Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 5, 2002
Балканские полуинтеллигенты охотно повторяют, что “историю пишут личности”. Таким образом, появляются две версии: “наша история” правдива, поэтому “мы” победители. “Их история” лжива, ergo они побеждены. Заранее избегают фактов: если “нас” они не устраивают, значит, они имеют отношение к “их истории”. Как только те же самые факты попадают в “нашу историю”, они сразу становятся другими, становятся лучше, одним словом, “нашими”. Мера ответственности и вины также заранее ясна: “мы” не виноваты и “мы” жертвы, “они” виноваты и “они” убийцы. Перед национальными историками стоит несложная задача: надо только подтвердить то, что известно каждому пастуху в глухой деревне. Если кто-то оспаривает эти утверждения, то он “предатель” и работает на “них” и тем самым и на всемирный заговор (мировую закулису). Балканские историографии страдают детской болезнью архаичных времен. Сотни академиков и тысячи тех, кто надеется ими стать, повторяют одно и то же, меняя только имена победителей и побежденных, виновников и жертв. Историк, который придерживается фактов, перестает быть историком, писатель, не повторяющий и не поддерживающий национальные мифы, перестает быть писателем. Это случилось с несколькими моими коллегами и со мной. С Добрицей Чосичем, который поступал противоположным образом, случилось обратное: он оказался лучшим писателем и более крупной фигурой, чем он есть на самом деле1.
После падения Милошевича сербское общество опять оказалось перед дилеммой: исследовать свою совесть и участие в войнах и преступлениях или еще раз подтвердить, что во всем виноваты “другие”. Принятие первого решения ведет к болезненному, но выздоровлению, второе – консервирует болезнь и ежедневные страдания. В этом трудном деле сербские элиты, кто знает, в который раз, взяли на себя роль защитников “своего народа” и прочего населения. Пережив октябрьский переворот (2000 года. – Примеч. ред.) и присвоив его результаты, они, не принимая во внимание факты, принялись повторять старые тезисы: сербский народ – жертва, все остальные – насильники и убийцы, преступления совершались в основном в отношении сербов, виновники находятся везде, кроме Белграда. Хор единомышленников, натренированный на создании культа Милошевича и отстаивании “национальной программы”, заглушил другие голоса точно так же, как каких-нибудь десять лет назад. На критиков основ режима Милошевича снова нападают со всех сторон. К старым обвинениям прибавляются новые…
Воислав Коштуница основал “Комиссию по примирению и установлению истины”, в задачи которой входило, помимо всего прочего, исследование причин распада Югославии, судьбоносной роли Тито, а также неблаговидной роли других республик в этом процессе. Комиссия также должна была заняться вопросами лингвистики и изменить “устрашающий имидж, навязанный сербам”. Членами комиссии были назначены два-три пропагандиста Чосича, с десяток националистов второго эшелона, которые не слишком скомпрометировали себя сотрудничеством с режимом, и несколько независимых лиц, которые узнали о комиссии из газет. Профессор международного права Войин Димитриевич и историк Латинка Перович, не готовые прикрывать то, что следовало бы открыть, сразу же подали в отставку2. В комиссию не включили даже черногорцев, не говоря уже о представителях других народов. Те, кто считал себя победителем, принялись за работу по написанию “своей правды”.
Гаагский трибунал содержит в себе противоречия своих учредителей: высокие моральные принципы, неповоротливость, бюрократизм, прагматизм, но с оглядкой, и незнание тех, кем он занимается. Зажатый между гуманным предназначением, с одной стороны, и мутными играми западных администраций – с другой, этот суд запаздывает, но все-таки продвигается вперед. Камеры тюрьмы в Севенине потихоньку заполняются обвиняемыми в военных преступлениях. Полевые командиры, вершившие расправы, получают соседей – генералов, мэров “освобожденных городов”, начальников местной полиции. Среди них и Момчило Краишник, примитивный фанатик, товарищ Караджича по прежней “отсидке”. Оба сделали карьеру: отсидев за воровство, теперь “дослужились” до обвинения в геноциде. К этим практикам преступлений во имя нации – творцы проекта даже и не упоминаются в обвинительных заключениях3 – присоединяется и Биляна Плавшич. Она решила предать себя в руки правосудия, чтобы “перед трибуналом доказать свою невиновность”. Но Караджич и Младич годами пребывают на свободе после предъявления обвинения, солдаты международного корпуса отворачиваются, когда их видят, их даже не попытались арестовать. Жалея своих солдат, западные администрации обеспечивают свободу тем, кто не жалел никого, кроме себя…4
Главный прокурор Карла дель Понте стала мишенью пропаганды еще в те времена, когда Милошевич был у власти. Тогдашний министр юстиции, “шешелевец” (сторонник крайне правой националистически ориентированной партии. – Примеч. ред.), обозвал ее шлюхой в официальном письме, прочие оскорбления были чуть менее пошлыми. Правительство не принесло извинений. После падения Милошевича лексикон незначительно смягчился, объект ненависти остался прежним. Новые власти следуют по заданному пути, так же как и “независимые” СМИ. Буря нападок усиливается перед каждым визитом решительной швейцарки в Белград. “Дель Понте, мифологическое чудовище, летит по небу и пугает народ”, – говорит некий “защитник Косово”, пребывающий, однако, в Белграде. Коштуница дает понять, что ее не примет, будет занят5. Однако принимает, но без улыбки. Президент не может быть даже формально любезным с врагами сербского народа. Встреча продолжается в течение часа. Коммюнике скупо и неясно, но большинство получает удовольствие от того, что “наш Войя должен был сказать этой антисербской образине”. “Что вы сообщили Коштунице?” – спрашивает журналист госпожу дель Понте. “Ничего. Это был его монолог”, – отвечает она. Прочие официальные лица были еще менее разговорчивы и не более любезны…
Тем временем, понемногу формулируются условия, которые нынешняя американская администрация ставит новым белградским властям. Если они хотят американских денег и американской помощи в международных учреждениях, они должны, помимо постоянной демократизации государства и его институтов и разрыва связей с предыдущим режимом, “начать сотрудничество с Гаагским трибуналом”.
Государство при Милошевиче служило для осуществления режима личной власти, но, тем не менее, оказалось “полезным” для побочных целей: для разжигания войны, этнических чисток и попыток завоевания территорий, дабы убедить сербов, как он борется за реализацию “национального интереса”. Оно также осуществляло контроль финансовых потоков, контрабанды и мафии, чтобы дать возможность новой касте обогащаться, а своей команде – ее контролировать. Потери, которые наносит такой способ управления, пропаганда провозглашала приобретениями, а население, неоднократно ограбленное и обманутое, убеждала в том, что оно живет лучше, чем когда бы то ни было. Падение Милошевича вызвало распад юго-сербского государства. Или, может быть, невидимый распад этого государства вызвал падение Милошевича? Насильно удерживаемое единое целое спонтанно превратилось в части, слабо связанные между собой и получившие столько власти, сколько им выпало или сколько они сумели забрать. Иллюзию существования государства поддерживают остатки старого режима и только что сформированные силовые центры новой власти. Ни одни, ни другие даже не пытаются начать создание современного государства. Разница между консерваторами и реформаторами заключается поэтому лишь в том, что они декларируют, и в процентах ущерба, который они наносят…
После сопровождавшегося драматическими обстоятельствами ареста Милошевича его дни в белградской тюрьме текли мирно. Обнаружилось, что он хороший заключенный, как в свое время он был хорошим учеником, студентом, чиновником и партийным аппаратчиком. Обычную свою послушность матери и жене он теперь демонстрировал своим тюремщикам. Его любимого охранника звали Мачак, с ним он часто гулял во дворе. Начальник тюрьмы записал каждый свой разговор с ним, потом он об этом напишет книгу. Прочих заключенных Центральной тюрьмы, обычных преступников, он не видел: большинство из них были продуктом его общества и осуждены, когда он был властью. Вспомнив легенду о том, как сербские военачальники питались с солдатами из одного котла, похвалил фасоль, которая готовилась для заключенных. Некоторым образом он похвалил себя и свое правление. И все-таки каждый день Мирьяна приносила ему домашнюю еду. Он попросил “Войну и мир” Толстого6. Он не читал газет, телевизора у него не было. Адвокаты, товарищи по партии и члены семьи посещали его, не обращая внимания на правила внутреннего распорядка. Среди них была и невестка Милица, которая вернулась из России, и полиция ее не спросила, где скрывается ее муж – сын Милошевича Марко. Своей разгромленной партией Милошевич руководил, как и раньше, – дистанционно.
Милошевич отверг все возможные обвинения. Он лично написал жалобу и передал ее адвокату, а тот, в свою очередь, в прокуратуру и общественности. В этом странноватом тексте, написанном языком маленького бюрократа, он утверждал, что деньги, взятые из казны и перечисленные на тайные счета, он не клал себе в карман, а использовал для оказания помощи сербам в Хорватии и Боснии, для финансирования военных операций и для выплаты жалованья офицерам и солдатам Караджича, и это нельзя было проводить через бюджет, потому что это была государственная тайна. Милошевич признался в том, что он годами отрицал: что страна под его управлением вела войну на чужих территориях, и опять он свой интерес поставил выше общего. Нарушив присягу, которую он давал трижды, он использовал государственную тайну так, как будто она принадлежит ему лично. И никто его за это не призвал к ответу. После этого он спал спокойно, хорошо кушал, чувствовал себя вполне сносно и бодро. Он не позволял бессоннице себя посещать, его не мучили вопросы нравственности. Рефлексии и покаяния он никогда не знал. Много раз он подчеркивал, что считает себя моральным победителем. Кого он победил? Разумеется, НАТО, но целился в Америку и прочих, которые посмели ему воспротивиться. Казалось, что он отказался от обманов и трюков.
Однако маленькая комедия в его режиссуре с ним в главной роли разыгралась в той части тюремного здания, которая называется “Хайат”. Врачебный консилиум установил, что у бывшего президента хорошее здоровье и есть только небольшие проблемы с повышенным кровяным давлением. Милошевич счел оценку специалистов неточной, то есть бесполезной для себя. Социалисты, “июльцы” (сторонники жены Мирьяны Маркович. – Примеч. ред.) и радикалы подняли крик, что он болен, что его плохо лечат, что он в смертельной опасности и что опять речь идет о заговоре “демократов” и “натовцев”. К дружному хору присоединились супруга Мирьяна и дочь Мария, и даже московский брат Борислав, один из хранителей спрятанного богатства Семьи. “Медицинский консилиум сербских радикалов” – в этой партии нет никого выше санитара – опубликовал сообщение и “ответственно утверждал”, что речь идет о попытке медицинского убийства. Милошевича отвезли в Военно-медицинскую академию – лучшая клиника Белграда – и тщательно обследовали. Группа специалистов установила, что все крики не имели под собой оснований. “Мнимого больного” вернули в тюрьму. Но эффект был произведен: не многие, но все-таки, стали смотреть на насильника как на жертву.
Жертвы, однако, были на другой стороне. Они были везде, во всей бывшей Югославии, в Хорватии, в Боснии и Косово. Тысячи так никогда и не были найдены и числятся пропавшими без вести. Новые демократические власти в новых национальных государствах не слишком заботятся о живых, где уж там вести речь о мертвых. Совершив преступления, армии и полиции в этих государствах считались ненаказуемыми, как и политики: борьба за нацию подразумевает свободу убивать врага. Преступления не надо скрывать от своего правосудия, которое не возбуждает дел, а надо скрывать от нудных иностранцев, которые заглядывают на чужие задние дворы, вместо того чтобы заниматься грехами своего прошлого. Благодаря методу “от противного” Милошевич обогнал на пару шагов своих коллег и товарищей из других государств, возникших из бывшей федеративной республики “братства-единства”. Если могут они, то может и он. При этом он может лучше, то есть хуже. Другие старались держать “неудобные” трупы, доказательства своих преступлений, как можно дальше от себя. Милошевич решил приблизить их к себе, рассеять, так сказать, вокруг своего дома, и таким способом держать их под контролем. Последователям Брама Стокера не надо искать Дракулу в Трансильвании7, достаточно прогуляться до Дединья, славному кварталу резиденций, в котором маркитанты и преступники все еще “лучшая” часть населения.
Тем временем появляются и “следы Дракулы”. Благодаря публикации маленькой провинциальной газеты обнаружилось существование рефрижератора с трупами в городе Кладово. Почему-то этот рефрижератор всплыл из Дуная. Следственные органы и полиция заглушили этот смрад, который неожиданно появился из древней реки Фисон, воды которой веками носили и мертвецов, и корабли. Республиканское правительство и новый министр полиции, в свое время при Милошевиче бывший вице-премьером правительства, должны были двигаться дальше. Казна пустела с каждым днем, а зависимость от заграницы усиливалась. Выяснилось и было опубликовано, что трупы из рефрижератора доставили в столицу и захоронили на кладбище в Батайнице. Специалисты установили, что это албанцы, среди которых были женщины и дети.
Новость поразила население, ведь его годами убеждали в том, что преступления совершались только в отношении сербов, но элиты и политики не дрогнули: самые умные белградские головы уже давно имели объяснения и оправдания. Социалисты, “июльцы” и радикалы, снова публично объединившись, для того чтобы защищать свои бесчинства, объявили, что речь идет о продолжении “агрессии НАТО” и пропагандистском очернении сербского народа. Некоторые имели даже претензии к солдатам и полицейским: если уж они убивают ради осуществления национальных интересов, почему не овладеют получше высоким искусством заметать следы? Но были и такие, кто не поверил даже рассказу “шофера Николы” (это ложное имя человека, который скрывается где-то в Европе), который, когда он понял, что он везет, не смог больше спать, открыл рефрижератор и сделал фотографии трупов. Потом он скрылся. Если он будет свидетельствовать в суде, то наверняка под ложным именем и далеко от нашей страны. Большинство тех, кто руководил операцией “Глубина-2” , никогда не будут осуждены, и им не будет предъявлено обвинение.
Появились и другие рефрижераторы, и новые кладбища, всегда недалеко от важных объектов. Сербский министр полиции заявил, что обнаружено не менее 800 трупов и, возможно, другие находятся под свежими слоями асфальта на автомобильных магистралях и в бетонных опорах мостов. Программа “обновления и строительства”, широко анонсированная Милошевичем после бомбардировок, имела не только пропагандистскую цель, но практический смысл: она скрывала правду и жертвы…
Перевод с сербского Елены Сагалович
1 Однако в один прекрасный момент ему удалось быть искренним. “История и время показали, что многие мои убеждения были идеологическим заблуждением и социальной и просветительской утопией. Этих заблуждений я не стыжусь и не защищаюсь от них; эти заблуждения, сформированные тяжестью и мукой жизни в Сербии, долго делали мою жизнь осмысленной. Но я думаю, что история и время подтвердили многие из моих представлений и предвидений. Я сейчас не чувствую себя ни грешником, который опомнился и поэтому оправдывается и кается, ни победителем и пророком, который прославляет себя на развалинах страны и ее порядка. У меня не осталось никакой надежды. Мир, за который я боролся, не возник; мир, в котором я жил, больше не существует; в мире, в котором мы находимся сейчас, осталось мало моих друзей. С меня хватит. Ты, Славолюб, и я, мы люди ушедшей эпохи, мы случайно еще живы. Рухнуло все, к чему мы стремились”. Беседа со Славолюбом Джукичем, 2001.
2 Латинка Перович: “Я думаю, что отношение к преступлениям, совершенным во время войн в Югославии, является существенным критерием разрыва с предыдущей политикой. Вопрос состоит не только в устранении с политической сцены носителей этой политики, но прежде всего в изменении самой политической матрицы. Это, разумеется, зависит от многих факторов. Я думаю, в первую очередь это зависит от политической воли людей, получивших мандат на руководство Сербией в этот период. От их политической воли зависит, начнется ли постепенная подготовка общественности к тому, чтобы принять осуждение преступлений, которые были инструментом ранее проводившейся политики, как тогда говорилось, во имя высшей цели, ради государственного интереса. Этот вопрос остается открытым, назад возврата нет, и этот вопрос будет формировать политическую сцену Сербии ближайшего будущего”.
3 Мои сараевские друзья утверждают, что автором проекта раздела Боснии, этнических чисток, систематического разрушения мечетей и геноцида боснийских мусульман является историк Милорад Экмеджич, сербский академик. Теперь пребывает в Белграде. Помощь в этом деле ему оказали его коллеги из “старого дома” на улице Князя Михаила.
4 Louise Arbour приводит фрагмент беседы с Pierre Hazan: “Tous les politiques, que ce soit Madeleine Albright, Hubert VОdrine ou d’autres, me disaient: “C’est trop complique, trop dangereux””. Цитируется по прекрасной книге о деятельности Гаагского трибунала (La justice face И la guerre: De Nuremberg И La Haye. Stock, Paris, 2000) этого же автора, который продолжает: “Cette politique d’impunite И l’Оgard des chefs bosno-serbes accusОe de crimes de gОnocide a continuП des annОes, bien qu ▒elle soit honteuse sur le plan moral, politiquement dangereuse et contraire З l’esprit des resolutions fondatrices du Tribunal”.
5 Любимый журналист Коштуницы и друг дома – М.Глишич из еженедельника “НИН”. Его тексты продолжаются ровно с того места, на котором остановилась товарищ Мирьяна Маркович, он указывает на того, против кого глава государства и на кого следует нападать. Известные адепты режима Милошевича братья Карич сразу же удостаивают его своей премией в сумме 33 000 марок. Это 330 средних зарплат в стране, которую “наш Глиша” защищает от чуждых влияний и Карлы дель Понте.
6 Этим он хотел наказать Добрицу Чосича, “духовного отца” и сербского “Толстого”, который его, в конце концов, предал. В романе “Время смерти” воевода Путник в тяжелые моменты берется за роман Толстого. Милошевич этим хотел сказать, что и он готовится к великим битвам против врагов, которые сильнее его, и что он, в конце концов, победит. Ирония жизни утаила от него, как и от большинства сербских историков, тот факт, что воевода Путник, великий стратег, был смещен с должности начальника Генерального штаба, потому что он в конце 1915 г. предложил капитуляцию. Война была проиграна, надо было сохранить армию и народ. Скончался под домашним арестом.
7 Литератор Миодраг Булатович (умер в 1991 г., будучи депутатом от партии Милошевича) годами собирал материал и пытался писать роман о Дракуле. Ему никогда не удалось продвинуться далее чем написание газетного “подвала” с продолжением, который был опубликован в “Политике” и почти никем не прочитан. Огорченный этим, он однажды подарил мне тему и главного героя, но я не знал, что мне с ними делать. Только завершая написание этого текста, я понял, что сам того не желая и не заметив как, написал ту несчастную книгу Булатовича в форме биографии.