Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 10, 2003
Этим летом в российской архитектурной жизни произошла революция — победителем международного конкурса на реконструкцию объекта государственной значимости, Мариинского театра в Санкт-Петербурге, стал французский архитектор Доменик Перро. Сам факт проведения такого конкурса выбивается из обычной практики. В истории современной отечественной архитектуры зафиксировано два международных соревнования, проведенных с целью последующего строительства. В 1934 г. Сталин стал инициатором конкурса на проект Дворца Советов на месте снесенного Храма Христа Спасителя. А в 2002 г. Московское правительство во главе с Лужковым объявило открытый международный конкурс на проект мэрии в составе делового центра Москва-Сити. И в том, и другом победили наши соотечественники — Борис Иофан и Михаил Хазанов.
Инициатором питерского конкурса выступил руководитель Мариинского театра Валерий Гергиев, получивший поддержку министра культуры Михаила Швыдкого. По его завершении Доменик Перро получил заказ на проектирование Мариинки-2 и заверения городской администрации и главного архитектора Санкт-Петербурга о том, что “все усилия будут направлены на скорейшую реализацию его проекта”. Это событие относится к разряду невероятных. Проект Перро выглядит более чем радикально — золотая структура, получившая прозвище “клетка для динозавра”, превращает оперный театр в городской интерьер. Он открыт для всех желающих и проницаем для транзитного движения и праздного шатания. Внутри этой системы, конечно, кое-где встречаются ограждающие конструкции, что на общую идею не влияет. Эта архитектура никоим образом не пытается вписаться в окружающий контекст. Напротив, она нагло возвышается в плоском ландшафте Санкт-Питербурга, как золотая гора. Тем не менее, ее с большим энтузиазмом восприняли не только члены интернационального жюри, но и власти, а также просвещенная общественность. Невероятно, что все это происходит в городе-памятнике, развитие которого и в 19-м, и в 20-м веке было целиком и полностью подчинено идее сохранения наследия, продолжения классицистической традиции, а также контекстуального подхода во всем, что касается вмешательства в городскую среду.
Доменик Перро одержал такую легкую и абсолютную победу там, где никто не верил в возможность проведения соревнования. Так выглядит история со стороны. Однако у этой победы есть предыстория и еще один, возможно, главный герой, оставшийся в тени.
Американский архитектор Эрик Овен Мосс был приглашен в Санкт-Петербург в начале 2002 г. проектировать Мариинку-2 девелоперской компанией, выигравшей тендер на постройку объекта. Когда Мосс представил свой проект вниманию питерской общественности, разразился скандал. Критики сравнивали его архитектуру с мусорными мешками, а чиновники утверждали, что это провокация американских империалистов. Через год с небольшим в том же составе все выражали удовольствие по поводу не менее радикального и не менее дорогого проекта Доменика Перро.
Поворот общественного сознания от категорического неприятия к полному восторгу произошел в три этапа. Первый — скандальная дискуссия в прессе по поводу проекта Эрика Овена Мосса. Второй — презентация проекта Мосса в русском павильоне на Венецианской бьеннале, где дискуссию удалось продолжить и втянуть в нее международную архитектурную элиту. Третий — проведение конкурса с участием представителей этой элиты.
Героем первых двух этапов был Эрик Овен Мосс, принявший мужественное решение бороться за Мариинку и на третьем этапе, на котором возник новый герой-победитель. Однако его успех больше чем на половину принадлежит Эрику Моссу, который не только проложил ему дорогу, но и создал прецедент для поворота в отношении российского общества к современной архитектуре на самом сложном и проблематичном участке.
Эта история не исчерпывается новым радикальным имиджем Мариинского театра, который будет (или не будет) построен в Питере. Она стала поводом для выстраивания новых приоритетов в общественном сознании. Мы хотим перемен и учимся доверять будущему. Мы хотим нового качества городского пространства, нового качества архитектуры и нового качества жизни.
Представляется, что наиболее интересный этап критического осмысления состояния современной российской архитектуры вообще и проекта Эрика Овена Мосса в частности произошел в Венеции. Статью о том, как выглядела Россия на международном бек-граунде венецианской бьеннале, и интервью с ведущими архитекторами мира о том, какой должна быть архитектура 21-го века, мы приводим ниже. Надеемся, что эти материалы помогут обозначить место российской архитектуры в мировом архитектурном движении и тем самым заставят задуматься, какова же идеальная модель российского “Next”.
Венеция, вечный город, безмятежно раскинувшийся на островах Адриатического моря, создает ощущение архитектурного миража — воплощенная градостроительная утопия дрейфует сквозь время, сохраняя отражения прошедших эпох.
Пространство Венеции совмещает несоединимое — незыблемую архитектуру и зыбкую воду, различные стили и времена. Когда-то отсюда отправлялись торговые корабли во все концы света, теперь сюда съезжаются туристы со всех стран, тут происходят знаменитый карнавал и кинофестиваль, бесчисленные выставки и международные форумы. В городе на воде история прошлого плавно перетекает в невероятное будущее. Именно в Венеции можно увидеть весь мир таким, каким он будет через несколько лет. Для этого достаточно посетить Архитектурную бьеннале, которая проходит здесь два раза в год, чередуясь с художественной. Сюда съезжаются ведущие архитекторы. Это и парад звезд, и одновременно серьезный профессиональный конкурс, победители которого становятся обладателями “Золотого Льва” — высшей награды самого престижного архитектурного форума мира.
Последняя венецианская Архитектурная бьеннале 2002 года принципиально отличалась от предыдущих. Ее комиссар и идеолог англичанин славянского происхождения Дайян Суджик выступил как обозреватель и систематизатор. Он предложил международному архитектурному сообществу заглянуть вперед и представить формы и среду, в которых человечество будет жить завтра, показав свое видение архитектуры “Next”. Это и стало девизом бьеннале.
Тема “Next” — не только констатация архитектурных достижений, прежде всего это вопрос о завтрашнем дне, а значит, попытка сформулировать эту цель.
Перевод английского слова был трактован комиссарами стран-участниц как будущее, в меньшей или большей степени отдаленное, которое они и постарались буквально или аллегорически выразить в своих выставочных павильонах в парке Джардини ди Кастелло.
Сам Д.Суджик показал мировое “Next” под сводами венецианского Арсенала, памятника истории и культуры, отобрав лучшие, по его мнению, проекты, находящиеся в стадии строительства или близко к тому. Он сгруппировал их по залам, применив классификацию, наподобие методического пособия “Типология зданий” времен застоя для аспирантов какого-нибудь ЦНИИЭПА, — “Жилье”, “Музеи”, “Транспорт и коммуникации”, “Образование” и т.д. Такой бесхитростный подход дал удивительно сильный результат. В Арсенале вырисовалась картина мира современной архитектуры, такой, какой она случилась в начале нового века. Она оказалась куда убедительнее национальных версий и спровоцировала размышления о том, что есть сегодня архитектура вообще и наша российская в частности.
Д.Суджик в своем комиссарском тексте подчеркнул, что в его задачу не входит показать возникновение авангардных течений или героев новой волны.
Единственная цель — понять курс, который принимает мировая архитектура в ближайшую декаду.
Выставка показала, как изменяется этот курс в начале нового века. Идеалы модернизма, под флагом которых начался и закончился ХХ век, уже позади. Сооружения теряют четкие контуры, их границы размываются, пространство становится многослойным, внутреннее и внешнее меняются местами, фасады растворяются, функции приобретают новые качества. Интересно, что такого рода мутации характерны для архитектуры разных частей света — Европы, Азии, Америки…
Глобализация, охватившая мир, нивелирует национальные особенности. Мир стал другим. Информационные технологии изменили и характер труда, и образ жизни. Меняются и требования к организации жизненного пространства. Компьютерные программы нового поколения перестают служить лишь инструментом. Они влияют на креативность проектного мышления, расширяют его диапазон. Главной темой становится коммуникативность архитектуры — поиск равновесия взаимосвязей между “техно” и “эко”, общественным и личным, глобальным и локальным. То есть мировое “Next” — это архитектура интеллектуальная, дающая многообразие возможностей для всех и оставляющая свободу выбора для каждого. Это и есть будущее, разместившееся под сводами Арсенала. И в нем будет жить мировое сообщество в ближайшие годы.
На этом конкретном фоне кураторские концепции стран-участниц выглядели декларативно.
Немцы видят свое “Next” в сегодняшних студентах, которых они вовлекают в международную тусовку. Боковые нефы павильона Германии были плотно уставлены студенческими макетами, в которых новое поколение поупражнялось на тему актуального в архитектуре. Болванкой для моделирования послужил объем центрального зала немецкого павильона в 33 масштабе. Сам же зал оставался чистым и совершенно пустым. Со временем его заполнят лучшие из толпы сегодняшних новобранцев.
Швейцарцев заботит проблема обретения гармонии. Следствием исследований по психофизическому, энергетическому и прочему воздействию пространства на живой организм стало превращение павильона в опытный образец “Гармонариума”. Белый без видимых границ интерьер со светящимся неоновым полом и искусственным “горным” климатом идеален, по мнению создателей, для медитаций и обретения душевного и физического равновесия. Путь в швейцарское будущее — через научный подход к организации пространства.
Испанцы ощущают себя в стадии перехода к иному типу мышления. Этот процесс они выразили при помощи И.Босха, справедливо считая, что он, как никто другой, показал тот самый момент, когда одна реальность кончилась, а другая еще не началась. “Сад наслаждений” Босха, растянутый на 400 квадратных метров пола экспозиции, стал фоном для показа новой архитектуры на плоских мониторах. Смена ментальности испанских архитекторов опирается в буквальном смысле слова на мировую культуру.
Павильон Великобритании превратился в виртуальную модель терминала порта в Иокогаме, последнюю работу Foreign Office Architects. Изображения были спроецированы на стены, пол и потолок чуть ли не в натуральную величину. Светопроекции оказались удивительно эффектным и точным приемом передачи архитектурных форм, оставляющим ощущение присутствия на объекте и на празднике одновременно. Будущее Англии — качественная архитектура, которая осчастливит мир.
Экспозиция павильона США состояла из документальных фотографий последствий катастрофы 11 сентября и проектных предложений архитекторов из разных стран для места, где прежде возвышались Близнецы.
Наше же отечественное архитектурное “Next” было предъявлено куратором российского павильона Давидом Саркисяном (директором ГНИМА им. Щусева) в виде макетов новых проектов реконструкции Большого театра в Москве и Мариинки в Санкт-Петербурге. Оба театра объединяет то, что они скорее ассоциируются с имперским “Past”. Роднят их также статус главных культурных учреждений государства и проблема поиска компромисса между необходимостью охранять культурное наследие и столь же острой необходимостью не отстать от жизни. На бьеннале эти здания исторического значения были представлены в связи с планами их реновации, и по большому счету к “Next” эти несогласованные на тот момент проекты имели мало отношения. Так, манифестом ближайшего будущего новой России стала экспозиция как будто из советского прошлого — репрезентативное светлое завтра, представленное самыми официально культурными и весьма государственно-значимыми объектами страны.
В итоге высшую награду бьеннале, “Золотого Льва”, жюри присудило голландскому “Next”. Совсем не претенциозные постройки молодых голландских архитекторов — малобюджетное односемейное жилье, стоянка для велосипедов, выставочный зал — получили наивысшее признание и человеческие симпатии как отмеченные “духом инновационности и эксперимента”. “Серебряного Льва” получили практически за то же самое молодые китайские архитекторы, построившие близ Великой китайской стены деревеньку из небольших домов, архитектура которых сочетает смелый эксперимент с национальной традицией. Высшей награды были также удостоены португальский архитектор Алваро Сиза и японец Тойо Ито. Характерно, что и тот, и другой далеко отстоят от конъюнктуры и решают задачи исключительно профессиональные.
Выбор международного жюри, собственно, и отражает представления мирового сообщества о желанной модели ближайшего будущего. В фокусе общественного внимания оказались достаточно авангардные архитектурные опыты молодых голландцев и китайцев, активно продвигающихся в большую архитектуру. Они работают в условиях жестких ограничений, диктуемых конкурентной борьбой, малобюджетным финансированием, “гонконгским прагматизмом” и “голландским территориальным дефицитом”. Эта архитектура строится на остроумных экспериментах, нетрадиционном использовании материалов, виртуозности и нестандартности пространственных решений при их кажущейся простоте. За ней не просматриваются инвестиции большого бизнеса, она не озарена лучами славы создателей. В ней нет ни государственных амбиций, ни претензий на вечность. Она демократична и адресована всем слоям общества, но при этом ее высоко оценивают и разборчивые интеллектуалы. Она порождение интеллекта архитекторов нового поколения, сформированного высокой культурой проектного мышления предшественников и энергетикой “нового века”.
Участники этой международной бьеннале, известные и признанные архитекторы нашего времени, любезно согласились побеседовать на страницах “Вестника Европы” с директором Центра современной архитектуры Ириной Коробьиной о будущем современной архитектуры, направлениях ее развития и своей роли в этом процессе.
Питер Кук (Великобритания)
И.К.: Можете ли вы дать определение современной архитектуре, что это такое для вас?
П.К.: Мне кажется, можно разделить это понятие: с одной стороны, это архитектура, существующая вокруг нас в данное время, а с другой — это та архитектура, которая должна быть, и то, чем будет увлекаться следующее поколение. Это как раз то, что только будет строиться, даже не для моего сына, но для его внуков. Дело не только в будущей технологии, а в культуре, в мировоззрении следующих поколений. Ну, например, я родился в, так сказать, электромагнетическую эру, поколение моего сына — это поколение цифровой эпохи, а его дети, в свою очередь, будут рождены в эпоху какой-нибудь высокоразвитой банановой технологии. И я думаю, поэтому наше время весьма интересно для создания архитектуры.
И.К.: Всю свою жизнь вы показывали нам архитектуру будущего, а каков ваш прогноз сегодня?
П.К.: Я думаю, основной чертой архитектурного будущего станет пересечение и наложение различных территорий. Это заметно уже на последней Венецианской бьеннале — наслоение пространств коммуникации, поверхностей, устройств. Все эти дисплеи, иллюзорные поверхности, симуляции ландшафта — все они будут происходить не из разных областей, как это было раньше, а перемешаются в единое целое. Конечно, такое соединение когда-то уже было в истории. Если вы посмотрите на старые соборы и храмы, они всегда соединяли в себе различные каналы коммуникации — люди, цвет, декорации и т.д. Но подобное пересечение происходило только в определенных сооружениях — храмах, дворцах, замках, не в обычном жилище. Сейчас же с появлением телевидения, видео и компьютеров все различные формы коммуникации пришли и в дома.
Еще одна тема, которая очень меня интересует и которая не так ярко представлена на этой выставке в Венеции, — это значение транспортации и ограждения пространства. Когда машина становится кроватью, кровать комнатой, комната деревом, а дерево — пикником. Похоже, эта тема перевоплощения и пересечения территорий скоро возникнет.
И.К.: Насколько необходимо учитывать традиции места, когда архитектор работает в чужой стране?
П.К.: Я верю не то чтобы в интернациональный стиль, но в саму идею интернационализма архитектуры. Ну, посмотрите хотя бы на Венецию — она не была бы такой прекрасной, если бы не находилась на стыке культур. А в девятнадцатом веке Россия приняла французский язык и культуру — все это гораздо более плодотворнее, чем замыкаться на себе и стараться придумать что-то исключительно свое.
И.К.: Расскажите, пожалуйста, поподробнее про ваш австрийский проект.
П.К.: Это концерт-холл в Граце (Австрия ), мы хотим сделать популярное здание, которое называем “дружественной зоной”. Грац — барочный город, в котором сильны традиции австрийского общества, а это в основном буржуазные традиции. Это общество, в котором люди выходят куда-то в первую очередь для того, чтобы быть увиденными, чтобы показать себя. Но при этом есть и очень хорошие традиции, например, в искусстве. Поэтому нам надо построить здание, которое бы отвечало буржуазным представлениям, ведь там буржуазия очень сильна и существовала гораздо дольше, чем в России, Англии или Германии. А вообще это маленькая страна, где почти нечего делать, вот только туризм там процветает, а города все как будто игрушечные. Однако, помимо буржуазии, там развита и художественная жизнь, очень многие интересуются искусством. А мы обращаемся и к тем, и к другим, мы хотим быть понятными для каждого. Кроме того, Грац это город с огромным количеством студентов: из 250 тысяч жителей там больше 50 тысяч студентов. Вот — наши зрители, поэтому мы хотим сделать проект свободным и интересным.
Мы понимаем, что у нас получается своего рода остров современности, окруженный барочными зданиями. Это смешное здание, такого в Австрии пока нет, своеобразная смесь формализма и чего-то неформального.
И.К.: Что вы можете сказать о новой русской архитектуре?
П.К.: Я увидел интервенцию постмодернизма, это печально, поскольку чересчур просто и второсортно. По-моему, русские архитекторы способны на большее, но пока они похожи на людей, которые щурятся на взошедшее солнце и немного слепнут. Они так обрадованы самой возможностью строить, что потеряли всяческое критическое отношение к тому, что делают.
Тойо Ито (лауреат премии
“Золотой Лев”, Япония)
И.К.: Ваш прогноз развития современной архитектуры?
Т.И.: В прошлом веке архитектура стремилась быть функциональной, но в наши дни значение функционализма не столь очевидно, оно расплывчато. Причиной этих изменений стало стремительное развитие и распространение информационных технологий: сегодня почти каждый человек имеет компьютер и мобильный телефон, а главное, все люди соединены невидимыми сетями. Жизнь в современном мире стала гораздо более запутанной. Ее нельзя разложить на простые функции, и сама функциональность уже, очевидно, не отвечает возросшим требованиям, не является самоцелью архитектуры. Похоже, что пока архитекторы не сформулировали основные цели, стоящие перед ними.
И.К.: А какова ваша собственная цель и чувствуете ли вы ответственность за достижение результата?
Т.И.: Дело в том, что сейчас общество в урбанизированном пространстве меняется очень быстро, каждый день происходит что-то новое, тогда как объекты архитектуры остаются неподвижными на протяжении многих лет. Для меня это основное противоречие в профессии. Мне хотелось бы проектировать нечто, что могло бы изменяться. Физическая архитектура лишена такой возможности, но виртуальное пространство позволяет это сделать, поэтому я хочу сделать архитектуру гибкой и уничтожить границу между этими пространствами.
И.К.: Какие задачи общество ставит перед современной архитектурой и какие вы перед самим собой?
Т.И.: Думаю, что современная архитектура не должна быть экспрессивной. Гораздо важнее коммуникация, причем во всех значениях: это и взаимоотношения с клиентом, и коммуникация здания с жителями, города с горожанами, и даже общение с молодыми архитекторами моего офиса, потому что я в одиночку не могу сделать проект, для этого нужно взаимодействие множества людей.
Я не могу сказать что-либо определенное о моей стратегии проектирования, потому что моя архитектура постоянно изменяется, как и моя жизнь, и я не знаю, что буду создавать завтра.
И.К.: Вы хотите сказать, что проектирование для вас — процесс эмоциональный, тесно связанный с жизнью?
Т.И.: Да, безусловно. Но я полагаю, архитектура всегда была немного консервативной. Эта черта особенно четко прослеживается в стилях прошлого — большинство зданий в мире отражали жизнь такой, какой она была сто лет назад. Я же стремлюсь к тому, чтобы приблизить мой дизайн к требованиям и стилю современности. Поэтому мои образы появляются во время прогулок по улицам, из самых разных впечатлений и чувств, да, собственно, из всего повседневного опыта моей жизни.
И.К.: Но ведь вы не отрицаете связи с прошлым?
Т.И.: Конечно, нет. Но мы каждый день должны сражаться с консервативной архитектурой, а это очень сложно.
И.К.: Что вы думаете о дигитальной архитектуре?
Т.И.: Я не всегда это приветствую. Вообще я считаю, мы имеем два тела — одно физическое, а другое можно условно назвать “цифровым”, виртуальным, ну, почти как в компьютерных играх, и мы вынуждены воевать с нашим реальным телом и реальным миром.
И.К.: Какое впечатление произвела на вас бьеннале и что вы чувствуете, получив приз — “Золотого Льва”?
Т.И.: Эта бьеннале очень отличается от предыдущей, в прошлый раз было много экспозиций, использующих проекционную технику подачи. В этот раз гораздо больше материальных объектов, активно использующих текстуру, новые и неожиданные материалы, новые виды конструкций. Это, как мне представляется, отражает и новую тенденцию, которая мне нравится.
Ну, а приз, что я получил, конечно, дает мне ощущение огромной энергии.
И.К.: Вам больше нравится проектировать масштабные здания или постройки скромных размеров?
Т.И.: Мне нравится делать небольшие объекты. Наверное, это зависит и от местности, в которой привыкли работать. Так, например, мне легче оперировать малыми масштабами. Но в последнее время я занимаюсь все более грандиозными проектами. Последний конкурс — это гигантское пространство, в котором сложно представить какие будут помещения, сложно отследить все возможные потоки людей. Так что мне гораздо удобнее работать с маленькими зданиями.
И.К: Как вы понимаете архитектурное качество? Каковы его черты и какие сооружения им обладают?
Т.И.: В последнее время мне нравится использовать алюминиевые конструкции. Они очень легкие, экологичные, обладают широкими пластическими возможностями, их могут собирать даже сами заказчики — для этого не нужно быть профессионалом, мне кажется, такие конструкции обладают высочайшим архитектурным качеством. Стекло также является очень качественным и перспективным материалом, современные стеклянные конструкции сильно отличаются от тех, что были десять лет назад. Они выглядят гораздо мягче и изящнее, существует огромное количество новых типов стекла.
И.К.: Можете ли вы дать какой-то прогноз на ближайшее будущее, согласно теме бьеннале и вашей собственной работы?
Т.И.: Это чрезвычайно трудно: я все время думаю либо о сегодняшнем дне, либо о том, что будет завтра, но мне сложно говорить даже о том, что будет через неделю, потому что все меняется слишком быстро. Сейчас я думаю одно, через неделю все изменится, а о том, что произойдет через два года, я просто понятия не имею.
И.К.: Какой из ваших проектов вы считаете самым успешным? Есть ли вообще такой проект, который бы удовлетворял вас полностью как создателя?
Т.И.: Да, пожалуй, я могу назвать такое здание— это медиатека в Сендай, в Японии. Она представляет собой нечто среднее между библиотекой, арт-галереей и аудиовидеоцентром, в общем, это здание со смешанными функциями. Людям нравится его гибкость, они свободно себя чувствуют, используя его.
И.К.: И последний вопрос — кто ваш любимый архитектор, кто вам не дает расслабиться и вызывает в вас соревновательный дух?
Т.И.: По-моему, Рем Кулхас очень сильный архитектор, мы все время соревнуемся с ним. Его концепции забавны и мне нравится, что он все время ищет новое направление, новое поле деятельности.
Рем Кулхас (Голландия)
И.К.: Что вы думаете о будущем современной архитектуры и как определяете свою роль в ее развитии?
Р.К.: Будущее предсказать очень трудно. С одной стороны, повсеместное распространение рыночной экономики сильно влияет на профессию, в этих условиях архитектору приходится быть исключительным, единственным в своем роде, и это замечательно, но при этом экономика и культура становятся чрезвычайно нестабильными, архитектура просто не поспевает реагировать на столь быстрые перемены, она слишком медлительна…
И.К.: И все же, что вы скажете о цели вашей работы, о вашей позиции в профессии? Что является для вас самым важным?
Р.К.: Пожалуй, самым важным является накопление и развитие знаний, это довольно трудно, поскольку, постоянно работая, сложно что-то изучать, но я пытаюсь найти новые подходы и новые способы создания чего бы то ни было: будь то жилье, музей или что-то еще.
Архитектура, как известно, имеет очень древнюю историю и обладает глубочайшей памятью — как минимум это десять тысяч лет. Эта память становится тяжелым бременем, когда архитектор пытается сказать что-то новое в современном мире. И мои научные разработки, а также книги, такие, как, например, “Безумный Нью-Йорк”, направлены на осознание того, как архитектура, несмотря на всю свою память и историю, может действовать в сегодняшних условиях, может быть актуальной и интересной в нынешней культурной ситуации.
И.К.: Современная российская архитектура, сделавшая ставку на “историю и память”, оказалась в кризисе. Наши архитекторы сегодня работают с ощущением своей оторванности от мирового архитектурного движения. Какой вам показалась наша ситуация в контексте международной архитектурной жизни?
 |  | |
 |  | |
 |  |
Р.К.: Если говорить о кризисной ситуации, в которой мы пребываем, то, безусловно, это не только российская проблема, но проблема всей современной архитектуры. Однако за те три дня, которые я провел здесь, мне показалось, что в Москве ситуация достаточно плодотворна. Не знаю, в каком еще городе можно найти такое количество различных архитектурных планов — как будто несколько разных городов сосуществуют рядом: Москва авангарда, Москва 30-х годов, 60-х, наконец, новейший город, созданный условиями рыночной экономики. Все вместе они формируют интересный ландшафт, ситуация в целом не представляется мне такой уж проблематичной. Я разговаривал с московскими архитекторами и отметил их неудовлетворенность, но все же полагаю, что в западных городах кризис ощущается гораздо сильнее, например, если сравнивать то, что сделано за последние двадцать лет в Москве и Нью-Йорке, то выяснится, что ситуация в последнем ничем не лучше московской, пожалуй, Москва действительно интереснее.
Возможно, это объясняется тем, что русские уделяют больше внимания архитектуре: и простые люди обсуждают ее, проходя по улице, и целые политические системы отражают себя в архитектурных формах.
И.К.: Сейчас основным вопросом в российском архитектурном сообществе является вопрос идентификации, ведется множество дискуссий о том, какой путь выбрать — стоит ли ориентироваться на мировой мейнстрим или же надо предпочесть национальное своеобразие. Что бы вы могли посоветовать нашим архитекторам?
Р.К.: Сам по себе мейнстрим — та архитектура, которая делается повсеместно, не может являться каким-то решением, и я думаю, что русские архитекторы могут быть интересны не только потому, что они русские, но потому, что они действительно имеют что сказать. Поэтому мне кажется, что это не выбор между местным — родным и интернациональным — общепринятым. Прежде всего, стоит найти какую-то специфику в сложившейся ситуации, такой, например, как сегодняшняя Москва, и выразить ее. Также было бы очень важно развивать совместные проекты — сочетание различных типов мышления должно дать интересные результаты.
И.К.: Как вы относитесь к работе в иностранных государствах?
Р.К.: Я из Голландии, и практически все, что я делаю, для меня происходит в иностранных государствах. Последние пять лет мы много работали в Америке, теперь по политическим причинам нам хотелось бы больше работать в Европе: нам важно определить, собственно, что представляет собой Европа как единое целое. В частности, поэтому мне очень интересно было бы что-то делать и в России.
И.К.: Как вы полагаете, насколько это вообще возможно что-то сделать в России иностранному архитектору?
Р.К.: Возможно, наверное. Почему бы не попробовать?
И.К.: Вы намереваетесь здесь строить или делать какие-то концептуальные проекты?
Р.К.: Мы стараемся не разделять эти вещи — каждый наш проект предполагает концепцию и исследование. В частности, весьма любопытно было бы проследить, например, как коммунистический режим обустраивал общественное пространство, это действительно важно, поскольку здесь мы имеем принципиально другой подход — ведь в условиях рыночной экономики общественное пространство всегда коммерциализовано.
Гари Чанг (Гонконг)
И.К.: Ваши работы выглядят очень радикально. Есть ли у вас какая-то программа, идеология, каковы вообще ваши цели в архитектуре?
Г.Ч.: Я стараюсь размыть границу между различными дисциплинами, культурами. Совсем недавно стал думать о том, как использовать идеи и приемы, которые возникли в Гонконге, за его пределами. И я очень рад, что наконец у меня появилась возможность осуществлять проекты за границей. Думаю, что идеи трансформации, выбора, гибкости, сосуществования, соединения, словом, все то, что лежит за видимыми формальными приемами, все эти архитектурные идеи будут приняты и понятны во всем мире. Так что в ближайшем будущем я собираюсь экспортировать свои проекты.
И.К.: Что, на ваш взгляд, самое главное в профессии?
Г.Ч.: Ну, кроме вышесказанного, я бы еще назвал “невизуальные” аспекты архитектуры. Конечно, я не отрицаю значимость видимого образа, но, кроме него, существует еще множество важнейших параметров. При этом я считаю, что замысел сооружения должен возникать из повседневности, из простых и понятных действий и концепций. Это очень важно — люди должны понимать вашу архитектуру и вашу мысль, это вопрос выживания. Сейчас появляется множество заумных концепций, и даже самые простые термины нуждаются в разъяснениях, поскольку каждый человек интерпретирует все по-своему. Главное — наладить коммуникацию.
И.К.: Объясните, пожалуйста, вашу позицию в архитектуре: вы идентифицируете себя как авангардиста или же, скорее, как приверженца национальных традиций?
Г.Ч.: Для меня это очень интересный вопрос. Дело в том, что в Гонконге мы все обладаем, так сказать, множественной самоидентификацией: долгое время мы были британской колонией, а недавно опять перешли к Китаю, так что теперь живем в Китайском Гонконге, даже для нас это немного странно. Иногда люди говорят, что я гонконгский архитектор, но в большинстве случаев меня считают китайским автором. Мне нравится такое положение, я думаю, что это важно — важно чувствовать свою принадлежность к разным культурам.
И.К.: Ну, а сами-то вы кем себя считаете — китайцем или же человеком мира?
Г.Ч.: Сам я себя ощущаю, прежде всего, жителем Гонконга, у меня там множество знакомых, и я чувствую свою принадлежность этому городу. Правда, много моих друзей эмигрировали в Австралию или Канаду после 97-го года, но я остался, хотя, может, я просто ленив.
И.К.: Я думаю, что ваша архитектура принадлежит китайской традиции.
Г.Ч.: Наверное, но, мне кажется, традиция просматривается не на визуальном уровне: вряд ли можно, посмотрев на мои здания, сразу сказать, что я из Гонконга. Скорее, все это лежит где-то глубже, за формой и видимостью.
И.К.: Объясните, пожалуйста, концепцию вашего дома Suite-Case House?
Г.Ч.: Я мечтал о таком заказе пятнадцать лет. Это мой первый дом, и я очень рад, что мне была предоставлена полная свобода и дом получился такой необычный. Это временное жилье, и его пространство строится на идее максимальной свободы обитателей. Если жителю нужно воспользоваться каким-либо оборудованием, он открывает коробку, такую своеобразную нишу, и получает необходимое. Если же ему больше ничего не надо, он закрывает дверцу и остается в чистом и свободном пространстве. К оборудованию относятся пространства спальни, ванной и кухни — все эти помещения спрятаны в пол. Проникнуть в них можно через открывающиеся створки со специальным механизмом, так что вам достаточно только слегка нажать и створка открывается сама. Таким образом, дом всегда меняется, его пространство динамично, и главное, такой способ организации позволяет оставить много свободного места.
И.К.: Каким вы представляете будущее архитектуры и можете ли вы дать какой-то прогноз ее развития? Какова ваша роль в этом процессе?
Г.Ч.: Мне повезло — я получил шанс строить то, что хочу, еще раньше, чем предполагал. Мне кажется, что я представляю младшее поколение архитекторов, которые в большинстве случаев, и особенно в Гонконге, не имеют возможности воплощать собственные проекты. К тому же при нашей системе образования, чем вы старше, тем больше у вас шансов. Так что зачастую молодым сложно выразить свои идеи, да и вообще выживать. Поэтому, мне кажется, очень важно дать возможность развиваться молодым архитекторам, даже студентам. Иначе они вынуждены долгое время работать в больших проектных конторах, где ими манипулируют более опытные специалисты. Что касается архитектуры сегодняшнего дня и ближайшего будущего, то основной ее характеристикой является отсутствие ограничений, внешних влияний, это дает огромные возможности.
И.К.: Можете ли вы назвать имя архитектора, проектами которого восхищаетесь?
Г.Ч.: Да, пожалуй, это Питер Цумтор, он мне очень нравится.
И.К.: Вы чувствуете сходство творческих позиций?
Г.Ч.: Вероятно, есть какое-то сходство… Он делает очень чувственную архитектуру, но эта чувственность находится за пределами видимости. Он использует очень простые материалы или же конструкции, но его проекты при этом весьма эмоциональны.
И.К.: Что вы думаете о цифровой архитектуре? Есть ли у нее будущее?
Г.Ч.: Сейчас весь мир имеет две стороны — физическую и цифровую. И очень часто мы склонны идеализировать цифровую сторону, наверное, стоит сосредоточиться на физических аспектах. Технология позволяет очень много, и мы не задумываемся над тем, насколько это хорошо в реальности. Даже плохой студент может быстро и легко делать красивые компьютерные картинки. Но реальное воплощение сильно отличается от компьютерных иллюстраций.
И.К.: Как вы считаете, много ли архитекторов в Азии и Европе разделяют ваши идеи? Вы причисляете себя к какому-то движению или поколению в архитектуре или же чувствуете свое одиночество и независимость?
Г.Ч.: Я стараюсь соединить два разных подхода к архитектуре и не уверен, что смогу привести много примеров такой же стратегии. Гонконг и Китай — общества, ориентированные на торговлю и коммерцию, поэтому наши архитекторы сосредоточены в первую очередь на реализации проектов. Нас всегда учили быть практичными. И я надеюсь, что в этой ситуации смогу создать не то чтобы радикальную архитектуру, но архитектуру, которая соединяет практические ценности с более сложными аспектами, такими, как эстетика или поэтика. Для меня это своего рода вызов, и надеюсь, в будущем будет все больше архитекторов, которые мыслят подобным образом, а не просто фантазируют.
И.К.: И последний вопрос о теме бьеннале — “Next”, что это значит для вас?
Г.Ч.: Мне это напоминает мнения моих заказчиков в Китае — они говорят, что я всегда впереди, и, наверное, немного боятся слишком смелых идей. Но проходит какое-то время, и мои идеи оказываются не такими уж футуристическими, как казались поначалу. Получается, что я как раз и делаю “следующее” — что-то, что на один шаг впереди. По-моему, это главное — делать что-то новое, но не вырываться из контекста, всегда сохранять связь с настоящим.
Ханс Холляйн (Австрия)
И.К.: Первый вопрос немного философский — что вы думаете о современной архитектуре, какова ее миссия и какова ваша роль в процессе ее развития?
Х.Х.: Архитектура — это нечто, что накапливалось тысячелетиями, архитектурные принципы и достижения универсальны, хотя, конечно, технология и изменения среды оказали сильнейшее влияние на профессиональное сознание.
Архитектура всегда, с одной стороны, обеспечивала выживание, с другой — бессмертие, рождая шедевры. С одной стороны, в архитектуре существуют функциональные аспекты, которые можно подсчитать и оценить, а с другой стороны, есть социальные и психологические аспекты, которые не поддаются однозначному определению, и те и другие важны и истинны сейчас, так же как и они были истинны три тысячи лет назад. Однако и об этом уже много написано, в середине прошлого века произошли весьма существенные изменения: пришло осознание того, что одним из важнейших аспектов является коммуникация. На смену традиционным системам коммуникации пришли средства массовой информации, это изменило и видение архитектуры, вопросы конструкции отступают на второй план, современному человеку для жизни необходим лишь экран и стол, и его в гораздо меньшей степени, чем раньше, волнует то, что происходит вокруг. На этом фоне стали появляться такие радикальные представления об архитектуре, как, например, проект архитектурной пилюли, которую вы принимаете и получаете какое-то другое ощущение пространства.
Таким образом, вопрос о современной архитектуре это не вопрос стиля, кривых или простых поверхностей, но вопрос синтеза, так скажем, базовых элементов, таких, как конструкция, и некоторых новых нематериальных значений.
И.К.: А какова ваша профессиональная позиция в этой ситуации?
Х.Х.: Я обращаюсь к самым основам архитектурной деятельности, если попытаться дать еще одно определение архитектуре, то можно сказать, что это попытка защитить тело от температурных колебаний. С этой точки зрения архитектурой можно считать и костюм астронавта, но есть еще что-то, что я назвал бы ритуалистическими аспектами.
В моей архитектуре я пытаюсь соединить эти два различных поля. И дело не в том, куб я строю или органический объект, я делаю и то, и другое, что именно — зависит от условий задачи и от места, в которое этот объект помещен. Очень многое в том, что я делаю, зависит от местности, я не создаю универсальный объект, который можно поставить и в пустыне, и в городе. Я считаю необходимым уделять много внимания непосредственному окружению, а также культурной среде, ведь я делаю здание, а не самолет. Очень многое также зависит и от технологии, которая используется в том месте, где находится ваше здание, вы можете создать современную архитектуру даже в условиях, где используется первобытная технология, а можете и организовать взаимодействие дома с самыми сложными устройствами.
И.К.: Что произойдет с архитектурой в будущем и что вы скажете о своей роли в этом развитии?
Х.Х.: Ну, этот вопрос я задавал себе еще в молодости, в начале моей архитектурной жизни, стараясь заглянуть вперед и развить идеи и видение завтрашнего дня. И сейчас я вижу, что многие из этих идей реализуются. В этом, наверное, и заключается роль архитектора в обществе — изменить ситуацию, создать новое — это часть нашей профессиональной задачи, которую мы решаем в диалоге со всеми, кто работает с материальным миром. Технология и социальные задачи должны решаться параллельно, и именно мы их соединяем.
Маттиас Зауербрух (Германия)
И.К.: Что для вас самое важное и самое интересное в архитектурной профессии?
М.З.: Сложный вопрос, но в конечном итоге, для меня самое захватывающее — это факт строительства, ощущение того, как возникает в реальности то, что ты задумал. Пожалуй, это как раз и заставляет меня утром идти на работу. Но если говорить о профессии в целом, то, пожалуй, архитектор — единственный человек, который способен связать воедино множество совершенно разных вещей: конструкции, материалы, стоимость и эстетику. Такой человек просто необходим, в этом, наверное, и заключается смысл нашей деятельности.
И.К.: Вы практикующий архитектор, и именно практика, строительное мастерство, интересует вас больше всего, не так ли?
М.З.: Да, но помимо этого, я преподаю в Штутгартской школе изящных искусств, раньше преподавал архитектуру в Техническом университете Берлина, а еще раньше — в Архитектурной ассоциации в Лондоне. Так что я еще имею некоторое отношение к архитектурному образованию, мне это нравится, и я много времени провожу со студентами. Однако прежде всего я заинтересован в строительстве. Но это не значит, что я готов идти на любые компромиссы ради того, чтобы хоть что-то построить. Меня интересует та архитектура, которая подразумевает воплощение в реальности, которая является частью повседневной жизни.
И.К.: Вы не только преподавали, но и учились в Архитектурной ассоциации как раз в то время, когда там очень было развито именно концептуальное отношение к архитектуре. Какова роль концептуального мышления в вашей работе?
М.З.: Ну, я не думаю, что стоит разделять концепт и практику, поскольку в этом случае вы подразумеваете, что практика бесконечно далека от первоначальной идеи, а концепция может не иметь никакого отношения к реальному миру. Я всегда стремлюсь к сочетанию этих вещей — не стоит строить без какого-то замысла, без затеи, но все наши выдумки всегда привязаны к конкретной ситуации, к среде.
И.К.: Но вы далеки от теории или исследовательской деятельности, наподобие той, например, которой занимается Рем Кулхас, тоже выпускник лондонской Ассоциации?
М.З.: Каждый проект требует определенных изысканий, которые могут касаться контекста, общества и так далее. Но также есть несколько основных целей, к которым я и моя команда стремимся в нашей работе. Во-первых, это интеграция здания в существующий городской контекст. Так, мы много лет работали над вопросами, касающимися городской среды и специфики европейских городов. А лет десять назад мы принимали участие в дискуссии, посвященной концепции устойчивого развития в применении к архитектуре. С тех пор мы также уделяем много внимания вопросам экологии, пытаясь делать архитектуру, которая взаимодействует с окружающей средой и наносит минимальный вред природе, в то же время используя ее силы. И, пожалуй, третья область наших исследований и интересов это — цвет, вообще взаимодействие цвета и пространства. Вот эти три аспекта и определяют наш метод, я считаю, что нашу деятельность можно описать именно как разработку метода, а не как набор заранее принятых решений и принципов.
И.К.: Пожалуй, именно своеобразная работа с цветом отличает ваши проекты. Расскажите об этом поподробнее.
М.З.: Да, действительно, почти все наши здания покрашены в яркие необычные цвета, и поэтому вы можете их легко распознать среди окружающей застройки. Собственно, мы и начинали именно с разработки цветовых приемов в конце 80-х. Это были самые простые способы изменения здания, а в то время бюджет наших проектов был невелик. Чаще всего мы работали с уже существующими зданиями, и нам хотелось сделать их пространство более интересным, но не было возможности радикально переделать планировку или украсить здание сложными конструкциями, поэтому мы и стали применять цвет. Изменение цвета оказалось очень мощным приемом. Если вы красите две стены в разные цвета, то пространство помещения мгновенно распадается, получает совершенно другое значение. Следующей ступенью стала работа с фасадом, в одном из наших проектов плоскость фасада была заглублена, нам захотелось это подчеркнуть, и мы начали экспериментировать с двигающимися солнцезащитными панелями, в результате здание получило нечто вроде второй кожи, или еще это можно сравнить с мехом животных — возникла дополнительная оболочка, имеющая глубину и окрас. Так, постепенно, работа с цветом стала частью нашего метода. В проекте в Магдебурге нам понадобилось объединить несколько разрозненных частей здания. Для этого мы придумали единый цветной экран, который визуально соединяет различные части наподобие упаковочной бумаги. Так что работа над взаимоотношением цвета и формы продолжается, можно даже, наверное, сказать, что это наша страсть.
И.К.: Похоже, вас можно причислить к модернистам?
М.З.: Да, наверное, мы можем так себя называть, хотя, наверное, надо отделять собственно модернизм от современной архитектуры. Теперь термин “модернизм” часто воспринимается как наименование стиля, так же как историзм или эклектика. То, что я называю современной архитектурой, скорее имеет отношение к пониманию роли и места зодчества в мире и в обществе. Это понимание того, что современная архитектура интересуется современными проблемами и решает их, она может изменить повседневную жизнь и сформировать стиль сегодняшнего дня.
И.К.: Кстати, о стилевых особенностях современности, в ваших последних проектах все чаще появляются плавные криволинейные очертания, не связано ли это с образами виртуальной архитектуры?
М.З.: Нет-нет, мы не имеем к ним никакого отношения. Конечно, новые технологии изменят нашу жизнь и некоторые особенности профессии архитектора. Было бы глупо никак не реагировать на появление таких мощных систем проектирования, как CAD, но, тем не менее, мы рассматриваем их лишь как инструменты, и совершенно необязательно, что инструменты должны изменить продукцию. В конечном итоге архитектура — это физическая среда, то, что вы видите, то, к чему можно прикоснуться. Поэтому не думаю, что виртуальная симуляция сможет действительно сильно изменить существующий порядок вещей. Хотя, конечно, это довольно забавно, и диалог об этих новых инструментах порождает много интересных идей. Но для меня это скорее диалог о компьютере, нежели об архитектуре.
И.К.: Каков ваш прогноз относительно будущего архитектуры и как вы понимаете вашу роль в этом процессе?
М.З.: Сейчас существует огромное множество людей, которые пессимистически смотрят на этот процесс, утверждая, что внутри нашей профессии все больше усиливается специализация, каждый занимается своим узким кругом задач — разработкой фасада или менеджментом, и поэтому профессия архитектора растворяется, распадается на множество автоматизированных сфер деятельности. Да, наверное, так и есть. Если вы посмотрите на данные статистики, особенно в Германии, это происходит из-за того, что технология усложняется и строительство здания превращается в очень сложный механизм, за которым уже не может уследить один человек или даже один офис. Но я думаю, что одновременно с этим значение архитектора все больше возрастает, он начинает играть важную роль в процессе интеграции. Ведь если у вас сложный проект, где много конфликтующих сторон и проблем, то всегда нужен кто-то, кто может и умеет охватить все это целиком и соединить различные элементы в нечто единое — в здание или же в общественное пространство. И это способен сделать только архитектор. Поэтому я думаю, что у нашей профессии есть будущее. В работе над самым сложным зданием всегда должен быть кто-то, кто скажет, как оно должно выглядеть и на что должно быть похоже. Это не вопрос моды, выбора формы или цвета, архитектор должен понимать весь процесс целиком, и это очень важно.
