Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 4, 2002
Важной особенностью демократии в условиях модернизации становится разрыв права и политической реальности, ведущий к острым конституционным кризисам. Именно поэтому попытка реализации демократических принципов в неподготовленном для этого обществе часто завершается возвращением вспять, установлением авторитарных режимов. Данный процесс, определяемый понятием ретрадиционализации, часто имеет внешнюю форму преодоления разрыва права и реальности, укрепления социальной стабильности и повышения эффективности управления, опирается на традиционные архетипы массового сознания, в частности представление о возможности быстрых позитивных изменений путем жесткого административного регулирования. Этот объективный процесс выражается в конституционных циклах, завершающихся (после периода демократических реформ) в возврате к исходной точке – авторитаризму1. Завершающая фаза данного цикла предстает в таких изменениях конституции и политических институтов, которые могут привести к утрате ими прежнего демократического содержания. Данный феномен, неоднократно повторявшийся в истории, представал в виде конституционных переворотов, явно или завуалированно трансформировавших демократические системы. Ошибка традиционного либерализма состояла в том, что он, веря в торжество права и разума, или вовсе не осознавал этой угрозы, или не видел способов защиты от нее. Так погибли многие демократические режимы ХХ века – от Временного правительства в России до Веймарской республики в Германии, республиканские режимы в Италии и Испании, не говоря о нестабильных демократиях за пределами Европы, в развивающихся странах Азии, Африки и Латинской Америки, где практически всякое движение в направлении демократии соотносилось с угрозой военных переворотов. Научный анализ этих переворотов неизменно сталкивался с принципиальной трудностью объяснения успеха антидемократических сил, стабильности и продолжительности существования авторитарных режимов. В новейшее время в условиях глобализации и роста противодействия ей со стороны традиционалистских сил, усложнения механизма государственного управления, технических возможностей манипулирования массовым сознанием данная проблема становится еще более актуальной. Она заключается в том, чтобы научить демократию защищаться от авторитарной угрозы в ее новых формах и техническом оснащении. В этой перспективе целесообразно обращение к тем мыслителям, которые впервые сформулировали проблему в условиях кризиса европейской демократии и парламентских режимов в Европе межвоенного периода.
ДВА ПОДХОДА К ИЗУЧЕНИЮ
ГОСУДАРСТВЕННЫХ ПЕРЕВОРОТОВ
В мировой теоретической литературе о политических конфликтах проблемы системного изучения стратегии и тактики рассматриваются в двух основных перспективах – статической и динамической. Различные интерпретации революций, конституционных кризисов и государственных переворотов в целом имеют в виду это деление2. Первый подход представляет переворот как объект научного анализа, при котором раскрытие причин, предпосылок и социальных условий, приведших к перевороту, автоматически определяет его результат и оценку данного результата. Этот подход сформулирован прежде всего классической литературой о политических конфликтах и переворотах – от Аристотеля до Клаузевица и Ленина.
Размышления Аристотеля о влиянии переворотов на конституционное устройство государства выглядят вполне современно. Переворот может иметь целью два главных изменения в конституции: во-первых, свержение существующей конституции, во- вторых, ее модификацию. Во втором случае возможен ряд вариантов – установление контроля над государственным управлением, изменение природы (олигархической или демократической) в сторону ее укрепления или ослабления и изменение части конституции (например, отмена одной из магистратур). В качестве основной причины переворотов выступает ошибочная концепция равенства, влекущая людей к одной из крайних форм – демократии или олигархии. Избежание этого усматривается в смешанной форме правления – политии. Специфическими причинами переворотов являются чувства людей, мотивы лидеров, а также целый ряд конкретных причин, вызывающих разногласия в обществе. Важно отметить, что Аристотель дает социологическую концепцию переворотов: его интересуют стабильность режимов и вызовы им, переход одних форм в другие, например от олигархии к тирании через демократию3. В этом контексте чрезвычайно важно появление в Античной мысли (особенно у Платона и затем Полибия) концепции цикличности форм правления, которая является открытием своеобразного закона их смены под влиянием изменения настроений общества (мы сказали бы – типов легитимности власти). Перевороты в этой концепции выполняют функцию социальной коррекции режима, когда его форма перестает отвечать изменившемуся сознанию общества.
Другой подход видит в перевороте не закономерное проявление причин и следствий, но скорее результат применения некоторой техники и исходит из того, что сам прогресс этой техники или “искусства” осуществления переворотов является существенным (если не решающим) автономным фактором успеха или провала переворотов4. Данный подход восходит к Макиавелли и вообще итальянской традиции политической мысли. Этот мыслитель, будучи республиканцем и убежденным противником тирании, отстаивал, тем не менее, необходимость ее фактического осуществления в переходный период образования государств5. Для этого он разработал целостную стратегию и тактику захвата власти, а также специфическую технологию ее удержания, составляющую суть “макиавеллизма” в его традиционном понимании.
Само понятие государственного переворота – Coup d’ Etat – было введено в современную науку Габриэлем Ноде в 1639 году в известном труде “Considerations politiques sur le Coup d’Etat”6. Он осмысливает данное явление в перспективе общей теории рационального государственного управления (“raison d’Etat”). Переворот – это хорошо подготовленное и тайно организованное применение силы государем, направленное на сохранение и укрепление его власти в экстремальной ситуации (в центре внимания – решение Екатерины Медичи об уничтожении гугенотов в Варфоломеевскую ночь). Эта акция, выражая легитимную монополию государя на использование силы, в то же время направлена против сложившихся правовых и моральных ограничений его власти. Всякая власть, основанная на могуществе и силе, может прибегнуть к ней вновь в случае необходимости. Это ставит, однако, фундаментальную проблему легитимности, возвращая ситуацию к исходному (доправовому) этапу ее формирования. Переворот, следовательно, есть одновременно проявление тайны государства (“arcana imperiorum”) и ее разоблачения. Это – политическое действие, оторванное от всех теоретических характеристик, единственным оправданием которого становится его эффективность. Отсюда выводятся основные “технические” параметры переворота – тщательность подготовки, секретность, внезапность, соответствие масштабов применения насилия поставленным целям.
Современное понятие государственного переворота в узком смысле слова сложилось в период революций конца XVIII и XIX веков. Оно выражает насильственные и незаконные действия, которыми изменяется правительство или осуществляется захват власти группой заговорщиков. Эта современная концепция переворотов была выработана в ходе анализа переворота 18 брюмера и попытки переворота Карла Х в 1830 году. Параллельно появилась идея осуществления социальной революции путем государственного переворота (“заговор во имя равенства” Гракха Бабефа). Она была четко сформулирована Огюстеном Бланки7. Его поражала фатальность, с которой массы каждый раз уступали добытую ими власть привилегированным слоям. Революции будут безрезультатны для народа до тех пор, пока не будет создана организационная структура, способная в условиях вакуума власти установить контроль над обществом. Отсюда выводилась необходимость создания особых, тщательно законспирированных, секретных организаций и касты профессиональных заговорщиков, способных установить диктатуру и направить общество к коммунизму. Идеи бланкизма имели существенное воздействие на последующую революционную теорию, оказавшись в центре внимания русских народников, а затем различных течений ХХ века – от большевизма и фашизма до экстремистских течений новейшего времени. Споры Р.Люксембург и Ленина, теории Л.Троцкого, вся революционная стратегия III Интернационала определялись решением вопроса о соотношении революции и государственного переворота, стихийного социального движения и техники захвата власти.
Однако наиболее полное выражение в ХХ веке концепция переворота как “искусства” получила в книге К.Малапарте “Техника государственного переворота” (впервые изданной в 1931 г. и выдержавшей много переизданий)8. Непосредственно наблюдая и сравнивая перевороты в межвоенной Европе, этот итальянский политический писатель сформулировал новую теоретическую парадигму. В центре его внимания оказались кризисы демократических режимов в России, Польше, Италии, Испании, Германии и Франции, а позднее – перевороты в Советской России, Китае, Латинской Америке. В условиях острого социального кризиса и перехода к массовому обществу государственный переворот возможен в любой стране (независимо от степени развития гражданского общества и демократической политической традиции); сложная инфраструктура государственного управления в современном индустриальном обществе чрезвычайно упрощает захват власти политическим меньшинством при наличии определенных организационных предпосылок; успех или неудача переворота в современном обществе определяется прежде всего применением новой техники захвата и удержания власти. Анализ этой техники и способов ее применения позволяет рассматривать переворот как искусство, понимание которого способно как спровоцировать, так и предотвратить угрозу превращения демократии в авторитаризм. Данная новая ситуация определяет совершенно специфическую роль конституционных институтов и права как способа легитимации власти, а манипулирование конституционным правом выступает как важный самостоятельный компонент теории и практики переворотов. В центре внимания данного очерка два направления – во-первых, исторические условия создания концепции и личность ее автора; во-вторых, содержательный анализ концепции переворотов в сравнительной перспективе. Интересующее нас применение этих выводов на современном этапе делает необходимым анализ исторических прецедентов, доступных Малапарте, и возможностей экстраполяции его выводов на современный материал политических кризисов.
МАКИАВЕЛЛИ ХХ ВЕКА
Курцио Малапарте был настоящим авантюристом ХХ века. Его биография, подобно жизнеописаниям итальянских авантюристов эпохи Ренессанса, представляет собой роман, в котором события личной судьбы причудливо смешаны с самыми значительными мировыми потрясениями ХХ века. К их числу относятся Первая мировая война и создание Версальской системы, установление фашистских режимов в Европе, русская революция и утверждение сталинской диктатуры, Вторая мировая война и движение Сопротивления, послевоенное урегулирование в Европе и начало холодной войны, революция в Китае и приход к власти коммунистов в ряде стран Азии, политические и интеллектуальные дискуссии левых о перспективах коммунизма и демократии в эпоху начавшегося кризиса советского тоталитаризма. Малапарте был не только дипломатом, журналистом и политическим аналитиком этих событий, но и их активным участником. Он не только был вхож в политическую и литературную элиту межвоенной Европы, но имел возможность лично наблюдать формирование представлений и политической программы Муссолини, Гитлера и других нацистских вождей, Троцкого и деятелей Коммунистического Интернационала, вообще советской политической элиты до начала сталинских процессов, Пилсудского, Де Голля, Мао Цзэдуна, выдающихся мыслителей и писателей Западной Европы и России. Будучи, несомненно, циником, Малапарте неоднократно менял свои убеждения и обладал исключительной способностью проникновения в различные политические культуры и приспособления к противоположным режимам.
Существенное значение имеет реконструкция биографии итальянского писателя, которая далека от завершенности и ясности. В России он известен прежде всего как писатель и журналист. Большой энциклопедический словарь сообщает, что “Малапарте Курцио, настоящее имя Курт Зуккерт (1898–1957) – итальянский писатель, журналист. Книги о В.И.Ленине; антифашистский роман “Капут” (1944); публицистические дневники”9. Фактически существуют две биографии – официальная, более или менее отредактированная им самим, и неофициальная, но значительно более интересная. Согласно официальной биографии Малапарте, опубликованной в его книге, он выступает как искренний либерал, стремившийся в сложных условиях переломной исторической эпохи дать адекватное изображение событий10. На этом пути он совершал ошибки, но в целом не изменял демократическим убеждениям. Настоящее имя писателя Курт Эрих Зуккерт, он родился в немецкой семье 9 июня 1898 года в Тоскане (Прато). Хотя Малапарте вступил в итальянскую фашистскую партию в 1921 году и стал директором журнала “Conquete de l’Etat” (“Завоевание государства”), однако, говорится в этой биографии, после написания памфлета “Господин Хамелеон” попал в опалу и был переведен в “La Stampa”. В 1931 году, на который приходится его формальный разрыв с фашизмом, он опубликовал во Франции свой основной труд – “Technique du Coup d’Etat” (Paris, 1931) и книгу о Ленине (“Le bonhomme Lenine”, 1932)11. За отказ подчиниться приказу Дуче о возвращении в Италию в 1933 году он был приговорен к 5 годам заключения на острове Липари. Сам Малапарте признавал, однако, что это заключение было своеобразной формой спасения, поскольку Гитлер потребовал его головы. Освобожденный в 1939 году, Малапарте успел совершить путешествие в Эфиопию и даже принять участие в стычке с эритрейцами, а затем, по его словам, стал издавать антифашистский журнал “Perspectives”. Важный этап биографии и творчества писателя приходится на время его работы корреспондентом “Corriere della Sera” на Восточном фронте, где был написан ряд военных романов. Хотя в 1943–1945 годах Малапарте участвовал в Итальянской освободительной армии, это не спасло его от обвинений в сотрудничестве с фашизмом. После войны он жил на своей вилле на Капри, совершая путешествия в разные страны. В 1956 году с целью изучения коммунистического режима ездил в Китай.
Неофициальная биография Малапарте позволяет дать иную картину его жизни и увидеть вопросы там, где официальная биография предлагает ответы. Поскольку Малапарте находился под постоянным наблюдением разведок различных стран, ознакомление с материалами его досье позволяет получить значительную дополнительную информацию, существенно отличную от известной версии формирования его политического мировоззрения. В составленном французской службой безопасности в 1931 году документе он предстает как итальянский авантюрист – Курцио Малапарте Зуккерт, родившийся 9 июня 1895 года в Прато в богатой семье Эрвина и Эдды Пирелли – итальянских граждан немецкого происхождения12. По данным 1932 года, он являлся “Генеральным инспектором итальянской фашистской партии, другом и сотрудником господина Муссолини, который, однако, не всегда согласен с решениями Дуче”. Приехав во Францию с целью познакомить свою партию с позицией французских организаций в отношении итальянской политики, он “выполняет чрезвычайно ответственную миссию и первостепенную роль”. В последующей информации (за 1948 г.) говорится, однако, что “эти факты никогда не были установлены”. В качестве писателя, констатируется в документе, “он снискал известность “Техникой государственных переворотов” – сочинением, получившим одобрение большей части французских политических организаций, но, напротив, с неодобрением встреченным фашистскими элементами”. Лейтенант итальянской армии во время Первой мировой войны 1914–1918 годов, он воевал на французском фронте в составе Legion Garibaldienne, был ранен на Марне и удостоен ряда французских и итальянских наград (Croix de Guerre и Medaille Militaire). В рассматриваемое время, как отмечалось в донесении, он являлся директором “Стампы” в Турине.
Информация от 13 мая и 15 ноября 1948 года, связанная с очередным визитом Малапарте во Францию послевоенного времени в качестве корреспондента “Il Tempo”, содержит новые сведения о нем за истекший период13. Политическое прошлое Малапарте, отмечает автор, “столь же насыщено событиями, сколь обильна его литературная деятельность”. После обучения в колледже в Прато и Римском университете, он по конкурсу поступил в Министерство иностранных дел. Посланный вначале в Версаль на мирную конференцию, затем в составе королевской дипломатической миссии в Варшаву, он, наконец, оставил дипломатическую службу для занятий литературой в 1921 году. Талантливый писатель и журналист, он получил известность благодаря книге о переворотах и последующим сочинениям – “Волга рождается в Европе” (1943) и “Капут” (1944)14. С 1929 по 1930 год он возглавлял “La Stampa” в Турине, писал статьи для американского литературного журнала “The Yale Review”, а также “L’Italia Litteraria” и других крупных периодических изданий. В рассматриваемое время Малапарте предстал во Франции в качестве аккредитованного корреспондента бюро французской и иностранной информации “Министерства молодежи, искусств и литературы” для итальянского журнала “Il Tempo” (Рим), имеющего либеральную направленность. Отмечается поворот в его политических взглядах в сторону антикоммунизма, отразившийся в пьесе “Das Kapital”, статьях в таких французских периодических изданиях, как “Carrefour”, “La Bataille”, журналах “Paris-press” и “L’Intransigeant”. При этом констатируется, что его издатель является также издателем Ж.-П.Сартра.
Двойственный характер отношений Малапарте с итальянским фашистским движением проанализирован достаточно скрупулезно: Малапарте, говорит документ, примкнувший к фашистской партии в сентябре 1922 года, не занимал поста в системе этой партии. Сведения о работе Малапарте в качестве инспектора фашистской партии, не получившие документального подтверждения, объясняли, однако, его близость к режиму Муссолини, а также его знакомство практически со всеми руководителями нацистской Германии. В январе 1931 года он с шумом вышел из партии и уехал за границу, в частности в Англию и Францию, где опубликовал книги о переворотах и Ленине. По возвращении в Италию в 1933 году Малапарте был арестован за антифашистские высказывания и приговорен к пяти годам заключения. Он был, однако, вскоре амнистирован в августе 1935 года по решению Муссолини и, вероятно, вернул себе благоволение фашистского режима. Тем не менее, в 1938 году в связи с визитом Гитлера в Италию он вновь подвергся аресту, а затем вновь был освобожден. Его литературная известность позволяла Малапарте соприкасаться с видными деятелями фашистского режима, в частности самим Муссолини и Чиано, с которым он, “по слухам, поддерживал дружеские отношения”.
Характерен комментарий полицейского аналитика: “Фашист с первого часа, который затем осудил фашизм, а потом был амнистирован и восстановлен в доверии, Малапарте вообще не поддается принятой политической классификации, если только не принять во внимание его интеллектуального формирования, которое, как и у большинства писателей, запрещает ему всякое сектантство и всякую покорную дисциплину абсолютным директивам и приводит к чисто философской анархии”.
В 1941 году он стал военным корреспондентом на русском фронте для журнала “Carriere della Sera”, с 1942 по 1943 год он выполнял те же функции на финляндском фронте, откуда вернулся в Швецию, а затем перебрался в Южную Италию, освобожденную армиями союзников. Тем не менее, старые фашистские связи и знакомство с видными деятелями “движения” как в Италии, так и в Германии вызывали обвинения Малапарте в связях с фашизмом. В начале 1948 года он предстал перед судом во Флоренции по обвинению “в поддержке режима Муссолини и руководстве подразделением фашистских штурмовиков”. Однако, констатирует документ, “за недоказанностью обвинения он был оправдан”. В последующее время литературный успех антивоенного произведения “Капут” открыл ему литературные круги Парижа, где он поддерживал отношения с Анри Бернстайном, Жаном Кокто, Сашей Гитри. “Очень непостоянный в своих политических взглядах, Малапарте, – констатировал документ, – не может быть классифицирован в настоящий момент с этой точки зрения”.
Третья информационная записка о деятельности Малапарте, составленная французской полицией, относится к 14 мая 1957 года15 и сообщает о посещении “знаменитого итальянского писателя”, госпитализированного в Риме, генеральным секретарем Итальянской компартии Пальмиро Тольятти. Воспроизводя информацию о фашистском прошлом Малапарте, данная записка приводит мнение критиков о нем как “совершенном политическом оппортунисте” (“parfait opportuniste politique”), взгляды которого не поддаются четкому определению. Между тем, демарш Тольятти послужил предметом различных трактовок в литературных и политических кругах партии, где охотно вспомнили оппортунистическую политику автора “Капута” и “Капитала”. Пресса вспоминала полемику вокруг пьесы Малапарте “Du cote de chez Proust” (1950). Критик “Фигаро” напомнил своим читателям о статье Малапарте времен оккупации: эта статья, мало снисходительная к французским женщинам, спровоцировала вызов на дуэль, к которому добавились угрозы и оскорбления политического свойства, вынудившие писателя вернуться на Капри.
Циничный образ мыслей Малапарте, как показывают источники, не раз спасал его от смерти и в то же время давал возможность чрезвычайно трезвого анализа сложных политических комбинаций, к которым он подходил не как идеолог, но как независимый сторонний наблюдатель. В этом смысле Малапарте многое объединяет с его великим предшественником – Макиавелли, стремившимся понять механизм власти безотносительно к окутывающему ее моральному и идеологическому флеру, как бы привлекательно он ни выглядел. Именно поэтому основной вклад Малапарте в современную политическую науку состоит в его теории государственных переворотов, опирающейся на обширный сравнительный материал его времени.
КНИГА О ТЕХНИКЕ ПЕРЕВОРОТОВ:
НАСТАВЛЕНИЕ ТИРАНАМ
ИЛИ ЗАЩИТА ДЕМОКРАТИИ?
В ответ на вопрос Муссолини о его странном псевдониме, он отвечал: “Наполеон звался Бонапартом и плохо кончил; я назвался Малапарте и кончу хорошо”. Это пророчество сбылось, однако ценой остракизма писателя со стороны всех режимов и идеологий его времени. Книга о переворотах принесла ему, по собственному признанию, славу и несчастье. “Какая странная судьба у этой книги, – писал он в предисловии к ней, – запрещенная тоталитарными правительствами, видевшими в ней род “учебника совершенного революционера”, она была внесена в индекс запрещенных книг либеральными и демократическими правительствами, для которых представляла не что иное, как учебник искусства захвата власти насильственным путем, но отнюдь не таким же учебником защиты государства”16. Поскольку автор действительно затронул принципиальную проблему ХХ века, реакция последовала незамедлительно с самых разных сторон: хотя книга была осуждена фашистами разных стран и вызвала персональную ненависть Гитлера (она была запрещена в Италии и публично сожжена в Лейпциге в 1933 г.), Троцкий и троцкисты осудили ее за фашизм, а коммунисты протестовали против смешения имен Ленина и Сталина с именем Троцкого. Малапарте не без гордости писал о легенде, изображавшей его современным Макиавелли и возлагавшей на его совесть все революции в Европе.
Объясняя существо своего метода, Малапарте отталкивался прежде всего от классической итальянской традиции политической мысли. Его логика, язык, используемые образы и сравнения действительно многим обязаны Макиавелли17. Сам писатель, однако, настороженно относился к такому сравнению. Хотя автор рассматривает тот же предмет, что и Макиавелли (овладение государством и его защита), заявлял он, книга отнюдь не является простой имитацией, пусть на современном материале, “Князя”. По-видимому, не без иронии Малапарте констатировал, что проблемы Европы его времени и состояние умов совсем не тождественны тем, которые знала эпоха Макиавелли с ее упадком общественной и личной свободы, достоинства гражданина и уважения к личности. Однако он считает правомерным использование метода Макиавелли, состоящего в идеологически беспристрастном рассмотрении политического процесса с точки зрения искусства и техники правления. Центр тяжести политики Европы после Версальских соглашений определяется борьбой принципа свободы и демократии в его парламентской форме с принципами крайне правых и левых авторитарных течений в форме фашизма и коммунизма, сторонников которых он определяет как катилинариев (от имени римского заговорщика Катилины, стремившегося осуществить антиреспубликанский государственный переворот, подавленный Цицероном).
Теория политического действия эпохи барокко стала актуальна в ХХ веке именно потому, что переход к демократии и массовому обществу в условиях низкой политической культуры привел на практике к невиданной концентрации власти в руках правящей элиты, а борьба за власть не знала компромиссов. Этот феномен, раскрытый М.Острогорским, стал основной причиной кризиса классического либерального парламентаризма XIX века в ходе установления однопартийных диктатур ХХ века18. Неограниченная власть вновь становилась единственным эффективным инструментом политики, а установление контроля над властью и процедурами ее передачи оказывалось невозможным в рамках правового регулирования. Перевороты стали выражением смертельной схватки различных политических сил, выражением их абсолютного напряжения. Политическая наука вновь обратилась к классической традиции – от Макиавелли, Гоббса через Ноде к Гегелю и Клаузевицу, а от них – к практике политических режимов.
В центре внимания Малапарте оказывается сравнение режимов Ленина и Муссолини, общим для которых стало отрицание демократии, парламентаризма и свободы во имя сильного государства. В этой перспективе он усматривает свою цель в раскрытии общих фундаментальных правил современной техники государственных переворотов, знание которой необходимо для защиты демократии от правых и левых катилинариев. Основной тезис состоит в том, что правила этой техники действуют независимо от общей ситуации в стране, идеологической ориентации режима и даже целей участников борьбы (поскольку они одинаковы для захвата власти и противодействия этому). Одним словом, техника переворота нейтральна в отношении политики и имеет универсальное значение.
Всякое искусство, рассуждал он, имеет свою технику. Далеко не все великие революционеры владели техникой государственного переворота. Катилина, Кромвель, Робеспьер и Наполеон, не говоря уже о “самом великом” – Ленине, продемонстрировали, что знают о переворотах все, за исключением техники. Ряд попыток переворотов, которые Малапарте наблюдал непосредственно, убедили его в этом еще больше. Примером служит будущий польский диктатор Пилсудский, не принадлежащий к числу политиков, способных осуществить переворот по правилам искусства, которые отличаются от правил исключительно политической борьбы. В 1919 году Пилсудский (деятельность которого Малапарте имел возможность анализировать, находясь в составе итальянской дипломатической миссии в Польше) обладал всей полнотой власти, но распоряжался ею лишь временно, до принятия конституции. Перед лицом Конституционного Сейма Пилсудский оказался в том же положении, что и Кромвель перед парламентом в 1654 году. Ситуация в Польше в условиях наступления Красной армии, подходившей к Варшаве, характеризовалась политической анархией – бесперспективной борьбой политических партий, переговорами с многочисленными иностранными миссиями о поддержке против большевиков. В этих условиях государственный переворот был вполне реализуем, в частности, с помощью казачьих войск генерала Булак Балаховича, открыто заявившего о необходимости захвата власти правыми в противовес левому перевороту. Однако Пилсудский, как и Керенский, не совершил переворота, поскольку не владел его техникой. Эти деятели, заявляет Малапарте, не учитывали изменившейся природы государства: те полицейские меры, которых Цицерону было достаточно для подавления заговора Катилины, уже были недостаточны для подавления Ленина. Другими примерами неудачных переворотов в Европе того же времени являются как правые, так и левые путчи, оказавшиеся технически неподготовленными. Попытка Капповского путча 12–13 марта 1920 года в Берлине, как ранее генерала Корнилова в России 1917 года, потерпела поражение потому, что представляла собой классический вариант чисто военного переворота как по своей концепции, так и технике исполнения. С военной точки зрения переворот был подготовлен тщательно: войска заняли столицу, заменив полицию солдатами и овладев, таким образом, машиной государственного управления. Однако ультиматум армии правительству оказался бессильным перед всеобщей политической стачкой, парализовавшей столицу и приведшей в тот же день к аресту путчистов. Главная ошибка в технике переворотов: они не обеспечили своевременное установление контроля над важнейшими коммуникациями, позволив стачкомам парализовать систему управления. Как в Германии, так и в России от этих попыток чисто военных переворотов выиграли коммунисты, рассматривавшие их как репетицию своей собственной революции.
ТЕХНОЛОГИЯ БОЛЬШЕВИСТСКОГО ПЕРЕВОРОТА
В РОССИИ
Отправной точкой формулирования теории переворотов Малапарте стал большевистский переворот в России 1917 года, который явился прообразом и основой сравнения с последующими переворотами в Европе Муссолини, Пилсудского, Примо де Риверы, а впоследствии – Гитлера. Напомним основные идеи итальянского писателя. Анализ причин успеха большевиков в России привел его к внешне парадоксальному выводу, который, однако, затем был во многом принят западной историографией. Быстрый захват власти большевиками стал возможен не благодаря стратегии революции, разработанной Лениным, а благодаря новой тактике переворота, выдвинутой Троцким. Взгляды Ленина опирались на традиционный теоретический фундамент – классические воззрения Клаузевица о стратегии. Ленин (как показывают его конспекты труда Клаузевица) подходил к восстанию и перевороту скорее как к науке, нежели к искусству, придавая решающее значение не столько тактике, сколько стратегии. Основное внимание он обращал на объективные факторы социального противостояния и их использование для достижения максимального перевеса сил в критические моменты. Конечно, Малапарте во многом недооценил Ленина, говорившего о восстании как искусстве и подчеркивавшего значение правильной тактики. В данном случае, однако, важно реконструировать существо предложенной доктрины идеальной организации переворота. В рамках этой доктрины более традиционным представлениям о соотношении стратегии и тактики Ленина противопоставлена модель Троцкого. В отличие от Ленина, Троцкий полагал, что для успеха восстания достаточно самого факта восстания при условии умелых тактических действий небольшой организованной группы. Если Ленин, опиравшийся на марксистскую стратегию, был, согласно Малапарте, достаточно наивен в вопросах тактики, то Троцкий опирался прежде всего на бонапартизм и бланкизм для подготовки военного путча (в чем его и обвиняли ортодоксальные большевики типа Зиновьева и Каменева). Предложенная им “tactique insurrectionnelle”, однако, обладала качествами принципиальной новизны.
Восстание, согласно данной концепции, есть машина. Чтобы привести ее в действие и остановить на нужном этапе, необходимы особые техники. Действие этой машины не зависит от политических, социальных и экономических условий страны. Переворот осуществляется не массами, а горсткой решительных и готовых на все людей – специально обученных профессионалов революционной тактики, способных быстро парализовать жизненные центры технической организации государства. Речь шла о специальных подразделениях, получивших затем название “штурмовых отрядов”. Именно эти секретно действующие военизированные группы производят социальный переворот от имени масс. Их подготовка и использование составляют основу научной организации переворота (“l’organisation scientifique d’un coup d’Etat”). Подготовка профессиональных кадров в этой области нашла позднее выражение в идее Троцкого о создании особой школы штурмовых групп, реализованной Гитлером в Мюнхене.
Суть состояла в подготовке переворота путем “невидимых маневров”, цель которых заключалась в постепенном установлении контроля над техническими коммуникациями с помощью небольших вооруженных групп. Эта тактика позволяла без открытого политического выступления и формального разрыва с существующей правовой системой добиться желаемого результата – сосредоточения власти в руках штаба сторонников переворота. Правительство Керенского, как и любое другое демократическое правительство того времени, могло противопоставить этой тактике лишь традиционные, а потому малоэффективные полицейские операции, ориентированные исключительно на открытые деструктивные проявления политического протеста. Рассматривая проблему защиты государства как чисто полицейскую (противостояние открытым вооруженным восстаниям), сторонники демократии оказались не способны остановить ползучий переворот. Если Временное правительство защищало политические институты и бюрократические учреждения (министерства), то большевики стремились захватить важнейшие муниципальные службы и коммуникации (обеспечение электроэнергией, водой, газом, а также телефон, телеграф и почту). В силу этого последующий политический и конституционный переворот в октябре 1917 года прошел столь гладко и почти незаметно для жителей Петрограда. Этот переворот, как и писал позднее Троцкий, осуществился скорее вопреки ортодоксальной позиции большевистского ЦК, исходившего из абстрактной демагогической идеи пролетарской революции и всеобщей стачки. Он стал возможен именно благодаря циничному презрению к массам, неспособным к целенаправленному политическому действию без направляющей воли политического меньшинства. Исходя из этого объясняется напряженность в отношениях Ленина и Троцкого, проистекающая из взаимного недоверия и соперничества в борьбе за лидерство. Если Ленин поддержал тактическую линию Троцкого в условиях переворота, то затем он стремился нейтрализовать его, в частности – идеологически. “Переворот, – говорит Малапарте, – это Троцкий. Но государство – это Ленин. Вождь, диктатор, триумфатор – это он, Ленин”19. Неудача коммунистических переворотов в Германии, Италии и других странах объясняется тем, что они руководствовались ленинской стратегией, но не тактикой Троцкого, которая была идеологически дезавуирована в ходе последующей борьбы с ним.
Книга Малапарте вышла как раз в момент окончательного разгрома оппозиции и высылки Троцкого из СССР. В своей речи в Копенгагене в октябре 1931 года Троцкий подверг ее автора критике, в связи с чем между ними состоялся обмен телеграммами: “Почему вы, – спрашивал Малапарте, – смешиваете мое имя и мою книгу с вашими личными историями со Сталиным? Мне нечего делить ни с вами, ни со Сталиным”. “Je l’espere pour vous” (“Тем лучше для вас”), – гласил ответ Троцкого20.
Противопоставление теории Ленина и успешной организации Троцкого было особенно неприемлемо для последнего в момент написания “Истории русской революции”, когда он стремился подчеркнуть свою близость к ленинизму в ходе борьбы со Сталиным. В этой ситуации может быть лучше понята его полемика с Малапарте, прямо противопоставившего ленинской революционной стратегии тактику Троцкого. “Итальянский писатель, – желчно комментирует Троцкий, – который пишет книги не только о “Ночах евнухов”, но и о высших проблемах государства, посетил в 1929 году советскую Москву, перепутал то немногое, что услышал из пятых уст, и на этом фундаменте построил книгу о “Технике государственного переворота”. Фамилия этого писателя, Малапарте, позволяет легко отличить его от другого специалиста по государственным переворотам, который носил имя Буонапарте”. Эта тирада, выражающая скорее эмоциональный тон дискуссии, сменяется весьма объективным изложением концепции Малапарте, а также довольно сдержанным и почти комплементарным выводом: “Тщетно стали бы мы допытываться, для чего вообще нужна стратегия Ленина, зависящая от исторических условий, если тактика Троцкого разрешает ту же задачу при всякой обстановке. Остается добавить, что замечательная книга вышла уже на нескольких языках. Государственные люди учатся по ней, очевидно, отражать государственные перевороты. Пожелаем им всякого успеха”21. Нам представляется, что скрытая ирония не мешает Троцкому сделать намек на достоинства своей тактики. Он не согласен лишь в отрыве ее от стратегии, но возможно, как сам он неоднократно отмечал, этот разрыв устраняется теорией перманентной революции?
Принципиальная постановка проблемы о соотношении переворота и революции дана Троцким в разделе “Искусство восстания”. Он противопоставляет формально “заговор” или “переворот заговорщиков” (сознательно оторванных от населения), с одной стороны, и “восстание” (как классовую акцию, связанную с широким вовлечением масс) – с другой. Чистый заговор и переворот (как, например, хронические перевороты в Испании, Португалии, Южной Америке) способны привести лишь к смене клик или правительственных фигур у власти. Напротив, смену социального режима обеспечивает лишь массовое восстание. Если переворот путем заговора есть признак исторического застоя, то восстание возникает в результате предшествующего быстрого развития, нарушающего равновесие нации и открывающее перспективы перманентной революции.
Это противопоставление переворота и революции с точки зрения их классового содержания, однако, быстро снимается, когда речь идет о тактике организации революции. Восстание и заговор не только не исключают друг друга, но должны быть связаны между собой. “Элемент заговора, – пишет Троцкий, – в тех или других размерах почти всегда входит в восстание. Будучи исторически обусловленным этапом революции, массовое восстание никогда не бывает чисто стихийным. Оно может быть заранее организовано. В этом случае заговор подчинен восстанию, служит ему, облегчает его ход, ускоряет его победу. Чем выше по своему политическому уровню революционное движение, чем серьезнее его руководство, тем большее место занимает заговор в народном восстании”. И далее: “В сочетании массового восстания с заговором, в подчинении заговора восстанию, в организации восстания через заговор состоит та сложная и ответственная область революционной политики, которую Маркс и Энгельс называли искусством восстания”22. Именно эта тактика была использована Троцким в октябре 1917 года.
Русский бонапартизм, персонифицированный для современников в фигуре Троцкого, использовал ту же тактику борьбы за власть. “Красный Бонапарт” – Троцкий, обвинявший постленинское руководство в консерватизме, термидоре и бюрократизации, однако, опоздал с осуществлением своего 18 брюмера и потерял свои главные рычаги влияния (армию и профсоюзы), не успев воспользоваться ими для совершения переворота. Истинный “катилинарий”, по терминологии Малапарте, он не учел того, что его противники могут повернуть его собственную тактику против него.
ЛЕГИТИМНОСТЬ И ВЛАСТЬ:
ПЕРЕВОРОТ КАК СПОСОБ ИЗМЕНЕНИЯ
КОНСТИТУЦИИ
В эпоху кризиса парламентаризма и установления авторитарных режимов одной из наиболее острых стала проблема соотношения права и власти, легитимности режимов и их политической эффективности. Ее решение, предложенное различными идеологиями и политическими системами, в сущности, определило их политическую природу и механизм власти. Это позволяло систематически рассматривать модели соотношения легитимности и власти, выстраивать их типологию. В современной науке государственный переворот определяется как попытка захвата или изменения политической власти неконституционным или незаконным способом, основанная на применении силы или угрозе ее применения. Переворот – это резкое и решительное изменение государственной политики, осуществляемое с целью замены одной правящей группы другой.
Г.Кельзен показал, что государственный переворот всегда устанавливает новый юридический порядок, поскольку нарушение законности предшествующего порядка имплицитно включает изменение его фундаментальной нормы и разрушение ценности всех законов, вытекающих из нее23. В этом смысле революция и государственный переворот ни-сколько не различаются с точки зрения их правовой квалификации. Иначе говоря, государственный переворот (как и революция) предполагает установление новой фактической власти, которая, в свою очередь, утверждает собственную законность. Эта фактическая власть может, если захочет, даже принять все законы предшествующего режима, но установленный ею правовой порядок должен рассматриваться как новый, поскольку была изменена его ценностная ориентация.
Для избежания порочного круга при определении соотношения политического и правового подходов современная наука рассматривает перевороты как политически нейтральное явление: переворот может выступать как первый шаг революционного процесса (когда конечной целью являются социальные и экономические преобразования), как попытка остановить его или повернуть вспять (например, с целью реставрации) или вообще не ставить других целей, кроме захвата и перераспределения власти. При таком подходе переворот предстает как метод завоевания власти, причем без определенной политической или социально-экономической атрибуции. Это определение концентрирует внимание на технике переворота, сознательно исключая анализ его последствий для политической системы.
Определенные различия в понимании переворота связаны с этимологией этого понятия в национальных политических традициях, где оно сформировалось под влиянием различных прецедентов (Coup d’Etat, Colpo di Stato, Staatsstreich). Интерпретация переворотов в классической французской политической традиции, оказавшая влияние на всю современную теорию вопроса, основана, прежде всего, на бонапартистской традиции переворотов: роспуск Директории Наполеоном Бонапартом 18 брюмера (1799) и Национального собрания Луи Наполеоном Бонапартом 2 декабря 1851 года. Однако историческим предшественником бонапартистской традиции выступает захват власти Кромвелем в Англии. Получившее широкое распространение немецкое слово “путч” (putsch) в принципе является синонимом понятия “государственный переворот”, представляя собой одну из его форм – попытку захвата политической власти насильственными и нелегальными методами при опоре на тайную полицию, часто включающую использование вооруженных сил. Германская интерпретация данного явления связана с осмыслением традиции неудавшихся попыток переворота, включая “Капповский путч” (1920), “Пивной путч” Гитлера и Людендорфа в Баварии (1923), попытку путча Ф. фон Папена (1932), состоявшую в роспуске прусского земельного правительства, и последующего прихода к власти Гитлера. В качестве примера удавшегося путча иногда рассматривают офицерский переворот в Египте (1952) или военный переворот в Чили (1973). Понятие путча, однако, имеет более негативный оценочный характер и применяется в основном к попыткам захвата власти, дискредитированным в общественном мнении (например, ГКЧП в России). В странах испанской политической традиции с 1820 года получило распространение особое понятие – “пронунциаменто” (pronunciamiento), означающее попытку подрывной деятельности, инициированную командиром гарнизона, побуждающим своих подчиненных примкнуть к его предприятию (“провозгласить” себя его сторонниками). Эта модель, реализующая особый тип отношений гражданской и военной власти, представлена в чистом виде переворотами в Латинской Америке, однако в значительной мере характеризует все государства третьего мира. Одной из традиционных форм являются дворцовые перевороты (или “дворцовые революции”) – смена правителя, происходящая под угрозой применения силы. Они имеют смысл в странах с высокой концентрацией власти в руках одного правителя (монарха, диктатора), устранение которого (осуществляемое, как правило, его ближайшим окружением) может реально изменить конфигурацию политических сил24.
В этой сравнительно-исторической перспективе выясняется особенность интерпретации переворотов новейшего времени. Поскольку легитимность режимов новейшего времени связана прежде всего с их конституционно-правовой основой, переворот означает прежде всего отказ от нее (то есть изменение основного закона, не опирающееся на зафиксированные в нем нормы). Данная трактовка понятия переворота включает все возможные способы ниспровержения конституционных режимов (революция, гражданская война, пронунциаменто, путч, вторжение извне, внутренняя война за национальное освобождение). Переворот выступает, следовательно, как наиболее интегральная категория, объединяющая различные исторические модели приобретения власти неконституционным путем.
Современная концепция переворотов, предложенная Малапарте, отталкивается от их бонапартистской модели – “первого переворота нового времени”. Наиболее важным отличием этой модели от классических переворотов (например, Суллы и Цезаря, смотревших на них с чисто военной точки зрения) стало стремление к сохранению легитимности и легальности. Это делает бонапартистский переворот основанием разновидности так называемых парламентских переворотов нового и новейшего времени. Разработанный Сийесом и осуществленный Бонапартом, план переворота стремился исключить насилие, добиться власти от законных парламентских институтов, представить диктатора спасителем Отечества от якобинского заговора. Логика переворота данного типа не была, следовательно, логикой военного предприятия. Лишь поставленный парламентом вне закона, Бонапарт встал на путь открытого военного переворота, чем, по мнению Малапарте, спас себя. Неспособность в критическую минуту отказаться от оков старой законности, считал Малапарте, была главной причиной слабости как парламентских режимов, так и попыток переворотов Каппа, Примо де Риверы и Пилсудского. Однако стремление остаться в рамках легальности рассматривается как новый элемент, привнесенный Бонапартом в технику государственных переворотов. Бонапартистская тактика не может быть реализована иначе, как на почве парламентаризма. Существование парламента есть необходимое условие бонапартистского государственного переворота. Этим бонапартизм отличается от монархического абсолютизма, где дело сводится к дворцовым заговорам и военным действиям. Насилие в чистом виде может использоваться, чтобы захватить власть, но для ее удержания необходима некоторая (хотя бы фиктивная) легитимация. Разогнав Совет Пятисот 18 брюмера, Бонапарт должен был собрать его остатки и в таком урезанном виде легитимировать свой переворот. Эта забота о конституционной легальности делает 18 брюмера вполне актуальным, а бонапартистскую тактику – одной из наиболее непосредственных угроз парламентским режимам. Суть состоит в легитимации силового вмешательства для осуществления радикальных изменений парламентского режима.
С этих позиций Малапарте дал анализ переворотов новейшего времени. Цель современных путчистов, констатировал он, – контроль над парламентом (для Каппа и Людендорфа – Рейхстаг, для Примо де Риверы – Кортесы, для Пилсудского – Сейм). Такова же в определенном смысле линия Ленина, который, готовя восстание, был озабочен большинством в Советах. Позднее Гитлер также хотел получить большинство в Рейхстаге. Все эти диктаторы стремились, хотя и в разной степени, представить себя не врагами, а слугами и спасителями государства. Все перевороты нового типа имеют своей целью парламент, через который они стремятся установить контроль над государством. Только законодательная власть, столь склонная к игре компромиссов, может помочь включить свершившийся факт в конституционный порядок путем прививки революционного насилия к конституционной легальности.
Конфликт парламента и катилинариев в ходе переворота может получить разрешение в различных комбинациях: либо парламент принимает свершившийся факт и формально легализирует его, трансформируя переворот в смену министерства, либо катилинарии распускают парламент и обеспечивают созыв новой Законодательной ассамблеи для легализации революционного насилия. Однако парламент, согласившийся легализовать переворот, фактически делает заявление о собственном конце. В истории революций нет примеров ассамблеи, которая, пойдя на легализацию переворота, не стала бы его первой жертвой. Для обеспечения престижа, силы и авторитета государства бонапартистская логика не знает иного способа, как реформа конституции и ограничение прерогатив парламента25. Единственной гарантией легальности для бонапартистского переворота становится конституционная реформа, ограничивающая публичные свободы и права парламента. Политическая свобода выступает как главный враг режима. Этот вывод подкреплен наблюдениями Малапарте о переворотах в Европе.
Переворот Примо де Риверы в Испании 1923 года был направлен против Кортесов. Его специфика состояла в том, что он был осуществлен не диктатором, а царедворцем. Истинным вдохновителем переворота в конституционно-монархическом государстве может быть только монарх. Ривера стал “Бонапартом поневоле” при короле Альфонсе XIII. Примо де Ривера говорил не о диктатуре, а об “авторитарной демократии”, однако это противоречило всей логике конституционной монархии и в конечном счете привело к республике, сменившейся каудилистской диктатурой. Переворот Пилсудского в Польше 1926 года стал возможен при опоре на две силы – армию и рабочее движение (поддержка социалистической партии). Это внесло новые элементы как в легитимацию переворота (защита рабочих), так и технику (использование армии для контроля над важнейшими коммуникациями). Установление режима Пилсудского произошло в условиях всеобщей стачки, позволившей соединить народное восстание и военный мятеж. Антиконституционный военный режим получил элементы народной и социалистической легитимации, а сам Пилсудский выступил в роли “социалистического Бонапарта”. Эта диктатура была установлена под давлением армии на президента (окруженного в Бельведерском дворце), но с сохранением легитимности. Пилсудский был формально приглашен Сеймом для укрепления конституции и государства.
Новая концепция переворотов, как показал Малапарте, получила наиболее последовательное воплощение в Италии. Для понимания фашистского переворота в Италии, пишет Малапарте, нужно забыть о Древнем Риме или эпохе Возрождения. Муссолини – человек нового времени: его политическая игра не та, что у Цезаря Борджиа, его макиавеллизм не слишком отличается от Гладстона или Ллойд Джорджа, а его концепция переворота не имеет ничего общего с той, которая была у Суллы или Юлия Цезаря. Разговоры о переходе Рубикона в дни переворота Малапарте считает не более чем риторикой, поскольку на деле речь шла о применении исключительно современной тактики (“tactique insurrectionnelle tout a fait moderne”), которой правительство не могло противопоставить ничего, кроме чисто полицейских акций. Иностранцы, над которыми довлели стереотипы французской революции 1789 года, не могли понять, как возможна революция без баррикад, уличных боев, крови на тротуаре, то есть того, что представлял из себя в действительности фашистский механизм переворота. Видеть в “черных рубашках” (штурмовых отрядах) учеников Руссо и Толстого, писал Малапарте со знанием дела, столь же наивно, как сравнивать самого Муссолини с древними римлянами, кондотьерами XV века или князьями эпохи Ренессанса. Тактика фашистской революции была более реалистичной: она состояла в предварительной подготовке восстания и установлении контроля “черных рубашек” над всеми стратегическими центрами городов и провинций – жизненными центрами технической организации современного государства (центрами электро- и газоснабжения, телефоном, телеграфом, почтой и железными дорогами). Военные и политические власти либерального государства были застигнуты врасплох этой неожиданной атакой. Тактика переворота включала блокирование правительственных войск в казармах, разрушение их связи с центром, дезинформацию в печати (о передаче власти Муссолини еще до того, как это фактически имело место). Основой успеха стала разветвленная подпольная военно-партийная организация, звеньями которой являлись фашистские ячейки на местах. В результате политический режим был радикально изменен без пересмотра конституции.
Практически бескровный характер переворота в Италии, как ранее в России, являлся для Малапарте аргументом, доказывающим сходство их подготовки и проведения. В обоих случаях удар наносился не по политическим (и конституционным) институтам, а реальным центрам социальной оппозиции – партиям, общественным движениям и профсоюзам. Главным противником становились не либеральное правительство и парламент, а институты социальной мобилизации рабочих (Советы в России и рабочие синдикаты в Италии), которые были единственной силой, способной защитить демократическое государство от экстремизма – коммунистической и фашистской опасности. Это была тактика, принципиально отличная от того наивного макиавеллизма, который представляла идея Габриеля Д’Аннунцио, стремившегося создать в Фиуме княжество для покорения всей Италии и, по свидетельству Малапарте, даже писавшего об этом письма Ленину, “над которыми тот долго смеялся”. Завоевание Фиуме не было переворотом, поскольку не меняло внутренней ситуации в стране. Однако Д’Аннунцио стал национальным символом, Муссолини, несмотря на известную конфликтность со своим предшественником, – последователем и выразителем его идей, а роль, сыгранная его легионерами, логически перешла к штурмовым отрядам “черных рубашек”. В отличие от патриотических романтиков, Муссолини, однако, был вождь, обладающий качествами диктатора новейшего времени – “холодный, смелый, жестокий и расчетливый”26. Преимущество фашистской тактики, позволившей снять угрозу красной революции, состояло в дисциплинированной и централизованной организации штурмовых отрядов, подчинявшихся одному вождю, действовавших на основе четкого мобилизационного плана, использовавших транспорт для концентрации сил в стратегически важных регионах, а также организации массовых вооруженных действий против оппонентов (фактическая гражданская война 1920–1921 гг.).
Итальянская ситуация наглядно продемонстрировала возможность успешного использования большевистской тактики для захвата власти фашистами. Она позволяла сделать вывод о возможности использования переворота для достижения разных идеологических целей. Ленин и Троцкий (по свидетельству А.Балабановой) были поражены тем фактом, что Муссолини прекрасно использовал знание марксизма и русской революционной тактики, отобрав победу у коммунистов27. Муссолини, как ранее Троцкий, соединил массовое движение и бланкизм воедино. Малапарте считает Муссолини (в отличие от других правых диктаторов данной эпохи) лидером, понявшим и использовавшим роль масс в революционной ситуации. Он извлек необходимые уроки как из большевистского переворота, так и из провала Капповского путча. Фашистская программа 1919 года многое позаимствовала от классического марксизма и социализма, являясь радикально демократической и республиканской, а тактика переворота – от большевизма (троцкизма). Открытому восстанию предшествовала тщательная подготовка, обеспечившая полный контроль над страной к моменту переворота, цель которого сводилась уже к простому свержению правительства. Легитимность восстания обеспечивалась выступлением во имя короля. Ни введение осадного положения, ни объявление Муссолини вне закона, ни вооруженное сопротивление не могли остановить в 1922 году фашистский переворот. Малапарте интерпретирует итальянский фашизм как “националистический большевизм” и считает его даже более опасной формой отрицания парламентской демократии, чем русский большевизм.
Перевороты в “итальянском стиле” стали периодическим явлением в Европе 30–40-х годов. Граф Галеаццо Чиано, зять Муссолини и его министр иностранных дел, которому Малапарте был обязан заступничеством, в своих знаменитых дневниках охарактеризовал подготовку целого ряда переворотов, осуществленных Муссолини и Гитлером в разных странах Южной и Центральной Европы. В этих дневниках обращено внимание на технику дворцовых переворотов, направленных уже против самого Муссолини в период начала кризиса его режима. Рассказывая об одной из таких попыток (в записи от 10 мая 1942 г.), Чиано, вполне в духе итальянской макиавеллистической традиции, отмечает технические ошибки заговорщиков. Он характеризует их как “впечатляющий идиотизм”, состоящий в том, что они “говорили об этих проектах в присутствии людей, которых они встретили впервые и которые, очевидно, являлись полицейскими шпионами”. Презрение Чиано к непрофессионализму новых катилинариев так велико, что они, по его мнению, даже не заслуживают смерти и могут быть “отпущены на свободу пинком в зад”, ибо “не заслуживают большего”28. Сам Чиано был расстрелян год спустя (в 1943 г.) за участие в другой попытке переворота, имевшего целью свержение Муссолини, на заседании Большого фашистского совета29.
Германский фашизм, по мнению Малапарте, воспринял революционную организацию и риторику итальянского фашизма, но внес мало нового в технику переворотов. В отличие от Муссолини, Гитлер, писал он в 1931 году, гораздо менее связан с социальным радикализмом и предпочитает красноречие и оппортунизм циничного катилинария радикальным революционным действиям. Он делает ставку не на революционный переворот, а на установление плебисцитарной диктатуры парламентским путем. Малапарте, конечно, ошибался, полагая, что национал-социалистское движение Гитлера трансформируется в электоральную организацию типа Национального блока и эволюционирует в сторону буржуазной легальности вместо подготовки государственного переворота с помощью штурмовых отрядов. Однако он чутко уловил противоречие между радикальными и консервативными элементами гитлеровского движения, преодоленное впоследствии уничтожением штурмовиков Рема с помощью армии. Малапарте ошибочно видел в Гитлере вождя парламентского типа, занятого исключительно борьбой за преобладание в Рейхстаге. Он отказывает ему поэтому в решительности действия Суллы, Цезаря, Бонапарта или Ленина. Это мнение отражает, по-видимому, распространенное в Европе представление о Гитлере до его прихода к власти. Возможно, это представление сознательно культивировалось нацизмом до прихода к власти и было как раз частью его “техники”. Малапарте, цитируя одного видного троцкиста, говорит даже о преобладании женского начала в Гитлере, предпочитающем парламентскую легитимность революционному насилию. Истинный диктатор, по его мнению, ищет легитимность скорее в вооруженном перевороте и подавлении кризисов внутри движения (как подавление Кромвелем левеллеров, Лениным – Кронштадта, Муссолини – выступлений во Флоренции). Малапарте оказался прав в своем прогнозе о том, что Гитлер придет к власти парламентским путем, а радикализм нацистского движения выразится не во внутренней гражданской войне, а во внешних войнах, однако он явно ошибался в определении истинного характера этой кровавой диктатуры. Известно, что Гитлер, прочитав книгу Малапарте, был в ярости, а впоследствии потребовал его казни у Муссолини. Однако не исключено, что выводы автора повлияли на последующие действия Гитлера, в частности уничтожение старой революционной гвардии нацизма.
В ХХ веке техника переворотов была отточена тоталитарными режимами, в особенности Гитлера и Сталина, которые, как показывают современные исследования, много заимствовали друг у друга30. Главная особенность этих переворотов, по сравнению, например, с эпохой утверждения абсолютизма, состоит в том, что интрига выходит за пределы дворцов и выступает как средство уничтожения целых групп населения, политических институтов или силовых структур. Другой особенностью переворотов новейшего времени является необходимость их большей публично-правовой легитимации с использованием всего арсенала юридической техники. Классическими примерами могут служить “ночь длинных ножей” в Германии (1934) или уничтожение оппозиции Сталиным в ходе политических процессов 1936–1938 годов31. В обоих случаях имели место массированная идеологическая кампания и последующая правовая легитимация фактического переворота, осуществленного главой государства.
ФАТАЛИЗМ И СВОБОДА ВОЛИ: БАЛ САТАНЫ
Важной предпосылкой переворотов, раскрытой Малапарте, является особая социально-психологическая атмосфера в обществе, уставшем от потрясений. Она выражается в апатии населения и цинизме правящего класса. Доминирующим фактором становится фатализм – готовность принять любой режим и отказ от индивидуального действия. Этот феномен был раскрыт К.Шмиттом как особый тип “политической романтики”. В литературе он хорошо показан Э.Ремарком и Э.Хемингуэем с его известным вопросом: “По ком звонит колокол?” Малапарте раскрыл природу фатализма советского общества в период формирования сталинского режима. Сравнительно недавно (в 1985 г.) было опубликовано его неоконченное произведение о поездке в Москву в 1929 году – “Бал в Кремле”, которое может служить ценным источником по политической и социально-психологической, в стиле Пруста, истории формирующейся диктатуры – нового класса партийной номенклатуры и олигархических тенденций режима32. Итальянский журналист увидел Москву глазами М.Булгакова, сопровождавшего его по городу – в Общество безбожников, на обед в Союзе писателей, на базар, где старые аристократы по-французски предлагали продать свои бриллианты и мебель. С Булгаковым и Маяковским Малапарте говорил о Христе и революции. Несомненно, эти беседы дали возможность Булгакову обсудить с “иностранным консультантом” принципиальные темы своего знаменитого романа “Мастер и Маргарита”, работа над которым была начата именно в 1929 году. Малапарте стал свидетелем смерти Маяковского и был одним из первых, кто получил возможность (несмотря на явное сопротивление Луначарского и партийной элиты) посетить его квартиру сразу после известия о ней. Он оказался первым иностранным аналитиком начала арестов. Малапарте искренне стремился понять философский смысл коммунизма через его отношение к религии, смерти, власти. Тема смерти вообще доминировала в его воспоминаниях о Москве, где он, к негодованию сопровождавших его чиновников, хотел посетить не только мавзолей Ленина, но и обычные морги, беседовать не только с писателями, но также с санитарами и священниками. Этот антропологический подход к коммунистическому обществу нашел выражение в метких художественных наблюдениях о связи чувства обреченности советской элиты с необузданной и чисто инстинктивной волей к власти. Под маской идеологического фанатизма и социальной активности Малапарте сумел разглядеть фатализм коммунистического общества, усматривая в нем признак усталости и безразличия к собственной судьбе. Он попал в страну, уже отторгавшую химеры революции. Однако размышления на эти вечные темы были оттеснены чрезвычайно динамичными политическими процессами.
Тема государственного переворота – русского Термидора и бонапартизма – стала доминирующей в описании сталинского политического режима33. Прибыв из Франции, чтобы ближе познакомиться с пролетарским обществом, пишет он, “я оказался в обществе выдвиженцев (societe de parvenus), коммунистической аристократии, воспроизводившей в Москве скорее элегантность аристократических XVI и XVII округов Парижа, нежели рабочих предместий Сен-Жермен”. Он надеялся встретить в России железных революционеров наподобие кальвинистских пуритан Кромвеля, фанатично преданных делу революции и верных марксистской теории. Огромным разочарованием поэтому было увидеть в героях революции чувственных людей, наслаждавшихся всеми благами жизни, циничных ценителей женщин, драгоценностей и парижских туалетов, способных обсуждать не проблемы революции, а лишь собственные удовольствия.
Малапарте получил возможность познакомиться с советской политической элитой во время бала, данного английским послом сэром Эдмондом Овеем (Sir Edmond Ovey), – того самого, который послужил затем Булгакову для изображения “Великого Бала у Сатаны” в “Мастере и Маргарите”. На этом балу Маргарите была представлена яркая галерея преступных типов от Гая Кесаря Калигулы, Мессалины и Малюты Скуратова до “королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников и сводниц, тюремщиков и шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, растлителей”34. Это и был в описании Булгакова коллективный портрет советской элиты. Малапарте владели сходные ощущения, а его описание дает возможность конкретнее представить тех людей, которых имел в виду Булгаков. Бал, на который было приглашено все высшее общество – “la haute societe communiste de Moscou”, – как раз в канун начинавшихся репрессий. Стремясь понять состояние умов этого светского общества, Малапарте беседовал с женами советских сановников, оставив интересное свидетельство разговоров с мадам Луначарской, Егоровой, Бубновой и Буденной, их облика, парижских нарядов, драгоценностей и романов. Его поразило их пристрастие к западной, “буржуазной” культуре, презрительное отношение к пролетариату и вообще народу. Даже идеал писателя – герой Коминтерна и Китайской революции Карахан, фамилию которого он переводит буквально – “Черный принц”, – оказался далек от своего романтического образа, уделяя своему роману с балериной Семеновой и игре в теннис больше внимания, нежели революции в Азии. Эти люди были в лучшем случае преуспевающие буржуа, хозяева жизни, ловцы счастья, но не революционеры. Общей отличительной чертой этого общества являлось, по мнению Малапарте, странное сочетание вульгарности и снобизма: захватив роскошные кресла и будуары царской аристократии, эти люди не смогли, однако, воспринять ее культуру, заменив ее смесью революционной романтики и мелкобуржуазной морали.
Доминирующей чертой этой аристократии, однако, были страх смерти, фатализм перед неминуемой гибелью. Этот фатализм в его наиболее абсолютной форме, вытекающий из марксизма (с его верой в непреложные исторические законы), распространяется, по мнению итальянского писателя, на все общество и свидетельствует о его упадке. Во время бала было объявлено об аресте Каменева, и эта новость, как свидетельствует Малапарте, оставила всех равнодушными: “Все эти господа и дамы, сказал я, бросив взгляд вокруг, кончат в тюрьме”. Излагая свои беседы с представителями советской знати, Малапарте был поражен их уверенностью в неминуемой гибели и в то же время покорностью судьбе. Булгаков передает это словами Воланда, обращенными к голове Берлиоза: “Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. Мне приятно сообщить вам, в присутствии моих гостей, хотя они и служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и солидна, и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере”. В заключительной сцене Бала Воланд преподносит Маргарите чашу из черепа Берлиоза, наполненную кровью шпиона и доносчика – “почтеннейшего барона Майгеля, служащего комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы”35. В целом в описании как Булгакова, так и Малапарте речь идет не о личностях, а именно о социальном корпусе коммунистической аристократии, заменившей русскую аристократию Старого порядка: многими чертами она напоминала скорее революционную знать, вышедшую из Французской революции времен Директории и окружавшую кресло Барраса.
Состав нового класса и его образ жизни определяются, по Малапарте, обстоятельствами возникновения. Тот факт, что он появился в результате переворота октября 1917 года, делает его гибридным: в отличие от гомогенной и унифицированной элиты, целенаправленно созданной в результате чисток последующего времени, правящий класс революционной эпохи неизбежно вобрал в себя многочисленные элементы старого режима – скорее авантюристов, чем марксистов. Это пестрое общество включало дипломатов, интеллектуалов, офицеров, быстро обратившихся к коммунизму, а также авантюристов, происходящих из отдаленных азиатских провинций Российской империи. В “полчищах гостей” того Бала Булгаков также отметил “и раскосые монгольские лица и лица белые и черные”. “Они, – говорит Малапарте, – показались мне авантюристами, происходившими из степей Азии или из прапорщиков царской армии, коррумпированными, жалкими, развращенными личными амбициями, или кислыми надменными интеллектуалами, борющимися за власть, надутыми претензиями и наполненными необузданными амбициями. Я приехал в Москву вовсе не для того, чтобы развлекаться. Однако чем я мог заниматься, кроме развлечений? Это общество развращенных и амбициозных выдвиженцев спешило насладиться своей властью”36.
Всякая революция, создавая новый класс, наделяет его и известной доминирующей функцией, которая, в свою очередь, определяет его место в обществе, методы управления им и тенденции развития37. Этот класс в России, подчеркивал Малапарте, является естественным врагом свободы: если он придет к власти в других странах Европы, то будет уничтожать не только противников коммунистической революции, но и всех свободных людей. Эта тема затем присутствует и в других сочинениях писателя. Он писал о появлении в послевоенной Европе особой “марксистской расы”, которая стала различима не только в Москве, но и Париже, Риме, Берлине38. Ее особенность определялась как упрощенный и агрессивный взгляд на мировые проблемы, но прежде всего – отрицание духовной свободы и унификация сознания. Этот вывод перекликается с тем, к которому пришли в то же время Дж.Оруэлл и А.Кестлер39.
Конфликтный характер отношений старой революционной гвардии и Сталина интерпретируется Малапарте по аналогии с судьбами Директории. Сталин в его трактовке не принадлежит к коммунистической аристократии, но является Бонапартом после 18 брюмера, когда он стал диктатором. Коммунистическая знать находится в оппозиции к нему, подобно тому, как класс выдвиженцев Директории находился в оппозиции к Бонапарту. Кроме того, коммунистическая знать была создана Троцким, и здесь коренится ненависть к ней Сталина. Историческая вина Троцкого, по мнению Малапарте, состоит в том, что во главе государства он поставил не авангард пролетариата (интеллигенцию), а новый слой его “революционных эксплуататоров”. Трон Сталина оказался окружен этой новой “марксистской знатью”, причудливо сочетавшей коммунистических бояр, выдвиженцев революции, танцовщиц, актрис, пролетарских щеголей, занявших место старой царской аристократии, – всех тех, кому “скоро было суждено предстать на страшных и таинственных процессах и навсегда исчезнуть в недрах Лубянки под пулями расстрельных взводов”. Эпохе Термидора, согласно Малапарте, вполне соответствуют советские вожди – эти “мертвецы, будто взятые с полотен Босха”, за которыми следует тень Троцкого. Последний, как известно, в “Преданной революции” и других сочинениях этого времени интерпретировал кризис русской революции именно как ее “термидорианское перерождение”, а опасность нового переворота – как становление бонапартизма.
Впоследствии Троцкий в работах о сталинизме еще ближе подошел к данной концепции: он признал сходство тактики переворота большевизма и фашизма, с одной стороны, и возможность сопоставления сталинского режима с другими авторитарными режимами Европы и развивающихся стран. Специалист по государственным переворотам новейшего времени, Троцкий указывал на существенные общие черты установления большевистской модели диктатуры и последующих фашистских переворотов. Фашистские режимы, по его мнению, дали мало нового с точки зрения техники захвата власти и ее удержания, копируя большевистский образец. “У Гитлера, как и у Муссолини, – писал он, – все заимствовано и подражательно. Муссолини совершал плагиат у большевиков. Гитлер подражал большевикам и Муссолини”40. Сопоставление большевистского и фашистского режимов, однако, еще не раскрывало специфики сталинизма, который (при всем сходстве с ними) мог рассматриваться как антитеза обоим, по крайней мере на начальной их фазе. Главной особенностью сталинского режима явилось то, что он (в отличие от большевизма и фашизма) опирался не столько на революционное массовое движение, сколько на бюрократический аппарат и силовые рычаги государственной власти – чиновничество, армию, службу безопасности. Это давало возможность более эффективно использовать власть для социальных преобразований, модернизации, которая приобретала черты догоняющего развития. Эти особенности уловил и Троцкий в своих параллелях: “Пытаясь найти в истории параллель Сталину, – писал он, – мы должны отвергнуть не только Кромвеля, Робеспьера, Наполеона, но даже Муссолини и Гитлера. Мы подходим ближе к пониманию Сталина, когда думаем в категориях Мустафы-Кемаль паши или, возможно, Порфирия Диаса”. Определяя сталинский режим с точки зрения его легитимирующей основы и руководящих принципов, он склонялся к обобщающей формуле цезаризма. “Власть Сталина, – констатировал он, – представляет собой современную форму цезаризма. Она является почти незамаскированной монархией, только без короны и пока без наследственности”. Подобно римским преторианцам, стоящим над народом и государством, бюрократия, поставив себя над советами, нуждалась в новом императоре – диктаторе или высшем судье41. Теория термидорианского перерождения революционной власти нашла завершение в концепции государственного переворота, приведшего к установлению сталинского цезаризма.
Несмотря на ошибочность этого вывода (не учитывавшего специфики тоталитарных режимов), он подчеркивал, прежде всего, сходство социально-психологической атмосферы общества, впавшего в апатию после социальных потрясений революции и готового пожертвовать свободой ради политической стабильности. Этот фаталистический взгляд на неизбежность установления диктатуры во многом сопутствует в истории политическим переворотам, замыкающим цикл революционных преобразований. В этом смысле авторитаризм становится высшей стадией революции, символизируя в то же время отказ от декларированных ею принципов.
ФОРМУЛА МАЛАПАРТЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ
Анализ теории Малапарте в контексте дискуссий и государственной практики его эпохи позволяет оценить его как одного из ярких политических мыслителей ХХ века. Его труд о технике государственных переворотов впервые дал их системный и сравнительно-исторический анализ. Результатом стал вывод о качественном отличии этих переворотов от предшествующей традиции. Принципиальная новизна этих переворотов состоит в том, что они происходят в условиях массового общества, то есть в ситуации, где массы могут оказывать непосредственное влияние на политический процесс. В отличие от своих исторических предшественников, например, эпохи Древнего Рима, итальянских княжеств Ренессанса, дворцовых переворотов в абсолютистских монархиях или военных пронунциаменто латинской политической традиции нового времени, современные организаторы захвата государства вынуждены исходить из фундаментального факта – появления массового общества и демократии как его политического выражения. Политический процесс в условиях демократии принципиально отличается от того, который имел в виду Макиавелли: принятие решений о судьбах государства и механизм власти уже не сводятся к расстановке сил в узкой политической элите, представленной военачальниками, придворной аристократией или принцами крови. В новое и новейшее время механизм принятия политических решений не может не учитывать массовые настроения, их выражение в деятельности парламентов, политических партий и бюрократических институтов. Сложная политическая машина современного государства, таким образом, не может быть взята под контроль с помощью элементарной военной операции. Необходима поэтому “прививка революционного насилия к конституционной легальности”.
Проделанный Малапарте анализ государственных переворотов его времени позволил констатировать, что это условие является решающим безотносительно к идеологической направленности самих переворотов. Отсюда вытекает значение тактики переворотов: как осуществить их таким образом, чтобы не подорвать изначально легитимности будущих властителей? Речь идет о возникновении особой тактики переворотов новейшего времени, когда основной удар наносится не по формальным конституционным институтам государства, а прежде всего по стратегически важным центрам жизнеобеспечения общества в целом. В свою очередь, это позволяет осуществить радикальные изменения конституции и политического строя при сохранении старых правовых форм или постепенном создании новой параллельной конституции. В обоих случаях этим достигается цель легитимации новой власти. Она выступает не узурпатором, но защитником “истинной” демократии против ее врагов.
Сложность технической организации современного государства оборачивалась при таком подходе его основной слабостью, поскольку овладение ключевыми рычагами управления открывает возможности манипулирования всей системой экономического и административного управления. Установление контроля над ними (как было продемонстрировано в России и Италии) позволяет поставить как общество, так и существующую правящую элиту перед свершившимся фактом перехода реальной власти в руки новой политической организации. При таком подходе граница между революцией и переворотом если и не устранялась совсем, то становилась совершенно условной. Более того, появлялась возможность искусственного провоцирования революционного кризиса с последующим разрешением его путем государственного переворота42.
Таким образом, использовав метод Макиавелли, Малапарте пришел к новым выводам о переворотах в межвоенной Европе. Это сделало его книгу не только научным произведением, но и активным стимулом для формирования концепции будущих переворотов или контрпереворотов. Троцкий не ошибся, иронически отметив возможность ее использования для обучения государственных людей отражать перевороты. Трудно сказать, до какой степени Муссолини, Гитлер или Сталин извлекли политические уроки из труда итальянского писателя, однако логика политического процесса заставляла их действовать согласно его предписаниям, а некоторым его пророчествам суждено было сбыться практически буквально. В этом основная причина того, что книга Малапарте, несмотря на свою одиозность, уступающую лишь “Князю” Макиавелли, вошла в число классических произведений современной политологии и создала основу изучения современных переворотов.
Правомерен, однако, вопрос о том, могут ли выводы Малапарте быть использованы против угрозы подобных переворотов, то есть с прямо противоположной целью? Или, напротив, для осуществления переворотов, направленных против антидемократических переворотов? Основное возражение против этого тезиса имеет этический характер: невозможность для демократии использовать оружие ее противников. Но, как показывает история, именно этот довод не позволял парламентским режимам разных стран действенно противостоять их противникам. Он был отброшен в новейшее время. Во всяком случае, политика таких деятелей, как Черчилль, Де Голль или Тэтчер, не исключала такой интерпретации формулы Малапарте в период холодной войны. Сам он именно в этом усматривал значение своего труда.
Как всякое научное открытие, техника переворотов является сама по себе этически нейтральным понятием. Подобно всякой технике, она аккумулирует определенный опыт и знания, представляя их в виде известного алгоритма действий. Эта техника, или технология, как сказали бы сейчас, приобретает выраженное аксиологическое содержание лишь в ходе своего социального применения подобно известному примеру о “ноже хирурга”, который может оказаться орудием как врачевания, так и убийства. Техника Малапарте действительно представляет собой грозное оружие, способное в критические моменты истории повернуть ее вектор в противоположные направления. Она успешно служит тем, кто знает о ее существовании и успевает раньше других воспользоваться ею. Этот “технологический” подход к политике заставляет отказаться от наивного представления о фатальном действии объективных законов истории, подчеркивая такие факторы, как воля, цель и искусство ее достижения.
Малапарте не только обобщил значительный эмпирический материал о государственных переворотах своего времени. Он создал их новую теорию, сохраняющую свое значение вплоть до современности. С усложнением машины современных государств, развитием новых коммуникаций и технических средств насилия те параметры, которые он выделил в качестве типичных для переворотов ХХ века, действуют значительно интенсивнее. В современном мире радикальные социальные и политические изменения режимов, которые мы обычно связываем с понятиями революции и переворота, способны происходить еще более незаметно. Идеальным с точки зрения техники оказывается (в условиях информационного общества) такой переворот, который вообще никто не заметил.
Данный анализ позволяет ответить на главный вопрос – как научить демократию защищаться. Современные либеральные реформаторы должны иметь в виду возможность контрреформ, понимать логику тех, кто стремится к ним, знать их технику и противопоставить им свою технологию. Недостаточно принять демократические ценности и создать политические институты демократии, важно иметь в виду общий социальный и политический контекст их функционирования. Выявляя те социальные параметры, по которым возможны сбои демократических реформ, очень важно своевременно противопоставлять им разработанную технологию разрешения конфликтов. Это позволит своевременно лечить социальные болезни, не запуская их, парализовать негативные политические перевороты, противопоставляя им разработанную стратегию и тактику творческого демократического преобразования общества.
Примечания
1 Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.: РОССПЭН, 1998.
2 Медушевский А.Н. Конституционные кризисы в обществах переходного типа // Вопросы философии. 1999. № 12.
3 Аристотель. Политика. Афинская полития. М.: Мысль, 1997.
4 Luttwak E. Coup d’Etat: A Practical Handbook. N.Y.: A.Knopf, 1969.
5 Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. М.: Мысль, 1996.
6 Naude G. Considerations politiques sur les Coups d’Etat. Paris: Editions de Paris, 1988.
7 Blanqui L. A. Ecrits sur la Revolution // Oevres Completes. Paris: Galilee, 1977. T. 1.
8 Malaparte C. Technique du Coup d’Etat. Paris, Bernard Grasset, 1966 (1992), XXXII, 230 p.
9 Большой энциклопедический словарь. М., 1991. Т. 1. С. 753.
10 Биографическая справка и введение // Malaparte C. Technique du Coup d’Etat. Paris: Bernard Grasset, 1966 (1992). P. I–XXXII.
11 Malaparte C. Le Bonhomme Lenine. Paris, 1931.
12 Archives de Prefecture de Police (Cabinet du Prefet). M 6 ( Curzio Malaparte). Досье на Малапарте 1931 г.
13 Archives de Prefecture de Police (Далее – APP). M 6. Досье на Малапарте 1948 г.
14 Malaparte C. Kaputt. Paris: Denoel, 1946.
15 APP. M 6. Досье на Малапарте 1957 г.
16 Malaparte C. Technique du Coup d’Etat. P. XXIII.
17 Machiavelli Tutte le opere. Milano, 1993; См. также: Грациози А. Великие заговоры. М.: Феникс, 1998.
18 Острогорский М.Я. Демократия и политические партии. М.: РОССПЭН, 1998.
19 Malaparte C. Technique du Coup d’Etat. P. 44.
20 Op. cit. P. 30
21 Троцкий Л.Д. История русской революции. М.: Республика, 1997. Т. 2 (2). C. 264.
22 Там же. C.153–154..
23 Kelsen H. General Theory of Law and State. London: Russel and Russel, 1945. P. 118.
24 Carlton E. The State Against the State. The Theory and Practice of the Coup d’Etat. Oxford, 1997.
25 О проблеме кризиса парламентаризма в Европе 30-х гг.: Mirkine-Guetzevitch B. La theorie generale de l’Etat sovietique. Paris, 1928; Joseph-Barthelemy. La Crise de la democratie contemporaine. Paris: Sirey, 1931; Lacombe R.E. La Crise de la Democratie. Paris, PUF, 1948.
26 Malaparte C. Op. cit. P. 199.
27 Balabanoff Angelica. Ma vie de Rebelle (Les memoires d’une grande militante du mouvement ouvrier. De son adhesion a la II Internationale a son exclusion du Parti communiste sovietique en 1924). Paris: Balland, 1981. 307 p.
28 The Ciano Diaries 1939–1943. The Complete, Unabridged Diaries of Count Galeazzo Ciano Italian Minister for Foreign Affairs, 1936–1943. Ed. By H. Gibson. Introduction by S. Wells. N.Y.: Doubleday and Company, Inc., 1946. P. 483.
29 Хибберт К. Бенито Муссолини. М.: РОССПЭН, 1996.
30 Laqueur W. Fascism: Past, Present, Future. N.Y., Oxford: Univ. Press, 1996.
31 Тоталитаризм в Европе ХХ века. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М.: Наука, 1996.
32 Malaparte C. Le bal au Kremlin. Paris: Denoel, 1985. 143 p.
33 Беседовский Г. На путях к Термидору. М.: Современник, 1997.
34 Булгаков М. Мастер и Маргарита. М., 1978. С. 685.
35 Там же. С. 689–690.
36 Malaparte C. Le bal au Kremlin. Paris, 1985. P. 39–40.
37 Malaparte C. I Custodi del Disordine. Roma: Aria d’Italia, 1957. P. 41.
38 Malaparte C. Kaputt. Paris: Denoel, 1946; лТ ЊМ. Il y a quelque chose de pourri. Paris: Denoel, 1959. P. 151.
39 Оруэлл Дж. Рецензия на “Майн кампф” Адольфа Гитлера // Скотный двор. М.: Известия, 1989; Кестлер А. Слепящая тьма. М., 1995.
40 Троцкий Л. Сталин. М.: Терра, 1990.
41 Троцкий Л. Преданная революция. М., 1991. С. 226–231.
42 Медушевский А.Н. Политическая мысль и дискуссии 20-х годов ХХ в. // Политическая наука. 2001. № 1. С. 107–181.