Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 9, 2003
Анализируя драматический опыт российских модернизаций последних трех столетий, оптимисты обычно говорят, что все, что произошло, не катастрофа, могло быть и хуже. Скептики, однако, вопрошают: почему же все-таки Россия, которой якобы была предначертана великая судьба, так и не смогла, в отличие от ныне развитых и ряда быстроразвивающихся государств, создать механизм интенсивного роста, выбиться в число передовых стран. И все это, несмотря на известные успехи в развитии культуры, науки и образования, а также немалые экономические, демографические и социальные жертвы.
Ответ на этот извечный и по-прежнему актуальный вопрос предполагает уточнение и демифологизацию некоторых базисных характеристик российской идентичности, верификацию и реконструкцию важнейших статистико-экономических показателей России, сопоставление их с ключевыми параметрами развития ведущих стран Запада и Востока1. Ниже в тезисной форме изложен ряд соображений, расчетов и выводов автора.
1. В силу ряда неблагоприятных географических, природно-климатических2, а главное – исторических факторов в России сложился в целом замедленный тип социально-экономической эволюции. Общественный строй, сформировавшийся в России в XIII–XVII вв. в обстановке жесткого противостояния Степи3 и Западу (и в ряде своих основных черт сохранившийся в XIX и даже в XX в.), был не феодальным, как это нередко утверждается в ряде учебников и популярных изданий, а азиатским, вотчинным, деспотическим. Государство в конечном счете подмяло под себя общество и церковь, ликвидировало остатки вольности городов (в Северо-Западной Руси), подавило или резко ограничило свободу всех сословий, включая дворян и купцов. На долгие годы в качестве устойчивой доминанты, культурной традиции, институциональной нормы установились самодержавный произвол, односторонние обязанности низов перед верхами, законы “приказного права” и негативного отбора, способствовавшие воспроизводству антиинтеллектуализма и невежества.
Вопреки бытующим представлениям, Россия к концу XVII в. оказалась по индексу развития не между Востоком и Западом. Она была более отсталой, чем крупные страны и Запада, и Востока. В России уровень урожайности зерновых был в среднем вдвое меньше, чем в Западной Европе, и в четыре раза меньше, чем в Китае, Индии, Египте. Уровень урбанизации едва ли достигал 5%, в то время как в крупных странах Востока и Запада он составлял 10–15%. В России грамотность взрослого населения не превышала 2–5%, то есть была вдвое-втрое меньше, чем в Китае, и в четыре-пять раз меньше, чем в странах Западной Европы. По нашим ретроспективным оценкам, подушевой ВВП в России был в полтора-два раза ниже, чем в странах Запада, и в полтора раза меньше, чем в Китае и Индии4.
Импульс, данный петровскими реформами и последовавшими преобразованиями в XVIII–XIX вв. (вплоть до отмены крепостного права), не стоит преувеличивать. Нарастал культурный раскол нации, происходило увеличение несвободы и принудительного труда. Действительные темпы экономического роста России в отмеченный период были существенно ниже показателей, нередко встречающихся в некоторых популярных изданиях и учебниках.
Миф возник потому, что в фокусе внимания исследователей был мануфактурный (“современный”) сектор – он рос в среднем на 3–4% в год. Но даже к концу XVIII в. не превышал, по нашим оценкам, 3–5% ВВП, в то время как остальная часть экономики (традиционный сектор) росла примерно теми же темпами, что и численность российского населения. В России ВВП в расчете на душу населения увеличивался в XVIII в. в лучшем случае на 0,1% в год. Для стран Западной Европы этот показатель был в два-три раза выше.
К 1800 г. Россия по индексу развития (см. табл. 1) уже вдвое-втрое отставала от ведущих стран Запада, при этом она продолжала отставать от Китая. Россия существенно отставала и по уровню урбанизации. В начале XIX в. этот показатель не превышал 5–7%, в то время как в среднем по Западной Европе он составлял 11–13%, в Китае – 7–8%, в Индии – 9–13%, на Ближнем Востоке – 14–16%.
Несмотря на создание Академии наук, Университета и ряда других, в том числе элитных, учебных заведений (школ, лицеев), средний уровень грамотности населения (2–6% среди женщин и 4–8% среди взрослого мужского населения) был, ввиду засилья крепостных порядков, пассивности и придавленности церкви, весьма слабой “буржуазности” городов и невысокого уровня урбанизации, в 8–10 раз ниже, чем в странах Запада, и в 3–5 раз ниже, чем в Японии и Китае.
После осуществления эмансипации крестьян и проведения ряда (в целом ограниченных) буржуазных реформ царская Россия в конце XIX – начале XX в. приступила к индустриализации. Огромную роль играли не только “чисто рыночные силы” (хотя без них, разумеется, ничего бы не состоялось), но и государственные военно-технические заказы, инфраструктурное строительство, переход от политики фритредерства (1860–1881) к системе протекционизма, стимулировавшей интенсивный процесс импортозамещения. Чрезвычайно важное значение имели развитие кредитно-банковской системы и введение в 1897 г. золотого стандарта, а также широкое привлечение иностранного капитала.
Несмотря на слабость национального предпринимательства, отмеченные факторы способствовали росту нормы капиталовложений: она выросла с 9–11% ВВП в 1885–1887 гг. до 14–16% в 1911–1913 гг. (Но достигнутая к 1913 г. норма инвестиций была примерно в полтора раза ниже, чем в США, Германии и Японии.)
В России в конце XIX – начале XX в. существенно выросли государственные затраты на нужды образования и здравоохранения: с 0,6–0,7% ВВП в 1885 г. до 1,5–1,7% в 1910–1913 гг., а общие (учтенные) расходы на образование, здравоохранение и науку достигли к началу Первой мировой войны 1,8–2,0% ВВП (правда, последний показатель был значительно меньше, чем в США – 2,5–2,7% ВВП, Японии – 2,8–3,2% и Германии – 3,1–3,4% ВВП).
По нашим расчетам и оценкам, в 1885–1913 гг. доля человеческого капитала в совокупном (физический и человеческий) капитале в России возросла с 12–15% до 20–25% и стала больше, чем в среднем по странам Востока и Юга (5–9%). Однако в России в 1913 г. этот показатель не был значительно больше, чем в странах Запада на старте их индустриализации (в 1800 г.). К 1913 г. доля человеческого капитала в совокупном капитале развитых стран достигла уже 1/3.
Если в конце XVIII в. всеми видами обучения было охвачено лишь 0,15–0,20% всего населения Российской империи, к концу правления Николая I (1855) 0,6–0,7%, то к 1890 г. этот показатель составил 2,0–2,2%, а к 1913 г. уже 4,7–4,9%. Однако подчеркнем – он оказался в 3–3,5 раза меньше, чем в среднем по странам Запада и Японии (во Франции – 14%, в Германии – 19%, в США – 22%, в Японии – 16%). Индикатор грамотности среди взрослого населения Европейской части Российской империи вырос с 13–15% в середине XIX в. до 21–23% в 1897 г. и примерно 35–38% в 1915 г. Подчеркнем, что таких показателей некоторые протестантские страны Запада достигли еще в XVII в., а ряд других стран Западной Европы – к середине или к концу XVIII в.
По нашим расчетам и оценкам, среднегодовой темп прироста подушевого ВВП в царской России обнаружил определенную тенденцию к ускорению – с 0,10–0,15% в 1860–1870 гг. до 0,7–0,8% в 1870–1885 гг. и 1,4–1,6% в целом за 1885–1913 гг. Это означало, что процесс модернизации, инициированный “сверху”, был в целом поддержан “снизу” – оживлением предпринимательской активности в основных секторах экономики. Однако развитие было весьма несбалансированным (традиционные отрасли существенно отставали от более современных) и неустойчивым (в 1885–1913 гг. коэффициент флуктуации ВВП России достигал 220–240%, что было в полтора-два раза выше, чем в США, Германии и Японии).
Экономический рост в последние десятилетия царской России базировался не только на увеличении совокупных затрат труда и капитала: в 1885–1913 гг. они обеспечили около 3/4 прироста ВВП. При этом вклад совокупной производительности составил около четверти. Но тренд был неровным (см. табл. 2). Среднегодовой темп прироста производительности сократился с 1,2–1,3% в 1885–1900 гг. до 0,3–0,5% в 1900–1913 гг., а его вклад в прирост ВВП – соответственно с 34–37% до 12–13%. Чтобы корректно оценить эти российские показатели, достаточно сказать, что вклад производительности в прирост ВВП в среднем по странам Запада и Японии в конце XIX – начале XX в. был почти вдвое выше (чем в России в 1885–1913 гг.). По вкладу совокупной производительности в прирост ВВП Россия была ближе к периферийно-колониальным странам.
В итоге, несмотря на некоторый прогресс в осуществлении модернизации, Россия так и не смогла начать процесс догоняющего развития по отношению к Западу. К 1913 г. разрыв в подушевом ВВП достиг трех-четырехкратного размера. Индекс человеческого развития составил лишь 1/3 от развитых стран. Судя по данным табл. 1, за 1800–1913 гг. абсолютный разрыв в средней продолжительности (предстоящей) жизни между странами Запада и Россией вырос с 4 (34–30) лет до 16 (50–34) лет. А абсолютный разрыв в числе лет обучения взрослого населения увеличился с 1,9 (2,2–0,3) лет до 5,8 (7,3–1,5) лет.
Чтобы действительно встать на путь догоняющего развития и осуществить радикальный переход к модели современного экономического роста, России было необходимо реализовать серию глубоких буржуазно-демократических, рыночно-ориентированных институциональных реформ, способных активизировать гражданское общество, уменьшить острые социально-экономические диспропорции, создать предпосылки для существенного наращивания не только обычных капиталовложений, но и инвестиций в человеческий капитал, а также резко активизировать инновационный потенциал.
2. Оценка итогов советского экономического роста остается весьма неоднозначной. Российские и зарубежные исследователи в целом сходятся во мнении, что благодаря огромным усилиям и немалым жертвам Советский Союз действительно догнал или почти догнал страны Запада в отдельных областях технико-технологического и военного развития, а также в сфере образования, средней продолжительности жизни и науки (см. табл. 1).
Вместе с тем продолжается дискуссия о темпах, пропорциях и основных факторах роста. Подчеркнем: окончательная оценка макроэкономических итогов советского роста вряд ли вообще возможна, ибо в отсутствие свободного рынка и конкуренции экономический рост и цены на товары и услуги не корректировались платежеспособным спросом. Тем не менее, ряд зарубежных ученых (в т.ч. М.Харрисон и Р.Аллен), получив ныне доступ к ранее закрытым архивным материалам СССР, осуществили определенную корректировку темпов подушевого роста советского ВВП в сторону повышения. Это – новое явление, так как до распада СССР большинство из известных мне ревизий были в сторону понижения. Отмеченная попытка, безусловно, интересная, но, на мой взгляд, базируется не на вполне надежной основе. Упомянутые авторы, скорее всего, переоценили рост военной мощи России в 1930-х и 1950-х гг., используя в качестве важнейшего аппроксиматора показатели роста наиболее современных видов вооружений. Они также завысили темпы роста инвестиций, так как недооценили рост дефлятора капиталовложений. К тому же были выбраны в качестве весов доли соответствующих секторов в национальном доходе в конце периода (например, для 1930-х гг. – 1937 г.), когда они были выше.
Если, однако, воспользоваться процедурой Торнквиста–Дивизиа, т.е. рассчитать цепной индекс производства с ежегодно меняющимися весами (причем средними из двух соседних лет), и внести некоторые поправки в примененные ими аппроксиматоры, то экономический рост СССР будет примерно на 1–2 процентных пункта меньше, чем у Р.Аллена и М.Харрисона: в частности, в 1930-е гг. он не превышал примерно 4–5% в год.
Таким образом, нам не удалось обнаружить “скрытой” динамики советской экономической системы. Несмотря на колоссальные затраты, среднегодовой темп прироста подушевого ВВП в СССР и Советской России вряд ли возрос более чем в полтора раза по сравнению с последними десятилетиями царской России – с 1,5% в 1885–1913 гг. до 2,2–2,4% в 1913–1990 гг. Советский “рекорд” не был уникален, его превзошли Япония и Тайвань (3,3–3,5%), а также Южная Корея, Италия, Норвегия, Португалия, Турция, Иран, Венесуэла, Бразилия, Швеция, Греция (2,4–2,9%).
Суммарная доля валовых инвестиций и военных расходов в советском ВВП, вероятно, утроилась в 1913–1990 гг. – с 18–20% до 50–60%. В результате по структуре своего совокупного капитала СССР к концу 1980-х гг. оказался ближе к развивающимся странам, чем к развитым, в которых объем аккумулированных инвестиций в человеческий капитал в полтора-два раза превышал размеры основного капитала (в СССР, наоборот, несмотря на все разговоры о человеческом факторе, накопленные инвестиции в человеческий капитал составляли едва ли 1/3 стоимости производственных фондов).
Недовложения в человека, отсутствие реальных экономических стимулов, милитаризация экономики привели к каскадному падению темпов роста ВВП и совокупной факторной производительности (СФП; по уточненным расчетам, ее динамика стала отрицательной с середины 1970-х гг.). Вклад СФП в прирост ВВП в целом за 1928–1990 гг. (около 1/5) оказался не только меньше, чем в целом по развитым и развивающимся странам, но и меньше, чем в среднем по царской России в последние три десятилетия ее развития, когда она вступила на путь современного экономического роста.
В результате цели догоняющего (и тем более перегоняющего) развития, которые были провозглашены в СССР, не были реализованы. Разрыв между СССР/Россией и развитыми странами по критерию подушевого ВВП в целом не изменился в 1913–1990 гг., оставаясь на уровне 29–31%. А с 1970-х гг. обозначилось реальное отставание практически по всем направлениям, включая важнейшие характеристики человеческого фактора.
Можно, однако, усилить этот вывод, если сравнить соответствующие показатели ВВП за вычетом инвестиций и военных расходов, то есть, по сути дела, по индикатору подушевого потребления. Получается, что, во-первых, в 1913–1990 гг. подушевой рост этого агрегата составил лишь 1,5% в год и был ниже, чем во многих десятках стран; во-вторых, он едва ли утроился за 77 лет. В-третьих, по индикатору подушевого потребления разрыв между Россией/СССР и ныне развитыми странами увеличился в полтора-два раза – с 28–30% в 1913 г. до 16–18% в 1990 г.
3. По данным официальной статистики и многочисленным научным публикациям, экономическая и социальная результативность постреформенной России оказалась в целом, мягко говоря, низкой. Однако итоговая оценка, пожалуй, не столь однозначна и может быть существенно скорректирована. По нашим расчетам, она – и это парадоксально – и занижена и завышена одновременно.
Рассчитав “цепной индекс” производства Торнквиста–Дивизиа (с ежегодно меняющейся базой) и применив расширенный вариант производственной функции Р.Солоу, нам удалось установить (см. табл. 2): 1) масштаб падения производства ВВП был существенно меньше. Это связано с тем, что расширилась сфера услуг, где сокращение выпуска было намного меньше. Огромными темпами возрастал чистый экспорт товаров и услуг (отражавший отчасти масштабы вывоза капитала из страны). В отличие от резкого падения показателей инвестиционной активности, уменьшение агрегата “семейного потребления”, скорректированного на размеры недоучтенного производства и потребления, оказалось сравнительно небольшим – в 1991–1998 гг. не более 1,4% в год. Иными словами, кумулятивное падение ВВП в 1991–1998 гг. было примерно в полтора-два раза меньше, чем это обычно принято считать. 2) В настоящее время Россия вплотную приблизилась к отметке подушевого уровня ВВП 1990 г. Это означает, что российский народ, что бы про него ни говорили, в целом достаточно адаптивен и рационален, хотя, конечно, социальная, демографическая и финансовая цена реформ оказалась чрезмерной.
В то же время государство, масштабы вовлечения которого в производство и ряд других сфер многие реформаторы стремились сократить, не выполняло системо-, институтообразующие и иные функции, без которых нормальное капиталистическое общество в современных условиях не может функционировать.
3) Либерализация и приватизация, при всех перекосах и недостатках, в целом значительно увеличили гибкость и мобильность основных факторов производства, стимулировали возникновение и распространение трудо-капиталосберегающих процессов и производств. Результаты расчетов, проведенные в инвариантном формате (в табл. 2 представлен усредненный вариант), показывают, что в 1991–1998 гг., вопреки ряду опубликованных материалов у нас и за рубежом, совокупная факторная производительность (СФП, скорее всего, не сократилась: в 1991–1998 гг. падение совокупных затрат (труда и капитала) было более “крутым” (на 27–33%), чем снижение уровня ВВП (на 20–25%), и поэтому СФП, возможно, росла примерно на 0,5–1,0% в год.
К сожалению, ситуация, сложившаяся после дефолта 1998 г., оказалась не менее противоречивой. После резкой девальвации рубля, вызвавшей усиление конкурентоспособности российского экспорта и стимулировавшей процесс импортозамещения в отечественной экономике, а также роста нефтяных цен российская экономика начала расти. Рост зависит не только от экспортных поступлений, во многом он определяется внутренним спросом. Определенную роль сыграли более внятная экономическая политика, снижение налогов, повышение степени загруженности мощностей и возобновление роста инвестиций.
Сравнительно высокие, хотя и снижающиеся, темпы экономического роста в 1999–2002 гг. (в среднем 5–6% в год) во многом базируются на сравнительно низком технологическом уровне. Расчеты показывают, что они почти полностью определяются ростом затрат капитала и труда с минимальным вкладом эффективности (СФП) – не более 5–7% прироста ВВП.
Чтобы оценить точнее достигнутый Россией к настоящему времени уровень равзвития в дополнение к обычному индексу развития (ОИР), был рассчитан также модифицированный индекс развития (МИР), фиксирующий два важнейших ингредиента современного развития – институциональный фактор и степень развития/распространения современных коммуникаций (см. табл. 3).
В соответствии с ОИР, Россия в 2001 г. занимала срединное положение (50% от уровня США). Однако по индексу институционального развития (учитывающему эффективность государственных услуг, политическую нестабильность, соблюдение законов, уровень распространения коррупции и т.п.) Россия, как выясняется, достигла только 24% от уровня США (для сравнения: в Индии – 52%, в Китае – 44%). Российский показатель был вдвое меньше среднемирового, страна по этому индикатору находилась в верхнем эшелоне не средне-, а менее развитых стран.
По индексу распространения обычных коммуникаций (индекс Е) – радио, телевизоров, обычных телефонов – Россия (31% от США) вдвое-втрое отставала от ныне развитых стран, что примерно соответствовало странам со средним уровнем развития. Но по индексу F (степень распространения новейших видов коммуникаций – мобильных телефонов, компьютеров, интенсивность использования Интернета) Россия (2,8% от США) опережала густонаселенные и сравнительно бедные страны (0,2%), но в два-три раза отставала от стран со средними доходами (в группу которых она и входит) и в 4–5 раз уступала среднемировому показателю.
Разумеется, информационные технологии развиваются и распространяются в России, но сравнительно медленно. Если в развитых странах доля информационного сектора составляет 6–12% их ВВП, то в России этот показатель не превышает 0,6% учтенного ВВП. Доля России в мировом производстве высокотехнологичной и научной продукции не превышает 0,3%. Это намного меньше, чем ее доля в численности мирового населения (2,4%), мирового ВВП (2,6–2,8%), глобального объема инвестиций и торговли (1,2–1,4%).
В соответствии с модифицированным индексом развития (см. табл. 3) Россия составляет 28% от уровня США, что почти вдвое меньше, чем по ОИР (50% США). Имея в целом неплохие показатели по уровню человеческого капитала (60% от США при среднем уровне доходов, не превышающем четверть от американского показателя, а по зарплате 1/10–1/20 от уровня США), Россия имеет определенные конкурентные преимущества по отношению к развитым и ряду развивающихся стран. Однако это преимущество можно реализовать, если в стране развернется массовый выпуск высокотехнологичной продукции. Этот вектор развития весьма перспективен, но, как известно, мешает “голландская болезнь” (по инерции, добывать и экспортировать углеводородное сырье в краткосрочном плане может быть и легче, и выгоднее), а также, что отчасти связано с этой “болезнью”, сравнительно медленный прогресс в формировании новых рыночно-ориентированных институтов.
Заключение
1. Как известно, не боги горшки обжигают. Шансы для создания механизма интенсивного роста на базе формирования и совершенствования конкурентно-контрактных отношений возможны во многих странах, если дееспособному государству, опирающемуся на активное общество, удается преодолеть сопротивление консервативных институтов, устранить коалицию рентостремительных социальных сил (как среди привилегированной, так и бедной части населения – М.Ольсон) и, наоборот, создать и всячески поддерживать атмосферу прибыль-ориентированной созидательной конкуренции.
2. Как показывает исторический опыт, проблемы становления современного (интенсивного) экономического роста в России осложнялись (в определенной мере) не совсем удобным географическим фактором (удаленностью от морских коммуникаций, суровостью природных условий), перманентной вовлеченностью в военные конфликты или подготовкой к ним. Но главное, как представляется, Россия весьма часто была зарегулирована, временами недорегулируема, но почти всегда плохо управляема. Государство, опираясь на пассивное население, запаздывало с проведением рыночных реформ (либо, как при советской власти, в интересах беднейшего населения, а также бюрократии проводило антирыночную планово-распределительную политику). Временами государство (чиновничество) проявляло немалую энергию и силу в борьбе с диссидентами, но было мало активно (не заинтересовано) в создании “адамсмитовских” условий нормального буржуазного развития, состоящих в обеспечении правового порядка, легкого налогового бремени, поддержании и развитии современных коммуникаций, экономической и социальной инфраструктуры, проведении ответственной и предсказуемой политики.
Без обеспечения правового порядка и при сохранении низкого уровня ответственности государства перед обществом – а эти черты были и остаются весьма характерными для России – рентостремительная, а не прибыль-ориентированная активность и пагубная неопределенность будут продолжать тормозить процесс капиталообразования, создания изобретений и внедрения инноваций, стимулировать отток финансового и человеческого капитала. По нашим расчетам, отток человеческого капитала (эквивалентный примерно 5–7% российскоого ВВП в год в 1990-е гг.), вероятно, превышал огромный по масштабам – в условиях переходного периода – отток финансового капитала (примерно 2–4% ВВП). Правда, с учетом выплат по обслуживанию внешнего долга (1,5–2% учтенного ВВП) последний источник оттока капитала также чрезвычайно весом.
3. Для преодоления растущего технологического и экономического отставания России и перехода к современному (интенсивному) росту необходимо не ослабление, а усиление рыночно-ориентированного государства, нацеленного на развитие (developmental state), которое себя неплохо показало и в ныне развитых странах на разных (особенно кризисных) этапах развития, и в НИС. Форсированный переход этих стран к экономике, основанной на знаниях и новейших технологиях, – как это сейчас становится все более ясно – был невозможен без длительного, рационально-прагматического государственного интервенционизма в интересах резкого усиления национальной конкурентоспособности в обстановке стремительно набирающей обороты глобализации и развернувшейся информационной революции.
Таблица 1
Динамика индекса развития1 в крупных странах Востока, Запада и России в 1800–2001 гг.
Примечания: 1. Индекс развития (Dij) рассчитан как среднее геометрическое невзвешенное трех относительных индексов: D ij = { (Aij/Ax)*(Bij/Bx)*(Cij/Cx)}1/3 , где Aij – подушевой ВВП в паритетах покупательной способности валют (международные доллары 2001 г.); Bij – средняя продолжительность предстоящей жизни; Cij – среднее число лет обучения взрослого населения – соответственно для каждой (i) страны и каждого (j) года. Ax, Bx и Cx – аналогичные средние показатели по США за 2001 г. 2. Соответствующие цифры для Российской империи/бывшего СССР.
Рассчитано и составлено по: A.Maddison, 2001. The World Economy. A Millennial Perspective, Paris, OECD. P. 264; В.Мельянцев, 1996. Восток и Запад во втором тысячелетии. С.145, 202; он же, 1996, Россия, крупные страны Востока и Запада: контуры долговременного экономического развития, в: “Россия и окружающий мир: контуры развития”. М., Издательский центр ИСАА при МГУ. С.144; World Bank. World Development Indicators, 2002. Washington, D.C.; World Bank. World Development Report, 2002.
Таблица 2
Темпы и факторы экономического роста
в Российской империи, СССР
и современной России, %
Примечания: 1. Динамика отработанных человеко-часов учтена в 1950–2002 гг. 2. По имеющимся расчетам и оценкам, средние показатели эластичности изменения ВВП по рабочей силе и основному капиталу составили в 1885–1913 гг. соответственно 0,6 и 0,4; в 1928–1940 и 1950–1990 гг. – 0,7 и 0,3 и в 1990–2002 гг. – 0,65 и 0,35. 3. Наш расчет по официальным данным. 4. ВВП рассчитан методом Дивизиа по “цепному” индексу. Динамика затрат капитала скорректирована с учетом его обесценения, изменения коэффициента использования мощностей. В динамику затрат труда внесены поправки на изменение качества (оценено по индексу числа лет обучения взрослого населения).
Источники: Three Centuries of Russia’s Endeavors to Surpass the East and to Catch Up with the West: Trends, Factors, and Consequences. Working paper. The Havighurst Colloquium in Russian and Post-Soviet Studies. Miami University, Oxford, Ohio, March 2002. (Available at http://casnov1.cas.muohio.edu/havighurstcenter/ papers/THREE%20CENTURIES%20OF%RUSSIA%27%S%20ENDEAVORS.pdf). P.47, 49; Россия в цифрах, 2000–2002. Москва. World Bank. Global Economic Prospects, 2003. Washington, 2002.
Таблица 3
Модифицированный индекс развития,
H, 2001 г.
1. (Обычный) индекс развития, Dij (см. табл. 1). 2. Iij – индекс качества институтов, рассчитанный как среднее арифметическое из 6 компонентов (см. исходные данные Д.Кауфмана, А.Крэя и П.Зойдо-Лобатон), включающих индикаторы политической стабильности, степени соблюдения законности, эффективности государства, качества регулирования, контроля за коррупцией, подотчетности государства обществу. 3. Eij – среднее невзвешенное относительных индексов распространения обычных средств коммуникаций (радиоприемники, телевизоры, немобильные телефоны). 4. Fij – среднее невзвешенное относительных индексов распространения новейших коммуникационных и информационно-вычислительных средств (мобильных телефонов, персональных компьютеров, подключений к Интернету). 5. Gij = (Eij/Ex)1/3 *(Fij/Fx)2/3 6. Hij = {(Aij/Ax)*(Bij/Bx)*(Cij/Cx)*(Iij/Ix)* (Gij/Gx) }1/5 7. Ax … Gx – соответствующие показатели по США.
Источник: рассчитано по данным табл. 1; Kaufmann D., Kraay A. Zoido-Lobaton, P., 2002, Governance Matters II: Updated Indicators for 2000/01. Washington. P.19–24 (http://econ.worldbank.org/ files/11783_wps2772.pdf.); World Bank. World Development Indicators, 2000–2002. Washington, D.C.; UNDP. Human Development Report, 2000–2002. N.Y.
*XVIII – начало XXI в.1 Эта работа частично базируется на материалах одной из публикаций автора – “Three Centuries of Russia’s Endeavors to Surpass the East and to Catch Up with the West: Trends, Factors, and Consequences” – available at http://casnov1.cas.muohio.edu/havighurstcenter/papers/THREE%20.
2 Обладая рядом важных природных ресурсов (обширные земли, недра, леса, пушнина и т.п.), Россия, как известно, во многом обделена другими, не менее важными ресурсами. Это — приполярная страна, расположенная в зоне рискованного земледелия, со сравнительно ограниченным вегетационным периодом и соответственно низкими естественными преимуществами для ведения эффективного сельского хозяйства. К тому же лишенная широкого доступа к морским, т.е. наиболее дешевым видам транспортных коммуникаций (см.: Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М.: Росспэн, 1998).
3 По имеющимся расчетам, с 800 по 1237 г. вторжение кочевников на русские земли происходило в среднем один раз в четыре года. В следующие два столетия набеги и опустошения совершались почти каждый год.
4 Если учесть, что в России, ввиду ее суровых природных условий, удельные расходы на отопление, обогрев зданий, теплую одежду и т.п. выше, реальное отставание России по показателю среднедушевого “чистого” дохода было больше.