Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 9, 2003
I
Весенним вечером 1934 года некий пожилой господин спускался по каменным ступеням, которые вели из-под одного из мостов через Сену к реке. Там, как всему миру известно и что здесь все-таки хочется освежить в человеческой памяти, ночуют парижские бездомные. Точнее говоря, они нашли место для ночлега.
Один из этих бездомных шел навстречу пожилому господину, который, надо сказать, был прилично одет и производил впечатление путешественника, вознамерившегося познакомиться с достопримечательностями чужого города. У этого бездомного был такой же затрапезный и жалкий вид, как и у всех остальных, с кем он разделял тяготы жизни, однако прилично одетому пожилому господину он показался достойным особого внимания; почему, мы не знали.
Как уже сказано, дело было вечером, и под мостами, у берегов реки, было темнее, чем наверху, на набережной и на мостах. Бездомный, явно опустившийся человек, слегка пошатывался. Он, похоже, не замечал пожилого прилично одетого господина. А тот, ничуть не покачиваясь, а вышагивая уверенно и прямо, очевидно, заметил пошатывающегося еще издали. Пожилой господин просто-напросто преградил опустившемуся человеку дорогу. И вот они остановились друг против друга.
– Куда вы держите путь, брат? – спросил пожилой прилично одетый господин.
Тот остановил на нем на мгновенье взгляд, а потом сказал:
– Я знать не знал, что у меня есть брат, а куда я иду, мне неведомо.
– Я попытаюсь указать вам путь, – проговорил пожилой господин. – Но не сердитесь на меня, если я обращусь к вам с необычной просьбой.
– Готов оказать вам любую услугу, – отозвался опустившийся человек.
– Я, конечно, вижу, у вас есть трудности. Но Господь Бог решил свести нас вместе. Вы, конечно, нуждаетесь в деньгах, не обижайтесь на меня за эти слова! А у меня их слишком много. Не соблаговолите ли вы мне честно сказать, сколько денег вам требуется? По крайней мере, в данный момент.
Тот помедлил несколько секунд, а потом ответил:
– Двадцать франков.
– Этого, разумеется, будет мало, – возразил пожилой господин. – Вам наверняка пригодятся двести.
Опустившийся человек отступил на шаг назад и, похоже, едва не упал, но удержался на ногах, хотя и покачиваясь. Потом он сказал:
– Ясное дело, двести франков мне милее двадцати, однако же… я человек чести! Вы, наверное, не за того меня приняли. Я не могу взять деньги, которые вы мне предлагаете, вот по каким причинам: во-первых, я не имею чести быть с вами знакомым, во-вторых, я не знаю, когда и при каких обстоятельствах я смогу вернуть долг, а в-третьих, потому что и у вас не будет возможностей напомнить мне об этом. Потому что у меня нет постоянного адреса. Я почти каждый день провожу под разными мостами через эту реку. Однако, как я вам уже дал понять, я человек чести, пусть и без постоянного адреса.
– У меня тоже нет адреса, – сказал пожилой господин, – я тоже каждый день провожу под другим мостом, и тем не менее, я прошу вас принять эти двести франков – смехотворную, в сущности, сумму для человека вроде вас, примите их по-дружески. А что касается возврата долга, мне придется пуститься в пространные объяснения, чтобы дать вам понять, почему я не назову вам, к примеру, банка, куда вы могли бы перевести деньги. Я, видите ли, стал христианином после того, как узнал о жизни маленькой святой Терезы из Лизье. И сейчас я всемерно почитаю маленькую статую святой, которая стоит в капелле святой Марии Батиньольской, где вы легко сможете ее увидеть. И как только вы соберете и сможете вернуть эту смехотворную сумму, загляните, пожалуйста, в капеллу и вручите эти деньги тому из священников, который как раз завершит свою проповедь. Если вы кому и будете их должны, то это маленькой святой Терезе. Однако не забудьте: капелла святой Марии Батиньольской.
– Я вижу, – сказал опустившийся человек, – что вы отлично поняли, каков я сам и каковы мои представления о чести. Даю вам честное слово, что свое слово я сдержу. Однако к проповеди я могу прийти лишь в воскресный день.
– Пожалуйста, путь это будет в воскресный день, – сказал пожилой господин.
Достал из бумажника двести франков, протянул их вновь покачнувшемуся человеку и сказал:
– Благодарю вас!
– Рад был встрече с вами, – ответил тот и сразу пропал в сгустившейся тьме.
Да, внизу стало совсем темно, в то время как наверху, на мостах и на набережной, разлился серебристый свет фонарей, возвестивший о том, что в Париж пришла ночь.
II
Прилично одетый господин тоже исчез во тьме. На него действительно снизошло чудо обращения. И он принял решение жить жизнью бедняка. Вот почему он ночевал под мостом.
Что же касается другого, то он был выпивохой, можно даже сказать, пьяницей. Звали его Андреасом. И довольствовался он чем придется, подобно многим пьяницам. Прошло много времени с тех пор, как у него водилось двести франков. И может быть, потому, что с тех пор много воды утекло, он при тусклом свете редкого под мостом фонаря достал из кармана обрывок бумаги и огрызком карандаша записал для памяти адрес маленькой святой Терезы и сумму в двести франков, которую он с этого часа был должен. Он поднялся по лестнице, которая вела от берега Сены на набережную. Там, как он знал, был ресторан. Он вошел в зал, поел и выпил от души, щедро расплатился и прихватил еще с собой целую бутылку – на ночь, которую он, как обычно, собирался провести под одним из мостов. К тому же, он прихватил из корзины для бумаги газету. Не для того, чтобы просмотреть ее, а для того, чтобы ею укрыться. Все бездомные знают, что, укрывшись газетой, не так мерзнешь.
III
На другое утро Андреас встал раньше обычного, потому что на редкость хорошо выспался. По долгому размышлению он вспомнил, что вчера с ним случилось чудо. И так как он счел, что в эту последнюю теплую ночь ему, укрывшемуся газетой, спалось особенно хорошо, чего с ним давно уже не случалось, он решился вдобавок ко всему еще и умыться, чего не делал уже несколько месяцев, все холодное время года. Но прежде, чем раздеться, еще раз ощупал левый внутренний карман сюртука, где, как ему помнилось, должны были находиться деньги, которые он не истратил, – осязаемая часть чуда. Он отыскал особенно укромное место в кустарнике, которым поросли берега Сены, чтобы ополоснуть в ней хотя бы лицо и шею. Но так как ему чудилось, будто отовсюду за ним наблюдают люди, убогие люди вроде него самого (опустившиеся, как он вдруг назвал их про себя), которые увидят, как он умывается, он в конце концов отказался от своего намерения и ограничился тем, что окунул в воду только ладони. А потом снова надел сюртук, снова ощупал купюры в левом внутреннем кармане, и ему показалось, что омовение он уже совершил и полностью преобразился.
И для него начался новый день, один из тех дней, которые он с незапамятных времен привык растрачивать впустую, и он решил сегодня отправиться на улицу Четырех Ветров, где находился русско-армянский ресторан “Тары-бары”, где он привык тратить жалкие деньги, которые ему подбрасывал случай, на дешевые горячительные напитки.
Однако он остановился у первого же газетного киоска, привлеченный красочными обложками некоторых еженедельников и во власти внезапно возникшего в нем любопытства: ему захотелось узнать, какой сегодня день и какое число. Итак, он купил газету и удостоверился, что на дворе четверг, и ему вдруг вспомнилось, что он родился именно в четверг, и, не обращая внимания на дату, он решил сделать именно этот четверг своим днем рождения. Во власти воспоминаний о детских праздниках он, не колеблясь ни мгновенья, последовал добрым и даже благородным намерениям и направился не в “Тары-бары”, а, с газетой в руке, устремил свои шаги к заведению повыше классом, чтобы выпить там кофе, но непременно с ромом, и угоститься бутербродами.
И вот он, уверенный в себе, несмотря на изношенное тряпье, которое было на нем, вошел в буржуазное бистро и присел к одному из столиков, хотя уже долгое-долгое время привык стоять у стойки, точнее говоря, – привалившись к ней. Итак, он сел. И поскольку напротив висело зеркало, он не удержался и уставился на свое отражение, а чувство у него было при этом такое, будто он заново с самим собой познакомился. И надо сказать, он испугался. И сразу догадался, почему в последние годы так опасался зеркал. Нет ничего отрадного в том, чтобы своими глазами убеждаться в собственном ничтожестве. Пока ты себя сегодняшнего не видишь, похоже на то, будто у тебя лицо либо отсутствует, либо оно у тебя прежнее, из тех времен, что были до того, как ты опустился.
А теперь он испугался, как уже было сказано, и особенно от того, насколько его физиономия отличалась от лиц преуспевающих людей, сидевших за соседними столиками. Неделю назад его побрили товарищи по несчастью. Хорошо ли, плохо ли, это как вышло у них, готовых время от времени за грошовое вознаграждение побрить одного из своих. Но теперь, когда принято решение начать новую жизнь, действительно необходимо по-настоящему побриться. И прежде чем заказать еще что-нибудь, он решил зайти в парикмахерскую.
Сказано – сделано, он отправился в салон. А когда вернулся в таверну, место за столиком, где он сидел перед уходом, оказалось занятым, и он смог посмотреть на свое отражение в зеркале только издали. Но и этого было достаточно, чтобы убедиться, что он внешне изменился, помолодел и похорошел. Казалось даже, будто лицо его обрело некий глянец, который сводит на нет впечатление от тряпья, в которое он был одет, от совершенно заношенной манишки и галстука в красно-белую полоску, завязанного в узел под воротничком с обтрепанными краями.
Итак, он снова сел за один из столиков, наш Андреас, и, ощущая собственное обновление, уверенным голосом, которым он обладал когда-то и который теперь вернулся к нему как старый товарищ, заказал кофе с ромом – cafО arrose’ rhum. Ему принесли заказ, причем, как ему показалось, с тем же подобающим уважением, которое официанты обычно оказывают уважаемым гостям. Это особенно польстило Андреасу, это как бы возвысило его и даже укрепило в мысли, что у него как раз сегодня день рождения.
Господин, сидевший в одиночестве неподалеку от бездомного и долгое время наблюдавший за ним, обратился к нему со словами:
– Не хотите ли заработать? Вы могли бы мне пригодиться. Дело в том, что я завтра переезжаю. Вы могли бы помочь моей жене и грузчикам с мебелью. Я думаю, сил у вас хватит. Вы ведь могли бы? И не против?
– Конечно, не против, – ответил Андреас.
– И сколько вы хотите, – поинтересовался господин, – за два дня работы? Завтра и в субботу? Надо вам знать, квартира у меня довольно большая, а переезжаю я в еще большую. И мебели у меня много. А у меня самого в магазине дел по горло.
– Пожалуйста, я согласен, – сказал бездомный.
– Выпьете со мной? – спросил его господин.
И заказал два перно, и они чокнулись рюмками, этот господин с Андреасом, и условились об оплате за работу: двести франков под расчет.
– Выпьем еще по одной? – спросил господин после первой рюмки.
– Только теперь мой черед платить, – сказал бездомный Андреас. – Нет, вы меня не знаете, я – человек чести. Я честный труженик. Посмотрите на мои руки, – и он показал их. – Это грязные мозолистые, но честные руки рабочего человека.
– Мне это по душе! – ответил господин.
У него были блестящие глаза, розовое лицо ребенка и на верхней губе короткие черные усики. В общем и целом, он был весьма располагающим к себе человеком. И Андреасу он вполне понравился.
Они, значит, выпили по второй, и Андреас заплатил. Когда господин с лицом ребенка встал, Андреас увидел, какой он толстый. Он достал из бумажника визитную карточку и написал на ней свой домашний адрес. А затем взял из того же бумажника стофранковую купюру и, протянув то и другое Андреасу, сказал еще:
– Это чтобы вы обязательно пришли завтра! Рано утром, в восемь. Не забудьте! Завтра же вы получите и остальное. А после работы выпьем с вами по аперитиву. До свиданья, мой дорогой друг! – и толстый господин с лицом ребенка ушел, а Андреаса больше всего удивило, что толстяк достал свою визитную карточку из того же бумажника, что и деньги.
И вот теперь, когда он был при деньгах и ему предстояло заработать еще, он сказал себе, что должен тоже приобрести себе бумажник. И с этой целью отправился на поиски магазина кожаных изделий. В первом же, оказавшемся на его пути, перед ним предстала молодая продавщица. Она, стоявшая за прилавком в строгого покроя черном платье с белым бантиком на груди, с локоном на голове и массивным золотым браслетом на запястье, показалась ему очень красивой. Сняв перед ней шляпу, он охрипшим вдруг голосом проговорил:
– Мне нужен бумажник!
Девушка бросила быстрый оценивающий взгляд на его наряд, но во взгляде этом не было ничего унизительного для него, просто она как продавщица хотела понять, что за покупатель перед ней. Потому что в ее магазине можно было приобрести и дорогие бумажники, и другие подешевле, и совсем дешевые бумажники. Чтобы избежать излишних вопросов, она взяла приставную лесенку и достала с верхней полки целую коробку. В ней лежали бумажники, которые клиенты магазина по каким-либо причинам вернули, чтобы обменять на другие.
Андреас отметил про себя, что у этой девушки очень красивые ноги и что она в очень изящных туфельках, и еще ему вспомнились почти стершиеся уже в памяти годы, когда он сам еще гладил икры таких ножек, как целовал их; но ни одного лица он вспомнить не мог, как ни силился, за исключением одного-единственного лица той женщины, из-за которой он сидел в тюрьме. А девушка тем временем спустилась с лестницы, и он выбрал один из бумажников, лежавших сверху, не особенно к нему присматриваясь. Заплатив, он снова надел шляпу и улыбнулся девушке, и та ответила ему улыбкой. Он рассеянно сунул бумажник в карман, а деньги в него не положил. Затея с покупкой бумажника вдруг показалась ему бессмысленной. Сам бумажник потерял для него всякий смысл. Сейчас его куда больше занимала лестница и на ней ножки в изящных туфельках. И поэтому он направился в сторону Монмартра, где были заведения, в которых он прежде искал и находил удовольствия. В одном крутом и узком переулке нашел знакомую таверну с девушками. Он сел за стол, где сидело несколько девушек, заплатил за вино для всех и выбрал для себя одну из них, причем ту, которая случайно оказалась рядом с ним. Потом они пошли к ней домой. И хотя было едва за полдень, он проспал у нее, пока за окном не засерело утро, – ему дали выспаться, никто его не будил.
Так вот, на другой день утром, в пятницу, значит, он пошел на работу. К толстяку. Там ему велели помочь хозяйке дома укладывать вещи, и хотя грузчики уже вынесли мебель, на его долю досталось еще много работы, тяжелой и полегче. А он в течение дня почувствовал, что силы к нему возвращаются, и работа была ему в радость. Он привык к работе с детства. Он был углекопом, как его отец, знал и крестьянский труд, как его дед. Вот если бы хозяйка дома так не суетилась, давая всякие бестолковые указания – и то сделай, и это, и все одновременно, так что у него голова пошла кругом. Но он видел, что она сама волнуется. Ей было непросто вот так взять и переехать на новую квартиру. А может быть, ее пугал переезд в новый дом. Она переоделась и ходила по квартире в пальто, в перчатках на руках и шляпке на голове, с сумочкой и зонтиком в руках, хотя не могла не знать, что здесь ей предстоит провести еще целый день и всю ночь и что даже завтра она еще какое-то время здесь пробудет. Время от времени она еще подкрашивала губы, что Андреаса нисколько не удивляло: как-никак она была дамой.
Андреас проработал целый день. А когда он все, что требовалось, переделал, хозяйка дома сказала ему:
– Приходите завтра ровно в семь утра.
И достала из сумочки кошелек с серебряными монетами. Долго рылась в них и взяла сначала десятифранковую монету, а потом, передумав, положила ее на место и протянула ему монету в пять франков.
– Вот вам на чай! – сказала она. – Только не пропивайте сразу все деньги и приходите точно в назначенное время.
Андреас поблагодарил, ушел и пропил все чаевые, но не больше. Эту ночь он провел в маленькой гостинице.
В шесть утра его разбудили. И он со свежими силами отправился работать.
IV
Утром он пришел в дом толстяка даже раньше грузчиков мебели. Как и накануне, хозяйка дома уже ждала его при полном наряде, в шляпе и в перчатках, словно вовсе и не ложилась спать, и вежливо обратилась к нему:
– Итак, я вижу, что вы вчера последовали моему совету и действительно не потратили все деньги на выпивку.
После этого Андреас приступил к работе. Ему пришлось сопроводить хозяйку на ее новую квартиру, куда они переселялись, и дождаться там прихода дружелюбного толстяка, который расплатился с ним, как обещал.
– Я хочу пригласить вас выпить со мной, – сказал тучный господин. – Пойдемте со мной.
Однако хозяйка дома воспротивилась этому, неожиданно появившись между ними и прямо-таки удержав мужа дома, сказав:
– Мы сейчас будем обедать.
И Андреас ушел один и выпил в одиночестве, а потом поужинал один в тот вечер и заглянул потом еще в две таверны, где выпил у стойки. Выпил он много, но не напился пьяным и следил за тем, чтобы не потратить слишком много денег, потому что собирался завтра сдержать свое слово и отправиться в часовню святой Марии Батиньольской, чтобы вернуть хотя бы часть своего долга маленькой святой Терезе. Во всяком случае, он выпил столько, что не смог сориентироваться и, руководствуясь чутьем, которое придает людям только бедность, найти самую дешевую в том районе гостиницу.
Итак, он нашел гостиницу немного подороже и здесь тоже заплатил вперед: из-за своей обтрепанной одежды и потому, что у него не было никакого багажа. Однако это его ничуть не огорчило, и спал он спокойно до самого утра следующего дня. Его разбудил громкий перезвон колоколов близлежащей церкви, и ему сразу вспомнилось, какой сегодня важный день: воскресенье, он должен сходить к маленькой Терезе и вернуть ей долг. Он сразу оделся и быстрым шагом направился в сторону площади, где стояла часовня. И тем не менее, опоздал к десятичасовой утренней проповеди: людской поток как раз направлялся ему навстречу из церкви. Он спросил, когда начнется следующая проповедь, и услышал в ответ, что в двенадцать дня.
Он стоял перед входом в часовню в некоторой растерянности. Времени оставалось еще целый час, который ему вовсе не хотелось провести на улице. И он, значит, огляделся, где бы ему получше это время переждать, и увидел справа наискосок от часовни бистро и пошел туда, чтобы провести там оставшийся до проповеди час с небольшим.
С видом человека, у которого есть деньги в кармане, он выпил первую рюмку с уверенностью человека, которому пришлось в своей жизни выпить много таких рюмок. Потом заказал и выпил вторую и третью, каждый раз подливая в стаканчик все меньше воды. А когда перед ним увидел стоявшую на другой стороне улицы наискосок от бистро часовню и сразу поставили четвертую, он уже не помнил точно, выпил ли он две, пять или шесть рюмок. Забыл он и о том, почему оказался в этих местах и в этом бистро. Он помнил только, что сюда его привел долг, долг чести, которому он обязан повиноваться, и он заплатил по счету, встал и вышел из заведения, шагая достаточно еще уверенно, вспомнил, зачем он здесь и почему. Только он хотел было пойти в сторону часовни, как вдруг услышал, как его окликнули. “Андреас!” – прозвучал чей-то голос, женский голос. Он донесся словно из незапамятных времен. Сдерживая дыхание, он повернул голову направо, откуда послышался голос. И сразу узнал лицо женщины, из-за которой попал в тюрьму. Это была Каролина.
Каролина! Правда, на ней были шляпка и платье, в которых он ее никогда не видел, но ведь это ее, ее лицо, и он, нисколько не колеблясь, упал в ее распростертые объятья.
– Какая встреча! – сказала она.
Да, это и впрямь был ее голос, голос Каролины.
– Ты один? – спросила она.
– Да, – ответил он, – я один.
– Пойдем, нам о многом надо поговорить, – сказала она.
– Подожди, подожди, – возразил он, – у меня здесь назначена встреча.
– С женщиной? – спросила она.
– Да, – опасливо ответил он.
– С кем?
– С маленькой Терезой, – сказал он.
– Она обойдется, – сказала Каролина.
В этот момент мимо проезжало такси, и Каролина остановила его, приподняв зонтик. И вот она уже назвала шоферу адрес, и, прежде чем Андреас успел опомниться, он уже сидел в машине рядом с Каролиной, и вот они уже помчались, полетели куда-то, как показалось Андреасу, то по знакомым, то по незнакомым улицам. Бог знает в какие края!
И вот они оказались где-то за городом, в незнакомом ему месте, они оказались в светло-зеленом предвесеннем саду, за редкими деревьями которого как бы спрятался укромный ресторан.
Каролина вышла из машины первой, скользнув через его колени, и уверенным, энергичным шагом, как это было ей свойственно, зашагала к ресторану. Когда она расплатилась, он тоже вышел из такси. Войдя в ресторан, они сели рядом на полукруглом диванчике, обтянутом зеленым плющом, как когда-то в молодости, перед его отсидкой. Она, как всегда, заказала обеденные блюда и посмотрела на него, а он не смел поднять на нее глаза.
– Где ты был все это время? – спросила она.
– Везде и нигде, – ответил он. – Вот уже два дня, как я снова работаю. Все время, с тех пор как мы расстались, я пил и ночевал под мостами, как и все мне подобные, а тебе, наверное, жилось получше. С разными мужчинами, – добавил он некоторое время спустя.
– А ты? – спросила она. – Говоришь, будто пьянствуешь и спишь под мостами, а все-таки находишь время и не упускаешь случая, чтобы свести знакомство с какой-то Терезой. И если бы я не встретилась с тобой, – совершенно случайно, – ты и впрямь пошел бы к ней.
Он не ответил и молчал, пока они не покончили с мясом, сыром и фруктами. А допив последние капли вина из своего бокала, он вдруг ощутил страх, хорошо знакомый ему с тех давних лет, когда они жили вместе с Каролиной. Ему захотелось снова избавиться от этого чувства, и он позвал:
– Официант, счет!
Но она возразила:
– Деньги вы получите от меня, официант!
Но официант оказался опытным человеком с наметанным взглядом, и он сказал:
– Господин первым подозвал меня.
Так что расплатился Андреас. При этом он вынул из левого внутреннего кармана сюртука все деньги и, расплатившись, заметил с некоторым испугом, умеренным, правда, выпитым вином, что у него остается теперь меньше денег, чем он должен маленькой святой. Но после всего случившегося ему пришла в голову мысль, что теперь, когда чудеса просто преследуют его одно за другим, он наверняка соберет на будущей неделе недостающую сумму и вернет ее целиком.
– Ты, значит, теперь человек состоятельный, – сказала ему Каролина на улице. – Эта маленькая Тереза тебя, наверное, содержит.
Он ничего не возразил, и она наверняка решила, что попала в точку. Она потребовала, чтобы он сводил ее в кино. И он пошел с ней в кино. После долгого перерыва он опять увидит какой-то фильм. Прошло так много времени с тех пор, когда он в последний раз был в кино, что он почти ничего не понял и уснул, положив голову на плечо Каролины. А потом они пошли в танцзал, где танцевали под аккордеон, но он так давно танцевал в последний раз, что совсем разучился и понял это, когда пригласил Каролину. И ее подхватили другие танцоры, потому что она и сейчас выглядела довольно привлекательной и соблазнительной. Он сидел за столом один и пил свое перно, и все было как в прошлые времена, когда Каролина танцевала с другими, а он пил за столиком в одиночестве. А еще несколько погодя он силой вырвал ее из объятий одного из танцоров и сказал:
– Идем домой!
Обнял ее за шею и больше не отпускал, расплатился и пошел с ней домой. Она жила поблизости.
И все было как в старые добрые времена, во времена перед его отсидкой.
V
Он проснулся очень рано утром. Каролина еще спала. Какая-то птичка щебетала перед открытым окном. Некоторое время, но не больше нескольких минут, он лежал, глядя прямо перед собой. И все это короткое время размышлял. Ему пришло на ум, что за очень продолжительное время с ним не случалось столько удивительного, как за одну-единственную прошедшую неделю. Потом, повернув голову в сторону, увидел справа от себя Каролину. И то, чего не заметил при вчерашней встрече, заметил сейчас: она постарела, бледная, с оплывшим лицом и тяжело дыша, она спала утренним сном стареющих женщин. Он осознавал, какие перемены приносили времена, прошедшие мимо него. И еще он осознал перемены в себе самом и решил немедленно встать, Каролину не будить и исчезнуть так же случайно или, лучше сказать, уйти, повинуясь той же судьбе, которая вчера столкнула их обоих, его и Каролину. Он потихоньку оделся и вышел из дома навстречу новому дню, одному из тех новых дней, к которым он привык.
Хотя, если рассудить, не совсем привычному для него дню. Потому что когда он полез во внутренний левый нагрудный карман сюртука, он нащупал там всего одну пятидесятифранковую купюру и несколько мелких монет. И он, который за долгие годы совсем забыл, что такое деньги, и никакого особого значения им больше не придавал, испугался теперь, как обычно пугаются люди, которые привыкли всегда быть при деньгах и вдруг оказываются в затруднительном положении, обнаружив, что их осталось в обрез. И вдруг ему, стоявшему ранним сумеречным утром посреди пустынной улочки, почудилось, будто он, вот уже столько месяцев живший без постоянного заработка, вдруг обеднел, потому что в кармане у него было меньше денег, чем было там в последние дни. И еще ему показалось, будто времена безденежья у него далеко-далеко позади и что, вообще-то говоря, сумму, которая должна была ему обеспечить достойное существование, он, безрассудно кичась, легкомысленно потратил на Каролину.
Он рассердился на Каролину. И вдруг он, никогда не придававший значения обладанию деньгами, оценил их весомость. Ему вдруг подумалось, что обладание одной пятидесятифранковой купюрой для человека его достоинств – просто курам на смех и что вообще, чтобы разобраться самому в достоинствах собственной личности, ему непременно требуется поразмыслить обо всем этом спокойно за стаканчиком перно.
И тогда он выбрал среди близлежащих питейных заведений то, что показалось ему повеселее, сел там за стол и заказал рюмку перно. Выпив ее, он почему-то вспомнил, что вообще-то он живет в Париже без документов, дающих право на проживание здесь, и просмотрел свои официальные бумаги. Из чего выяснилось, что прав на проживание в Париже он лишен, потому что приехал во Францию как углекоп, будучи родом из Ольховице, из польской Силезии.
VI
А потом, разложив ветхие документы перед собой на столе, он вспомнил, как в один прекрасный день много лет назад он прибыл сюда, после того как прочел в газете заметку о том, что во Франции требуются углекопы. А он всю жизнь мечтал о дальних странах. И работал потом на шахтах в Квебеке, квартируя у своих земляков, супругов Шебецов. Он полюбил хозяйку, а когда муж однажды избил ее чуть не до смерти, он, Андреас, этого человека убил. За что и провел два года в тюрьме. А женщиной этой была Каролина.
Обо всем этом вспомнилось Андреасу, разглядывавшему свои недействительные за истечением времени документы. А потом заказал еще стаканчик перно, почувствовав себя совсем несчастным.
Когда он, наконец, встал из-за стола, он ощутил что-то вроде голода, того самого, который настигает только пьяниц. Это, стоит заметить, особый род позыва (не к съестному), который длится счастливые мгновенья и пропадает сразу после того, как человек представит себе определенный напиток, который в данном случае может принести ему облегчение.
Андреас давно забыл отцовскую фамилию. А теперь, просмотрев свои просроченные документы снова, вспомнил, что фамилия его Карток – Андреас Карток. У него возникло такое ощущение, будто спустя долгое-предолгое время он обрел самого себя вновь.
И тем не менее, в какой-то мере обозлился на судьбу, не пославшую ему вновь, как в последний раз, толстяка с лицом ребенка и с усиками прямо в это кафе, чтобы тот снова дал ему возможность заработать деньги. Ибо ни к чему люди не привыкают так быстро, как к чудесам, если они случаются с ними раз, другой и третий. Да, такова природа человека, что он способен даже рассвирепеть, если ему постоянно не перепадает того, что им кажется обещанным судьбой, переменчивой и мимолетной. Таковы люди – вправе ли мы ожидать от Андреаса многого? Остаток дня он провел, значит, в разных других тавернах и уже почти смирился с тем, что время чудес, дарованных ему, миновало, прошло окончательно и вновь вернулось старое время. И, уже смирившись с этим медленным падением, к которому всегда готовы пьяницы, – трезвенникам их никогда не понять! – Андреас опять пошел на берег Сены, под мост.
И спал там, то днем, а то ночью, как привык за последний год, одалживая по бутылке выпивки у одного из своих товарищей по несчастью – до ночи с четверга на пятницу.
А той самой ночью ему явилась во сне маленькая Тереза в облике девушки со светлыми локонами и спросила его:
– Почему ты не пришел ко мне в прошлое воскресенье?
Маленькая святая выглядела точь-в-точь такой, какой он много лет назад представлял собственную дочь. Хотя никакой дочери у него не было! А во сне он ответил маленькой Терезе:
– Как ты со мной разговариваешь? Разве ты забыла, что я твой отец?
И маленькая девушка сказала:
– Извини, папа, и приди ко мне послезавтра, в воскресенье, в часовню святой Марии Батиньольской.
После той ночи, когда ему приснился этот сон, он проснулся, ощущая прилив сил, как неделю назад, когда с ним происходили разные чудеса, и он принял это снова за истинное чудо. Ему снова захотелось помыться в реке. Но прежде чем снять для этой цели сюртук, он ощупал его левый внутренний карман в слабой надежде, что там вдруг окажется еще немного денег, но никакой купюры его пальцы не нашли, зато он обнаружил кожаный бумажник, купленный за несколько дней до этого. И достал его. Это была очень дешевая вещь, долго служившая какому-то другому человеку, который обменял ее на новый бумажник, – что хорошего купишь за такую цену? Жатая воловья кожа. Он долго смотрел на бумажник, силясь вспомнить, где и когда купил его. “Как он ко мне попал?” – спрашивал он себя. Наконец, открыл бумажник, в нем было два отделения. И в одном из них – купюра. Он вынул и развернул ее, сложенную, – это был банковский билет в тысячу франков.
Он сунул эту купюру в карман брюк и пошел на берег Сены, где, не тревожась больше о товарищах по несчастью, которые могли бы увидеть его, ополоснул лицо и даже шею, испытывая при этом что-то похожее на радость, потом снова надел сюртук и пошел навстречу занимающемуся дню, начав этот день с того, что заглянул в табачную лавку за сигаретами.
Теперь у него было, правда, достаточно мелких денег, чтобы заплатить за курево, но он не знал, когда ему представится случай разменять тысячефранковую купюру, которую столь чудесным образом обнаружил в бумажнике, потому что знал жизнь достаточно хорошо, что догадывался: в глазах мира, то есть в глазах окружающего его мира, где люди все привыкли оценивать, есть немаловажное противоречие между его одеждой, его внешним видом и банковским билетом в тысячу франков. И тем не менее, он, осмелев, благодаря очередному случившемуся с ним чуду, решился предъявить банкноту. Сохранив при этом остаток рассудительности, он предупредил человека, сидевшего за кассой в табачной лавке: “Пожалуйста, но если вы не можете дать мне сдачи с тысячи франков, у меня есть и мелкие деньги. Но я с удовольствием разменял бы вот эту”. Хозяин разменял ему тысячефранковую купюру. После чего Андреас постоял еще немного у стойки, выпив три стаканчика белого вина; так сказать, из чувства благодарности к судьбе.
VII
Когда он стоял у стойки, он обратил внимание на рисунок в рамочке, висевший за широкой спиной хозяина на стене. Изображенный на этом рисунке человек очень походил на его бывшего одноклассника из Ольховица. Он спросил хозяина: “Кто это? По-моему, я его знаю”. После этих слов хозяин и все собравшиеся у стойки гости разразились невероятным хохотом. Восклицая при этом: “Представляете, он забыл, кто это!” Потому что на самом деле это был великий футболист Каньяк, родом из Силезии, отлично известный всем нормальным людям. Но откуда его знать алкоголикам, которые спят под мостами через Сену, таким, к примеру, как наш Андреас? И так как ему стало стыдно и особенно потому, что он только-только разменял тысячефранковую купюру, Андреас сказал:
– Нет, я конечно его знаю. И мы с ним даже друзья. Но, по-моему, портрет вышел не очень-то похожим.
А после этого, чтобы избежать дальнейших расспросов, он быстро расплатился и ушел. Почувствовал, что проголодался. И зашел, значит, в следующее заведение, где поел и выпил красного вина, а к сыру заказал кофе и решил после полудня сходить в кино. Пока он еще не знал, в какое. И вышел на улицу с ощущением того, что в данный момент у него денег не меньше, чем у тех преуспевающих господ, которые шли ему навстречу по улице, направляясь в сторону Больших Бульваров. Между зданием оперного театра и Бульваром Капуцинов поискал кино, где показывали бы фильм, который мог бы ему понравиться, и, наконец, нашел такой. На рекламном плакате к фильму был изображен человек, который во время путешествия по одной из дальних стран попал в смертельно опасную ситуацию. В это кино Андреас и пошел. Показывали фильм о человеке, пересекавшем опаленную солнцем пустыню. Андреас уже вот-вот готов посочувствовать этому человеку, приняв его за родственную душу, как вдруг вся эта киноистория получила неожиданный счастливый оборот: на пути этому человеку повстречался караван с научными работниками, они спасли его и вернули в лоно европейской цивилизации. После чего Андреас потерял всякие симпатии к герою фильма. Он уже готов был встать и уйти, как вдруг на экране появилось изображение того самого однокашника Андреаса, портретная зарисовка которого висела в рамочке за спиной хозяина табачной лавки. Это был великий футболист Каньяк. Андреасу вспомнилось еще, что когда-то, двадцать лет назад, они с Каньяком сидели за одной партой, и он решил завтра же, не откладывая, разузнать, не живет ли его старый знакомый в Париже.
Потому что у него, у нашего Андреаса, было в кармане не меньше девятисот девяноста девяти франков.
А это немало.
VIII
Прежде чем он вышел из кино, он догадался, что ему вовсе незачем дожидаться завтрашнего утра, чтобы узнать адрес своего друга и одноклассника. Особую уверенность ему придавала довольно значительная сумма, лежавшая у него в кармане. Сейчас, обладая оставшимися у него деньгами, Андреас настолько осмелел, что решительным шагом направился в кассу кинотеатра – узнать адрес своего друга, знаменитого футболиста Каньяка. Он предполагал, что для этого придется вызвать директора кинотеатра собственной персоной. Но нет же! По известности Каньяку не было равных в Париже. Даже портье кинотеатра был известен его адрес. Он снимал номер в одном из отелей на Елисейских Полях. Портье назвал ему этот отель, и Андреас без промедлений отправился туда.
Это был знаменитый отель, маленький, уютный и тихий, один из тех отелей, в которых останавливались боксеры-профессионалы и футболисты, элита нашего времени. В вестибюле Андреас показался самому себе инородным здесь телом, да и служащим гостиницы он показался чужаком. Как бы там ни было, ему подтвердили, что знаменитый футболист Каньяк у себя в номере и намерен вот-вот спуститься в вестибюль.
Через несколько минут он действительно показался в вестибюле, и они сразу же друг друга узнали. Стоя друг перед другом, они обменивались старыми школьными воспоминаниями, а потом пошли вместе обедать, и настроение за столом у них было самое приподнятое. И вот во время этого самого обеда случилось так, что футболист спросил своего опустившегося друга:
– Почему у тебя такой жалкий вид и что это, вообще говоря, у тебя за тряпье?
– Все случилось как нельзя хуже, – ответил Андреас, – мне даже страшно рассказывать тебе, как это все вышло. Это испортило бы всю радость от нашей счастливой встречи. Давай лучше об этом не будем, ни слова! Поговорим о чем-нибудь веселом.
– У меня много костюмов, – сказал знаменитый футболист Каньяк. – И я буду рад дать тебе один из них. Ты ведь сидел со мной за одной партой и давал мне списывать. Что для меня один костюм! Куда мне послать его для тебя?
– Ничего не выйдет, – возразил Андреас, – хотя бы потому, что у меня нет домашнего адреса. Я, знаешь ли, с некоторых пор живу под мостом через Сену.
– Тогда, значит, я сниму для тебя комнату, – сказал футболист, – хотя бы для того, чтобы переслать туда костюм. Пошли!
Покончив с едой, они вышли из ресторана, и футболист Каньяк снял ему комнату, которая стоила двадцать пять франков в день и находилась поблизости от великолепной парижской церкви, известной под именем “Мадлен”.
IX
Номер был на шестом этаже, и Андреасу с футболистом пришлось воспользоваться лифтом. У Андреаса, разумеется, не было при себе никакого багажа. Однако ни портье, ни гостиничный “бой” из лифта, и вообще никто из персонала гостиницы никакого удивления по этому поводу не выразили. Потому что это было обыкновенное чудо, а чудеса сами по себе никакого удивления не вызывают. Когда они оказались в номере на шестом этаже, футболист Каньяк сказал своему однокласснику Андреасу:
– Теперь тебе, наверное, потребуется еще мыло.
– Люди вроде меня, – возразил Андреас, – могут жить и без мыла. Я надеюсь прожить здесь целую неделю без мыла, хотя мыться все равно буду. А теперь мне хочется, чтобы в честь этой комнаты мы немедленно заказали чего-нибудь выпить.
И футболист велел принести бутылку коньяка. Они выпили ее до дна. А потом вышли из номера, взяли такси и поехали на Монмартр. Причем в то самое кафе, куда приходили девушки и где Андреас побывал несколько дней тому назад. Они просидели там два часа, обмениваясь воспоминаниями о школьных годах, после чего футболист проводил Андреаса домой, то есть до гостиничного номера, который снял для него, и сказал:
– Сейчас уже поздно. Оставляю тебя одного. А завтра утром пришлю тебе два костюма. Да… тебе нужны деньги?
– Нет, – сказал Андреас, – у меня девятьсот с лишним франков, а это немало. Поезжай домой!
– Я вернусь через два-три дня, – сказал его друг-футболист.
X
Гостиничный номер, в котором жил теперь Андреас, имел номер восемьдесят девять. Как только Андреас остался один, он сразу уселся в удобное кресло, обтянутое розовым репсом, и принялся разглядывать комнату. Сначала обратил внимание на обои из красного шелка с нежно-золотыми головками попугаев, пущенными по всему их полю, на правой дверной планке – три кнопки из слоновой кости, а рядом с кроватью – ночной столик с лампой под темно-зеленым абажуром. И еще он заметил дверь с белой ручкой-набалдашником, за дверью же скрывалось нечто таинственное, во всяком случае пока таинственное для Андреаса. Дальше. Поблизости от кровати на специальном столике стоял черный телефон, трубку которого легко было снять правой рукой даже лежа в постели. После довольно продолжительного осмотра комнаты в Андреасе, которому захотелось узнать все ее тайны, вдруг проснулось ребячье любопытство. Его так и подмывало выяснить, что там, за дверью с набалдашником. И несмотря на некоторую скованность – гостиничные номера были для него в новинку, – он встал с кресла с твердым намерением узнать, что там, за этой дверью. Он думал, что она, конечно, заперта на ключ. Каково же было его удивление, когда она добровольно, чтобы не сказать предупредительно, открылась перед ним.
И тут он увидел, что это ванная комната с блестящими кафельными стенами, мерцающе-белой ванной да еще с туалетной водой в придачу. Словом, он увидел то, что в его кругах можно было бы назвать уборной комнатой.
В это мгновенье он почувствовал потребность произвести уборку в собственном хозяйстве, то есть помыться, и напустил в ванну воду из обоих кранов – для горячей и для холодной. Когда он разоблачился, чтобы погрузиться в воду, он с сожалением подумал, что у него нет рубашек, потому что, когда он снял свою, он заметил, какая она у него грязная, и он заранее испытывал страх перед тем мгновеньем, когда он выйдет из ванной и ему придется снова надеть старую рубашку.
Он сел в ванную, отлично помня, что не мылся весь уже очень давно. Ванну он принял с чувством, близким к сладострастию, потом вышел из воды, снова оделся, и не знал теперь, куда себя девать. Скорее из безделья, чем из любопытства открыл дверь, ведущую из номера в коридор, переступил порог и сразу увидел молодую женщину, которая только что вышла из своего номера, как и он сам. Она была красивой и молодой, как ему показалось. Да и еще чем-то она напомнила ему продавщицу из магазина, где он купил бумажник, и немножко – Каролину. Вот почему он слегка поклонился и поздоровался с ней, когда она проходила мимо, и, когда она кивнула ему в ответ, он набрался храбрости и сказал ей без затей:
– А вы красивая.
– Вы мне тоже нравитесь, – ответила она. – Секундочку! Может быть, мы увидимся завтра?
И исчезла в темноте коридора.
А он, испытывая потребность в любви, как неожиданно выяснилось, поднял глаза на номер комнаты, в которой она жила.
Номер оказался восемьдесят седьмым. И он как бы записал его в своем сердце.
XI
Он снова вернулся в свою комнату, посидел, прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи, и исполнился решимости не дожидаться утра для встречи с красивой девушкой. И хотя благодаря почти непрерывной череде чудес в последние дни он был уже почти уверен в снизошедшей на него благодати, он именно по этой самой причине счел себя вправе созорничать, что ли, и даже предположил, будто он из вежливости, допустим, по отношению к этой самой благодати должен проявить к ней внимание, ничем ее при этом не задевая. И как только ему почудилось, будто он услышал осторожные шаги девушки из восемьдесят седьмого номера, возвращавшейся к себе, он осторожно приоткрыл дверь в коридор и увидел в щелочку, что это и впрямь она. А вот чего он совершенно не заметил ввиду отсутствия у него опыта в последние годы, так это то немаловажное обстоятельство, что для красивой девушки его маневры не остались незамеченными. Поэтому она, приученная к этому профессией и образом жизни, ловко и проворно навела в комнате видимость порядка, приглушила верхний свет, легла на кровать, взяла в руки книгу и при свете лампы, стоявшей на ночном столике, принялась за чтение; это была книга, которую она уже давно прочла.
Некоторое время спустя, как она и рассчитывала, в дверь робко постучали, и на пороге явился Андреас.
На некоторое время он задержался еще в двери, хотя был почти уверен, что несколько секунд спустя его пригласят подойти поближе. А красивая девушка ничуть своей позы не изменила и даже книги из руки не выпустила, а спросила только:
– Что вам будет угодно?
Андреас, которому принятая ванна, мыло, кресло, головки попугайчиков на обоях и порядочный костюм придали уверенности в себе, ответил:
– Я не в силах ждать до завтра, милостивая госпожа.
Девушка промолчала.
Андреас подошел к ней поближе, спросил, что она читает, и честно признался:
– Я книгами не интересуюсь.
– Я здесь проездом, – сообщила ему лежавшая в постели девушка. – Останусь только до воскресенья. Дело в том, что в понедельник я опять выступаю в Каннах.
– Выступаете?.. – переспросил Андреас.
– Я танцую в казино. А зовут меня Габби. Вы этого имени, наверное, не слышали?
– Ну, как же, из газет оно мне знакомо, – солгал Андреас, которому так и хотелось добавить “из тех, которыми я укрываюсь”. Но он удержался.
Он сел на край кровати, и красивая девушка ничего не имела против. Она даже отложила книгу, и Андреас остался в восемьдесят седьмом номере до самого утра.
XII
В субботу он проснулся с твердым решением не расставаться с красивой девушкой до самого ее отъезда. Больше того, в нем зародилась хрупкая надежда, что он вместе с молодой женщиной поедет в Канны: он, как и все бедняки, был склонен принимать небольшие деньги, лежавшие у него в кармане, за крупные суммы. (Особенно это присуще пьющим беднякам.) Итак, утром он в очередной раз пересчитал свои девятьсот восемьдесят франков. А поскольку они лежали у него в бумажнике, а бумажник – в кармане нового костюма, сумма эта выросла в его глазах раз в десять, и когда через час после того, как он ее оставил, к нему в номер вошла красивая девушка, не удосужившаяся даже постучать, он нисколько не удивился, и когда она спросила, где бы им провести субботу перед ее отъездом в Канны, он ответил наобум:
– В Фонтенбло.
Он слышал про это место – то ли во сне, то ли, может быть, наяву. Во всяком случае, он не сказал бы точно, по какой такой причине это название сорвалось у него с языка.
И тогда они наняли такси и поехали прямо в Фонтенбло, а там оказалось, что красивая девушка знает один хороший ресторан, где вкусно кормят и где вино подают подходящее. Она знала даже тамошнего официанта, потому что позвала его по имени. И будь наш Андреас по природе своей ревнивцем, он мог бы разозлиться. Но он не был ревнивым и, соответственно, не рассердился. Они провели некоторое время за едой и выпивкой, а потом, опять-таки на такси, вернулись в Париж, который встретил их сияющим закатом, а они не знали, куда им податься и чем заняться, как этого не знают люди, которых случайно столкнула судьба. Ночь распахнула перед ними объятья, как пустая-препустая пустыня.
И они тоже не знали, что делать друг с другом, легкомысленно промотав то единственно существенное событие, которое дано мужчине и женщине. И тогда решили поступить так, как выпало поступать людям нашего времени, когда они не знают, куда податься: пойти в кино. И вот они сидят там, и не назовешь это ни тьмой, ни теменью, а так, в полутьме сидят. И пожимают друг другу руки, эта девушка и наш друг Андреас. Но он пожимал ее руку безо всякого чувства и сам страдал от этого. Да, ему было не по себе. А потом, в перерыве, он с красивой девушкой прошел в буфет, чтобы выпить там. Что и сделали. И фильм совершенно перестал интересовать его.
В гостиницу они вернулись, испытывая беспокойство и тоску.
На следующее утро, это было в воскресенье, Андреас проснулся, помня о своем долге и куда он должен отнести деньги. Он встал с кровати торопливо, быстрее даже, чем накануне, так что красивая девушка испуганно спросила его со сна:
– Куда ты так спешишь, Андреас?
– Мне нужно вернуть один долг, – сказал Андреас.
– Что? Прямо сегодня, в воскресенье? – спросила красивая девушка.
– Да, сегодня, в воскресенье, – подтвердил Андреас.
– А кому ты должен – мужчине или женщине?
– Женщине, – ответил он с заминкой.
– И как же ее зовут?
– Тереза.
После чего красивая девушка соскочила с кровати и сжатыми кулаками стала бить Андреаса по лицу.
Он выбежал из номера, а потом из гостиницы. И, не оглядываясь по сторонам, зашагал в сторону часовни святой Марии Батиньольской, чтобы вернуть сегодня, наконец, маленькой Терезе двести франков.
XIII
Однако провидение – или, как скажут не столь религиозные люди, “случай”, так вот, провидение, или случай, пожелало того, чтобы Андреас хоть ненадолго, но опоздал к десятичасовой мессе. И, само собой разумеется, взгляд его остановился на ближайшем бистро, том самом, где он угощался прошлый раз, и он опять пошел туда.
И заказал себе, конечно, выпивки. Но, будучи осторожным, как и все бедняки на этом свете, сколько бы чудес с ними ни случилось, он сначала проверил, достаточно ли у него денег, и вынул бумажник. И тут он убедился, что от девятисот восьмидесяти франков у него мало что осталось.
У него было ровным счетом двести пятьдесят франков. Подумав, он догадался, что красивая девушка из гостиницы его обобрала. Однако наш Андреас не стал слишком расстраиваться из-за этого. Он сказал себе, что за каждое удовольствие надо расплачиваться, и раз он удовольствия получил вдоволь, то вот и плата за него.
Он собрался подождать здесь до тех пор, как зазвонят колокола часовни, созывая верующих к мессе, чтобы вернуть, в конце концов, долг маленькой святой. А тем временем ему захотелось промочить горло, и он заказал выпивку. И выпил. Тут загремели колокола, призывавшие к мессе, и он позвал:
– Официант, счет!
Расплатился, встал и направился к выходу, где прямо перед дверью столкнулся с широкоплечим человеком очень высокого роста. Он сразу узнал его:
– Войцех!
А тот воскликнул одновременно:
– Андреас!
Они бросились обнимать друг друга: оба они работали углекопами в Квебеке, вместе, на одной шахте.
– Послушай, подожди меня здесь, – сказал Андреас. – Минут двадцать, не больше, только до конца проповеди!
– Вот еще! – отвечал Войцех. – С каких таких пор ты вообще ходишь к проповеди? Я попов вообще терпеть не могу, а особенно людей, которые к ним бегают.
– Да нет, я иду к маленькой Терезе, – сказал Андреас. – Я ей должен деньги.
– Ты это о маленькой святой Терезе?
– Да, о ней, – подтвердил Андреас.
– И сколько ты ей задолжал? – полюбопытствовал Войцех.
– Двести франков! – ответил Андреас.
– Тогда я пойду с тобой! – сказал Войцех.
Колокола все еще гремели. И когда они оказались в часовне и проповедь только-только началась, Войцех шепотом проговорил:
– Дай мне сейчас же сто франков! Я как раз вспомнил, что меня кое-где ждут. И если я не отдам, попаду в кутузку!
Андреас без промедления протянул ему обе стофранковые купюры, остававшиеся у него, и сказал:
– Я скоро приду.
Осознав, что у него нет больше денег, чтобы вернуть долг Терезе, он счел, что оставаться дольше на проповеди не имеет смысла. Из приличия подождал еще минут пять и отправился в бистро, где его ждал Войцех.
И приятели, вновь обретшие друг друга, пообещали, что теперь больше не расстанутся. Надо сказать, что у Войцеха не было никакого знакомого, кому бы он задолжал. Одну из стофранковых купюр, которые ему дал Андреас, он положил в носовой платок, который завязал узлом, а на другие сто франков пригласил Андреаса выпить, а потом еще и еще раз, а ближе к ночи они пошли в то заведение, где сидели разбитные девушки, и там они задержались на целых три дня, а когда они выбрались оттуда, на дворе был вторник, и Войцех попрощался с Андреасом, сказав на прощанье:
– В воскресенье увидимся снова, на том же месте и в тот же час.
– Привет! – сказал Андреас.
– Привет! – сказал Войцех и исчез с глаз долой.
XIV
Это было во вторник после полудня, когда зарядил дождь, да такой частый, что в следующее мгновенье Войцех действительно исчез. По крайней мере, так показалось Андреасу.
Ему почудилось, что его друг так же неожиданно пропал в дождевых струях, как случайно появился прямо перед ним, и так как в кармане у него не было больше денег, кроме завалявшихся тридцати пяти франков, но он был, как ему думалось, баловнем судьбы и верил, что чудеса и впредь не обойдут его стороной, он решил, как обычно поступают все бедняки и записные пьяницы, положиться на нового Бога, того Единственного, в кого он еще верил. И направился в сторону Сены, к знакомой лестнице, ведущей вниз, к обиталищу бездомных.
Здесь он встретился с человеком, который собирался в это время подняться по лестнице на набережную, и этот человек показался ему хорошо знакомым. Поэтому Андреас вежливо с ним поздоровался. Это был господин в летах, весьма ухоженный. Он остановился и, внимательно приглядевшись к Андреасу, спросил его:
– Не нуждаетесь ли вы в средствах, сударь?
По голосу Андреас сразу узнал того самого господина, с которым встречался три недели назад.
– Я отлично помню, что я пока что у вас в долгу, я обещал вернуть деньги святой Терезе. Но, знаете, случилось много самого разного. И мне уже в третий раз не удалось отдать деньги.
– Вы ошибаетесь, – сказал пожилой прилично одетый господин, – я не имею чести быть с вами знакомым. Вы, очевидно, меня с кем-то спутали, но мне кажется, что вы сейчас в стесненном положении. А что до святой Терезы, о которой вы изволили упомянуть, то я по-человечески настолько ей обязан, что я, разумеется, готов ссудить вам деньги, которые вы ей задолжали. Сколько потребуется?
– Двести франков, – ответил Андреас. – Но, простите, вы же сами сказали, что не знаете меня. Я человек чести, а прислать мне письмо с напоминанием о долге вы вряд ли сможете. Я, знаете ли, человек чести, но постоянного адреса у меня нет. Ночую я обычно под одним из этих мостов.
– О-о, насчет этого не беспокойтесь, – сказал господин. – Я тоже имею привычку спать под мостами. И вы просто окажете мне услугу, если примете от меня деньги. Не знаю даже, как я буду вам благодарен… Дело в том, что я тоже в большом долгу перед маленькой Терезой!
– Ну, если так, – кивнул Андреас, – я к вашим услугам.
Он принял деньги из его рук, подождал немного, пока господин поднимался по ступенькам, а потом прямиком отправился в то самое издавна знакомое ему заведение на улице Четырех Ветров, в русско-армянский ресторан “Тары-бары”, и оставался там до субботнего вечера. Тут он вспомнил, что завтра воскресенье и что ему нужно пойти в часовню святой Марии Батиньольской.
XV
В “Тары-бары” собралось много народу, потому что некоторые, у кого не было крыши над головой, там дневали и ночевали, днем они толпились у стойки, а ночью спали на овальных диванчиках. Андреас проснулся в воскресенье очень рано, не столько из-за проповеди, которую боялся бы пропустить, сколько опасаясь хозяина, который мог бы напомнить ему, что он пока не расплатился за стол и кров за много дней. Но он заблуждался: хозяин поднялся куда раньше его. Однако он давно уже присмотрелся к Андреасу и знал, что наш Андреас пользуется любой возможностью, чтобы не расплатиться. В конце концов нашему Андреасу пришлось заплатить за все со вторника по воскресенье – за еду и за выпивку, причем в счет ему поставили даже больше, чем он выпил и съел. Потому что хозяин “Тары-бары” умел различать, кто из его гостей умеет считать деньги, а кто нет. А наш Андреас принадлежал к числу тех, кто считать деньги не умел, как большинство выпивох. Андреас отдал большую часть оставшихся денег, которые имел при себе, и все-таки зашагал в сторону часовни святой Марии Батиньольской.
Но он уже хорошо знал, что вернуть святой Терезе долг целиком он не сможет. И еще он подумал о своем друге Войцехе, с которым договорился о встрече точно так же, как обещал прийти к своему маленькому кредитору.
И вот он оказался поблизости от часовни, но, увы, опять опоздал к десятичасовой утренней проповеди, и опять навстречу ему вышла людская толпа, и снова он по привычке устремил свои шаги в сторону бистро. Как вдруг услышал, что его окликают, и вдруг чья-то тяжелая рука опустилась на его плечо. Оглянувшись, он увидел перед собой полицейского.
У нашего Андреаса, как мы знаем, как и у многих ему подобных, не было при себе исправных документов, он испугался и начал хлопать себя по карманам, чтобы сделать вид, будто какие-то подходящие документы у него все-таки есть.
Однако полицейский предупредил его:
– Я знаю, что вы ищете. Но в карманах можете не искать! Вы только что уронили ваш бумажник. Вот он, держите, – и добавил как бы в шутку: – да, еще не то бывает, когда в воскресенье спозаранку выпьешь столько аперитивов!
Андреас торопливо взял из его рук бумажник – у него едва хватило самообладания, чтобы приподнять шляпу, – и сразу зашел в бистро напротив.
Там его уже дожидался Войцех, который узнал его не сразу, а только хорошенько приглядевшись. Тем с большей теплотой он обнял нашего Андреаса. Они принялись наперебой угощать друг друга, и Войцех, вежливый, как большинство людей, встал с овального диванчика, предложив почетное и удобное место Андреасу, а сам обошел, заметно покачиваясь, вокруг стола, сел напротив приятеля на стул и наговорил ему кучу любезностей. Ничего, кроме перно, они не заказывали.
– Со мной опять приключилось нечто странное, – сказал Андреас. – Иду я сюда, к тебе, как вдруг меня хватает за плечо полицейский и говорит: “Вы выронили ваш бумажник”. И дает его мне, а это вовсе не мой, но я взял его, а теперь мне хочется посмотреть, что в нем может быть.
И он вытащил из кармана бумажник, проверил все отделения, нашел какие-то документы, ни в малейшей степени к нему отношения не имеющие, но обнаружил также и деньги, и когда пересчитал их, оказалось, что там ровно двести франков.
И тут Андреас сказал:
– Вот видишь! Это мне Божье знамение! Пойду, схожу в часовню и отдам, наконец, мой долг!
– Для этого, – заметил Войцех, – времени у тебя еще хватит. Дождись конца мессы. Проповедь тебе, по-моему, ни к чему? Вдобавок, во время мессы ты никому ничего не передашь. После мессы сходи, загляни в ризницу, а пока давай выпьем!
– Конечно, будь по-твоему, – согласился Андреас.
В это мгновенье открылась дверь в бистро, и Андреас, у которого сильно закружилась голова и сердце ощутило острейшую боль, успел увидеть юную девушку, севшую прямо рядом с ним на овальном диванчике. Она была очень юной, таких молоденьких девушек он, похоже, никогда прежде так близко от себя не видел, и была она во всем небесно-голубого цвета. Таким голубым и правда бывает только одно небо, и то в редкие благословенные дни.
Он покачнулся в ее сторону, отдал, как смог, учтивый поклон и сказал этому полуребенку:
– Что вы здесь делаете?
– Поджидаю моих родителей, они вот-вот вернутся после проповеди; они обещали зайти за мной. Они бывают здесь раз в месяц, – добавила она, совершенно сбитая с толку этим пожилым мужчиной, который ни с того ни с сего заговорил с ней. Она его немного опасалась.
– Как тебя зовут? – спросил Андреас.
– Тереза, – ответила она.
– А-а! – воскликнул Андреас. – Как это прелестно! Я и подумать не мог, что такая великая и столь юная святая, такой маленький и такой щедрый кредитор окажет мне честь и придет ко мне, хотя я так долго к ней не приходил, к этой святой.
– Я не понимаю ничего из того, что вы говорите, – проговорила юная девушка, совсем смешавшись.
– Это вы из деликатности так говорите, – возразил Андреас. – Да, из деликатности, я знаю, какая вы, и преклоняюсь перед вами. Я уже давно должен вам двести франков, но мне все никак не удавалось вернуть их вам, святая девушка!
– Никаких денег вы мне не должны, у меня есть при себе деньги, вот в этой сумочке, возьмите их, пожалуйста, и оставьте меня, вот-вот придут мои родители.
Она достала из сумочки и протянула ему стофранковую купюру.
Все это Войцех увидел в зеркале, он даже покачнулся в своем кресле и заказал два перно. Потом ему захотелось потащить Андреаса к стойке, чтобы выпить с ним и там. Но когда Андреас попытался встать рядом с ним у стойки, он вдруг упал как мешок, испугав всех сидевших в бистро, в том числе и Войцеха. А больше всего – девушку по имени Тереза. И вот его уже подхватили под руки и потащили в часовню, в ризницу, потому что поблизости не было ни одного практикующего врача и ни одной аптеки, а священники как-никак разбираются в жизни и смерти – по крайней мере, в это верят неверующие официанты бистро и ресторанов. Девушка по имени Тереза ничего не может с собой поделать и идет рядом.
Итак, нашего бедного Андреаса принесли в ризницу, а он, на беду, ни слова выдавить из себя не может, он только сделал едва заметное движение рукой, словно хотел достать из внутреннего кармана деньги, которые должен маленькой святой. Лежа уже без движения, он прошептал:
– Мадемуазель Тереза! – вздохнул в последний раз и умер.
Дай Бог всем нам, пьяницам, такую легкую и прекрасную смерть!
* Перевод повести Йозефа Рота “Легенда о святом пьянице” сделан по тексту книги “Die Liegende vom heiligen Trinker” (1999, KЪln, 15-е отдельное издание), которая была любезно предоставлена переводчику Евгению Факторовичу издательством Kiepenheker & Witsch, долгие годы опекающим и пропагандирующим творческое наследие Йозефа Рота.
Перевод эссе “Памятник Йозефу Роту” выполнен С.Земляным, а эссе С.Цвейга “Йозеф Рот” – С.Фридлянд.