Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 12, 2004
До недавнего времени метафизикой и специфическим культурным наследием обладали в России лишь столицы. Жители прочих городов, вдруг заговорившие о собственной “магии места”, ходили как бы в “не по чину барственной шубе”, но продолжали искать свою уникальность. Саратов, навсегда заклейменный Грибоедовым, и вовсе был обречен на борьбу за выживание в культурном пространстве. Проще говоря, постоянно заявлять, что город, вопреки мнению классика, не “глушь” и не “деревня”, а “Столица Поволжья”.
Исторически сложилось, что каждый крупный губернский центр Поволжья примерял на себя роль столицы, но дальше обывательской иронии по этому поводу дело не шло. Столицей Саратов называл Конст. Федин, что понятно: в нашем земляке говорил патриот. В конце 1980-х в том же духе высказался Андрей Вознесенский в эссе “Город с особой аурой”. Под “особой аурой” понималось редкое взаимопонимание местных Власти и Художника, а также небывалый расцвет искусств.
Честно говоря, основания для оптимизма в то время были. Саратов в новейшей истории формировался как крупный образовательный центр со старейшим российским университетом, в годы чисток он служил местом ссылки интеллигенции, в войну сюда эвакуировали научные учреждения. Всё это объективно влияло на то, что Саратов не мог не стать если уж не столицей, то культурным центром Поволжья. Консерватория, музей им. Радищева, художественное училище, театры, которых в начале 1990-х было не меньше двух десятков, журнал “Волга”, масса независимых литературных альманахов, киноклубы – все это воспринимается сейчас как приметы “золотого века”. Или как пейзаж Атлантиды.
С середины 90-х райская жизнь интеллигенции постепенно утопала в буднях, приобретала отчетливые провинциальные формы с кружковой убогостью, бесперспективной бедностью и вялыми амбициями. Саратов погружался в чеховскую спячку, где единственно актуальным остался лозунг “В Москву! В Москву!”
Очевидная причина заключается в стиле руководства местной власти, которая “страшно далека” от “культуры”, что само по себе в России не ново. И наплевать бы на действия чиновников всех этих саратовских “министерств” культуры, печати и информации, если бы не их деревенски-агрессивные методы насаждения собственного представления о “прекрасном”. Невозможно втолковать значение слова “poshlost” ресторанному лабуху, даже если он потом ненадолго становится министром культуры, а потом попадается-таки на взятке и (о чудо!) не уходит на повышение, а получает срок.
Взятку, кстати, министру Грищенко дали за то, что он разрешил выступление заезжей поп-звезды на сцене театра оперы и балета. Следовательно, мог и не разрешить. Это к вопросу о независимости саратовских учреждений культуры.
И ладно бы взятки, не самый тяжкий грех в российских уголовных координатах. Но как жить в городе, где на каждом шагу подстерегают зримые свидетельства того, что чиновники не умеют, но страстно хотят “заниматься культурой”? Навязчивая гигантомания губернатора то сбавляет, то вновь набирает обороты. Патриотическое воспитание масс приобретает всё новые формы. Несколько лет назад саратовские частные (!) предприятия были обязаны (!) заказывать в близких правительству полиграфических фирмах и заклеивать свои лучшие рекламные площади магическими заклинаниями. “Саратов – Столица Поволжья!”, “Столько-то лет Саратовской губернии!” (сколько ей точно лет, у историков до сих пор нет единого мнения, да и образование административной единицы – не самое великое историческое событие), “Саратову – 410 лет!”. Год спустя появлялись наклейки “411 лет”, но их уже клеили не все, а только самые подобострастные “пасомые”.
А потом власти вспомнили о Гагарине, который учился в здешнем техникуме, и озаботились “улучшением космического имиджа” города. И установили на Набережной космонавтов скульптуру первого космонавта в полный рост, которая на самый непредвзятый взгляд является кошмарным сном антрополога.
А потом вдруг Гагарина забыли, но вспомнили про Столыпина, и опять были скульптуры, бюсты, памятные таблички и переименования.
А еще можно вспомнить вакханалию регионального сепаратизма, когда штамповались саратовские “ордена” – памятные знаки губернатора и усиленно рекламировался гимн Саратова, сочиненный по заказу Олегом Газмановым. Один этот факт много говорит об эстетических идеалах местного руководства.
А еще в Саратов зачастили эстрадные артисты, которых привозили на личном самолете губернатора, и устраивались бесконечные шоу на площади перед правительством, все до единого под патронажем то мэра, то губернатора.
И учреждалась на правительственные деньги премия им. великого местного писателя Мих. Алексеева, автора бессмертной повести “Карюха”. Которая вручалась по рекомендации членов Союза писателей членам Союза писателей лично Аяцковым.
И затевались долгие, из номера в номер, дискуссии в подконтрольных мэрии и правительству газетах о том, кто из авторов журнала “Волга” работает на “Запад”, кто из них принадлежит к “малому народу”, и почему нас, обожателей родного края в лице его лучших сынов на трибунах, в этом продажном журнале не печатают.
И выходили иллюстрированные романы о жизни Аяцкова, в которых “маленький Димка” долго смотрел вслед удаляющейся в сторону горизонта сельхозтехнике.
И писала местная интеллигенция диссертации для членов правительства.
И мастера кисти, избранные члены Союза художников живописали ухоженные лица руководителей.
Скучно? Согласен, читать скучно. Зато работать по выбранной профессии в Саратове, уверяю вас, весело.
Приведу картинку из жизни “свободных художников”.
Спустя 15 лет активной работы закрылся саратовский драматический муниципальный театр АТХ (Академия театральных художеств), знаковый для города культурный проект. Где играли спектакли по произведениям Достоевского, Мрожека, Евг. Попова, Сергея Козлова (который написал “Ежик в тумане”). По пьесам Пушкина (поставленным в духе Хармса) и по стихам Хармса (вовсе не в духе Хармса). Где самым смешным автором был Федор Михайлович, а комок в горле застревал после “детского” спектакля из жизни зверюшек.
Не помогли ни повсеместное – от Челябинска до Берлина – признание, ни постоянный успех у зрителей-саратовцев, которые в последние годы образовали нечто вроде неформального фан-клуба. Фестивальные призы и килограммы восторженных рецензий в СМИ, как выяснилось, никак не влияют на финансирование, а театр, повторю, был муниципальный.
Семнадцать (или около того) раз театр менял помещение, и условия для работы с каждым разом становились все более безнадежными. Года четыре подряд театр играл спектакли прямо в зрительном зале, и объяснялось это отнюдь не авангардным мышлением режиссера. Скитания по арендуемым площадкам закончились анекдотично – в клубе военного училища. Наконец, актеров попросили и оттуда.
В чем же причина постоянного существования на грани закрытия, вечных поисков денег, помещения, оборудования? За полтора десятилетия менялись городские и областные власти, администраторы, директора и гипотетические спонсоры. Неизменным было шаткое положение АТХ. И не за что винить художественного руководителя театра, в чьи обязанности входит, вообще-то, производство культурного продукта – спектакля, а не поиск подхода к сердцу очередного чиновника.
Были, конечно, и у властей основания для прохладного отношения к АТХ. Вложенные средства принято отрабатывать, то есть давать спектакли в районных домах культуры и поселковых клубах. А также стремиться к тому, чтобы твое искусство было понятно “народу”. А как среднестатистический начальник должен реагировать на афишу с жанровым определением “водосточножелезноколеновывихнутая драма”? Ему волей-неволей придется уложиться в узкий спектр чувств – от полного ступора до благородной ярости. И предлагать сельским труженикам спектакль по Хармсу или Беккету – занятие безнадежное: возможно неправильное истолкование с последующими беспорядками.
Со спонсорами у АТХ также не складывались отношения в том смысле, что чем сильней меценат любил театральное искусство, тем меньше денег готов был пожертвовать. Помню, как целый сезон актеры питались исключительно соевой ветчиной – щедрым подарком торгово-закупочной фирмы. О деньгах как таковых речи почти никогда не шло.
И даже учреждения культуры, вроде дома-музея Чернышевского, без всякого энтузиазма пускали театр под крышу. Основанием для отказа от дальнейшего сотрудничества послужила сломанная в процессе постановки деревянная ступенька родного дома революционного демократа, которую сами же актеры и починили.
Единственными, кто оказывал реальную, хотя и символическую помощь, были постоянные зрители, несколько сот человек, для которых поход в театр не являлся протокольным мероприятием. В афишку “Незаживающего рая” Владимира Казакова, культовой постановки АТХ, вкладывался листок с благодарностями дантисту и парикмахеру, чьей-то бабушке, которая пожертвовала два подстаканника, некой девушке, которая “отдала нам самое дорогое – фату” и (к вопросу о спонсорстве) шарикоподшипниковому заводу, который подарил 200 металлических шариков.
В течение многих лет в репертуаре присутствовала виртуальная пьеса “А жить-то на что, Иван Иваныч?”. Жанр – комедия, Иван Верховых – режиссер с развитым чувством юмора.
Неудивительно, что актеры устали. Для многих из них издевательская зарплата в театре была единственным источником существования. Удивительно, что они жили на нее столько лет и сравнительно недавно стали подрабатывать Дедами Морозами на утренниках, ведущими на показах мод и дикторами на радио. А теперь мы, зрители, имеем то, что имеем.
В конце 2003 года прошла последняя премьера спектакля с откровенно ностальгическим названием “О, эти счастливые денечки!” Беккета. Заняты в ней были два актера; режиссера приглашали “со стороны”. Премьера не раз переносилась из-за нерешенных оргвопросов. Художественный руководитель Иван Верховых перебрался в Москву и работает в “Мастерской Петра Фоменко”. Почти все работники театра были вынуждены сменить профессию. Некоторые – радикально. Переквалифицировались в торговых работников, студентов, свадебных музыкантов. Озвучивают компьютерные игры и сочиняют рекламные ролики. А ведущий актер готовится к постригу в Оптиной пустыни.
Так же или почти так же живут художники, по разным причинам лишенные официального статуса. На днях в доме-музее Федина прошла выставка Николая Аржанова с характерным названием “Нет города”. Афиши, изготовленные самим автором выставки, так и не развесили. И не по злому умыслу, а из-за отсутствия средств даже на такое плевое дело. Зато спустя неделю в том же зале человек на 50 (кстати, единственном приспособленном для подобных мероприятий) открылась другая выставка “Восьмое чудо света”, коммерческого направления. Под висящими картинами расставили микроскопы, сквозь которые можно было наблюдать Пушкина, изваянного из рисового зерна, и верблюдов, размещенных в игольном ушке. И пригласили телевидение. Аржанов молча унес картины домой.
Можно было бы рассказать и про недавнее закрытие университетского кинотеатра, где иногда показывали Иоселиани, и про выход журнала “Волга – XXI век”, не имеющего никакого отношения к предыдущей “Волге”, но содержащим пространное интервью с главой губернии. Не буду, потому что в Саратове есть люди, одержимые не жаждой припасть к финансовому источнику, а желанием честно заниматься своим делом.
Это поэт Игорь Сорокин, сумевший восстановить дом художника Павла Кузнецова, придать ему статус объекта федерального значения и превратить свалку, на которой тот простоял десятки лет, в значимый центр культурной жизни города.
Это известный переводчик Лоренса Даррелла, Гессе, Джона Барта и др., постоянный автор “Иностранной литературы” Вадим Михайлин, руководитель открытого международного научного семинара “Пространственно-магистические аспекты культуры”.
Конечно, Светлана Кекова, чьи стихи не нуждаются в представлении.
Поэты Алексей Александров, издающий поэтический альманах “Василиск”, и Игорь Алексеев, ведущий устного литературного журнала в ресторане “Камелот”.
Редакторы газет, дающие заработок саратовским литераторам, что существенно повысило общий уровень местных СМИ.
И десятки их слушателей, зрителей, почитателей, ради которых всё, в общем-то, и затевалось. Пока все они живут в этом городе, встреча разочарованных саратовских анахоретов на Павелецком вокзале переносится на неопределенное время.