Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 12, 2004
Историко-экономические очерки
Статья четвертая*
I.
ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН
За два прошедших века (время жизни восьми-девяти поколений) в мире произошли поистине беспрецедентные перемены.
На их фоне трудно поверить, насколько устойчивыми, статичными были основные контуры общественной жизни на протяжении тысячелетий, последовавших за формированием первых аграрных цивилизаций в Междуречье и Нильской долине и их постепенным распространением на Земле.
Во всяком случае, уровень душевого валового внутреннего продукта в Риме начала новой эры, в Ханьском Китае, в Индии при Чандрагупте принципиально не отличался от среднемировых показателей конца XVIII века1.
Среднедушевой ВВП характеризует не только уровень производства и потребления, но и уклад жизни, занятость, соотношение численности городского и сельского населения, структуру семьи2. На протяжении тысячелетий подавляющее большинство жителей планеты (85–90% занятого населения3) работало в сельском хозяйстве. Остальные 10–15% составляли торговцы и ремесленники, а также привилегированная элита – государственные служащие, военные, служители культа.
Мир был стабилен. Стабильность эта имела вполне конкретное выражение.
Средняя продолжительность жизни составляла примерно 30 лет – и в начале нашей эры, и в конце XVIII века. С Х по ХVIII век в Китае она достигала 27–30 лет, в Индии и на Ближнем Востоке – 20–25 лет. На одну женщину приходилось 5–7 рождений. В обычных условиях рождаемость на 0,5–1% превышает смертность, что обеспечивает рост численности населения. Но периоды роста перемежаются с катастрофическими бедствиями – войнами и эпидемиями, которые опустошали целые страны и континенты.
В сельской местности распространение грамотности было ничтожным. Она оставалась прерогативой городского населения, прежде всего чиновничьей и религиозной элиты (в меньшей степени купечества, которому приходилось вести деловую документацию).
Тысячелетиями показатель грамотности оставался на одном уровне: 15–30% в Китае, 10–15% в Индии, 4–12% на Ближнем Востоке.
Государство присваивало до 10% валового внутреннего продукта, и большая часть налоговых поступлений шла на военные нужды. Международная торговля крайне ограничена – ее объем веками не превышал 1% мирового валового внутреннего продукта. Мир почти неподвижен, кажется, что время застыло (кстати, измерения времени не было до средних веков). Исторический процесс если и идет, то неощутимо медленно4. При этом мир отнюдь не единообразен. Яркие особенности определяют разную организацию жизни аграрных обществ. Очевидные примеры: относительно малодетная семья, характерная для Западной Европы с начала до середины второго тысячелетия, или необычно широкое распространение грамотности в Японии эпохи сегуната Токугава5.
Истории известны случаи, когда экономическое развитие внезапно ускорялось, чуть ли не достигая темпов форсированного экономического роста, который характерен для Европы XIX века.
Наиболее часто упоминаемый пример – быстрое развитие Суньского Китая в XI–XII веках, результаты которого произвели столь ошеломляющее впечатление на Марко Поло, выходца из самой развитой части Европы XIII века.
Но этот “китайский рывок” носил кратковременный характер, и за подобными историческими эпизодами не следовали систематические глобальные перемены.
Еще раз подчеркнем: важнейшие черты экономической и социальной жизни на протяжении тысячелетий оставались стабильными, претерпевая лишь медленные, эволюционные изменения.
Разумеется, время аграрных цивилизаций не было эпохой полного технологического застоя. Человечество получило водяные и ветряные мельницы, хомут, тяжелый железный плуг, удобрения, трехпольную систему земледелия. Все эти новшества постепенно распространялись в мире.
Почему организация и уклад жизни не изменялись тысячелетиями? Почему лавина перемен не началась раньше?
В чем причины их начала именно в Западной Европе?
Рим не центр Вселенной
Если попытаться взглянуть на историю человечества как бы издалека, из предыстории, становится ясно, что при всей значимости краха Западной Римской империи это масштабное и долгое событие по своему влиянию на развитие человеческого мира несопоставимо с процессами, которые мы наблюдаем на протяжении двух последних веков.
Рим не был центром Вселенной. Большая часть населения мира жила там, куда сведения о Великой Империи и ее крахе просто не доходили, или доходили опосредованно, с многовековым опозданием, либо были доступны лишь узкому кругу жрецов и магов… Случившееся в Западной Европе в V веке н.э. никак не повлияло на жизнь китайской, индийской или иранской деревни, и даже цивилизации.
Уже в то время, когда Маркс писал свои классические работы, невозможно было игнорировать непреложный факт: способы и формы организации производства и общества в огромном мире всегда и повсюду существенно, а часто – принципиально отличались от специфически европейских. Разбиение исторического процесса на трехчлен “рабовладение–феодализм–капитализм”, с большой натяжкой еще как-то применимое для структурирования западноевропейской истории, никак не соотносится с историческими реалиями Китая, Индии, Японии, Африки и Америки. Да и России тоже.
Историческая эволюция на протяжении длительных периодов допускает возможность существования принципиально разных по своей организации социальных и экономических систем в обществах, которые находятся на сходном уровне развития. Азиатский способ производства у Маркса и Энгельса то появляется, то исчезает. Его место в, казалось бы, стройной картине исторического развития видится плохо. И это не случайно.
Если азиатский способ производства – исторический предшественник рабовладения, то как, оставаясь в рамках представлений о производительных силах, которые определяют структуру производственных отношений, объяснить многовековое успешное сосуществование столь различных формаций – азиатской и других, присущих, вроде бы, более высоким стадиям развития?
Если эта альтернативная форма организации способна тысячелетиями существовать наряду с западноевропейскими, что остается от концепции целостности всей истории человеческого общества?6
Неолитическая революция
Между тем, постепенно стала выясняться значимость ПРЕДЫСТОРИИ – долгого процесса, который по масштабу влияния и вызванных им изменений в фундаментальных основах организации человеческой жизни сопоставим с современным экономическим ростом. Речь идет о неолитической революции7.
Обретение огня
Важнейшее из открытий неолита – обретение огня.
Дж.Бернал в своей классической работе “Наука в истории человечества” писал: “Почти каждое из ранних механических достижений человека уже было предвосхищено отдельными видами животных, птиц и даже насекомых. Но одно изобретение – употребление огня – …совершенно недостижимо для любого животного. <…> Еще предстоит открыть, каким образом человек пришел к использованию огня и почему он решил обуздать и поддерживать его… его сохранение и распространение должно было быть устрашающим, опасным и трудным делом, о чем свидетельствуют все мифы и легенды об огне”.
По масштабу взаимосвязей изменений в социальной структуре, экономике, демографии неолитическая революция является уникальным периодом в истории человечества8.
Дискуссия о том, что проложило ей дорогу, идет давно и вряд ли когда-нибудь завершится. Г.Чайлд, который ввел в научный оборот этот термин, связывал неолитическую революцию с окончанием ледникового периода и климатическими изменениями9. Эта гипотеза до сих пор не подтверждена, но и не опровергнута. В экономико-исторической литературе наибольшее распространение получила другая точка зрения: рост населения и его плотности уже не позволял вести присваивающее хозяйство; это объективно подталкивало к инновациям, которые позволяли прокормить на той же территории больше людей10.
Между сотым и десятым тысячелетиями до нашей эры население планеты росло, но не достигало предела, за которым охотники и собиратели уже не могли обеспечить свое существование. Затем возможности такой организации общества были исчерпаны. Дальнейший рост населения потребовал новых способов хозяйствования, которые могли бы повысить продуктивность использования земли.
Дж.Бернал в своей упоминавшейся уже классической работе “Наука в истории человечества” отмечал следующее: “В эпоху палеолита были созданы все основные способы ручной обработки и обтесывания материалов, включая способы употребления огня, практические знания о распространении и особенностях животных и растений дикой природы, так же как основные социальные изобретения: родовой строй, язык, обряды и живопись.
Поселенческая культура эпохи неолита дала, кроме земледелия, ткачества и гончарных изделий, социальные изобретения – символические изображения и организованную религию.
Бронзовый век дополнил культуру металлами, архитектурой, гончарными кругами и другими механическими приспособлениями и, что имело еще большее значение, породил выдающееся социальное изобретение – город civis цивилизации, polis политики.
Именно город сделал возможным технический прогресс и вместе с ним весь комплекс духовных, экономических и политических изобретений от цифр, письменности, торговли…
…Железный век не вызвал заметных перемен в материальной технике, хотя он дополнил ее стеклом. Основной вклад Железного века заключался в распространении цивилизации вширь и вглубь, путем введения в распространение нового дешевого металла – железа, а социальные изобретения – алфавит, деньги, политика и философия – подготовили почву для быстрого развития техники и науки”.
Аграрная цивилизация
В ходе этих (медленных, незаметных век за веком) изменений и складываются специфические, устойчивые общие черты глобальной аграрной цивилизации как способа организации жизни на долгие тысячелетия: от перехода к оседлому земледелию и до начала индустриализации и современного экономического роста, которым начался переход к новой глобальной цивилизации.
Основа экономики традиционного общества – земледелие и скотоводство, доминирующее место расселения – деревня, базовая общественная ячейка – крестьянская семья со своим хозяйством. В сельском хозяйстве занято более 85% населения. На периферии оседлых цивилизаций разбросаны доцивилизационные общества, которые состоят из охотников и собирателей.
Формы общественной организации различаются, иногда существенно, но основные черты аграрных цивилизаций близки (занятость подавляющего большинства населения в сельском хозяйстве, малое число городов, демографические характеристики, распространение грамотности, уровень жизни, преобладание натурального хозяйства).
Надо понять отличия общества, сложившегося в ходе неолитической революции. Общество охотников-собирателей, как показывают антропологические исследования, было эгалитарным11. В то время люди жили группами численностью от 20 до 60 человек. В поисках пищи они меняли место обитания12. Для успешной охоты необходим лидер. Сообщество выбирает его (он выделяется) из числа самых опытных и авторитетных своих членов. Сила, ловкость, храбрость, реакция, охотничий опыт – залог престижа и авторитета. Статус лидера, как правило, не наследовался, не передавался из поколения в поколение. Успех на охоте давал дополнительные права на добычу, но они были ограничены нормами обмена дарами13, традициями, которые диктовали правила распределения добытого14.
При кочевом образе жизни возможности накапливать имущество ограничены15. Определенные имущественные отношения, которые в современных терминах с большой натяжкой можно назвать отношениями собственности (например, закрепление охотничьих угодий за отдельными семьями), все же возникали. Собирательство было главным образом женским занятием, охота – мужским. Охотником становился каждый взрослый мужчина. Охотничьи навыки те же, что и военные, – по крайней мере в доаграрную эпоху. И сражались с неприятелем, как правило, тем же оружием, с которым охотились. Специальное военное снаряжение появилось позже, на более высоких стадиях развития.
Характерно, что столкновения и межплеменные войны редко вспыхивали по экономическим мотивам. В обществах охотников-собирателей военные походы за добычей распространены мало. Основные причины вооруженных столкновений – кровная месть, похищения женщин, но не присвоение чужой добычи16. Это понятно. Накопленного имущества мало. Племя легко может сменить место обитания, переселиться подальше от назойливых, воинственных соседей. Соотношение стимулов к вооруженным столкновениям и их негативных последствий лишает войны и грабеж привлекательности.
***
Переход к сельскому хозяйству ведет к оседлой жизни не сразу. Первый шаг – подсечно-огневое земледелие – оставляет возможность для миграции сообщества. Однако по мере роста плотности населения таких возможностей становится все меньше. Приходится возделывать одни и те же земельные участки. Это стимулирует оседлость, постоянную жизнь всего сообщества и каждой семьи в деревне, которая остается на одном и том же месте в течение многих поколений17.
Общество охотников-собирателей мобильно. Закрепление охотничьих угодий если и происходит, то не связано с жесткой технологической необходимостью. Обитающие в этих угодьях дикие животные и птицы – лишь потенциальная добыча, не собственность.
Оседлость как фактор эволюции
В оседлом сельском хозяйстве все иначе. Возделывающая землю семья должна до начала пахоты и сева знать границы своего надела, на урожай с которого она может рассчитывать. Отсюда необходимость в определенных отношениях земельной собственности: земля – ключевой производственный фактор аграрной цивилизации. Эта собственность может перераспределяться в пределах общины, закрепляться за большими семьями, наследоваться или не наследоваться, но в любом случае должны существовать закрепленные обычаем земельные отношения, порядки разрешения споров.
Это подталкивает аграрное общество к созданию более развитых, чем в предшествующую эпоху, форм общественной организации18. Проблемы, связанные с отношениями земельной собственности, усугубляются с приходом земледелия в засушливые долины больших рек. Здесь поселения земледельцев не отделены друг от друга крупными массивами необрабатываемых земель, расположены рядом. Их жители общаются с соседями. Возникают новые отношения, в том числе связанные с координацией совместной деятельности.
Технологии орошаемого земледелия трудоемки. Для мелиорации, орошения и полива полей, организации водопользования необходимо множество рабочих рук, которых в одной деревне может просто не найтись. Но соседям-земледельцам тоже нужна вода, и они объединяют и координируют свои усилия, всем миром внедряя передовые по тем временам сельскохозяйственные технологии. Неудивительно, что развитые цивилизации – не просто оседлые сельскохозяйственные общины, а именно цивилизации – зарождаются в районах орошаемого земледелия – Шумере, Египте.
Первые зафиксированные в дошедших до нас источниках случаи, когда ресурсы земледельческих сообществ объединялись для выполнения специфических задач, стоящих перед оседлыми храмовыми хозяйствами, встречаются у шумеров. Они выделяли земли для совместной обработки. Урожай шел на нужды священнослужителей. Примеры протогосударств19, где еще не существует регулярного налогообложения, а общественные функции выполняются за счет даров правителям, не носят фиксированного и регулярного характера – это Шумер периода Лагаша, Китай периода Шань, Индия ведического периода.
Еще Ш.Монтескье отмечал, что усиление центральной власти связано с орошаемым земледелием. Этой же точки зрения придерживаются многие современные исследователи20. К.Витфогель, рассматривая специфические черты восточной деспотии, свел все к мелиорации и орошению21.
Но и здесь универсальные формулы опасны. Как быть с тем, что основы китайской централизованной бюрократии сформировались, когда подавляющая часть населения Китая жила на неорошаемых землях?
Лишь многие века спустя центр китайской цивилизации смещается на юг, в районы орошаемого земледелия. Бесспорно, технологии орошаемого земледелия способствовали становлению централизованной бюрократии в аграрных обществах, но не были главной и тем более единственной его причиной.
Первоначально административная иерархия в оседлых сельских сообществах не очень заметна, схожа с установлениями, характерными для эпохи охоты и собирательства. Со временем появляется возможность изымать и перераспределять часть урожая, который превышает минимум, необходимый для пропитания семьи земледельца. А раз появилась возможность отобрать, наверняка кто-то попытается специализироваться на изъятии и перераспределении, используя для этого насилие.
Так начинается переход от характерных для ранних цивилизаций храмовых хозяйств в речных долинах к царствам и деспотиям. Механизмы этого перехода – завоевание и противодействие завоевателям.
Переход к оседлому земледелию вносит в организацию общества очень важный для последующей истории аспект: изменяется баланс стимулов к применению насилия.
Начало грабежа
Если есть многочисленное невоинственное оседлое население, которое производит значительные в отрезок времени (сезон, например) объемы сельскохозяйственной продукции, рано или поздно появится организованная группа, желающая и способная перераспределить часть этих ресурсов в свою пользу – отнять, ограбить, обложить нерегулярной данью или упорядоченным налогом. Это явление неплохо исследовано, и не о нем сейчас речь. Для нас важно, к чему это приводит.
А приводит это к тому, что возникает (и все время растет) пропасть неравенства между большинством крестьянского населения и привилегированной верхушкой, готовой насильственно присваивать часть произведенной крестьянами продукции. Это важная черта аграрного общества. Именно во время его становления получают распространение грабительские набеги за добычей22.
В отличие от охоты, где навыки производственной деятельности мужчин близки к военным навыкам, земледелие по своей природе – занятие мирное. Первоначально оно вообще было женским23.
На ранних стадиях перехода к земледелию мужчины охотятся. Женщины, традиционно занимавшиеся собирательством, начинают осваивать мотыжное земледелие. С появлением орудий, требующих больших усилий (в первую очередь плуга), в земледелии повышается роль мужского труда.
Если для коллективной охоты необходимо организационное взаимодействие, то оседлое земледелие ничего подобного не требует. Оно позволяет значительно увеличить ресурсы питания, получаемые с той же территории. Сезонный характер земледелия вызывает необходимость накапливать запасы пищи. Чем дальше развивается сельское хозяйство, тем больше средств требуется на улучшение земли, ирригацию, хозяйственные постройки, инвентарь, жилища, домашний скот24. Но все это делает крестьянское хозяйство уязвимым.
У крестьянина есть что отнять. Переселение для него сопряжено с серьезными издержками, поэтому ему проще откупиться от воинственного соседа, чем бежать с насиженного места. Применение насилия для присвоения результатов крестьянского труда становится выгодным, а потому получает широкое распространение25.
Технологические инновации радикально меняют организацию жизни общества. Инновации теперь направлены на организацию насилия; оружие меняется быстрее всего.
Развивается аграрное производство, оседает на земле и концентрируется земледельческое население, возникает необходимость регулировать права собственности на землю, организовывать общественные работы, создаются предпосылки присвоения и перераспределения прибавочного продукта, а параллельно складываются группы, специализирующиеся на насилии, и привилегированные, не занятые в сельском хозяйстве элиты, – словом, образуются государства.
Специализация на насилии и связанное с ней право иметь оружие обычная прерогатива элит26. В различных аграрных цивилизациях нередко практиковалась конфискация оружия у крестьян27.
Создатели аграрных государств
Особенная роль в мировой истории у племен скотоводов-кочевников, рано специализирующихся на организованном насилии28. В отличие от оседлых земледельцев у них производственные и военные навыки практически неразделимы, поэтому кочевое племя может выставить больше подготовленных, привыкших к совместным боевым действиям воинов, чем (при том же количестве) племя земледельцев.
“Когда два отряда равны численностью и силой, победа останется за тем, который больше привык к кочевой жизни”, – замечает арабский историк Ибн-Хальдун. Кочевник, по существу, был прирожденным солдатом, готовым в любую минуту отправиться в поход со своим привычным обиходом: лошадью, оснащением, провиантом, помогало ему и врожденное чувство ориентации в пространстве, совершенно чуждое человеку оседлому”. (Цит. по: Марк Блок. “Феодальное общество”. М., 2003. С. 61.)
Показателен пример варваров, обитавших вблизи центров аграрных цивилизаций. Они могли заимствовать технические новшества, прежде всего в области военного дела, у более развитых соседей; у них были стимулы к завоеваниям (богатства тех же соседей) и преимущества старого устройства жизни, где каждый мужчина – воин.
Основатель Аккадской империи Саргон – один из первых известных нам, кто воспользовался удачным географическим расположением земель и этнокультурными особенностями их жителей и соседей29.
Завоеватели, установив контроль над оседлыми земледельцами, становились новой элитой, сплачивались вокруг власти, способствовали ее усилению. Будучи для местных чужаками, они без зазрения совести облагали население высокими налогами30. Без чужеземной элиты формирование институтов государства шло гораздо медленнее, потому что в органично развивающихся социальных структурах аппетиты знати ограничены элементами племенного родства, традициями.
“Мирные” аграрные государства, как правило, формировались благодаря завоеванию оседлых земледельцев воинственными пришельцами – кочевниками, представителями чужих этносов.
Недаром имя народа-завоевателя, будь то персы или лангобарды, нередко автоматически переносилось на всех привилегированных людей, освобожденных от уплаты налогов, например на воинов, к какому бы этносу они ни принадлежали. Впрочем, история знает исключения.
II.
ИНЫЕ ПУТИ
***
После того как оседлые аграрные цивилизации зародились в Междуречье и Египте, а затем возникли в Индии, Китае и других частях Евразии, в мире на протяжении тысячелетий господствовали характерные для них социальные и экономические формы организации жизни.
Однако и в этот период человеческой истории такая форма социальной организации была отнюдь не единственной.
Рядом тысячелетия жили другие.
Они постоянно заимствовали у них технические новшества (в первую очередь в военной сфере), были неотъемлемой частью евразийского мира и, вместе с тем, по своей социальной организации существенно отличались от соседствующих с ними аграрных цивилизаций, пребывая своеобразными аномалиями в социально-экономической структуре аграрного мира.
Горцы
Одна из таких форм общественной организации получила распространение в горных районах. Как правило, малопродуктивные почвы не дают здесь возможности удовлетворить потребности специализирующейся на насилии, присваивающей прибавочный продукт элиты. Но природные условия позволяют вести кочевое или полукочевое скотоводческое хозяйство31. У горцев, как правило, есть постоянное жилище, но значительную часть года они кочуют со скотом.
Типичный пример установлений горских народов – социально-экономические традиции, сохранившиеся в горных районах Кавказа до конца ХIХ века и поэтому хорошо исследованные и документированные. Здесь сочетаются отгонное скотоводство, составляющее основу экономической деятельности и доходов32, ограниченное, но дополняющее скотоводческую деятельность земледелие, полуоседлый способ проживания; кочуют со стадами лишь пастухи, основная масса населения остается в местах постоянного проживания33.
Здесь отсутствует четкая социальная иерархия, характерная для оседлых аграрных обществ34, здесь в порядке вещей грабежи живущих в предгорье и на равнинах народов. Они дают доходы, дополняющие хозяйственную деятельность.
Даже освоив земледелие и одомашнив скот, жители гор сохраняют многие характерные для охотничьих народов черты. Сама специфика их занятий заставляет каждого взрослого мужчину, как и в охотничьем сообществе, владеть боевыми навыками.
У горцев трудно что-нибудь отнять, да и отнимать почти нечего. Отсюда эгалитарный, мало стратифицированный характер горских сообществ.
Общие характерные черты легко обнаруживаются у столь разных в этническом отношении народов, как шотландцы, черногорцы, чеченцы, афганские племена высокогорья35.
А вот многовековое существование особой социально-экономической структуры, связанной со степным кочевым скотоводством, стало важнейшим фактором, повлиявшим на развитие цивилизаций Евразии в течение последних трех тысячелетий.
Кочевники
На ранних этапах неолитической революции еще нет четкого разделения народов на оседлые, занятые земледелием, и кочевые, специализирующиеся на скотоводстве.
И те, и другие постоянно перебираются с места на место. Со временем – по мере развития оседлого земледелия в крупных центрах цивилизации и становления скотоводства с его кочевым укладом – эти пути расходятся36.
Приручение лошади и верблюда37, овладение навыками верховой езды открывают дорогу к формированию своеобразного хозяйственного уклада, получившего широкое распространение в полосе евразийских степей, на Аравийском полуострове, в Северной Африке, – степного, кочевого скотоводства38.
Как и у кочевников-горцев, здесь производственные и военные навыки совпадают, каждый мужчина – воин. Отличие же, причем принципиальное, заключено в том, что степные просторы позволяют прокормить несравненно больше народу, чем горные территории. И в степях нет препятствий для масштабного объединения кочевых племен.
Столетиями торговые связи между удаленными друг от друга партнерами прокладывались через пустыни и степи. Для оседлого земледельческого населения дальняя торговля мало совместима с его основным занятием. Для кочевников это естественная часть их стиля жизни.
Парадоксально, но ведь это кочевники собрали воедино разрозненный цивилизованный мир.
Караванные пути
“Великий шелковый путь”, связавший Китай с миром Средиземноморья, становится одним из важнейших средств торгового и культурного обмена в евразийском мире39. С начала первого тысячелетия арабская караванная торговля – органичная составная часть международных связей: Индии – с Ближним Востоком и Европой. Не случайно столь позитивно относится к торговле ислам – мировая религия, с которой тесно связана история сообщества кочевников-скотоводов40.
Арабы
Мекка была торговой республикой, управляемой синдикатом богатых предпринимателей. Ее институты не были заимствованы у античного мира. Курьяши, составлявшие основу торговой элиты Мекки, лишь недавно оставили кочевничество. Их идеалы были по-прежнему кочевыми – максимум индивидуальной свободы, минимум публичной власти. Та власть, которая существовала, была городским эквивалентом племенных собраний, состоящих из глав семей, избранных по их богатству и репутации. Власть была чисто моральной41.
Дальние торговые связи через степи и пустыни возможны не всегда. Иногда на эти пути накатывают волны межплеменных столкновений, но стимулы к торговле сильнее войн. Так или иначе, караванам нужна охрана, а за нее надо платить – иногда подарками, иногда деньгами. Доходы от торговли увеличивают не слишком богатые ресурсы степных кочевников. Дальняя торговля органически дополняет обмен между ними и оседлыми народами42.
Регулярные войны Византии с Ираном, попытки Ирана контролировать торговлю Византии с Китаем были важным фактором, стимулирующим развитие дальней караванной торговли через Аравийский полуостров, связывавший Индию и Византию43.
То, что торговля была глубоко включена в ткань арабских традиций, стало важным фактором сохранения арабами своей идентичности после завоеваний VII–IX веков, их мощного влияния на население более развитых регионов, таких, как Сирия, Месопотамия, Египет, Северная Африка.
Победа арабского языка не была результатом действия правительств. Во многих случаях христианам запрещалось говорить по-арабски, учить своих детей в мусульманских школах. Тем не менее, ислам сделался религией огромного большинства населения. Даже та часть населения, которая не приняла ислам, приняла арабский язык.
В.Бартольд связывает это с тем, что “за арабом-воином следовал араб-горожанин, которому и принадлежала главная заслуга в деле укрепления арабской национальности в коренных странах”44.
Хозяйство оседлого земледельца в основном носит натуральный характер. Что же касается кочевников, то удовлетворение многих их жизненных потребностей связано исключительно с обменом, с торговлей. В самом деле, одно лишь специализированное животноводческое производство – без продукции растениеводства, без изделий ремесленников, которые живут в оседлых поселениях, – не может обеспечить кочевое сообщество. Степным кочевникам необходимы оружие, сбруя, ткани и многое другое, что они могут получить только с помощью торговли, причем чаще всего – издалека.
Традиционная структура кочевого общества построена на кланах, среди которых есть господствующие и подчиненные. Иерархия кланов основана не столько на их происхождении, сколько на военной мощи, способности управлять миграцией сообщества среди враждебного окружения.
Как и горцы, степные кочевники мобильны45, в их сообществах роли пастуха и воина слиты воедино, поскольку навыки, необходимые для охоты, военных действий и миграции в степи, близки. И еще одно важное сходство степняков и горцев: у тех и других нельзя изъять существенный объем прибавочного продукта. Все это препятствует формированию стратифицированного общества46.
Ибн Колдун в своей классической работе ХVI века “Введение в историю” подробно описал, почему кочевники-скотоводы более воинственны, чем оседлые земледельческие народы, объяснил причины, по которым в их среде значительно меньше распространена развитая иерархия, устойчивые формы государственности и налогообложения47.
В степи то и дело формируются крупные межплеменные союзы, что требует координации действий. Однако до создания устойчивой администрации, которая вводит упорядоченную систему налогообложения, использует письменность, дело доходит редко. Такое случается, когда кочевники покоряют большие земледельческие народы.
Верховая охота
На развитие многих исторических событий в аграрном мире оказала влияние характерная для него асимметрия – несоответствие экономической продуктивности общества, его производственного развития, масштабов экономической деятельности и его способности к насилию.
Нигде эта черта не проявляется ярче, чем в многовековой истории отношений оседлых народов и степных кочевников между началом первого тысячелетия до нашей эры и серединой второго тысячелетия нашей эры48. Сама кочевая жизнь прививает навыки военного дела – выносливость, владение оружием, умение действовать организованно в коллективе49. Для степных кочевников оседлое население – своеобразный вид дичи, нападение на него – охота.
Высокий экономический уровень оседлых цивилизаций делает их соблазнительной добычей для кочевников, но не гарантирует надежной защиты от них. Лишь после овладения порохом экономическая мощь оседлых народов дает им очевидные преимущества перед степняками. А пока совершенное искусство верховой езды и стрельбы из лука в седле – бесспорные козыри легкой кавалерии кочевников в сражениях с войсками оседлых народов. С ассирийских времен в цивилизованных аграрных империях Ближнего Востока постоянно присутствуют серьезные проблемы, связанные с нападениями мобильных орд кочевников50.
Уязвимый Китай
Из крупных цивилизаций наиболее уязвим для кочевников был все-таки Китай – в силу своей близости к евразийским степям. А ведь мобильные степные орды просачивались даже в защищенную от них горами Индию. Наилучшая политика оседлого государства, которая позволяла ограничить давление степи, – это испытанный метод “разделяй и властвуй”, разжигание среди кочевников внутренних конфликтов с помощью даров и подкупа. Пример удачного проведения такой политики – эволюция отношений Ханьского Китая с кочевым народом хунну в I–II веках до нашей эры.
Централизованные аграрные империи, наиболее близко расположенные к территориям массового расселения кочевников, – Иран, государства Средней Азии, Китай – на протяжении десятков веков пытались компенсировать военные преимущества своих агрессивных соседей. Они создавали новые, более совершенные виды оружия с применением высоких (по тому времени) технологий.
Но одна только угроза, что неожиданно вторгшиеся мобильные группы могут даже за время короткого рейда сжечь посевы и перебить мирных крестьян, заставляла оседлые империи отказываться от неэффективных ответных карательных экспедиций и договариваться со степняками.
Марк Блок в “Феодальном обществе” отмечал: “Преимущества завоевателей имели не технический, а социальный характер. Венгры, как впоследствии монголы, самим своим образом жизни были приспособлены к войне”.
Дань за отказ от набегов
Чаще всего оседлое аграрное государство платило кочевникам дань за отказ от набегов. Чтобы сохранить лицо, правители оседлой империи нередко представляли эту дань как обмен подарками. Так было после поражения первого императора Ханьской династии от степного объединения хунну в III веке до нашей эры. Достаточно распространены были и прямые выплаты дани.
Даже в XVIII веке Россия регулярно платила крымским татарам, чтобы те не совершали набеги на ее южные границы.
Независимо от формы обложения – будь это узаконенные налоги или прямые грабежи, собираемая дань или дополнительные сборы для организации отпора кочевникам, подарки степнякам или средства на содержание новой кочевой элиты – суть была все та же: возрастающее экономическое давление на оседлое сообщество, и прежде всего на его земледельческое большинство.
Не останавливаясь на деталях, отметим, что сама угроза завоеваний заставляет аграрные цивилизации мобилизовать крупные ресурсы на нужды обороны, не позволяет элитам ограничивать налоговое бремя на крестьянство. Даже в тех государствах, где элита не отличалась особой хищностью, не стремилась выжимать из крестьян последнее, исходящая из степи угроза заставляла отбирать у земледельцев максимум возможного.
Надо слезть с коня
Мы уже отмечали, что после падения империи Сунь и возникновения Юаньской династии прекратилось характерное для Суньского периода ускорение экономического роста. Какую роль сыграли при этом финансовое перенапряжение империи, разрушение и ломка социальной структуры – вопрос дискуссионный. Однако то обстоятельство, что достаточно необычная и хрупкая в условиях аграрного общества тенденция к ускоренному росту душевого валового продукта, к массовому внедрению инноваций прервалась именно после монгольского завоевания, вряд ли является случайным51.
Ф.Бродель справедливо отмечает: “Общество принимало предшествующие капитализму явления тогда, когда, будучи тем или иным образом иерархизировано, оно благоприятствовало долговечности генеалогических линий и того постоянного накопления, без которого ничего не стало бы возможным. Нужно было, чтобы наследства передавались, чтобы наследуемые имущества увеличивались; чтобы свободно заключались выгодные союзы; чтобы общество разделилось на группы, из которых какие-то будут господствующими или потенциально господствующими; чтобы оно было ступенчатым, где социальное возвышение было бы если и не легким, то по крайней мере возможным. Все это предполагало долгое, очень долгое предварительное вызревание”52.
В других аграрных цивилизациях Евразии регулярные вторжения кочевников перемешивали социальную структуру общества, не позволяли сформироваться тем длинным линиям, которые были характерны для Западной Европы.
Если победившие кочевники продолжают относиться к оседлому населению как к охотничьим трофеям, объектам вымогательства и грабежа, их господство, как правило, оказывается недолгим53.
Елюй Чуцай, один из китайских советников Чингисхана, задолго до окончательного покорения Китая говорил: “Хотя мы империю получили, сидя на лошади, но управлять ею, сидя на лошади, невозможно”54.
Победители копируют побежденных
Да, победителям пришлось спешиться и заняться управлением покоренных государств. В Китае довольно быстро восстанавливается традиционная китайская система налогового администрирования. В Иране упорядочение системы изъятий прибавочного продукта заняло несколько больше времени, это происходит лишь в начале XIV века после налоговой реформы Хасана55.
Сама логика устройства аграрного государства заставляет бывших кочевников-степняков быстро восстанавливать или воссоздавать институты, характерные для аграрных цивилизаций до их завоевания.
Еще одно последствие завоеваний – радикальное изменение в положении самой кочевой элиты, пришедшей к управлению земледельческим государством. До его завоевания степное сообщество мало стратифицировано, воины-кочевники налогов, как уже отмечалось, не платят. Теперь они стали правящей верхушкой, стоящей над многократно превышающей ее по численности крестьянской массой. Это положение порождает две диаметрально противоположные тенденции.
Предводитель межплеменной конфедерации, удачливый военачальник, заинтересован в воссоздании жесткой иерархии, характерной для аграрного общества. Большинство же его сподвижников, напротив, стремятся сохранить элементы привычной кочевому обществу военной демократии56.
Там, где побеждает первая тенденция, возникает централизованная империя, в которой кочевая элита получает свой набор привилегий.
Если сильнее оказывается вторая тенденция, формируются множественные региональные квазифеодальные режимы, с характерной для них децентрализованной системой изъятия прибавочного продукта и организацией насилия. Сохранить старые институты нестратифицированного общества кочевников в обоих случаях оказывается невозможным.
Радикальное изменение стиля жизни – переход от кочевой жизни в степи к оседлости, отказ от кочевого скотоводства как основного занятия – неизбежно влияет на потомков бывших кочевников, кардинально изменяет их жизненные установки. Навыки, связанные с кочевой жизнью, скотоводством, постоянными набегами на соседей, утрачиваются. Несмотря на усилия правящей верхушки сохранить их, время берет свое. История аграрных обществ дает нам множество примеров постепенного упадка боевых навыков среди кочевников, некогда завоевавших оседлую империю.
Теперь у них другой баланс стимулов и другие заботы. Набеги соседей из степи на производящих для них прибавочный продукт крестьян подрывают их собственную налоговую базу. Утратив мобильность, растеряв свои прежние военные преимущества, они уже через несколько поколений оказываются в том же положении, что и аграрные государства перед завоеванием и падением, испытывают такое же давление со стороны степи.
Степные завоевания регулярно перепахивают социальные структуры аграрных цивилизаций. Но и в зонах оседлого земледелия, и в степи организация этих структур в своих основных чертах остается неизменной.
Две части аграрной Евразии
Две части аграрной Евразии живут рядом, торгуют и воюют друг с другом на протяжении десятков веков. Мир степных кочевников-скотоводов взаимодействует с миром аграрных земледельческих цивилизаций, оказывает серьезное влияние на его жизнь и развитие, но сам по себе не порождает долгосрочных динамических процессов, не порождает сил, способных устранить характерные для аграрных цивилизаций преграды на пути ускорения экономического роста.
Как бы ни формировалась система насильственного изъятия сельскохозяйственных ресурсов у аграрного населения, ее существование в аграрных обществах было повсеместным57.
Подавляющая часть населения начинает платить налоги. Привилегированная элита налоги не платит и получает земельные наделы за несение воинской службы.
Однако формирование стратифицированного общества (от появления первых оседлых земледельческих поселений на Ближнем Востоке до создания развитых государств с упорядоченной налоговой системой) растягивается на тысячелетия.
Начавшись, этот процесс распространяется с исторической неизбежностью, охватывая все новые и новые регионы.
С.Сандерсон так определяет аграрные государства: “Вне зависимости от межстрановых различий, аграрным государствам присущи по крайней мере пять фундаментальных характеристических черт. Во-первых, для них характерно деление на классы: небольшой группы знатных лиц, владеющих или по крайней мере контролирующих земельные наделы, и многочисленного крестьянства. Последние под угрозой насилия вынуждены платить знати дань в форме ренты, налогообложения, трудовых услуг или некоего сочетания вышесказанного к экономической выгоде последних. Эти взаимоотношения – пример чистой эксплуатации, подкрепленной военной силой. Во-вторых, отношения между знатью и крестьянством – основная экономическая ось общества… В-третьих, несмотря на разделение на классы знати и крестьян, между ними не существовало открытой классовой борьбы… В-четвертых, силой, цементирующей аграрные общества, выступает не какой-либо идеологический консенсус или общие представления о мире, а военная сила… Аграрные общества – это буквально всегда высокомилитаризованные общества, и подобная милитаризация неотъемлема от целей и стремлений доминирующих групп. Военная мощь подчинена двойной цели – внутренние репрессии и внешние завоевания.
Между 3000 годом до н.э. и вплоть до примерно 1500 года н.э. аграрные государства оставались относительно статичными обществами. Ключевое слово здесь “относительно”, а мерилом для сравнения служит период социальной эволюции в течение нескольких тысячелетий до 3000 года до н.э. и современный период, начавшийся примерно в 1500 году н.э.58
Вершки и корешки
Сказка про вершки и корешки в разных вариантах существует в фольклоре всего мира. Только на самом деле в накладе всегда остается не медведь (лев, волк, шакал, тигр, койот – хищник, мародер, словом, пришлый бандит), а земледелец.
Для функционирования аграрного общества важно, как группы, специализирующиеся на насилии, организуют и отбирают ресурсы (сельхозпродукты, урожай) у крестьянского населения.
Парадоксально, но самая трудная для земледельца ситуация складывается, когда территория, на которой происходят поборы, не закреплена за определенной структурой, “бандой”. В этом случае у тех, кто вздумал ограбить крестьян, нет стимула что-то оставить им для выживания. И даже жизнь. И тогда отбирают всё.
Когда крах организованного государства открывает путь подобному стихийному насилию, происходит массовое разорение и уничтожение крестьянства, подрывается и рушится налоговая база. Неопределенность права изымать то, что Маркс называл прибавочным продуктом, подрывает государственность. В мире аграрных цивилизаций такие режимы скорее страшная аномалия, чем правило.
В стабильных аграрных обществах действует порядок, который М.Олсон называл “системой стационарного бандитизма”. Здесь четко определено, кто имеет право и возможность выжать из крестьянского населения максимум ресурсов, сохраняя при этом возможность для последующих изъятий59. По Олсону, это “вторая невидимая рука” – режим, способный для спасения экономики потеснить неупорядоченный бандитизм.
Если отбросить детали (впрочем, весьма существенные), характерные для аграрных цивилизаций, системы регулярного изъятия прибавочного продукта у крестьянских хозяйств можно подразделить на две группы.
Две системы
Первая в силу традиционного европоцентризма исторической науки получила название “феодализм”60, вторая – “централизованная империя”. Этому соответствуют два типа “бандитизма” (по Олсону): феодальный (региональный) и центральный (имперский).
В феодальном обществе привилегированные сословия (“господа”) совмещают две функции: изъятие прибавочного продукта и военную. Между крестьянами и представителями элит, чья специализация – организовывать насилие, складываются простые и ясные отношения. Крестьяне в разных формах – принудительного труда, натуральных или денежных выплат – работают на господина, а господин их защищает, не дает мобильным, “нестационарным” бандитам разорять их дома и поля.
Дж.Бернал ярко пишет об этом: “Экономической клеточкой феодального строя была деревня. Теоретически феодальная зависимость не целиком была односторонней. Предполагалось, что взамен за работу своих крестьян лорд защищает их, но это, скорее, должно было пониматься как вымогательство. Ибо опасностью, против которой он должен был их защищать, были нападения других сеньоров. Все обязанности благородного сеньора состояли в том, чтобы сражаться за своего сюзерена, когда от него этого требовали, хотя он мог сражаться и против него, если испытывал такое желание. В остальное время он мог пировать и охотиться. Все обязанности духовного сеньора состояли в том, чтобы молиться, но он обычно ухитрялся потреблять ради этого столько же пищи, сколько и его светский собрат. Высшее дворянство, светское и духовное, фактически должно было, из-за отсутствия надлежащих средств подвоза продовольствия, объезжать со своими слугами поочередно все свои поместья, оставаясь в каждом из них до тех пор, пока оно могло прокормить их. Даже король не мог позволить себе жить долго в одном месте, а должен был разъезжать со своим двором, подобно цирку… Однако паразитизм этот был разумно организованным и совершенным.
Тот факт, что было возможно без широкой торговли или организации содержать паразитический класс, насчитывавший вместе со слугами до десяти процентов населения, говорит о том, что хозяйство феодальной деревни было далеко не примитивным. Хотя в своей общественной форме оно представляло собой возврат к доклассовому деревенскому хозяйству, это был возврат на более высоком техническом уровне с широко распространенным употреблением железа, лучших плугов, упряжи, ткацких станков, мельниц…”
Однако феодализм не чисто европейское явление. Подобного рода структуры в аграрных обществах регулярно возникают при ослаблении центральной власти, ее неэффективности. Примеры институтов, которые формируют сходные с европейскими своды этических норм, мы находим в Китае эпохи троецарствия, в Японии во времена правления клана Фудзивара, во многих других аграрных цивилизациях.
Укоренившиеся на протяжении поколений связи воспринимаются как естественное положение вещей, приобретают силу традиции, становятся легитимными.
В отношениях “господин–слуга” всегда есть элемент сделки и торга. Когда торговая составляющая в сделке сюзерена и вассала оказывается недостаточной для сохранения норм присвоения прибавочного продукта, вступает в действие другой сценарий – прямое насилие и закрепощение крестьянина, как это случилось в Восточной Европе начиная с XV века.
Подобная организация насилия порождает в аграрном обществе две главные проблемы.
По соседству с поместьем одного барона расположены владения другого. Кто-то из них сильнее. У сильного есть стимул прогнать “стационарного бандита” послабее, захватить подконтрольное ему имущество, подчинить себе крестьян, которые раньше были обязаны платить соседу. Естественный результат такого способа присвоения прибавочного продукта – череда набегов, грабежей, междоусобных войн. И те же риски, что характерны для ситуации “мобильного бандитизма”.
Другая проблема – слабость института, который обеспечивает возможность применять координированное насилие по отношению к другим сообществам. Феодальная армия – это рыхлая коалиция войск, наскоро сколоченных феодалами разного уровня, а не слаженный, управляемый единой волей воинский организм. Вот почему сохраняется риск быть завоеванным извне, что неминуемо повлечет за собой опустошение деревни, массовые грабежи, разорение.
На выбор между централизованным или децентрализованным управлением аграрным государством влияет характер доминирующей военной угрозы. Там, где на первом месте стоит угроза децентрализованного, дисперсного внешнего насилия – например, набеги морских разбойников (арабов, викингов) на Западную Европу VIII–X веков, – больше стимулов к организации децентрализованной защиты, строительству стен вокруг городов, замков, аббатств в стратегических точках.
Опасность концентрированных, массированных долговременных и систематических вторжений степных кочевников в Китае, например, требует создания централизованного государства.
Империя как альтернатива
Централизованная империя61 – альтернатива феодальному способу изъятия прибавочного продукта в условиях аграрных обществ. Надо сказать, что функции сбора государственных доходов и военные функции, централизованное финансирование государственных потребностей, в первую очередь армии, в ней разделены62. Здесь властвует единая централизованная бюрократия, забирающая у крестьян прибавочный продукт. Большая часть его идет на содержание армии. Остальное – на гражданскую бюрократию и двор, иногда на организацию помощи крестьянам в случае голода63. Феодальные отношения “господин–слуга” здесь не то чтобы не существуют, но отходят на второй план.
Иногда в централизованных аграрных империях армия формируется на основе всеобщей воинской повинности. Классический пример – организация военного дела в Китае во времена династий Хань и Тань. Но это скорее исключение, чем правило. Для овладения воинскими навыками требуется время, совмещать земледельческий труд и службу в армии трудно. Подобная система малоэффективна. Поэтому, как правило, организация насилия строится на основе профессиональной армии, отделенной от крестьянского труда. Да и крестьян лучше не смущать воинскими навыками.
Теперь, чтобы хорошо функционировала налоговая служба, необходима достоверная информация об уплаченных налогах и налогоплательщиках. Это невозможно без письменности. В иерархически организованных государствах с развитой налоговой системой быстро распространяется грамотность, в первую очередь среди государственных служащих.
Для длительного и эффективного функционирования централизованной империи требуется налаженный бюрократический аппарат с четко организованными процедурами рекрутирования чиновников, их продвижения по службе, контроля за ними. На этом основывалась многовековая устойчивость китайской аграрной цивилизации – и это при всех перипетиях, связанных с династическими циклами и агрессией извне64.
В Японии, где с VII века китайская модель управления была образцом для подражания, именно слабость централизованной (имперской) бюрократии порождала тенденции к феодализации.
У налоговых систем аграрных государств удивительно много общих черт. Отличия определяются уровнем развития, технологическими возможностями. В XVI веке испанские завоеватели обнаружили в Мексике налоговую систему, предполагающую использование принудительного труда, схожую с существовавшей в Китае времен империи Хань.
Хранящийся в Берлине иероглифический папирус эпохи Второй династии свидетельствует, что каждый египетский крестьянин должен был указать свое место жительства, общину, к которой он приписан и где он может быть в случае надобности привлечен к исполнению государственных натуральных повинностей. В противном случае его имущество и семья попадают в руки фараона, который может распоряжаться ими, как и им самим, по своему усмотрению65.
Для налогообложения в аграрных цивилизациях характерно сочетание в различных пропорциях подушевого и поземельного налогов. Такие налоговые системы диктуют необходимость регулярно проводить перепись налогоплательщиков66, требуют круговой поруки – солидарной ответственности сельского сообщества за уплату налогов. Налоговой администрации централизованных империй аграрного периода трудно дойти до крестьянского двора. Удобнее иметь дело с сообществами, объединенными общей ответственностью за уплату налогов67.
По дошедшим до нас источникам, в Китае такая система впервые возникает во времена Шан Яна. Вероятно, именно ее эффективность обусловила победу государства Лу в борьбе за гегемонию в Китае. Впоследствии основанная на круговой поруке система получает широкое распространение в других аграрных цивилизациях.
В Египте, Междуречье, Китае, Японии, Индии чиновники вели переписи населения, земельной собственности, продуктивности. Цензы и кадастры позволяли устанавливать налоговые обязательства для сельского поселения. Связь изобретения письменности в Междуречье с организацией упорядоченного налогообложения хорошо известна историкам.
Еще Адам Смит отмечает, что не только сами размеры налога, но и то, как он взимается, насколько плательщик оказывается во власти налоговой администрации, делают прямое налогообложение препятствием эффективной организации экономики68.
Централизованная бюрократия позволяет избавиться от проблем, порождаемых междоусобными войнами, содержать постоянное войско, способное защитить страну от внешней угрозы. Отсюда характерные для культур аграрных цивилизаций представления о благотворности единого централизованного государства, об угрозах, связанных с феодализацией и междоусобицами.
Китай – тысячелетний лидер
На протяжении двух тысячелетий, предшествовавших началу современного экономического роста, Китай по численности населения, объему экономической деятельности либо занимал место лидера, либо входил в число двух-трех ведущих по этим показателям мировых держав. Еще в XVIII веке многие европейские мыслители рассматривали его как образец для подражания в организации общества69.
Главная деталь китайской модели – охватывающая всю страну централизованная бюрократия. Меритократическая система, открывавшая любому при успешной сдаче экзаменов возможность стать чиновником, войти в элиту, снижавшая роль происхождения, повышавшая социальную мобильность, очень способствовала ее долгосрочной устойчивости.
Важная особенность Китая, которая позволила сохранить на протяжении тысячелетий централизованное государство, – специфика китайской письменности. Когда изобретенный в Передней Азии алфавит достиг Поднебесной, иероглифическая система крепко укоренилась в структурах китайской цивилизации. Специфика иероглифики – отделение письма от устного языка – позволяет связать единой культурной и бюрократической традицией говорящие на разных диалектах народы, представители которых нередко не способны понять друг друга при устном общении. Нивелировавшая этнические различия китайская письменность стала важнейшим инструментом объединения страны в единое культурное целое.
Построенное на алфавите письмо, которое воспроизводит устную речь, объективно закрепляет этнические различия, облегчает формирование наций, препятствует сохранению единой империи. История Западной Европы после краха Западной Римской империи, расходящиеся траектории развития ее (и Китая после заката империи Хань) убедительно подтверждают роль письменности в судьбах государств70.
Приватизация власти
Стабильность аграрных обществ во многом зависит от того, насколько их организация отвечает интересам элиты. Аграрные общества пронизаны тенденцией к приватизации власти. Получив высокие должности от верховных правителей, присвоив права на связанные с должностями доходы и привилегии, элиты добиваются последнего недостающего им права – передавать эти блага по наследству.
На этом основана логика династического цикла – одна из движущих сил аграрных обществ, едва ли не важнейший механизм их функционирования.
После завоевания извне, крестьянских восстаний и краха прежнего режима создается новая центральная власть с присущим ей организованным финансовым администрированием. Она еще продолжает крепнуть, но в ее недрах назревают приватизационные процессы – земля и должности закрепляются за новой элитой.
У государства сокращаются возможности собирать доходы и финансировать армию. Приходится увеличивать налогообложение там, куда могут дотянуться руки центрального правительства. Налоговый гнет нарастает. Вспыхивают крестьянские беспорядки. В результате – крах династии, порой новое завоевание извне. Династический цикл замкнулся.
Централизация власти, повышение эффективности бюрократии, жесткие репрессии против пытающейся своевольничать элиты – это начало цикла. Приватизация, уход налогоплательщиков под покровительство сильных людей, эрозия налоговой базы, сокращение доходов казны – характерные черты его завершающей фазы.
Основатели династии, нередко иноэтничные завоеватели, иногда вожди крестьянского восстания, держат тех, кого они привели к кормушке, в жесткой узде71. При их потомках энергетика власти слабеет, должности становятся наследственными, доходы правительства сокращаются.
Характерное проявление приватизационных процессов в конце династического цикла – недовольство в обществе, вызываемое дифференциацией богатства и бедности и ростом роли денег: они становятся важнее положения на государственной службе72. Инициативным людям удается перераспределить в свою пользу доходы, которые предназначались для государственной казны73.
В Китае начала XIX века, стране развитой аграрной цивилизации, реальные объемы налогообложения вчетверо превышали официально установленные ставки. Три четверти присваиваемого шло местному чиновничеству74.
Стержень экономической политики
Еще раз подчеркнем: независимо от того, на какой стадии династического цикла находится империя, сложилась феодальная иерархия или нет, важнейшим для аграрной цивилизации остается вопрос об организованном изъятии у крестьянского населения ресурсов в пользу правящей, специализирующейся на войне и государственном управлении элиты75.
Однако здесь централизованное имперское государство сталкивается с неприятной альтернативой. Когда и если оно изымает прибавочный продукт в объеме меньшем максимально возможного, на содержание армии может не хватить средств. Появляется риск, что соседнее агрессивное государство или кочевые племена сломят сопротивление войск и захватят страну. Если, напротив, изъятия запредельны, возникают другие опасности: эрозия налоговой базы, разорение и бегство крестьян с земли, рост бродяжничества и разбоя, крестьянские восстания76.
Поиск хрупкого равновесия между этими рисками – когда у крестьян отбирают максимум возможного, но не доводят их до полного разорения – увлекательный, но часто закрытый сюжет экономической политики аграрных цивилизаций77.
Ближайший советник Токугава Иэясу Хонда Масанобу говорил, что “крестьянину надо оставлять столько зерна, чтобы он не умер”78. Поднявший налоговое бремя до предела китайский император периода Хань Ву Ди осознавал опасность этого шага, предостерегая против дальнейшего роста налогов79.
Больше всего можно было изъять в районах высокопродуктивного земледелия – в долинах крупных рек, на орошаемых землях. По библейским свидетельствам, египетские крестьяне отдавали фараонам пятую часть урожая. Правители Индии при маурьях забирали у своих подданных четверть. По некоторым источникам, в других местах изъятия достигали половины собранного урожая. На бедных, малопродуктивных, засушливых землях у крестьян отбирали меньше. История донесла до нас представление о правильной, “справедливой” норме изъятия – 10% урожая, знаменитая десятина.
Крестьяне не спешили делиться информацией о собранном урожае с теми, кто его у них отбирал. Упомянутое выше равновесие, грань, за которой налогообложение становилось невозможным, государство вынуждено было искать испытанным методом проб и ошибок80. Цена ошибки, попыток выжать больше допустимого максимума – голод, вымирание деревни, крестьянские бунты. Именно потому, что крестьянству и элите так нелегко найти эту тонкую грань, хрупкое, неустойчивое равновесие высоко ценится и закрепляется традициями.
Не дай бог жить в эпоху перемен
Устойчивые отношения зависимого крестьянского населения и правящей элиты в рамках централизованного государства или феодальной иерархии – залог жизни аграрного общества без социальных взрывов и потрясений. Недаром китайская народная мудрость гласит: “Не дай Бог жить в эпоху перемен”. Ей вторит европейское присловье: “Долгих лет жизни королю”.
В аграрном обществе периоды стабильности без внешних и внутренних войн, времена упорядоченных обязательств крестьян перед властью, закрепленных либо налоговым аппаратом централизованной империи, либо традицией феодальных установлений, воспринимались потомками как “золотой век”.
В условиях, когда урожая едва хватает, чтобы прокормить семью, выполнить неизбежные обязанности перед государством или феодалом, выбор в пользу предсказуемой стабильности – разумная стратегия.
Вот что пишет Ф.Бернье о реалиях Индии XVII века:
“…все живут в постоянном трепете перед этим сортом людей, особенно перед губернаторами: их боятся больше, чем раб своего господина. Поэтому жители обычно стараются казаться нищими, лишенными денег; соблюдают чрезвычайную простоту в одежде, жилище и обстановке, а еще больше в еде и питье. Они нередко даже боятся слишком далеко заходить в торговле из опасения, что их будут считать богатыми и придумают какой-нибудь способ разорить их”81.
Но это означает, что в самую сердцевину структуры аграрной цивилизации, с ее хищнической элитой, которая стремится выжать из крестьянства все до последнего, встроены механизмы, тормозящие внедрение любых инноваций82. Как справедливо отмечает В.Бартольд: “Сравнение Китая с Западной Европой лучше всего показывает, что успехи техники сами по себе не вызывают прогресса общественной жизни. Из примера Китая видно, что можно знать порох и не создать сильной армии, знать компас и не создать мореплавания, знать книгопечатание и не создать общественного мнения”83.
Без торговли не обойтись
Для торговли доаграрного периода характерно то, что ею движет не солидарность обменивающихся дарами, а равновесие сил, способность и готовность применить насилие. Если бы не это равновесие, можно было бы не торговаться, а просто отнять84.
Торговля в аграрную эпоху ограничена своей скромной долей в общем экономическом обороте.
С одной стороны, более сложная структура общества аграрных цивилизаций повышает роль торговли. Крестьянам нужны не столь примитивные, как прежде, орудия труда. Им нужны одежда, обувь. Материалы для их изготовления не всегда можно найти в районах земледелия. А неостановимый поиск более совершенных инструментов насилия подталкивает к техническим нововведениям в военном деле. Для них часто требуются материальные ресурсы, отсутствующие в местах, где сконцентрировано оседлое сельское население. Усложнение технологий приводит к появлению новых занятий – не связанных с сельским хозяйством. Возникают гончарное, кузнечное и другие ремесла.
Месопотамия, крупнейший центр цивилизации, небогата камнем и металлическими рудами. Это стало серьезным фактором развития торговли. Разумеется, можно было удовлетворить потребности в металле, организуя военные походы за пределы Междуречья. Порою так и поступали, но оказалось, что торговля, особый тип отношений между сообществами, сулит взаимные выгоды. Обмен основан на равноправии сторон в сделке. Это отмечал еще Аристотель85.
Но в аграрных обществах к этому пришли не сразу. Немало исторических примеров, когда обмен, торговые сделки заключались под угрозой применения силы86.
Складываются устойчивые, организованные самыми инициативными людьми своего времени – купцами – международные торговые связи, такие, например, как “Великий шелковый путь”. Становится привычной мелкая розничная торговля на базарах.
Торговля предполагает равноправные контрактные отношения. Это влечет за собой появление новых правовых форм, необходимых для регулирования хозяйственных споров, выполнения контрактов. Аграрному государству эта функция чужда. Его главнейшая забота – облагать налогами подданных, а не создавать условия для их коммерческой деятельности.
Торговцы сами создают кодексы, собственные правила. Здесь у групп, объединенных по этническим признакам, есть преимущества – им легче договориться между собой о нормах торгового оборота и обеспечивать их соблюдение87.
У этнических меньшинств более высокий уровень взаимодействия и взаимопомощи. Они не всегда следуют правилам поведения, которые элиты аграрных обществ навязывают большинству населения. Это одна из причин, почему меньшинства так часто специализируются на торговой деятельности. Они пришлые, не имеют земли для занятий сельским хозяйством; иногда власти прямо запрещают им заниматься сельским хозяйством и владеть землей.
Но с другой стороны, сельскохозяйственная продукция производится прежде всего для потребления в семье и “для господина”. Для торгового обмена остается немного. Занятие торговлей, как правило, воспринимается с подозрением, считается неблагородным и потенциально опасным88. На то есть причины. В обществе, разделенном на управляющую элиту и крестьянскую массу, купец – инородное тело. Он нужен и полезен, но всегда вызывает подозрения и зависть, а зачастую и ненависть. Его зажиточность, богатство не соответствуют его социальному статусу89.
Традиционная китайская конфуцианская этика считает торговлю неизбежным злом90 и требует тщательного контроля за ней со стороны власти91.
Аграрное государство нередко вводило ограничения для торговцев на престижное потребление92. Имущество купца мобильнее крестьянского, его труднее отнять93. А стремление элиты отнять все, что можно, – органическая часть традиций аграрной цивилизации94. К тому же развитие торговли идет рука об руку с кредитными отношениями.
Ростовщик
В аграрном обществе кредит означает ростовщичество. Как правило, к ростовщикам крестьянские семьи обращаются в неурожайные годы, когда налоговая база и без того под угрозой. Это вызывает беспокойство правящей элиты, которая регулирует налогообложение, не допуская полного разорения крестьянских хозяйств, но не может помешать ростовщику разорить земледельца. Отсюда постоянные попытки властей запретить или ограничить ростовщичество, регулировать размер процента. Широко распространенные в религиях традиционных аграрных обществ запреты на ростовщичество и ограничение ставки процента имеют разумные основания. Соплеменник не должен попадать в долговое рабство, иначе с него нельзя будет брать налоги.
Торговля приносит в мир аграрных цивилизаций динамизм, перемены, но по-прежнему остается на периферии общественной и экономической жизни. И в конце XVIII века большая часть мирового населения вела натуральное хозяйство.
Неудивительно, что в таком обществе средние душевые доходы веками и тысячелетиями сохраняются на относительно стабильном уровне.
Население мира растет, но мировой душевой ВВП лишь колеблется у постоянной черты, не проявляя видимой тенденции к повышению95.
На фоне характерной для аграрного общества многовековой стабильности, внимание историков привлекают редкие случаи, когда наблюдаются признаки растущего благосостояния.
Редкие случаи благоденствия
К таким эпизодам обычно причисляют расцвет античной цивилизации, период халифата Аббасидов, Китай эпохи Сунь, Японию эпохи сегуната Токугава96.
Характерные черты этих эпох – длительные периоды существования общества без больших войн и внутренних смут, стабильность организации налогообложения97, необычно широкое, по стандартам традиционного аграрного общества, развитие торговли и связанной с ней специализацией.
При Аббасидах исламские завоевания на два века объединили торговый мир Средиземноморья и Индийского океана единым языком и общей культурой. Постоянные конфликты Византии с Персией сменились гегемонией ислама, обеспечившей рост торговли, ускорение развития экономики в арабском халифате.
Япония
Между 1600 и 1850 годами производство сельскохозяйственной продукции в Японии почти удвоилось при росте населения на 45%. Рост душевого потребления очевиден. Эпоха Токугава была временем урбанизации. Ей способствовали объединение страны, прекращение внутренних войн, развитие торговли и сельской экономики. К концу XVI века Осака и Киото почти сравнялись по численности населения с Парижем и Лондоном. К этому времени 5–7% японцев жили в крупных городах. Сто лет спустя Япония стала одной из самых урбанизированных стран мира, большая доля городского населения была только в Нидерландах и Англии. Э.Кемпфер, побывавший в Японии в конце XVII века, пишет: “Киото представляет собой огромный магазин всех японских товаров, это главный торговый город страны. За редким исключением здесь нет дома, где что-нибудь не изготовляли и не продавали”98.
По оценкам Л.Гришелевой, к концу XVIII века грамотными были почти все самураи-мужчины, половина женщин из самурайских семей, 50–80% торговцев и ростовщиков, 40–60% ремесленников. Грамотой владела едва ли не вся деревенская верхушка, среди крестьян со средними доходами грамотность достигала 50–60%, а среди деревенской бедноты – 30–40%. Правда, надо иметь в виду, что в Японии того времени к грамотным относили всех, кто способен был написать свое имя и прочесть простейший текст99.
Оценивая явное экономическое и социальное ускорение развития Японии эпохи Токугава, нельзя не учитывать влияния развивающейся Западной Европы и накопленных в ней инноваций, при всей изоляционистской политике Страны восходящего солнца. В японской литературе, начиная с XVII века, ощущается сильное голландское влияние100.
Китайские парадоксы
Из всех известных исторических эпизодов, когда в аграрных обществах отмечалось ускорение экономического роста, наиболее документирован период династии Сунь в Китае. Для аграрной цивилизации необычно, если крестьяне производят продукцию на продажу, а не для удовлетворения собственных нужд; натуральное хозяйство здесь правило, производство на рынок – исключение.
Так вот, в Китае этого периода сельское хозяйство, ориентированное на рынок, приобретает массовый характер. В XI–XII веках здесь широко развита торговля, в том числе доставка товаров на большие расстояния, усиливаются освободившиеся из-под конфуцианского контроля торговые сословия. Цеховые объединения в Китае приобретают форму корпоративной производственной организации, их роль как инструмента государственного контроля за ремеслом падает, возрастает значение самоуправления101. Увеличивается потребность в деньгах. Налоговая система из натуральной, характерной для эпохи династии Тань, трансформируется в денежную.
Еще в 749–750 годах денежные поступления составляли в объеме доходов китайской казны лишь 3,9%, в 1065–1066 годах их доля достигает 51,6%102. Это подталкивает крестьянское хозяйство к рыночной экономике. Широкое распространение получает и внешняя торговля – сухопутная и морская – с Японией, странами Юго-Восточной Азии.
Мировые достижения Китая эпохи Сунь в производстве шелковых тканей, фарфора, в судостроении очевидны. Быстро растет производство металла на душу населения, достигая в ХII веке уровня, характерного для Западной Европы рубежа XVII и XVIII столетий103. В XI веке ВВП Китая в ценах 1980 года и паритетах покупательной способности оценивается в 1200–1400 долларов на человека. В это время Европа отстает от Китая по душевому ВВП примерно вдвое104. При режиме династии Сунь в Китае начинает выходить первая в мире официальная газета. Годовой выпуск монет возрастает в 8 раз по сравнению с периодом позднего Тань. В этот период Китай становится самым урбанизированным обществом в мире105.
Интересны и другие специфические черты династии Сунь, необычные для Китая, хотя основные институты сохраняют преемственность традициям периодов Хань и Тань. К этим чертам следует отнести: подчеркнутый антимилитаризм государства и общества106, связанный с уроками таньских войн, которые привели к перенапряжению сил империи и ее краху; менее жесткую регламентацию частной хозяйственной деятельности, в том числе торговой; большую вовлеченность в международный обмен; долгосрочную устойчивость господствующей элиты.
Отброшенная кочевниками к югу, расположенная у морского побережья империя покровительствует торговле и частной хозяйственной деятельности. Это необычно для норм аграрного общества. Во времена Сунь формируется обширное торговое сословие со своей субкультурой. Китайская экономика освобождается от традиционного жесткого бюрократического регулирования.
Но период Сунь вскрывает и многие проблемы развития по сценарию интенсивного экономического роста, характерные для аграрных обществ. Чем дольше длится период мира и стабильности, больше накапливает богатств ориентированная на мирную жизнь и обогащение при ней правящая элита, тем соблазнительнее для соседей использовать организованное насилие для присвоения этих богатств.
Несимметричность экономического процветания и военной мощи, характерная для аграрных обществ, проявляется здесь особенно очевидно. Валовой внутренний продукт созданного Чингисханом кочевого объединения вряд ли превышал 1% ВВП империи Сунь, готовой дорого заплатить за сохранение мира. Императоры стремились избежать ошибок своих предшественников времен позднего Тань и откупались от потенциальных завоевателей107. Для отражения набегов монголов-кочевников требовались оборонные расходы, необходимость финансировать которые вела к росту налогового бремени, возложенного на крестьянство. Когда война стала неизбежной, империя мобилизовала беспрецедентные для аграрных обществ оборонительные ресурсы и, тем не менее, не смогла остановить монгольское нашествие, сопровождавшееся разрушением созданного богатства, экспроприацией, ломкой общественных структур общества.
Путь Сунь был прерван, оказался тупиковым. Империя не смогла противостоять давлению кочевников108.
Комбинация мобильности и ударной мощи степной кавалерии в сочетании с заимствованными у аграрных цивилизаций организацией и военной техникой оказалась столь эффективной, что перевесила многократное превосходство империи Сунь в людских и финансовых ресурсах. Монголы не отбросили Китай в варварство, они лишь восстановили на юге страны характерные для китайской традиции и доминировавшие на севере институты109.
Однако сам факт прекращения быстрого экономического подъема после монгольского завоевания и смены элиты демонстрирует неустойчивость экономического роста в условиях аграрных цивилизаций.
***
В конце XVIII века в Китай отправился английский посол лорд Макартни. Он должен был установить с далекой страной дипломатические отношения и проинформировать тамошнюю администрацию о европейских технических достижениях. Вот что отметил в своих записках его секретарь Д.Стаунтон: “В этой стране считают, что все и так отлично и любые усовершенствования излишни или вредны”110.
***
Великим аграрным цивилизациям – Китаю и Индии – потребовалось примерно полтора века, чтобы адаптироваться к условиям современного экономического роста, радикально перестроить устойчивую на протяжении столетий систему национальных институтов к изменившимся условиям. Во второй половине XX века их экономический подъем становится фактором, меняющим всю систему мировой экономики и политики и, по всей вероятности, останется таковым и в первой половине текущего столетия. Сейчас для многих стран Африки к югу от Сахары, которые населены народами, не прошедшими исторического периода аграрных цивилизаций, тоже пришло время адаптироваться к современным реалиям111.
Они уже столкнулись с проблемами политической нестабильности, связанными, среди прочего, с эгоизмом и коррумпированностью правящих элит. Нередко это закрывает дорогу к ускоренным темпам развития, повышению уровня жизни.
Сегодня невозможно сказать, преодолимы ли подобные преграды, сколько времени понадобится, чтобы их устранить, однако очевидно, что способность развивающихся стран адаптироваться к вызовам современного экономического роста напрямую зависит от длительности периода, в течение которого она жила в условиях аграрной цивилизации.