Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 9, 2003
1. Великие реформы и их значение в процессе становления гражданского общества
Современный научный анализ мирового исторического процесса стремится к выявлению таких исторических ситуаций, которые выражают глобальные тенденции развития и в то же время позволяют проследить их проявление в различных хронологических, географических, социально-политических рамках. Главным предметом размышлений современных историков, политологов, граждан различных стран и регионов в настоящее время является вопрос о том, в какой мере классические (западные) модели перехода от абсолютистских режимов к гражданскому обществу, ценностям правового государства объясняют существо противоречивых социальных процессов, происходящих в мире – в Восточной Европе, Азии и других регионах (1). Центральное место принадлежит проблеме становления современной демократии, и прежде всего соотношения старого (авторитарного, абсолютистского) порядка и перехода к новому. Иначе говоря, это классическая для политической мысли проблема – соотношение старого порядка и революции (2).
Развитие мирового исторического процесса нового и новейшего времени показало, что альтернативы переходу от сословно-иерархического авторитарного режима к бессословному гражданскому обществу, по существу, нет. Проблема состоит в другом: как реализуется такой переход, в какой мере его последствия предсказуемы, каковы должны быть действия общества и государства в подобных условиях.
Возможен ли эволюционный путь реформ, постепенно расширяющих социальное равенство, в сочетании с гарантиями политических свобод и прав личности? В России ХХ в., где крепостнические отношения привели к длительному социальному конфликту общества и государства, таилась постоянная угроза социального взрыва. Это было очевидно даже представителям власти. Позитивный и негативный опыт эволюционного развития и постепенного перехода к становлению гражданского общества в России XIX в. чрезвычайно информативен и имеет непреходящее значение для решения современных проблем. Его изучение, по существу, лишь начато. Необходим системный подход, т.е. изучение страны как целостной системы: каковы типы связей данного сложного объекта, механизмы, обеспечивающие функционирование системы, соотношение ее частей с внешними (по отношению к ней) социальными феноменами (3).
Для рассмотрения истории той или иной страны в контексте мирового исторического процесса, во-первых, необходимо проследить историю ее развития в длительных хронологических рамках. Это позволяет выявить постоянно действующие факторы, остающиеся стабильными в ходе всех изменений. Для описания культурно-исторических и политических явлений, характерных для различных обществ на разных этапах их развития, историческая наука и социология используют, в частности, такие понятия, как общества закрытые и открытые. Они различаются по способам их взаимоотношения с обстоятельствами внешней среды: в одном случае они характеризуются относительной гибкостью, критичностью самовосприятия, готовностью к изменению; в другом – ориентированностью на самоизоляцию от внешнего воздействия, стремлением к стабилизации сложившейся реальности.
Во-вторых, изучаемое явление (страна, государство, общество) должно быть рассмотрено с точки зрения социальной статики (как функционирует система в данный момент) и социальной динамики (что изменяется в ходе исторического развития, как меняются одни характеристики и остаются неизменными другие). Становится возможным выстраивать объясняющие гипотезы, размышлять, сопоставлять и, следовательно, получать новую информацию по тем вопросам, которые интересуют общество сегодня.
***
При таком подходе основное внимание сосредоточено на логике политико-правового развития Российской империи при переходе от традиционного крепостного строя к гражданскому обществу. В качестве главного события на этом пути выступает Великая реформа 1861 г., обозначившая начало процесса перехода страны к гражданскому обществу. В соответствии с этим необходим углубленный анализ таких вопросов, как социальная структура и правовой статус основных слоев общества (крестьяне, дворянство, городское население, интеллигенция), в котором в XIX, а особенно ХХ в. происходят коренные изменения. Предметом внимания становятся смена в ходе реформ правовых оснований общества и государственных институтов, особенности сословного строя накануне отмены крепостного права, роль государства и либеральной бюрократии в разработке стратегии реформ и создании механизмов их проведения, правовые основания крестьянской реформы. Особенно важны характерные изменения, связанные с формированием основ гражданского общества, – судебная и военная реформы, преобразования в системе образования, земская реформа и земские учреждения. Актуальной задачей является анализ проектов политических реформ, конституционных проектов и их соотношения с европейским законодательством (4). Данный подход в целом позволяет лучше осмыслить роль России в мировом историческом процессе.
Можно говорить о проекте демократических реформ в узком смысле (как документе, имеющем ряд формальных признаков всякого проекта). Но возможна другая (более широкая) трактовка. В современном обществознании и философии расширительная интерпретация данного понятия связана с его пониманием как проекции настоящего в будущее, сознательным конструированием представления о будущем. Это представление может быть неоднозначным у разных исследователей и зависит от того, какие элементы или процессы существующей реальности они считают наиболее значимыми, а также от того, как они понимают возможность их экстраполяции в будущее. Следствием становятся различные (и даже противоположные) прогнозы перспективных ситуаций, обусловленные как различным видением одних и тех же компонентов окружающей реальности, так и выявлением разных ее компонентов. В данном контексте можно говорить о проекте в широком смысле и попытаться реконструировать (с современных позиций) его оригинальные черты.
Реальный общественный запрос привел к созданию специальной технологии таких реформ, которая должна быть признана принципиальным научным достижением. Важность и оригинальность этой технологии заключалась прежде всего в отказе от абстрактного и чисто рационалистического подхода к нововведениям (в стиле французского Просвещения), точнее – переосмыслению таких понятий, как “рациональность” и “эффективность”, применительно к традиционалистским структурам. Другой характеристикой данной технологии становилось признание разрыва правовых форм (более консервативных по определению) и социального содержания, открывавшее возможность управления этим содержанием без изменения форм. Третьей – разделение социального и технологического (или инструментального) компонентов в развитии аграрной экономики.
Для монографической разработки проектов демократических социальных реформ в России (а впоследствии – во всех традиционных аграрных обществах) принципиальное значение имеет источниковедческий и проблемно-исторический анализ цикла програмных документов К.Д.Кавелина в широком контексте общественной и политической мысли эпохи Великих реформ.
К.Д.Кавелин являлся ведущим теоретиком реформ в канун их проведения, создавшим проект их осуществления. Понятие “проект” мы используем здесь и далее как в узком, так и широком смысле, то есть и как документ с изложением программы реформ, и как концепцию реформ (как план их осуществления и определение способов реализации). Данный проект представлен в целом ряде документов Кавелина, важнейшими из которых следует признать его Записку “Об освобождении крестьян в России” (1855), а также “Мысли об уничтожении крепостного состояния в России” (1857), “Мнения о лучшем способе разработки вопроса об освобождении крестьян” (1857), ряд сопутствующих им проблемных статей (5). Во-вторых, Кавелин должен быть признан (вопреки устоявшемуся мнению) одним из виднейших практиков крестьянской реформы.
Важность проектов Кавелина для целостного понимания аграрного вопроса в России вступает в противоречие с историографической судьбой его научного наследия. В дореволюционной историографии Крестьянской реформы его “Записка” рассматривалась в основном с чисто прагматических позиций – как собрание конкретных предложений по решению крестьянской проблемы, понимаемой при этом прежде всего с точки зрения ее экономического и административного содержания. Политическая актуальность проблематики аграрных реформ в период первой русской революции и последующих Столыпинских реформ затрудняла академический анализ проектов Кавелина, которые воспринимались как достаточно консервативные по отношению к новым задачам (6). В целом можно констатировать недостаточное внимание к проекту Кавелина, отсутствие его систематического изучения, а в определенном смысле упрощение и искажение его концепции. Данное исследование предпринято для исправления этой историографической ситуации. С этой целью нами проанализирован значительный массив как опубликованных источников (публикации проектов Кавелина и его сочинений, стенограммы и проекты Редакционных комиссий, материалы научных дискуссий), так и неопубликованных (прежде всего архив Кавелина в ОР РГБ и документы архивных фондов РГАЛИ и ГАРФ различных общественных деятелей, в которых сохранилась переписка Кавелина или отражены его взгляды) (7).
Мы исходим из того, что проект Кавелина представляет собой, безусловно, результат правового и политологического (в современном смысле) исследования, являясь концентрированным выражением философского мировоззрения и целостной концепции русского исторического процесса. В то же время (в отличие от многих других проектов) его автор не ограничивается чисто теоретическим решением, но предлагает очень четкую технологию его реализации.
2. Проект и его реализация
В целом анализ фактических обстоятельств создания проекта Кавелина позволяет сделать вывод о том, что он нашел в условиях общественного подъема эпохи реформ новую социальную нишу, лучше всего интерпретируемую современным французским понятием интеллектуалов – специфического социального слоя, стоящего между обществом и властью, задачей которого является формулирование перспективных задач общественного развития. Эта позиция была совершенно новой для русского общества середины XIX в., поскольку интеллигенция находилась, как правило, в жесткой оппозиции самодержавию, а традиционная бюрократия, напротив, не стремилась выразить своей деятельностью общественные интересы. Это порождало исключительно острое взаимное отчуждение интеллигенции и бюрократии, компромисс между которыми в интересах гражданского общества и предлагал Кавелин.
Крепостное право рассматривается Кавелиным как важнейший правовой, политический и социальный институт Российской империи. Этот институт составляет “основу нашей общественной и гражданской жизни”, “гордиев узел, к которому сходятся все наши общественные язвы”. Он является сердцевиной всего механизма государственного управления и, следовательно, определяет ситуацию во всех других сферах общественных отношений. Отказ от него будет означать коренную реформу всей системы государственного управления и права – распространение просвещения на низшие классы, преобразования в гражданском и уголовном праве, судоустройстве и судопроизводстве, податной системе, рекрутской системе, введение разумной паспортной системы, организация межевого дела, пересмотр лесного законодательства и хозяйственных установлений. Уже сама иерархия этих реформ (приводимая нами в порядке, обратном тому, который принят Кавелиным) говорит о направлениях возможных изменений в связи с отменой крепостного права.
Центральный вопрос реформ – условия освобождения крестьян – вызвал острые разногласия и появление альтернативных проектов. Об интенсивности дебатов говорит уже число проектов – около 400. Они сосредоточились в Архиве Главного Комитета по крестьянскому делу (124 наименования) и в текущем архиве председателей редакционных комиссий – Я.И.Ростовцева и В.Н.Панина (266 наименований) (8).
В этих проектах выдвигались три основные концепции: 1) личное освобождение крестьян без земли (вариант, влекущий быстрое экономическое расслоение и острые социальные конфликты); 2) освобождение крестьян с параллельной организацией их перемещения на новые государственные земли за счет казны (вариант, затруднительный с финансовой и административно-полицейской точек зрения); 3) освобождение крестьян с землей, включая помещичьи земли с предоставлением владельцам равноценного возмещения (вариант, не реализуемый единовременно с финансовой точки зрения). Эти три модели возникали затем периодически в разных проектах аграрных реформ, однако в чистом виде не были реализованы на практике.
Суммируя сравнительный анализ, можно констатировать: проект Кавелина предсказал будущие решения редакционных комиссий с очень высокой степенью точности (редкой, если вообще не уникальной, для реформ такого масштаба).
3. Существо конфликта
Свою практическую задачу Кавелин видел, в частности, в преодолении ряда устойчивых предрассудков, которые традиционно господствовали в российской политической элите. Поэтому сформулированные им положения звучат очень современно.
Первый стереотип, который опровергает Кавелин, – связь крепостного права с сохранением сильного в военном отношении государства. Ключевое значение для переосмысления данного вопроса имели организация податного обложения и устройство военной повинности. Выход из ситуации усматривается в радикальной реформе армии – “совершенном изменении гражданского положения солдата”, который должен “из казенного крепостного в течение почти всей жизни” стать “подданным и гражданином, обязанным перед государством лишь несколькими годами военной службы”.
Второй стереотип – связь крепостного права с экономическим и политическим положением дворянства (с гарантированными поставками хлеба помещиками на рынки и социальным статусом аристократии). Кавелин выдвигает либеральный аргумент в стиле современных рыночников – свободный труд как минимум вдвое эффективнее барщинного. “Труд обязательный, без вознаграждения или с самым ничтожным вознаграждением и при том не добровольно избранный по наклонности, а по принуждению – вот существо крепостного права в экономическом отношении. Сколько от этого пропадает без пользы сил, погибает и замирает способностей и талантов!”
Третий стереотип – связь крепостного права (помещичьей власти) с существованием неограниченной монархической власти в России. Это самый серьезный аргумент, поскольку он выражает специфику организации деспотического (или патримониального) государства, где государственная власть выступает верховным собственником земли (вотчинная монархия). Кавелин отстраняет этот аргумент тем, что отказывается видеть эту модель государства в России. Он отстаивает такую систему, при которой имеет место разделение государственного и частного права, государственной и вотчинной собственности, владельца и чиновника. Он рассматривает самодержавие как автономную силу, стоящую над всеми сословиями, в том числе над помещиками, российского императора не считает возможным именовать как вотчинника – хозяином. Власть русского императора, подчеркивает он, “неизмеримо выше всех вообще сословных интересов и до тех пор останется незыблемою и недосягаемою, пока не унизит себя сама исключительным, пристрастным предпочтением польз одного класса выгодам и преимуществам всех прочих”. Это, возможно, самый спорный аргумент из всех, однако он выражал цель либеральных реформ – создание правового государства.
Эти три стереотипа и аргументы против них отражают существо конфликта. Они многократно повторялись в России в ходе дискуссий по аграрному вопросу. В настоящее время они (конечно, в сильно измененной терминологии) также присутствуют в дискуссиях о земельном законодательстве.
Реформа – необходима, а промедление с ней угрожает социальными потрясениями. “Малодушная мысль apres nous le deluge не может быть девизом правительства: как кормчий, оно должно видеть впереди, выбирая и расчитывая свои меры не по одной настоящей минуте, но и по ближайшему будущему времени”. Отмена крепостного права – объективная задача государственной власти, осознающей, что “мысль об упразднении этого права не есть одна лишь мечта праздного ума, воспитанного на иностранных книгах и на пустых возгласах, но, что, напротив того, она вытекает из действительных существенных потребностей России” (9). Из этого вытекает вывод о возможности двух стратегий – революции и реформы.
4. Власть и собственность
Общая концепция социальных преобразований (являвшаяся результатом всей научной мысли эпохи реформ) стала возможной в результате осмысления русской и западной мыслью содержания социального конфликта и направлений его разрешения (10). Вклад Кавелина в решение этих проблем целесообразно реконструировать по центральным вопросам дискуссии – власть и собственность; реформирование правовой системы (прежде всего гражданского или частного права); интерпретация общины как формы организации поземельных отношений переходного периода. Ответ на эти вопросы в сжатом виде был предложен уже в “Записке” 1855 г., однако их исследование продолжалось непосредственно в период реформы 1861 г., а также в последующий период вплоть до 80-х гг. XIX в.
Исходя из этого, основным направлением теоретических исследований становилось переосмысление отношения абстрактных философских конструкций и структуры социальных изменений, реформирование с этих позиций изучения и преподавания истории философии, этики, энциклопедии социальных наук. Центральное место в этой общирной программе пересмотра философских доктрин и реформирования социальных наук отводилось социальной истории. “Теперь я, – отмечал он, – принялся (но без надежды довести до конца) за большую работу: представить, в крупных чертах, развитие общественности и государственности, от быта первобытных дикарей до нашего времени”. Доминирующим мотивом при этом становилось отыскание некоторых социологических констант, связанных с “поступательным движением всего человеческого рода”.
В целом это была программа позитивистского переосмысления общественного развития, реализация которой предполагала широкое использование сравнительного исторического метода, обращение к экономической и социальной истории разных стран, использование методов этнографии и антропологии, с целью выявления структур и институтов, остающихся стабильными в условиях ломки привычного традиционного социального уклада. Именно с этим связано обращение к историко-правовому изучению отношений поземельной собственности как основной категории общества разных эпох. Отличие данного подхода от традиционного состояло в использовании результатов правовых исследований для социологических обобщений. Данный подход к праву как норме, за которой можно проследить определенные социальные отношения, прослеживается особенно в трудах Кавелина по гражданскому праву, и в частности по правам наследования.
Особое внимание он уделял категории собственности у различных народов в исторической перспективе: “1) Кто имеет собственность и кто нет? 2) Какие предметы собственности – движимые вещи или земли недвижимые? 3) Кому какая собственность принадлежит и может принадлежать? 5) Каким образом собственник перестает им быть? 6) Какими способами охраняется собственность? 7) Наконец, обычаями разрешаются все эти вопросы или писаными законами, так называемым положительным правом?” (11). Для деятелей эпохи реформ, к которым относился Кавелин, свойственно преимущественное внимание к правовому регулированию землевладения и землепользования в их историческом развитии от общинного права древних народов до Нового времени, причем в сравнительно-историческом освещении. В этом отношении Кавелин отталкивается от трудов исторической школы права Савиньи, где с эволюционной точки зрения рассматривалась система римского владельческого права. Оценивая метод Савиньи, Кавелин подчеркивал, что в нем “римское учение о владении впервые представлено было в полной системе; все положения римского права, относящиеся ко владению, рассмотренные с новой точки зрения, получили новый свет и настоящее свое значение”. Развивая данный подход, Кавелин формулирует свой “взгляд на историческое развитие русского порядка законного наследования и сравнение теперешнего русского законодательства об этом предмете с римским, французским и прусским”. В работе, которая носит такое название, он рассматривает отношения собственности при переходе от родовых и семейных отношений к государственным, используя при этом, в частности, данные об общине Севера.
На большом числе примеров Кавелин иллюстрировал размытость границ между частным и публичным правом, считал возможным выделить некоторую промежуточную и автономную область правового регулирования имущественных отношений на их стыке и отстаивал тезис о возможности реформирования первого через второе.
Именно в обстоятельствах проведения Крестьянской реформы можно усмотреть импульс предложенной Кавелиным и развитой позднее (через 20 лет) концепции реформирования гражданского права. Предмет имущественных юридических отношений, доказывал он, есть некоторая материальная реальность, существующая вне человека, напротив, предмет публичных юридических отношений – есть скорее идеальная конструкция, абстрактные правила и принципы организации общества. Соответственно данному подходу выстраивалась новая иерархия прав и областей правового регулирования: имущественные права – отношения людей к внешним, материальным предметам; частные права – область свободной инициативы и деятельности индивидов; публичные права – общие основания рациональной организации общества и государства. Данная иерархия не описывается адекватно традиционной дихотомией частного и публичного права, но требует более дифференцированной классификации и установления взаимосвязей между тремя уровнями. Имущественные юридические отношения в этой триаде занимают особое место: они выражают “переход от экономических хозяйственных отношений к области права и составляют предпосылку всех прочих его отраслей”, в том числе частного и публичного. Отождествлять частное право с имущественным значит придавать последнему несвойственную ему политическую окраску, вовлекая социально нейтральные и, так сказать, технологические параметры материальных отношений в сферу социальных и политических отношений, определющихся положением индивида в обществе и государстве. Реальный смысл данной позиции состоит в стремлении вывести имущественные отношения из сферы сословного и государственного регулирования всякого конкретного общества, рассмотрении их как чисто инструментальных механизмов, определяемых исключительно уровнем развития экономических отношений. Иначе говоря, делалась попытка решения правовым путем чрезвычайно важной для России проблемы разведения технологических и социально-правовых параметров реформирования аграрного строя (12).
Средством для этого служило выведение имущественного права в особую и достаточно автономную категорию прав. Необходимо, заключал Кавелин, “разъединить неправильно слитое, отделить частное право от так называемого гражданского и, разложив последнее на его составные части, образовать из имущественных прав вообще, с присоединением к ним и тех, которые теперь исключены из гражданского права, особую самостоятельную группу, а остальное разместить по соответствующим отделам”. Этот тезис выглядит, разумеется, очень спорным с точки зрения классического правового взгляда на разграничение частного и публичного права, даже представляется еретическим (13). На это сразу обратили внимание критики позиции Кавелина. Размышляя о содержании гражданского права, С.В.Пахман, критикуя позицию Кавелина, писал: “Мы никак не можем согласиться, чтобы взамен гражданского права следовало поставить такую научную систему имущественного права, в коей наряду с институтами частного права были бы представлены институты, относящиеся к государственным финансам и правам государственной службы” (14). Стандартный научный подход апеллировал к концепции классификации права римскими юристами, “лучше которой ничего ныне не придумано”. Ее смысл состоял в возможности классификации права по двум основаниям – по отношенияю к предмету права (разделение всего права по тому, относится ли оно к лицам, вещам или средствам защиты) и по отношению к сфере юридической жизни (тогда право разделяется на частное и публичное, исходя из того, относится оно к регулированию частных лиц или общества в целом, то есть государства). При втором подходе первое охватывает сферу отношений частных лиц между собой, а второе – отношений членов общества к целому союзу. Отсюда следовал вывод о желательности сохранения традиционного подхода к определению содержания гражданского права. Пахман был прав с точки зрения классической интерпретации разграничения частного и публичного права, восходящего к римским юристам. Кавелин – с точки зрения существующей реальности, состоящей в объективном слиянии или, точнее, исторически обусловленном отсутствии разграничения между ними в России.
Тезис Кавелина возник, однако, в эпоху, когда государство стремилось сверху реформировать и модернизировать традиционные отношения собственности (крепостное право) и ему не было реальной альтернативы. По существу, правовому решению проблемы Кавелин противопоставлял политическое, представляя его в понятиях публичного права.
5. Новая концепция социальной эффективности институтов
Центральным для всякой модернизирующейся страны является вопрос о соотношении традиционных крестьянских институтов и рациональных моделей общественной организации, как правило, привносимых извне (в ходе европеизации). Эта проблема сегодня столь же актуальна, например, для Индии, как и для России XIX в. Обычно ее решение сопровождается выдвижением крайних позиций (в пользу традиционализма или рационализации), четкое формулирование которых исключает возможность компромиссов. Именно такова была судьба дискуссий в отношении русской общины в условиях Крестьянской реформы и особенно в пореформенный период. Крайние позиции в этой дискуссии хорошо известны. Значительно более интересна постановка вопроса о том, до какой степени традиционные институты могут быть использованы в качестве инструмента модернизации для переходного периода. Приоритет в формулировании этой проблемы принадлежит А.Гакстгаузену, который изучал русскую общину в контексте социального конфликта в Западной Европе. Возможно, правда, что его обращение к этой теме стимулировалось реформами Киселева, который, если принять такую ее интерпретацию, видел в общине потенциально независимый от бюрократии институт крестьянского самоуправления. В рамках данного института крестьяне должны прийти к осознанию собственной ответственности и необходимости подчинения избранной ими самими администрации (голове, старосте), пониманию того, что эти выборные люди способны оказать им защиту от притеснений чиновников у министра и царя. При таком подходе община (в новой ее интерпретации) становилась из традиционного фискально-полицейского института важнейшим инструментом интеграции крестьянства в структуры гражданского общества, обеспечивая историческую преемственность и легитимность его новых форм.
Эта проблема – традиционных институтов в контексте социальных изменений – была центральной для Гакстгаузена и выражена в эпиграфе к его книге в виде русских пословиц – “От одного берега отстал, да к другому не пристал” и “Сижу у моря и жду погоды”. Но он выступает против ее упрощенного решения, свойственного как славянофилам, так и западникам. Основную трудность для практического решения проблемы он усматривает в экстремальной позиции “образованного сословия” или интеллигенции, которая, благодаря европеизации, утратила “национальный взгляд” – понимание ситуации и выступает не за развитие традиционных институтов, но их радикальное уничтожение путем прямой рецепции иностранного законодательства и учреждений (15).
В связи с этим предлагалась новая трактовка принципа эффективности аграрных институтов. Она связывалась не с абстрактным экономическим пониманием рациональности, но со способностью институтов действовать в соответствующей исторически сложившейся культурной среде. Данный подход (общий для Кавелина и Гакстгаузена) стал доминирующим в современных дискуссиях экономистов и социологов, когда (с распадом колониальной системы после Второй мировой войны) выяснилось, что простое заимствование западных институтов (бывших метрополий) в традиционных аграрных обществах (бывших колониях) ведет не к рационализации, но, напротив, порождает дисфункцию, а в ряде случаев даже ведет к попятному движению (ретрадиционализации). Решающим фактором успешности и эффективности новых хозяйственных установлений при таком подходе оказывается возможность их культурной адаптации в иной социальной среде. Другим выступает фактор времени, необходимого для этой адаптации. Наконец, третьим – система коммуникаций и образовательных технологий, способных привить в традиционном обществе не только новые ценности, но и поведенческие ориентации, закрепить их как на уровне элитных групп, так и широких слоев населения. Эти проблемы, четко сформулированные современной культурной антропологией, фактически оказались в центре внимания уже в условиях крестьянской реформы в России. Если признать необходимым изменение уклада жизни традиционного сельского населения (действительно, чрезвычайно отсталого), то на это потребуется как минимум несколько поколений. Но наивно полагать, что простая отмена общины (принятием новых законов) приведет к хозяйственному прогрессу, так как последний определяется не изменением норм (тем более в условиях господствующего правового нигилизма), а длительным развитием национальных хозяйственных традиций. В связи с этим необходима другая трактовка принципа эффективности: эффективно прежде всего то, что способно работать в данной среде. Аграрная экономика России вполне соответствует этим традициям, и в этом состоит ее эффективность.
Гакстгаузен выразил свои убеждения в чрезвычайно резкой форме: те, кто хотят сейчас (в 1858 г.) осуществить правовой роспуск русской общины, добиться равного разделения земли между всеми членами общины и сделать это в фиксированный промежуток времени, либо злоумышляют против России, либо абсолютно не представляют современной ситуации и национального характера (16). Они начисто лишены государственного взгляда на проблему. Не менее последовательно отстаивал данный тезис Кавелин. Его взгляд на общину претерпел, однако, определенную эволюцию, связанную не столько с развитием взглядов, сколько с изменением ситуации в пореформенной России.
В трактовке вопроса о сельской общине в России Кавелин занимал специфическую позицию, в которой сочетались идеи государственной школы, представлявшей (прежде всего в трудах Чичерина) общину как институт, созданный государством в фискальных целях, и славянофильское воззрение на роль общины как реальной альтернативы развитию капитализма в России (17). Оптимальным Кавелин считал разумное сочетание общинного землевладения (препятствующего быстрому и неконтролируемому переходу земли в руки частных владельцев) с личной поземельной собственностью крестьянина. Таким образом, считая перспективным путь расширения сферы индивидуального частного землевладения, Кавелин видел в общине инструмент регулирования данного процесса, его социальной амортизации, призванный предотвратить или, во всяком случае, ослабить массовый деструктивный протест (образцом которого выступало английское огораживание и крестьянские бунты в России). Говоря современным языком, он выступал за плюрализм форм землевладения для переходного периода, видя в традиционных формах (как общинная) социально-стабилизирующий элемент. Придавая большое значение общинному устройству крестьянства, Кавелин, как и другие либеральные западники, был, однако, далек от той идеализации общины, которая была свойственна славянофилам, а позднее народникам, Герцену с его теорией русского социализма.
Кавелин стремился разделить правовую и технологическую стороны разрешения земельного вопроса. Поэтому он сознательно разделял проблему типа собственности на землю и эффективности сельского хозяйства. “Все зависит не от прав на землю, а от способов пользования ею”. Как общинное, так и частное землевладение может быть эффективным или нет в зависимости от организации и порядка пользования. Спор о решении крестьянского вопроса выражался в жестком противопоставлении двух позиций – сторонников сохранения общины и ее противников, выступавших за личную поземельную собственность (частное землевладение). Отказавшись от принятия в качестве решающего критерия проблемы формы собственности, Кавелин искал третий путь, основанный на технологических параметрах, позволяющих совместить лучшие стороны различных типов собственности, реформируя тем самым их внутреннее содержание.
6. Стратегия построения гражданского общества в условиях отсутствия среднего класса
Главный вопрос эпохи реформ – положение крестьянского сословия – рассматривался в трудах русских либералов с правовой, социологической и сравнительно-исторической точек зрения. Характерно для них рассмотрение этой проблемы на историческом материале стран Западной Европы. Однако выводы из этого сопоставления были неоднозначны у разных мыслителей. Для Кавелина крестьянство – основная сила русского исторического процесса, то “четвертое сословие”, от которого, в конечном счете, зависит будущее России. Выводя крестьянство за рамки строгой европейской классификации сословий (сформулированной особенно четко аббатом Сийесом в период Французской революции), он имел в виду следующее: принципиальное отличие социальной структуры России от западной (где крестьянство в результате промышленного переворота растворилось в “третьем сословии”); возможность интерпретации русского крестьянства как своеобразного замещенного среднего класса; необходимость учитывать эту возможность при разработке стратегии аграрных реформ. Обращаясь в сравнительно-исторической перспективе к истории Западной Европы, Кавелин считал, что решение аграрного вопроса на Западе, приведшее к обезземеливанию крестьян, создало предпосылки пролетариата. Подобная перспектива для России кажется ему неприемлемой: Россия не должна повторить ошибку Запада, деструктивные последствия которой ощущаются в Новое время. “Это тень Банко, которая возмущает живых своим неожиданным появлением. Общественная неправда, совершенная предками, тяжко отзывается теперь на потомках”. На Западе, по Кавелину, “гнет капитала… заступил место юридического рабства, наложенного на низшие классы крепостным правом”. Альтернативный путь исторического развития для России Кавелин связывает с правильным решением крестьянского вопроса. Считая, что в крестьянстве – ключ нашего национального существования, разгадка всех особенностей нашего политического, гражданского и экономического быта, он пытается преодолеть традиционную недооценку крестьянского вопроса правовой наукой его времени: “Немецкие профессора говорят о четвертом сословии, имея в виду рабочих как часть городского населения. Я же думаю, что действительно новое четвертое сословие представляет социальный тип, еще никогда не игравший никакой роли в истории, – тип сельского жителя, землевладельца, крестьянина. Эту мысль я развивал еще в 1863 г. в Бонне, в кружке профессоров”. Вспоминая об этом позднее в переписке с французским историком А.Рамбо, Кавелин писал: “Я точно так же удивил немецкую публику в Бонне в 1863 г., доказывая, что четвертое сословие (der vierte Stand) не есть безземельный и бездомный рабочий, а мужик, владеющий землей. Россия есть и долго будет для европейцев страной сюрпризов всякого рода, потому что и история у нас совсем особенная, непохожая на европейскую, а ее-то европейцы не знают вовсе, думая, что, прочитав Карамзина, они все узнали. Карамзин мастер писать, но историк он и политик очень плохой. После него много сделано, чего в Европе не знают и даже не подозревают” (18).
В целом в реформировании отношений собственности на землю роль общины была принципиально важна и не могла игнорироваться ни одной политической силой. Однако она получала три принципиально различные интерпретации – как института сохранения в неизменном виде традиционных аграрных отношений (последовательно славянофильский взгляд); как инструмента построения нового общества, основанного на коммунитарных и солидаристических началах (теория “русского социализма” Герцена, положенная затем в основу эсеровских проектов кооперативного социализма), и как специфическая форма постепенного и компромиссного перехода к гражданскому обществу, в основе которого лежит принцип индивидуальной собственности на землю и ее постепенного введения в рыночные отношения (19). Отвергая две первые интерпретации общины как идеалистические и экстремальные, Кавелин отстаивал третий вариант, который он рассматривал как универсальный для решения аграрного вопроса не только в России, но и во всем мире (поскольку только он способен решить проблему сельского пролетариата). Этот вариант основывался на разграничении общины как особого типа правоотношений (как особой переходной формы организации коллективных интересов крестьянства при вступлении в рыночные отношения, способной предотвратить массовую пролетаризацию) и технологического содержания организации хозяйственных процедур (которые, будучи нейтральны к форме собственности, могут быть трансформируемы в направлении индивидуальной собственности). Эта модель решения аграрного вопроса – разделения социального и технологического компонентов реформы – представляется чрезвычайно актуальной для всех обществ переходного типа. В силу этого она сохраняет свою актуальность и для современной России, решение аграрного вопроса в которой вызывает сходные дискуссии в отношении судьбы так называемых коллективных форм собственности (колхозно-совхозной), являющихся наследием неофеодальной советской системы поземельных отношений.
В связи с нерешенностью аграрного вопроса Кавелин, в отличие от ряда других либеральных мыслителей, выступал последовательным противником идеи немедленных конституционных реформ. Обосновывая свою позицию, он подчеркивал неоднозначность самого понятия “конституции”, этимология которого рассмотрена им в историческом развитии. В самом общем смысле под конституцией, разъяснял он, понимается “всякое правильное государственное и общественное устройство, покоящееся на разумных, непреложных основаниях и законах,- устройство, при котором нет места для произвола, личность, имущество и права всех и каждого обеспечены и неприкосновенны”. При такой интерпретации данный порядок не зависит непосредственно от формы правления: он возможен “при всяком образе правления – в неограниченной монархии, как и в республике” (пример – Пруссия до 1848 г.). Другое, более узкое понимание конституции “такое политическое устройство государства, где верховная власть ограничена политическим представительством, палатами и камерами, разделяющими с нею, в большей или меньшей степени, законодательную и высшую административную власть” (20). Эта трактовка конституционализма близка позиции умеренного германского либерализма того же времени, отстаивавшего монархический принцип (21).
Кавелин противопоставлял эти два понимания и считал, что для пореформенной России приемлема только первая интерпретация конституционализма. Иначе говоря, он выступал не за конституционную революцию, а за постепенное реформирование административно-правовой системы абсолютизма. Немедленное введение представительного правления не является настоятельной потребностью страны, не имеющей достаточного развития политической культуры. “Там, где, как у нас, царствует глубокое невежество, гражданское и политическое растление, где честность и справедливость – слова без смысла, где не существует первых зачатков правильной, общественной жизни, даже нет элементарных понятий о правильных гражданских отношениях, там прежде представительного правления и установления палат нужны законодательные реформы; там общество должно сперва переродиться, чтобы политические гарантии не обратились в театральные декорации, в намалеванные кулисы, ничего не значащие, ничего не стоящие”. Требованиям немедленного введения представительного правления (конституционной монархии) в стиле Чичерина он противопоставлял концепцию широких законодательных реформ. Они должны были обеспечить “преобразования, вводящие прочный, разумный и законный порядок в стране взамен произвола и хаоса”. Основными элементами данного курса признавались личная и имущественная неприкосновнность, независимый гласный суд по уголовным и гражданским делам, сбалансированный бюджет, публикуемый во всеобщее сведение, и вообще правильное финансовое устройство, хорошее управление и полиция, действующая “по законам, а не по произволу и ответственная перед правильным, обыкновенным судом”, соответствующее гражданское и уголовное законодательство, а также расширение гласности и развитие народного просвещения. Можно констатировать, что эти задачи столь же актуальны для современной России, как и полтора столетия назад.
7. Становление инфраструктуры гражданского общества
Архив Кавелина позволяет выявить ряд направлений практической деятельности для достижения данной цели. Среди них – создание нового общественного мнения для поддержания и сохранения курса либеральных реформ; создание практических условий для их проведения (на микроуровне); обеспечение прав человека и реформирование российского законодательства; создание среднего класса, независимой журналистики и просвещение населения; создание структуры автономных общественных организаций, фондов для сосредоточения в них лучших сил интеллигенции; демократическое решение университетского вопроса, работа по созданию местного самоуправления; наконец, целенаправленная разработка программы конкретных социологических исследований народной жизни. Именно к этим идеям Кавелина восходит российское движение земского конституционализма (22).
Конфликт традиционных институтов и новой социальной практики, проявившийся в самом начале реформ, находил выражение в драматическом разрыве общественного сознания, столкновении двух типов социально-психологических установок, одна из которых может быть определена как стремление к сохранению традиции и, как следствие, “бегство от свободы”, а другая – чувство новизны и максимальная открытость к переменам. Этот разрыв в общественном сознании, который и сейчас можно наблюдать в постсоветской России, является универсальным для всех радикальных социальных преобразований. А сама проблема отношения к новому была специально поставлена А.Токвилем применительно к эпохе Французской революции (23). Данный конфликт, пронизывающий все общество, имеет различные формы проявления, а потому получает часто совершенно различные интерпретации, выступая как столкновение славянофилов и западников, консерваторов и реформаторов, бюрократии и интеллигенции, отцов и детей и т.д. Все эти и другие параметры конфликта безусловно присутствуют в нем, однако не позволяют интерпретировать его как целостный феномен. Наиболее адекватным является в современной науке его понимание как реакции общества на модернизацию, то есть фактически определение различными элементами традиционного общества своего отношения к новизне.
8. Способность общества к восприятию реформ
Поскольку основным фактором эффективности реформ для Кавелина являлась способность общества к их восприятию, то критически важными для их судеб он считал образовательные и информационные коммуникации, к которым относились университеты, народная школа и пресса. Документы архива Кавелина показывают его целенаправленную деятельность по всем трем направлениям. Его концепция места университетов в общественной жизни и задач университетского преподавания выглядит чрезвычайно современно. Он рассматривал университет как важнейший элемент гражданского общества, призванный объединить лучшие умы страны для исследовательской работы, обсуждения насущных социальных потребностей, и, одновременно, центры подготовки современно мыслящих специалистов и администраторов (способных реализовать чувство новизны). Поэтому он предлагал в качестве ключевых направлений университетской реформы, с одной стороны, ограничить существовавший ранее административно-политический контроль над университетами (предоставив им большую внутреннюю автономию и самоуправление), а с другой – более тесное соединение науки и преподавания, поскольку “эти два назначения и призвания так слиты между собою, что их разделить нельзя”. В целом, доказывал он, “свобода науки, мысли, преподавния, учения отнюдь не есть политическое право, университеты отнюдь не политические учреждения”. Этот вывод основывался на западной практике, например Базельского университета и германских университетов, но и на внимательном изучении ситуации в Санкт-Петербургском и Московском университетах эпохи реформы. Кавелин, как показывают документы его архива, принимал непосредственное участие в разработке таких документов, как правила устройства Университета, университетского суда, положений о публичных лекциях, студенческой редакции, выступал связующим звеном между студентами и администрацией при обсуждении вопроса об университетской автономии.
9. Государственная власть и бюрократия
Двойственный характер положения государственной власти в пореформенный период открывал, как отмечалось выше, возможность двух принципиально различных трактовок права и проявлялся еще более четко в правоприменительной деятельнсти администрации. В связи с этим решающую роль приобретала бюрократия, анализ которой начался именно в связи с реформами в работах Чичерина, Градовского и Кавелина (24). В произведениях и публицистике Кавелина, который был, особенно на первом этапе своей деятельности, довольно близок к правительственным сферам, мы находим оригинальный взгляд на роль бюрократии в русском обществе, ее место в проведении реформ и последующих контрреформ. Уже в письмах пореформенного периода обозначился вопрос о противодействии администрации реформам, в принципе одобренным высшей властью. Осознание этого обстоятельства становится особенно отчетливым непосредственно в ходе проведения самих реформ, когда, по выражению Кавелина, от них остается не дух, а только буква закона, а затем в период контрреформ. К этому времени относится ряд суждений о социальной природе бюрократии и ее позиции. Бюрократия в России всесильна и централизована, констатирует он, но ей нет противовеса, а потому с ней необходимо считаться. С развитием общества она будет цивилизоваться, но вовсе не отомрет, так как выполняет важные социальные функции. Говоря о политических иллюзиях, которые развеялись в период контрреформ, Кавелин подчеркивает объективные основы существования бюрократии и ее противодействия реформам. “Русский бог, – писал он, – избавил нас от конституционной лжи ограничения царской власти народным представительством; зато все последствия конституционного миража, будто администрация находится в руках царской власти, мы испытали вполне, до единого, во всей их печальной правде”. Именно с позицией правящего класса и бюрократии (как особого социального слоя с определенными корпоративными интересами) связывал Кавелин диалектику реформ и контрреформ.
Тот факт, что бюрократия выступала основным источником дисфункции при проведении реформ, делал необходимым преобразование самой административной службы. Концепция рациональной администрации (действующей на основании правовых норм, а не собственных предпочтений) – важный конструктивный элемент проектов Кавелина. Эта концепция включала пересмотр общего места бюрократии в политической системе (преодоление сращивания власти и собственности, высшей администрации с придворной средой, а фактически всем привилегированным классом землевладельцев); расширение социального контроля (в том числе на уровне местного земского самоуправления); правовое регулирование положения чиновничества; увеличение его независимости (даже материального содержания и обеспечения предсказуемости карьеры).
Элементы этой концепции представлены уже в канун реформ, в набросках по вопросу эмеритуры морского ведомства (1858). Отметим, что Морское министерство было штабом подготовки будущих реформ, где сформировались (еще в николаевскую эпоху) основные кадры просвещенной бюрократии, и обсуждение именно в нем этой проблемы не выглядит случайным. Кавелин, представив социологическую и правовую характеристику чиновничества, ставил вопрос об обеспечении чиновников и их семей (пенсия) в целях лучшего исполнения гражданской службы, отмечая, что этот вопрос “принадлежит к числу важнейших”. В дальнейшем он постоянно ставил вопросы административной рационализации центрального и местного управления, используя для этого участие в различных комиссиях (например, в ходе заседаний комиссий по департаменту неокладных сборов Министерства финансов).
Преодоление административного усмотрения Кавелин связывает с прогрессом вообще, с подъемом культуры и просвещения, а в качестве непосредственной меры – реформой государственных учреждений, судопроизводства, освобождением печати от цензуры. Вновь к этому вопросу он обращается и позднее, в 80-е гг. В статье “Бюрократия и общество” (1881) он говорит: “Во все времена величайшая ошибка и несчастье правителей заключались в том, что они уединялись, давали себя окружить непроницаемой стеной приближенных и, мало-помалу, по необходимости, начинали глазами этих приближенных смотреть на вещи и на людей” (25). Для преодоления этого отчуждения необходимо, по мнению Кавелина, введение гласности, прежде всего справедливого закона о печати, и совершенствование государственных учреждений. Насущным вопросом он считал, как было показано, не политический (введение конституции), а административный. По его мнению, нужны не преобразования взаимных отношений между сословиями и даже не политические гарантии от произвола верховной власти. “Все, что нам нужно и чего хватит на долгое время, – писал он, – это сколько-нибудь сносное управление, уважение к закону и данным правам со стороны правительства, хоть тень общественной свободы”. Основная задача состоит, таким образом, в обуздании “придворной клики”. “Но чтобы власть могла преобразоваться с отменою крепостного права в правильную, хотя и неограниченную европейскую монархию, совлечь с себя свои обветшалые полуазиатские, полукрепостные формы, для этого нужны прочные, самостоятельные государственные учреждения, состоящие из лучших людей страны”. Таким образом, административно-правовая реформа выступает условием и центральным элементом реализации всего проекта аграрных реформ в России.
Таким образом, данный проект представляет несомненный интерес для исследователя – как реализованный научный прогноз. Общественные науки вообще сталкиваются с дефицитом успешных научных прогнозов, поскольку они чрезвычайно редко встречаются в истории. Как правило, реформаторы, замышляя преобразования, имеют лишь общую, достаточно неопределенную картину будущего социального устройства, которая многократно изменяется и корректируется в ходе самих реформ. С этим связаны постоянные дискуссии в историографии о соотношении спонтанности и планомерности тех или иных реформ (например, петровских). Обычно имеет место негативная, а не позитивная мотивация реформ, что ведет к механическому отрицанию существующих институтов и отношений (уже по определению признаваемых неэффективными). Общее направление реформ задается, исходя из этого, не позитивным научным прогнозом, а скорее ретроспективной критикой предшествующих порядков. Эта модель реформ (как было продемонстрировано в их проведении на современном этапе) как раз и ведет к спонтанности и отсутствию рационального контроля за их проведением.
Проект Кавелина, напротив, принадлежит к редкой категории прогнозов, осуществившихся с высокой степенью точности. Простое сопоставление его положений с нормами законодательства Крестьянской реформы и принятыми процедурами ее проведения делает констатацию этого факта очевидной. Речь идет о сходстве как фундаментальных принципов, так и технологических параметров: содержания реформы как компромисса двух сословий; определении масштаба этого компромисса; четкой юридической фиксации взаимных уступок; порядка реализации реформы во времени (введение института “временно обязанных крестьян”); расчета экономической и финансовой возможности реализации (определения количества и качества передаваемой земли; порядка проведения выкупной операции); наконец, определения институтов, ответственных за проведение реформы и даже порядка их комплектования. Кавелиным был сделан точный прогноз положения различных социальных слоев по отношению к реформе и даже их возможной реакции на нее, от различных групп крестьянства, дворянства и городского населения до чиновничества и придворных сфер. Это позволило (еще в канун Крестьянской реформы) наметить целый ряд других конкретных преобразований, ставших реальностью на последующем этапе. Конечно, можно предположить, что эффективность прогноза Кавелина определялась знанием аналогичных реформ в Центральной и Восточной Европе, а также Российской империи предшествующего времени. Но это предположение является лишь частичным объяснением, поскольку принятая концепция крестьянской реформы в России принципиально отличалась от них. Фактом остается то, что Кавелин в 1855 г. изложил положения реформы, провозглашенной Александром II 19 февраля 1861 г.
Единственным приемлемым объяснением данного феномена является научная глубина подхода Кавелина к проблеме реформ, основанная на исключительной эрудиции, практическом опыте и, возможно, политической интуиции.
Действительно, критика метафизической философии и этики имела своим результатом не только позитивистское изучение отношений собственности и власти, но фактически – выдвижение на первый план социальных функций права и его интерпретации с утилитаристских и прагматических позиций. Однако основной критерий прагматизма – эффективность правовых норм – был переосмыслен применительно к существующим социальным условиям (утратив абстрактно философский характер). Как показало сопоставление взглядов Гакстгаузена и Кавелина, категория эффективности связывалась ими прежде всего со способностью институтов или норм (как старых, так и новых) действовать в исторически сложившейся культурной среде. Отсюда интерес обоих мыслителей к этнографической (мы бы сказали – антропологической) интерпретации институтов традиционного аграрного общества, прежде всего общины, эффективность которой состояла в способности разрешать конфликты на основе обычного крестьянского права без обращения к официальным институтам власти. Отвергая абстрактное экономическое понимание рациональности и эффективности, данный подход соотносил ее с задачами социальной интеграции, обеспечения ценностной и психологической приемлемости институтов и норм для сельского населения, а потому делал основной упор на возможности их культурной адаптации (новые образовательные и поведенческие ориентации), скептически относясь к насильственному разрушению старых и внедрению новых норм. Поэтому первое правило технологии Кавелина гласит: новые институты эффективны постольку, поскольку успешно разрешают проблемы традиционного общества.
Второе правило данной технологии – возможность и необходимость практического использования объективного различия между формально-правовой и реальной (социологической) характеристикой традиционных институтов. Если первая остается неизменной и тяготеет к стабильности, то вторая, напротив, подвержена живым изменениям, которые могут иметь принципиально различную направленность. Это свойство социальных отношений опережать развитие правовых форм предлагалось широко использовать в интересах реформ. Примером может служить исключительно важный в методологическом отношении анализ института крепостного права, в ходе которого было показано, как с течением времени “неопределенная зависимость” сменилась “личным рабством”, что открывало возможность обратной эволюции без изменения правовой формулы (путем интерпретации крепостного права не как личной зависимости крестьянина от помещика, а как его крепости земле). Другим примером в этом ряду является интерпретация права собственности на землю и прав наследования земли. Здесь также историческая эволюция привела к возможности взаимоисключающих трактовок (учитывая дуализм права собственности в России) – в пользу помещичьего землевладения (в силу закона), крестьянского (в силу исторического обычая).
В данном контексте становится понятен смысл предложенной реформы права, состоящий в выведении за скобку частного и публичного права особой сферы правового регулирования – имущественного права (его предметом должны были стать отношения людей к материальным объектам, прежде всего земле). Это последнее, учитывая его важность, прикладной характер, получало, таким образом, автономный статус среди отраслей права, известную независимость от их традиционного идеологического субстрата, позволяющую гибко реагировать на текущие изменения поземельных отношений. В перспективе речь шла о возможности трансформации всей традиционной правовой системы через регулирование сферы имущественных отношений.
Третье правило – разделение социальных и технологических (или инструментальных) параметров аграрной реформы. Дело в том, что классическая модель собственности (частной и публичной), сформулированная римскими юристами и закрепленная в последующих крупных кодификациях стран Западной Европы, оказывается практически нереализуемой в условиях переходного периода, а попытки ее механического перенесения становятся деструктивным фактором, поскольку отторгаются населением. Эта проблема стала актуальной как раз в пореформенной России, но продолжает оставаться ею и сейчас (как в России, так особенно в развивающихся странах с преобладанием аграрного сектора экономики). В связи с этим формулировалась особая концепция переходных типов собственности. В ее основе – сознательное выведение из рыночных отношений крестьянской земли, наделение ее статусом публичного сервитута, введение моратория на сделки купли-продажи и рыночного отчуждения земли. Подчеркнем, что этот подход не ставит под сомнение сам принцип частной собственности, который остается неизменным с теоретической точки зрения. Скорее, речь идет о введении на переходный период специального режима реализации этого права или правоприменения в отношении строго определенных (по критерию социальной принадлежности) категорий земель. Можно было бы использовать понятие резервации или заповедных зон, порядок регулирования отношений собственности в которых выведен из общего законодательства и регулируется особым правом. Данный порядок, не означая отказа от базовой категории собственности (остающейся единой и незыблемой как для индивидуальных, так и юридических лиц), предполагает в то же время введение особого правового режима, элементами которого становятся мораторий на быстрое и единовременное введение разных категорий земли в коммерческое использование, налоговое законодательство, политика государственного регулирования земельных цен.
Этот подход нашел реализацию в общей концепции решения аграрного вопроса в России и определении места крестьянской общины. Существовавшим в литературе крайним трактовкам общины (как тормоза рыночных отношений или прообраза коммунистического общества) противопоставлялась реалистическая интерпретация общины как центрального института переходного периода. В этом анализе общины четко различались правовой, социальный и технологический аспекты. Община выступала, с одной стороны, как особый тип правоотношений (регулируемых обычно правовыми нормами), с другой – социальная организация (коллективных интересов крестьянства при вступлении в рыночные отношения, способная предотвратить массовую пролетаризацию), с третьей – исторически сложившийся экономический механизм, действие которого основывалось на соблюдении определенных правил и хозяйственных процедур. Кавелин полагал, что, оставляя неизменным правовую форму общины и в меньшей степени затрагивая ее социальную организацию, можно существенно изменить ее внутреннее содержание через технологические параметры экономического механизма (которые, будучи нейтральны к форме собственности, а во многом и к социальной организации, могут быть рационализированы и индивидуализированы). Данная концепция разграничения социально-правового и технологического компонентов реформы представляется одним из важнейших выводов, поскольку открывала возможности реформационной трансформации аграрных отношений на технологическом уровне, откладывая на неопределенное время социальные реформы (вплоть до достижения обществом соответствующей культурной стадии). Все три направления данной технологии реформ в традиционном обществе определяли, как было показано, социальную практику целого направления русского либерализма.
Позиция Кавелина в этой перспективе предстает не идеологической, но прагматической и выражается в стремлении к синтезу положений различных доктрин в интересах практического решения аграрного вопроса. Этим объясняется то, что некоторые современники рассматривали как “эклектический” подход синтез идеализма и материализма, традиционализма и рационализма, взглядов западников и славянофилов, поиск консенсуса общества и государства, крестьянства и дворянства, просвещенной бюрократии и интеллигенции. Решение проблемы консенсуса, неосуществимое на доктринальном и идеологическом уровнях, выводилось за его пределы путем новой интерпретации теоретических вопросов как технологических, а критерием приемлемости решений становилась их эффективность для модернизации традиционного общества. Очевидна актуальность этого подхода для современности.
Концепция Кавелина действительно представляла реальную альтернативу аграрной революции. Это выясняется из сопоставления его рекомендаций с теми, которые осуществляются в странах, где удалось избежать аграрной революции или, во всяком случае, минимизировать ее деструктивные последствия (революция Мейдзи, аграрные реформы в Индии, реформы в Восточной Европе). Социальная революция была для него следствием неразрешенного своевременно аграрного вопроса. Разрушение стабильных социальных отношений аграрного общества (в результате отчуждения крестьянства от земли и возникновения масс обездоленного населения) вело к размыванию социальной опоры власти, появлению деструктивных элементов, становящихся инструментом революции, свержения монархической власти и установления бонапартистских режимов (26). Вывод Кавелина о невозможности социальной революции в России, который сейчас кажется неправомерным, должен быть соотнесен с теми условиями, которыми он его оговаривал, – сохранением крестьянства как социальной опоры власти, продолжением аграрных реформ государством, развитием нового политического сознания правящего класса. Проект Кавелина был целостной программой избежания аграрной революции в России. Он актуализировал поэтому те компоненты социальной реальности, проецирование которых в будущее позволяло добиться такого результата. К ним относится прежде всего тезис об объективной неприемлемости западной модели решения аграрного вопроса, результатом которой стал революционный кризис, а его негативными проявлениями – капитализм (новый классовый конфликт), конституционализм (как мнимые правовые гарантии в условиях установления диктатур бонапартистского типа) и социализм как крайняя форма социальной демагогии с ее “необузданными теориями равенства”. В качестве антитезиса выступает утверждение об особых национальных основах русского исторического процесса, развитие которого “не похоже ни на какую другую историю”. Наконец, синтез представлен концепцией особого, третьего пути, позволяющего реализовать социальный идеал правового государства, последовательно осуществляя технологию модернизации традиционного общества. Особая направляющая роль отводится при этом конструктивным силам – государству, рационализированной бюрократии и просвещенному дворянству, представляющему собой необходимое в условиях реформ “консервативное аристократическое начало”.
Для успеха данного проекта реформ необходим ряд условий: сознательная реализация социального компромисса, осуществляемого правовым путем (на договорной основе); обеспечение условий, при которых положения реформы психологически не отторгались бы обществом и прежде всего наименее подготовленными его слоями (новое содержание должно постепенно формироваться в старых формах); наличие гибкой правовой и институциональной основы разрешения конфликтов на микроуровне по мере их возникновения. Реализация данной модели предполагает сильное государство (сосредоточение, а не разделение властей) и рост влияния бюрократии на планируемые социальные изменения, поэтому сама она должна быть рационализирована. Этому способствует альянс интеллигенции (способной встать над примитивным деструктивным протестом) и просвещенной бюрократии (способной поставить интересы общества выше корпоративных) в целях реформы. Это была фактически та концепция авторитарной модернизации, которая неоднократно выступала затем как способ движения к гражданскому обществу. Ее эффективность была различной в неодинаковой культурной среде, однако историческая функция всегда оставалась сходной – предотвратить спонтанное революционное крушение общества. Это была, следовательно, отнюдь не утопия, а вполне реалистический взгляд на проблему.
Размышляя об опыте Великих реформ, можно констатировать, что в них в концентрированном виде выражены основные, постоянно действующие факторы русского исторического процесса: особый характер отношений общества и государства, роль последнего в регулировании социальных отношений, динамика реформ и контрреформ, значение просвещенной бюрократии в трансформации традиционных социальных отношений. Это те константы русской истории, которые в измененном виде сохраняют свое значение до настоящего времени. При изучении реформ обращают на себя внимание их тщательная правовая подготовка, детальность разработки, а также огромный вклад в модернизацию общества. В то же время реформы раскрыли специфические трудности реализации принципов гражданского общества в традиционной социальной среде. Впоследствии стало ясно, что эти трудности свойственны всем обществам переходного типа, столкнувшимся с проблемой модернизации. Их объяснение отнюдь не сводится к примитивной схеме классового конфликта, но выражает объективную цикличность преобразований подобного типа. В этом контексте критически важным является анализ механизма реформ, в частности технологий эффективной реализации радикальных преобразований в традиционной социальной среде. Переосмысление опыта Великих реформ с этих позиций представляет актуальную научную проблему.
1 Миронов Б.Н. Социальная история России. СПб., 1999.
2 Остроговский М.Я. Демократия и политические партии. М., 1997.
3 Staatsburgerschaft in Europa. Historische Erfahrungen und aktuelle Debatten. Hamburg, 2001.
4 Конституционные проекты в России XVIII – начала XX в. М., 2000.
5 Кавелин К.Д. Записка об освобождении крестьян в России. Собр. соч. СПб.: М.М.Стасюлевич, 1898. Т.2; Впервые фрагмент “Записки” был опубликован под названием “Государственное крепостное право” (без подписи автора) // Голоса из России. Лондон, 1856. Кн.3. Современное издание: Голоса из России. Сборники А.И.Герцена и Н.П.Огарева. М.: Наука, 1975. Кн. III. С.114–144.
6 Сыромятников Б.И. Константин Дмитриевич Кавелин // Великая реформа. М.: И.Д.Сытин, 1911. Т.V.
7 ОР РГБ. Ф.548 (Кавелин). Оп.1–3; РГАЛИ. Ф.264 (Кавелин), а также: 87, 191, 359, 436, 1345, 2197, 2208.
8 Скребицкий А. Крестьянское дело в царствование Александра II. Материалы для истории освобождения крестьян. По официальным источникам составил А.Скребицкий. Бонн на Рейне. Типогр. Ф.Крюгера, 1862–1868. Т.1–4.
9 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т.2. С.14–18, 36, 54.
10 Российские либералы. М., 2001.
11 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т.4. С.453.
12 Кавелин К.Д. Что есть гражданское право и где его пределы? СПб., 1861; Какое место занимает гражданское право в системе русского гражданского уложения // Журнал гражданского и уголовного права. СПб., 1882. Кн.8.
13 Шершеневич Г.Ф. Очерки по истории кодификации гражданского права. Казань, 1897–1899. Вып.1–3.
14 Пахман С.В. К вопросу о предмете и системе Русского гражданского уложения // Журнал гражданского и уголовного права. СПб., 1882. Кн.8 (ноябрь). С.207.
15 Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. М.: А.И.Мамонтов, 1870. Т.1. С.XVIII–XIX; Оригинальное издание, которым пользовался Кавелин, вышло гораздо раньше русского перевода: Studien uber die innern Zustande, das Volksleben und insbesondere die landlichen Einrichtungen Russlands. Von A.Freiherrn von Haxthausen. Hannover, 1847, XX, 492 S.
16 Haxthausen A. De l’Abolition par voie legislative du Partage egal et temporaire des terres dans les Communes Russes. Paris: A.Franck, 1858. 19 p.
17 Чичерин Б.Н. Собственность и государство. М., 1883.
18 Переписка Кавелина с А.Рамбо: РГАЛИ. Ф.264. Оп.1. Д.13. Л.1–7.
19 Проблема правового дуализма в России была четко сформулирована в кн.: Leroy-Beaulieu A. L’Empire des Tsars et les Russes. Paris: Hachette, 1897. T.1. P.421–422.
20 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т.2. С.136. Подробнее: Медушевский А.Н. Демократические реформы 60-х годов XIX века и становление русского конституционализма // Сословно-представительные учреждения России (XVIII – начало XX в.). М., 1993.
21 На возможность использования конституционных учреждений для противодействия аграрным реформам указывали (со ссылкой на российский опыт) ряд германских авторов: Treitschke F. Politik. Vorlesungen, gehalten an der Universitat zu Berlin. Leipzig, 1898. Bd.2 S.129–131.
22 Медушевский А.Н. Земство и конституционализм в России // Земство. Архив провинциальной истории России. Пенза, 1996. № 1.
23 Токвиль А. Старый порядок и революция. М.: Кушнерев, 1905.
24 Градовский А.Д. Сочинения. СПб., 2001.
25 Кавелин К.Д. Бюрократия и общество // Собр. соч. Т.2. С.1067.
26 Современные дискуссии по проблеме: Медушевский А.Н. Бонапартистская модель власти для России // Вестник Европы. 2001. Т.1.