Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 6, 2002
*** Не знаю, было у вас такое: ничего не делаешь. Нарочно. Чтобы жизнь медленно-медленно уходила сквозь пальцы. Откроешь. Пчел послушаешь. Понюхаешь. Лизнешь. Дурью помаешься. Не дай бог: копать, сочинять, читать. Люблю пустоту. Пустоту жизни. Какой дурак говорил о ней, кривя губы?! КРОВАВОЕ МЯСО Допустим, кусок кровавого мяса. Так и скажу, как только позвонит. Иронии по отношению к поэту, сказавшему, что книга - это кусок дымящейся совести, не разделяю. Потому что в контексте времени книга была куском кровавого мяса. Если кому не понятно, то пусть спросят у родителей. Но так уж получилось и, боюсь, получится дальше, что моя, как бы это сказать попроще, ладно, возлюбленная резко нарушила пропорцию счастливых и несчастливых часов в пользу последних. В силу этого я только что вернулся из бассейна, где смешивал слезы с хлорированной водой. Надо сказать, успешно. До красноты. Но. Ее дьявольская интуиция могла бы подсказать ей, что лучше звонить мне завтра, когда я просохну. При этом, опасаясь ее же интуиции, я, уезжая в бассейн, захлопнул дверь, но не закрыл на запоры, чтобы она, если ударит моча, могла бы открыть дверь имеющимся у нее ключом и удостовериться, что меня не хватила кондрашка. Но разве эту тварь проймешь? Звонит-таки. И кладет трубку. Ага, поняла, что Кондрат не опередил. Снова звонит. Послушай, я - кусок кровавого мяса, и когда ты хлопаешь дверью, во мне все меньше мяса и все больше крови. Ты можешь, блядина, сыграть роль, т.е. перевоплотиться в меня и хоть так понять?! Надо блядине отдать должное. (Речь идет о девяноста с хвостиком тысячах крон, т.е. о пяти с половиной тысячах долларов по курсу на сегодняшний день, которые я обещал ей на открытие скромного борделя с украинками.) - Я все поняла. (Молчание.) Я сейчас приеду. Не прячь себя в холодильник. Ты меня слышишь, индеец Кровавое Мясо? *** Интересно, отдает она себе отчет? Я же сказал: Я что-то очень важное пишу на бумаге, пока ты кричишь. Это я шанс ей дал. "Я думаю, - пишу я. Она: сколько можно, губы у тебя слабые и секс такой же. Что ты опять пишешь? Пишу: "нам лучше… Она кричит, а я пишу. Она же видит, что я пишу. Никогда прежде этого не делал. Но делает вид, что не видит. "расста… Может, "схаменется"? Это по-украински. Что-то вроде "опомнится, спохватится". Русское тоже, кажется, есть. "Счимянется"? В словарях такое называют "обл.". И какая же это обл.? Что-то пограничное. Брянщина? Или еще окольней: ковыляло это самое "схаменется", ковыляло и доковыляло до самой Белоруссии. А оттуда на Смоленск? Ладно, потом проверю. У меня, в конце концов, только четыре буквы в запасе. Опять: ты уже не муж, а образ. Где твой… "ться". Она еще не видит. Не прочла. Не прочтет?
Стихийное бедствие в Праге
Несколько дней в августе 2002 года Прага стояла в воде: сначала по щиколотку, после по пояс, потом по горло. В теленовостях я увидел краем глаза дом на столичном островке Кампа, залитом Влтавой. Вернее, это был не дом, а черепичная крыша дома – все прочее было напрочь затоплено. Я узнал эту багровую крышу: года три назад, когда я жил еще на Шопеновой, я собирался снять романтичный домик на Кампе, но в конце концов переселился в Катержинки, поближе к больницам и диспансерам. Я представил себе комнаты, которые я когда-то оценивающе рассматривал, представил, что я вселился туда, представил свои вещи, мебель, рукописи и диски, пухнущие в воде, и развеселился. Особенно меня радовали фотографии: вышедшие из берегов лица близких и друзей, которые уже никогда не просохли бы, так и остались бы на дне жизни.
Поздно вечером я спустился к реке. Ее оцепили и подойти к набережной было невозможно. Я стоял в толпе зевак. У каждого второго в руках был фотоаппарат. Зеваки высоко поднимали руки и щелкали камерами наугад. Лампы и фонари не горели. В темноте группы людей, особенно подростков, выглядели подозрительно. Я трусливо вернулся домой. Мне захотелось послушать музыку, не просто музыку, а струнный квартет ми минор “Из моей жизни” Бедржиха Сметаны. По-чешски название этого опуса звучит смешно: “З мего живота”. Композитор сочинял квартет почти глухим. Сочинительство отвлекало его от страха, боли, чесотки, всех кошмаров, сопутствующих сифилису. В четвертой части квартета есть назойливые звуки, воссоздающие глухоту, ее приход и нарастание, ее зуд и стрекотню. Я открыл настежь окно и включил проигрыватель. 23 апреля 1884 года Сметану привезли в сумасшедший дом в Катержинки. Мои окна в упор глядят на окна этого заведения, ныне отделения реанимации. Здесь Сметана прожил последние двадцать дней. Семью он не узнавал, приступы буйства чередовались с полной апатией, он утратил дар речи, бредил вслух. Теперь окна бывшего сумасшедшего дома всегда прикрыты жалюзи, но, думаю, музыку они пропускают. Мне даже кажется, что с моим приездом дом напротив ожил: по его залам и палатам вечерами бродит музыка.
В ту ночь я долго не мог уснуть, а в шесть утра над моим районом начали кружить вертолеты. Голоса спасателей, предупреждающих об опасности, были слышны так отчетливо, словно я забыл выключить телевизор. Чаще всего произносилось слово “эвакуация”. Я вспомнил сразу все фильмы про войну, про приход в город оккупантов, про евреев, которые решили не уезжать, потому что в Первую мировую с немцами можно было поладить…
Днем я пошел в Старый Город. Парижская, одна из самых элегантных и фешенебельных улиц Европы, за несколько дней преобразилась в убогий проспект райцентра. На мостовой валялись автомобильные камеры, бочки, бревна, бидоны: кто-то собирался спасаться на них, но то ли не успел, то ли вода отступила. Брусчатка воняла илом и тиной. На влажном песке лежали дохлые мальки и ящерицы. Я поднял одну, и она внезапно прокусила мне палец. Я достал платок, но он быстро разбух от крови.
В те дни я переживал разрыв с женщиной, которую любил больше жизни. Так, кажется, принято говорить. На самом деле она и была моей жизнью, по крайней мере входила в состав жизни, входила естественно, без малейшего усилия, как будто мы познакомились уже не взрослыми людьми, а родились сразу рядышком. И если б не наводнение, я бы, скорее всего, умер. Нет, не скорее всего, а точно, совершенно точно умер.