Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 7, 2002
Примерно с середины XIX столетия становится традицией празднование памятных дат в истории страны1.
В 60-е годы такими датами стали 100-летие со дня смерти Ломоносова и 100-летие со дня рождения Карамзина.
Печать того времени не только помещала подобающие материалы, но и пыталась осмыслить историко-культурное и нравственно-философское значение формирующегося явления.
“Не Ломоносовым, не Карамзиным нужны наши юбилейные празднества: забывчивость потомства не умалила бы ни их величия, ни их славы; эти торжественные воспоминания необходимы нам, их потомкам, выносящим из обращения к прошедшему и спасительные уроки для настоящего, и новые, свежие силы для плодотворной деятельности…”2
Это было развитие мыслей, высказанных самим Карамзиным в Предисловии к Истории государства Российского: “История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая, зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего”3.
100-летний юбилей Н.М.Карамзина стал поводом для осмысления его значения в прошлом и настоящем. Этому способствовал ряд изданий, предшествовавших юбилею и приуроченных к нему: Погодин М.П. Н.М.Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. Материалы для биографии с примечаниями и объяснениями. Ч. 1–2. М., 1866; Неизданные сочинения и переписка Карамзина. Ч. 1. СПб., 1862; Письма И.И.Дмитриеву. СПб., 1866 и др. В новом свете предстали личность и деятельность писателя и историка. Становилось очевидным, что значение Карамзина отнюдь не ограничено рамками его эпохи.
***
В “Вестнике Европы”, посвященном юбилею писателя, постоянно подчеркивается мысль о современности Карамзина. Участникам торжественного собрания недостаточно было увидеть картину его прошедшей деятельности. Литераторы и ученые считали своим долгом указать на того Карамзина, “который не переставал жить и действует по настоящее время среди нас и в нас самих. Современное состояние нашей литературы и нашей исторической науки продолжает то развитие, которому дал новое и сильное движение Карамзин. Мы не можем в эту минуту более почтить его память, как признав торжественно свои настоящие успехи первыми плодами не далекой от нас деятельности Карамзина, и в этом смысле мы говорим, что деятельность его не прекратилась до сих пор, что Карамзин еще живет в нашей среде. Всякий современный труд и в науке, и в литературе сделался возможным теперь потому, что сто лет назад родился Карамзин, с тем, чтобы много потрудиться за нас и для нас вначале нынешнего века”4.
В день столетней годовщины рождения Карамзина 1 декабря 1866 года состоялось Торжественное собрание императорской Академии наук.
К началу заседания обширная зала Академии уже едва вмещала в себе многочисленных посетителей, среди которых находились “многие государственные сановники, духовные особы, ученые, литераторы, художники и проч.”5. “…Недостало стульев, и многие поместились за колоннами, в амбразурах окон и проч.”6 Присутствовали сын историографа Владимир Николаевич Карамзин, дочери: княгиня Екатерина Николаевна Мещерская с семейством, Елизавета Николаевна Карамзина и вдова старшего сына Андрея Николаевича Аврора Карловна Карамзина. “Санкт-петербургские ведомости” отмечают, что всех присутствовавших было свыше полутора тысяч и что собрание отличалось многочисленностью дам. Память Карамзина почтили также великие князья и другие высокопоставленные особы.
Открывая собрание кратким заявлением о значении этого дня, президент Академии граф Ф.П.Литке сообщил, что в память заслуг, оказанных Карамзиным отечественной науке и литературе, “Государь Император всемилостивейше соизволил пожаловать сына его, члена санкт-петербургской судебной палаты, действительного статского советника В.Н.Карамзина в кавалеры ордена св. Станислава I степени; кроме того, той же награды удостоен академик М.П.Погодин; академику П.М.Строеву, составителю указателя к ”Истории государства Российского“, высочайше пожалована прибавка в 1000 руб. к получаемой им пенсии”7.
Затем непременный секретарь академик К.С.Веселовский представил изданные к этому дню письма Карамзина к И.И.Дмитриеву, переданные в распоряжение Академии М.А.Дмитриевым, немного не дожившим до карамзинского юбилея, но успевшим издать также записки И.И.Дмитриева и отправить экземпляр этой книги П.А.Вяземскому для принесения ее, от имени издателя, в дар Академии, ко дню юбилея.
Непременный секретарь упомянул также о прочих трудах, изданных или приготовленных к изданию: двухтомник Погодина с подробным жизнеописанием историографа; “Письма русского путешественника”, переведенные на французский язык В.С.Порошиным, изданные в Париже и доставленные к торжественному дню в Академию; рукопись воспоминаний Ф.Н.Глинки о Карамзине и др.
В программе чтений прозвучали выступления Я.К.Грота (“Очерк жизни и деятельности Карамзина и личная его характеристика”), извлечения из воспоминания кн. Вяземского, прочитанные Б.М.Маркевичем, М.П.Погодин прочел статью “Взгляд на нравственную сторону деятельности Карамзина”.
В заключение прозвучало стихотворение П.А.Вяземского “Тому сто лет”. Поэт писал о Карамзине: “Где автор – там и жизнь сама”; “Он чистотой души и слога был, есть и будет образцом”8.
“Санкт-петербургские ведомости” отмечали, что во время чтений в зале царствовала глубокая тишина, прерываемая лишь взрывами рукоплесканий, и что подготовленная статья Н.Г.Устрялова “Взгляд на “Историю государства Российского”, по недостатку времени, осталась непрочитанной.
Были оглашены полученные в этот день приветственные телеграммы: от ректора Дерптского университета Г.К. фон Самсон-Гиммельстиерна, от ректора Московской духовной академии протоиерея Александра Горского, от ректора Киевского университета А.П.Матвеева, из Полтавы от находящихся там военной гимназии, губернской гимназии, семинарии, института благородных девиц, Мариинского училища и уездного училища, от губернаторов, глав учебных заведений, редакторов газет Минска, Каменца, Седльца, Вильно, Новочеркасска, а также из Москвы от П.И.Бартенева.
В Московском университете празднование столетней годовщины Карамзина открылось 30 ноября торжественной службой в университетской церкви (божественная литургия и панихида). 1 декабря в 12 часов пением церковного стиха “Днесь благодать Св. Духа насъ собра” началось заседание в университетской актовой зале. Прозвучали речи С.М.Соловьева, Ф.И.Буслаева, Н.С.Тихонравова, Н.В.Калачева. Были исполнены также концерт “Господи силою твоею возвеселится Царь” и стихотворение кн. Вяземского “Тому сто лет”. “В начале 4 часа заседание окончилось пением народного гимна”9.
Праздник заключен был торжественным обедом по подписке в Петербург и Симбирск.
***
4 декабря 1866 года в Санкт-Петербурге Обществом для пособия литераторам и ученым был устроен Карамзинский вечер. “Большая зала купеческого Общества была полна слушателями; билеты были распроданы все, и многим, желавшим попасть на вечер, пришлось отказывать”10. Несколько слов о значении Карамзина сказал М.М.Стасюлевич. Кроме того, он прочитал письмо немецкого историка Леопольда Ранке к одному из членов Общества, где было определено высокое место Карамзина в среде европейских историков. Затем прозвучали стихотворение Тютчева, посвященное юбилею, отрывки о Карамзине из книги Е.П.Ковалевского “Граф Блудов и его время” и из “Смутного времени” Н.И.Костомарова, прочитанные самими авторами, а также сцены из трагедии А.К.Толстого “Федор Иоаннович”. “Слушатели провожали читавших громкими рукоплесканиями”11.
Почетный попечитель Новочеркасской гимназии П.Г.Луковкин пожертвовал 200 руб. в пользу бедных воспитанников и 100 руб. на премии гимназистам за лучшие сочинение о Карамзине.
***
Празднование столетнего юбилея Н.М.Карамзина на его родине, в Симбирске, подробно освещено в специально вышедшей в 1867 году книжке “Симбирский юбилей Н.М.Карамзина”. Кроме того, представляют интерес публикации в центральной печати, показывающие широту и размах торжества: “Слух о праздновании карамзинского юбилея распространился еще за несколько дней в народе, и с рассветом 1 декабря толпы любопытных уже стекались на Карамзинскую площадь, среди которой находится монумент историографу. Находящиеся на этой площади дома дворянского собрания и гимназии были украшены щитами, флагами и надписями. С первым ударом колокола народ густою массой двинулся в кафедральный собор. Обширный храм буквально был переполнен народом <…> Вечером 1 декабря Симбирск был иллюминован. Дворянский дом и гимназия были иллюминованы особенно великолепно. До поздней ночи народ не расходился с площади, где находятся эти здания и монумент Карамзину”12.
Между тем эта дата имела необычайно широкую географию и была отмечена не только в Петербурге и Москве, но и во многих других городах России, на национальных окраинах: в Казани, Новгороде, Витебске, Воронеже, Полтаве, Гродно, Вильно, Херсоне, Новороссийске, Киеве, Владимире, Харькове, Нижнем Новгороде, Ярославле, Екатеринославле, Новочеркасске, Новороссийске, Одессе, Ярославле, Нарве, Митаве, Минске, а также получила отклик в периодических изданиях ряда других российских городов. С особой значительностью празднество проходило, разумеется, в университетских городах, где же не было университета – в гимназиях. Не только научная общественность, но и городские власти, деятели церкви, педагоги, гимназисты, широкая публика участвовали в намеченных мероприятиях. В сценарии праздника легко уловимы некоторые общие моменты: заупокойная литургия и панихида, слово пастыря, благодарный молебен, выступление выдающегося писателя, ученого (историка, филолога) или просветителя, доклады педагогов, чтение художественных произведений или отрывков из них профессиональными писателями или начинающими авторами, гимназистами. На родине юбиляра и в некоторых других городах происходили также концерты, торжественные обеды и вечера с подобающими тостами и чтением приветственных телеграмм, писем поздравлений и т.п.
Среди этих провинциальных выступлений можно встретить материалы, стоящие на высоком уровне осмысления значения Карамзина в русской истории, литературе и языке, но есть и такие, которые оказались подвержены политической конъюнктуре.
Представляет интерес отчет о карамзинском празднике в Вильно.
“В воскресенье, 4 декабря, виленский педагогический кружок праздновал столетие рождения Николая Михайловича Карамзина. Дорогая память этого незабвенного для России человека собрала в этот вечер почти всех виленских педагогов. Это собрание почтил своим посещением г. попечитель учебного округа <…> Воспоминание о знаменитом русском человеке, о его любви к родине и родному просвещению значительно оживило в каждом из присутствующих сознание своего русского присутствия в крае”. Затем в газете помещены значительные отрывки из прочитанных докладов. Наибольший интерес среди них представляют выступления А.Г.Новоселова и М.В.Родевича.
“Память наших Ломоносовых и Карамзиных, – говорил А.Г.Новоселов, – до сих пор чествовалась почти только в одних столицах; но с недавнего времени и провинции начинают у нас принимать участие в подобных воспоминаниях и выражать сочувствие к деятельности русских ученых. Причина этого – в возбуждении нашего национального развития, в пробуждении нашего общественного самоуважения, в том, что вера России в Россию крепнет и крепнет”. Но после этих весьма достойных мыслей слово А.Г.Новоселова делает сильный крен в сторону “великорускости”, в сторону пренебрежения иными национальными культурами: “…да не будет в России ни эллин, ни иудей, ни язычник, ни раб, ни скиф, но да составят все единую нераздельную русскую державу, единый русский народ”13.
Совершенно иначе подошел к слову о Карамзине М.В.Родевич. Не уступая многим столичным докладчикам, выступавшим в Московском университете и Императорской Академии наук, Родевич многогранно и глубоко осветил роль Карамзина в отечественной культуре, верно выделив доминанты этого осмысления: “Карамзин представляет собою в истории русской литературы первый по времени пример литератора в собственном смысле <…> До него у нас не было поэтов, которые были бы только поэтами, и писателей, которые были бы только писателями. <…> Литературный труд служит для него и единственным призванием жизни, и источником насущного существования…” До Карамзина “народ и общество оставались в стороне; их не имели в виду писатели”. “Под пером Карамзина предметом литературы становится вообще каждый человек, так как каждый живет жизнью духа и сердца”. В соответствии с законами мифотворчества Карамзин предстает в статье М.В.Родевича как первооткрыватель характеров и сердечных движений, простой будничной жизни, создатель читающей публики, журналистики, общественных вопросов. Причем автор статьи в определенной мере сознает соотнесенность своей публикации с мифотворчеством, напоминая, что “первый ковач меди записан даже в Священном писании”14. М.В.Родевич пытается свести многоликий образ Карамзина к чему-то единому, удивительному в своей цельности, свободному от современной надломленности, всегда сохраняющему спокойствие и ясность духа, “точно читаешь Гомера”. Показательна здесь аналогия с полулегендарным античным поэтом.
В Витебске на торжественном собрании в гимназии, где также прозвучало стихотворение Н.М.Языкова на открытие памятника историографу в Симбирске, губернатор обратился ко всем присутствовавшим со словами: “…“сегодняшнее торжество доставило случай выразить здесь много прекрасных мыслей; я желал бы, чтобы воспитывающееся юношество запечатлело их в сердцах своих, и дабы сохранить навсегда память о сем дне, предлагаю приобрести и поставить в зале гимназии бюст Николая Михайловича Карамзина””. По этому предложению немедленно было приступлено к подписке, и в несколько минут собрана достаточная на этот предмет сумма”15.
“Московские ведомости” сообщили также о юбилее Карамзина в семейном кругу: “Вопреки заявлений некоторых газет, получаемые со всех сторон известия не оставляют сомнения в огромном сочувствии, возбужденном в русском обществе столетним юбилеем Карамзина. Нам сообщают, что в семействе нашего почтенного библиофила С.Д.Полторацкого, в его имении Овчурине и имении его дочери Косьмове (Калужской губернии) совершались поминки по Карамзине и продолжались три дня ряду. В продолжение этих трех дней перед портретом историографа, украшенным зеленью, читались статьи, которые были напечатаны в 1826 году по поводу его кончины, и некоторые статьи его, между прочим знаменитое предисловие к Истории государства Российского, которое С.Д. произнес наизусть”16.
***
Юбилейные материалы позволяют взглянуть на проблему с точки зрения мифологизации личности Карамзина.
Как пишет М.Н.Виролайнен, “антропоцентризм Нового времени поставил на центральное место не просто человека как такового, но человека как индивидуальность. Она-то и стала источником порождения новых мифов”17. При этом, отмечает Ю.М.Лотман, “…мифологический аспект не может игнорироваться историком культуры уже потому, что сами возникающие в ту или иную эпоху ”мифы“ представляют собой определенную историко-культурную реальность и историко-психологическую реальность”18.
Поскольку “мифическая эпоха – это эпоха первопредметов и перводействий: первый огонь, первое копье, первый дом и т.п.”19, то мифогенные процессы Нового времени актуализируют эти существенные признаки.
Исходя из указанных посылок, нельзя не заметить, что в многочисленных материалах Карамзин предстает именно как первооткрыватель (“Колумб”) российской истории, невзирая на всех тех, кто выступал до него на этом поприще – В.Н.Татищев (1686–1750), М.М.Щербатов (1733–1790), И.И.Голиков (ок. 1734–1801) и др.
“Когда появились первые 8 томов ”Истории государства Российского“, Федор Толстой ”прочел их одним духом“ и после часто говорил, что только от чтения Карамзина узнал он, какое значение имеет слово Отечество, и получил сознание, что у него Отечество есть. Впрочем, недостаток этого сознания не помешал ему в 12-м году оставить калужскую деревню, в которую сослан был на житье, и явиться на Бородинское поле: тут надел он солдатскую шинель, ходил с рядовыми на бой с неприятелем, отличился и получил Георгиевский крест 4-й степени”20.
“Архаические мифы творения, во-первых, повествуют о возникновении того, чего раньше не было <…> или что было недоступно для человека, и, во-вторых, особое внимание уделяется внесению упорядоченности и в природную <…> и социальную <…> сферу, а также введению обрядов, долженствующих перманентно поддерживать установленный порядок”21.
Этому должны были служить заповеди карамзинистов.
“Карамзин есть автор твой, да не будет для тебя иных авторов кроме его.
Не признавай ни одного писателя ему равным…
Не произноси имени Карамзина без благоговения.
Помни сочинения Карамзина наизусть…
Чти русского путешественника и Бедную Лизу, да грустно тебе будет и слезлив будешь на земле…
Не критикуй!
Не сравнивай!
Не суди!
Не говори об истории правды.
Не прикасайся до переводов его, не трогай сочинений его, ни ”Похвального слова“ его, ни ”Пантеона“ его, ни Марфы-Посадницы его, ни Натальи, боярской дочери его, ни всего Путешествия его, ни всего елико Николая Михайловича”22.
“Но совершение того, ”чего раньше не было“, – не единственное требование к культурному герою. Другое, не менее настоятельное, заключается в том, что принесенная им новость должна остаться в мире как норма”23. “…Постепенно его функции добытчика культурных, а заодно и некоторых природных объектов <…> отчетливо выделяются как сугубо сознательные, целенаправленные, требующие особого умения или отваги и получающие в силу этого статус подвига”24.
В свете этого принципиальный, а не просто оценочный смысл приобретают широко известные высказывания Пушкина: “Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. История государства Российского есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека”25.
К этой мысли Пушкин возвращался неоднократно:
“Светские люди бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Колумбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили. <…> Повторяю, что ”История государства Российского“ есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека”26.
Мысль о Карамзине как первооткрывателе проходит через ряд юбилейных материалов.
“Как Петр Великий был первым просветителем России, вдвинувшим ее своею мощною рукою в среду европейских держав; как Ломоносов был первым борцом за просвещение русского народа, за ”насаждение“ науки на родной почве, так Карамзин был первым представителем европейского просвещения, первым проповедником общечеловеческих нравственных начал, возвращенных им в русском обществе”27.
Ученый и патриот Карамзин своим исследованием “завещал новый путь, приведший нас к великим реформам нашего времени”28, писал “Петербургский листок”.
Доктор православного богословия архиепископ Харьковский Макарий, подчеркнувший в начале своего слова о Карамзине, что
“теплые молитвы об упокоении души его, <…> без сомнения, теперь для него дороже и сладостнее всяких земных похвал”.
Он говорит о Карамзине как первооткрывателе не только русской истории, но и русского самосознания:
“Были у нас и прежде Карамзина весьма многие дееписатели, пытавшиеся изобразить минувшую судьбу отечества. Но их сказания оказывались то слишком краткими и отрывочными, то мало достоверными и смешанными с заблуждениями, то односторонними и далеко не полными, то лишенными единства, жизни и силы. Карамзин первый изучил отечественные летописи во всей их полноте, перечел тысячи актов и сочинений, касающихся истории России, извлек из них все нужное, и все это проверил здравою критикой, перетворил, объединил, оживил в своем гениальном уме и начертал художественную картину, в которой Русь впервые увидела себя, как в зеркале, ясно и отчетливо; увидела так, как никогда еще она не видела себя. Не говорим, будто История Карамзина – верх совершенства в своем роде и чужда недостатков, даже многих. Но думаем, что он сделал все лучшее, что можно было сделать в его время при его необыкновенных способностях; утверждаем, что он своим творением содействовал самосознанию русского народа столько, сколько не содействовал никто прежде, что на его творении воспитались в русском духе целые поколения России; утверждаем, что Карамзин составил истинную эпоху в развитии русского самосознания”29.
В Нижнем Новгороде преосвещенный Макарий, епископ балахонский, викарий нижегородский подчеркнул:
“Он первый очистил язык наш, первый начал писать слогом чисто русским, ясным, понятным, близким к разговору в нашем благородном обществе, и вместе с языком возвысил честь и славу русского народа”30.
Не случайно Н.Путята назвал свою юбилейную статью “Карамзин, первый русский литератор”. Отмечая, что все разнообразные стороны таланта Карамзина, творений его, заслуг, личных достоинств были указаны, рассмотрены и оценены целым строем известных литературных деятелей наших, Н.Путята писал также, что
“одна характеристическая черта его жизни и деятельности если и не ускользнула вполне от исследователей, то по крайней мере не была довольно рельефно выставлена и осталась как бы в тени. Карамзин был первый у нас литератор, в полном, строгом и точном значении этого слова, в том смысле, как французы говорят un homme de lettres. До него писатели и поэты наши занимались словесностию или побочно, случайно, в свободное от службы время, или в связи с учебными официальными обязанностями, как бы по долгу, ex officio. Кн. Кантемир был посланником в Лондоне и в Париже; трудолюбивый Тредьяковский писал стихи по званию профессора элоквенции и придворного философа и пииты; Ломоносов был по преимуществу ученым, академиком, профессором минералогии и металлургии; Державин и Дмитриев были министрами; фон-Визин – секретарем министра, графа Панина; Хемницер – консулом на Востоке; Новиков хотя и не служил, но литературная деятельность его была сопряжена с распространением его мистических идей, с типографскими предприятиями и проч.; подобную же обстановку встречаем у прочих писателей до Карамзинской эпохи. <…>
Итак, Карамзина можно, кажется, назвать родоначальником наших литераторов, повторяю – в точном, строгом смысле этого слова. Он безусловно посвятил литературе всю свою жизнь и жил литературным трудом. После него подобные примеры уже не редки. Довольно назвать Жуковского, Пушкина, Гоголя. Теперь у нас составилось уже целое, можно сказать, сословие литераторов: число их, значение и влияние ежедневно увеличивается; звание литератора получило право гражданства в нашем обществе, оно дает почетное в нем положение и способы к жизни”31.
Кроме того, предельно наглядно предстает культурный герой Карамзин как преобразователь словесного хаоса и учредитель нового, стройного порядка и гармонии, языкового космоса:
“Кто же из нас не знает, что сделал Карамзин для него родного слова? Кто не знает, как говорила Русь в древний период своего существования, судя по уцелевшим письменным источникам, как говорила она и в новый период, даже в лучших своих представителях науки и искусства, и как потом заговорил Карамзин. Как умел он овладеть этим могучим, гибким, чрезвычайно богатым, но еще мало обработанным языком, и как очистил, возвысил, преобразовал его силою своего творческого таланта и вкуса?”32
Корреспондент газеты “Петербургский листок” А.Соколов поместил материал “Двигатель русского просвещения Николай Михайлович Карамзин”, где, в частности, говорилось: “Карамзин первый высказал правило: писать, как говорится, говорить, как пишут”.
“Он содействовал развитию любви и патриотизма, он как русских ученых, так и целое общество отвлек от насильно навязанной им жизни запада, сильно двинул русскую науку, воспитал целое поколение и своим исследованием завещал новый путь, приведший нас к великим реформам нашего времени”33.
В 1867 году в газете “Гласный суд” была опубликована без подписи статья “Плохие услуги Карамзину”, где автор подвергает критике две работы: г. Бестужева-Рюмина “Карамзин как историк” и г. Галахова “Биографические и литературные заметки о Карамзине”. Главный упрек отнесен именно к юбилейному, панегирическому тону названных материалов, не дающих представления ни о том времени, ни о личности Карамзина, который был “даровитый, но не гениальный человек”.
Однако рецензент не в состоянии опровергнуть важнейшие составляющие образа Карамзина как культурного героя:
“Карамзин, как известно, принес большую пользу русской литературе как реформатор старого слога, сблизивший книжную речь с разговорною, как журналист, издания которого приохотили многих к чтению, наконец, как историк, действительно, ”открывший Россию“, как сказал об нем А.С.Пушкин”34.
“Наряду с культурным героем-добытчиком, находящим где-то нужные людям культурные и природные объекты и переносящим их к людям, более ”героический“ тип культурного героя, эксплицитно представляющего силы космоса и защищающего космос от демонических чудовищ, олицетворяющих хаос”35.
Эта грань осмысления Карамзина вышла на первый план в юбилейных материалах 1866 года в связи с социально-политической ситуацией и злободневностью польской темы.
“Особенное сочувствие публики возбудила речь М.П.Погодина, говорившего о Карамзине как о гражданине. Известен подвиг действительного гражданского мужества со стороны Карамзина, когда он представил императору Александру записку, в которой доказывал, что было бы несправедливо и противно интересам России присоединить западные губернии к Польше и потом таким образом соединенную Польшу восстановить как государство независимое. Император Александр был очень расположен в пользу этого плана, без сомнения, под влиянием Чарторыйского, и Карамзину было это хорошо известно. Между тем, он употребил все усилия, чтобы убедить государя в пагубности этого плана, частию устною беседою, частию запискою. ”После осуществления этого плана, – писал Карамзин государю, – русский человек, потерявши часть отечества, потеряет вместе с тем некоторую долю любви к нему, и слуги вашего величества не будут более одушевлены любовью к родине. Вы будете по-прежнему иметь генералов, министров, но эти люди не будут слугами отечества, а только слугами своего личного интереса, подобно рабам, а вы желаете дать нам свободу“. Когда М.П.Погодин произнес эти слова, то академическая зала была потрясена взрывом рукоплесканий. Подобным же образом было встречено то место из записки Карамзина, где он говорит о своем протесте против современной ему неурядицы в России. ”Я не безмолвствовал, – писал Карамзин, – о налогах в мирное время, о нелепой <…> системе финансов, о грозных военных поселениях, о странном выборе некоторых важнейших сановников, о министерстве просвещения или затмения, о необходимости уменьшить войско, воюющее только Россию, <…> наконец о необходимости иметь твердые законы гражданские и государственные“. Очевидно, на этом чувстве, которым вызвано, в разных местах, празднование юбилея Карамзина, господствующею чертою был патриотизм и уважение к гражданскому мужеству нашего историка, не боявшегося говорить неприятную правду”36.
Взрыв рукоплесканий – “Да какой взрыв!”37 – в защиту тишины и мира России (при чтении Погодиным того места из “Мнения русского гражданина”, где говорится о Польше) отметила и “Домашняя беседа”.
Другая отчетливая грань мифа о Карамзине – патриот, не “русский европеец”.
Правда, газета “Московские ведомости” отмечала в юбиляре и то, и другое:
“Он был Русский не только по рождению, но и по чувству, всею жизнию своею и деятельностию, столь плодотворною, принадлежит он России. Но в своем качестве Русского он был человек и ничто человеческое не считал себе чуждым, он был сын всемирной цивилизации. Качество Русского и качество Европейца не были в нем двумя чуждыми, друг друга не знавшими силами или двумя противными тяготениями; они не только не ссорились в нем, не только не отнимали друг у друга места, но были, как и следует, одною и тою же силой, и он был весь Русский в своем европейском качестве, он был весь Европеец в своем русском чувстве”38.
Именно способность совмещать в себе противоположные тенденции и смыслы соотносима с явлением мифогенности. В то же время периодика той поры представляет Карамзина воплощением истины в ее абсолютном, а не относительном понимании39.
***
“Среди тех, кто оставил свое имя в мировой истории, встречаются и ”люди образа“, и ”люди пути“40, – пишет М.Н.Виролайнен.
Статус Карамзина менялся. Будучи ближе по своей сути к “человеку пути”, он не раз был воспринимаем как “человек образа”, причем эти образы порой как бы исключают друг друга. Исследования последних лет, в первую очередь Ю.М.Лотмана, представляют Карамзина как “человека пути”.
Было ли строительство образа “историографа” со стороны самого Карамзина? Скорее, образа “историка”, без придворного мундира.
Карамзин определяется в большинстве случаев как “историограф государства Российского”, однако “стремление к исчерпывающей предъявленности тоже противоречит сущностной природе мифа”41. Карамзин остается мифом, так как определением “историограф” все не исчерпывается. “…”Историограф“ еще менее Карамзина” (письмо к И.И.Дмитриеву от 22 августа 1818 г.)42.
Сами собой вырисовываются очевидные параллели между Карамзиным и Пушкиным. М.Н.Виролайнен отмечает: “Путь, пройденный Пушкиным, не воспроизводит никакой универсалии, он сам создает ее. И в этом смысле Пушкин является для русской истории классическим культурным героем”43. Но автор этих строк сам оказывается во власти мифа. В определенном смысле Пушкин повторяет путь Карамзина, хотя здесь необходим ряд оговорок.
С одной стороны, действительно, Ломоносов – “Пиндар, Цицерон, Вергилий”, Сумароков – северный Расин, Фонвизин – “российский Молиер”, Карамзин – новый Стерн. Пушкин не может быть уподоблен никому. Но с другой стороны, Карамзин в некоторых своих чертах был для Пушкина образцом, и на определенных отрезках своего пути Пушкин шел вслед за Карамзиным.
Дитя – поэт – драматург – прозаик – историк – общественный деятель – культурный герой44.
Основные вехи этого пушкинского пути обозначились именно в судьбе Карамзина.
***
Отвечая многими гранями просветительскому идеалу человека, образ Карамзина в то же время обладал способностью соотноситься с различными культурными парадигмами и отвечать на запросы времени. Востребованность в нем возникала в поворотные моменты общественно-культурного развития, в периоды изменений представления об истине, в ситуации, когда небессмысленными оказывались понятия человеческого достоинства, в моменты, когда особенно было необходимо ощутить связь времен и не позволить ей оборваться.
1 Афиани В.Ю. Жизнь жанра (о юбилейных и мемориальных сборниках статей) // Мир источниковедания. Сб. в честь С.О.Шмидта. М.; Пенза, 1994. С. 216–221.
2 Северная почта. 1866. № 257.
3 Карамзин Н.М. Сочинения: В 2 т. Л., 1984. Т. 2. С. 232.
4 Вестник Европы. 1866. Т. IV. Декабрь. С. LX–LXI.
5 Санкт-петербургские ведомости. 1866. № 322.
6 Петербургский листок. 1866. № 176.
7 Санкт-петербургские ведомости. 1866. № 322.
8 Венок Карамзину. М., 1992. С. 86.
9 Московские университетские известия. 1866–1867. № 2. С. 161.
10 Санкт-петербургские ведомости. 1866. № 326.
11 Там же.
12 Московские ведомости. 1866. № 265.
13 Виленский вестник. 1866. № 265.
14 Там же.
15 Там же.
16 Московские ведомости. 1866. № 266.
17 Виролайнен М.Н. Культурный герой нового времени // Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1994. С. 325.
18 Лотман Ю.М. “Письма русского путешественника” Карамзина и их место в развитии русской культуры. С. 525.
19 Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976. С. 173, 178, 199, 227.
20 Вяземский П.А. Стихотворения. Воспоминания. Записные книжки. М., 1988. С. 388.
21 Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. С. 173, 178, 199, 227.
22 Русская старина. 1895. Май. Т. 83. С. 52.
23 Виролайнен М.Н. Культурный герой нового времени. С. 326.
24 Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1994. С. 17.
25 Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М., 1996. Т. 11. С. 47.
26 Там же. С. 57.
27 Северная почта. 1866. № 257.
28 Петербургский листок. 1866. № 176.
29 Московские ведомости. 1866. № 266.
30 Московские ведомости. 1866. № 265.
31 Путята Н. Карамзин, первый русский литератор // Беседы в Обществе Любителей Российской Словесности при Императорском Московском университете. Вып. 1. М., 1867. С. 53–55.
32 Преосвящ. Макарий. Слово в день столетнего юбилея Н.М.Карамзина // Духовный вестник. 1866. № 12. С. 401.
33 Петербургский листок. 1866. № 176.
34 Гласный суд. 1867. № 162.
35 Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. С. 18.
36 Отечественные записки. 1866. Т. 169. № 12. С. 243–244.
37 Домашняя беседа. 1866. № 51.
38 Московские ведомости. 1866. № 254.
39 Народный голос. 1867. № 2.
40 Виролайнен М.Н. Культурный герой нового времени. С. 328.
41 Виролайнен М.Н. Культурный герой нового времени. С. 328.
42 Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. С. 185.
43 Виролайнен М.Н. Культурный герой нового времени. С. 332.
44 Там же.