Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 5, 2002
Четвертый век Россия сближается с Европой. Кажется, что стремление это всегда останется процессом, у которого нет конца. Все время возникают какие-то помехи. Обусловлены они, помимо всего прочего, и тем, что сама Европа не стоит на месте. Так и сейчас: пока Россия собиралась осуществить свое давнее предназначение – войти в Европу, стать неотъемлемой ее частью, сам континент постепенно перестает быть Европой отечеств, которую когда-то восхвалял генерал Де Голль, она становится интегрирующейся Европой. Эта интеграция шла различными путями, породив различные формы возникающих объединений, опираясь на свои собственные движущие силы и определенные закономерности этого процесса. В отличие от традиционных коалиций, возникающих обычно перед лицом внешней угрозы, возникновение нынешних интеграционных структур обусловлено прежде всего внутренними потребностями обществ и государств. Не случайно поэтому появляются они в экономической сфере и в ней достигают наибольших своих успехов.
Другая особенность состояла в самой философии (западноевропейского) интеграционного процесса. Стратегическая его цель в том, что несколько западноевропейских государств взаимно открывали свои границы для движения идей, ценностей, товаров, капиталов, рабочей силы лишь для того, чтобы сознательно поднять общий уровень конкуренции (состязательности) в каждой стране и в сообществе в целом. В результате экономика, социальная сфера, политическая, область безопасности каждой страны ЕС и сообщества в целом становились более современными, более конкурентоспособными, более жизнеспособными, прежде всего потому, что в результате подобного всеохватывающего соревнования, более того – завышенного уровня состязательности выживали только сильнейшие политические и социальные организации, предприятия, банки, концепции развития. Лишь они могли, в свою очередь, на равных состязаться с наиболее влиятельными корпорациями, финансовыми организациями, интеллектуальными концепциями за пределами самого сообщества. В конечном счете европейский реальный социализм был побежден не военной мощью НАТО (которой он мог противопоставить равную военную силу), а западноевропейским (американским) уровнем жизни, благосостояния (которому “реальный социализм” мог противопоставить лишь мифы, идеи и намерения).
Конечно, эта сознательная транспарентность не сразу дала желаемые результаты. Процесс перехода от национальной к интегрированной экономике и политике, от национального к интернациональному мышлению был крайне болезненным. Не все препятствия на этом пути преодолены и ныне (в Великобритании и после января 2002 года в качестве денежной единицы остались фунты и пенсы, в то время как остальные члены Европейского союза перешли на евро). Но в целом открытая модель западноевропейской интеграции сработала.
В результате России все чаще приходится ориентироваться в своей европейской политике не на двусторонние отношения с отдельными странами континента, а на их объединения, в ряде случаев наднационального характера. В связи с этим вопрос о вхождении ее в Большую Европу приобретает ныне иное измерение – в какой мере Россия должна и может ассоциироваться с возникшими интеграционными структурами. Итог удачных дискуссий и неудачных экспериментов ее элиты сводится к тому, что если Россия хочет не только идти нога в ногу с Европой, но и иметь возможность влиять на ее развитие в своих интересах, у нее нет иного выбора, кроме как самой быть, присутствовать в этих объединениях. Альтернативой этому курсу могут стать лишь увеличение разрыва между интегрированной Европой и Россией, ее маргинализация со всеми вытекающими отсюда неприятными для обеих сторон последствиями (Россия останется в XIX веке, в то время как Западная Европа, США перейдут в век XXI). Специфика нынешней европейской ситуации, состояние самой России свидетельствуют, что подключение ее к интегрирующейся Европе могло бы начаться с определения (установления) нового формата отношений между Россией и НАТО. Соображение это диктуется рядом обстоятельств, имеющих отношение к обеим сторонам.
Между тем, десятилетие, минувшее со времени окончания “холодной войны”, прошло для НАТО в мучительных поисках роли, более соответствующей новым реалиям, возникшим в мире и в Европе. В самом деле, альянс (как и Организация Варшавского договора) возник и создавал свои структуры в основном для ведения третьей мировой войны. Однако сегодня возможности ее возникновения крайне малы. Те, кто хотел бы перекроить нынешнюю карту мира, слишком бедны и технологически отсталы, чтобы противоборствовать с “золотым миллиардом”. Те же, кто богат и ушел вперед (Западная Европа, Япония, Северная Америка), опасаются, что военный конфликт глобального масштаба разрушит их благосостояние, созданное полувековым развитием в условиях мира. В этом плане Россия более не рассматривается альянсом как угроза и как проблема безопасности. Поэтому же военные структуры НАТО, предназначенные для обеспечения глобального противоборства, сегодня оказались невостребованными. В известной мере они являются путами, сдерживающими развитие, ибо за этими замшелыми структурами стоят определенные интересы, бюрократия, являющиеся носителями прежнего видения мира, конфронтационной психологии. В значительной мере именно эти силы сдерживают переоценку ценностей и модернизацию союза. Тем не менее, то и другое неизбежно, если НАТО намерена существовать и далее. А то, что она намерена, – в этом пока нет сомнения, и расширение союза лишь наиболее очевидное тому подтверждение. Функциональные и прочие изменения союза происходят и будут происходить, во всяком случае до тех пор, пока в нем будут сохраняться воля к жизни и привлекательность для внешнего окружения.
Приспособление НАТО к новой ситуации идет в основном через расширение зоны ответственности альянса, имеющей разные измерения и приобретающей ныне более широкое, нежели прежде, толкование. Развертывание этого понятия происходит как по горизонтали – территориальное (пространственное) расширение зоны ответственности союза, так и по вертикали – функциональное расширение зоны ответственности (включая новые миссии, сферы активности, новую проблематику). В конкретном плане речь идет об изменении деятельности союза на трех направлениях.
Первое из них предполагает расширение целевых установок союза, расширение его миссии. В самом деле, НАТО была создана как организация коллективной обороны. Статья 5 Вашингтонского договора 1949 года предполагала коллективную защиту территории государств-членов союза: нападение на одного из них считалось нападением на всех участников альянса. Однако с окончанием “холодной войны” конкретный территориальный (страновой) аспект коллективной обороны подменяется более расплывчатым понятием “защита коллективных интересов”, “соблюдение общих интересов безопасности”. В новой стратегической концепции НАТО подчеркивается, что “союз должен обеспечивать соблюдение общих интересов безопасности в меняющейся и зачастую непредсказуемой обстановке”1. Таким образом, отныне союз защищает коллективно не только сами страны от агрессии извне, но и их интересы (общие или индивидуальные?), что значительно расширяет (растягивает) прежнее измерение коллективной обороны. В самом деле, интересы коллективные или индивидуальные – понятие неопределенное, под него при желании можно подогнать все что угодно, не случайно национальными интересами обычно оправдываются все действия государств во внешней среде. Неясно даже, идет ли речь об интересах союза или сумме интересов группы государств, что опять-таки не одно и то же. Нарочитая туманность понятийного аппарата имеет цель не только беспредельно расширить зону деятельности НАТО, но и сохранить свободу действий союза в критических ситуациях.
Однако расширение миссии НАТО идет дальше. После окончания “холодной войны” становится очевидным, что никто на страны НАТО нападать не собирается. За все время своего существования ст. 5 Вашингтонского договора была задействована (да и то чисто формально, в качестве жеста солидарности) лишь единожды – аж в 2001 году, во время террористической акции против Соединенных Штатов. Миссия коллективной обороны в практическом плане становится фикцией, союзу нужна иная ответственность, оправдывающая его существование, и ею становится миротворчество (принуждение к миру), о котором ни слова не говорится в Вашингтонском договоре, но которое часто упоминается в новой стратегической концепции альянса 1999 года. Натовское миротворчество сегодня включает в себя почти все его составляющие – предупреждение конфликта, управление им, принуждение к миру, разрешение кризиса. Идея коллективной обороны при этом не отбрасывается, она просто отходит (за ненадобностью) на второй план. В известной мере ориентации НАТО на миротворчество способствовали решения СБСЕ (1992 г.) и СБ ООН (1994 г.) по Югославии, к принятию которых приложила руку и Россия. Во-первых, эти организации санкционировали применение вооруженных сил НАТО на Балканах. Во-вторых, они санкционировали применение их для решения задач, прежде НАТО не свойственных. В-третьих, используя альянс в целях миротворчества, они повышали его политический вес, к чему всегда стремились руководители союза.
Приняв на себя новую миссию, НАТО вместе с тем осталась структурой, приспособленной не столько для принуждения конфликтующих сторон к миру, сколько для ведения третьей мировой войны. Военная акция альянса против Сербии весной 1999 года проводилась как широкомасштабная операция будущей мировой войны. Вместе с тем следует признать, что в Европе сегодня нет другой такой организации, которая могла бы заменить союз в выполнении некоторых миротворческих функций, особенно принуждения к миру, насильственного разъединения воюющих сторон.
Однако в наибольшей степени изменение целевых установок союза, его миссии проявляется в том, что деятельность альянса ныне распространяется на области, которые ранее традиционно были либо сферой ответственности, либо национальных суверенитетов, сферой исключительной ответственности таких международных организаций, как ОБСЕ, ООН, ее Совет Безопасности, Совет Европы. НАТО все активнее подключается к решению таких проблем, как гуманитарная интервенция, нарушение прав человека в тех или иных странах, прав национальных меньшинств на самоопределение, образование собственной государственности, сохранение территориальной целостности государств или их распад (Советский Союз, Югославия, Чехословакия, например). В ряде случаев миротворческая деятельность упомянутых международных организаций не всегда эффективна, иногда она запаздывает, их бюрократия предпочитает шаблонные решения, она слабо представляет себе, что происходит на местах. Все это приводит к тому, что мировое сообщество не удовлетворено деятельностью ООН, ОБСЕ в этой сфере. Образовавшийся вакуум заполняют другие организация и среди них на первом месте – НАТО.
Изменение миссии союза объективно ведет к необходимости расширить пространственную зону ответственности союза. Эта потребность реализуется двояким образом. Первый – экспансия территориальной ответственности. Вашингтонский договор исходил из того, что зона ответственности НАТО покрывает территорию стран, входящих в союз, и близлежащие акватории Мирового океана. Ныне же ответственность блока фактически выходит за эти границы. С одной стороны, она исходит из того, что угрозы членам альянса, в том числе и невоенного характера, могут исходить из сопредельных европейских и даже азиатских государств (террористы, беженцы из Косово, курды, наркомафия). С другой – она фактически включает в себя пространство, занимаемое государствами, не являющимися членами альянса, но сотрудничающими с ним. Таким образом, в натовскую зону ответственности попадают практически вся территория Европы и вся азиатская часть бывшего Советского Союза. Между тем территориальное расширение зоны ответственности НАТО может истолковываться как стремление создать систему международной безопасности, выходящую за рамки Атлантического мира и покрывающую пространство от Ванкувера до Владивостока.
Второй способ пространственного расширения зоны ответственности НАТО реализуется за счет включения в союз новых членов, на которых в этом случае автоматически распространяются обязательства и гарантии по Вашингтонскому договору. Вместе с тем фактическое расширение состава союза осуществляется и в других формах – реализации программы “Партнерство ради мира”, в рамках Совета Евро-Атлантического сотрудничества, взаимодействия с Европейским союзом, готовящим собственные военные формирования, опирающиеся, однако, на натовские структуры. По сути дела, расширение состава НАТО имеет цель продемонстрировать, что обеспечение безопасности того или иного государства более эффективно (дешевле) в рамках интернациональных, нежели национальных структур. В самом деле, альянс обладает крайне разветвленной и надежной инфраструктурой. Она являет собой систему региональных и субрегиональных командований, связи, информации, разведки, тылового обеспечения, транспортных возможностей, позволяющих быстро реагировать на развитие событий и перебрасывать из одного района в другой боевые части и средства их поддержки. Ни одна другая страна или военная организация в мире не имеет чего-либо подобного. Инфраструктура (по сути дела, это и есть военная организация НАТО) является наиболее сильной стороной этого военно-политического союза.
Между тем страны, вступающие в НАТО, должны отвечать определенным критериям, относящимся как к внутренней, так и внешней деятельности кандидатов. В предварительном порядке они должны решить те проблемы, которые сегодня не соответствуют этим критериям. Это касается соблюдения прав человека, национальных меньшинств, различных свобод, внешнего поведения, разрешения спорных вопросов с соседями, гражданского контроля над армией, альтернативной службы и т.д. В известной мере процедура присоединения государств к союзу способствует оздоровлению атмосферы в них и европейских международных отношениях в целом. Процесс расширения ответственности союза, если взять в совокупности все его векторы и тенденции, ведет к неизбежному выводу: объективно (хотим мы этого или нет) НАТО сегодня является единственной опорой рождающейся цельной системы общеевропейской безопасности, способной ответить на новые вызовы и угрозы (уже сейчас, не считая ожидающих своего часа в “очереди”, союз охватывает большинство европейских государств). Осознание этой реальности ведет к тому, что даже нейтральные страны (Швеция, Финляндия, Австрия) обсуждают вопрос своего членства в альянсе. Важно и другое. Поиски НАТО своего нового лица, роли в Европе и в мире, новой миссии, расширение зоны ответственности альянса, политизация союза, равно как и расширение его состава, по большему счету, не противоречат национальным интересам России, не направлены на подрыв или ослабление ее международных позиций, а если говорить о перспективе, то в ряде случаев и работают на них. Эти изменения сближают позиции России и НАТО перед лицом общих для них угроз, создают благоприятную почву для тесного их взаимодействия. Надо только сделать одно допущение (которое, рано или поздно, все равно придется сделать): нынешняя НАТО – не враждебна России. Союз (во всяком случае сегодня) существует и функционирует вовсе не для того, чтобы унизить или разрушить Россию, захватить Урал и Сибирь, поработить ее население, а для того, чтобы защитить (а в оптимальном режиме – продвинуть, но не навязывать силою) те ценности, реализация которых уже превратила более тридцати стран мира в “зону мира” и благополучия, государства которой не воюют друг с другом.
Между тем, сами эти поиски НАТО новой роли в системе европейской и международной безопасности не всегда последовательны и удачны, особенно с точки зрения долгосрочных последствий некоторых решений союза (жестокие, но не всегда оправданные бомбардировки Югославии в обход СБ ООН, растерянность перед угрозой взрыва ситуации в Македонии, бюрократический, поверхностный подход к включению России, Украины в систему европейской безопасности). Консолидации нового облика союза мешают и национальные эгоизмы, особенно несовпадение интересов по линии США–Западная Европа. Совершенно очевидно, что по своим возможностям, разветвленной сети командований, контролю значительного сектора международного информационного пространства, опыту борьбы с терроризмом, накопленному Францией, Великобританией, ФРГ, Испанией, НАТО как организация могла бы играть центральную роль в борьбе с международным терроризмом и, возможно, не только на Европейском континенте. Однако по соображениям престижного порядка (дабы восстановить свой международный авторитет, поколебленный акцией 11 сентября 2001 года, Вашингтон сам – и никто иной – должен покарать международный терроризм) НАТО как организация не была включена в состав широкой антитеррористической коалиции, возглавляемой Соединенными Штатами (скорее всего, по этой же причине американская администрация довольно сдержанно отнеслась к участию в ней и России).
Все эти сбои и огрехи в повседневной деятельности НАТО сдерживают продвижение союза к его главной цели – завершить строительство всеобъемлющей системы европейской (евро-атлантической) безопасности, вынуждают его отвлекаться на решение задач, не входящих в его компетенцию, вроде выполнения жандармских функций по поиску и задержанию бывших лидеров боснийских сербов Караджича и Младича. Вполне естественно, что организация, всю свою сознательную жизнь готовящаяся к глобальному столкновению сверхдержав, позорно провалилась в осуществлении этой мелкой полицейской акции. Но главная причина, почему грандиозную работу по созданию новой системы европейской безопасности никак не удается завершить, состоит либо в отсутствии в этом процессе России, либо в неадекватном (и потому чаще всего контрпродуктивном) использовании в нем российского фактора.
В самом деле, создать общеевропейскую систему безопасности, способную ответить на основные вызовы нашего времени, можно двумя путями. Первый – распустить НАТО и на ее месте усилиями всех европейских стран создать новую всеобъемлющую систему безопасности. Второй – продолжать процесс расширения НАТО с тем, чтобы на каком-то этапе (а его можно и лучше определить сегодня) в альянс вошла бы Россия в качестве полноправного члена. Процесс ее вхождения можно было бы растянуть во времени, но цель должна быть определена заранее. Любой здравомыслящий политик признает, что первый путь – начать все с пустого места – и долог, и дорог (пустить на ветер 5000 млрд долларов, затраченных на создание союза вместе со всей его инфраструктурой). Значит, остается второй путь, и вопрос состоит лишь в том, как по этому пути двигаться, в какой форме Россия должна быть представлена в НАТО, в какой статус выльется ее сотрудничество с этой организацией, какими правами она будет обладать в альянсе?
Есть бюрократическое решение этой проблемы, и оно уже было испытано на практике. И хотя в основе его были, возможно, и благие намерения, но они не сработали. Речь идет о специальном органе – Совместном постоянном совете, СПС, – созданном в рамках Основополагающего акта 1977 года специально для взаимодействия России и НАТО, для укрепления их “дружбы”, для закрепления нового российского статуса – быть при НАТО. Фактически совет этот был полностью отделен от повседневных забот НАТО, он был создан для того, чтобы “потрафить” России, побудить ее поспокойнее принять первое расширение НАТО на восток. Это была его основная функция, все остальное – от лукавого. Поскольку целевые перспективные установки этой “дружбы” прояснены не были, поскольку совет этот ничего не решал, а лишь обсуждал, поскольку допущение, о котором говорилось выше, сделано не было, все это мероприятие потерпело фиаско при первом же столкновении с действительностью, при первом же серьезном разногласии между партнерами. Поскольку мероприятие это было плодом совместной деятельности, ответственность за эту неудачу несут обе стороны. Возможно, российская дипломатия несет несколько большую ответственность, потому что она позволила ввести себя в заблуждение, прекрасно сознавая целевую направленность и ограниченность этой инициативы.
“Совет двадцати”, предложенный Э.Блэром, может постигнуть судьба его предшественника СПС, если это опять будет спецмеропритие НАТО, то есть если союз будет заниматься своей повседневной деятельностью, проводить свои Советы НАТО на разном уровне, а раз в какой-то промежуток времени будет собираться другой Совет – двадцати с участием России. Он будет работать по заранее оговоренной специальной (облегченной) программе, затрагивающей темы, которые ему позволено (или предложено) обсуждать и по которым гарантированно можно будет принять совместное решение не столько из-за отсутствия разногласий, а главным образом из-за малой значимости обсуждаемой проблемы. Россия по-прежнему будет при НАТО, но теперь она может быть удовлетворена тем, что наконец-то осуществилась ее мечта – она формально (пусть и немножечко) участвует в процессе принятия решений наравне с полноправными членами альянса. Однако на деле все это опять может превратиться в спектакль двух актеров.
В самом деле, для России характер, статус, уровень взаимоотношений с НАТО сегодня имеет не престижное, а судьбоносное значение. В настоящий момент западные границы России являются наиболее безопасными, отсюда она меньше всего ожидает угроз и вызовов. Сегодня Россия имеет наиболее благоприятную внешнюю обстановку для самого тесного сближения с альянсом. Но ситуация в Европе, мире крайне подвижна. НАТО не просто расширяет (модернизирует) свои функции, но и территорию. По сути дела, новая система европейской безопасности все больше представляет собой расширенное НАТО. И если Россия остается вне НАТО или только при НАТО, появление новых разделительных линий в Европе неизбежно. Сначала разрыв будет носить психологический характер – “мы” и “они”, но потом он станет политическим, экономическим, военным.
Что же на самом дела Россия хотела бы иметь от взаимодействия с НАТО? Наверное, прежде всего укрепление собственной безопасности, возможность оказывать определенное (в своих интересах, интересах своих союзников) воздействие на западных партнеров по вопросам европейской (евро-атлантической) безопасности, участвовать в процессе принятия решений в пределах зоны ответственности союза, когда она затрагивает Россию или находится вблизи от нее, в конечном счете, оказывать какое-то влияние на повседневную жизнь альянса. Все это Москва может иметь, но при одном условии – став членом НАТО, войдя в ее организационные (интеграционные) структуры, и никак иначе. Речь, таким образом, идет не о том, чтобы Россия опять оказалась при НАТО. Речь идет о том, чтобы быть в союзе, стать его членом со всеми вытекающими из этого правами, привилегиями, обязанностями, ответственностью, чтобы вобрать в себя весь полувековой опыт взаимодействия равноправных государств в рамках подобных интегрированных структур. Наверное, Запад вряд ли готов к тому, чтобы распространить на Россию автоматизм ст. 5 Вашингтонского договора, но к этому, пожалуй, не готова и сама Россия. Сам процесс вхождения может занять от 5 до 10 лет. Но другого пути просто нет, хотя есть возможность (столь присущая России) упустить свой (возможно, последний) шанс.
В этом плане стоит рассматривать и инициативу о “Совете двадцати”. Если предложение Блэра и Робертсона – это замена одной спецструктуры другой (не являющейся органической частью самой НАТО), то в ее реализации нет особенного смысла. В самом деле, в этом случае ситуация просто возвращается к модернизированному СПС, и России вновь выделяют незначительный кусочек натовской (периферийной) деятельности, где решения будут приниматься совместно. Если же реализация подобной инициативы рассматривается как первый этап на пути членства России в блоке, то это другое дело. Но в этом случае в документе, который, наверное, будет подписан, все “это другое” должно быть оговорено, предусмотрены начальный этап и конечная цель этого предприятия. Однако и в этом случае роль “Совета двадцати” не очень ясна. Гораздо рациональнее было бы прямо идти к поставленной цели, но с растяжкой во времени и в структурном плане.
В самом деле, в союзе есть Совет НАТО, который регулярно собирается на разных уровнях для решения проблем, возникающих перед альянсом. И Россия могла бы участвовать во всех (практически во всех, какие-то исключения, особенно на первом этапе, можно было бы предусмотреть и оговорить) его заседаниях, в одних случаях в качестве приглашенного гостя, в других – в качестве наблюдателя, в третьих – в качестве ассоциированного члена, но с правом решающего голоса. Вот эти-то сферы и должны быть разделены между собой. Это и был бы реальный “Совет двадцати”, он же традиционный Совет НАТО. Помимо этого, Россия могла бы участвовать в деятельности натовских комитетов и комиссий. Конечно, многое будет зависеть от того, что это за круг вопросов, по которому предлагается решения принимать совместно. Скорее всего, на начальном этапе натовская верхушка постарается привлечь Россию к обсуждению и принятию решений в комитетах и комиссиях (или по вопросам), имеющих второстепенное значение для функционирования союза (Комитет по гражданскому чрезвычайному планированию, Комитет по делам современного общества, Комитет по информации и культурным отношениям, Политический комитет, Научный комитет и т.д.). Представляется, что для начала вполне можно было бы согласиться и с этим. Но, конечно, Москва была бы в большей степени заинтересована участвовать на равных в деятельности таких важнейших органов НАТО, как Комитет военного планирования, Группа ядерного планирования, Военный комитет, Группа координации политики. Здесь Россия могла бы пойти на уступки и согласиться на присутствие в деятельности этих органов на первых порах в качестве наблюдателей, не участвующих в процессе принятия решений. Однако сам доступ к этим натовским структурам (что, наверное, потребует адекватной военной транспарентности с российской стороны) означал бы не только высшую степень взаимного доверия, но и был бы полезен для России как в смысле информации, так и опыта организации взаимодействия (с другими национальными интересами) на международном уровне, опыта консенсусного принятия решений, так нужного политической элите России как внутри страны, так и за ее пределами.
Вполне очевидно, что и Москве, и Западу нужно время, чтобы подготовиться (морально и материально) к вступлению России в альянс. Поэтому в ходе ведущихся переговоров можно было бы оговорить ступени (расписание), этапы этого процесса с указанием, что должно быть сделано каждой стороной на каждой ступени, что является показателем готовности для перехода от одного этапа к последующему. Подобная повестка дня не только бы дисциплинировала процесс вхождения России в НАТО, но и закрепляла бы эту цель (в качестве важнейшей) в системе российских внешнеполитических приоритетов.
Пойдут ли на это руководители Запада, прежде всего Соединенных Штатов? Думается, что западноевропейские лидеры, хотя и не все в равной степени, были бы готовы пойти на это. Наиболее трудным это решение будет, видимо, для наших лучших “друзей” – Франции и Великобритании и бывших союзников по ОВД. Малые страны могут колебаться по другой причине – слишком огромна Россия по своим пространствам и проблемам. В то же время и те, и другие сознают, что никакой завершенной системы европейской безопасности (не говоря уже о системе безопасности, простирающейся от Ванкувера до Владивостока) без формального участия России создать не удастся. А половинчатые решения, неопределенность, когда Россия, как “кошка, которая гуляет сама по себе”, представляются западноевропейцам еще опаснее. Они сознают, что в конечном счете американцы уйдут из Европы, но до того, как они сделают это, Западная Европа хотела бы определенно иметь Россию на своей стороне, интегрировать ее в свои структуры, если не в ЕС, так в НАТО.
Нынешняя американская администрация, имеющая свое видение мира, но не имеющая четкой внешнеполитической концепции, занятая погоней за неуловимыми (как оказалось) международными террористами, также хотела бы в этот период неопределенности иметь Россию на своей стороне. Одержимый идеей самодостаточности, создания потенциала, позволяющего Америке самой противостоять остальному миру, Вашингтон не очень жалует НАТО. Но если бы Россия вошла в НАТО, то это, по мнению ряда ведущих деятелей американской администрации, позволяло бы Соединенным Штатам держать под контролем и Западную Европу, и Россию, занятых “перевариванием” друг друга. Без союза России с НАТО возникновение (существование) обширной зоны мира, охватывающей все северное полушарие (почти все современные демократии), вряд ли возможно.
Что же теряет Россия, входя в НАТО? Издержки, по мнению ее политической элиты, очевидны: потеря, хотя и довольно относительная, части суверенитета; некоторые военные соединения поступают в распоряжение альянса (двойное подчинение на деле – Россия всегда может вывести эти войска из-под натовской юрисдикции либо вообще выйти из военной организации, как это сделал в 1966 году Де Голль); и самое “страшное” для российского генералитета – стандартизация не вооружений, а политических ценностей – гражданский министр обороны, гражданский контроль за расходованием военного бюджета, альтернативная служба (создающая состязательность, как на рынке) и т.д.
Что же приобрела бы Россия, войдя в НАТО? Прежде всего, ее членство в союзе сняло бы с повестки дня российской внешней политики такие неприятные для нее проблемы, как вхождение в альянс стран Балтии, решение американцев создавать национальную ПРО, военное присутствие США в бывших советских республиках, отношения Запада со странами-изгоями. Все эти “неприятности” по-иному виделись бы Москвою из натовского кресла. Но самое главное – она получала бы возможность обеспечивать отныне свою безопасность не столько через национальные усилия (что дорого, расточительно и не всегда эффективно), сколько в рамках международной организации, имеющей свою отлаженную инфраструктуру, региональные командования, опыт взаимодействия военных машин девятнадцати государств. В самом деле, военная доктрина Российской Федерации практические не рассматривает международное сотрудничество (даже в рамках ОБСЕ, ООН) как фактор обеспечения национальной безопасности страны (оно имеет ограниченный характер только в рамках СНГ, но и здесь Россия несет основное бремя, а преимущества имеют другие). Между тем для российского общества и политического истеблишмента стоимостные критерии (впрочем, как и ценностные) имеют все возрастающее значение, особенно на этапе реформирования хозяйственной и политической жизни страны. Сотрудничество с демократиями Запада позитивно влияло бы и на политическую культуру России. Она бы научилась понимать, как добиваться согласия, когда его нет (что пригодилось бы и в собственной ее практике, например в системе отношений с другими государствами постсоветского пространства). Она приобрела бы столь необходимый ей опыт гражданского контроля над армией, военным бюджетом, спецслужбами, то есть опыт демократизации силовых структур. С общества был бы снят политический стресс, обусловленный постоянным пребыванием в “осажденной крепости”. Отпала бы необходимость предпринимать специальные меры по обеспечению безопасности Калининградского анклава, ибо он оказывался бы не во враждебном, а в дружественном окружении. Наконец, некоторые “демократические” страны постсоветского пространства лишались бы возможности постоянно шантажировать Россию угрозой своего вступления в НАТО.
Однако для того, чтобы все эти возможности преобразовались в реальность, России придется отступить от некоторых стереотипов своего политического видения и мышления и сделать подвижку в сторону иных ценностей. Ей придется признать, что уникальность – это свойство, которое присуще не только России, но и другим государствам. Ей нужно отказаться от иллюзорных амбиций прошлого в обмен на реальные и долгосрочные выгоды от “нормальности” и “обычности” своего статуса. Ей нужно понять, что она может быть либо частью интегрирующей Европы, либо сверхдержавой азиатского образца, но не тем и другим одновременно. Ей придется исходить из того, что НАТО и Россия более не соперники, а партнеры, которые сталкиваются сегодня с общими угрозами, и то, что их объединяет, гораздо значимее, чем то, что их разъединяет. Партнерство не означает отсутствие разногласий и различия мнений, но оно предполагает, что в союзе есть механизмы и методология их разрешения. И России придется научиться находить согласие в условиях разногласий, она должна будет освоить консенсусное поведение, в котором главное – не право вето, а умение принимать в расчет интересы других партнеров. Она должна будет согласиться с тем, что в нынешних условиях доверие между Россией и НАТО будет основываться на транспарентности, которая может быть лишь взаимной.
Объединение усилий противников российского присутствия в альянсе в конечном счете привело к тому, что ожидаемого прорыва на сегодня не получилось: Россия по-прежнему остается при НАТО. “Новый” формат их отношений утвержден на саммите Совета НАТО с участием России, собравшемся в Риме 28 мая 2002 года. “Совет двадцати” заменил “Совет девятнадцати + Россия”. Если это первый шаг к полноценному членству России в НАТО, то его можно только приветствовать, но, скорее всего, это смена вывески, а не смена вех. Для деятельности нового Совета выбрано несколько направлений: международный терроризм, нераспространение оружия массового поражения, локальные (этнополитические) конфликты. Предполагается, что в рамках нового совета все его члены будут если и не равны, то равноправны, поэтому решения будут приниматься консенсусом. Это, однако, не означает, что означенные проблемы будут обсуждаться только с участием России. Обычный Совет НАТО будет продолжать свою деятельность без России, и можно полагать, что основные решения будут готовиться и приниматься в его структурах. Новый Совет – паллиатив, усовершенствованная копия старого СПС. Тем не менее, в переходе к новому формату отношений Россия–НАТО есть по крайней мере три позитивных момента. Первый – необходимость российского присутствия в НАТО становится все более очевидной. Второй – паллиативное решение, как правило, не снимает проблемы, к ней возвращаются, и довольно скоро. Третий – следующее решение уже не может быть паллиативным – лимит искусственных конструкций исчерпан. Россия по-прежнему движется в НАТО.
Между тем проблема “Россия и Европа” органично присутствует в интеллектуальной и нравственной рефлексии нашей страны, по крайней мере последние три века. В периоды внутренней смуты и канунов новых начал идея эта становится доминантой тех сил, деятельностью которых решается судьба России. Такой этап проходит она и сейчас. В раздумьях над этой проблемой – поиск сущностных ориентиров (“стать Европой?” – “идти самобытным путем”?) и тех алгоритмов нашей истории, неподключенность к которым обрекает любую программу обновления на бесплодие. России Европа надобна как мечта, как цель (которая конкретна, которая видна, которая не фантастична, которую можно потрогать и можно достичь). Она нужна ей как (в условиях отсутствия эффективной оппозиции) бесстрастный судья, выносящий вердикт относительно легитимности (приемлемости для цивилизации) ее намерений и действий, их соответствия нормам и ценностям цивилизационного сообщества.
И последнее – ее политической элите предстоит осознать, что величие России сегодня неотделимо от величия Европы.
1 The Alliance’s Strategic Concept // NATO Press Release. 1999. NAC-S(99)65-24, p. 2.