Мир и библиотеки после 11 сентября
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 5, 2002
21-й век и третье тысячелетие начались 11 сентября 2001 года в 8 часов 45 минут утра по нью-йоркскому времени, как в свое время не календарный, а реальный 20-й век начался гибелью Титаника, ужасами Первой мировой войны.
11 сентября разрушилась иллюзия благополучного завершения целого цикла всемирной цивилизации, которая возникла после мирного крушения Берлинской стены и заката Советской империи, когда стало казаться, что уже наступила эпоха “по ту сторону” капитализма и коммунизма.
Именно в тот день и час миру был явлен реальный лик новой угрозы: мировое пространство сократилось во временном измерении до полета самолета от Бостона до Нью-Йорка. За это краткое время западный общественный порядок, его ценности, рыночная экономика и построенная на этой основе мировая политическая система перестали видеться как преимущественный путь развития человеческой цивилизации, который разные страны и системы рано или поздно должны были признать.
По общему признанию, 20-й век – век двух мировых войн, Хиросимы, советского ГУЛАГа, Чернобыля, Косова и Чечни – был самым трагическим веком в истории человечества.
Почему локальная трагедия 11 сентября в Нью-Йорке повергла привычный ко всем ужасам мир в такой шок?
Впервые угроза уничтожения нависла над новой, почти новорожденной мировой реальностью – идеей мирового глобального устройства.
Под глобальностью следует понимать, что мы давно уже живем, не всегда осознавая, в мировом обществе, в том смысле, что представление о замкнутых пространствах превратилось в фикцию. Ни одна страна или группа стран более не может отгородиться друг от друга. Различные формы экономического, культурного, политического взаимодействия сталкиваются друг с другом. Мировое общество подразумевает общность социальных отношений. Но вопрос в том, в какой мере оно существует на самом деле? Может быть, это только виртуальная реальность, которая заявляет себя как реальность объективная?
Вопрос о мировом сообществе оборачивается и другим вопросом: как и в какой мере люди и культуры мира воспринимают себя во взаимном переплетении своих различий. Мир в словосочетании “мировое общество” означает “различия многообразия”, а общество – “многообразие без единства”. Глобализация имеет в виду процессы, в которых национальные государства вплетаются в паутину транснациональных сценариев и подчиняются их правилам.
Глобальность – это реальность сегодняшнего мира, в котором срастается все, что по своей сути тяготеет к единству. Что же делает глобальность объективным фактором нынешнего мира?
Во-первых, расширение географии и нарастающая плотность контактов во всех сферах жизни – в экономике, искусстве, науке, культуре…
во-вторых, перманентная и нарастающая информационная и коммуникационно-технологическая революция, меняющая многие фундаментальные институции, такие, например, как образование или политические технологии;
в-третьих, это повсеместно выдвигаемые обществом требования соблюдения прав человека;
в-четвертых, это проблемы глобальной нищеты и разительного отставания “третьего” мира;
в-пятых, это проблемы глобального разрушения экологической среды;
и наконец, в-шестых, это проблемы транскультурных конфликтов, обещающие “невиданные…”
Глобальность означает, что отныне все, что происходит на нашей планете, не сводимо к локально ограниченному событию, что все изобретения, победы, поражения, миротворческие акты и войны касаются всего мира и что мы должны нашу жизнь и наши действия, наши организации и институции соотносить с осью: локальное–глобальное.
Люди, скептически относящиеся к глобализации, спросят: “Что же тут нового?” – и будут не правы. Новы не только повседневные действия, перешагнувшие национально-государственные действия и покрывшие государства плотной сетью взаимных зависимостей и взаимных обязанностей. Нова и непривязанность к определенному месту.
Люди, противящиеся глобализации, скажут: “Она опасна”. По их логике, глобализация приведет к тому, что все страны и системы рано или поздно в рамках процесса глобализации обречены втягиваться в общую логику догоняющего по отношению к Западу развития. А те культуры и цивилизации, которые остаются за бортом глобализации, будут деградировать и гибнуть в процессе исторического отбора.
Будущее человечества, по этой логике, превращается из напряженного поиска самоидентификации в механический процесс перемалывания стран, народов, культур по единому, нивелирующему стандарту.
В мире после 11 сентября такая установка порождает сильный антизападный экстремизм, образует мощный силовой полюс, провоцирующий политическую напряженность, потенциально лишающую народы надежды на взаимную толерантность, а говоря более простым языком, на взаимное понимание и сострадание.
И в такой логике тоже есть свой резон. Собственно об этом, задолго до 11 сентября, писал американский социолог Питирим Сорокин: его диагноз западной цивилизации – “раковая опухоль”.
Этот спор глобалистов и антиглобалистов по сути своей – столкновение двух разных принципов мироустройства. За первым типом общественного устройства – традиционно устоявшиеся ценности, за вторым – нечто скрытое и пока неясное, существующее параллельно реальному миру, наподобие интернетовской виртуальной реальности, которой управляет некое виртуальное правительство, не имеющее никаких обязательств перед национальными правительствами. Этот мир пугает антиглобалистов еще и тем, что, по их мнению, этот виртуальный мир способен порождать авторитарные и тоталитарные настроения, которые распространяются в мире новых технологий подобно чуме или смерчу. Речь идет о информационных мафиях, о международном терроризме, неофашистских националистических группировках, присутствие которых можно обнаружить во многих странах мира.
То, что произошло 11 сентября, не похоже ни на что из хранящегося в архиве истории. Это не война цивилизаций – разные цивилизации, в том числе христианская и исламская, веками сосуществуют друг с другом, обходясь без войн, нацеленных на взаимное истребление. Это и не война бедных против богатых: подлинно бедным свойственно думать о собственном выживании, о куске хлеба, о своих правах, а не об уничтожении нью-йоркских небоскребов, ставших могилой для тысяч невинных людей.
Так какие же уроки извлек мир из 11 сентября? Разные. США увидели в произошедшем свидетельство недостаточной решимости, получили дополнительные аргументы, которые позволяют не только в теории, но и на практике претендовать на подчинение себе мирового сообщества под лозунгом “борьбы с мировым злом”. Европа извлекла другой урок: весь современный мир находится примерно в одинаковом положении, когда смутные, туманные и тревожные контуры грядущего едва различимы на горизонте.
А Россия? Есть некая философская закономерность в том, что Россия должна отстраивать свою государственность в новой глобальной реальности. Россия вступает в глобальный мир почти налегке, все поломав, раздав, сбросив. Дважды за одно столетие она пережила сломы: уклады целых сословий, народные навыки, традиции, культура, – все безжалостно выкорчевывалось и ломалось. И это не только революция 17-го года. Мы стали современниками процесса тотального пересмотра в конце 20-го века: снова все оказалось разрушенным, разбросанным по всему свету. Такой судьбы не хотела бы ни одна страна в мире, но и такого опыта нет ни у одной страны. Благодаря ему у нас есть открытая перспектива, позволяющая найти внутреннее устройство, которое соответствовало бы новым глобальным тенденциям.
Нет никакого резона в нашем российском контексте замораживать или поворачивать вспять процессы глобализации или почти как заклинание повторять: это не наш путь, у нас свой, ни на кого не похожий. История упрямо стучится в дверь, и если мы не откроем ей дверь, она впрыгнет в окно, но при этом по-российски может поломать ноги. А ведь именно Чаадаев, хотя его заклеймили безумцем, еще в 19-м веке писал о глобальной солидарности граждан, о гражданине мира и выстраивал систему новых этических принципов – мира без географических границ.
Рассмотрев разные точки зрения, можно признать, что 11 сентября в системе мировых координат – это “осевое” время истории. Так философ Карл Ясперс обозначил тот далекий пласт истории, когда взамен разрозненных племенных верований появились единые мировые религии – идеи христианства, буддизма, конфуцианства. Свершившаяся тогда революция сознания тоже была ответом на вызовы времени. Она сделала человека тем, что он есть сегодня, – создала новую мораль. Глобализации, хотим мы того или нет, тоже соответствует новая этика. Ее можно назвать абсолютной моралью, имея в виду такую мораль, с нормами которой согласились бы все. Иными словами, тот же феномен определил Ф.М.Достоевский – он назвал подобную этику “всемирной отзывчивостью”. Если мы не научимся воплощать в каждодневной, в том числе и в политической, жизни эту “всемирную отзывчивость”, новой мировой бойни нам не избежать.
***
Какое же отношение ко всем этим процессам имеют библиотеки и есть ли какая-нибудь миссия в этом процессе у публичных, университетских, сельских библиотек или им нет места в процессе глобализации?
В отличие от многих других социальных институтов, столкнувшихся с проблемой самоидентификации только после 11 сентября, библиотеки по всему миру и в нашей части земного шара имеют некоторый опыт освоения новой реальности, поскольку по сути своей они “всемирно отзывчивы”.
В чем же загадка библиотек, этих вечных фениксов?
Тривиальный ответ – библиотеки должны ощутить себя в глобальном информационном пространстве, их будущее связано с новыми технологиями, Интернетом, они осуществляют доступ к информации. Нетривиальный ответ – библиотеки повенчаны со Словом и имеют представление о слабости Слова и его силе. Слабость слова – в его неоднозначности для всех и каждого, в необходимости ответственного обращения с ним. Пример из арсенала 11 сентября – опасность террористического, агрессивно-догматического, тоталитарного Слова. С болезни языка начинаются болезни общества: понятия оказываются пустыми, слова больше не захватывают, затемняют смысл, а не проясняют его. Когда плесневеют слова, как это было при советском режиме, на мир опускается серая пелена – предвестник стагнации.
Однако у Слова есть и сила, она – в его универсальности, объединяющей, экспрессивной и интеллектуальной мощи, способности сплотить и найти общий язык.
На протяжении веков имея дело со Словом, библиотеки наблюдали за тем, как Слово то бережно хранили, то запирали в спецхран, то активно раскрепощали, порою за пределами разумности, как всячески пропагандировали и распространяли, перенося на бумагу, печатные средства, электронные носители.
Самые мощные действия Слова пришлись на последнюю четверть ушедшего столетия, и лежали они в области демократических идей и глобализации, с которыми в силу этого библиотеки столкнулись раньше и в которые погрузились более иных социальных институтов. Непосредственное отношение к глобализации имеет фундаментальная для современных библиотек идея открытости и общедоступности информации. Практическое осуществление этой идеи опирается на всемирное развитие глобальной сети Интернет, которая во многих странах пропагандируется и становится доступной населению именно через библиотеки.
С глобализацией связаны и такие направления деятельности библиотек, как обеспечение интерактивных сервисов, электронная доставка документов, создание информационных web-сайтов, порталов, электронных библиотек, без которых не обходится ни одна библиотека, претендующая на роль современной информационной структуры.
Само развитие библиотек немыслимо без активного профессионального общения в рамках интернациональных глобальных сообществ и ассоциаций. Таковы ИФЛА, всевозможные вертикальные и горизонтальные корпорации, коллективные библиотечные и библиографические службы, центры каталогизации, осуществляющие обмен информационными ресурсами между странами.
Немалую роль играют в процессах глобализации и библиотечные стандарты. Пожалуй, из всех профессиональных сообществ библиотеки наиболее продвинуты в области стандартизации средств создания и передачи информации. Понимание того, что для общения поверх границ нужны единые средства, не нуждается в доказательстве для грамотного библиотекаря. Одним словом, как социальные институты библиотеки не только вовлечены в глобальные процессы, но и являются их активными проводниками.
Однако единство единству рознь. И не всякий стандарт следует понимать как единую норму, коль скоро она навязана насильно и не учитывает особенности менталитета. Люди говорили и будут говорить на разных национальных языках. Выход не в том, чтобы сделать один из них единственно возможным для всех. Язык не подчиняется логике монетного двора, ему претит идея евро или доллара, он отторгает любую искусственность. Язык дан человечеству какой-то высшей силой как постоянное испытание на толерантность. Мы можем не понимать звучание иной речи (для этого есть переводчики), но мы обязаны слышать сокровенный зов каждого языка и признавать за ним право на звучание в мире.
Рухнувшая Вавилонская башня, говоря современным языком, системно отразила трагедию 11 сентября. Это может показаться преувеличением, но стоит задуматься над символикой рухнувших башен.
Почему рухнула Вавилонская башня? Потому что люди, вместо того чтобы воплотить в башне символ единства мира, сотворили из нее фетиш собственному эгоизму и гордыне. Американские небоскребы тоже воспринимались многими как символ эгоизма сильного государства. При всей неточности этого определения в нем есть доля трагической правды. Америка отстроит свои небоскребы, но вопрос в том, сколько еще башен рухнет в мире, прежде чем человечество научится строить, а не разрушать. И это главный урок 11 сентября, в том числе адресованный и нам, людям, вроде бы столь далеким от политики, – библиотекарям.