Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 4, 2002
“Обращения к Господу в час нужды и бедствий” были написаны зимой 1623 года, когда Донн слег с приступом тяжелейшей “лихорадки”. Современные медики утверждают, что то был возвратный тиф, среди симптомов которого – бессонница, бред, полный упадок сил и тяжелейшие боли во всем теле. На пятый или седьмой день наступает кризис, но даже если он миновал, сохраняется опасность последующего рецидива заболевания, приводящего, как правило, к смертельному исходу. Тем самым Донн подошел к самому краю могилы и лишь чудом остался в живых. Опыт приближения к смерти, вынесенный Донном из болезни, стал основой “Обращений к Господу…”.
Однако “Обращения к Господу…” – непосредственный опыт физического умирания, зафиксированный шаг за шагом. Так медики-экспериментаторы нашего века надиктовывали ученикам клиническую картину своей агонии…
Рукою Донна, когда он писал “Обращения к Господу…”, в прямом смысле водила лихорадка. “Плотность”, сложность текста объясняются той необычайной обостренностью, ускоренностью работы сознания, которые присущи порой болезни.
Книга была закончена Донном в течение месяца. И тут же, по настоянию друзей, ушла под типографский пресс. Донн еще не настолько оправился от болезни, чтобы выходить из дома, а отпечатанный экземпляр уже лежал у него на столе.
“Обращения к Господу…” состоят из 23 разделов, соответствующих определенной стадии болезни. Каждый раздел включает в себя три части: “Медитация”, “Увещевание” и “Молитва”. Разделам предпосланы латинские стихотворные эпиграфы: если прочесть их “сплошняком”, они образуют аллегорическую поэму.
Трехчастное деление разделов соответствует учению Августина о трех уровнях реальности, постигаемых благодаря: способностям памяти (донновские “медитации”), разумному интеллекту (“увещевания”) и воле (“молитвы”), которое излагается в трактате “О Троице” (X, X1 17–18)1.
С другой стороны, Донн явно отталкивается от популярных в конце XVI – начале XVII века трактатов, посвященных ars moriendi – искусству умирания. Этот род сочинений, повествующих, как правильно и достойно христианину уходить из жизни, как прощаться с близкими и отрешаться от земных привязанностей и забот, как приуготовлять себя к встрече с Создателем, не мог быть незнаком Донну. В Англии особой популярностью пользовались два сочинения такого рода: анонимное “The Art and Craft to know well to Dy” (“Искусство и умение умирать достойно”), созданное около 1500 года, существовало в многочисленных списках и оттисках с резных деревянных досок, самые поздние из которых датируются началом XVII века, и изданный в 1620 году в Антверпене трактат иезуита Роберта Беллармина (Bellarmine) “De arte bene moriendi” (“Об искусстве доброй смерти”) – он-то, видимо, и был известен Донну, если учесть, что в проповедях настоятеля собора св. Павла встречаются многочисленные аллюзии на иные работы этого автора2.
Для жанра ars moriendi характерен акцент на переменчивости человеческого жребия и неожиданности горестей и испытаний, венцом которых является смерть. Так, один из трактатов утверждает:
“Сегодня мы здоровы и крепки, а завтра – больны; сегодня счастливы, а завтра – поражены скорбью; сегодня богаты, а завтра – ввергнуты в нищету; сегодня прославлены, завтра – опозорены и отринуты; сегодня живы, а завтра – мертвы… О, что за перемена участи в течение двух лишь дней! От счастья – к горечи, от здоровья – к болести, от наслаждения – к скорби, от спокойствия – к тревогам, от силы – к слабости – и точно так же от жизни перехожу я внезапно к смерти! Что за жалкое я создание!”3
Достаточно сравнить этот пассаж с началом “Обращений к Господу…”, чтобы сходство бросилось в глаза.
Отметим еще одну параллель. Все трактаты, посвященные “искусству умирания”, настаивают на том, чтобы лежащий на смертном одре публично произнес символ веры: “Прежде, нежели покинут меня жена, дети и слуги мои, желаю я в их присутствии исповедовать мою веру, дабы и вы, друзья, что собрались здесь у одра моего, могли бы засвидетельствовать перед Богом и миром, что умираю я христианином”, – пишет безымянный автор “Спасения человека недужного” – еще одного популярного в XVII веке сочинения этого жанра4.
Однако сочинение Донна далеко выходит за рамки трактатов ars moriendi. Те были лишь практическим наставлением для умирающего. Донн претендует на нечто гораздо большее. Едва ли не на тяжбу с Господом Богом. “Увещевания” – своего рода юридический разбор реального положения подзащитного, коим является сам Донн. Здесь он, с одной стороны, опирается на традицию права, с которой он познакомился во время обучения в Линкольнз-Инн, а с другой – на книгу Иова. Иова, вызывающего Бога на разбирательство: “Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне”5. И каждый раз, взвесив все доводы, Донн смиренно склоняет голову.
Если “увещевания” – наиболее богословски насыщенные части “Обращений к Господу…”, то “Медитации”, которым Донн обязан славой прекрасного прозаика, полны “мудрости мира сего”. Здесь мы встречаемся с космографией и алхимией, платонизмом и герметикой. При этом Донн оперирует с набором “общих топосов” своей эпохи – но делает это поистине виртуозно. Магнетизм его текста объясняется не оригинальностью образов, а их неожиданным сопряжением6.
Точно так же бл. Августин, Тертуллиан, св. Бернар Клервосский, Данте преломляются в причудливой акустике донновского текста, порождая порой странное эхо7.
Примечания
1 Partrige A.C. John Donne: Language and Style. London, 1978. P. 201.
2 Подробнее см.: Donne John. Devotions upon emergency ocassions… V. 1. Salzburg, 1975. S. XXXII–XXXIV.
3 Ibid. S. XXXIV–XXXV.
4 Ibid. S. XL.
5 Иов 42, 4.
6 Отметим, что именно это качество ряд исследователей считают отличительной чертой школы поэтов-метафизиков. Так, Джозеф Энтони Маццео пишет: “Для поэтов-метафизиков поэтический образ был ценен не в силу того, можно или нет представить его зримо, – он не имел ничего общего со своим “физическим наполнением”. В нем ценился сам характер связи, устанавливаемой между явлениями”. – Mazzeo Jozeph Antony. A Critique of Some Modern Theories of Metaphisical poetry / Clements Arthur L. (ed.). John Donne’s Poetry. N.Y., London. 1991. P. 175.
7 См.: Нестеров А. К последнему пределу. Джон Донн: портрет на фоне эпохи // Лит. обозрение. 1997. № 5. С. 12–26.
Составление, перевод и комментарии А.Нестерова
1. Insultus morbi primus Первый натиск болезни
Медитация I
Сколь превратна и жалка участь человеческая: только что я был здоров – и вот болен. Дивлюсь внезапности злой перемены и не ведаю, чему ее приписать, не ведаю даже имени для нее. Мы ревностно печемся о нашем здоровье, обдумываем пищу и питье, рассуждаем о воздухе, которым дышим, предаемся упражнениям, что пойдут нам во благо; мы тщательно вытесываем и полируем каждый камень, который ляжет в стену нашего здания; здоровье – плод наших долгих и неустанных усилий; но одно мгновение ока – и пушечный залп все обращает в руины, разрушает и сравнивает с землей1; болезнь неизбежна, несмотря на все наше тщание и осмотрительность; более того, она незаслуженна, и если помыслить ее как приход врага, то можно сказать, что она разом шлет нам ультиматум, покоряет нас, берет в полон и разрушает до основания. О, жалкая участь человеческая! – разве Господь нам ее предназначил, который, Сам будучи бессмертен, вложил в нас искру, отсвет Своего бессмертия, – дабы могли мы раздуть ее в яркое пламя; а мы вместо того погасили эту искру, дохнув на нее первородным грехом; мы сами обрекли себя нищете, поддавшись обольщениям ложного богатства, обрекли себя безумию, прельстившись ложным знанием2. И вот – мы не просто умираем, мы умираем на дыбе, умираем, истязаемые болезнью; более того, мы страдаем заранее, страдаем чрезмерно, изводя себя подозрениями, опасениями и мнительными предчувствиями недуга прежде, чем мы можем назвать его недугом; мы даже не уверены, что больны; и вот одна рука наша старается по пульсу другой, а глаз – по цвету мочи определить, здоровы ли мы? О, нищета, многократно умноженная! Мы умираем и не можем возрадоваться смерти, ибо умираем, мучаемые болезнью; но и прежде, чем подступит болезнь, мы уже изнуряем себя подозрениями и предчувствиями, опережая тот час, когда воистину подступят к нам страдания и смерть; наша кончина зачата первыми признаками недуга, выношена болезнью и рождена смертью, возвещающей о сроках своих оными предвестиями. Тем ли возвеличен Человек как Микрокосм, что в нем самом явлены и землетрясения – судороги и конвульсии; и зарницы – внезапные вспышки, что застят взор; и громы – приступы внезапного кашля; и затмения – внезапные помрачения чувств; и огненные кометы – его палящее горячечное дыхание; и кроваво-красные реки – воды, что отходят от нас, окрашенные кровью? Потому ли только он – целый мир, что вместил многое, способное не только разрушить его и казнить, но также и провидеть эту казнь; многое, помогающее недугу, ускоряющее его течение и делающее болезнь неисцелимой, – а разве не такова роль мрачных предчувствий? Ибо как заставляют пламя взметнуться в неистовстве, плеснув на угли водой, так усугубляют жгучую лихорадку холодной меланхолией – будто бы одна лихорадка не разрушила нас так быстро, не свершила бы свою разрушительную работу, не присовокупи мы искусственную лихорадку к лихорадке естественной3. О непостижимый разлад, о загадочная смута, о жалкая участь человека!
Увещевание I
Будь я лишь прахом и пеплом (Быт. 18, 27), и тогда мог бы я говорить перед Господом4, ибо рука Господня вылепила меня из этого праха, и ладони Господни соберут этот пепел; Господня рука была гончарным кругом, на котором этот сосуд глины обрел форму свою, и Господня ладонь – та урна, в которой сохранен будет мой прах. Я – прах и пепел Храма Духа Святого; найдется ли мрамор столь же бесценный? Но я – больше, чем прах и пепел; я – лучшая моя часть, я – душа моя. И коли так, коли я – от дыханья Господня, то, покуда во мне есть дыханье, я могу возносить пение Господу Богу моему. Боже мой, Боже мой, почему моя душа не столь чувствительна, как тело мое? Почему душа не способна предчувствовать грех, провидеть его, узнавать его и вырабатывать противоядия, ревновать о здоровье своем и подозревать недоброе так же, как тело мое в болезни? Почему в душе моей нет пульса, который учащался бы всякий раз, лишь только приближается искушение согрешить? Почему в глазах моих нет слез, чтобы свидетельствовать о моем духовном недуге? Мало того, что я стою на путях искушения (такова неизбежная природа вещей, такова участь всех живущих: Змей поджидает нас на всякой стезе и на всяком поприще) – я бреду, я бегу, я несусь, как на крыльях, путями соблазна, которых мог бы остерегаться; я врываюсь в дома, что отравлены заразой; я проталкиваюсь в места, где царит искушение, я искушаю самого дьявола, я домогаюсь и соблазняю тех, кто, не будь меня, остался бы несоблазненным. Я заболеваю грехом, я схожу на одр болезни, я уже не могу встать – недужный, прикованный к постели, – я уже погребен во грехе, я гнию в нем, как в могиле, – и в то же время нет у меня ни провидения недуга, ни учащенного пульса или чувства недомогания, – о бездна, о глубина отчаянья, когда первый же признак болезни есть Ад, и не узреть мне, что одержим лихорадкой похоти, лихорадкой зависти или честолюбия, доколе не озарит меня кромешный мрак и ужас Ада; где первый же вестник, обратившийся ко мне, не скажет: “Ты можешь умереть”, или же: “Ты повинен умереть”, но: “Ты мертв”; и где первое известие, что душа моя имеет о недуге, ее разъедающем, – непоправимость, неисцелимость свершившегося; но, Господь мой, ежели Иов не произнес ничего неразумного о Боге (Иов 1, 22) в своих преходящих бедствиях, не подобает и мне в моих духовных невзгодах пенять Тебе. Ты запечатлел в душе нашей волю свою, но мы не следуем ей; вложил в нас свой голос – но мы не внемлем ему. Мы болтаем, лицемерим, опиваемся вином, забываемся сном – лишь бы не слышать его; и пробудившись, не говорим вместе с Иаковом: истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал (Быт. 28, 16); и хотя мы могли бы знать эту волю, этот голос, мы не знаем и не желаем того. Но – Господь, создавая часы, отбросит ли в сторону пружину? И создав столь тонкий механизм нашей души и нашего тела, разве упустит Он из виду милосердие, что должно приводить их в движение? Или же Бог создал пружину и не взвел ее? Мог ли Господь наделить нас первой из милостей Своих, но не подкрепить ее большей, без которой первая, даже когда она есть, не более нам полезна, чем если бы она была нам дана от Природы? Но, увы, не о нас это; мы – сыновья расточительные (Лк. 15, 12–13), а не лишенные наследства; мы получили свою долю и растратили ее. Мы – арендаторы Господни на этой земле, и однако же Он, наш Господин, платит нам ренту; платит не ежегодно и не помесячно, но ежечасно и ежеминутно; каждое мгновение вновь и вновь Он являет милосердие Свое, но не разумеем мы того – покуда не обратимся и Он не исцелит нас (Мф. 13, 15).
Молитва I
О, предвечный всеблагий Боже, Кто в Себе Самом есть круг замкнутый, альфа и омега (Откр. 1, 8), и все сущее; и Кто в проявлениях Своих есть для нас прямая линия5, Тот, Кто ведет нас от рождения путями нашими до самой смерти, – яви мне милость Твою, дабы, ожидая конца и озирая жизнь мою, помышлял я о милостях Божиих, коих сподобился от начала моих дней; дабы помышляя о милостях Твоих от начала моего бытия в мире сем, когда Ты привил меня стволу Церкви Христовой, и о милости в мире ином, когда впишешь меня в Книгу Жизни, удостоив избрания, дабы мог бы я различать милость Твою, что стоит у истока всякого моего начинания: ибо при всех начинаниях, как и при всяком приближении духовного недуга, что зовется грехом, мог я слышать голос: “Смерть в котле, человек Божий!” (4 Цар. 4, 40), и внять ему, и тем удержаться от падения, к коему я столь жадно, столь вожделенно стремлюсь. “Верный посланник – во исцеление” (Притч. 13, 18), говорит мудрый слуга Твой, Соломон. Голос этот, услышанный на краю недуга, услышанный на краю греха, и есть истинное здоровье. Если б видел я этот свет в должное время, если б слышал голос этот заранее, то “открылся бы, как заря, свет мой, и исцеление мое скоро возросло” (Ис. 58, 8). Избавь же меня, Боже, от этих праздных блужданий; неразумно и опасно дойти до такой чувствительности, такой робости и мнительности, чтобы бояться всякого вожделения, всякого соблазна греховного, ибо сия подозрительность и ревность обернутся лишь беспредельным духовным унынием и неуверенностью в заботе Твоей и попечении Твоем о нас; но дай мне пребывать в уверенности твердой, что Ты обратишься ко мне в начале всякой немощи, всякого искушения и что, если ведаю я голос сей и стремлюсь к Тебе, Ты сохранишь меня от падения или вновь восстановишь меня, коли по природной слабости я паду; сотвори сие, Боже, ради Того, Кто ведает наши немощи, ибо был им причастен и знает тяжесть нашего греха, ибо Он оплатил его ценой великой, – ради Сына, Спасителя нашего, Иисуса Христа, Аминь.
2. Actio laesa Обездвиженность
Медитация II
Небеса не менее постоянны оттого, что они непрерывно пребывают в движении, ибо они неизменно движутся одним и тем же путем. Земля не более постоянна оттого, что она неизменно покоится, ибо она непрерывно меняется, ее континенты, острова тают, меняя свои очертанияi. Так же и человек, благороднейшее из творений земных, тает, как изваяние, будто сотворен не из глины, но из снега. Видим мы – алчность желаний подтачивает его, он тает, снедаемый завистью; он не может устоять перед красотой, что дана в обладание другому; он плавится в огне лихорадки, но не так, как снег на солнце, а так, словно он – кипящий свинец, железо или желтая медьii, брошенные в плавильную печь: болезнь не только плавит его, но кальцинирует, сводя тело до атомов, до пепла, когда остаток – не жидкость, а лишь черная окалинаiii. И как же быстро происходит сие! Быстрее, чем ты получишь ответ, быстрее, чем ты сформулируешь сам вопрос; Земля – центр притяжения моего тела, Небо – центр притяжения души; места эти предназначены им от природы; но разве равны душа и тело в своих стремлениях: тело мое падает без принуждения, душа же не восходит без понуждения: восхождение – шаг и мера души моей, но низвержение – мера тела моего: Ангелы, чей дом – Небо, Ангелы, наделенные крыльями, – и те имеют лестницу, дабы восходить на Небо по ступеням (ср.: Быт. 28, 12). Солнце, покрывающее за минуту сотни миль, и звезды Тверди небесной, что вращаются еще быстрее негоiv, – даже они не движутся столь быстро, как тело мое стремится к земле. В то самое мгновение, как чувствую я первый приступ болезни, я сознаю, что побежден; в мгновение ока взор мой затуманивается; вкус пищи становится пресен и пуст; чувство голода исчезает; колени мои подгибаются, и вот уж ноги не держат меня; и сон, который есть образ и подобие смерти, бежит меня, ибо сам Подлинник – Смерть – приближается ко мне, и вот я умираю для жизни. Сказано в проклятии Адаму: в поте лица твоего будешь есть хлеб свой (ср.: Рим. 4, 17); для меня проклятие это умножено стократ: в поте лица добывал я хлеб насущный, утруждаясь на ниве своей, и вот он – мой хлеб; но я обливаюсь потом, от лица до пят, и не ем хлеба, не вкушаю ничего, что поддержало бы меня: о злосчастное разделение рода человеческого, когда у одних нет пищи, а у других – аппетита.
Увещевание II
Давид, говоря к царю Саулу, себя называет псом мертвым (1 Цар. 24, 15), те же слова произносит и Мемфивосфей, приведенный пред очи Давидовы (2 Цар. 9, 8): но одно дело, когда Давид говорит Саулу, а другое, когда раб – владыке. И однако даже ничтожнейший из людей в сравнении с лучшим и величайшим из потомства Адамова не столь ничтожен, как величайший муж ничтожен перед лицом Господа; ибо разве имеем мы меру, чтобы вымерять неизмеримое, и постигнем ли бесконечное, неустанно умножая конечное? Что имеет человек от мира сего – одну лишь могилу, да и могила лишь во временное владение дана ему, ибо придет час – и уступит ее мужу лучшему или просто иному места сего насельнику, которому суждено быть погребенну в той же ямеv, – так что даже не могилу имеет он, а навозную кучу: не больше дано ему земли, чем носит в своем составе телесном, – и даже этой персти земной он не владыка. Но будучи и последним из рабов, все равно он подобен Богу, и не меньше в нем от образа и подобия Божия, чем в том, кто соединил бы в себе все добродетели царя Давида и всех владык мирских и все силы легендарных исполинов и унаследовал бы лучшее от всех сынов человеческих, которым Господь дал в удел этот мир. А потому, сколь бы я ни был ничтожен, – но ведь Господь наш называет несуществующее как существующее (ср.: Рим. 4, 17), – и я, чье бытие подобно небытию, – я могу взывать к Господу: Боже мой, Боже мой, почто столь внезапно воспылал на меня гневом (ср.: Плач 1, 12)? Почто в одно мгновение Ты расплавил меня (ср.: Ис. 48, 10; Иез. 22, 20–23), и сокрушил (ср.: Пс. 87, 17), и пролил, как воду на землю (ср.: Пс. 21, 15)? Еще до потопа, во дни Ноя, Ты положил человеку время жизни в 120 лет (ср.: Быт. 6, 3); и тем, кто возроптал на тебя в пустыне, отмерил 40 лет (ср.: Чис. 14, 33), что ж не дашь мне и минуты? Или Ты разом обвинишь меня, и вызовешь в суд, и зачтешь вины мои, и огласишь приговор? Твой Вызов, Борьба и Победа сольются в одно; пленным приведешь меня под стражей, и тут же под стражей прошествую к месту казни, где предадут меня смерти, едва только объявят Твоим врагом, и Ты сокрушишь меня, явив меч Свой из ножен, а на вопрос “Как долго был он болен?” (ср.: Ин. 5, 6) – ответишь: длань смерти лежала на нем с первого мига. Боже мой, Боже мой, чтобы Тебе явиться не в буре (ср.: Наум 1, 3; ср.: Иов 38, 1), но в тишине и спокойствии. Перводыхание Твое вдохнуло в меня душу живую – неужели Ты задуешь ее? Дыханием Своим освятил Ты священнослужителей Твоих (ср.: Ис. 29, 44), вдохнул Слово Твое в Церковь и вот Твоим дыханием причащает она, утешает и вершит таинство брака – Ты ли вдохнешь в скудную обитель тела моего (ср.: 2 Кор. 5, 1) распад и разложение, разлад и разделение? Конечно же, не Ты, то не Твоя рука. Меч разящий, пламя всепожирающее, ветер, приходящий из пустыни, болезнь, язвами покрывающая тело, – все это Иов претерпел не от Твоей руки, но от руки дьявольской (ср.: Иов 2, 6). Ты же – Ты Господь мой, Чья рука вела меня во все дни мои, восприняв меня из рук кормилицы, и я знаю, что никогда не наказывал Ты меня чужою дланью. Разве родители мои отдали бы меня для наказания слугам, – тем паче разве отдашь Ты меня, Господи, Сатане? Предаюсь, подобно Давиду, в руки Господа (2 Цар. 24, 14), ибо знаю вослед Давиду – велико милосердие Господне. Ибо помышляю в нынешнем моем положении: милость Твоя – не в том, сколь поспешно и быстро болезнь разрушает тело сие, а в том, сколь быстро, сколь мгновенно воссоединит Господь и восстановит сей прах в день Воскресения. И услышу я ангелов Его, возвещающих: Surgite Mortui, Восстаньте, мертвые. И я, мертвый, услышу тот глас ангельский; звук и действие его сольются воедино; и восстанут мертвые – восстанут быстрее, чем умирали при жизни.
Молитва II
О милосерднейший Боже, ведущий нас путями, лишь Тебе ведомыми, разве не напоминаешь Ты первым же приступом сей болезни о том, что я смертен, и не возвещаешь течением хвори сей, что смерть моя близка? Господи, пробуждающий меня первым ударом бед и призывающий к Себе на небеса, все глубже ввергая в пучину страданий, – совлекши с меня человека ветхого, Ты облекаешь меня Собой (cр.: Еф. 4, 22–24); притупив мои чувства телесные, да не трогают их более плотские радости и праздные развлечения мира сего, Ты, будто на оселке, отточил и обострил мои чувства духовные, дабы мог я сознавать присутствие Твое; какими бы путями ни угодно было Тебе, Господи, вести меня через распад тела сего, ускорь путь сей, Господи, и умножь число ступеней, по которым восходит к Тебе душа моя, чтобы с каждым шагом я все более приближался к Тебе, покуда не достигну Тебя. Ведь и вкус мой к пище не исчез, но возвысился – хочу сидеть за столом Давидовым, дабы вкушать и видеть, что благ есть Господь (Пс. 33, 9), и чрево мое не перестало алкать, но алчет насытиться от вечери Агнца (cр.: Откр, 19, 9) вместе со святыми на Небесах, будто от Причастия с верными Твоими здесь, на земле; нетверды ноги мои, но тем легче мне пасть на колени и, простершись ниц, взывать к Тебе вновь и вновь. Сердце, крепкое праведностью, – жизнь для тела (Пр. 14, 30); сердце же, в которое снизошел Ты, к Тебе устремлено будет, стойко пребудет оно в праведности. Вот, нет целого места во плоти моей от гнева Твоего (Пс. 37, 4). Но снизойди до меня, изъясни мне деяния Свои, пусть падет на меня болезнь и наказание, но не гнев Твой – и укрепится плоть моя. Нет мира в костях моих от грехов моих (Пс. 37, 4); но возьми бремя моих грехов, неугодных Тебе, и возложи их на Него, Кто столь Тебе угоден, на Иисуса Христаvi, и обретут кости мои отдохновение; о Господь мой, представший светом пламенным в среде терниев (cр.: Исх. 3, 4), язвящих остриями своими (cр.: Мк. 15, 17), предстань и мне из язв и боли нынешней болезни моей, снизойди до меня, дабы мог я познать Тебя, как Господа своего. Сотвори сие, Господи, ради Того, Кто и сам был Царем Небесным и Кому ты позволил страдать и быть увенчанным терниями в мире человеческом.
3. Decubitus
sequitur tandem
Больной укладывается
в постель
Медитация III
Нам дарована лишь одна привилегия: превосходя иных созданий, которым отпущено ходить, склонившись долу к земле, Человек сотворен ходить вертикально, и тело от природы дано таким Человеку, дабы мог он созерцать Небо. Воистину, тело человеческое благодарно: оно вознаграждает душу, которая его живит, тем, что возносит ее ближе к небу. Взор прочих созданий опущен к земле; и сей объект вполне подобает и для созерцания человеку, ибо придет срок – и в землю сойдет он; но поскольку, в отличие от других тварей, Человеку не суждено там оставаться, само тело призывает человека помышлять о месте, которое есть истинная обитель его, – о Небе. Но пусть и принадлежит ему Небо по исконному праву – каково же при том положение человека, хоть и выделен он среди всех созданий? Одного дуновения лихорадки достаточно, чтобы сбить его с ног, лихорадка приходит – и лишает человека царственного достоинства; вот, вчера еще эта глава, увенчанная венцом царственным, гордо высилась, претендуя на пять футов ближе быть к венцу славы; но натиск лихорадки заставил ее склониться, и смотрите – сегодня пребывает она вровень со стопами. Когда Господь пришел вдохнуть в человека дыхание жизни, Он нашел Адама распростертым на земле; когда Господь приходит вновь, чтобы это дыхание отнять, то, приуготовляя нас к тому, Он укладывает нас на ложе. Найдется ли тюрьма более тесная, чем одр болезни? – ее узник не может сделать и двух шагов. Отшельники, затворившиеся в дуплах полых дерев, анахореты, замуровавшие себя в узкие кельи, и тот упрямец, что бочку предпочел иному жилищу, – все же могли стоять или сидеть, обретая отдых в перемене позы. Но ложе болезни – сродни могиле; всякий стон, срывающийся с уст распростертого на нем больного, – лишь черновик его эпитафии. Еженощное наше ложе и то подобно могиле: удаляясь ко сну, мы говорим слугам, в котором часу мы желаем воспрянуть ото сна; но здесь, на одре болезни, мы не можем ответить самим себе, когда сойдем с него, ибо не знаем ни дня, ни недели, ни месяца, когда суждено тому случиться. Здесь глава наша покоится на уровне стоп наших; недужный Глава народа – столь же низко, как те, кого попирали стопы его; рука, что подписывала помилования, столь слаба, что не может шевельнуться, моля о пощаде; ноги больного связаны узами невидимыми, руки словно скованы кандалами – и тем верней обездвижены, чем незримей их путы и оковы: странный плен, в котором чем слабее мышцы и сухожилия, тем бессильнее над ними воля! Лежа в этой могиле, я могу говорить сквозь камни, могу говорить голосами друзей моих, кивая на слова, которыми их любовь готова питать мою память; но это уже не я, а мой Призрак, ибо любой мой жест, любое слово скорее пугают моих ближних, нежели наставляют их; они скрывают от меня худшее – и боятся еще худшего; они почитают меня за мертвеца – и спрашивают, как мое здоровье; спрашивают, разбудив меня среди ночи и рано поутру, снова и снова. Жалкое и нечеловеческое (хотя и ведомое каждому) положение: я должен заранее учиться лежать в могиле, но не могу учиться Воскресению, ибо не могу уже встать с этого ложа.
Увещевание III
Господи Боже мой, Иисусе Христе, Крепость моя и Спасение, внемлю Тебе, слышу Тебя, сказавшего Ученикам Своим, когда они не допускали до Тебя детей неразумных: пустите малых сих и не препятствуйте им приходить ко Мне (Мф. 19, 14). Но есть ли кто более подобный беспомощному младенцу, чем я в нынешней моей нужде? Пусть не могу я вослед рабу Твоему Иеремии воскликнуть: Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще дитя (cр.: Иер. 1, 6); но в остальном, Господи, я как грудной младенец: не могу ни есть твердую пищу, ни ходить; как же приду я к Тебе? И куда мне прийти? К одру болезни? Я слаб – но притом капризен, как дитя малое: я не могу привстать, но отказываюсь ложиться в постель – разве там обрету Тебя? Всегда ли я был столь беспомощен? Распластан на ложе предстаю я Тебе, но разве одр болезни – подобающее место для молитвы: или так Ты, Господи, судишь меня за мои прошлые прегрешения? Но карать за беспутство, уложив грешника на ложе, которое было ложем греха, – не то же ли самое, что повесить несчастного в дверях дома его? Когда упрекаешь нас устами Пророка Твоего, что возлежим на ложах из слоновой кости (Амос 6, 4), не Твой ли гнев изливается на нас? Нет, доколе с ложа из слоновой кости не перенесешь нас на ложе из черного дерева. Давид клялся перед Тобой, что, покуда не воздвигнет дома Тебе, не взойдет на ложе (Пс. 131, 3–5); ибо всходящий на ложе чает обрести покой и напитать силы свои. Но ведь сказал Ты: повергну Иезавель на одр (Откр. 2, 22), Ты Сам назвал ложе сие ложем скорби, скорби великой: Как же придут они к Тебе, те, кого поверг Ты на одр болезни? Ты пребываешь среди верных Твоих, я же – в одиночестве; но ведь когда слуга сотника лежал дома расслабленный, хозяин был вынужден прийти ко Христу (Мф. 8, 5–6); ибо больной не мог покинуть ложе свое. А другой расслабленный имел четырех друзей, пребывавших во здравии, готовых принести его ко Христу (Мк. 2, 3–4); ибо сам больной не мог прийти. И теща Петра лежала в горячке, и Христос пришел к ней (Мф. 8, 14–15); она же не могла выйти к нему. Друзья могут перенести меня в обитель Твою, вознося молитвы в собрании верующих; но Ты сам должен снизойти ко мне, почтив мою обитель дуновением Духа Святого, наложив на меня Печать Таинств6; ибо, когда я повержен на ложе болезни, оно превращается в узилище крепкое: плоть немощная держит меня крепче оков, а тонкие простыни – непреодолимей дверей железных! Господи! возлюбил я обитель дома Твоего и место жилища славы Твоей (Пс. 25, 8); на одре болезни не перестаю твердить: Блаженны живущие в доме Твоем (Пс. 83, 5), но разве могу сказать: войду в дом Твой (Пс. 5, 8); могу сказать: поклонюсь святому храму Твоему в страхе Твоем (Ibid.), но могу ли сказать во храме святом: ревность по доме Твоем снедает меня (Пс. 68, 10), снедает столь же верно, как лихорадка. Разве отказываюсь я посещать службу церковную7: будь моя воля, я бы пришел во храм, – однако я подобен отлученному, ибо мне отказано во входе в дом Твой. Но Боже, Ты – Господь Сил (ср.: Пс. 88, 8), Тебе любезно деяние; зачем же отзываешь меня от службы? Будет ли прах в могиле славить Тебя (ср.: Пс. 29, 10)? Распластанный на одре как на пороге могилы, смогу во всеуслышание вознести Тебе хвалу? Ты позволил мне разлепить губы не затем, чтобы я возгласил хвалы Господу к Тебе одному, – но ко всем. Страх апостольский сковывает меня, ибо боюсь, проповедуя другим, сам остаться недостойным (1 Кор. 9, 27); но надеюсь: Ты низринул меня ниц, чтобы не отринуть меня; Ты бы мог, призывая меня к Себе, выхватить меня за волосы, как Аввакума (ср.: Дан. 14, 36), или ниспослать колесницу, как Илии (4 Цар. 2, 11), и забрать меня от мира сего, но Ты приуготовил мне иной путь – не тем ли путем вел Ты Сына, когда Он пал на лице Свое и молился (ср.: Мф. 26, 39), и был вознесен от земли (ср.: Ин. 12, 32–33) на кресте (ибо так Самим Им было сказано о Распятии), и сошел в Ад – и первый из сошедших в Ад взошел на Небо (ср.: Ин. 20, 17). Я еще не прошел всех ступеней нисхождения (а точнее, ступеней возлежания): ныне я лежу на одре болезни – завтра положат меня ступенью ниже, и буду лежать на лице земли, а днем позже снизойду еще ниже, в могилу, в утробу земную, но покуда Господней волей пребываю, подобно метеору, между Землей и Небом; и не на Небе, ибо тело из персти земной тянет вниз, подобно веригам, – и не в земле, ибо моя небесная душа стремится ввысь. Сказано в Твоем Законе, Господи: если один человек ударит другого и тот не умрет, но сляжет в постель, то ударивший не будет повинен в смерти; только пусть заплатит за остановку в его работе и даст на лечение его (Исх. 21, 18–19). Меня поразила Твоя длань, Ты вверг меня на ложе – и если суждено мне восстать, то в Тебе я обрету воздаяние, ибо во все дни жизни моей пребудет со мной благая память об этом недуге, а если же суждено телу моему сойти в землю, Ты восхитишь мою душу из этой купели и поставишь ее перед Отцом, и омоешь ее слезами Своими, потом Своим и кровью (ср.: Откр. 1, 5).
Молитва III
О всемогущий, всеблагий Боже, лишивший силы ноги мои, но не лишивший меня опоры, ибо Ты – опора моя, – Боже, отнявший у тела моего силу стоять прямо и созерцать Твой престол – Небеса, но не отнявший у меня свет, в котором я могу лежать и созерцать Тебя Самого, – о Боже, сокрушивший мышцу мою, напоивший слабостью тело мое, так что не в силах я преклонить колен и пасть перед Тобой ниц, – но оставивший мне сокрушенное сердце, к Тебе, одному Тебе склоненное: встану в сердце моем на молитву и буду призывать Тебя. Ложе мое Ты превратил в алтарь – преврати же меня в жертву; и как Твоей волею стал Сын, Иисус Христос, священником, да стану я диаконом, сослужающим Ему в трудах, что призваны очистить от скверны тело мое и душу, дабы были они угодны Тебе. Боже мой, Тебе предаюсь, Боже (ибо, насколько могу я восстать и идти, я восхожу к Тебе, укрепляясь Твоим ко мне снисхождением), предаюсь в доверии, памятуя обещание слуги Твоего, Давида: Ты устроишь ложе больного в болезни его (Пс. 40, 4). И потому, как бы ни ворочался я на ложе моем, Ты – предо мной. И зная, что то Твоя рука коснулась тела моего, верю, что сень Твоя пребудет и над ложем моим, ибо и наказание мое, и избавление – из одного источника, от Тебя исходят они, Господи. Как ты сделал эти перья для меня, болящего, острыми терниями, сделай снова эти тернии мягкими перьями – перьями Голубя Твоего (ср.: Пс. 90, 4), да пребуду я в мире, в святом прибежище под сенью скинии Твоей (ср.: Пс. 26, 4–5), в утешении обрядов и установлений Твоей святой Церкви. Да будет предано забвению сие ложе мое, Господи, ибо было оно ложем лености и худшего, чем леность; не кори меня этим, Господи, не смущай душу мою, говоря: вот, ныне Я встречаю тебя там, где ты столь часто удалялся от Меня; нет, Господи, пусть это ложе будет сожжено неистовыми приступами жара, пусть омоется изобильным потом – тогда Ты обустроишь мне ложе новое, Господи, чтобы мог я повторить вслед псалмопевцу: размыслил в сердце моем на ложе моем и утешился (Пс. 4, 5). Пусть оно будет одром для грехов моих, покуда я сам лежу на нем, и да станет оно их могилой прежде, чем я сам сойду в могилу. И когда отвергну я грехи силою ран Сына и пребуду в уверенности твердой, что совесть моя отныне свободна от угрызений, душа – от страха и память – от ложных обвинений. Сотвори сие, Господи, во имя Того, Кто претерпел столь много, ибо Ты – всемогущ, как в справедливости, так и в милосердии, сотвори мне сие, Сыне, Спаситель, Иисусе Христе.
4. Medicusque vocatur Призывается врач
Медитация IV
Слишком мало назвать человека малым миром8; если и сравнивать его с некой фигурой на гербе, что в малом повторяет большое9, то лишь Богу подобен человек, и более ничему. Человек состоит из большего числа членов, большего числа частей, чем мир. Если все члены человеческого тела протянуть и распространить настолько, насколько велико то, что соответствует им в мире, то Человек был бы Великаном, а мир – Карликом, мир был бы лишь картой, а человек – миром. Если б вены нашего тела протянулись в длину, словно реки, сухожилия стали бы подобны земным пластам, а мускулы, что бугрятся один над другим, превратились в холмы, кости – в каменные карьеры; если бы все органы наши увеличились до пропорций того, что соответствует им в мире, то вся Сфера воздуха не смогла бы стать окоемом для этой Человеческой планиды, а Небесная твердь едва бы вместила эту звезду; ибо во всем мире нет ничего, чему бы не нашлось соответствия в человеке, но человек наделен множеством органов, которые не имеют подобия в этом мире10. Продлите же это Размышление о сем великом мире, Человеке, настолько, чтобы помыслить, сколь безмерны создания, порожденные этим миром; наши создания – это наши мысли, они родились великанами: они простерлись с Востока до Запада, от земли до неба, они не только вмещают в себя Океан и все земли, они охватывают Солнце и Небесную твердь; нет ничего, что не вместила бы моя мысль, нет ничего, что не могла бы она в себя вобрать. Неизъяснимая тайна: я, создатель мыслей моих, томлюсь в плену, я прикован к одру болезни, тогда как любое из моих созданий досягает Солнца и воспаряет превыше Солнца, догоняет Светило и перегоняет его одним шагом, одним махом. И так же как мир рождает змей и гадов, зловредных и ядовитых тварей, червей и гусениц, стремящихся пожрать мир, произведший их на свет, – и всяких чудищ, обязанных своим обличием смешением черт столь разных родителей их, – так же и мы, которые сами есть целый мир, порождаем своих пожирателей, то есть болезни и недуги самого разного рода: ядовитые и заразные, точащие и пожирающие, а также болезни запутанные и разнородные, сложенные из многих хворостей11. Может ли мир назвать столь много ядовитых тварей, столь много существ, его пожирающих, и многоразличных монстров, сколько мы – снедающих нас болезней? О, злосчастное изобилие, о, убогое богатство! какой же недостаток испытываем мы в целительных средствах, если у нас нет даже имен для всех этих болезней? Один в мире Геркулес, готовый сражаться с этими великанами, этими чудищами, – врач; он собирает все силы мира внешнего в подмогу нашему миру, он ведет в бой Природу, чтобы выручить из беды Человека. У нас есть врач, но мы не врачи себе. Здесь величие наше обращается в ничто, здесь нам отказано в достоинстве, коим обладает самая последняя тварь, что сама себя врачует. Раненый олень, травимый охотниками, знает, как найти такую траву, что если съесть ее, рана сама извергнет застрявшую в ней стрелу, – странный вид рвотного зелья. Так же и гончий пес, преследующий оленя, – если его одолеет недуг, он знает траву, которая вернет ему силы. Может, и правда, что спасительное средство – рядом с человеком, ибо прочие создания всегда имеют таковое, может быть, его исцелило бы самое простое природное зелье; но подле нас нет врача и нет аптекаря, а ведь у всех иных живых существ те всегда рядом. У человека, в отличие от низших тварей, нет врожденного инстинкта, который в час нужды помогал бы находить эти природные средства; человек – не врач и не аптекарь себе. Вспомните же все, о чем шла здесь речь, и отвергните это: что останется от величия и масштаба человека, коли сам же он низводит, сжигает себя до горсти праха; что останется от его парящей и всеобъемлющей мысли, коль сам же он ввергает себя в бесчувствие и безмыслие могилы? Болезни его – его собственное достояние, но не врач; болезни всегда при нем, а за врачом ему приходится посылать.
Увещевание IV
Разве праведен я, как Иов? Но, как Иов, хотел бы я говорить к Вседержителю и желал бы состязаться с Богом (Иов 13, 3). Боже мой, Боже мой, скоро ль Ты вынудишь меня обратиться к врачу? И насколько предашь меня во власть врача? Знаю – Ты Творец и материи, и человека, и искусства врачевания: разве, взыскуя помощи врачебной, удаляюсь я Тебя (cр.: 2 Пар. 16, 12)? Ведь одежды были сотворены Тобой не ранее, чем познал человек стыд наготы, но Врачевание Ты сотворил прежде, чем человек стал уязвим для недуга; Ты изначала наделил травы свойствами целебными; провидел ли Ты тогда недуги наши? Не для болезней Ты творил нас, как и не для греха: но и болезни, и грех Ты провидел, – хотя провидение не есть предопределение. Так, Господи, промыслил Ты деревья, плоды которых употребляемы в пищу, а листья на врачевание (Иез. 47, 12). И Сын Твой вопрошал: хочешь ли быть здоров? (Ин. 5, 6–7). И слова эти исторгают у больного признание, что он болен, что исцеление не в его власти. Не Тобой ли сказано: разве нет врача (Иер. 8, 22)? Сказано, чтобы приняли мы Твои пути, чтобы склонились и умалились пред Тобой. Разве не говорит тот, кому открыта была Мудрость Твоя, об искусстве врачевания: Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими (Сир. 38, 4), – а о врачах: Продолжительною болезнью врач пренебрегает (Сир. 10, 11). Все, все эти слова побуждают нас искать помощи, которую Ты посылаешь нам в наших недугах. Но также сказано Тобой: кто согрешает пред Сотворившим его, да впадет в руки врача (Сир. 38, 15)! Как же понять мне сие? Ты Сам, благословив, посылаешь нас ко врачу, а раз так, повиновение Твоим словам не может ложиться на нас проклятием. Но тот проклят, кто, впадая в руки врача, отвергает Тебя, всецело вверяется врачу, лишь на него полагается, ему одному внимает и все, исходящее от него, приемлет и пренебрегает врачеванием духовным, дар которого дал Ты также и Церкви Своей; а потому впасть в руки врача есть грех и наказание за прошлые грехи; так впал в грех Аса, в болезни своей взыскуя не Господа, а врачей (2 Пар. 16, 12). Но, Господи, открой мне, как исцелить недуг мой, и увидишь, последую ли я наказу; ибо, если исцелюсь я, это послужит к вящей Твоей славе, если же не исцелюсь – то обрету прощение и помощь, какая мне дозволена. Чем же уврачевать недуг мой? Сказано: в болезни твоей не будь небрежен (Сир. 38, 9). Но каково то прилежание, что угодно Тебе? – Молись Господу, и Он исцелит тебя (Сир. 38, 9). О Боже, вот я – молюсь, молюсь словами слуги Твоего Давида: Помилуй меня, Господи, ибо я немощен, исцели меня, ибо кости мои потрясены (Пс. 6, 3). Я знаю, что и сия болезнь ниспослана мне во имя милосердия Твоего, и недуг сей – дабы ниспослал Ты мне здоровье. Когда Ты более готов снизойти к нам, более преисполнен сочувствия, как не в наших несчастиях? Но подобает ли молиться о здоровье, когда мы больны? Врачевание Твое – глубже: Оставь греховную жизнь и исправь руки твои, и от всякого греха очисти сердце (Сир. 38, 10). Соделал ли я это, Господи? О да, Господи, да; Твоя благодать снизошла на меня, и я отринул прошлые мои грехи, исполнившись священного к ним отвращения. Что же далее подобает совершить мне, Господи? Сказано еще об исцелении души и тела: Вознеси благоухание и из семидала памятную жертву и сделай приношение тучное, как бы уже умирающий (Сир. 38, 11). И, Господи, милостью Твоей, я это сделал, малое из того малого, что ниспослано мне Тобой, принес в жертву тем, ради кого Ты это ниспослал: и ныне, по наказу Твоему, я пришел к этим словам: дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от Тебя, ибо он нужен (Сир. 38, 12), я послал за врачом. Да услышу я его входящего со словами Петра на устах: исцеляет Тебя Иисус Христос (Деян. 9, 34); хоть я и жду его прихода, но вижу, что сила Господня должна быть явлена, чтобы я исцелился (Лк. 5, 17).
Молитва IV
Всемогущий, всеблагий Боже, Ты есть Бог всякой крепости и здоровья (cр.: Иуд. 9, 14), ибо без Тебя всякое здоровье – лишь топливо, а всякая крепость телесная – лишь кузнечные мехи греха; призри на меня, изнемогающего под натиском двух недугов (ср.: Пс. 105, 44–46), нуждающегося в двух врачах, коих Ты ниспосылаешь больному: да исцелит один из них тело мое, а другой да уврачует дух. И тот, и другой – да будут мне в помощь (ср.: Сир. 38, 12–14), во исполнение заветов Твоих и во славу имени Твоего, да почиет на них Твое благословение, ибо позволено мне Тобою и в том, и другом случае обретать помощь от пастырей человеческих (ср.: 1 Пет. 2, 25). Даже в Новом Иерусалиме, на Небесах, было Тебе угодно поместить Древо, которое есть древо жизни; и листья дерева – для исцеления народов (Отк. 22, 2); сама жизнь пребывает с Тобой там, ибо Ты есть жизнь; недуг же и здоровье, что выпадают нам в юдоли сей, есть лишь орудия Твои. Врачевал Ты Вавилон, но не исцелился тот (Иер. 51, 9); Боже, отними у меня упорство сие, отними своенравие и непокорность, – да услышу Дух, говорящий в душе моей, исцели меня, Боже, и буду здрав. И увидел Ефрем болезнь свою, и Иуда – свою рану, и пошел Ефрем к Ассуру, и послал к царю Иареву; но он не может исцелить вас и не излечит вас от раны (Ос. 5, 13). Храни меня, Господи, от тех, кто извращает искусство врачевания и, пользуя душу или тело, прибегает к средствам, что чужды и Церкви Твоей, и природе, какими Ты их создал. Суеверию не возродить здоровье душевное, ворожбе не восстановить крепость телесную: Ты, Господи, один лишь Ты – Владыка над душой и телом. Ты, Господь Триединый, – Властитель обоим им, Сын же Твой – Врач, что их пользует и исцеляет: ранами Его мы исцелились, говорит Пророк (Ис. 53, 5), то есть от ран Сына мы обрели исцеление еще до того, как раны сии обагрились кровью под ударами бичей; ныне же, когда то, что воистину претерпел Он, воистину произошло, разве не безмерно увеличилась та сила целебная, что снисходит на меня и коей Он – исток? Есть ли в мире тварь, которой коснулся бы этот бальзам, а она не исцелилась? Есть ли сосуд столь пустой, что эта кровь не наполнила бы его? Ты обещаешь исцелить землю; но тогда лишь, когда обитатели земли той будут молиться и взыщут лица Твоего (2 Суд. 7, 14). Ты обещаешь исцелить их воды, но, говоришь Ты, болота их и лужи их не сделаются здоровыми (Иез. 47, 11): так и возвращение мое ко греху, коли я вновь вернусь к способности грешить, прибавляя грехи к грехам, Ты мне не простишь. Боже, исцели землю сию слезами раскаяния, исцели воды сии – мои слезы, да не будет в них горечи, да будут чужды они всякой слабости и унынию, и укрепи мою веру в Тебя, да будет она несокрушимой. Сын Твой ходил среди людей, исцеляя в них всякую болезнь и всякую немощь (Мф. 4, 23). (Не было болезни столь неизлечимой или с неподдающейся исцелению, что устояла бы перед Ним, и исцелял Он мимоходом.) От Него исходила сила и исцеляла всех (Лк. 6, 19), множество людей (никто не остался неисцеленным) – Он исцелял их целиком и полностью, как Сам сказал о том (Ин. 7, 23), так, что болезнь более не возвращалась; разве пройдет Вселенский Врач мимо этой обители болезни и не посетит меня? не исцелит меня? не восстановит меня здоровым? Господи, я не ищу, что Ты скажешь мне через вестника Твоего, как сказано то было Езекии: Вот, Я исцелю тебя; в третий день пойдешь в дом Господень (2 Цар. 20, 5). Не ищу, что скажешь мне, как Моисею, радевшему о Мариам, когда алкал Моисей ее немедленного исцеления: если бы отец ее плюнул ей в лицо, то не должна ли была бы она стыдиться семь дней? итак пусть будет она в заключении семь дней вне стана, а после опять возвратится (Вт. 12, 10–14); но если угодно Тебе умножить сии семь дней (а семь есть число бесконечности12) на число моих грехов (а оно превышает ту бесконечность), если суждено дню этому свести меня во тьму, где пребуду, пока времени больше не будет (ср.: Откр. 10, 6), запечатай во мне духовное здравие, наложив на меня печать таинств Церкви Твоей, что же до моего здравия телесного, которое преходяще, да позаботятся о нем, по воле Твоей, те, кто будет мне в помощь в немощях моих, и да будет это к вящей славе Твоей и послужит примером для тех, кто блюдет пути Твоих служителей, к их собственной пользе духовной.
Примечания
1 Сквозная метафора донновского текста, когда больной и лечащий врач уподобляются гарнизону осажденной крепости, а болезни – нападающим, была своего рода “бродячим образом” столетия, сродни “кораблю дураков”. В качестве иллюстрации укажем лишь на гравюру из трактата Роберта Фладда “Integrum Morborum Mysterium…” (Frankfurt, 1631), на которой изображена “Крепость Здоровья, осажденная силами Врага человеческого”.
2 Ср. у Р.Бертона в “Анатомии меланхолии”: “Побудительные причины наших недугов столь же многообразны, как и сами недуги; звезды, небеса, стихии и все сотворенные Господом существа вооружились против грешников. Некогда они были, конечно, благими по своей сути, и то, что теперь многие из них губительны для нас, произошло не в силу их природы, но в силу нашей развращенности. Ибо вследствие падения нашего прародителя Адама они изменились, земля проклята, влияние звезд изменилось, четыре стихии, животные, птицы, растения готовы теперь вредить нам…” Цит. по: Ингер А.Г. Из истории английской литературы XVI–XVIII вв. Роберт Бертон. Оливер Голдсмит. Джонатан Свифт. Коломна, 1996. С. 73.
3 Меланхолия считалась высшим из четырех темпераментов. Так, Агриппа пишет, что “благодаря меланхолии… случается, что люди становятся поэтами. Помимо того <Аристотель> говорит, что все, кто отличается в науках, в большинстве своем являются меланхоликами. Говорят, что душу, побуждаемую меланхолическим соком, ничто не остановит и, порвав телесные узы и путы, она вся восхищена воображением и становится обиталищем также низших демонов, у которых зачастую учится искусству” (La Philosophie occulte ou la Magie de Henri Cornellie Agrippa, Divisee en Trois Livres. Paris, 1910. I, LX. P. 160–161). В таком контексте рассуждения Донна о болезни и ее связи с меланхолией, несомненно, соотносятся с его же “Парадоксами”, где он говорит, что все сущее убивает себя, но благороднейшие создания поспешают к смерти быстрее других, ибо жаждут достичь совершенства, однако оно тут же оборачивается распадом и смертью.
4 Августин. Исповедь. I. 6: “И все-таки позволь мне говорить перед Тобой, Милосердный, мне, “праху и пеплу”.
5 Определение Бога как “шара, центр которого везде, а окружность нигде” наиболее известно благодаря Николаю Кузанскому, однако этот же образ можно встретить и у Генриха Сузо в “Житии”, в анонимной немецкой “Песни о Троице”, у Экхарта со ссылкой на Гермеса Трисмегиста. Интереснее то, что именно Кузанец утверждает: бесконечная линия “была бы кругом, и она была бы шаром” (“Об ученом незнании”. I, 15) – таким образом, и философ из Кузы, и Донн проводят совершенно сходное сближение прямой и окружности.
6 Т.е. когда придет священник со Святыми дарами соборовать умирающего.
7 Католики-нонконформисты отказывались посещать англиканскую церковь.
8 Представление о человеке как микрокосме – малом подобии большого Универсума, восходящее еще к Демокриту и платоновскому “Тимею”, окончательно оформилось под пером Парацельса, писавшего: “Различие между всем Мирозданием и микрокосмом состоит лишь в том, что человек изваян и создан в форме, образе, очертаниях и элементах несколько отличных от тех, что присущи Вселенной: земле в человеке соответствует плоть, воде – кровь, пламени – телесный жар, а воздуху – бальзам”. А так как человек оживлен Святым Духом, “он есть микрокосм не только в силу формы своей или элементов, из коих создано его тело, но в силу всех данных ему сил и способностей, делающих его подобным миру великому”.
9 В оригинале стоит слово “diminutive”. В геральдике это – малая фигура, повторяющаяся в поле герба и своими очертаниями и ориентацией соответствующая некой большой фигуре. Феодальная метафорика, отталкивающаяся от отношений вассала и сюзерена, является “сквозной” для всего текста “Обращений к Господу в час нужды и бедствий”.
10 Ср. у Уолтера Рэли в “Истории мира”. “Однако интереснее привести один пассаж из “Истории мира” Рэли, который почти параллелен донновским рассуждениям из “Медитации IV”. Рэли пишет: “Чему уподобим мы человека? Кровь, что течет в теле его по венам, повторяющим своими очертаниями древесную крону, можно сравнить с водами, что разносятся по поверхности земли ручьями и реками, дыхание его подобно ветру, тепло его тела – тому жару, что заперт в глубинах земли… волосы на теле, придающие ему очарование или портящие его, подобны траве, покрывающей кожу земли… глаза наши подобны двум источникам света, коими являются луна и солнце, юность наша – цветам весны, длящейся столь недолго, цветам, коим суждено иссохнуть под жарким летним солнцем и быть сметенными в небытие натиском зимы…”
11 Фактически речь идет о различии между заразными заболеваниями, раковыми заболеваниями и лихорадками.
12 “Семерица включает в себя душу и тело: тройственные силы души: разум, гнев и похоть, – и четыре первоначала телесных, связывая душу и плоть. [Соотносится с числом 12, ибо 3 + 4 = 7, а 3 х 4 = 12. – А.Н.] Посредством Троицы семерица участвует в Божественной сути, а посредством четверицы – в мире дольнем. Семерица соотносится с Сатурном, означающим седьмое тысячелетие, когда Зверь будет связан. Семерица означает полноту Божественных тайн. Семерицу справедливо называют самым действенным из чисел… Семерица заключает в себе семь дней недели, семь планет, семь плеяд, семь веков мира, семь возрастов человека, семью свободными и столькими же механическими и запрещенными искусствами, семью цветами, семью металлами, семью отверстиями во главе человека, семью пучками нервов…” (La Philosophie occulte ou la Magie de Henri Cornellie Agrippa, Divisee en Trois Livres. Paris, 1910. II, Ch. Х. P. 245–255).
i В этом донновском пассаже можно услышать отзвук идей Фрэнсиса Бэкона, впервые высказавшего мысль о том, что некогда Африка и Америка были едины. (Данным наблюдением мы обязаны А.Синодову.)
ii Три “неблагородных” металла в этом списке отнюдь не случайны. В системе астрологических соответствий свинец соотносится с Сатурном, железо – с Марсом, а желтая медь (собственно говоря, латунь) – с Венерой. В медицинской астрологии Сатурн отвечает за черную желчь, Марс – за желчь, а Венера – за слизь и кровь человеческого организма. (В этой схеме мы опираемся прежде всего на Агриппу Неттесгеймского.) Тем самым перед нами – четкая симптоматика болезни.
iii Имеется в виду алхимическая операция кальцинации: выжигания субстанции до сухого остатка. Ср. также: Ис. 33, 12.
iv Донн исходит из птолемеевой системы мира, в которой планеты и звезды движутся вокруг неподвижной Земли. При этом сфера звезд расположена дальше от Земли и потому вращается быстрее.
v Ср. сцену на кладбище у Шекспира в “Гамлете”, акт V, сцена I.
vi Отсылка к католической молитве: “Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis” (Агнец Божий, Ты, Кто принял на Себя грехи мира, помилуй нас).