Рассказ
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 7, 2002
Змея. Технически – это очень просто. Достаточно раздобыть не очень длинный шнур. Взять его за один конец. И, развернувшись таким образом, чтобы вас могли обозревать все желающие, равномерно подтягивать его, делая амплитуды вправо-влево, так, чтобы остальная часть шнура волочилась и извивалась по полу. Вот, собственно, и все. Вот, собственно, змея и есть. Аплодисменты. Можете расходиться.
Как-то в кафе ко мне подсел один из посетителей и почему-то шепотом заговорил.
– Вы меня наверняка не помните, а я вас видел. Вы тогда демонстрировали змею с помощью шнура. А скажите, – незнакомец несколько раз оглянулся, словно проверяя, не следит ли кто за нами, – а скажите, действительно ли это все, что вы думаете о змеях, или, может быть… извините меня за назойливость… Я долго наблюдал за вами, за вашей демонстрацией, за тем, как вы отвечали на вопросы, потом надевали пальто в гардеробе… Мне показалось, что вы недоговариваете… Есть что-то большее… Я вас очень прошу, можно ли узнать о змеях что-нибудь еще?
Тогда в кафе я не стал ничего рассказывать. Потому что вообще не разговариваю за обедом. Я оставил незнакомцу свою визитную карточку с адресом и попросил явиться ко мне через день. А следующим вечером я тщательно обдумывал, как правильно построить предстоящую беседу, с тем чтобы она была полезна нам обоим. И мне, как знатоку, и ему, который ничего не ведал о змеях. Не ведал и ничего не видел, кроме моего демонстрационного шнура.
– А шнур-то мой, поди, до сих пор из головы не выходит, а?! – вот таким бодрым вопросом я встретил незнакомца в прихожей через день, принимая от него пальто.
– Конечно! – щеки у моего посетителя горели от февральского мороза, и весь он казался наэлектризованным. Я допускаю, что он даже бежал, и не столько из-за холода, а сколько подгоняемый любопытством, – еще бы, сегодня ему предстояло узнать все.
– Пожалуйста, вот он шнур, – я протянул ему шнур, когда мы вошли в гостиную. – Возьмите его за один конец. За любой. Да, вот так. Свободнее. Высоко не поднимайте. А теперь давайте равномерно, подтягивая на себя, совершать амплитуды. Влево-вправо. Вот так. Хорошо. Видите, как извивается по полу? Ну, что это?
– Змея! – закричал незнакомец. – Я изображаю змею!
– Вот и хорошо, – улыбнулся я. – Однако, вы правы и очень проницательны. То, что сейчас у нас получилось, далеко не все. Далеко не все…
Я не зря оставил себе сутки на раздумья перед встречей с незнакомцем. За это время мне удалось правильно спланировать беседу, с тем чтобы сразу не ошарашить человека полным багажом энциклопедических знаний, а выдавать их понемножку, как заботливый кормилец выдает ложечками горячую жидкую пищу странствующему горемыке с иссохшим от голода желудком. Любой фельдшер подтвердит, насколько пагубен для голодающего вот так вот сразу целый дарницкий батон и глубокая миска дымящегося картофеля. Вы хотите помочь, а становитесь убийцей. Вот чего я больше всего опасался в тот холодный февральский вечер при слабом торшерном освещении в гостиной с индевеющими окнами.
– А это, значит, кобра, – произнес незнакомец, вглядываясь в одну из картинок моего альбома.
– Да, кобра. Иначе ее называют так: очковая змея. Видите рисунок на спине, напоминающий очки?
Это шел уже пятый час нашей беседы, за время которой мы благополучно прошли гадюк, ужей и полосатого песчаного удавчика, очень похожего на змею, впрочем, как и все удавы.
– А удав это, значит, не змея… – незнакомец говорил, не поднимая головы, настолько был поглощен содержанием моих пособий.
– Нет, не змея. Из отряда змеиных, конечно. Но говорить об удавах я предпочитаю как об удавах, а не как о подотрядной разновидности змеевых. За удавом стоит совсем иное философское наполнение. Но об этом как-нибудь в другой раз. Хотите есть?
– Нет, – незнакомец повертел головой. – Еще позавчера в кафе я обратил внимание, что за едой вы не разговариваете вообще. А я хочу говорить. Итак, удав. Это уже другая философия, – произнес незнакомец, закрывая альбом. Встал и впервые прошелся по гостиной, разминая затекшие ноги. – Верно?
– Да. Можете так говорить, – согласился я.
– Ага. Но раз все-таки философия, то, значит, и за змеями подразумевается философский смысл.
– Конечно.
Тут незнакомец возмутился:
– Но почему я не слышал об этом сегодня? Почему? Вот уже пять часов я набираюсь исключительно энциклопедических знаний. Вот уже просмотрел, наверное, полтысячи картинок. Знаю, где они гнездятся, чем питаются, что делают зимой, но основного я, получается, не узнал. Вы специально утаиваете это от меня? Вы специально отвлекаете от главного цветными красочными экспликациями? Вы специально увлекли меня мысленным путешествием в поисках кладки яиц в змеиную нору? 50 минут! 50 минут в подробностях вы рассказывали мне, как бушмейстер заглатывает зазевавшуюся лягушку. Да, согласен, увлекает. Да, это лучшее, что я слышал за последнее время. Но основного, как оказалось… Извините, если это глубоко сокровенное, тогда я сейчас же поблагодарю вас, оденусь и удалюсь.
Последовала пауза, во время которой мне показалось не только пара его ожидающих глаз, но и все глаза всех моих почитателей и зрителей проявились на всех четырех стенах гостиной, как в амфитеатре.
“Он меня поймал, – подумал я. – Ничего не поделаешь. Он меня поймал”.
– Видите ли, – я набрал воздуха, без которого не смог бы осилить следующую фразу, и произнес ее. – Видите ли… Змея – это любовь.
На минуту я испугался, что распространился о самом сокровенном. Говорить на эту тему я не часто отваживался даже с самим собой. А тут, представьте, незнакомец, человек, которого я вижу во второй раз в жизни, человек, у которого я не узнал даже имени. В два часа ночи. В два часа беспросветной февральской ночи… А может быть, выпроводить его? Но он как будто читал мои мысли.
– Два часа ночи, – убито произнес собеседник. – Куда же я пойду?
Я еще долго смотрел на зимнее окно, посеребренное снежными узорами, по которым пробегали огоньки слабого комнатного света. Несмотря на мглу и потерянную прозрачность стекла, еще можно было различить очертания мостовой. Вот унылый прохожий, подняв воротник и опустив шапку-ушанку, бредет под печальными уличными фонарями. Он все замедляет ход, больше не в силах бороться с морозом, замедляет ход, замедляет, падает и замерзает. “Нет. Только не это”, – подумал я. А дальше уже вслух:
– Хорошо. Оставайтесь. Я вам расскажу про любовь.
Пришлось отойти от окна, чтобы очертания застывшего прохожего не создавали каких-то параллельных ощущений в преддверии и без того грустной истории.
– Понимаете, я любил змею. Вы проницательны, и, наверное, излишне расшифровывать такому человеку, как вы, что под змеей я сейчас подразумеваю женщину. И в дальнейшем уже не рискую вас запутать в ходе повествования, перебегая от одного термина к другому. Змея – женщина. Женское тело – змеиное тело. Вы понимаете меня?
– Понимаю, – незнакомец с готовностью кивнул.
– И вот еще что. Вы, наверное, слышали про такого зверька, как мангуст?
– Слышал, – подтвердил незнакомец.
Признаться, тут я с облегчением вздохнул. Еще не хватало ему пять часов про мангустов рассказывать.
– Ну, так вот. Я хочу договориться с вами о некой условности в терминологии. Я буду употреблять слово не “мангуст”, а “мангуста”.
– Почему? – удивился незнакомец.
– Очень просто, – пояснил я. – Для очеловечивания образа. Порой достаточно бывает одной лишней буквы в именительном падеже, чтобы наделить привычное всем существо какими-то новыми, невиданными свойствами. Мангуст – да, это зверек. А “мангуста” уже вызывает вопрос: почему “мангуста”? Но у меня на это тут же готов ответ: потому и “мангуста”, что “мангуста” уже может быть человеком. Хулигански добавленная буква “а” развязывает нам руки и позволяет “мангусте” не только прыгать с ветки на ветку, охотясь на змей, но и переживать, как мы, мечтать, технически оснащаться и даже записывать свои мысли. Хотите есть?
– Нет!! – закричал незнакомец.
– Я так и думал. Ну, нет, так нет. Так вот. Произошло это все во время одного из моих публичных выступлений. Я, как всегда, демонстрировал змею с помощью шнура. Весь день как-то с самого начала сложился удачно, и настроение тогда у меня было превосходным. Был полон зал. Публика подобралась очень благородная. И осыпала меня аплодисментами до, во время и после каждого выхода со шнуром. А я был в ударе! Я двигал мой прорезиненный шнур удивительно изящно с ровными амплитудами влево и вправо. И та часть шнура, что волочилась, извиваясь, по полу, как никогда напоминала змею. Порой даже сам, абстрагируясь от того, что это были мои собственные импульсы, начинал угадывать в шнуре то гадюку, то кобру, то гюрзу… Вы теперь уже знаете, что такое гюрза. Сегодня читали.
– Да-да, – кивал незнакомец. – Теперь уже знаю. Пожалуйста, продолжайте.
– Ну и вот. В какой-то момент в самой гуще публики, внимающей моим движениям, я вдруг обнаружил пару глаз, совсем не похожих на обычные человеческие глаза. Зеленые, с поволокой и каким-то особенным разрезом. Влево-вправо двигается мой шнур. “Ших-ших!” – скользит по полу, изображая змеиное тело. И в это же время, в точной синхронности с тактами шнура в гуще публики происходило такое же движение, постепенно выделяя тело женщины на фоне пестроты всех кофточек и пиджаков, вееров, шляпок и офицерских шинелей, которые заполнили зрительское пространство. Размашисто, медленно я вывожу рукой ровные амплитуды влево и вправо. Медленно движется и гибкое тело женщины влево и вправо. Но вот я ускорил колебания, доводя их до частоты дрожания освобожденных пружин. Точно такую же пружину я обнаружил и в гуще вопящей публики. А теперь добавьте к этому еще раз зеленые глаза! Добавили?
Незнакомец произнес “да”.
– Представили?
– Представил.
– Хорошо. Вот так мы с ней и познакомились. Я не буду в подробностях описывать встречу у запасного выхода, обмен именами, посиделки в ресторациях и прогулки по мостовой. Все это происходило по обычным канонам ухаживания, узнаваемым и традиционным. Скажу лишь главное. Очень скоро, при нашем полном взаимном понимании, между нами случилась настоящая очень сильная любовь. Которая росла и росла, как хорошо поливаемая гортензия при отсутствии охотников за чужой оранжерейной пленкой. А реальная, живая, гибкая змея, теплоту которой я мог теперь беспрепятственно ощущать, принесла мне столько уверенности и вдохновения, что желающих увидеть мои демонстрационные опыты день ото дня становилось все больше. Ох, как я тогда работал! Знали бы вы! Влево! Вправо! Подтягиваем шнур! Ших! Ших! Ших по полу! Аплодируйте, господа собравшиеся! Вот она какая у меня змея!
– Подождите, – перебил меня незнакомец, – вы сказали “теплоту, которую я мог ощущать…” Но ведь змеи же холоднокровные.
– Что вы несете?! – закричал я. – Что за ерунда?
– Да вы же сами говорили об этом в начале беседы.
– Ах, да, – я вспомнил про сухие энциклопедические выдержки. – Ах, да. Да. Они были холоднокровными до меня и будут холоднокровными после меня. А я вам рассказываю про тот отрезок жизни, когда я знал единственную теплую змею. И уверяю вас, что это не выдумка. Все так оно и было. Это был тот период, когда мы переплетались в единый клубок, обменивались телами и возвращали друг друга обществу только тогда, когда этого требовала крайняя необходимость. Мы расползались и сползались в этой гостиной, переплетались в прихожей, на кухне, на столах и на полу. Мы находили друг друга при отсутствии всякого освещения по одним только сверкающим глазам или по шороху. Мы забирались на шторы, свешивались с торшеров, раскачивались на люстрах, влево-вправо, двигая шеями и головами в такт. А потом, когда насыщались танцами любви, падали обессиленные и еле-еле доползали до кушетки, где уже по-настоящему отдыхали и грелись. Ха! Холоднокровные! Никогда так больше не говорите! Никогда!
Я опять подошел к окну. Бедолаги, что упал на мостовой, будучи не в силах бороться с холодом, уже не было. Две глубокие характерные полосы тянулись по снегу. По-видимому, его кто-то оттащил. Плотные, окончательно сформированные узоры на стекле закрывали часть тротуара, и я не мог рассмотреть все, что было там, левее. Узоры, узоры, узоры… Эх, вот она жизнь!
Внезапно мне захотелось есть. Я вспомнил, что у меня в холодильнике оставались овощи, немного вареного картофеля и сливочное масло. В принципе этого было достаточно, чтобы влегкую приготовить салат. Краем глаза поглядел на моего собеседника. Он сидел в позе напряженного ожидания, словно предвидел недоброе. Тогда я, ни слова не говоря, отправился на кухню, где по-хозяйски начал хлопать холодильником и греметь посудой.
Вскоре здесь же на кухне появился и мой гость. Ну что же, в чем-в чем, а в проницательности ему не откажешь.
– Вы собираетесь есть? – укоризненно произнес он.
– Нет. Так… Перекушу слегка. Может, и вы тоже перекусить хотите?
Незнакомец отказался и мрачнее тучи присел.
Салат придавал мне сил. Я чувствовал, что с каждой ложкой восстанавливаю энергию, которую потратил за эти пять часов разговора, и, пожалуй, даже радовался, что собеседник не разделил со мной трапезы. Потому как, в сущности, тут было всего немного. Два баклажана, три помидора и морковь, если мы говорим об овощах, картофель, который я упорно никогда к овощам не причислял. Соль, конечно. Ну и, как уже было сказано, совсем немного сливочного масла. Что же тут на двоих?
Однако я, кажется, переоценил проницательность моего гостя. Незнакомец опять заговорил, как будто позабыв, что за едою я все время молчу. Более того, в разгар трапезы не только умолкаю, но и перестаю слушать. Да, я могу кивать, делая вид, что соглашаюсь с тобой, очаровательный болтун. Да, я могу в некоторых случаях многозначительно поднять указательный палец. В конце концов, иногда я вручаю свою визитку, дескать, все это очень интересно и надо бы встретиться, договорить. Но в голове у меня при этом будет “Хрум! Хрум!”. Только внутренний звук челюстей, разрушающих подаренную обстоятельствами пищу.
Говори, собеседник! Говори, словоохотливый друг! Улетай в небеса, увлекаемый крылатыми фразами собственного красноречия. Счастливо! Высекай афоризмы на гранитах заоблачных высей. Закрепляйся и вещай уже оттуда на поля, на моря, на леса. Но только знай: в голове у меня по-прежнему будет “Хрум! Хрум!”. Неуважительно, конечно, но ничего не поделаешь – я принимаю пищу.
Однажды я подумал: а что, если бы… а что, если бы во время обеда меня посетил сам президент Федерации? Давайте попробуем представить… Звонок в дверь. Я, естественно, не открываю, потому что за трапезой прослушал звонок. Молчание. Потом какая-то долгая возня за дверью. Наконец, президент Федерации, подобрав нужный ключ, открывает дверь (у президента Федерации должны быть ключи от всех дверей). Заходит. Снимает пальто и шапку. Меняет лакированные ботинки на домашние тапочки и, приветливо улыбаясь, проходит на кухню, где сквозь пелену, застилающую глаза во время еды, я начинаю его различать. Он, с интересом осмотрев кухню, садится напротив меня и принимается что-то рассказывать. Я не слышу, но по артикуляции верю, что сообщает он что-то важное. Я киваю. Потом президент продолжает, заостряя мое внимание постукиванием пальцев по столу. Я опять не слышу, но надеюсь, что слова его сбудутся. И многозначительно поднимаю указательный палец. Ну и, наконец, заключительная стадия разговора, которую все политики предпочитают проводить не сидя и даже не стоя, а расхаживая туда-сюда. Так он и делает. Встал. Заложил руки за спину и расхаживает по кухне влево – вправо. Влево – вправо. Что я делаю? Правильно. Я протягиваю ему визитную карточку: надо бы встретиться еще.
– Зачем вы мне дали визитку? – услышал я слова незнакомца после того, как доел салат. – У меня ведь одна уже есть.
– Да? Разве? – удивился я. – Ну, ничего, пусть будет две.
– Вы не представляете, как приятно слышать свой собственный голос после получасовой изоляции!
– Ну и что было дальше? – я опять услышал слова незнакомца.
– Вы о чем?
Незнакомец расстроился:
– О змее.
– О какой змее?
А надо сказать, что во время обеда я не только перестаю говорить и слушать, но и очень часто упускаю нить разговора. Но на этот раз моему собеседнику повезло. Мои глаза ухватили прорезиненный шнур.
– А она ушла. Вернее, как это у них принято, уползла.
– Почему ушла?
– Ну, мало ли почему женщины уходят? Климат им не нравится. Жилье не устраивает. А может быть, и я сказал что-нибудь не то. Вот вы, – я обратился к моему гостю, – вот вы, скажите, вы были женаты?
– Был, – как-то неуверенно произнес незнакомец.
– Ну и почему она от вас ушла, эта ваша жена?
– Со мною все более или менее ясно, – вздохнул незнакомец, – я курил много.
– Вот видите. Все мы или курим много, или говорим не то. У всех у нас квартиры маленькие, да и климат оставляет желать лучшего. А жены все уходят и уходят. Мне даже казалось, что существует такое время “Ч” и специальное место, куда они уходят. Дескать, все, дорогой. Пора. Надо идти. И уходят в это общее для всех женщин специальное, особое место. Там собираются, делают перекличку, выбирают звеньевых и уже дальше идут. Идут по полям, плывут по морям, забираются в горы. Потом, преодолев очень сложный перевал, спускаются на равнину, рассредоточиваются, делают рекогносцировку и опять идут. Порой я начинаю сомневаться, что Земля круглая, иначе бы они с другой стороны возвращались. А вы верите, что Земля круглая?
– Нет! Не надо об этом! – взмолился незнакомец. – И так страшно! Лучше давайте к чему-нибудь вернемся!
– Вернемся? К чему же вернемся? – я обречено покачал головой. – Куда вернемся? На улицу? В мороз? Или в позавчерашнее кафе? Вы проницательны, конечно, но не настолько, чтобы обратить внимание, что оно по ночам не работает. Вон! – я указал в сторону мостовой, по которой протащили бедолагу. – Один вернулся! Я полагаю, что он тоже шел в кафе. Дай, думает, вернусь. Выпью какао, съем булочку. Хотя кто вас знает? Может, по-вашему, замерзнуть – это и означает “вернуться”. Говорите! Человек не должен скрывать своих убеждений.
– Ладно, как скажете, – прошептал незнакомец. – Но только не надо о женщинах, дефилирующих по круглой Земле.
– У меня остался только мангуста.
– Хорошо, – согласился незнакомец. – Давайте про мангусту.
Я опять подошел к узорчатому окну в гостиной и подышал на стекло. Так и есть. Количество полос на мостовой удвоилось. Их стало четыре. Значит, бухнулся еще один уставший от холода и закоченел в тусклом свете фонарей и мерцающих звезд. Кто же собирает и оттаскивает их с тихой безлюдной улицы? Кому не спится? Четыре припорошенные борозды от четырех безжизненных ног на снегу… Повезло этим двум бедолагам: не каждому в жизни удается оставить след.
Хотя я, наверное, рано сделал вывод, что замерзло двое. Бывает и так: окоченеет только один, а его таскают туда-сюда, вводя в заблуждение наблюдателей, таких, как я, и, что еще хуже, работников ритуальной информации. Подхватит сердобольный окоченевшего, и потащил! Тащит, тащит, а потом хлоп себя по лбу! Куда же я тащу? В эту сторону мостовая в гору идет. Легче-то вниз! Разворачивает сердобольный окоченевшего, и погнали вниз по мостовой! Вот и получается туда-сюда. А если смотреть из моего окна, то, соответственно, влево-вправо… Эх! Вам бы сани, родные мои, сердобольный и ледяной. Вам бы тройку коней с бубенцами да лентами и столичного извозчика. Но, гнедые! Но, буйные! Поторопись! А в санях сердобольный и ледяной. Ветер. Звон бубенцов. Лай собак. И сердобольный обнимает ледяного. Россия!
– Ладно. Хватит. Давайте перейдем к делу.
Я открыл платяной шкаф. Извлек оттуда капроновый чулок и, немного подумав, натянул его себе на руку.
– Вот, смотрите, – я вытянул вперед одетую руку. – Ваша задача подойти ко мне и резко, я повторяю, резко схватить меня за руку и удерживать до тех пор, пока я не завершу манипуляции. Давайте на “раз, два, три”. Подходите смелее, не бойтесь.
Хотя волнение отражалось на лице и в неуверенных движениях незнакомца, он все-таки подошел.
– Смелее! Ближе! Вплотную! Вот так. Раз! Два! Три! Хватайте!
Борьба длилась недолго. Незнакомец, вцепившись в мою руку, прикладывал все усилия, чтобы удержаться на том месте, где сделал захват. В это же время я совершал колебательные волнообразные движения от локтя к ладони, то, что назвал манипуляциями. Казалось, чем сильнее он давил посиневшими пальцами, стараясь закрепиться на том месте, за которое ухватил, тем все дальше сползал от колеблющейся локтевой части к запястью и, увлекая за собой чулок, еще дальше.
Прошло, повторяю, всего лишь несколько секунд, и моя рука освободилась от захвата.
Надо было видеть, какое разочарование наступило в лагере соперника. Озадаченный, он долго смотрел на чулок – на это все, что осталось у него в руках.
Я сел. Откинулся в кресле и, видя его недоумение, громко расхохотался.
– Попробуете еще раз?
– Да. Если можно… – пробормотал растерянный незнакомец. – Честное слово, с этим я сталкиваюсь впервые, – он вернул мне капроновый чулок. – Пожалуйста, давайте попробуем еще раз.
Я встал с кресла. Размял кисть. Сосредоточился. И опять натянул чулок на руку.
Незнакомец, как мне показалось, решил извлечь уроки после первой неудачной попытки. По крайней мере, теперь его движения нельзя было назвать робкими. Вне сомнения, он осознал, что ему принадлежит право первого хода, как любят говорить шахматисты, пряча фигуры в холеных ладонях, или канатоходцы, проверяя шнурки перед выходом на рискованный аттракцион. Незнакомец на этот раз долго ходил вокруг вытянутой руки, вглядываясь в мои смеющиеся глаза. Его пальцы то сжимались, то разжимались, отражая мысленные имитации. А босые ноги (на этот раз он снял тапочки) ступали мягко и настолько бесшумно, что любой другой на моем месте давно бы заснул, растеряв бдительность, словно сторож-внештатник, которому сократили зарплату, или генерал-дилетант, выезжающий на затихший фронт. Наконец, он решился на атаку.
– Раз! Два! Три! – скомандовал сам себе незнакомец.
И опять завязалась борьба.
Кисти незнакомца с удвоенной силой вцепились в мой локоть, покрытый капроновым чулком. Посиневшие фаланги пальцев дрожали, словно через них пропускали промышленное электричество. Хриплое дыхание противника уподобилось хрипу полуфинальной олимпийской борьбы. А что же я? Правильно! Волны от локтя к ладони и все та же неизменная улыбка. Вот незнакомец сползает с локтевой части и неминуемо движется к запястью, проклиная чулок. Пробует зацепиться на запястье. Подвело спортивное счастье! Движется запястье, принимая импульсы от локтя и передавая на ладонь. Кто сползет к запястью – тот соскользнет с запястья. Ну, а последняя надежда удержаться на ладони и вовсе эфемерна. Достаточно представить себе любое рукопожатие через скользкую ткань.
– Черт! Первый раз в жизни жалею, что подстриг ногти, – выругался незнакомец, в сердцах отбрасывая чулок.
– Вы знаете, как все это называется? – спросил я, давясь от смеха.
– Как?
– Охота мангусты на змею во время линьки.
После чего мы оба расхохотались.
– Ну, так вот, – продолжил я, – поскольку вы наслышаны о мангустах, то нет, наверное, нужды повторять, что состояние мангусты испытывал каждый мужчина.
– Я не испытывал этого состояния, – возразил незнакомец.
– Как же не испытывали, когда от вас тоже жена уходила?
– Нет, – покачал головой незнакомец. – Жена-то ушла. Но мангустой я никогда не был. Когда она уходила, даже не пытался ее остановить. Сил не было. Я же вам говорил: я курил много. Может, и было что на рефлекторном уровне. Какое-то хватательное движение. Ну и все. Такой дым, помню, стоял в квартире, что я даже не мог ориентироваться. Кого хватать? Куда хватать? Только и осталось в памяти – дым коромыслом, да никотиновая отрыжка.
– Понятно, – с разочарованием кивнул я. – Вы убили его. Вы убили своего мангусту, так и не дав ему прыгнуть. Вы убили его никотином.
Последовала пауза, которую я намеренно продержал, для того чтобы мой гость, наконец, осознал то, что сделал.
– Придется мне привести в пример другого мангусту, которому удалось уйти от пагубного влияния табачных смол и набрать достаточную форму, чтобы не только мечтать, но и свободно подниматься по вертикальным арматурам городских джунглей.
С этими словами я высыпал перед незнакомцем содержимое пластикового пакета.
– Что это?
– Это все очень нужные вещи. Таймер, радиопеленгатор с обработкой сигналов, дешифратор, компас для хождения по азимуту, гальванические элементы, приборы ночного видения, блок памяти на 16 гигабайт… Мангуста наших дней должен все это иметь. Иначе ему придется поставить крест на наружном наблюдении. Каждая змея, как вы имели возможность сегодня убедиться, умеет сбрасывать шкуру, и наоборот. И я неоднократно сталкивался с тем, что то же платье, то же лицо, та же квартира и тот же паспорт вовсе не означают, что я пришел к одной и той же женщине. Поэтому мой мангуста потратил бездну времени в поисках безошибочного параметра, позволяющего идентифицировать нужную змею. Вам приходилось когда-нибудь ходить по супермаркету с завязанными глазами?
– Нет. Меня не впустили, – вздохнул незнакомец.
– А мне приходилось. Ну, так вот что я вам скажу. Супермаркет – очень слабая модель общества. Почти никакая. Поскольку змея – это вам не пачка макарон и не говяжий суп. Супермаркеты все замкнуты и, кстати, все как один друг на друга похожи. И товары в них не двигаются влево-вправо, а преспокойно лежат. Так что в супермаркете легко обвыкнуться даже незрячему. А теперь возьмите реальное общество, именно наше общество со всеми его причудами и духовностью, в котором даже бедолагу, упавшего на снег, не оставили в покое, а взяли и куда-то отволокли. Ага! Теперь понятно? Вот почему я и распотрошил перед вами пластиковый пакет. Изучайте. Не обойдетесь.
Я протянул моему собеседнику наушники и включил портативный магнитофон.
– Что слышите?
– Какие-то звуки. Зау–зау–зау. Что это? Змея?
– Нет. Это фальшивка, – ответил я. – Это какой-то радиолюбитель баловался. А теперь?
Я перемотал ленту на магнитофоне.
– Теперь другое, – наморщил лоб незнакомец. – Теперь совсем другое. Теперь я отчетливо слышу равномерное, очень выразительное: Ших! Ших! Что это?
– Не “что это”, а кто это. Это она, – произнес я дрогнувшим голосом. – Это она, о которой я сегодня вам столько рассказывал и, как вы изволили убедиться, не врал. Это она, ради которой я каждый раз снимаю с гвоздика прорезиненный шнур, беру его за толстый конец, потом перебрасываю из левой руки в правую, потому что честной рукой является все-таки правая, и подтягиваю его с таким расчетом, чтобы часть шнура, оставшаяся на полу, извивалась, изображая змею. А в это время вот эти самые глаза перископным обзором исследуют панораму бушующего зала. Вы когда-нибудь плавали на подводной лодке?
– Конечно, – кивнул незнакомец.
– Ну, тогда нет надобности объяснять вам, что такое перископный обзор.
– Можно еще? – незнакомец потянулся к наушникам. – Мне так понравилось.
– Нет, – отказал я. – Мы здесь с вами собрались не для удовольствий, мы здесь с вами собрались вот для чего… позавчера в кафе я обратил на вас внимание, что со мной бывает крайне редко во время обеда. У меня была возможность проверить свои предположения. И сегодня я убедился, что без вас, кажется, не обойдусь. Тем более когда услышал, что вам это понравилось. В общем, так: я предлагаю вам сотрудничество. Давайте, решайтесь. Но только при одном условии – вы бросаете курить.
Тишину, возникшую между нами, разорвал пронзительный звонок в дверь. Я не поспешил открывать, потому что не мог поверить, что кому-то в такое время понадобилось ко мне врываться. Пока мы с незнакомцем стояли в прихожей и обсуждали, кто же это мог быть, за дверью послышалась характерная возня, потом щелканье ключа в замочной скважине, а потом появился человек в бобровой шапке и сером пальто. Этот человек затащил в прихожую окоченевшее тело, которое я сразу узнал. Да, это был он. Именно тот бедолага, что замерз на мостовой в свете фонарей у меня под окном. Весь с головы до ног покрыт ледяной коркой, а руки и ноги его скрючились, будто у вратаря, накрывающего мяч в штрафной площадке после неудачного прострела вдоль ворот. Когда вошедший в бобровой шапке и сером пальто разделся, мы с незнакомцем также узнали его. Это был президент Федерации.
– Это ничего, что я его к вам затащил? – президент указал на окоченевшего.
– Да нет, ничего, – ответил я. – Пожалуйста. Места в квартире много.
– Я его на мостовой подобрал, – как бы извиняясь, пояснил президент. – Совсем недалеко отсюда. Шел, шел, смотрю – лежит. Спрашиваю: “Замерз?” – молчит. Ну, я и рассудил, как, наверное, на моем месте рассудил бы президент любой Федерации, дай, думаю, оттащу. Мало ли? А вдруг это видный ученый какой или врач, а то и вовсе – литературный критик. Даже если это просто безработный, все равно нельзя оставлять. Какой же я президент Федерации, если буду людьми разбрасываться?
Честно признаюсь, внимательно слушая эти слова, я только сейчас понял, какая разница между мною и президентом Федерации. Я тут же вспомнил, что я всю жизнь разбрасывался людьми. Я оставлял их стонущими на футбольных полях после грязно выполненных подкатов и накладок, забывал в походах, терял на переправах, не удерживал над ущельями, когда страховочный шнур натирал уставшую ладонь. Я дарил их милиции в “деликатных” ситуациях, пропивал в ресторанах, проигрывал в карты. Мне нередко говорили так: зря ты разбрасываешься людьми. Люди – не зерна, а ты – не сеятель, чтобы разбрасывать их налево-направо.
– Ну, так вот, – продолжал президент. – Взял я бедолагу под руки и потащил. Тащу, тащу, а потом думаю: да что ж это? В эту сторону мостовая в гору идет, легче-то вниз. Развернул я своего обледеневшего, и погнали вниз по мостовой! Так и таскал, пока свет в вашем окне не подсказал правильный выход. Что ж, давайте познакомимся, что ли? С кем имею честь…
– Незнакомец, – представился незнакомец.
– Это хорошо, – улыбнулся президент. – Это хорошо, что Незнакомец. А то я, честно говоря, устал от этих имен-отчеств. А вас как зовут? – он обратился ко мне.
Я назвал свое имя.
– Хорошее имя, – кивнул президент. – Надо будет запомнить.
Потом он обратил внимание на содержание пластикового пакета.
– А-а. Знакомые все штучки. Портативный магнитофон, дешифратор, приборы ночного видения… Все это, конечно, хорошо. Только вот вам мой совет: уберите все это подальше. Я думаю, что сегодня нам этот арсенал не понадобится. Давайте пить чай.
Меня поразило. Он как будто знал. Он как будто чувствовал, что в холодильнике еды больше не было. И мы сели пить чай.
Бедолага, что оставался в прихожей, очень скоро оттаял и также присоединился к нашему чаепитию. Выяснилось, что это был известный журналист Курляндский, который, как я и предполагал, направлялся в ближайшее кафе, чтобы выпить какао и съесть булочку. Но не дошел. И упал между фонарями на мостовой. Вот так мы и сидели вчетвером и коротали время за чаем. Я, журналист Курляндский, Незнакомец и президент Федерации. Я еще раз в подробностях пересказал для всех свою историю.
– Знаете что, – задумался президент, – вы напишите об этом. Обязательно напишите. А что касается вашего шнура, то вот вам мой совет: ни в коем случае не надо его бросать. Ни в коем случае. Работайте.
С этими словами президент встал, поблагодарил за чай, откланялся и ушел, забрав с собою Незнакомца, журналиста Курляндского и пластиковый пакет с приборами.
Перед утренним рассветом я решил освободить себя от тяжелого бремени раздумий. Необходимо было выспаться, тем более завтра опять предстояла работа со шнуром. Перед тем как засыпать, я подмел полы, как посоветовал президент, надел чистую рубашку и галстук. Потом прилег на кушетку. А под кушеткой предварительно поставил блюдце с молоком, которое означало то ли добрую примету, то ли что-то еще.
Солнце должно было скоро взойти. А новое утро вселяло новые надежды.