С известным издателем беседует Наталья Новикова
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 12, 2004
Известный испанский издатель Марио Мучник – яркий пример того, кого принято называть “человеком мира”. За 73 года своей жизни он успел пожить во многих странах. Будучи аргентинцем по происхождению, получал образование физика в Нью-Йорке, занимался преподавательской деятельностью в Риме. Однако в 1954 году из политических соображений был вынужден покинуть родину и с тех пор обосновался в Европе, оставив физику ради другой своей страсти, доставшейся ему в наследство от отца. Он занялся в Париже издательским делом, а впоследствии основал собственное издательство в Барселоне.
Хулио Кортасар, Хорхе Луис Борхес, Адольфо Касарес, Жан-Поль Сартр, Габриэль Гарсиа Маркес – все это не только классики литературы, но и близкие знакомые, а порой и друзья счастливого человека по имени Марио Мучник. Счастливого уже потому, что он никогда не изменял собственной страсти, занимаясь всю жизнь только тем, что приносит ему истинное удовольствие. Одной из своих неизлечимых болезней он считает музыку. И хотя он не стал профессиональным музыкантом, Марио любит играть для себя, для души.
В Москву же в конце мая Марио Мучник приехал по приглашению Института Сервантеса с грандиозной выставкой своих фоторабот, объединенных общим названием – “Лики литературы”. Фотография – это еще одна его страсть. С камерой через плечо он живет с ранней юности, а в его архиве более 60 тысяч негативов. Мучник автор трех фотоальбомов: “Микеланджело вблизи” – все скульптуры Буонаротти в первых планах, “Варвар в Париже” – красота всего того, что есть безобразного в Париже, “С неба на небо” – шестьдесят одна фотография шестидесяти одного места, посещенных им за сорок лет.
Корреспондент “Вестника Европы” Н.Новикова встретилась с Марио Мучником во время его визита в Москву, чтобы познакомить с этим удивительным человеком поближе и наших читателей и поговорить с ним о людях, встречавшихся на его пути, литературных пристрастиях и прочих увлечениях этого уважаемого европейца.
– Как известно, вы по образованию физик, призвание нашли в издательском деле, расскажите, а как складывались ваши отношения с фотографией?
Будучи физиком-экспериментатором, я занимался разными физическими процессами и технологиями, которые очень близки к фотографии. В 1966 году я ушел из физики, в это время уже много фотографировал и создавал свой личный фонд. Конечно же, я начал искать работу, потому что мне надо было зарабатывать как-то на жизнь. И так как мой отец был издателем, а я чувствовал большую склонность к издательскому делу, решил заняться именно этим и до сегодняшнего дня работаю издателем. За свою жизнь я издал около 600 книг, из них самая важная для меня книга “Война и мир” Льва Толстого. Это новый, наиболее полный испанский перевод романа, на который я потратил около пяти лет.
– Кстати, в одном из своих интервью вы как-то поделились переживаниями по поводу того, что в Европе, и в частности в Испании, сейчас вообще читают мало, своего рода культурный кризис. Так вы действительно считаете, что русская классика 19-го века интересна современному западному читателю?
Очень. Вообще это издание уникально, потому что мы сохранили все возможные детали, которые были у Толстого, все особенности этой книги. Она вышла в ноябре прошлого года, и мы уже продали больше 10 тысяч экземпляров. Для Испании это много. Ведь были же другие издания “Войны и мира”, но это были плохие переводы. Например, перевод с французского, а не с русского. Были переводы, в которых не хватало нескольких абзацев, и самое поразительное, что в этих изданиях пытались вылощить язык Толстого. Улучшение заключалось в том, что Толстому пытались придать стиль этакого мальчика, который усердно пишет сочинение в школе. Но дело в том, что Толстой так не пишет, у него язык грубее и весомее. А главное, что он прежде всего не писатель, а скорее пророк или даже предсказатель. Поэтому у него в тексте очень много повторов. Он повторяет, повторяет и повторяет, чтобы читатель усвоил, что он хочет донести. Именно в верности нашего перевода заключается успех последнего издания.
– То есть ваши оценки читательского интереса не столь пессимистичны, как мне показалось ранее?
Я думаю, что читатель может быть не очень начитан, но он не дурак. Если издатель предлагает читателю хорошие вещи, тот берет, покупает и читает. Но такое издание, конечно, требует очень много работы. Над “Войной и миром” я работал пять лет, практически столько же, сколько Толстой, собственно, писал этот роман.
– А что вы можете сказать про состояние современной испаноязычной литературы? Каким авторам отдаете предпочтение?
Десять лет назад я издал Брюса Чатвина (Bruce Chatwin). Я вообще обычно дружу с теми людьми, которых издаю, конечно, не с покойниками, а с теми, кто жив. Брюс Чатвин – современный писатель. Я устроил ему пресс-конференцию с презентацией его книги в Барселоне, на которой он мне сказал: “Я не знаю, что такое авангард литературы, что такое арьергард в литературе, я только хочу сказать, что для того, чтобы быть писателем, нужно иметь три вещи – чтобы у тебя было, что сказать, чтобы ты хотел это сказать и чтобы ты умел рассказывать. Все остальное уже совершенно не имеет значения”. Так вот, испанским писателям сегодня и сказать-то нечего, не хочется особо, да и не умеют они. У них нет ничего из выше перечисленного. В Латинской Америке по-другому – Габриэль Гарсиа Маркес, Хулио Кортасар, Марио Варгас Льоса, многие другие классики. Есть исключения. Я думаю, что великая литература всегда была исключительной. Есть несколько авторов, которых я считаю великими писателями. Порой они не очень известны, у некоторых написано много произведений, некоторых критика признала. И один из них – современный автор Исаак Монтеро (Isaak Montero). У него 16 изданных романов, ему 66 лет. Одна из его книг, которую я издал, называется “Вор лун”. Она получила премию критики. Эта премия не денежная, поэтому она очень престижна. Исаак Монтеро получил эту премию в 1999 году. Этот человек вышел из самых трущоб Мадрида, он рос уличным мальчишкой, и улица воспитала в нем великий слух. У него потрясающее, музыкальное чувство языка, речи простых людей. В его романах очень много диалогов. Я только что издал его последний роман “Полет куколки”, который состоит только из диалогов. При этом Монтеро не называет имен тех, кто участвует в этих разговорах. Автор как будто подслушивает их за столиком в кафе. Но читатель удивительным образом никогда не теряется в тексте. Сюжет романа разворачивается в Испании десятилетней давности. Некая таинственная организация, которая следит за людьми, преследует главного героя, который и есть “куколка”. Для автора это человек, который еще спит, пребывает во сне в ожидании того момента, когда он сможет взлететь и превратиться в бабочку. В этой Испании десятилетней давности царит полный бардак, полный беспорядок, причем повсюду, в социальной и политической сферах, в предпринимательской области. И спящая куколка ждет того момента, когда, наконец, сможет говорить правду, начнет вершить справедливость.
– Думаю, эта книга весьма актуальна и для современной России.
Эта книга актуальна для современного мира во-обще.
– Вас больше привлекает литература, поднимающая глобальные проблемы или литература ради литературы?
У меня просто голова так устроена, что мне не нравятся Джойс и Пруст. Все зависит от того, кто пишет.
– У вас есть своя формула того, что такое хорошая литература?
У меня нет формулы, по которой бы изучалась литература, я не учился на литературоведа и не очень разбираюсь, к примеру, в поэзии. Но есть некоторые поэты, которые помогают мне преодолеть мою серость в этой области. Это классики – к примеру, Пушкин. Еще мне очень нравится поэт из Уэльса Дилан Томас. Он умер много лет назад. Но однажды его спросили: “Как вы узнаете, что стихотворение хорошее?” И он ответил: “Я не знаю формулы, я просто читаю и вдруг вижу, что вот это хорошо, и не могу сказать почему”. Вы задаете провокационные вопросы, но мне это нравится.
– Тогда такой вопрос. Возвращаясь к фотографии, героями ваших работ стали не люди с улицы, а известные писатели с мировыми именами – Маркес, Борхес, Кортасар.
Да, просто это выставка портретов писателей. У меня 60 тысяч негативов, которые запечатлели 40 лет моей жизни. Моя первая выставка прошла в Клубе изящных искусств в Мадриде. Она называлась “От неба к небу” и состояла из 61 фотографии различных мест. Там была одна фотография Москвы, одна Парижа, по одной – Буэнос-Айреса, Лондона и Рима. Шестьдесят одна географическая точка на земном шаре. При этом если Пиза, то это не Пизанская башня, если Нью-Йорк – это не небоскребы, в Москве – это не Кремль. Это такие ситуационные фотографии, выхватывающие особые моменты из городской жизни. То, что описал Картье Брюссель, который сказал, что “хорошая фотография получается, когда встречаются сердце, разум и геометрия”. Поэтому у меня очень много фотографий моих друзей, писателей и моих внуков.
– Наверное, с каждой фотографией связана своя уникальная история. При каких обстоятельствах они были сделаны?
Дело в том, что Габриэль Гарсиа Маркес жил несколько лет в Барселоне, и я тоже жил там. И вот, когда все пересеклись в Барселоне, мы как-то встретились в такой рыбацкой лачуге, принадлежащей одному испанскому издателю Карлосу Бараллю. Маркесу очень там понравилось, и во время разговора я его сфотографировал, так как всегда хожу со своим фотоаппаратом.
Что касается Борхеса, не помню, в каком году, я как-то навестил его в то время, когда он был директором Национальной библиотеки в Буэнос-Айресе. Это был очень особенный человек. Когда мы встретились, я поприветствовал его и спросил, как он поживает. На что он мне ответил: “Знаете, Мучник. Все разрушается”. Я ему: “Борхес, я хочу вас сфотографировать”. Он: “Ну, конечно, Мучник. Давайте, фотографируйте”. Я говорю: “Давайте только не за этим рабочим столом”. Он мне: “Ну пойдем к полкам, они очень красивые”. При этом он слеп, это надо понимать. Я его сфотографировал, и тут он меня спрашивает: “Мучник, а вы когда-нибудь летали на воздушном шаре?” Я отвечаю: “Нет, никогда”. А он продолжает: “Это очень красиво. Знаете, там такая тишина наверху. И вообще мне кажется, что мир создан для того, чтобы смотреть на него сверху. Вам так не кажется, Мучник?” И это говорит слепой человек! “Представляете, – говорит мне Борхес, – с воздушного шара слышен перезвон колоколов и мычание коров”. И это при том, что в Лос-Анджелесе, над которым и летал Борхес, нет ни церквей, ни пастбищ. Когда он совершал это путешествие, он уже был слеп. И даже когда они с женой ходили в кино, она ему рассказывала, что происходит на экране, а он только слушал голоса.
– А какие воспоминания остались у вас от знакомства с Константином Симоновым и Булатом Окуджавой? Они ведь тоже стали героями ваших фотографий.
С Симоновым все было очень недолго. В Риме в 1964 году проходил съезд европейских писателей, на который приехал и он. А я там был с Рафаэлем Альберти и Марией Терезой Леон, которые меня ему и представили. Мы пожали друг другу руки, но даже не разговаривали. Я только успел его сфотографировать. Это был просто момент.
С Булатом было по-другому. В Барселоне мне позвонил его переводчик, с которым я был знаком, и сказал, что они сейчас с Булатом в городе, и я с удовольствием пригласил их к себе. Переводчик сказал: “Тогда мы придем через полчаса, а ты тем временем беги, покупай кальвадос, потому что Булат пьет только его”. Я побежал за кальвадосом, а там еще был мой сын, который представления не имел, кто такой Окуджава. Тогда я поставил сыну пластинку с его песнями, и как раз в это время приходит Булат, который, услышав, что мы слушаем, произнес: “Демагогией занимаетесь”… Вообще песни Булата Окуджавы значат для меня очень много. Я не знаю русского, но у меня есть переводы его песен. Это великий бард.
– Насколько мне известно, наиболее близкие, дружеские отношения у вас сложились с Кортасаром. В одном из своих интервью он как-то признался, что его творчество – это своеобразная форма “автопсихоанализа”, которая помогает ему излечиваться от разного рода фобий, неврозов, навязчивых идей. Вы были знакомы с этими его фобиями в жизни?
Дело в том, что Кортасар как человек был очень странным. Знаете, у него, к примеру, был сон, который все время повторялся. Ему снилось, что он строит город, причем в каждом следующем сне в этом городе добавлялись новые элементы – вокзалы или новые дома. Он пятнадцать или двадцать дней жил у нас в доме в горах. Мы были там только втроем – он, я и моя жена Николь. Утром он просыпался, спускался и говорил нам: “Ребята, мне сегодня опять приснился сон”. И мы знали, что это за сон. Я его спрашивал: “Ну что ты достроил в этот раз?” И он отвечал: “Знаешь, вот там я достроил новое кафе и еще телефонную будку”. То есть он каждый раз заполнял этот город, при этом никак это не объяснял. Мы все были под впечатлением этого чуда. Я однажды спросил его: “Хулио, почему бы тебе не написать автобиографию?” И он сказал, что ему это неинтересно. Человек, которого не интересует его собственная жизнь. Это либо дурак, либо великий невротик. Дураком он не был, наверное, он был невротик. Как он выгонял из себя этот невроз? Он писал магические, волшебные вещи, созданные очень сильным воображением. Кортасар всегда жил будто в двух планах. Один – это его воображение, придуманный мир, а другой – дружба, любовь и политика.
– Кортасар значительную часть жизни провел в эмиграции. Вы тоже в свое время покинули Аргентину. Что вами двигало тогда?
Мы уехали по одним и тем же причинам. У Кортасара есть не очень известный роман “Экзамен”. В Испании даже многие не знают его. Этот роман 50-го года наполнен некими магическими предпосылками, и он объясняет, почему Хулио уехал из Буэнос-Айреса в 1961 году. В романе описывается центральная городская площадь, на которой стоит шатер. И народ стоит в огромной очереди только для того, чтобы посмотреть на косточку, лежащую в этом шатре. Через два года умирает Эвита Перон, гроб с ее телом выставляют на площадь, и люди выстраиваются в длинные очереди, чтобы проститься с ней. Перония не давала людям дышать, и Хулио уехал из Буэнос-Айреса, потому что он задыхался в обстановке перонизма. Никто его не выгонял. И меня тоже. В “Экзамене” Кортасар как бы описывает этот город, погружающийся в желтый, едкий, ядовитый туман, в котором бегают бешеные псы и проваливаются улицы.
– А сегодня вы себя чувствуете свободным европейцем?
Свободным я себя всегда чувствовал, просто дышать в Буэнос-Айресе было нельзя, а в Европе я всегда дышал свободно. Москву я знаю мало, был здесь недолго, всего несколько дней, но невозможно не почувствовать силу этого города. Вообще для меня существуют три столицы мира – это Москва, Берлин и Нью-Йорк. Их сила не в том, что здесь много военных или полиции, люди Москвы создают это впечатление… Когда я приехал в Европу в 1954 году, я приехал с билетом только в один конец, и Хулио сделал то же самое.
– А вы не ощущаете удушливой атмосферы здесь, вблизи стен Кремля?
В этом отеле (разговор происходил в кафе гостиницы “Россия”. – Примеч. ред.) есть все: и телевидение, и музыка, но мне ничто из этого не нравится. Мы с Николь попросили ресторан, в котором бы не было музыки, нас послали на 51-й этаж в какую-то башню с огромным окном с видом на Кремль. Это очень красиво в эстетическом плане. И я сказал своей жене: “Представляешь, посмотри, вот там, напротив нас, жил такой дядька с усами”. И вдруг мы поняли, что сидим напротив ХХ века, и так стало грустно… Кафка говорил, что ХХ век – это страх и равнодушие. Страх вообще-то позитивный опыт, потому что это жизнь. Гораздо хуже равнодушие. В Испании после Франко начался демократический период. В 1981 году произошла попытка государственного переворота. К этому моменту люди начали переживать то, что у нас называется разочарованием. Случился государственный переворот. Люди разговаривали, но при этом посматривали, кто сидит вокруг за столиками в кафе. И этот страх длился одну неделю. К концу этой недели в Мадриде прошла манифестация, на которой присутствовали полтора миллиона человек, все партии, которые выступили против государственного переворота. И с этого момента мы начали жить как свободные люди. Народ забыл о своем разочаровании. Очень много недостатков, конечно, в обществе, но эти страшные воспоминания, надеюсь, ушли навсегда.
– Но если ХХ век – это век равнодушия и страха, то чего ждать от ХХI века?
По тому, что я вижу, это будут две вещи – религия, но не настоящая, а фундаментализмы разных видов, и жестокость. Боюсь, что мы входим в этот период.
– Есть от этого противоядие?
…Я все-таки вижу противоядие в индивидуальности. Это не решение. Но я считаю, что надо делать свою работу, и делать ее хорошо. Не для других, для себя. И это то, что позволяет продолжать жить. В моей выставке важен момент, когда я фотографирую, это мой индивидуальный вклад, видение одного человека. К сожалению, другого противоядия у меня нет.
– А как вы относитесь к идее объединенной Европы?
Дело не в том, что она расширяется или сужается, мир вообще разделен на куски и картинки, будет их меньше или больше на какой-то территории – это не важно. Другое дело, какой тип Европы строится. И в этой новой Европе есть вещи, которые мне нравятся и не нравятся. В Европе есть очень много управляющих, европейских лидеров, которые видят только экономическую составляющую вопроса. Я думаю, что это ошибка. Это может убить богатство культур Европейского континента. Я не говорю, что не надо думать о рынке, но это должно быть как неизбежное зло. А о чем надо думать? А надо думать о том, чтобы сохранить культуру, развивать ее. Вчера я шел по Никольской улице и увидел процессию, внутри которой вдруг запел хор. Это было так красиво! Вот это надо сохранять! К примеру, фундаменталист, который скажет, что это не должно существовать, потому что это не соответствует его идеям; или экономист, не интересующийся ничем, кроме своего рынка, – мир с такими людьми мне неинтересен. Идеальная Европа – такая, какая она и была, только без войн, без насилия, без карцеров. Я бы хотел, чтобы так было всегда. Мы говорим на разных языках, через переводчика, и это прекрасно. Я за Европу, в которой никто ничего не навязывает.
Беседовала Наталья Новикова
Москва
Список фотографий Марио Мучника:
Карлос Барраль (Carlos Barral) – известный испанский издатель. Адольфо Биой Касарес (Adolfo Bioy Casares)
Хорхе Луис Борхес (Jorge Luis Borges)
Итало Калвино (Italo Calvino)
Хулио Корасар (Julio Cortazar)
Габриэль Гарсиа Маркес (Gabriel Garcia Marquez)
Хорхе Гиллен (Jorge Guillen)
Марио Варгас Ллоса (Mario Vargas Llosa) – один из любимых современных писателей Мучника.
Жан-Поль Сартр (Jean-Paul Sartre)
Эрнесто Сабато (Ernesto Sabato) – аргентинский писатель.