, выписывал из взятых по знакомству на
один вечер справочников
нужный для работы материал. За окном тускло желтели в ноябрьской мороси уличные
фона-ри да изредка скользили по мокрому асфальту лучи автомобильных фар.
Когда старые отцовские
часы пробили девять, Сара отослала Асю спать. Минут через пять Яков ото-рвался от записей и
пошел к ней «посидеть на кроватке», как называла Ася это время перед сном,
когда он рассказывал ей какую-нибудь занимательную историю. Для Аси-малышки это
были сказки, а потом, когда она пошла в школу, Яков стал рассказывать ей разные
случаи из жизни знаменитых людей, чаще му-зыкантов.
«О чем же я
рассказывал ей в последний вечер? — задумался Яков. — О полонезе Огинского?
Нет, кажет-ся, о Моцарте…»
Солнце сильно склонилось к закату. Пора было уходить.
Раскопав на холмике
небольшую ямку, Яков достал из кармана гимнастерки замотанные в кусок бинта
Мирины сережки и аккуратно уложил их в нее. Потом присыпал ямку землей, а бинт
снова спрятал в карман.
…Когда «студебеккер» подъехал к КПП на выезде из Кривого Рога,
шлагбаум был еще открыт.
* * *
Вернувшись из командировки,
Яков заболел. Мучительно ныло раненое плечо, левая рука не могла удержать даже спичечный коробок, и тяжело,
как кузнечный молот, билось сердце.
«Золотая» нашивка за
тяжелое ранение, которую он носил над правым карманом гимнастерки, давала ему право на
демобилизацию.
Заводской кадровик как-то зазвал Якова в свой «гадюшник» и, понизив
голос, по-дружески предложил:
- Сулейменов, подавай рапорт. Оформлю все документы за месяц… Тебя ж
небось в Москве ждут?
Яков знал, что в Москве его, кроме НКВД, никто не ждет. И в других
местах — тоже.
Глядя в бегающие глазки старого осведомителя, он, напирая на каждое
слово, сказал:
- Пока Берлин не возьмем —
не могу.
Офицеров
танкоремонтного завода поселили в бывшем общежитии железнодорожного училища. Ве-давший размещением
«пом. по тылу» капитан Барашкин понес список на утверждение Ковтуну, и подпол-ковник,
на удивление «пому», вычеркнул барашкинского дружбана капитана Половинкина и
дал лучшую комнату
лейтенанту Сулейменову. Впрочем, нашивка за тяжелое ранение тоже сыграла роль.
Комната была на втором
этаже, в самом конце коридора, большая, с высоким, украшенным алебастро-вой
лепкой потолком. Окна ее выходили в небольшую рощу, где в конце июня зацвели
липы. Когда-то в ней жило человек шесть студентов, сейчас же стояла одна
койка, тумбочка возле нее, небольшой стол у окна и два венских стула.
Едва дождавшись утра,
Яков пошел в медсанчасть и получил «свой» укол. Это была инъекция морфия. Начальник МСЧ капитал
Забелин, постоянный партнер Якова по шахматам, спросил, как всегда:
- Может, перетерпишь?
Но Яков отрицательно
мотнул головой, и тот, взглянув в его осунувшееся, посеревшее лицо, вздохнул и
сам сделал укол.
Вернувшись в
общежитие, Яков лег на койку и погрузился в знакомое состояние оцепенения. Он
уже не чувствовал
мучительно саднящего плеча, и левая рука, казалось, обрела прежнюю силу. Он
поднял ее, пыта-ясь взять с тумбочки пачку «Беломора», но пачка оказалась слишком
тяжелой. Уронив ее на пол, он уснул.
Обычно после укола он
впадал в вязкое, но безмятежное забытье. Если что и снилось ему при этом, то нечетко и
бессмысленно. Очнувшись через несколько часов, он ничего не помнил и лишь
ощущал сильную слабость и нежелание двигаться. Но в этот раз Забелин, видно, набрал в
шприц больше морфия. А может быть, дурманил голову Якова и сладкий медовый
аромат цветущих лип, плывущий в распахнутое окно.
Якову приснились
родители. Отец и мать сидели на стульях в этой его комнате, и Ася стояла рядом
с де-дом.
В комнате было сумрачно, как поздним вечером, но Яков различал на отце темный
макинтош и черную высокую шляпу, а на матери — ее любимую велюровую накидку и зеленую
круглую шляпку: так они одева-лись,
когда шли в город в праздничный день поздней осенью.
Лишь Ася была
почему-то одета по-летнему. Все трое были серьезны, даже Аська держала
серьезную мину
на своем обычно подвижном, улыбчивом личике.
Он знал,
что они не могут подойти ближе, потому что это — «свидание» и так положено.
Отец и мать о чем-то тихо говорили между собой, и он понимал, что они
говорят о нем.
- Ты получила мой подарок? —
спросил он Аську.
Она повернула голову, и он увидел сережки в ее ушах и стал
рассказывать, как они к нему попали. Он видел, как оживилась Ася, но мать
неодобрительно покачала головой, и он спросил:
- Разве я что-нибудь сделал не так?
И тогда отец, безучастно слушавший его рассказ, сам спросил:
- Что ты нам скажешь о Саре?
Яков замолчал и
увидел, как враз насупилась Ася, как заплакала мать, раскачиваясь на стуле и
произ-нося нараспев какие-то
слова на еврейском языке. Яков знал, что это слова молитвы…
Он почувствовал, что у
него по лицу бегут слезы, и отвернулся, надеясь, что в сумерках они не увидят,
что он плачет.
А мать все молилась,
раскачиваясь и поднимая вверх руки, и ему хотелось подойти и утешить ее, но он знал: нельзя.
Потом что-то
вспыхнуло, и все исчезло. В комнате горел свет. Яков по-прежнему лежал,
чувствуя сла-бость и апатию, но потом все-таки сделал над собой усилие и сел на
койке.
У стола, спиной к
нему, стояла невысокая стройная женщина в сапогах и форменной юбке, над которой
топорщилась заправленная под ремень гимнастерка. Почуяв его движение, женщина
обернулась и сказала:
-Добрый
вечер, товарищу лейтенант. Я вам принесла вечерю…
Он узнал Миру.
Неделю назад она
перевелась из медсанбата в медсанчасть танкоремонтного завода. Капитан Забелин,
узнав, что она знакома с лейтенантом Сулейменовым, послал ее отнести ему ужин и
узнать о состоянии здо-ровья.
Сжевав без аппетита
принесенную Мирой котлету и выпив горячего чаю (Мира где-то раздобыла тер-мос), Яков вернулся на койку и снова уснул.
Родители ему больше
не снились. Проснулся он в шесть часов утра. Плечо уже не ныло так надсадно, и Яков, встав с койки и приведя в порядок
постель, оделся почти по нормативу — минуты за три.
В дальнем углу
комнаты, соорудив себе постель из его шинели и плащ-палатки, крепко спала Мира.
Она лишь
сняла сапоги и подложила себе под голову сумку, в которой вчера принесла ужин.
В комнате ощуща-лась рассветная прохлада, и девушка свернулась калачиком,
прикрыв ноги полой шинели.
Яков покачал головой,
раздумывая, стоит ли ее будить, но потом снял с койки одеяло и укрыл спящую. Принес подушку и,
осторожно вытянув сумку, устроил Миру удобнее.
Она потянулась под
одеялом и, взяв его ладонь, благодарно прижалась к ней щекой, а потом поцелова-ла
ее и что-то тихо бормотнула сквозь сон. Яков осторожно высвободил руку и,
чувствуя, как вспыхнуло его лицо, выпрямился. Некоторое время он стоял, глядя на
спящую девушку, а затем тихо вышел из комнаты, не-громко клацнув язычком замка.
Вечером, вернувшись
домой, он увидел на столе старую инструкцию по эксплуатации танковых двига-телей. На обложке
красным карандашом было написано: «Я сьогодни чергую у другу змiну. Повернусь пiздно. Мiра».
Койка его стояла
аккуратно заправленная, а плащ-палатка и шинель были застланы стареньким госпи-тальным одеялом.
Сверху красовалась сложенная пирамидкой подушка, на которой сбоку виднелся
розовый штамп
со звездочкой и буквы «МСЧ ТРЗ-34».
Когда он засыпал, Миры
еще не было, но утром он снова обнаружил ее спящей в том же углу. Тихо одев-шись, он ушел на
службу. Так продолжалось несколько дней, а потом Яков велел коменданту
общежития по-ставить к нему в
комнату вторую койку.
— Сделаем, товарищ
лейтенант, — сказал пожилой старшина и кашлянул «со значением». Вечером, кро-ме новой койки, Яков увидел в комнате и
большой шкаф с зеркальной дверцей.
Весной 1944 года в районе
Корсунь-Шевченковского Красной Армии удалось окружить и после упор-ных боев
уничтожить крупную группировку немцев. Все дивизии корпуса участвовали в этой
операции, и много танков вскоре было доставлено эвакоротой на ремонтный завод.
Некоторые
«тридцатьчетверки» поступали со свешенными набок пушечными стволами: заклинило
баш-ню.
Соскучившись по
творческой работе, Яков месяца полтора, пользуясь каждым удобным случаем,
изучал состояние
поворотных платформ у этих танков и, стараясь не привлекать внимания, делал
нужные замеры. Потом пару вечеров посвятил расчетам. Конечно, никакой научной
работы или даже сообщения он написать не мог, — откуда у человека со средним
техническим образованием могут быть такие знания высшей матема-тики и физики металлов? — но с Ковтуном
решил поделиться.
В один из субботних
вечеров в конце июля он отправился на соседнюю улицу, где начальник завода за-нимал особняк,
принадлежавший ранее сбежавшему с немцами директору училища.
Дверь открыл Сергей
Ковтун. Он проходил службу на заводском испытательном полигоне и поддержи-вал с
Яковом самые дружеские отношения.
Когда супруга Ковтуна
приехала с дочками в Крюков — «навестить своiх чоловiкiв», — Сергей притащил Якову в общежитие целую корзину домашних разносолов.
Сейчас он приветливо воскликнул:
- Здравия желаю, товарищ лейтенант! Милости прошу, заходите. Сейчас
доложу отцу…
Через несколько минут
Яков сидел в домашнем кабинете начальника и рассказывал ему о своих изыс-каниях:
- Ударная нагрузка на поворотную платформу
происходит в момент выстрела. Она обратно пропорцио-
нальна проекции орудийного ствола на
корпус танка. При стрельбе с повернутой башней нагрузка больше,
чем при обычном положении. Башню заклинивает. Нужно секторы делать более
мощными…
Он разложил на большом столе несколько эскизов, графиков и диаграмм.
Яков знал, что Ковтун
перед войной в числе немногих «красных директоров» окончил факультет меха-низации в харьковском институте. Правда,
заочно, но какие-то знания должны были у него сохраниться. И он не ошибся — начальник понял суть проблемы.
Примерно через час, задав Якову пару уточняющих вопро-сов, Ковтун встал из-за стола.
- Сиди, — сказал он
поднявшемуся вслед Якову. — Для техника, скажу тебе, ты серьезно подкован.
- Достиг своими силами, — глухо ответил Яков.
Немного помолчав, начальник продолжил:
- Составь
рапорт на мое имя и к нему приложи все, что мне рассказал… в виде докладной
записки. Я
пошлю ее в Москву, в ГлавБТУ… Спецпочтой.
Яков встал и, глядя прямо в глаза начальнику, сказал, впервые
обратившись к нему не по уставу:
- Николай Евстафьевич, я думаю, что лучше будет,
если докладная записка и рапорт пойдут в Москву от
вашего имени.
Расхаживавший по комнате Ковтун резко остановился.
— Ты что?! Это же
прямой путь в академию…
— Товарищ подполковник,
для пользы дела лучше, если все пойдет от имени начальника завода.
Яков
передвинул по столу папку с расчетами в сторону Ковтуна и отчеканил как было
положено:
- Разрешите идти, товарищ подполковник?
Помешкав, Ковтун махнул рукой:
-Иди…
Месяца через два
Якова, как и других начальников цехов (участок сварки был преобразован в цех),
вы-звали
в спецотдел завода и «под расписку» ознакомили с новой конструкцией поворотного
механизма тан-ка Т-34.
Еще через пару недель,
уже осенью, перед обеденным перерывом, Ковтун вызвал Якова к себе в каби-нет.
- Садись, — сказал он, едва Яков доложил о прибытии.
— Читай… — Он протянул ему плотный лист бу-
маги.
Вверху было набрано:
«Политуправление Второго Украинского фронта». И ниже — на машинке:
«Выписка из указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 ноября 1944
года За особые заслуги в деле совершенствования боевой техники наградить:
орденом Боевого Красного Зна-мени — Ковтуна Николая Евстафьевича; медалью «За боевые
заслуги» — Сулейменова Равиля Шараповича».
- Я просил тебе орден, —
сказал Ковтун. — Ну, ничего… Давай дернем по рюмочке перед обедом.
Он достал бутылку коньяка.
Через неделю на завод пришел приказ
командующего фронтом. Ковтун стал «инженер-полковником», а Яков — «старшим
техником-лейтенантом».
- Ну вот, — пошутил Ковтун, когда на собрании
офицеров завода начальник штаба зачитал приказ, — вы,
Сулейменов, еще можете увеличить количество звездочек на погонах, а я — уже
нет. Теперь у меня их может
быть только меньше.
Офицеры в зале поддержали шутку аплодисментами.
В тот же день
вечером, идя со службы, Яков увидел, что в окнах кабинета начальника горит
свет. Он ос-тановился и несколько минут наблюдал за тремя светлыми
прямоугольниками.
«Если это уборка, то свет скоро погаснет».
С близкой реки налетел сырой, пронизывающий ветер. Тревожно зашумели
старые липы.
Свет в окнах не гас.
Яков быстро зашагал к
заводоуправлению. Пройдя мимо откозырявшего ему часового, он поднялся на второй этаж, подошел к двери приемной и…
остановился.
Внутренний голос снова начал долбить свое:
«Это
опасно… Это очень опасно… Это смертельно опасно…»
Но в памяти всплыл голос отца:
«Что ты нам скажешь о Саре?»
Он поднял руку, чтобы отворить дверь, но она открылась сама, и он
оказался лицом к лицу с Ковтуном.
— Ты ко мне? — удивленно спросил начальник.
— Да, — немного
смешавшись, ответил Яков.
Они вернулись в кабинет.
Яков рассказал Ковтуну
об «одном приятеле», сестру которого арестовали в тридцать восьмом году, и попросил его выяснить
ее судьбу через отдел контрразведки корпуса.
— Я знаю, товарищ полковник, что начальник
отдела — ваш друг…
— В этих организациях
друзей не бывает, — усмехнулся Ковтун. — Просто знакомый… Ну что ж, давай
попробуем. — Он протянул Якову
листок бумаги. — Напиши мне ее фамилию, когда и где родилась, за что и
где арестована.
Через
несколько минут Яков вернул листок полковнику.
- Хорошо. Иди, — держа записку в руке, Ковтун стал
открывать сейф, и Яков, отдав честь, вышел из ка-
бинета.
* * *
Уже три месяца Мира жила в комнате Якова, и все это время они почти не
общались друг с другом.
Когда он уходил на
службу, она еще спала, а приходил — ее еще не было с дежурства. Возвращалась
она после
полуночи, а он в это время уже видел третий сон.
Чем Мира занималась в
комнате днем, Яков мог только предполагать, но на окнах засверкали белые крахмальные занавески,
пол всегда был чисто вымыт, а грязное белье, которое Яков хранил в старой наво-лочке
под койкой, исчезло вместе с наволочкой. Зато в шкафу появилась полка со
стопкой отутюженного чи-стого белья.
Время от времени он
видел маленький столик, на котором стояла швейная машинка: очевидно, Мира
что-то шила.
Однажды вечером,
когда Яков был уже дома, а Мира, как всегда, на дежурстве, пришла ППЖ («походно-полевая жена»)
заводского замполита, библиотекарша при ленкомнате. Яков знал, что такую
должность придумали
специально для этой дамы: полковник Гребенкин привез ее с собой, когда его
«подвинули» с должности начальника политотдела армии.
Она принесла Мире для переделки какой-то «пеньюар».
- Что это вы разрешаете ей так поздно дежурить? — с игривым смешком
поинтересовалась дама.
Усевшись в свободной позе на венский
стул, она принялась рассказывать Якову о портновском таланте
Миры, прочесывая при этом комнату цепким взглядом.
«Не иначе как замполит
прислал ее аморалку поискать, — решил Яков. — Только зачем? Отношения у нас с ним вроде нормальные. Да и сам с ППЖ
живет…»
Через несколько дней
после этого визита, когда Забелин пришел к нему сгонять пару партий в шахма-ты, Яков спросил как бы между прочим:
— Семен Михалыч, чего
это у тебя санитарки по ночам убирают?
— Ты кого имеешь в
виду? — озадаченно спросил Забелин.
— Да Миру… мою.
— Твоя Мира — дежурная
медсестра, — подчеркнув слово «твоя», сказал начальник МСЧ. И в ответ на не-
доуменный взгляд Якова
добавил: — Кончила трехмесячные курсы. И общее образование позволяет.
— А возраст?
— Что возраст? Она ведь с двадцать пятого
года — скоро два десятка девке стукнет…
Один раз Яков все же
сходил с Мирой в городской кинотеатр на американскую кинокомедию. В связи с Днем Сталинской
конституции, 5 декабря, на заводе объявили выходной. Мира смеялась и дергала
Якова за рукав
шинели, но, вернувшись домой, оба уединились в своих углах. Минут через пять Яков
выключил свет и, быстро раздевшись, юркнул под одеяло. Засыпая, подумал: «Нужно сшить
Мире хромовые сапоги, чтобы не шлепала в кирзачах».
Еще летом он получил кусок хрома для парадных сапог.
* * *
Приближался сорок пятый год.
Война шагала уже по дорогам Европы.
На новогодние выходного не объявили, но рабочий день 31 декабря
укоротили до четырнадцати часов.
Придя в общежитие,
Яков застал Миру дома. Нарядившись в недавно пошитую суконную форму с сере-бряными лычками младшего сержанта
медицинской службы, в новых хромовых сапожках, которые Яков лишь накануне забрал из мастерской, она стояла
перед зеркальной дверцей шкафа и внимательно разгля-дывала свое отражение.
— Ну як? — смущенно
улыбаясь, спросила она, обернувшись к Якову.
Он поднял вверх большой палец:
— Отлично!
- А це вам… — Мира метнулась к шкафу и вынула оттуда тщательно
отглаженный парадный мундир с зо-
лотыми погонами старшего лейтенанта.
В заводском клубе был объявлен большой концерт заезжей эстрадной
бригады.
Возле клуба, усилиями
капитана Барашкина, поставили срубленную в приднепровском леске трехмет-ровую сосенку. Вокруг
набросали ваты, позаимствованной в медсанчасти.
Мороза и натурального
снега еще не было. Моросил мелкий дождик, и с Днепра наплывали белесые ко-смы тумана.
Мира убежала часов в
пять, а Яков пошел к семи — к ужину. В столовой они с капитаном Забелиным «приняли» по сто
грамм, после чего не торопясь поели. Потом покурили под навесом под мерный
шорох дождя.
Из солдатской столовой патрульные выволокли двух пьяных. Обоих обильно
тошнило.
- Опять самогонки нажрались,
— вздохнул начальник МСЧ. — Из чего они ее только гонят?
Клуб был полон. Для
офицеров оставили два первых ряда. Яков сел возле начальника цеха двигателей майора Сидорова.
Без пяти минут восемь в зале появились начальник завода и замполит.
Через минуту подняли занавес.
Сцена была пуста. Но
вот из-за кулис торжественным строевым шагом вышли два офицера в парадных мундирах. Между собой
они несли нарисованный в полный рост портрет Сталина в маршальской форме.
Раздался
резкий стук откидных сидений, и все замерли в положении «смирно».
Дойдя до середины
сцены, офицеры повернулись лицом к застывшим зрителям. Сталин стоял между ни-ми, держа в
полусогнутой руке трубку, и прищурившись смотрел в зал, пряча в усах хитрую
усмешку.
В этот момент подготовленный политотделом сержант выкрикнул:
- Великому Сталину слава!..
И замполит, высоко вскинув над головой руки, захлопал в ладоши. За ним
разразился долгой овацией зал. Когда аплодисменты начали угасать, тот же возглас
прокричал другой сержант, и снова начались руко-плескания, и снова через
минуту-другую начали стихать. Тогда сам полковник Гребенкин выкрикнул:
- Великому Сталину, организатору и вдохновителю всех наших побед, —
ур-р-ра-а!..
Зал, не переставая хлопать, послушно
подхватил.
Наконец все сели.
«Майор Куделя был
попроще, хотя и мечтал подполковника добыть, — вспомнил прежнего замполита Яков. — А этот куда
гнется: ведь и так одна звезда — лишняя…»
Начался концерт.
Артисты спели несколько популярных песен, пара немолодых гимнастов продемонст-рировала цирковой номер.
Все ждали появления
приехавшего из Москвы известного исполнителя полюбившихся народу за воен-ные годы
стихотворений Симонова и Суркова. Наконец ведущий объявил:
- Народный артист РСФСР, заслуженный артист Кабардино-Балкарской и
Башкирской АССР Алексей
Хорьков!
Зал ответил шквалом аплодисментов. Хорьков исполнил несколько
стихотворений Симонова, получая после
каждого дружные рукоплескания, и скрылся за кулисами. Несколько минут в зале не утихали аплодисменты и крики:
- Еще! Еще! Бис!..
Хорьков, опрокинувший
за кулисами стакан коньяка, снова вышел на сцену и, оглядев зал помутневшим
взором, начал:
…Шел
тракт, на пригорках скрываясь из глаз… Дороги, дороги, дороги с погостами, Как будто на них вся Россия сошлась…
Очарованные проникавшим в самое нутро вкрадчивым голосом Хорькова, люди
замерли.
Магическое слово «Россия» покоряло всех.
Чуть повернув голову, Яков увидел повлажневшие глаза майора Сидорова.
А голос на сцене
набирал силу, становясь все раскатистей и тверже:
По р-руским обычаям только пожар-рища На р-руской земле р-разметав позади, На наших глазах
погибали товар-рищи, По-р-руски р-рубаху р-рванув на груди!..
Яков прикрыл лицо
ладонью. В памяти всплыли клубы черного дыма над разбитым русскими снаряда-ми Сталинградом и
толпы женщин с детьми, скатывающиеся с крутого откоса к Волге… Потом он
увидел сто-ящую
на косогоре шеренгу энкавэдистов, на глазах у которых он должен был погибнуть,
и смутные ряды ос-татков батальона за их спинами. Тяжелый, мертвящий холод расстрельной
ямы стал опускаться на него, и, чувствуя, как заливает глаза липкий пот, словно кровь
умиравших с ним вместе в этой страшной яме това-рищей, он встал и вышел из зала.
Позади в который раз грохнули аплодисменты.
-к -к -к
Полковник Ковтун выбил
все же Якову орден. Его цех из месяца в месяц перевыполнял план. Его отме-чали в приказах
командира корпуса и даже командующего фронтом. И вот к Дню Советской Армии на
завод пришла
выписка из очередного «Указа»: Яков получил орден Отечественной войны 2-й
степени.
Но, удача, видно, и
впрямь не ходит одна. Через неделю после этого ему досрочно присвоили звание «инженер-капитан».
«Снова я стал инженером, — думал Яков, принимая поздравления, — но что
будет дальше?»
Война подходила к
концу. Советская Армия вошла в Германию. А на Южную Украину пришла наконец зима.
В последний день
февраля Яков проснулся, как обычно, в шесть. Комнату наполнял мягкий матовый свет. Подойдя к окну,
он увидел нарядную белую землю, снежные вихри, гуляющие меж старых лип, и гром-ко сказал:
- Зима пришла…
Мира зашевелилась в своем углу и подняла голову.
- Зима пришла! — радостно повторил Яков, и девушка, выскочив из постели,
кинулась к окну.
Увидев ее в одной сорочке, Яков смущенно хмыкнул и ушел в умывалку.
Приход снега с
морозом плохо сказался на хлипкой отопительной системе городка. Вернувшись вече-ром со службы и сняв
шинель, Яков тут же надел ее снова: в комнате стоял собачий холод. От батарей
тяну-ло стужей, а на окнах
выросли пушистые гребешки инея.
Перед тем как лечь
спать, Яков натянул теплое «егерское» белье, добытое им еще в бытность
старшиной эвакороты. На Мирину
койку он положил свою шинель.
Он уже спал, когда
пришла Мира, но внезапно проснулся и увидел, что она стоит рядом, закутавшись в
одеяло.
- Посуньтесь, — сказала девушка,
— бо я там зовсiм замерзну.
И Яков
подвинулся, освобождая половину своей «полуторной» кровати.
В эту ночь они стали
близки. Утром Яков осторожно перелез через сладко спавшую Миру и ушел на службу.
То, что между ними
произошло, конечно, нарушало устоявшуюся систему их отношений, но Яков пони-мал, что это должно
было рано или поздно случиться. Однако «анализ на будущее», предпринятый им в
то же
утро, давал неутешительный результат. С абсолютной очевидностью получалось: они
не пара. Яков ре-шил, что лучше будет, если случившееся не получит продолжения.
Вернувшись домой, он
увидел, что иней со стекол исчез. Батареи снова излучали тепло — отопительную
систему наладили.
Но это
обстоятельство, видимо, никак не повлияло на Миру. Кровать Якова была
отодвинута от стены и существенно расширена благодаря невесть откуда
взявшемуся деревянному топчанчику. Все это сооружение покрывал широкий тюфяк, сшитый Мирой из
двух матрасов, лежавших раньше на их койках. Свое и его одеяла она сунула в
один пододеяльник и накрыла образовавшееся ложе раздобытым где-то домашним по-крывалом.
Лишь две подушки,
стоявшие рядом в изголовье, оставались в сероватых казенных наволочках, про-штемпелеванных
розовыми звездочками.
Покрытая пестрой тряпицей опустевшая Мирина койка имела совершенно
покинутый, нежилой вид.
* * *
Много лет спустя,
когда Мира жила уже в Америке и вела курс общей истории в одном из университе-тов Среднего Запада,
одна студентка, по окончании цикла лекций о Второй мировой войне, кивнув на
медаль ветерана,
которую Мира, начиная этот цикл, всегда прикрепляла к своему строгому
академическому костю-му, спросила:
- Скажите, а что было с вами, с вами лично, в эти
последние месяцы войны? Вы были счастливы в ожидании победы?
В аудитории воцарилась доброжелательная тишина.
Мира задумалась. Лицо ее вдруг стало строгим, и словно тень прошла по
нему.
- Я была очень счастлива в последние месяцы войны,
— сказала она наконец. — Конечно, война кончалась, и это радовало меня, как и всех. Но
счастье — всегда конкретно. Я любила очень хорошего человека, и в последние месяцы войны он стал моим
мужем. У нас была большая любовь, хотя тогда я еще этого не понимала.
Неожиданно для
студентов, знающих ее веселый, насмешливый нрав, она тяжело вздохнула и опусти-лась на стул.
- Миссис Гольдман, вы больше никого не любили?
- А как вы узнали, что это была большая любовь?..
Затронутая тема, казалось,
интересует всех.
Но Мира только махнула рукой и вышла из аудитории.
6.
В понедельник, на
еженедельном оперативном совещании с начальниками цехов, полковник Ковтун объявил о
передислокации завода.
- Всю технику, пригодную для восстановления, из
Корсунь-Шевченковского котла мы вывезли и отре-
монтировали. Наш корпус сейчас воюет в Восточной Пруссии. Новый район
расположения будет на приле-
гающей территории Польши…
В среду 25 апреля
первые эшелоны с оборудованием и личным составом ПТРЗ-34 были отправлены с грузового двора
станции Крюково.
Окрест зацвели сады,
и аромат цветущих яблонь и вишен вливался вместе со свежим дорожным ветер-ком в раскрытые окна
старых купейных вагонов, где ехал офицерский состав.
Яков расположился в
одном купе со своим заместителем старшим лейтенантом Сомовым и одним из на-чальников участков,
недавно прибывших на завод, лейтенантом Федько. Четвертую полку заняла Мира.
Она должна была ехать
в вагоне медсанчасти, но упросила капитана Забелина, и тот с молчаливого со-гласия Якова — разрешил.
Да и больных в вагоне
МСЧ было всего двое — контуженный при контрольной стрельбе из отремонтиро-ванного танка сержант
и майор Сидоров, которого прихватила язва желудка, а оставаться в госпитале он
на-отрез
отказался.
За сутки эшелон дошел
лишь до узловой станции Цветково и далее свернул на недавно восстановлен-ную и совсем еще «не
объезженную» однопутку, которая шла на Вапнярку.
Частые хутора и села,
белеющие на высоких холмах, окружали цветущие сады. На вспаханных полях шел сев. Но кое-где еще пахали — на волах и
даже на коровах.
На перронах разбитых
станций к эшелону подступали толпы женщин, торговавших вареной картошкой, буряком, квашеной капустой, а иногда и
куском сала…
Вечером третьего дня
пути эшелон, протарахтев по множеству стрелок, остановился у длинного перро-на. С другой стороны
громоздились руины станционного здания. На их фоне белел вкопанный в землю боль-шой щит с надписью
черным казенным шрифтом: «НКПС СССР. Ст. Христиновка Ю.-З. ж.д.»
Начальник состава
объявил, что поезд простоит здесь не больше десяти минут, а потом вагоны
оттащат на сортировку, где
ждет их новый локомотив.
Сомов спрыгнул с
вагонной подножки на перрон и, торопливо пройдя его из конца в конец, вышел че-рез развалины вокзала
на привокзальную площадь. Некоторое время он стоял, вглядываясь в прилегающие улочки, на которые уже опускались голубые
весенние сумерки. В вагон он вскочил на ходу.
— Что вы там искали? — спросил Федько.
— Это же моя родина, —
ответил Сомов. — Под Уманью мои родители живут.
— Из России приехали? — поинтересовался Яков.
— Да нет, с
дедов-прадедов здесь живем. Деревня тут есть, Драгуновка называется. Мы из этой
дерев-
ни. Еще
при Екатерине Великой пришли сюда мои предки помочь украинскому народу сбросить
иго панской
Польши. Тарас Шевченко об этих событиях написал в поэме «Гайдамаки».
— Если вы говорите о Колиивщине, то тогда
русские помогали полякам, — сказал Яков.
В его памяти всплыли последние
годы перед арестом. Сара, работавшая тогда научным сотрудником Ин-ститута истории
республиканской Академии наук, получила задание написать «политически верную»,
без «националистических
закидонов» статью о народном восстании против польских панов. В течение полуго-да
эта тема послужила причиной ареста нескольких ученых-украинцев.
Директор института,
бывший заместитель председателя ВУЧК, еврей с русской фамилией, расстреляв-ший в двадцатых годах
среди сотен «классовых врагов» собственных братьев, поручая Саре эту тему,
рассчи-тывал
на «правильное», предписанное Москвой освещение вопроса. Но он ошибся. В
отличие от него и та-ких, как он, — ассимилировавшихся, охамевших,
приобретших понадобившиеся «старшему брату» замашки палачей, — Сара
принадлежала к той части новой еврейской интеллигенции, которая не утратила
традицион-ную
одухотворенность и стремление к истине.
Яков не стал бы рассказывать о Колиивщине, если бы не Мира.
Когда он жил с семьей,
то всегда старался, чтобы Ася знала правду, как бы она ни отличалась от офици-альной версии. Так же
поступал и его отец, когда Яков был подростком.
«Правда — идеал
иудея», — говорил единственный в Кривом Роге раввин Соломон Гирш, пока его не
рас-стреляли
«красные фронтовики», которых он назвал бандитами.
И Яков рассказал
попутчикам правду о Колиивщине.
В конце XVIII века, когда Польша, воевавшая с турками, увела из Подолии войска, с
«русского», левого берега Днепра переправился отряд казаков во главе с Максимом
Зализняком. Их целью было взбунтовать украинское население против польских властей.
Руководитель местных
казаков, честолюбивый уманский сотник Иван Гонта, которому Зализняк от име-ни русской
императрицы обещал власть над всей Подолией, устроил кровавую резню.
Монахи из
православного Матронинского монастыря — он находился неподалеку от места
событий, под Кременчугом — призвали казаков жечь и грабить католические храмы.
И те занялись привычным делом. Для вящего унижения католиков Гонта придумал
известную формулу: «Ксендз, жид и собака — все едино». Воз-ле каждого
разграбленного и сожженного костела казаки устанавливали виселицу, где вешали
рядом като-лического
священника, местного еврея и тут же пойманного пса.
Несколько недель Гонта
и Зализняк безнаказанно грабили, убивали, насиловали и жгли. А потом импера-трица Екатерина ввела
в Подолию русские войска. Гонту и его «гайдамаков», сдавшихся русским драгунам,
вскоре
передали польским властям. Главаря четвертовали на рыночной площади в Умани, а
гайдамаков «раз-весили» вдоль шляха на Варшаву. Максим Зализняк с отрядом снова
ушел за Днепр, а русские полки остались.
- Вот и получилось село
Драгуновка, — закончил свой рассказ Яков.
Он, конечно, не стал рассказывать, что после завершения статьи Сара была
уволена из института и лишь через
несколько месяцев с большим трудом устроилась учительницей в одну из окраинных
школ… Вскоре после того, как завод
развернули на новом месте, Якова вызвал к себе Ковтун.
- Почитай…
Он положил перед ним аккуратно вырванный из школьной тетрадки листок, на
котором было написано:
«В спецотдел ПТРЗ-34
Заявление
29 апреля 1945 года
инженер-капитан Сулейменов Р.Ш. в присутствии ст. лейт. Сомова, мл. серж. Глу-щак и меня допустил яркие антисоветские
высказывания о восстании украинских казаков против панской Польши…»
Далее шел подробный пересказ его «лекции». В конце стояло: «Канд. в чл.
ВКП(б) лейт. Федько С.П.»
— Так ты и в истории
разбираешься? — сказал Ковтун, когда Яков вернул ему листок.
Он изорвал его на мелкие
клочки и вручил их Якову:
— Сожжешь где-нибудь…
Через неделю лейтенант
Федько был направлен на должность командира взвода в один из полков тан-кового корпуса.
…В 1962 году Мира
защитила в Гарвардском университете диссертацию на тему «Русская экспансия в Правобережной Украине
в конце XVIII века». Во вступительном слове она сказала,
что впервые заинтересо-валась своей темой в 1945 году, и выразила за это
глубокую признательность неизвестной в Америке иссле-довательнице вопроса
— Саре Вильк.
* * *
Вечером 30 апреля
состав вышел из Жмеринки и покатил на север. Весь день 1 мая он был в пути, а
ве-чером
остановился на небольшой станции.
Зеленая стена леса
окружала ее со всех сторон. Возле маленького вокзала стояли два бронетранспор-тера, а с
противоположной стороны, между железнодорожным полотном и лесом, были сложены
из мешков с
землей огневые точки. Из каждой торчал ствол крупнокалиберного пулемета. На
перроне стояла группа офицеров НКВД.
- При незанавешенных окнах свет в купе не зажигать:
мы находимся в зоне действия бандеровцев. Но-
чью здесь поезда не ходят, — торопливо предупредил, пройдя по вагонам,
начальник эшелона.
На станцию опустилась
темнота. Раз за разом в небо взлетали осветительные ракеты, высвечивая чер-ные ленты стоящих
поездов.
Перед отбоем Яков
вышел из вагона и пошел вдоль состава. Справа, метрах в пятидесяти, колыхалась черная громада леса.
Яков закурил. Из темноты вынырнул боец и, коротко осветив его фонариком,
сказал:
- Товарищ капитан, перейдите на другую сторону
состава — чего доброго, еще стрельнут из леса на ого-
нек. Такое уже бывало…
Ночь прошла спокойно.
Утром начальник эшелона сообщил, что составы простоят до полудня: банде-ровцы в нескольких местах повредили
железнодорожное полотно.
В сотне метров от
станции белели постройки небольшого хутора — с десяток хат, окруженных огорода-ми и небольшими
садками.
После завтрака Мира
уговорила Якова сходить туда. Из огневой точки, стоявшей между станцией и ху-тором, что-то им
прокричали. И тут же послышался здоровый солдатский гогот — наверное, кто-то
соленень-ко сострил по их адресу.
Хутор был пуст. Войдя через незапертые
двери в несколько домов, они увидели неубранные постели и тарелки с недоеденной
пищей на столах. Очевидно, людей подняли рано утром, когда дети еще спали, а взрослые только
начинали рабочий день. Возле детской кроватки валялась самодельная кукла.
Нагнувшись, Мира подобрала ее. Когда она выпрямилась, в глазах ее стояли слезы.
- Що вони зробили з людьми?.. — она подошла к Якову и уткнулась лицом в
его грудь.
Он погладил ее по голове и вздохнул.
После полудня состав,
наконец, тронулся. Быстро проехав узловую станцию Здолбунов, повернули на северо-восток.
Полковник Ковтун сумел
убедить управление военных перевозок в срочном порядке «протолкнуть» его эшелоны через зону
действий бандеровцев.
7мая прибыли в Брест. Несколько часов Яков и Мира
бродили по улицам старинного городка, почти не
пострадавшего при штурме летом
прошлого года. Осмотрели они и обгоревшие руины крепости.
Они не знали, что ей
уготована необычная судьба — стать единственной в мире крепостью, носящей зва-ние «крепость-герой»…
8это время вагоны переставляли на новые,
«европейские» колеса: железнодорожная колея в Европе
"же, чем в СССР.
Отправление из Бреста
было назначено на следующий день. Окончания войны ждали. И все же, когда под вечер 8 мая вдруг разразилась беспорядочная
стрельба, Яков тут же стянул Миру с верхней полки и лишь после этого выглянул в окно.
Вечернее небо
перечеркивали разноцветные трассы зенитных пулеметов, но самолетного гула не
было слышно. Яков понял: войне
капут.
— Победа, товарищ
капитан! — заорал, врываясь в купе с пистолетом в руке, лейтенант Федько и
выпус-тил всю обойму в
открытое окно. В купе неприятно запахло пороховым газом, все вышли в коридор.
Через пару часов,
простучав по короткому мосту, эшелон оставил позади празднующий победу Брест. Это уже была Польша.
Вокруг стояла темнота и неприветливая, тревожная тишина.
В последнюю ночь
путешествия, под Белостоком, эшелон обстреляли. Несколько человек погибли. Это случилось 12 мая 1945
года, через три дня после победы.
13 мая они прибыли в Белосток.
Завод расположился в обширных корпусах построенного еще в трид-цатых годах тракторосборочного предприятия
известной американской фирмы «Джон Дир».
* * *
В Белостоке Яков и
Мира поселились на частной квартире. Хозяйка молча прочла выписанный на поль-ском
языке ордер военной комендатуры, молча привела их в комнаты и так же молча
удалилась. Только про-жив несколько дней, они узнали ее имя — пани Малгожата
Шамбельска. Якова она называла «пан Сулейме-нов», а к Мире обращалась — «пани
капрал», хотя, по принятым в Польше правилам хорошего тона, должна была ее называть
«пани Сулейменова».
Некоторое время Мира
не выказывала своего знания польского, но в конце концов, когда хозяйка (в расчете, что она не
поймет) отпустила по ее адресу длинную тираду весьма неприятного свойства, Мира
так отчехвостила пани Малгожату, что та от удивления только рот раскрыла, да
так и ушла на свою половину. По-сле этого она стала называть Миру просто «пани».
Хозяйка отдала в
распоряжение военной комендатуры только четвертую часть своего дома, но это бы-ли две большие
светлые комнаты на втором этаже. На первом же имелась просторная кухня и —
отдельный выход
на улицу.
С согласия начальника
МСЧ и полковника Ковтуна Мира оставила медицину и перешла на должность конторщицы в цех
сверки, где освободилось место после демобилизации старого сержанта.
Теперь они ходили на
службу вместе. Правда, возвращалась Мира одна, на пару часов раньше, и успе-вала до прихода Якова
приготовить обед.
Еще в Крюкове Мира спросила Якова о своих сережках, и Яков сказал:
«Передал дочери».
О том, что он оставил их на Асиной могиле, — промолчал.
12 июля Мире
исполнилось двадцать лет. После работы Яков съездил в центр и в ювелирном
магазине купил ей серьги.
Похожие на те, которые
Мира подарила Асе, они были намного дороже: вместо бирюзовых «слезок» в посеребренной оправе
сверкали топазы.
В одну из суббот —
выходные дни по-прежнему «давали» лишь по приказу начальника завода — Яков и Мира отправились на прогулку в город и к
вечеру спустились поужинать в уютный подвальчик-ресторан. Яков был в форме, с неизменным ТТ в кобуре
(военная комендатура ежедневно сообщала о грабежах и убийствах), а Мира
— в купленном недавно на рынке легком летнем платье.
Они уже бывали в этом
подвальчике, но — днем. Сейчас же все столики оказались заняты, однако узнав-ший их «метр» велел
поставить еще один, задвинув в угол кадушку с фикусом.
Через некоторое время
на небольшую эстраду вышли четыре музыканта в одинаковых пиджачках и тем-ных шляпах. Один сел
за пианино, второй не без усилия поднял контрабас, посередине встал
саксофонист, а к рампе вышел высокий юноша артистической внешности с длинными до
плеч черными волосами. Он дер-жал в руке скрипку.
- Витам панство, — сказал он
мягким приятным голосом.
И «панство» дружно
захлопало в ответ. Свет в подвальчике померк, и оркестр заиграл бравурный марш.
Потом
сыграли несколько популярных танцевальных мелодий. Пианист пел, окончив свою
партию, скрипач ему вторил. После каждого номера вместе с аплодисментами в зале
звучали «заказы», адресованные скри-пачу: «Марек, Марек…»
И Марек, взмахнув смычком, начинал новую мелодию.
- «Моя кохана»! — объявил
Марек. Он переждал аплодисменты и опустил смычок на струны. Полился
легкий, как ветерок в солнечное летнее утро, знакомый напев.
Даже Яков замурлыкал, легко пристукивая пальцами по стоявшей рядом
кадушке с фикусом:
Синенький скромный платочек Падал с опущенных плеч…
И потом:
Строчи, пулеметчик, За синий платочек…
Но на эстраде пели совсем не о том. Про пулеметчика в этой песенке не
было ни слова.
— Из советских песен эта
— самая популярная, — сказал Яков. — Но они почему-то изменили слова…
— Менi здаеться, що ты помиляешься, — вдруг
возразила Мира, никогда до этого не спорившая с Яко-
вом. — Це не радянська пiсня. Я чула И ще в
Стрыю, як була маленька…
Подошла официантка, и Мира спросила ее об авторе песни.
- Не вем, — ответила
девушка, — але пан Марек певно одповест вам на тэ…
Исполнив еще
несколько номеров, музыканты ушли на кухню ужинать, а скрипач подошел к столику
Якова.
- Марек, — сказал он,
подавая руку Якову и учтиво поклонившись Мире. — Той вальчик, про ктужи пани
мувила, написал в тшыдесть сюдмем Ежи
Питербургски…
Перемешивая польскую
речь с русскими словами, он рассказал, что в Белостоке был до войны очень хо-роший эстрадный
ансамбль. Его руководитель Ежи Петербургский — сочинитель популярных польских
шля-геров. Кроме песен «Синий платочек» и «Утомленное солнце», хорошо известных
в СССР, он написал еще много других.
Но потом грянула
война, и «Ежик» — так назвал его, блеснув глазами, скрипач — пропал «где-то
там»… -Марек
махнул рукой на восток. — Ведь в России тоже не любят евреев.
Потом он рассказал,
что из десятка тысяч евреев, живших в Белостоке, осталось чуть больше сотни.
Все они
ютятся в полуразрушенных домах, где при немцах было гетто. Новые хозяева их
прежних домов не пус-кают их
на порог.
— Ну, а власти? Почему
они не восстановят справедливость? — спросил Яков.
Марек
усмехнулся и безнадежно махнул рукой.
— Цо для пани зыграць? — спросил он Миру.
— Нех бенде знув «Моя
кохана», — ответила она.
Марек восторженно
ахнул, неожиданно услышав польскую речь, и вернулся на эстраду, куда его уже не-сколько минут приглашали вновь появившиеся
коллеги.
Рассчитавшись с
официанткой (советские рубли здесь принимали охотно), Яков и Мира поднялись.
Проходя мимо эстрады, он махнул рукой Мареку, а тот в ответ приветливо кивнул.
Пока они шли по залу,
трое угрюмых посетителей тоже встали из-за столика, стоявшего у самой лестни-цы, и, демонстративно
не замечая их, поднялись наверх.
Часы показывали без
пяти минут полночь. Ресторанчик был рядом с Гетьманской, главной улицей горо-да, но до нее еще
нужно было пройти сотню метров среди неосвещенных развалин.
Яков вынул из кобуры пистолет и протянул Мире.
- Иди чуть сзади, — сказал
он, и Мира понимающе кивнула.
Едва они поравнялись с
грудой камней, оставшейся от разбитого дома, из темноты выскочили двое и схватили Якова за
руки. Третий направился к Мире.
- Ну то цо, курва… — начал он и… рухнул: Мира выстрелила в упор.
Бандит, схвативший
Якова за больную руку, успел убежать, но другого Яков задержал, вцепившись ему в одежду. Несколько
секунд он вырывался, и этого было достаточно, чтобы вторым выстрелом Мира
размоз-жила
ему голову.
От Гетьманской послышался топот сапог и заметались лучи фонариков.
- Уходим, — сказал Яков, забирая пистолет у Миры.
Они нырнули в темную
подворотню, из которой минуту назад появились бандиты, и, пройдя через раз-валины,
вышли на соседнюю улицу. Мимо проскочил и остановился грузовик комендатуры.
Высыпавшие из него солдаты бросились оцеплять развалины…
* * *
В следующую пятницу
вечером Яков и Мира сходили на рынок, где купили приличный темный костюм, шляпу и гражданские ботинки. В субботу,
надев обновки, Яков отправился в гетто.
День клонился к
вечеру. Улица тянулась на запад, и красный диск солнца освещал ее во всю длину.
До-ма по обе стороны мостовой зияли дырами выбитых окон и дверей, а у некоторых
вместо четырех стен ос-тавались только три или две. И почти ни у одного дома не
было крыши. Но люди здесь жили. Среди разва-лин шипели примусы, бродили куры,
блеяли козы, лаяли собаки и… слышна была музыка. Приятный муж-ской голос пел танго.
Яков пробрался через
пролом в стене большого дома и очутился во «внутреннем дворике». Когда-то это был операционный зал
крупной конторы или банка. С трех сторон в него выходили проемы дверей. Посре-дине, на старом
табурете, стоял патефон. Вокруг кружились несколько пар. Одним из танцевавших
оказал-ся
Марек.
- Пан
капитан! — воскликнул он и тут же стал знакомить Якова с окружавшими их
молодыми людьми.
Яков пожимал протянутые руки, вслушивался в
их речь.
Нет, это были не
поляки. Это были евреи. Вскоре всей компанией они перебрались в другие
развалины, и там Марек
познакомил Якова с высоким жилистым стариком, которого он называл «ребе».
— Залман Зеликсон, —
сказал старик, протягивая Якову руку, и тот, впервые за все эти годы, назвался:
— Яков…
— Вы еврей? — спросил старик.
— Да, — ответил Яков и,
ощутив удивительное успокоение души, улыбнулся.
«Ребе»
говорил по-русски — до войны он жил в Могилеве.
— Что привело вас к нам?
— Может, я смогу чем-нибудь помочь, — сказал
Яков.
Зеликсон внимательно
посмотрел на него и сделал приглашающий жест рукой в сторону дверного про-ема,
завешенного куском брезента.
Они вошли в обширное
помещение. В дальнем углу на специальной подставке светился старинный под-свечник со множеством
рожков. Посередине стояли сколоченные из досок скамейки, на которых могло раз-меститься человек
пятьдесят.
- Здесь мы молимся, — сказал старик. Потом они поднялись по каменной
лестнице с разбитыми ступе-
нями на следующий этаж, где жил
Зеликсон. Это была угловая комната с оконными проемами на две сторо-ны. За
одним из них темнела сочная зелень старой липы, за другим висел, почти касаясь
верхнего края со-седнего дома, солнечный диск.
Большой овальный стол
занимал почти половину комнаты. У стен стояли разномастные стулья, а в углу -железная кровать,
покрытая пестрым одеялом.
Они сели за стол друг против друга и некоторое время молчали.
На окаймленном седой
кудрявой бородкой лице старика от угла рта до середины щеки багровел рваный шрам.
- В Могилеве были хорошие дантисты, — сказал
старик. — В лагере не могли так скоро выдрать мои зу-
бы.
Яков,
слегка повернув голову, показал ему левое ухо с оборванной верхушкой.
- Что, тоже фашисты? — сочувственно спросил «ребе».
- Нет, коммунисты, — сказал Яков.
И они снова замолчали.
Потом старик заговорил.
Он рассказал, что в
гетто живет пятьдесят восемь женщин и шестьдесят четыре мужчины и что он самый старый в общине.
Поэтому его зовут «ребе», хотя до войны он был всего лишь кантором в синагоге.
Все они вернулись сюда после освобождения Майданека, но есть несколько человек
и из Освенцима. Детей в гетто нет,
потому что их отняли еще в лагере, и если кто-то из них выжил, то где они
сейчас — неизвестно.
Есть в гетто одна
супружеская пара — Адель и Хаим Бронкс. Хотя им всего по сорок восемь лет, оба
по-сле лагеря — инвалиды. Община заботится о них. Все здоровые работают на
муниципальных работах: раз-борка завалов, расчистка улиц. А после этого некоторые
еще подрабатывают музыкантами, парикмахерами, портными…
- Ну а теперь — о вашей помощи, — сказал старик и, снова выдержав паузу,
внимательно посмотрел на
Якова. — Польские власти хотят
мобилизовать молодых людей из гетто и послать их на отошедшие к Польше
«новые земли» — в Силезию. Но у
наших другие планы… Может ли пан капитан добыть для них справки, что
они уже работают на государственном предприятии?
Подумав немного, Яков сказал:
- Попробую. Дня через два дам ответ.
Когда он уходил, уже стемнело. Провожавший его Марек спросил:
— Пан капитан мае
пистоля?
— Да, — ответил Яков, похлопав по карману
пиджака.
— А добже пан зробил
тэго мардерцу Антека.
— Это не я, это Мира, —
сказал Яков.
И Марек снова восторженно ахнул:
— Ото — паненка!..
Через два дня к Якову постучала пани Шамбельска.
— Пшепрошам пана, — сказала она. — Там якись
жид до вас…
Открыв дверь на улицу, Яков увидел молодого
парня из гетто.
— Пан може «тэ» зробыть? — спросил он.
И, когда Яков ответил
утвердительно, свистнул. Из-за угла соседнего дома вышел другой парень. Он до-стал из кармана какую-то бумажку и передал
ее первому, а тот уже вручил Якову.
Войдя в дом, Яков
развернул ее. Это был список фамилий. Первым значился «Гольдман Марк», и Яков понял, что это
скрипач.
На следующее утро Мира
взяла в заводском отделе кадров десяток стандартных бланков «с места рабо-ты». Многие сварщики,
которым еще не подошел срок демобилизации, посылали такие своим семьям.
В обеденный перерыв
Мира вошла в пустую приемную Ковтуна и, открыв стол адъютанта, быстро про-ставила на бланках
печати и штампы. Вечером Яков передал справки в гетто.
* * *
Кончалось сухое и
теплое лето. По рассказам местных жителей, такое случалось не часто — обычно ле-то в этих местах было
прохладным и дождливым.
15 августа Яков
отметил свое сорокалетие. По документам Равиля Сулейменова, это должно было про-изойти И марта 1948
года.
В самом начале осени
незаметно закончилась Вторая мировая война — капитулировала Япония. Теперь уже окончательно были
повержены и «германский империализм», и «японский милитаризм», но распускать армию по домам Сталин
не спешил.
В Белостоке помимо
ПТРЗ-34 дислоцировались еще полк войск охраны тыла и отдельный саперный ба-тальон, но старшим в гарнизоне был
полковник Ковтун: два других командира были всего лишь майоры.
Очевидно, поэтому 15
сентября было объявлено, что через три дня в заводском клубе состоится встре-ча офицеров гарнизона с лектором
идеологического отдела ЦК ВКП(б) полковником Силиным.
Силин прилетел в Белосток
16-го попутным транспортным самолетом и остановился в «люксе» гарни-зонной гостиницы.
Чрезвычайно
возбужденный этим известием замполит Гребенкин рассказывал о Силине вот что.
Тот окончил войну в Восточной Пруссии в должности заместителя начальника политуправления
фронта. Сразу после победы его отозвали в ЦК, где он, как боевой офицер, имеет большие
перспективы. В бытность началь-ником политотдела армии Гребенкин находился в подчинении
у Силина, Силин частенько «заворачивал» к нему, и они «отлично проводили время».
В общем, по словам
Гребенкина выходило, что Силин его «дружбан» и вообще замечательный мужик.
Видимо, Гребенкин рассчитывал, что прилетевший из Москвы гость поможет ему,
наконец, вырваться из бес-перспективной
служебной ситуации.
Ковтун не был знаком
с Силиным, но, поддавшись настоятельным просьбам своего заместителя, устроил в
честь гостя обед и пригласил на него старших офицеров. Это мероприятие было
назначено на шесть часов вечера 17 сентября.
Приглашенные начали
прибывать за четверть часа. Их принимал одетый в штатское Сергей Ковтун и провожал в столовую,
занимавшую почти половину первого этажа. Там уже был накрыт праздничный стол.
Гребенкин приехал
раньше с полудюжиной бутылок какой-то особо любимой Силиным водки и поднял-ся наверх к Ковтуну.
Старинные часы,
стоявшие в столовой, пробили шесть раз. Потом прозвонили половину седьмого — Си-лина
не было. Он появился только в семь. Оба полковника сошли с верхнего этажа
встретить гостя. Гребен-кин сбежал по лестнице первым, опередив степенно спускавшегося
Ковтуна. Заместитель начальника, под-полковник Гребнев, тем временем негромко
скомандовал:
- Разобраться…
Офицеры выстроились у
входа. Московский полковник вошел первым. И… Яков сразу узнал его. Да, это
был он, бывший батальонный комиссар Силин, обещавший им в сорок первом году на
мокром косогоре близ деревни Горбушино «ненастоящий расстрел». То же чванное
лицо, но теперь это была не осунувшаяся и бледная от страха физиономия, а упитанная и уверенная ряшка
крупного партийного босса.
Ковтун стал представлять офицеров. С каждым Силин обменивался
рукопожатием.
«Начальник цеха
сварки инженер-капитан Сулейменов», — услышал Яков и, уронив на пол связку клю-чей, тут же нагнулся
за ними, замешкался. Рука Силина повисла в воздухе. Простояв так несколько
мгнове-ний, он перешел к стоявшему рядом Сидорову. Тот ухватил его руку и
представился сам:
- Начальник цеха двигателей майор Сидоров…
Яков сел в конце стола рядом со своим старым приятелем капитаном
Забелиным.
— Что же ты руку
московскому начальству не пожал? — ехидно осведомился начальник МСЧ после тре-
тьего
тоста («за здоровье нашего гостя»). Первые два тоста опасно было сопровождать
какими бы то ни бы-
ло
репликами. Сначала выпили стоя «за здоровье нашего родного товарища Сталина»,
потом — «за нашу
славную
армию».
— Морда не нравится, — вполголоса ответил
Забелину Яков. — Но я его уже второй раз дурю.
—
Ты знал его раньше?
— Еще в сорок первом…
Между тем обед вступил
в «разговорную фазу». Гость чувствовал себя хозяином. Мало пьющий и не слишком
красноречивый Ковтун не мог конкурировать с «лектором из ЦК». К тому же, ради
Гребенкина, Ков-тун предоставил Силину режим наибольшего благоприятствования. А кроме
того, этот московский говорун несомненно обладал информацией, интересовавшей всех
офицеров.
Разговор, возможно, к
ней бы и свелся, если бы силинский «дружбан» Гребенкин не перестарался с вы-пивкой. Любимая
гостем пятидесятиградусная «Сибирская» вылилась в не слишком связные
воспоминания о «боевых делах». А «дела» эти в основном заключались в свирепых
попойках в обществе всякого рода «ар-тисток», прибывавших на фронт с концертными
бригадами.
— А помнишь, Валентин
Егорович, — перешел на «ты» Гребенкин, — как мы Люду (он назвал фамилию из-
вестной кинозвезды тех лет) по
очереди тараканили?..
— Ха-ха-ха! — заливался пьяный Силин. — Это
что! А вот когда мы взяли Тильзит, я послал лейтенанта,
чтобы привел мне немочку помоложе. Ну, вижу — тащит такую из себя Гретхен лет
пятнадцати… Ха-ха… И
ее мамашу заодно. Она, понимаешь, уцепилась
за дочку мертвой хваткой, так он их вдвоем и приволок. Я ма-
маше пистолет в рыло:
«Раз-де-вац-ца!» — Силин икнул. — Поставил их обеих… в первую позицию,
подозвал
лейтенанта… — Силин снова икнул.
Офицеры, сидевшие с
ним рядом, вежливо подхихикивали. Остальные молча смотрели в тарелки. Поба-гровевший Ковтун
жестом выслал из помещения притихшего в конце стола сына, затем резко встал и,
пре-рвав излияния Силина, возгласил:
- За нашу Советскую Родину!..
Все вскочили и,
прокричав троекратное «ура», выпили. После этого Ковтун, так и не дав Силину
возоб-новить
свой рассказ, поблагодарил офицеров за присутствие на обеде и сказал:
- Все свободны.
Гости тут же начали
подниматься из-за стола, а Гребенкин с помощью вызванного сержанта-водителя поднял вконец
опьяневшего Силина и повел к служебному «опелю» Ковтуна.
На следующий день
слегка опухший с похмелья Силин приехал в заводской клуб. Его представил слу-шателям все тот же
Гребенкин (Ковтун, сославшись на неотложные дела, в клуб не пришел), после чего
Си-лин забрался на трибуну…
Приближался октябрь
1945 года. Война окончилась. Что же теперь предстояло армии и ее командирам? Две сотни офицеров Белостокского гарнизона
с нетерпением ждали выступления «человека из ЦК».
И Силин их не
разочаровал: без работы они не останутся. Война, действительно, окончилась, но
это с какой
стороны посмотреть. Бывшие «союзники» и не союзники вовсе, а так… нужда
заставила с ними свя-заться. Сейчас они и есть первые враги… Армию нужно
крепить, крепить и крепить, потому что во Франции и Италии пролетариат
пробудился и ждет нашей помощи. Наш новый танк, который придет на смену заслу-женной
«тридцатьчетверке», может преодолеть расстояние от Эльбы до Па-де-Кале за…
сутки. Хотя и «трид-цатьчетверка» еще послужит и придет туда же, но на двенадцать часов
позже.
Здесь, где стоит наша
славная армия-освободительница, капиталистам с их гнилой буржуазной демо-кратией делать
нечего. Хотя во внутренние дела освобожденных стран вмешательства пока не
намечается. (Силин подчеркнул слово «пока».) У них есть свои коммунисты, они должны
активизироваться. Если же ре-акционеры будут упираться, мы нашим товарищам по классу
всегда готовы помочь…
- Мы будем стоять в Европе как гарант прочного мира и народной
демократии, — так закончил свое вы-
ступление Силин. — Слава нашей
Советской Армии-освободительнице! Слава гению всех времен и народов
товарищу Сталину!
Под гром аплодисментов он сошел с трибуны.
Вечером, когда Яков
пришел домой, Мира передала ему записку: «Очень нужна ваша помощь». Подпи-си не было, но он понял
— это из гетто…
7.
На следующий день,
после службы, Яков отправился в гетто. В начале улицы, на обломке стены, отва-лившейся от сгоревшего дома, его поджидали
старые знакомые — двое приходивших к нему парней.
Увидев его, один из них побежал предупредить «ребе», а другой,
поздоровавшись, молча пошел рядом.
Зеликсон встретил его
у входа в дом и тут же повел наверх. Проходя через большую комнату на первом этаже, Яков увидел на
скамьях несколько женщин. Они молились, низко опустив головы. В комнате на вто-ром этаже у стола
сидел крепкий парень в польском военном обмундировании без знаков различия.
Усадив Якова напротив
«военного», Зеликсон прошел к оконному проему, закрытому ветвями липы.
- Я вам уже рассказывал о семье Бронкс, — сказал
он, обращаясь к Якову. — До тридцать шестого года
они жили здесь, потом уехали в
Америку, к родственникам. В тридцать девятом приехали в Польшу на похо-
роны матери Хаима, и тут началась война… Все эти годы американские
родственники не забывали о них. И
вот сейчас появилась возможность их вывезти. Этот человек — американец, —
старик показал глазами на пар-
ня. — Он приехал специально за ними. Здесь он связался с польским
Сопротивлением, с «аковцами», они бу-
дут ему помогать…
Нужно достать удобную
машину, лучше санитарную, на которой он их перевезет в нужное место, и -пропуск
для проезда через советские посты.
— Куда ехать?
— Километров за
шестьдесят в сторону Ломжи, — сказал американец на ломаном русском языке. — И
на-
до бы достать лекарство, потому что от тряски у них могут быть сильные боли…
— Парень нахмурился и от-
вернулся к окну.
— Морфин подойдет? — спросил Яков.
— Да, это то, что
требуется.
— Знаю. Сам иногда пользуюсь… — Яков
непроизвольно шевельнул больной рукой.
Во взгляде собеседника мелькнуло сочувствие. Он подошел к Якову и,
тронув его за плечо, сказал:
- Знаешь, эти люди — мои отец и мама.
…Для вывоза Бронксов
Яков придумал такой план. Он попросит у начальника МСЧ капитана Забелина
имеющуюся в его хозяйстве машину «скорой помощи», чтобы отвезти Миру в Ломжу,
где в тамошней клини-ке ей якобы сделают аборт. Аборты в то время были
строжайше запрещены, поэтому такой вояж выглядел вполне естественно. Шофер
«скорой», старый ефрейтор Чуб, со дня на день ожидающий демобилизации, не станет спорить, если
Мира попросит его подвезти еще нескольких пассажиров. По пути в условленном мес-те их ссадят, а Мира
поедет дальше, в Ломже поболтается пару часов в госпитале, а потом вернется
обратно.
Забелин, как всегда, не отказал, но прежде долго убеждал Якова отговорить
Миру от аборта.
Поездку назначили на 1 ноября.
30 октября Ковтун
объявил о своем уходе с должности начальника завода в связи с переводом в штаб только что
образовавшейся группы войск. Отпуская присутствовавших на совещании офицеров,
он сказал:
- Сулейменов, зайдешь ко мне к концу дня.
Когда Яков постучал в кабинет
начальника, тот разбирал служебные документы, вынутые из ящиков сто-ла, рвал и
бросал на пол ненужные бумаги. Махнув рукой, он прервал форменный доклад Якова
и подал ему большой пакет.
- Извини,
Равиль, — сказал он, — времени у меня мало. Это пакет из контрразведки по
нашему запросу
о судьбе жены твоего друга… — Опустив
глаза на какую-то бумажку, он снова махнул рукой: — Свободен…
Когда Яков
уже взялся за ручку двери, Ковтун вдруг сказал:
- Завтра утром я уезжаю. Полученные бумаги можешь оставить у себя.
Яков вернулся в цех.
В конторке было темно и пусто. Войдя туда, Яков запер дверь и сел на стул. Неко-торое
время он неподвижно разглядывал лежавший перед ним пакет, на котором прыгающим угловатым
по-черком
было написано: «Полковнику Ковтуну. Лично».
Включив настольную
лампу, Яков вскрыл пакет. В нем оказались два запечатанных конверта и листок с запиской:
«Николай! Был в
длительной командировке. Первый пакет для тебя пришел еще когда ты был в Крюко-ве, а второй — вчера.
Я их не
вскрывал — своих дел по горло. Жму руку п-к
Смурый».
Яков знал: полковник Смурый — начальник отдела контрразведки корпуса.
На конвертах была
одинаковая надпечатка: «Спецпочта НКВД-НКГБ» и один и тот же адрес: «п/п 38284,
отдел
СМЕРШ 16ГТК. Начальнику отдела. Лично».
Различались конверты
лишь написанными в углу номерами. На одном: № 324/32 от 5 марта 1945 г. На втором № 324/33 от 18 октября 1945 г.
Вскрыв первый
конверт, Яков вынул из него бланк-извещение и фотографию. Взглянув на нее, он
чуть не упал со стула. В виски ударила кровь.
Перед ним лежала его
семейная фотография. Они снялись в тридцать шестом, когда он с семьей приез-жал в Кривой Рог на день рождения матери.
Получалось, что уже
больше полугода он ходил по краю пропасти. Если бы в контрразведке вовремя вскрыли этот конверт,
«капитан Сулейменов Р.Ш.» давно был бы арестован.
В извещении
сообщалось, что «з/к ВИЛЬК Сара Ионовна умерла». В графе «причина смерти» было
не-разборчиво
нацарапано «ост. серд. н/д». Яков понял: острая сердечная недостаточность. Дата
смерти ука-зана не была, но запись в журнале регистрации была сделана 18
октября 1940 года.
Яков вскрыл второй
конверт. На извлеченном оттуда листе красовалась выполненная бордовой крас-кой типографская
шапка: «НКГБ СССР. Управление по борьбе с бандитизмом и антисоветской
деятельнос-тью».
Ниже на пишущей машинке было напечатано:
«В дополнение к нашему № 324/32 от 05.03.45 информируем Вас о
следующем:
ВИЛЬК С.И., 1907
г.р., еврейка, проживала в г. Киев: была осуждена как жена изменника Родины
ВИЛЬК Якова Моисеевича, 1905
г.р., еврей, проживал в г. Киев.
28 октября 1941 г.
осужденный ВИЛЬК Я.М., убив раненого сотрудника НКВД сержанта Сергеева П.М., который сопровождал
его, совершил побег.
Проведенным расследованием
было установлено, что ВИЛЬК Я.М. обманным путем вступил в ряды на-родного ополчения и
пропал без вести во время оборонительных боев под Москвой в ноябре 1941 г. Пере-ход
ВИЛЬК Я.М. на сторону врага исключался по причине еврейской национальности
преступника, и дело о его розыске было прекращено.
15 июня 1944 г. сек.
сотрудник отдела НКВД г. Кривой Рог, лично знающий ВИЛЬК Я.М., обнаружил его появление по адресу прежнего проживания его
родителей. Сек. сотрудник, зная об аресте ВИЛЬК Я.М. в 1937 г., немедленно информировал городской отдел НКВД. Однако преступник
успел скрыться. Учитывая массовый призыв в ряды РККА в 1941-1942 гг.
раскаявшихся преступников, пожелавших кровью искупить свою вину перед Родиной,
сотрудники отдела НКВД г. Кривой Рог не приняли активных мер по его розыску и задержанию, а лишь информировали вышестоящую
инстанцию. Только после того как было установлено, что ВИЛЬК Я.М. является
сбежавшим государственным преступником, были организованы следственно-ро-зыскные мероприятия.
Установлено, что
ВИЛЬК Я.М. появлялся в Кривом Роге в полевом обмундировании РККА со знаками различия младшего
лейтенанта танковых войск.
В соответствии с
вышеизложенным настоятельно просим Вас взять под негласный контроль и обеспе-чить наличие на месте
всех лиц, интересовавшихся судьбой жены ВИЛЬК Я.М. Сообщаем также, что в Бело-сток послана
оперативная группа, и просим оказать ей содействие. Соответствующее указание по
линии Главного
управления контрразведки при ГШ РККА Вам будет направлено в ближайшее время.
Начальник 4-го отдела полковник Попов».
* * *
Мира ждала Якова на кухне.
- Це вже другий раз пiдiгрiваю борщ, — сказала она с легким упреком, но, поймав взгляд Якова, замол-
кла.
Сняв шинель, он как был, в мундире с портупеей, прошел к обеденному
столу.
— Що трапилось? —
встревоженно спросила Мира.
— Случилась беда, — сказал он, отодвигая
тарелки. — Мне грозит арест и… большие неприятности… Ноэто должно произойти дня через два. У тебя
есть время уйти. Вернешься в медсанчасть. Собирай вещи.
Мира не шелохнулась.
— Ты что, не поняла
меня? — повысил голос Яков.
— Равиль, — сказала Мира, — заспокойся. Якщо
до того ще два днi, то, може, ты менi розповiеш про все
б1ЛЬШ ЗМ1СТОВНО…
- Меня зовут Яков, — сказал он. — Яков Вильк. В
ноябре тридцать седьмого года я был арестован в Кие-
ве…
И он рассказал ей
все: о тюрьме и лагерях, о побеге, ополчении и расстреле, о необходимости
служить в армии, несмотря на тяжелое ранение…
Закончив рассказ, он
вынул письма из контрразведки и дал прочесть ей. Она надолго задержала взгляд
на фотографии, потом вернула и ее.
- Мени нема де йти, та я цього й не хочу, — сказала
она. — Якбы ця беда трапилась вже в Союзi — було б
гiрше. А тут, може, нам вдасться вырватись з цих червоных лабет…
Поднявшись наверх,
они сложили в сумку самые необходимые вещи и… снова спустились в кухню. Хо-тя
был уже поздний вечер, Мира еще раз подогрела борщ и накрыла стол для обеда.
Часы пробили полночь.
Наступило 31 октября. Яков понимал, что спастись они смогут только с помо-щью друзей из гетто.
Но — нужно вывезти супругов Бронкс, а это можно будет сделать только 1 ноября.
Зна-чит,
завтра они должны быть здесь. Еще один день…
Собираясь утром на службу, Мира спрятала под юбкой трофейный «вальтер».
- Если что — уходи в гетто, — сказал ей Яков.
Но день прошел как
обычно. Полковник Ковтун убыл к новому месту службы, а его заместитель, подпол-ковник Гребнев, весь
день просидел в его опустевшем кабинете — знакомился с делами. Никто из чужих
на заводе не появлялся.
В три часа Мира
заглянула к Якову в канцелярию и, кивнув ему, ушла домой. Через пару часов
окончил свой рабочий день и
Яков.
Октябрь угасал. С
утра моросил дождь. Шел он и сейчас, шурша по опавшим листьям, пестрым ковром покрывшим тротуар.
Редкие прохожие торопились домой, к теплу и свету. Приблизившись к своему дому
по другой
стороне улицы, Яков зашел в темный подъезд напротив и долго стоял там,
всматриваясь в осенние су-мерки.
Вокруг было тихо, мокро и пусто.
Войдя в дом, Яков увидел сидящего в кухне Марека.
— Нарешти (наконец)! — обрадованно сказала
Мира.
Марек встал и, подойдя к Якову, спросил:
— Ну то як?
— Все нормально, — ответил Яков, — но теперь
помощь нужна и нам…
Услышав о грозящей им опасности, Марек
посерьезнел:
— Нех пан почека до
ранку, бо тщеба про тэ розповесть ребе.
После
этого он ушел. А для них наступила вторая тревожная ночь.
Рано утром снова пришел Марек и радостно объявил, что вопрос о них
решен.
Сегодня вечером
группа из гетто уезжает в Гданьск. Для этой группы Мира добывала справки — и
отту-да с помощью верных
людей, связанных с морем (тут им помог сын Бронксов), они отправятся в Швецию.
Яков и Мира могут к ним присоединиться. Они
отправляются поездом Варшава-Гданьск, который прибыва-ет в Белосток в
17.15. Сообщив все это, Марек ушел. А Яков решил: после вывоза из гетто семьи
Бронкс и передачи
их «аковцам», Мира, не заезжая в Ломжу, вернется в Белосток и, оставив машину,
самостоятель-но доберется до вокзала. Быть там она должна не раньше половины пятого.
С Яковом они встретятся на перроне.
Часы прозвонили семь раз. За окном разгорался новый день.
- Ну, все решили. А теперь сделай мне укол, — попросил Яков.
Этот год, что они
прожили с Мирой, его ни разу не тревожила старая рана в плече. Он надеялся, что
при-ступов
боли уже не будет. Но нервное напряжение последних дней дало о себе знать.
Ночью он проснулся, ощутив знакомую боль, постепенно охватывавшую все плечо и отнимавшую
левую руку.
- Сделай укол, — повторил Яков и тяжело пошел
наверх, в спальню. А Мира зажгла газовую горелку под
коробкой со шприцем.
После укола, когда на Якова теплой волной стал наплывать сон, он
напомнил:
- На машине к вокзалу ехать не вздумай. Выйдешь в
центре. Я обязательно приду. Но если что — дер-
жись Марека.
В первый
раз он назвал скрипача по имени.
Мира подошла к кровати и поцеловала его, а он погладил ее волосы и
ласково потрепал по щеке.
- Все будет хорошо.
Он услышал еще, как закрылась дверь на улицу, и уснул.
…Сквозь редеющую
пелену сна донесся бой часов. Три удара. 15.00. Пора подниматься. Преодолевая обычную слабость, он
опустил ноги на пол.
В комнате находились
трое. Один сидел в кресле, стоявшем рядом с кроватью. Закинув ногу в грязном
хромовом сапоге, он покачивал ею, глядя на Якова. Другие двое стояли у стены.
Сидящий был в советской офицерской форме, стоявшие — в штатском.
— Комедию ломать не
будете, гражданин Вильк? — спросил сидящий.
И Яков понял: они пришли.
— Не буду, — спокойно
ответил он и, встав с кровати, начал одеваться.
Карманы брюк и кителя были вывернуты наружу. Пистолет с вынутой обоймой
лежал на столе. Пока он одевался, двое в штатском подошли к нему, обменявшись
несколькими словами по-польски. «Убеки»,
— понял Яков. Так называли сотрудников Управления безопасности — польской ЧК.
- Мне нужно в туалет, —
сказал он.
Русский кивнул одному
из «убеков», и тот пошел впереди Якова. Второй отправился следом. «Убек» первым
вошел в туалет и осмотрел его, заглянув даже в унитаз, потом сказал Якову:
- Заходь.
Шедший сзади придержал дверь:
- Неможна закрываць.
Но все же отвернулся.
Яков, протянув правую
руку, нащупал спрятанный за панелью «шмайсер». Вытащить автомат и передер-нуть
затвор было бы делом секунды, но добраться до вокзала ему все равно не дадут,
даже если он и ликви-дирует эту троицу.
Он убрал руку.
Нужно попасть на вокзал до отхода поезда, иначе Мира вернется сюда. И
тогда… вот тогда конец всему.
- Садитесь, — чекист
указал ему на стул. На плечах у него, как и у Якова, были капитанские погоны.
Яков подошел к стулу, и вставшие по бокам «убеки» тут же надавили ему на плечи.
Резкая боль окон-
чательно сняла сонливость. Тихо охнув, он
сел. Чекист поморщился:
- Полегче…
«Убеки» убрали руки.
- Какие инструкции оставил вам полковник Ковтун? —
спросил чекист, глядя на Якова пронизывающим
взглядом.
«Молодой, — подумал
Яков. — Видно, любит читать книжки про шпионов. Ну при чем здесь, Бога ради, Ковтун?»
— Значит, будете все же
ломать комедию, — сказал чекист, видя, что Яков молчит. Он выразительно по-
смотрел на «убеков», и один из
них тут же опустил руку на больное плечо Якова.
— Через час я должен быть на вокзале, —
сказал Яков.
— Зачем? — в глазах чекиста загорелся огонек.
— Встретить человека.
— Какого человека? — чекист посмотрел на
часы.
— От Ковтуна, — решил
сблефовать Яков. — А кто он — сами увидите.
— Когда вы должны
встретиться?
—
Между 16.30 и 17.
Когда они подъехали к вокзалу, большие часы на фронтоне показывали
16.40.
«Мира уже
ждет», — подумал Яков.
В больших
лужах на привокзальной площади отражались багряные лучи низкого осеннего
солнца.
Чекист надел Якову наручник, защелкнув второй на собственном запястье.
- Ну вот, — пошутил он, —
получилось два капитана. Выходите.
Они поднялись на
переброшенный над путями мост и спустились на главный перрон. «Убеки» раздели-лись: один шел сзади,
другой впереди, шагах в десяти.
«Жидковато,
— подумал Яков, — можно попробовать уйти, если Мире удастся убрать двоих».
Но тут же он понял, что ошибся: не менее взвода автоматчиков парами
расположились вдоль перрона.
Миру он заметил, еще
идя по мосту. Она стояла к нему спиной, вглядываясь в пассажиров, шедших с про-тивоположной стороны: он должен был
появиться оттуда.
Спустившись на перрон, они прошли мимо нее. Она, похоже, их не заметила.
Тогда Яков
остановился и, не оборачиваясь, поднял правую руку, чтобы она увидела наручник
и поня-ла, что он арестован. Чекист
рванул его руку вниз.
— Равиль! — послышался
голос Миры.
Чекист
обернулся и, «вычислив» ее, завопил:
— Ко мне!
Шедший впереди «убек» тут же кинулся к ним.
В это время Яков дернул чекиста на себя и поволок его к противоположному краю платформы. Выхватив пистолет, тот выстрелил в
Якова, но промахнулся и угодил прямо
в лоб подбегавшему «убеку». Тот повалился им под ноги. Яков перепрыгнул через
него, а чекист спо-ткнулся и рухнул,
выронив пистолет. Задний «убек» выстрелил тоже, но упавший чекист потянул за
собой Якова, и пуля прошла мимо, попав в стоявшую рядом женщину. Та дико
закричала. Люди вокруг бросились в стороны,
повалив «убека» и оттесняя набегавших автоматчиков. В образовавшейся пустоте
вскочивший на ноги Яков продолжал тащить упавшего чекиста к краю платформы. Тот
бешено матерился, цепляясь рукой за асфальт.
В это время
прорвавшиеся сквозь толпу автоматчики открыли огонь. Инструкция требовала,
чтобы они стреляли
по ногам бегущего, но этому мешал волочившийся по перрону чекист.
Уже на самом краю
платформы одна из очередей достала Якова, и он свалился на пути, увлекая за со-бой мертвого чекиста. Яков был еще жив.
Над ним темнело к
вечеру синее небо и склонялись люди. Он увидел белое от горя лицо молодой жен-щины.
Она плакала. Это была Мира.
- Держись! — крикнул он изо всех сил. — Все будет хорошо!
Но никто не услышал. Только Мира увидела, как шевельнулись его губы.
Потом он закрыл глаза и умер.
** *
Высокий
крепкий человек лет сорока встретил нас на пороге своего дома.
Внизу хлопотала
ожившая к вечеру Хайфа. В порту высилась белая громада круизного теплохода «Та-рас Шевченко».
— Ваш дом смотрит на
север, — сказал я, зная, что Хайфская бухта развернута, как говорят моряки, «на
норд».
— Кен, — сказал хозяин.
— Так.
— Вы понимаете по-русски?
— Трошки, — ответил он,
приветливо улыбнувшись, и, обняв меня за плечи, ввел в дом.
Вместе с Давидом,
сыном моего покойного друга Марка Левинского, я пришел в гости к Якову Вильку, полковнику запаса израильской армии.
Он говорил на иврите, иногда вставляя украинские слова. Давид
переводил.
- Мама добралась до Израиля — тогда это была еще Палестина — весной сорок
шестого года. Через не-
сколько недель она родила меня. Так что я — коренной израильтянин.
Сабра.
Он внимательно посмотрел на меня: оценил ли я важность этого факта?
* * *
За окнами скрипели старые ставни, по которым хлестали струи дождя.
Кончалась осень. И кончились продукты, которые я доставал в деревне
Горбушино. Пора уезжать.
Здесь, в ближнем Подмосковье,
километрах в трех от силы, вспыхивают в ночном небе синие всполохи от
пробегающих электричек. Но ощущение такое, будто кругом тайга, в которой, как
известно, хозяин — мед-ведь.
Белые листы с тесно написанными словами лежали передо мной на столе.
«Якова та його товарищiв вышукувалы на узлка б1ля свiжоi ямы», —
прочитал я первую фразу.
И начал писать.
Басаргино-А шкелон Октябрь 1997 — июнь 1999