Американо-российские отношения
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 11, 2004
Минувшее лето и начало осени стали вехами в эволюции американо-российских отношений: 12 лет назад произошел потерпевший поражение августовский путч против Михаила Горбачева, которым было положено начало последнего этапа, приведшего к дезинтеграции Советского Союза и окончанию холодной войны. Октябрь 1993 года ознаменовался санкционированным Борисом Ельциным подавлением оппозиции в Верховном Совете, в результате чего стало ясно, что переход России к либеральной демократии и рыночной экономике будет гораздо более трудным и проблематичным процессом, чем полагали американские политики. Август 1998 года ознаменовался кризисом российской экономики, приведшим к дефолту по долговым обязательствам, что стало результатом безответственной макроэкономической политики, слабости национальной валюты и “потемкинских” реформ.
Что означают события осени 2003 года для американо-российских отношений? Заложат ли они основу для более активного сотрудничества в борьбе с терроризмом и распространением ядерного оружия, подобно предпринятой в августе того же года совместной российско-американской акции с целью помешать контрабанде российской реактивной ракетной установки в Соединенные Штаты? Помогут ли они утверждению после нападения на штаб-квартиру ООН в Багдаде сотрудничества великих держав в рамках Совета Безопасности ООН, в деле создания мощных, основанных на международном участии сил по поддержанию безопасности и строительству нового Ирака? Или же российско-американские отношения споткнутся о неспособность администрации Буша освободить Россию от торговых ограничений эры холодной войны ввиду давления со стороны внутренних экспортеров американского куриного мяса?
Ответ на этот вопрос таков: сотрудничество между двумя странами будет продолжаться в ключевых областях, относящихся к общим интересам безопасности. Сотрудничество ценно не только тем, что поддерживает конструктивные и сердечные отношения между Соединенными Штатами и Россией, но также тем, что оно укрепляет более широкую глобальную стабильность. В следующем десятилетии российско-американские отношения, вероятно, продемонстрируют модель реалистичной внешней политики, служащей основополагающим интересам безопасности. Отношениям, однако, будет недоставать стратегического партнерства ввиду того, что одного реализма для его поддержания недостаточно. Глобальное стратегическое партнерство может быть построено только на сильном фундаменте общего видения целей и стабильной внутренней поддержки, которой недостает обеим странам.
Россия и Соединенные Штаты могут быть союзниками в лучших традициях дальновидной традиционной дипломатии великих держав, однако реальные ограничения в каждой из стран и несбалансированность их национальной власти могут помешать тому, чтобы их союз способствовал усилению фундамента глобальной безопасности и экономической интеграции в первом десятилетии XXI века. Если бы только стратегическое видение одержало верх, то можно было бы надеяться, что Соединенные Штаты и Россия смогли бы сотрудничать на путях достижения общих интересов безопасности, стабильности и процветания. Между тем, в реальности все происходит иначе.
Возвращение к реализму
Реализм имеет общую притягательность – кто бы хотел быть нереалистичным во внешней политике? – однако как концепция международных отношений его значение особо: в проведении международной политики руководители государств опираются на национальные интересы, облеченные в понятия силы и безопасности. В соответствии с концепцией реализма, лидеры страны не должны заблуждаться относительно роли моральных императивов, движимые тягой к сотрудничеству ради самого сотрудничества, или же подвергаться чрезмерному ограничению со стороны международных институтов… Лидеров не должно вводить в заблуждение представление о том, что политическая или экономическая структура, образованная другими странами – будь то либеральные демократии или страны рыночной экономики, — может существенно отразиться на выборе путей их внешней политики. Следовательно, ответственный лидер не должен основываться во внешней политике на рассуждениях, достаточно ли демократично государство, являющееся его потенциальным союзником или партнером, или нет. Скорее, партнерство становится возможно в том случае, если государства имеют общие интересы или же если политика разрабатывается с учетом их реальных возможностей.
Администрация Буша пришла к власти, четко обозначив концепцию реализма своей внешней политики, в особенности по отношению к России. Она также выступила с критикой администрации Клинтона за чрезмерный акцент на обязательствах в России, связанных с реформированием внутриполитического и внутриэкономического порядка, а также заявила, что будет стремиться к сотрудничеству в точках соприкосновения интересов, но не будет уклоняться от конфронтации с Россией в тех вопросах, где их интересы расходятся, – как, например, по продаже ядерных технологий Ирану. Ранее официальные лица администрации Буша утверждали, что Соединенные Штаты не будут стремиться или придерживаться соглашений о контроле над вооружениями ради одной лишь видимости сотрудничества. Новая администрация заявила, что она выйдет из Договора о противоракетной обороне (1972 г.) в том случае, если не сможет настоять на поправках к нему, которые бы позволили Соединенным Штатам развивать и размещать новые системы с целью обеспечения обороны американской территории. Более важно то, что России суждено было утратить свою преимущественную роль в американской внешней политике сообразно упадку ее мощи, – Россия теперь рассматривалась не как особая держава (irrelevant), но всего лишь как одна из ряда великих держав, не заслуживающая ни постоянного внимания на высшем уровне, ни особого статуса.
С российской стороны, президент Владимир Путин, казалось, строил прагматизм своего внешнеполитического курса на холодной оценке стратегических интересов своего государства. Концепции внешней политики России и доктрина национальной безопасности были переформулированы так, чтобы слабость России представлялась самой большой угрозой, с которой столкнулась страна, и с тем, чтобы сделать поддержку развития энергично развивающейся и успешной экономики главной внешнеполитической задачей. Терроризм вытеснил Соединенные Штаты и НАТО в качестве главной внешнеполитической угрозы безопасности России, что отразило не только глубокую озабоченность России войной в Чечне, но также угрозой со стороны транснациональных криминальных и террористических сетей, зачастую (хотя и не всегда) связанных с исламскими организациями, распространившимися от Центральной Азии и до Кавказа. Даже до терактов 11 сентября внешнеполитическая риторика Путина характеризовалась поразительной степенью самокритичного реализма – со стоицизмом он взирал на проявления слабости своей страны и находил Россию несамодостаточной и уязвимой (wanting and vulnerable).
Разумеется, существовала возможность того, что более жесткий режим Путина, ведущий жестокую войну в Чечне и стремящийся к утверждению своих национальных интересов, столкнувшись с решительным отклонением администрацией Буша приоритета отношений с Россией, сделает шаг назад в российско-американских отношениях. Однако к середине 2001 года отношения казались гораздо лучшими, чем в течение многих лет, заметно прибавляя веса реалистическим установкам. Что касается двух вопросов безопасности, доминировавших на повестке дня, по которым обе страны, казалось, выбрали путь конфронтации – выход США из договора по ПРО, а также планы НАТО по второму раунду расширения, – Путин заявил, что хотя Россия не согласна с американской позицией, тем не менее, она не будет устраивать “истерии” или жертвовать свои отношения с Западом в тщетной попытке поставить заслон политике США.
Вместо этого Путин сделал приоритетом экономическую реформу и интеграцию, ища поддержки США для экономических инвестиций и российского членства в ВТО. Он нашел восприимчивого партнера в лице республиканца, по-деловому настроенного американского президента. Перед лицом нарастающей критики и озабоченности со стороны Европы тем, что американская администрация предпочитает односторонние действия сотрудничеству, последняя также изменила центральные линии своей позиции. Администрация стремилась заручиться согласием России на предпочтительную для Америки политику по вопросам противоракетной обороны. Она вела переговоры о заключении соглашения о стратегических наступательных потенциалах на основе значительного сокращения развертываемых вооружений. Она также пыталась привлечь Россию в особые отношения с НАТО.
Столпы партнерства
Таким образом, реалистическая основа для сосредоточения на общих стратегических национальных интересах была заложена уже до того, как “Аль-Каида” 11 сентября 2001 года нанесла удары по Соединенным Штатам. Это была атака со стороны транснационального терроризма – терроризма, отчасти укрепившегося в евразийских приграничных землях России, представляющего ключевую угрозу для американской безопасности. Этот общий стратегический интерес не был абстракцией для России – “Аль-Каида” базировалась в Афганистане, и режим Талибана, укрывавший ее, рассматривался как угроза для России и новых независимых государств Центральной Азии. Многие члены правительства Путина вступили в оппозицию решению российского президента принять военные базы США в Центральной Азии и поддержать военную миссию США в Афганистане разведкой, а Северный альянс, воюющий с Талибаном, – помощью. Однако мотивы Путина были далеко не альтруистическими. На протяжении 1990-х Россия считала Талибан своей главной угрозой, однако не имела особых успехов в его уничтожении. Поддерживая Соединенные Штаты, Путин достиг значительной стратегической цели, которую Россия не могла достичь сама по себе. Работая совместно с российской разведкой и военными, Соединенные Штаты смогли применить творческую и неожиданно эффективную военную стратегию, которая привела к сравнительно быстрому падению режима Талибана.
Аналогично, прежде общий интерес США и России в обеспечении безопасности, хранении и использовании унаследованного от СССР российского арсенала оружия массового уничтожения (ОМУ) после 11 сентября приобрел новые измерения и актуальность. У России и Соединенных Штатов неожиданно оказалась очень обширная и серьезная общая программа безопасности, с сочетанием вызовов терроризма и ОМУ, которое сенатор Сэм Нанн назвал “катастрофическим терроризмом”.
Наряду с терроризмом и ОМУ, общие стратегические интересы включают и третью опору – экономические проблемы. Россия несомненно считает экономический рост и международную интеграцию необходимыми для национального могущества и безопасности, но каковы стратегические интересы Америки в экономически успешной и интегрированной России? Одно из соображений – то, что ослабленная Россия не могла бы препятствовать (а могла и способствовать) распространению террористических баз и сетей в Евразии, что усиливает опасность распространения ОМУ.
Как отметила Кондолиза Райс, советник по национальной безопасности, немощная, слабая Россия представляет стратегическую угрозу для Америки. В стратегических интересах Америки поддерживать экономическое развитие России так, чтобы правительство могло улучшить жизненный уровень российских граждан, включая занятых в отраслях, имеющих отношение к ОМУ (ВПК. – Прим. пер.), которых отсутствие реальной альтернативы может подталкивать к продаже своих знаний или доступа к военным секретам. В интересах США также позаботиться о создании экономического климата, при котором российское государство могло бы построить соответствующие институты, способствующие безопасности и стабильности в регионе. Однако еще один стратегический экономический интерес обусловлен позицией России как второй нефтедобывающей державы в мире. Будущий производственный потенциал России мог бы поддержать диверсификацию энергетических ресурсов, которая могла бы снизить зависимость Соединенных Штатов и их союзников от нефти Среднего Востока.
На заседании саммита в июне 2003 года в Санкт-Петербурге как Путин, так и президент Джордж Буш охарактеризовали основу стратегического партнерства двух стран с точки зрения “общих интересов” в этих областях. В результате встречи они подписали Московский договор, ограничивающий стратегические ядерные потенциалы каждой из стран до уровня 1700–2200 размещенных боеголовок. Они объявили о планах сотрудничества в исследовании в области ПРО, достигли договоренности об обязательном свертывании северокорейской ядерной программы и заявили, что Иран должен соблюдать свои обязательства в рамках договора о нераспространении ядерного оружия. Оба президента подчеркнули важность российских энергопоставок для поддержания долгосрочных стратегических взаимоотношений. Президент Буш вновь выразил свою приверженность содействию России в ее принятии в члены ВТО, а также в отмене условий поправки Джэксона–Вэника по отношению к России – составной части законодательства холодной войны, отказывающей России в режиме наибольшего благоприятствования в торговле с США. Они согласились, что американо-российские отношения после возражений России против использования Соединенными Штатами вооруженной силы против Ирака и решения действовать без резолюции Совета Безопасности ООН не потерпели какого-либо ущерба. В отличие от германского канцлера Герхарда Шредера, который, казалось, персонализировал оппозицию Джорджу Бушу, и президента Франции Жака Ширака, считавшегося активным лидером оппозиции американской политике в Ираке, сделавшейся предлогом для противостояния гегемонии Америке, Путин воспринимался как политик, выдвигающий законные интересы России в профессиональной манере, чем и “заслужил прощение”.
Реальность и взаимоотношения
Впрочем, внешние проявления могут быть обманчивыми. Пока президенты двух стран объявляют о том, что стратегическая логика партнерства основана на общих интересах, четыре аспекта реальности подрывают американо-российское стратегическое партнерство, сформированное исключительно на основе прагматизма.
Во-первых, несмотря на признание того, что борьба с терроризмом и распространением ОМУ является стратегическими интересами, общими для обеих стран, пока достигнуто мало согласия по существу каждой из проблем и выстраиванию приоритета угроз. Несмотря на то, что администрация Буша признает участие “Аль-Каиды” в войне в Чечне и не выступает с резкой или публичной критикой руководства Путина за продолжающиеся нарушения прав человека, она продолжает проводить различия между международными террористами и чеченскими сепаратистами, приводя в ярость российских чиновников и ограничивая степень возможного сотрудничества обеих стран. Критики в самих Соединенных Штатах полагают, что администрация может игнорировать проблему Чечни лишь до определенных пределов даже в том случае, если эта отсрочка была инициирована Белым домом. Аналогично, российские критики указывают, что упор американцев на проблеме государственных спонсоров терроризма — удобный способ отвлечь внимание от американских союзников — Пакистана и Саудовской Аравии, сконцентрировав его на таких странах, как Иран и Ирак, развивших выгодные коммерческие отношения с Россией.
Соединенные Штаты и Россия также имеют различные приоритеты, когда дело касается таких государств, на которых, по мнению каждого из них, должны быть сосредоточены основные усилия с целью недопущения распространения ядерного оружия. На протяжении 2003 года российская политика в отношении Северной Кореи претерпела подвижки в направлении более тесной поддержки позиции США о том, что следует придерживаться жесткого и единого курса против северокорейских ядерных программ. Однако, придавая большое значение российско-американской договоренности о том, что Иран должен выполнять международные обязательства относительно инспекций своих ядерных установок, Путин все же не всецело согласился с тем, что ключевой проблемой в связи с Ираном является опасность распространения ядерного оружия. Выступая на брифинге для журналистов с президентом Бушем на Санкт-Петербургском саммите, Путин сказал, что Россия стремится к сотрудничеству по Ирану, но также ожидает, что Соединенные Штаты не будут использовать усилия по нераспространению с целью недобросовестной конкуренции на международных рынках за технологии ядерных реакторов.
Без достижения соглашения о первостепенных угрозах терроризма и ОМУ трудно предугадать, в каких областях Соединенные Штаты и Россия могут придать своему стратегическому партнерству такую же эффективность, какую оно имело в борьбе против Талибана. Это достижение, возможно, было кульминацией, нежели моделью для будущего сотрудничества.
Отсюда мы переходим ко второй реалии, которая сдерживает американо-российское партнерство, – несбалансированности военной мощи обеих стран и порождаемому этим недоверию. Российские официальные лица приветствовали военное присутствие США в Центральной Азии и на Кавказе как временное и связанное с определенными контртеррористическими миссиями. Однако они подозревают, что Соединенные Штаты, возможно, намерены обеспечить долгосрочное присутствие с целью ограничения политического и военного влияния России в обоих регионах, и будут считать свои подозрения оправданными в том случае, если американцы закрепятся там надолго. Один сценарий, вызывающий их опасения, связан с давлением США по чеченскому вопросу. Другой сценарий – это активная поддержка правительства в Грузии или того, что придет ему на смену. Третий – военная защита со стороны США строящегося нефтепровода Баку–Тбилиси–Джейхан, который позволит Азербайджану транспортировать нефть, минуя российские трубопроводы. Российская сторона ставит во главу угла потенциал военного присутствия США в регионе, способный подорвать стратегические и коммерческие интересы России средствами политического давления, поддержанного превосходящей военной силой.
Российское правительство также недвусмысленно дало понять, что считает потенциальную передислокацию американских баз из Германии в Польшу противоречащей интересам Москвы. Оно полагает, что данные вероятные шаги означают нарушение обязательств не расширять военные структуры НАТО на Восток, закрепленные как в договоре об объединении Германии 1990 года, так и в “Основополагающем акте Россия–НАТО 1997 года2. Кроме того, оно рассматривает это как возможное нарушение пределов развертывания национальных вооруженных сил, допустимых согласно Договору об обычных вооруженных силах в Европе. Если бы Соединенные Штаты и Россия опирались на общие ценности и взаимопонимание мотиваций друг друга, то дисбаланс силы между ними не стал бы источником недоверия. Но именно здесь реальность вступает в противоречие с реализмом: многие россияне продолжают бояться американской мощи и возмущаться ею, а американцы продолжают рассматривать это негодование как свидетельство слабой воли.
Реальные различия слабости России и американского доминирования в основном и стояли за едва не перешедшим в конфронтацию расхождением позиций по Ираку. У России были явные финансовые интересы, которыми она руководствовалась, стремясь не допустить вторжения США в Ирак в марте 2003 года, однако они обсуждались и ранее, и их можно было бы соблюсти к удовлетворению России посредством заключения после конфликта контрактов об участии в восстановлении Ирака и сделок об энергоресурсах. Солидаризируясь с Францией и Германией в попытке вынудить Соединенные Штаты действовать, опираясь на структуры ООН, Путин откликался на внутреннее давление в России с целью противодействия могуществу США и желал воспользоваться одним из немногих оставшихся у России инструментов великодержавия – постоянным местом в Совете Безопасности ООН и правом вето, которым оно наделяет. Это явствовало из неоднократных призывов Путина к Соединенных Штатам придерживаться международного права и его призыва к “многополярности” как альтернативе американской гегемонии в качестве основы для противостояния вызовам терроризма и угроз распространения ОМУ.
На его призыв откликнулась советник по национальной безопасности К.Райс, которая в своей лондонской речи напомнила слушателям, что многополярность гораздо чаще приводила к конфликтам и что она фактически привела к Первой мировой войне; она заметила, что многополярность – “необходимое зло”, которое более не требуется партнерам, разделяющим общие интересы и ценности. Соединенные Штаты как преобладающая держава, которая может, если пожелает, выбрать путь сотрудничества с придерживающимися сходных позиций партнерами (но когда ей надо – опираться на собственные силы), не желали действовать в рамках международного права в тех случаях, когда подобные ограничения оказываются неподходящими для обеспечения приоритетных целей. Невозможно переоценить значение этой реальности как фактора, сдерживающего проявления искреннего доверия со стороны России стратегическому партнерству с Соединенными Штатами.
Разобраться с бюрократией
Еще более важным для ограничения реализации стратегического партнерства является третья реалия – значимость внутренней политики и бюрократическая инерция. Кажется, оба президента искренне привержены углублению двусторонних отношений, однако это не способствует осуществлению или финансированию программ и не смягчает расхождений в позициях относительно взаимоотношений среди правительств обеих стран. Президенты Буш и Путин могут прекрасно ладить друг с другом на саммитах и договариваться об амбициозном комплексе инициатив, однако самые рациональные и стратегические цели, соответствующие собственным интересам каждой из стран, могут быть подорваны реалиями бюрократии или внутренних интересов, оставляющими эти инициативы без внимания или, что еще хуже, им противодействующими.
Не секрет, что российские военные продолжают считать Соединенные Штаты угрозой для России либо из искреннего убеждения, либо из стремления обезопасить свои интересы или сохранить объем военного бюджета. Пока старшие российские офицеры продолжают считать Америку и НАТО угрозой, они стремятся осуществлять программы наращивания военной мощи, при этом опираясь на поручение гражданского руководства создать “доверие” и основу для совместных операций, но не достигают в итоге ни доверия, ни потенциала для военного сотрудничества. Хорошо известно, что офицеры, участвующие в международных миротворческих миссиях или командировках, как, например, в Косово, по возвращении домой узнают, что их карьере фактически пришел конец. Другие, в чьи задачи входит проводить политику сотрудничества в стратегических взаимоотношениях, едва ли могут всерьез думать об общих террористических угрозах, коль скоро они планируют противостояние надуманной угрозе, представляемой Соединенными Штатами.
По мнению многих, гражданское руководство Госдепартамента США также придерживается более скептического взгляда на общие стратегические интересы, чем Буш, советник по национальной безопасности Райс и госсекретарь Колин Пауэлл. Поскольку российские должностные лица, ведающие вопросами обороны и вооруженных сил, более склонны контактировать с представителями Министерства обороны США (которые, со своей стороны, полагают, что российское присутствие на Кавказе и в Центральной Азии является свидетельством давления России на своих более слабых соседей), у обеих сторон возобладали представления о конкурирующих, нежели общих стратегических интересах друг друга.
Однако ответственность за втягивание потенциального партнерства в пучину политики конфронтации и отказа от сотрудничества лежит не только на бдительных военных – конгресс США также сыграл в этом роль. Президент Буш неоднократно призывал конгресс отменить ограничения, предусмотренные поправкой Джексона–Вэника, на предоставление России постоянного режима наибольшего благоприятствования в торговле. Эта поправка была введена в 1974 году с целью наложить санкции на страны, не допускающие свободу эмиграции. Россия, по заверению правительства США, разрешала свободу эмиграции в течение многих лет, и ей предоставлялась отмена данных санкций, однако конгресс использовал эту санкцию как способ наказать Россию и оказать давление на нее по не связанным с существом поправки вопросам. Эта ситуация является источником препятствий и раздражения в отношениях, которые, предположительно, развиваются по пути стратегического партнерства в сфере энергетики и которые, как подразумевается, способны облегчить принятие России в ВТО.
Протокольным примером внутренних препятствий для реализации жизненных стратегических интересов является осуществление и финансирование программы Совместного сокращения угрозы (ССУ). В результате битв в конгрессе было сокращено финансирование программ, нацеленных на повышение безопасности и свертывание российского потенциала ОМУ. Кроме того, осуществление этой центральной для стратегических взаимоотношений программы было затянуто и ограничено из-за битв среди американских игроков законодательной и исполнительной ветвей власти по вопросу, можно ли поручиться, что Россия исполняет свои обязательства по контролю над вооружениями. В некоторых случаях имеются оправданные опасения относительно приверженности России своим обязательствам, а также деятельности некоторых российских получателей помощи в рамках программы ССУ, которые, быть может, на самом деле даже способствуют распространению ОМУ. В других случаях, однако, процесс был на руку противникам концепции и целей программы ССУ, желавшим затормозить ее реализацию. Российские официальные лица, со своей стороны, настойчиво возводили преграды, не давая доступ американскому личному составу, в чьи обязанности входило следить за расходованием средств и реализацией программ, на том основании, что доступ к этим объектам ограничен нормами секретности.
Четвертая реалия, препятствующая стратегическим отношениям, состоит в том, что общие интересы двух стран, коренятся не только в вопросах стратегической безопасности, но также в коммерческих связях, а эти связи между Соединенными Штатами и Россией очень незначительны. Доля России в общем торговом обороте США составляет менее 1 процента, а доля США в торговле России – менее 5 процентов. Совокупный объем прямых иностранных инвестиций США в Россию составляет только 6 млрд долларов.
В том случае, если российская экономика будет продолжать развиваться высокими темпами и если все больше российских компаний будут принимать международные стандарты бухгалтерии и прозрачности в своем корпоративном управлении, а также если правовая система России будет наделять исковой силой контракты в соответствии с властью закона, число таких контрактов будет безусловно расширяться. Хотя мало вероятно, что российский нефтяной экспорт будет представлять собой предмет стойких коммерческих и экономических интересов для американской частной промышленности или правительства (поскольку нефть продается на международных рынках и редко становится ориентированной на конкретного потребителя, в отличие от природного газа), все же, вероятно, американские энергетические компании будут увеличивать инвестиции и расширять свое присутствие в России. По мере расширения торговых и инвестиционных связей заинтересованность и участие США в этих отношениях также будут расширяться. Американские отношения со стратегическими партнерами, такими, как Германия и Япония, основаны на сочетании интересов безопасности и коммерческих интересов, что обеспечивает поддержку этих отношений с данными странами среди более широкого электората американского общества.
Если говорить коротко, устойчивое стратегическое партнерство между Соединенными Штатами и Россией потребовало бы актуализации национальных интересов, выводящей их за пределы узкой, хотя и существенной и важной, сферы безопасности. Реализм, возможно, и рекомендует создавать стратегическое партнерство, но в повседневной политике реальность ограниченных общих интересов играет более заметную роль.
Испытание реальностью
Реалистическая концепция американо-российских отношений в 21-м веке предусматривает четкое понимание тех областей, где пересекаются интересы стратегической безопасности и экономические устремления двух стран. Без подобной основы нельзя намечать единых целей для партнерства. Реалистический подход также концентрируется на установлении такой структуры взаимоотношений, чтобы она представляла собой нечто более прочное, чем карточный домик, могущий рассыпаться под воздействием первого же кризиса, который стал бы испытанием на прочность приверженности и потенциала сотрудничества.
Однако внешняя политика, отказывающаяся от дальновидного реализма, не будет слишком продуктивной, и маловероятно, чтобы она реагировала на широкий круг вопросов, с которыми сталкиваются государства в современном мире. Такая политика была адекватной в 19-м веке, когда проводилась суверенная внешняя политика, основанная на национальной мощи и интересах, поскольку отношения государств строились преимущественно в военно-политической сфере, а их общества и экономика были не очень интегрированными или взаимодействующими. Бюрократический аппарат, обслуживавший внешнюю политику, был ограниченным и работал над реализацией узкого круга задач, связанных с дипломатией.
В современном мире государства взаимодействуют гораздо более интенсивно на официальном и частном уровнях. Мобильность, технология и интеграция укрепили экономический рост через торговлю, повышение эффективности глобального производства и глобальных инвестиций. Они также создали потенциал транснационального терроризма и глобальную досягаемость средствами современных вооружений (global military reach), превращающие уязвимость и потенциал противостояния ей в глобальную проблему.
Реализм – свободная и стройная концепция, однако российско-американским отношениям еще предстоит воспринять реалии XXI века. За высказыванием многих обозревателей, что российско-американские отношения “сердечные, но неискренние”, подразумевается то, что стороны еще не способны принять вызов реальности.
Среди важнейших из этих реалий американо-российских отношений в будущем десятилетии стоит неспособность внутреннего электората и институтов обеих стран поддерживать всеобъемлющую и единую структуру стратегических целей. Проблема американо-российского партнерства не в недостаточно стратегическом уровне, но в противоборстве внутренних интересов, расхождении внутренних подходов и различиях видения политических и экономических систем. Задача России – создание эффективного демократического государства, которое в политическом плане было бы подотчетно контролю общества, включая средства массовой информации. Россия при этом продолжает нести обязательства по продолжению экономических реформ и по созданию рыночных институтов, которые бы способствовали повышению заинтересованности американского капитала и стимулировали бы приток инвестиций из США.
Со своей стороны Соединенные Штаты могли бы повысить последовательность и подотчетность правительственных агентств, ответственных за реализацию политики президента, однако усилия США в области строительства партнерства должны быть сконцентрированы на другом. Американским лидерам следовало бы перечитать классиков школы реализма, чтобы вспомнить, что один из последовательных выводов, к которому приходили многие авторы – от Фукидида до Киссинджера, – в том, что в итоге державы-гегемоны ждало падение всякий раз, когда им не удавалось создать прочные альянсы (или, выражаясь современным языком, партнерства), основанные на общих стратегических интересах. У сотрудничества, опирающегося на собственные интересы, вероятно, больше шансов на успех, чем у рефлексирующей политики самостоятельного развития. Оно с меньшей вероятностью способно породить среди потенциальных конкурентов страх и ожесточенность, что в течение долгого периода подталкивают их к созданию потенциала самозащиты.
Сегодня Соединенные Штаты в состоянии сделать немногое для изменения дисбаланса силы, создающего неуверенность и озабоченность относительно намерений США, однако они могут сделать больше для формирования основанных на соображениях взаимной выгоды партнерств с целью реализации национальных интересов. Пока Россия накапливает свой демократический и рыночный потенциал для реального партнерства, Америка может строить стратегическое партнерство с Россией как витрину ответственной реалистичной внешней политики, фундаментально основанной на реальностях.
Перевод с английского Константина Челлини
1 Статья опубликована в журнале Current History в октябре 2003 г. Селеста Уолландер – Ph. D (Йельский университет, 1990), специалист по проблемам международной безопасности и внешней политики России. С 1997 г. возглавляла “Программу разработки новых подходов к безопасности России”, финансируемую Фондом Карнеги и Фондом МакАртура, с 2001 г. – директор программ по России и Евразии Центра стратегических и международных исследований США. Автор книги “Смертельные друзья, лучшие враги? Германо-российские отношения после холодной войны” (Корнелл, 1999), редактор книги “Источники внешней политики России после окончания холодной войны” (Весттвью, 1996).
2 Полное название: Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между НАТО и Российской Федерацией. – Прим. пер.