Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 5, 2002
Авиньон и Эдинбург — вот те два слова, которые у любого театрального человека, во всяком случае в России, вызывают легкое головокружение. Сразу представляется себе некая волшебная заповедная территория, где все подчинено театру, где смешаны языки и страны, где нет границ между людьми, где не существует политики и телевидения, где театр длится с утра до вечера и где грань между жизнью и сценой становится столь прозрачна, что ее перестаешь замечать…
Чтобы считаться правоверным мусульманином, необходимо посетить Мекку. Чтобы считаться настоящим человеком театра, следует совершить хадж в Авиньон и Эдинбург. Во всяком случае, принято так думать.
Дети победы
Французский и английский фестивали – ровесники. Они родились на послевоенных развалинах и расцвели как подснежники после вызванного войной культурного оледенения.
У истоков Авиньонского фестиваля стоял великий французский режиссер и актер Жан Вилар. В основание фестиваля им была уложена большая и чистая идея. Вилар всерьез мечтал о единении театра и демократического зрителя. Он стремился вон из столицы, поближе к народу – и вскоре после войны вывез свой Национальный народный театр из Парижа в Прованс. Несколько лет фестиваль, собственно говоря, состоял из гастролей одного-единственного театра. Актеры играли под открытым небом, в Почетном дворе знаменитого Папского дворца. Публика была счастлива от встречи с парижским театральным искусством. Встречи, кстати, были неформальными: многие авиньонские старушки до сих пор любят рассказывать, как танцевали с Жераром Филипом. Потом одного только Национального народного и танцев с Жераром авиньонцам стало мало, на фестиваль стали приглашать другие парижские театры, потом не только парижские, еще позже открыли двери для иностранцев. Приватные танцы со звездами вышли из практики, фестиваль стал слишком большим международным мероприятием.
С Эдинбургом все вышло не менее романтично, хотя и не столь идеологично. Осенью 1939 года бежавший от Гитлера на Британские острова актер и режиссер Рудольф Бинг, проходя по эдинбургской улице Принцев, вдруг поразился до глубины души видом местного замка. “Я тут же подумал о замке на горе в Зальцбурге – эдинбургский был совсем не похож на него, но так же врезался в память”. Еще тогда Бинг понял, что именно здесь будет проходить фестиваль, который вновь объединит Европу. Так, во всяком случае, гласит легенда. После войны казалось, что ни Зальцбургу, ни Мюнхену не возродиться в роли культурных столиц, да и вообще на континенте о фестивалях вспомнят не скоро. Было ясно, что у Британии появился шанс принять на себя миссию нового лидера и если этого не сделать, другого такого шанса может не выпасть.
Реакция эдинбургской элиты на бинговскую идею была благожелательной, но более чем сдержанной. Больше года ушло на то, чтобы убедить мэра в том, что трудности преходящи, а если историю со смотром искусств раскрутить, то Эдинбург вскоре станет богатым и процветающим. Расчеты Бинга оказались верны. Уже фестиваль 1947 года покрыл почти все финансовые затраты. Моральная виктория тоже была абсолютной. Люди, соскучившиеся по зрелищам, съехались в город со всех концов Британии и из-за морей. Не только билеты, но и программки пополнили число самых ходовых товаров черного рынка. Пресса, про которую в суете совершенно забыли, ютилась на галерке, но писала восторженные рецензии. Королевский дом поставил на документы фестиваля свою эмблему. Чинившие Бингу препятствия были посрамлены. Поддержавшие затею – торжествовали.
Сегодня Эдинбург – самый главный фестивальный центр Европы. Во-первых, в отличие от Авиньона, здесь в программе основного фестиваля показывают не только драму и современные танцы, но и оперу с балетом, и многочисленные симфонические концерты с вечерами вокала. Во-вторых, эдинбургский офф-фестиваль больше авиньонского (про них – чуть ниже). Кроме того, одновременно с театральным в Эдинбурге проводят еще кинофестиваль, книжный фестиваль, джаз-фестиваль и вдобавок фестиваль военных оркестров. Так что в августе, традиционном фестивальном месяце, в Эдинбурге не протолкнуться от поклонников самых разных жанров.
Основоположники и паразиты
Наши – да и не только наши – театры любят писать на своих афишах: спектакль участвовал в Авиньонском фестивале. Или в Эдинбургском. Не торопитесь снимать шляпу перед афишой. Прежде всего узнайте, в каком именно из четырех. Дело в том, что в каждом из двух городов проводится по два фестиваля: главный и офф (в Эдинбурге второй еще называется Фриндж). Если театр приглашали на любой из двух главных фестивалей, то он действительно удостоился всеевропейского признания. А если в офф – то это значит, что просто удалось найти много денег. Потому что в офф может приехать кто угодно, надо лишь самому оплатить все расходы: дорогу, жилье, рекламу и аренду театра. А потом можно продавать билеты и надеяться “отбить” затраты.
Руководители обоих “больших” фестивалей к “оффникам” относятся с прохладцей, если не сказать – с брезгливостью. А свои величают с большой буквы – просто Фестиваль, и все. Слово “большой”, кстати, имеет отношение только к репутации, но не к размерам, потому что фестивали “офф” давно переросли своих старших соседей по размерам. В эдинбургском Фриндже – кстати, самом большом театральном фестивале в мире – участвуют до пятисот театров и театриков со всего света. Но руководители главного Эдинбургского фестиваля все равно считают своих “меньших братьев” паразитами, путающимися под ногами у мастеров мирового театра, участников основной программы. Во Франции, где по традиции сословные предрассудки слабее, участников офф-фестиваля бастардами все-таки не считают, но все равно смотрят на них свысока. А городские службы кричат “караул!” и проклинают все на свете.
Дело в том, что участники офф-фестивалей должны сами себя продавать. Если не проявлять чудес расторопности – затопчут, не заметят, разорят. Здесь не до амбиций: с утра пораньше на город обрушивается девятый вал рекламных листовок. Стоит присесть пообедать в авиньонском уличном ресторанчике, как тут же рядом с тобой вырастает очередной “дилер” с открыткой-приглашением. Раздражаться и отмахиваться не принято, положено улыбнуться, поблагодарить и взять бумажку. К десерту на столике вырастает солидная стопка разноцветных рекламных материалов. Потом официант унесет посуду, а листовки устало смахнет на землю. Вечером прохожие топчут уже не городские мостовые, а сплошной ковер из мятого вторсырья. К утру город чист, и все начинается сызнова.
Как-то я попал на спектакль Самарского драматического театра, приехавшего в авиньонский “офф”. Несмотря на вечерний час, играли детскую “Царевну-лягушку” – нехитрый лубочный утренник, с грехом пополам переложенный на французский. Почему так поздно? Когда стали готовить поездку, другого времени в плотном расписании уже не осталось. Только в 20.33. Отчего такая точность? А оттого же: в офф-фестивалях – что Авиньона, что Эдинбурга – все расписано по минутам. 11 минут на установку декораций, 72 минуты на представление, семь минут на разборку декораций. А потом – уступи место следующему! Такой вот получается конвейер.
Удовольствие писать на афишах “Наш театр участвовал в Авиньонском фестивале” стоит $50 тыс. В таком же положении на офф-фестивалях и парижане, и лондонцы. Но им ехать ближе и, значит, дешевле, чем нашим или латиноамериканцам. Впрочем, те, кто уже доехал до Авиньона и Эдинбурга, стараются не выглядеть озабоченными – ни финансовыми, ни какими-либо другими проблемами. На людей, вымазанных во все цвета радуги или вырядившихся в перья, скрывшихся за пестрыми масками или вставших на ходули, поющих или кукарекающих, показывающих цирковые номера или просто корчащих рожи, натыкаешься в фестивальных городах на каждом углу. Не надо думать, что все они рекламируют какой-нибудь спектакль. Не надо думать, что они спятили. Большинство лицедействует просто так, даже не за летящие в шляпу монеты, а от природной артистической щедрости. В этих городах комедиантом может стать каждый желающий. Здесь не спросят диплома театрального училища и не привлекут к ответственности за созданные городскому транспорту помехи. Улицы перекрыты и отданы в распоряжение неутомимой толпы комедиантов всех рас.
Зрители делятся на театралов и театроманов. Первые интересуются только серьезным искусством (так им, во всяком случае, кажется), ходят на спектакли основной программы – не больше одного-двух за сутки, посещают обсуждения спектаклей, где задают режиссерам вопросы о творческих планах, к вечерним представлениям переодеваются и подолгу засиживаются в уличных кафе, обсуждая увиденное. Словом, со вкусом исполняют осознанный долг перед культурой. Вторые с раннего утра до позднего вечера носятся по кривым авиньонским и крутым эдинбургским улочкам, торопясь с одного представления дополнительной офф-программы на другое. Несчастных мучеников идеи легко опознать по жадному взгляду, испарине и потрепанному журналу-программе в руке. Говорят, самые расторопные успевают посмотреть до десяти представлений в день. Что уж они запоминают и запоминают ли вообще что-нибудь из увиденного, вопрос открытый. Но зато киноманы могут отдыхать: им до таких рекордов посещаемости далеко.
Офф-программа напоминает не то спортивное состязание, не то наркотический нон-стоп. Собственно спектакли – лишь часть безумного карнавала-торжища, в котором растворяется город. Русские артисты, с начала 90-х годов зачастившие в Авиньон и уже хлебнувшие рыночных отношений, не чувствуют себя скованно. Так, несколько лет назад можно было наблюдать, как Архангельский театр кукол по вечерам распевал на площади у Папского дворца фривольные частушки. Лексику артисты не смягчали, а одиночные похохатывания выдавали затесавшихся в толпу зевак-соотечественников. Недалеко от них Марк Розовский лично распространял приглашения на свою “Бедную Лизу”.
Спектакли основного фестиваля, в отличие от “офф”, запрещено рекламировать. Такова традиция. Новички Авиньона, приехавшие выступать в главной программе, в первый день бывают огорчены: совсем не видно рекламы наших спектаклей, о нас не знают. И только потом можно оценить мудрость хозяев, решивших, что молчать гораздо выгоднее, чем пытаться перекричать. Кто захочет, тот узнает. В Авиньоне и хотят, и знают. Поэтому фестиваль существует и процветает.
Официальная витрина Авиньонского фестиваля находится под открытым небом. О том, что играется в Почетном дворе папского дворца, считают своим долгом написать все. Приехать в Авиньон и не посмотреть что-нибудь в Почетном дворе – все равно что прожить в Париже и не побывать в Comedie Francaise. Но русскому зрителю, к тому же если он не силен во французском языке, в театральные папские чертоги лучше не наведываться. Только рабским почтением к магии этого места, где начиналась история фестиваля и где играли Жерар Филип с Марией Казарес, да к звучанию сценической речи как таковой можно объяснить то терпение, с которым публика относится к длинным и монотонным представлениям на папских подмостках. Вообще, публика считается главным достоянием и главным сокровищем Авиньона.
Впрочем, как и Эдинбурга. Разница в том, что в августе в Эдинбурге гораздо прохладнее, чем в июле в Авиньоне. Поэтому в Эдинбурге не устраивают театральных представлений под открытым небом, меньше времени просиживают в уличных кафе и чаще надевают на вечерние спектакли дорогие туалеты. Длинные платья и каблуки в Эдинбурге вы встретите на зрителях, в Авиньоне – только на уличных клоунах. Короче говоря, в прохладной Шотландии так же уместно чувствовать любимый фестиваль оплотом изящного консерватизма, как в знойном Провансе – цитаделью отвязной демократии.
Кто-то способен восхищаться всей этой атмосферой и возвращаться на фестивали из года в год. Других буйный карнавал начинает раздражать уже на третий день. Самые привередливые жалуются: в такой чудесной, такой раскованной атмосфере они чувствуют привкус выморочной бутафории. Кажется, стены Авиньонского Папского дворца и Эдинбургского замка вырезаны из картона, и в последние фестивальные ночи оба города, как декорации, за считанные минуты сложат в ящики и достанут оттуда ровно через год в том же виде.
Восточная политика
Эдинбургский фестиваль всегда провозглашал свою всемирную открытость и внимание ко всем культурам. Французы, хотя и начали в какой-то момент разбавлять свою франкофонию чужими языками, к иностранцам на своем главном фестивале относились с плохо скрывавшимся предубеждением. Но когда в середине 90-х годов дошло до дела – то есть до возможности (и моды) приглашать театры из Восточной Европы, – Авиньон неожиданно дал сто очков вперед Эдинбургу. Роль личности в фестивальной истории оказалась решающей.
Эдинбургский директор Брайан МакМастер поездил по дальнему – от себя – зарубежью и, видимо, заскучал. У него есть набор режиссеров и театров, которых он привечает из года в год: Петер Штайн, Люк Бонди, Нью-йоркский городской театр балета с балетами Баланчина и т.д. В музыкальной программе с недавних пор прочно обосновался Валерий Гергиев с Мариинским оркестром, но драматическому русскому театру, чтобы попасть на Эдинбургский фестиваль, понадобился мощный локомотив в лице все того же Петера Штайна: как только он в 1993 году поставил в Москве с русскими актерами “Орестею”, она была приглашена в Эдинбург. С тех пор русская речь на фестивале не звучала, разве что в опере. Любимые страны эдинбургского директора, помимо своей собственной, – Германия, Голландия, Штаты, с недавних пор еще и Испания. Восточнее – ни-ни.
Программу здесь так и составляют – как комбинацию из старых знакомых и проверенных другими фестивалями незнакомцев. Репутация хранителей собственных традиций для организаторов фестиваля ценнее, чем ненадежные лавры первооткрывателей. Может быть, так, надменно щурясь, фестиваль надеется выглядеть еще большим аристократом.
Проницательный авиньонский директор Бернар Фэвр д’Арсье несколько лет назад понял, что внутренними французскими ресурсами не обойтись, кризис фестиваля не преодолеть. Он взял курс на реальное превращение национального фестиваля в международный. Д’Арсье стал приглашать зарубежные спектакли и даже режиссеров-иностранцев для спецпродукций, что раньше делалось по большим праздникам. Авиньон к такому повороту событий оказался не совсем готов – в первую очередь психологически. Франкофонская гордость ставит серьезный барьер на пути к спасительному космополитизму. Не знающий французского даже в фестивальном бюро чувствует себя недочеловеком. В лучшем случае перед вами извинятся и скажут, что по-английски не разговаривают. В худшем – посмотрят так, как смотрели на русского в республиках советской Прибалтики.
Тем не менее, геополитическая хитрость д’Арсье удалась. В 1996 году он устроил африканскую неделю. На будущий год – русский сезон. Спектакли Петра Фоменко, Валерия Фокина, Камы Гинкаса, Анатолия Васильева, Резо Габриадзе, Ивана Поповского, Евгения Каменьковича имели оглушительный успех.
Потом в Провансе высадился театральный десант из Латинской Америки. Годом позже в Авиньоне наблюдалась повышенная концентрация лиц с раскосыми глазами. И хотя программа “Желание Азии” напомнила протокольные Дни корейской (тайваньской, японской) культуры, восточная экзотика стала острой приправой к основной программе. Но лучшими все же оказались европейские спектакли: “Гамлет” Эймунтаса Някрошюса, “Гроза” Генриетты Яновской, “Татьяна Репина” Валерия Фокина. Видимо, именно тогда директор фестиваля решил каждый год приглашать хотя бы по одному спектаклю из России.
Но мало этого. Для Восточной Европы в Авиньоне придумали целый проект под названием “Теорема”. Он состоялся в 2000 году и включал в себя более десятка спектаклей, сделанных на западноевропейские деньги молодыми режиссерами Восточной Европы. Идея и ее воплощение так понравились самим ее авторам, что “Теорему” решили сделать постоянно действующей. Авиньон таким образом обрел статус главного покровителя восточноевропейцев и застрельщика создания единого европейского театрального пространства. Правда, что требуется в этой теореме доказать, по-прежнему не знает никто. То ли – что идея единой Европы победила. То ли – что идея народного театра жива. То ли – что все идеи надо забыть навсегда, нацепить красный клоунский нос, пустить фонтанчик искусственных слез, выкрикнуть что-то на птичьем языке и раствориться в разомлевшей от жары авиньонской толпе. Можно сделать то же самое в толпе эдинбургской – причем без всяких теорем. За полвека с лишним каждый из фестивалей обрел свой ритм, и с него уже трудно сбиться даже ради самой интересной идеи.