Страницы книги
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 11, 2004
В конце коридора откроется дверца,
а может, окно распахнется,
и если не камень у вас вместо сердца,
оно непременно взорвется.
Поскольку нет более веской причины,
существенней нету предлога —
пустынного неба и голой равнины,
вдали по которой петляет дорога.
***
Дитю не терпится родиться.
А смерть торопит старика.
И превращается больница
в подобье медпропускника.
Чтоб пассажиры без задержки
могли границу пересечь,
потрескивают головешки,
в больничную попавши печь.
Как будто в топке паровозной,
березовые чурбаки
в печи горят зимой морозной,
чтоб не замерзли мужики.
***
Параллельно существую,
чтоб не сосуществовать —
не ходить в одну пивную,
не делить одну кровать.
Пуп земли во тьме кромешной
отыскав с большим трудом,
я готов в пустыне снежной
для себя построить дом.
Много меньше, чем другая,
нагоняет на меня
страха крепость ледяная,
та, что строит ребятня.
***
Кустарь-одиночка, кому по плечу
на свете любая работа,
из тех, что печурку сложить Ильичу
при случае сможет в два счета.
Смотрю, как работает он, и ловлю
себя я на мысли порочной —
завидуя мастеру, я не люблю
в поэзии рифмы неточной.
Всегда обращаю вниманье на цвет,
но прежде всего замечаю,
что тонкий рисунок похож на просвет
на жиденький куст молочая.
***
Сколько б молоком и медом
Русь Святая не текла,
но все хуже с каждым годом
у меня идут дела.
Сад дичает, я дряхлею.
Остается пожалеть,
что, как палый лист, успею
я еще в земле истлеть.
Исключительно противно
дождевых кормить червей,
плюс к тому непродуктивно —
нежной мякотью своей.
***
Детишки шепчутся во тьме.
Ворочаются с боку на бок.
Порой сопутствует зиме
холодноватый запах яблок.
Когда доносится до нас
их дух медвяный из подполья,
вдруг слезы сыплются из глаз,
как в час веселого застолья.
Казалось — жизнь не удалась.
Но разве дружеская шутка
не может, Бога не боясь,
легко лишить тебя рассудка?
***
Гений, руки сложа, не сидит никогда.
Видно, будет Кипренскому стоить
усадить непоседу немало труда.
Но бессмысленно с Пушкиным спорить.
Бесполезно пытаться представить себе,
в чем отличие оригинала,
а в чужой, как в своей, разбираться судьбе
мне покуда пора не настала.
Если краска пожухла, а лак потускнел,
пропадает буквальное сходство.
Между тем, оттенить живописец сумел
здравомыслие и благородство.
***
Хочу, чтоб не виден был мост из окна –
двухгорбый, железнодорожный,
стена заводская была не видна
и не представлялась острожной.
Гудят провода на опорах стальных.
Вдали – за стеклянной горою,
поодаль – отдельно от всех остальных
я дом на отшибе построю.
Тому, кто хоть раз из копытца попьет
в отсутствии водопровода,
становится слышно, как сладко поет,
зовя восвояси, свобода.
***
Лошадь, кусаясь, на девственный снег
кровью плюется рыжей.
Не удивительно, что человек
кличет ее Бесстыжей.
Перелетает у нас на глазах
солнце от дома к дому.
Скрежет железный в настенных часах
слышу я сквозь полудрему.
Мальчик, с постели поднявшись, стоит.
Шагу ступить боится –
так на рассвете ужасно скрипит
каждая половица.
***
Жирный шмель, в цветке сидящий –
точно Всемогущий Бог,
жадно внутрь себя глядящий
в перекрестье рук и ног.
Истина от нас сокрыта.
Но я вижу иногда,
что Земля взаправду свита
наподобие гнезда.
Из тончайших паутинок
крепко белый свет сплетен.
Накрахмаленных простынок
запах резок и силен.
***
Шикарная жизнь не про нас.
И это на правду похоже,
как то, что не радуют глаз
родимые пятна на коже.
Все чаще себя я ловлю
невольно на мысли порочной –
гуденье воды не люблю
под утро в трубе водосточной.
Не нравится мне стук дождя
и стук отворяемой двери,
недобрые люди, хотя
они никакие не звери.
***
Ветер из рук вырывает газету.
Так и осталось загадкой –
уж не чума ли по белому свету
нас поражает украдкой?
То-то мне чудится звон колокольный
над безутешной равниной,
то-то мерещится дух алкогольный
крепкий, как в лавочке винной.
Слышится рокот застольной беседы,
медленно переходящий
в песни по случаю нашей победы,
давешней и преходящей.
***
Что ж еще золотое сеченье,
как ни ангельский нимб в полумгле –
в полутьме золотое свеченье,
чуть заметное нам на земле.
Слабый отблеск заметен не сразу
даже тем, кто глядит в небеса
и на черное солнце ни разу
по-кошачьи не жмурил глаза.
Если запросто может Иуда
римским стражникам выдать Христа,
это значит лишь только – покуда
никого не спасла красота.