Документальная проза
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 13, 2005
ХЕППИ-ЭНД ПЕРМСКОГО ПЕРИОДА
Сергей Зверев, 25 лет от роду, бывший столяр-мебельщик IV разряда, а ныне помощник машиниста электровоза в грузовом движении, стоял майской ночью 2002 года на вокзале станции Пермь-2 и разговаривал с девушкой Светой на тему “опять от меня сбежала последняя электричка”, ибо жил он с матушкой Валентиной Алексеевной за городом.
Тут к нему подошел незнакомый, но суровый человек в штатском и предложил предъявить документы. Достав свое служебное удостоверение, железнодорожник попросил об этом же незнакомца. Вместо ответа незнакомец велел молодому человеку следовать за ним в отделение милиции, которое расположено в Перми-2 между мужским и женским туалетами, неподалеку от ресторана и медицинского пункта. Здесь незнакомец исчез, а Сергей, выпивший (с его, разумеется, слов) в тот вечер всего лишь бутылку пива “Толстяк Забористое”, с удивлением узнал, что он, оказывается, пьян. Случилось это после того, как грамотный юноша спросил: “А где понятые?”, когда ему предложили вывернуть карманы. И вывернули-таки, ничего предосудительного в них не найдя. Только тогда откуда-то вдруг появились и понятые, засвидетельствовавшие протокол личного досмотра, составленный милиционером Александром Лузяниным, – Евгений Васильевич Бабдураев и Гога Иосифович Какошвили. Девушку Свету вскоре отпустили, а Зверева, предварительно засадив в тесное помещение за решетчатой дверью, вскоре увезли в тот скорбный дом, именуемый вытрезвителем, где вечно пляшут и поют подгулявшие граждане свободной России. Принадлежит этот дом Ленинскому ОВД и до сих пор располагается на улице Большевистской, в Перми чтут старину. В протоколе о привлечении к административной ответственности № 2472 единственным свидетелем числился все тот же Лузянин.
В медпункте на вокзале задержанного освидетельствовать не пожелали, не их профиль. Зато в вытрезвителе его попросили присесть 5 раз и, закрыв глаза, вытянуть руки в так называемой позе Ромберга, от которой пьяный в доску испытуемый через 15 секунд обычно валится на пол, как колхозный сноп.
Зверев (опять же по его словам!) все испытания выдержал блестяще, после чего фельдшер Наталья Щербина составила по всей форме медицинское заключение о том, что он находится в средней степени алкогольного опьянения, и Зверева закрыли второй раз. Он говорит, что, когда попросился позвонить матушке, чтоб она не беспокоилась, какой-то весельчак из милицейских показал ему нарисованный прежними бедолагами на стене туалета телефон и сказал: “Звони”, а мобильников в 2002 году у бывших советских людей было еще очень мало. Утром с него взяли 28 рублей административного штрафа за появление на публике в пьяном виде и 75 рублей за предоставленные вытрезвительские услуги.
Ну взяли да и взяли, с кого такие деньги не брали? Отдал бы да и все, тем более что теперь добрая милиция о пьяницах даже и на работу не сообщает, если они, конечно, работают, если они, конечно, сразу же заплатили, что с них положено.
Однако Сергей, родившийся в 1979 году и начавший проживать свою сознательную жизнь при перестройке, вдруг сообразил, что обретается теперь в правовом государстве, отчего и написал в августе 2002 г. ходатайство в прокуратуру, требуя провести проверку постановления о привлечении его к административной ответственности.
Хотите верьте, хотите нет, но уже в апреле прошлого года Пермский областной суд по протесту Пермской областной прокуратуры это постановление отменил, так как в деле не имелось “достаточных доказательств виновности Зверева” и, кроме того, административное взыскание было “наложено также не в соответствии с законом”.
Другой бы на этом успокоился, пошел бы выпил на радостях, что переиграл “ментов”, но не таков был и есть принципиальный Сергей. Он взял да обратился в Ленинский районный суд, требуя возместить ему моральный вред в размере 7000 рублей за страдания, которые заключались в том, что “Я был подвергнут унижающему человеческое достоинство обращению: водворен в помещение с зарешеченной дверью, где не было необходимых условий, позволяющих мне чувствовать себя благополучно; был раздет до нижнего белья; был лишен возможности есть, пить, ходить в туалет, фактически был лишен сна из-за пребывания в стрессовом состоянии: в помещении я пребывал в окружении 6–7 мужчин, при этом в помещении было очень шумно (кто-то пел, кто-то громко разговаривал). За все время пребывания в изоляции, а также в период обжалования незаконного лишения свободы я испытывал чувство собственной беззащитности от произвола должностных лиц органов государственной власти, унижение моей чести, доброго имени и деловой репутации”.
Так и хочется воскликнуть: “Спиши слова!”, но этого мало, вот что еще приключилось тогда в семье Зверевых: “Необходимо учесть и принять во внимание: мои переживания усугублялись и тем, что мне было неоднократно отказано в просьбе сообщить о своем месте нахождения моей маме, женщине преклонного возраста и у которой я единственный сын, с которой мы проживаем вдвоем, что вызвало у меня серьезные опасения за нее, ее душевное спокойствие и состояние здоровья от того, что она не знает, где я, что со мной
(я не предупредил ее о том, что буду отсутствовать в ночь с 6 на 7 мая дома). После пережитого в ночь с 6 на 7 мая сильного душевного волнения моя мама 7 мая была помещена в Пермскую психиатрическую больницу № 1 и находилась на лечении там в течение месяца”.
– Ну да, – сказала мне работающая в этом вытрезвителе 22 года и пережившая 12 начальников фельдшер Фрина Гусманова (ее коллега Наталья Щербинина, определившая Зверева, во время моего приезда в Пермь находилась в отпуске до 6 июля, у работников вытрезвителя отпуск длинный). – Они все наутро трезвые, а через день скажут, что вообще ничего, кроме кефира, не пьют.
– Вы бы лучше описали, как тут к нам одного солидного гражданина доставили в доску пьяного, и, когда мы ему вернули утром 60 тысяч рублей, “завалявшихся” в его карманах, он уж так нас благодарил, так благодарил.
– Благодарил и удивлялся, – высказал свое пожелание старший сержант милиции Александр Гологузов, 1976 года рождения, отдавший вытрезвителю 7 лет своей юной жизни и получающий за это зарплату 4500 рублей. А по затронутому Гусмановой вопросу добавил:
– Тут один все жалуется на нас, что его взяли за 170 граммов водки, а сам не помнит даже, в какой его машине привезли, говорит, вроде бы в “буханке-УАЗике”, что совершенно не соответствует действительности.
– У нас действительно, как все выспятся, то потом приходят права качать, не зная того, что мы всех клиентов снимаем “на видео”, 98% жалоб, поданных на нас, признаются необоснованными, – сердито сказал мне замначальника вытрезвителя майор Андрей Геннадьевич Комаров.
И, спеша по вызову вышестоящего начальства, не стал комментировать, почему же в таком случае постановление в отношении Зверева было отменено, административные материалы по его делу были таинственным образом утрачены, видеозапись не получилась “по техническим причинам”, зато постановление о штрафе и счет на оплату были все же направлены после того, как он стал “права качать”, по месту его работы в локомотивное депо (где ему, кстати, дают весьма положительную характеристику). И как все-таки определить, был Зверев пьян или нет, если девушку Свету, свидетельницу его невольного позора, Сергей с тех пор больше не видел, не говоря уже о Бабдураеве и Какошвили?
Я хотел спросить об этом милиционера Александра Лузянина, который доставил Зверева с вокзала в вытрезвитель, но он, увы, тоже пропал, как девушка, бумаги и видеозапись. Коллеги из вокзальной милиции его с трудом вспомнили, а в отделе кадров Пермского линейного управления внутренних дел на транспорте сказали, что он был переведен в полк дорожно-патрульной службы, а теперь, вроде бы, из органов и совсем уволился.
Узнав о решении Ленинского районного суда, состоявшегося 18 мая, о том, что Сергею Звереву за все эти действия милиции будет выплачено хоть и не 7, но все же 5 тысяч рублей, я вышел на улицу и вскоре оказался на Центральном рынке города Перми.
Там сидел слепой, который, аккомпанируя себе на баяне, исполнял песню следующего зловещего содержания:
Банда занималась
Темными делами,
И за ней следила Губчека.
И я подумал, что времена нынче настали какие-то совсем прямо вегетарианские, по крайней мере в Перми. Зверев денег получит, купит на них себе и маме что-нибудь, и вообще – жить все-таки можно, по крайней мере там, где работают прокуратура, суд и не дремлют правозащитники, много помогавшие помощнику машиниста в его двухгодовом путешествии по инстанциям. Правда, деньги эти будут взяты не с милиции, а из средств Федерального бюджета, ибо, согласно ст.53 Конституции РФ, вред, причиненный незаконными действиями органов власти или их должностными лицами, подлежит возмещению государством. То есть платить Сергею Звереву будут не конкретные милиционеры, засадившие его в вытрезвитель, а мы с вами, дорогие налогоплательщики. Ну, да на такое доброе дело, как восстановление утраченной было чести, денег не жалко, правда? Тем более что сумма, если ее поделить на все пьющее население России, выйдет совсем уж ничтожная.
ЭТО СТРАШНОЕ СЛОВО “ОТПРАВКА”
Товарищи по несчастью
Сорокалетний Владимир Середа, с рождения страдающий церебральным параличом, сочетался законным браком с Галиной Чусовой и прожил с ней более десяти лет. Его сверстник и товарищ по несчастью Владимир Воищев состоит в гражданском браке с больной Наташей Писачкиной, им даже свадьбу устроили, где невеста была в белой фате, а жених сиял улыбкой своего доброго олигофренического лица. В Воронежском областном геронтологическом центре (ВОГЦ) долгие годы мирно сосуществовали три категории сирых и обездоленных – разумные, но обезножившие персоны, способные передвигаться только на инвалидных колясках, брошенные родителями бедолаги, которым еще в детстве, не особо заботясь о медицинских тонкостях, чохом лепили в их спецшколах-интернатах диагноз “олигофрения”, а также старики, не имеющие родственников или этим родственникам уже не нужные. Никто никому не мешал, скорее – наоборот. Так называемые “психохроники” опекали так называемых “колясочников”, те – занимались с ними, учили читать и писать, создавая для них, если говорить на языке психиатров, “условия для частичной реабилитации”. Все эти люди, включая “обслуживающий персонал”, жили здесь вместе не один десяток лет, постепенно стали единым организмом, своеобразной семьей, не говоря уже о том, что появились тут и семьи настоящие. Теперь Владимир Середа и Владимир Воищев разлучены с женами и находятся в заведении для душевнобольных поселка Бор Рамонского района, где при советской власти его обитатели делали в год по 60 тыс. ящиков для мыла, посылаемого “ограниченному контингенту войск” в Афганистан, а нынче не делают ничего или побираются. Середа с Воищевым, еще недавно жившие с женами в отдельных комнатах, нынче лежат в палате на четырех человек, имея одну коляску на двоих, слушают радио и все пишут, пишут письма с одним единственным вопросом “За что?”. Жена Владимира Середы, прослышав об отправке, убежала к родственникам, ее объявили в вялый розыск, потому что, как известно, нет человека, нет и его проблемы. Наташа Писачкина, та самая “в белой фате”, не вынеся разлуки, пыталась совершить самоубийство и теперь лежит за это в областной психиатрической больнице. Добрейшую, блаженненькую, беспомощную (тоже детский церебральный паралич) Татьяну Головач, пятидесяти четырех лет, которая все мечтала получить в центре свою комнату, перевели вместо этого в Бобровский психоинтернат, на Пасху увезли, не дав разговеться, тихую всеобщую помощницу Нину Набокину. “Кто следующий?” – гадают теперь обитатели ВОГЦ.
История вопроса
Таких центров на всю нашу щедрую страну было всего четырнадцать, вот и в Воронеже, к его вящей славе, такой центр появился, чтобы румяные и счастливые демократические старики новой России сидели бы на красивой веранде, надев ордена, пили чай с вареньем, вспоминали бы советскую власть, перестройку и другие этапы нашего большого пути. Получали бы пенсию, 75 процентов ее отдавая на оплату своего содержания в центре. Ведь население катастрофически стареет, и если в среднем по России людей пенсионного возраста 20,7%, то в Воронежской области их уже 26–27%. Для этих целей решили перепрофилировать существовавший в Воронеже с 1953 года на окраине, в уютном и зеленом Днепровском переулке, Центр социальной поддержки инвалидов и престарелых “Забота”. Свидетельствую: тут и чисто, и светло. Все так же поют на свежем воздухе соловьи, по асфальтовым дорожкам гуляют или катают друг друга на инвалидных колясках постояльцы, вершится перманентный ремонт помещений, работают телевизоры и художественная самодеятельность, существует отделение Всероссийского общества инвалидов, ведется научная работа.
Все бы хорошо, однако нет в этом мире гармонии, и как-то так само собой у нас получается, что счастье одних всегда строят на крови и страданиях других. Страшное слово “отправка”, вызывающее ужас у тех обитателей дома, с которыми мне удалось побеседовать, напомнило мне соответствующие страницы романа Юрия Нагибина “Терпение”, где рассказывается о трагической судьбе инвалида-фронтовика без рук-без ног, отправленного в спецколонию на божий остров Валаам, после того как Сталин после победы в одночасье вычистил Москву от подобных нежелательных элементов. О странной ситуации в геронтологическом центре поведал читателям известный воронежский журналист Павел Манжос, об этом знают в областной Комиссии по труду и социальной защите населения, в прокуратуре, правозащитных организациях. Отправленные “к психам” уверены, что их беды известны даже президенту Путину, ведь они ж ему тоже писали, равно как и воронежскому губернатору Кулакову. Естественно, что администрация центра обвинила журналиста, вынесшего сор из избы, в публикации непроверенных фактов, “основанных на догадках и домыслах”, хотя по существу ни одного из этих фактов не опровергла. Так в чем же здесь все-таки дело?
Люди или биомасса?
Неужели в том, что до сих пор в сознании многих “Инвалиды детства – это не люди, а биомасса, которая любит жрать, пить, развлекаться и требовать невозможного. Поэтому ее надо держать подальше от нормального цивилизованного общества, в специально отведенных местах под замком”? Жуткую эту фразу тайком записал за одним из представителей администрации центра один из пациентов. Имя “администратора” называть не буду, может, ему когда-нибудь станет стыдно. Ну, а пациент, как вы сами понимаете, усиленно пожелал остаться неизвестным.
Да я ему, признаться, и не поверил до конца, что-то, полагал, явно преувеличивает больной товарищ. Ведь в той самой православной России, которую мы потеряли, сказануть подобное было невозможно, назвали бы подлецом. Да и сейчас, когда кругом сплошная политкорректность, Олимпиада для инвалидов, Декларация их прав, театр для “даунов”, такие немилосердные мысли, даже если они у кого имеются, люди обычно таят в глубине своей непроницаемой души.
Дурдом он и в Африке дурдом
Однако кто возразит, что больные есть больные, а их недуг способен прогрессировать до той степени, когда они становятся опасными для окружающих. В соответствии со ст.29 ГК РФ, гражданин, который вследствие психического расстройства не может понимать значение своих действий или руководить ими, может быть признан недееспособным. В этом случае несчастных переводят в специнтернаты, где они находятся под постоянным присмотром психиатров и санитаров в кругу других невменяемых и недееспособных. Глупо отрицать, что условия содержания там гораздо хуже, чем в опрятном геронтологическом центре, хотя бы в силу специфики этих скорбных заведений. Дурдом ведь он и в Африке дурдом.
Редкие случаи душевного помутнения и здесь, на Днепровском, были, здесь много было чего хорошего и плохого, но лишь теперь людей, которые долгие годы с точки зрения администрации являлись вполне вменяемыми и толерантными, вдруг сочли по ее инициативе “недееспособными”. “Вам не кажется, что попытка суицида Наташи Писачкиной напрямую связана с тем, что она была насильно разлучена с мужем?” – спросил я. “Да ну, она его давно забыла, нечего было вообще этот фарс со свадьбой устраивать”, – хладнокровно успокоили меня “люди в белых халатах”.
К вопросу о трудностях спора с дамами
К сожалению, директор центра Владимир Пегарьков, давший суровую отповедь Павлу Манжосу, отсутствовал, и убедить в необходимости принимаемых мер меня, столичного гостя, пытались сразу три хорошо одетые, симпатичные и логично мыслящие (говорю это безо всякой иронии!) дамы – зам. по соцработе Наталья Николаевна Литовкина, юрисконсульт Лариса Викторовна Разинкова и психолог Юлия Ивановна Сычева.
Суть их речений сводилась к тому, что если говорить о правах человека, то именно психохроники нарушают чужое право на покой своим поведением и видом. “Вам бы понравилось, когда вы кушаете в столовой, а за другим столом сидит дебил и у него слюни текут?” А что касается конкретно Владимира Середы и Владимира Воищева, то попали они в прежний центр лишь согласно бумаге от 1990 года, где написано, вот она, эта бумага – “Учитывая ходатайство инспектора ОблСО, можно попробовать перевести больного в дом инвалидов общего типа, но если больной там по психиатрическому состоянию не удержится, он подлежит возврату в дом инвалидов для психохроников”.
– Но ведь попробовать – это от силы год-два, а Середа устраивал вас всех более тринадцати лет. Какой ужасный проступок он совершил, чтобы объявить парня недееспособным, то есть не отвечающим за свои действия? – не выдержал я.
Не выдержала и психолог Юлия Ивановна.
– Его проступок в том, что у него такой диагноз – олигофрения в степени выраженной дебильности. И вообще, для государства такие люди не представляют интереса, – напористо заявила она.
Я открыл рот и хотел сказать грубость, что примерно так же рассуждал доктор Геббельс, пока его не повесили, однако не успел, потому что в разговор вступили “социальная” Наталья Николаевна и стоящая на страже закона “юридическая” Лариса Викторовна.
От них я тоже узнал много интересного. Что не администрация, а только суд решает, кто здесь дееспособный, а кто наоборот, и что все здесь делается по закону, кандидатов на отправку предварительно освидетельствуют в психодиспансере, и что основной контингент пожилых людей центра “от генералов до народных артистов”, включая живущую здесь 45 лет, прикованную к постели интеллигентную старушку финского происхождения Хельви Вильямовну Хаккеля, относится ко всему этому с пониманием, и если бы не умственно отсталые горлопаны и подзуживающие их склочники из “колясочников”, то все было бы тихо, все было бы, как всегда, хорошо. И что зарплата у санитарки 600 рублей, а ставка у врача 1700, бюджетных денег с начала года не поступало, работают здесь все на чистом альтруизме, но нужно понять, что одно дело для санитарки с ее зарплатой обслуживать аккуратного старичка, а другое дело – “колясочника”, да еще с психическими отклонениями, но что инвалидов без патологии, которых где-то 70 чел., никуда переводить все равно не будут, хотя они, зачастую капризные и противные, зажились тут “не по профилю”, а вот психохроников, увы, отправят, они представляют социальную опасность, таковых 32 человека.
– Десятки лет не представляли опасности, а теперь вдруг стали представлять, – начал было я, но осекся, поняв, что разговор об одном и том же пошел по второму кругу и этих дам мне не переубедить никогда.
– Может, вообще не нужно было перепрофилировать центр и ломать человеческие судьбы? – прямо спросил я.
– А вот это начальству виднее, – прямо ответили дамы.
Без вины виноватые
Поэтому довожу до сведения начальства, что ранним утром 19 мая 2004 г. я побывал в психоинтернате поселка Бор Рамонского района, чтобы повидаться с сосланными туда влюбленными – Середой и Воищевым.
Середа – он более дебильного вида, чем Воищев, слезлив, чуть было в истерику не пустился, повествуя о своих злоключениях, что, скорей всего, непременно сделал бы и каждый из вас, читатель, окажись вы, не дай Бог, на его месте. Воищев – это крепкий торс, обтянутый красной майкой, ниже – неподвижность, куда я боялся смотреть. Они пригласили меня сесть, подчеркнув, что это – неприлично, когда пожилой человек стоит, а они лежат по койкам. Выговор их затруднен (“спастика лица”), но они вполне здраво жаловались на то, что не место им здесь среди настоящих сумасшедших, что они ничего дурного не сделали, чтобы их вот взяли да отправили сюда без следствия и суда. Потому что на суд их не позвали, а вся экспертиза заключалась в том, что “вышел такой вот старик, извините, даже постарше, чем будете вы”, а их перед этим обманули, сказав, что везут на ВТЭК. И старик спросил “Папа-мама знаете, что такое?”, а они ответили, что знают, но их все равно привезли сюда и сказали, что они недееспособные. И что когда они давным-давно лежали четыре месяца на экспертизе в областной психбольнице Орловке, то им обоим разрешили жить в обычном интернате, а теперь им там жить почему-то нельзя. А ведь они совсем не сумасшедшие, два года собирали электропатроны для лампочек, где знаете какие маленькие шурупчики? Разве сумасшедшему под силу их завинчивать, а они с этим справлялись и заработали себе пенсию 1600 руб. вместо 1300, как у других, кто не работал. И что Воищев был в детском доме помощником воспитателя, ему доверяли, а в центре, который на Днепровском, у них у обоих за тринадцать лет не было никаких замечаний. Так за что же их тогда, за что, за что и есть ли надежда, какой хотя бы примерно процент надежды, что они хоть когда-нибудь выберутся отсюда? И что если на прежнее место нельзя, сказал Середа, то, пожалуйста, ну не мучьте меня, не мучьте, пожалуйста, отправьте к моей Галочке, ведь я ее так люблю и она меня любит, и мы никого никогда не обидим, мы обещаем, что никого не обидим, мы и здесь ведем себя хорошо и оба хорошо рисуем, мы любим родину, что может подтвердить даже главный врач Анатолий Валентинович, что мы ведем себя хорошо и хорошо рисуем, он добрый и тоже не понимает, зачем нас отправили сюда, никто не знает, зачем нас отправили сюда, никто.
P.S. Я не бухгалтер, чтобы считать процент надежды, но обязан проинформировать читателей, что за расследование этих нехороших дел, творящихся в воронежском геронтологическом центре, взялся депутат областной Думы Юрий Бай, который добивается гласного переосвидетельства “отправленных”, за что недоброжелатели, естественно, обвиняют его в том, что он тем самым хочет набрать “политические очки”. Вот бы все депутаты подобным образом эти самые очки набирали, глядишь, меньше было бы в нашей стране горя и слез! А еще в Воронеже есть храбрый журналист Павел Манжос, правозащитник Андрей Рашевский, религиозная поэтесса Елена Громова, опекающая больных из центра. В Воронеже есть много хороших людей, которые пока что не научились равнодушно оставлять в беде сирых и убогих несправедливого мира сего. Да и в других местах тоже. Актер Валерий Золотухин, например, дружит и переписывается с Хельви Вильямовной Хаккеля, с которой он познакомился в детстве, в алтайском санатории “Чемал” для больных костным туберкулезом. Всем рано или поздно взыщется по делам их.
Мойщик окон отменяет выборы
Я таких упертых людей знал и в прошлой, советской жизни. Был такой Владимир Альбрехт, автор самиздатской брошюры “Как вести себя свидетелю на допросах в КГБ”. Альбрехт утверждал, что законы СССР самые гуманные и справедливые в мире, но только граждане не умеют ими пользоваться. Он прославился в Москве тем, что на вопрос следователя, откуда у него изъятое при обыске Евангелие, ответил: “От Матфея”.
За время своих “хождений по мукам” Олег Сапарин не хуже Альбрехта изучил наши новые законы, чем и потряс на этом суде не только своих оппонентов – Александру Садекову, представителя ответчика Елену Ватину, но и судью Ирину Белову. Судья хоть и делала ему замечания за эмоциональные реплики, но письменные ходатайства его, сверяясь с Законом, удовлетворяла, а под конец вынесла решение, которое лично меня поразило до глубины души.
Вообще, надо сказать, что этот суд прошел на редкость мирно и слаженно, хотя в аргументах сторон не было чего-то совсем уж нового. Олег Сапарин, до сих пор не имеющий регистрации нигде, повторил перечень всех своих притязаний, подробно рассказав, как его по причине отсутствия этой регистрации “футболили” ЦИК, избирательная комиссия Московской области, Красногорская избирательная комиссия и две участковые. Он сравнил себя, имеющего, по Конституции, все права гражданина, с невестой, которую позвали под венец, а потом в бракосочетании (выборах) отказали, чем вызвал оживление у публики, присутствовавшей в зале и состоящей из меня и двух юных студенток-практиканток, очевидно, пришедших в этот зал, чтобы набраться уму-разуму по части юриспруденции. Александра Садекова, которая является в миру учительницей английского языка, упрекнула Сапарина, что он неискренен, когда утверждает, будто она не звонила ему в день президентских выборов, чтобы сообщить о новой открывшейся ему возможности отдать свой голос за любого из кандидатов. Ведь именно тогда, в 11 часов утра, начальник ЦИКа Александр Вешняков публично сообщил стране, что всякие бомжи и личности, подобные Сапарину, могут осуществить свое избирательное право на Центральном телеграфе г. Москвы, о чем сама она узнала в 11 часов утра из телепередачи. “Я в тот день спал до двенадцати, и никакого звонка не было, в чем у меня тоже есть свидетели”, – продолжал настаивать Сапарин. А садясь на место, буркнул: “Да если бы и был этот мифический звонок, куда бы я поехал из Красногорска с больной после операции ногой? Они б меня еще во Владивосток послали, у меня «больничный» есть…” Я же в свою очередь подумал, что самое здесь удивительное в том, что официальное лицо Садекова узнает о такой важной новости из телеящика. А вдруг там вместо Вешнякова выступал пародист Галкин (шучу)? Елена Ватина все больше упирала на то, что территориальная, а тем более участковые комиссии не то что 20 миллионов, а вообще никакого имущества и денег не имеют, так что упования Сапарина, да к тому же противоречащие Закону о выборах, бессмысленны и их следует отклонить, как в прошлый раз на суде от 11 марта этого года. И что ему не отказали в его праве, а всего лишь предложили зарегистрироваться. “Но ведь прошлое решение уже опротестовано прокуратурой и областным судом?” – вскинулся Сапарин. Всем стало скучно, потому что всем в очередной раз стало ясно – закон хоть и несовершенен, но строг и его надо исполнять, равно как и Конституцию, наш Основной закон. А то, что законы эти зачастую противоречат друг другу, – проблема законодателей, которые получают за это деньги, а вовсе не налогоплательщиков, которые им эти деньги дают.
Вот почему судья Белова, на мой взгляд, приняла на этот раз мудрое и взвешенное решение, достойное не только этой красивой женщины в пышной судейской мантии, но и самого царя Соломона. Раз территориальная комиссия такая бедная, то на следующее судебное заседание, которое состоится ровно через два месяца, она приглашает в качестве соответчика Российскую Федерацию в лице местных финансовых органов, что само по себе свидетельствует о том, что аргументы Сапарина хоть и эксцентричны, но весомы. Мало того, скрупулезно уточнив, действительно ли он настаивает на отмене выборов, она выделила все связанное с этим вопросом в отдельное дело и направила его в Верховный суд, пускай теперь эта высшая наша инстанция сама разбирается с законодателями, Вешняковым, его командой и эрудированным Сапариным. Вообще мне в Красногорском суде понравилось, там все чисто, уютно, справедливо. Судья Белова не погнушалась поговорить со мной после заседания, объяснив подробности процедуры переноса дела в Верховный суд, Александра Садекова еще раз повторила, что лично к Сапарину претензий не имеет, но строго следует букве Закона и инструкциям вышестоящего начальства, студентки-практикантки ушли кушать мороженое.
…Владимира Альбрехта в конце концов посадили, сыскав в очередном переиздании его самиздатской брошюры признаки клеветы на общественный строй. Олег Сапарин уверен в своей победе, потому что верит в демократию и в то, что у нас теперь “не те времена”, когда ни за что ни про что сгинули в ГУЛАГе двое его дедушек. Если он получит 20 миллионов рублей, то на половину этой суммы купит дом, где зарегистрирует всех знакомых бедолаг, не имеющих бывшей “прописки”. А на вторую половину – получит высшее юридическое образование, чтобы еще грамотнее выступать в суде, но уже по чужим делам. Сам он регистрироваться где-либо по-прежнему не намерен, ведь это противоречит Конституции, а Конституцию обязан соблюдать каждый законопослушный гражданин.
Фантастическая картина: раз проснешься утром рано, а нынешней Государственной Думы уже и нету. Может, хоть Путина помилует бескомпромиссный борец за свои права? Закон законом, а надо бы, наверное, мойщику окон да Президенту встретиться да все оговорить по-мужски.
Май-июль 2004
Москва–Воронеж–Пермь–Красногорск
Автор благодарит московский центр правовой поддержки “Справедливость” за содействие в создании этих текстов.