Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 6, 2002
Российская киноиндустрия все же не кажется производством более продвинутым, чем пресловутый ВАЗ. Наш конек – авторское кино: Параджанов, Тарковский и их младший брат Сокуров. Как бы ни относиться к творчеству последнего (я отношусь более чем сдержанно), но что ни Канны – то именно Сокуров представляет Россию.
Есть и другая ипостась авторского кино, гораздо менее известная, – та ветвь в мультипликации, которая не “мультики”. Как минимум три режиссера – Норштейн, Петров и Хржановский – увенчаны массой международных наград, правда, на своих, анимационных, фестивалях, а “Сказка сказок” Норштейна даже вписана в число “лучших мультфильмов всех времен и народов”. Труднее всех вписываться в “структуру видов” Андрею Хржановскому, поскольку жанр его фильмов – единственный в своем роде. Это сочетание мультипликации с документальной съемкой, а все в целом смотрится как поэзия, музыка, живопись, перевоплощенные в кинозрелище. Собственно, и сюжеты фильмов Хржановского – само искусство: Пушкин (за трилогию о Пушкине он получил Госпремию, вместе с композитором фильма Альфредом Шнитке), Феллини (фильм по рисункам Феллини и сценарию Тонино Гуэрра), художник Юло Соостер (фильм, в котором оживает его живопись), скрипач Олег Каган (в этой картине мультипликация отсутствует, поскольку нет исходного рисунка, – присутствует музыка). То, что фильмы Хржановского сотканы из элементов игрового, документального и рисованного кино, ставит их вне понятной классификации. Но этого мало: каждая картина Хржановского – и игра ощущений, и исследовательский труд, подходы редко совместимые, но в сочетании они как бы реанимируют дыхание того, кого уже нет в живых, ибо все картины сделаны после смерти их героев.
Когда несколько лет назад я шла в Музей кино на просмотр фильма о Кагане (а фильмы Хржановского не увидишь в прокате), боялась, несмотря на давнее восхищение режиссером, что заскучаю: я необразованна в музыке, соответственно, ни личность, ни творчество Кагана меня безусловно не занимали. Но почти два часа я сидела затаив дыхание: фильмы Хржановского смотрятся как игровые, то есть сюжет и герои могли бы быть вполне абстрактными, речь идет просто о жизни и смерти, о любви и творчестве. О творчестве – это обязательно, потому поклонники фильмов Хржановского – публика интеллектуально-артистическая. Впрочем, неизвестно, что сказали бы домохозяйки – им этих фильмов не показывали.
Единственный фильм, который был широко показан, – трилогия о Пушкине. Потому что Пушкин. Но и теперь есть шанс, что новый фильм Хржановского – об Иосифе Бродском – будет оценен не только узким художественным кругом. Едва фильм был закончен, молва о нем побежала по свету. Я узнала о его появлении из Интернета и не преминула попросить Андрея Юрьевича его мне показать. В отличие от других героев Хржановского, к которым я вполне нейтральна, к Бродскому я пристрастна.
Фильм называется “Полтора кота”. Это у соседей Ахматовой был такой огромный рыжий кот, которого она за размер и буйный нрав прозвала “полтора кота” и заметила, что на него очень похож юный рыжий поэт. Но это было лишь первым сравнением с котом, потом Бродский и сам сравнивал себя с котом – в переносном, но даже и в прямом смысле. В переносном – когда писал о том, что коту безразлично, какая власть на дворе, какие перипетии занимают умы людей – “а чем я хуже?”. В прямом – “Я понял, что я – кот” и что в прошлой жизни был котом и в будущей хотел бы им оставаться. Заявление тем более странное, что Бродский скорее походил на отрешенного библейского пророка, чем на милого котика или взъерошенного котищу. Разве что принять не современный, а древнеегипетский кошкин образ.
Не так давно исследователь и друг Бродского профессор Валентина Полухина писала мне из Лондона, что когда ездила в эту майскую годовщину рождения поэта в Венецию, на могилу, то увидела там рыжего кота, который вызвал у нее и нескольких других присутствовавших друзей странное ощущение, будто в таком образе душа поэта поприветствовала их. И прибавила к этому историю: одному своему приятелю Иосиф Александрович сказал, что придет к нему после смерти в виде рыжего кота. Каково же было удивление приятеля, когда к нему действительно явился рыжий кот, пожил несколько дней и исчез. Но ничего этого Хржановский не знал, а просто взял мотив из воспоминаний Бродского и высказывание Ахматовой за основу сюжета.
Поскольку я представляю себе Бродского как демиурга, учителя, философа, в общем, не просто выдающегося литератора, но небесного посланника, то и трактовать это могу лишь по-своему. Мол, присутствует в свернутом, заархивированном виде (если по-компьютерному) некая программа, ее иконка – рыжий кот. Однажды на него кликнули, и он вочеловечился, чтобы донести свой message – родившись мальчиком Иосифом. Главный герой фильма Хржановского – именно мальчик, реальный мальчик, как две капли воды похожий на детские фотографии Иосифа, мальчик, который мечтал пойти во флот, но его не приняли в мореходное училище из-за национальности. Это мальчик, который “ни на минуту не забывал, что он сын фотографа”, – и в фильме старые фотографии становятся явью, а потом снова застывают в фотографии. Это мальчик, который рисовал, и фильм сделан по его рисункам, которые оживают, незаметно перетекая в снятые сегодня документальные кадры. Это мальчик, который ходит по своей родной северной Венеции (впоследствии из всех городов мира он полюбил именно Венецию и женился на итальянке русских корней) и попадает в советскую школу, где преподают что-то советское, превращающееся на школьной доске в кинохронику известных агрессивных выступлений вождя мирового пролетариата. В скобках надо заметить, что мировой пролетариат победил: массовое сознание вышибло сознание уединенное, скученность одолела простор.
Мальчик бежит из школы, а за ним гонятся памятники вождю. У мальчика есть две идеи насчет того, “как нам обустроить Россию”: Андреевский флаг, взамен серпа с молотом и двуглавого орла, и важнейшее из искусств: Десталинизации России способствовали не политические перстановки, а фильм “Тарзан”, считает Бродский, вспоминающий свое детство. Разборки с Империей, конечно, играли существенную роль в жизни Бродского, но они были онтологичны: ни диссидентом, ни борцом за права он никогда не был. Бродский не испытывал особой привязанности к России, она не стала его темой, хотя ненависть и брезгливость ко всему советскому – от памятников Ленину до Евтушенко – жила в нем отчетливо. Тексты Бродского – вроде нового евангелия, проповеди, предсказания, пути судьбы. К каждому Рождеству он писал стихотворение, празднуя его как день рождения, свой и всех собратьев по христианскому миру. Но фильм – о мальчике, который видит пока только родителей, кота, каменные глыбы с одним и тем же угрожающим лицом, которые не может примирить с величественным палаццо, решеткой Летнего сада, Невой, видящейся ему образом времени, фотографирующим город. Он думает о том, как живут рыбы подо льдом, и рисует рыб, и одна такая красочная рыба плавает в фильме над городом. Я тут же отреагировала: зачем в фильме этот мотив из Кустурицы? Хржановский ответил, что ему уже об этом говорили. На следующий день я вспомнила, что еще задолго до Кустурицы подобная рыба парила в воздухе в фильме Хржановского “Пейзаж с можжевельником” (1987), о Соостере. Мальчик-кот, гуляющий сам по себе, и люди-рыбы, живущие подо льдом и все же летающие, пусть не наяву, но даже более взаправду, чем наяву, – этим мерцанием, взаимоналожением реального-ирреального, в котором они переворачиваются, беспрерывно меняясь местами, держится весь фильм. Хржановский называет его фильм-пилот, поскольку полнометражный фильм о Бродском только еще собирается снимать. Сценарий написан, соавтор его, как и соавтор этого получасового “пилота”, – Юрий Арабов, сценарист всех фильмов Сокурова.
Хржановский не решился выступить сценаристом единолично, боясь, что его “лирическое”, трепетное отношение к герою не позволит сделать жесткой сюжетной основы. Я же боюсь обратного: жесткой сюжетной основы жизни Бродского, как она в нас отпечаталась, – суд-ссылка-выдворение из страны-непущение на похороны родителей-Нобелевская премия и запоздалое признание в России в качестве хэппи-энда. Но основа эта кажется все же менее правдивой по отношению к текстам Бродского, чем история кота: полтора кота вмещают больше, чем “полторы комнаты”, как озаглавил Бродский свои воспоминания о Петербурге: это то пространство, которое занимала семья Бродских в особняке Мурузи, порезанном на коммуналки. “Сюжетного будущего” фильма я опасаюсь потому лишь, что в “пилоте” сюжет о мальчике, бегущем от советской власти, не мешает всему тому изысканному зрительному ряду и пронзительному ощущению, которое создал режиссер, но и не помогает: коты ведь не живут людскими сюжетами.
Настоящая Нева, настоящий город, который населен рисованными Бродским сценками, людьми, рыбами, котом, который превращается в реального, похожего на того, что жил у Бродских, фотографии родителей оживают в шагах по одной с половиной комнате. Такси, которое увозило Бродского в аэропорт навсегда, – сфотографированное и реальное такси, понятно, что не то, но в этом оживлении, одушевлении (что в переводе и означает слово анимация) получается, что время при определенном усилии добываемо, ископаемо – без декораций и костюмов фильм возвращает “конец прекрасной эпохи”, и свидание с Бродским в нем заставляет вздрогнуть.
Снятый еще при жизни документальный фильм о Бродском Алексея Шишова производил впечатление “обычного”, что ли, запечатления – знаменитый поэт в своей любимой Венеции с посетившими его русскими друзьями. Интервью, стихи и – похороны. Хотя фильм этот – безусловная документальная ценность, и чем дальше, тем более драгоценен он будет, но в этом, видимо, различие жанра документа и того, что называют художественным произведением, хотя слово это смыслом его употребления не обладает, равно как определения “игровой” или “фикшн”. Фильм Хржановского, собранный из документов, – это свидание с Бродским, вымышленное, но реальное, как вымышлен и реален персонаж “полтора кота”.