Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 3, 2001
Путешествие в интерактивность
С тех пор как изобрели велосипед, конструируется все, что давно сидело в голове. Но парадоксальным образом чем больше средств общения, тем меньше общения, чем больше лекарств, тем больше болезней, чем больше электроприборов, тем больше веерных отключений, чем лучше условия для продолжения рода, тем ниже рождаемость. Правда, для homo цивилизованного моральная (виртуальная) ценность выше практической: важно знать, что космический корабль существует, а не самому на нем летать. Некогда и вовсе достаточно было насытить воображение, и тут как нельзя кстати предлагали свои услуги Художник и Мыслитель. Они придумывали обывателю жизненную начинку, тренировали его мозги и воспитывали чувства. Сегодня же основная функция литературы – развлекать, живописи – исполнять роль одного из потребительских товаров (украсить стенку) или брэндовой ценности, в одном ряду с Диором, мерседесом или клубной собачьей породой.
Земля изучена до квадратного сантиметра, так что Колумбам пришлось перейти в разряд спортсменов: ставить рекорды на скорость, личную выносливость или экзотические способы прогулок по миру — Америку все равно открыть уже не удастся. История тоже по возможности прописана, осталось сочинять литературно-художественные версии, fiction под документ, чем не преминул воспользоваться, например, академик Фоменко, автор альтернативной истории.
Авангард постцивилизации – высокие технологии. Но простой пользователь в этом новом витке земной жизни не участвует: кто не специалист – тот чайник, обреченный пускать слюни пара, под стать бывшей неграмотной массе рабов и крестьян. Грамоте теперь обучились все, премудрости – многие, а все зря – опять наше будущее и настоящее творят избранные, и что творят – непонятно.
Понятие “взаимодействие”, которое до недавнего времени вполне описывало форму существования сапиенсов, вдруг оказалось тесно, пришлось перебираться в “интерактивность”. Пока цивилизация крепла (мы живем уже после “конца истории”, по знаменитому определению Фрэнсиса Фокуямы), взаимодействие происходило само собой, высекая искры: спектакль-книга-читатель-зритель-собеседник – казалось, что окончательное насыщение никогда не наступит. Божественные и небожественные откровения циркулировали в культурном пространстве, не натыкаясь на преграды, колесики терлись и подзаводили друг друга, как в часовом механизме. Механизм проржавел, часы отстали, сапиенс пал жертвой рекламы и слег с недостаточностью (по типу сердечной) восприятия. Его подключили к интерактивному источнику питания, и он стал электоратом, подельником, соавтором (первым делом пририсовал усы Моне Лизе). Что ищет он, сидя у телевизора и щелкая пультом? Вызывать и отменять программы вышло увлекательнее, чем их смотреть.
Одно из последних изобретений – интерактивный унитаз, созданный англичанами. Комично это только на первый взгляд: унитаз анализирует кал и мочу и, если что не так, связывается через Интернет с семейным доктором, передавая ему результаты полученных анализов. Унитаз определяет, правильно ли питается хозяин, и, если в его рационе не хватает каких-то веществ, отправляет заявку в супермаркет, откуда автоматически доставят необходимую для здоровья пищу.
Мытарства “практически здорового” испытывает на себе каждый: ходить по врачам да сдавать анализы ради стройности, моложавости, долголетия, здоровья, поскольку болезни, как выяснилось, надо не лечить, а предотвращать, для чего следует постоянно исследовать организм, как раньше исследовали душу или пытались селекционировать наиболее удобоваримый социум. Так что интерактивный унитаз – не блажь, а ответ на общественный запрос.
Усложнились и другие, прежде элементарные вещи. Купить конверт, написать письмо (и как это раньше по 20 страниц письма писали?), заклеить и отнести на почту. Немыслимо долгая и сложная операция. Скажу по себе: с некоторых пор я отвечаю только на электронные письма, бумажные лежат у меня на столе неотвеченными, стыдя меня время от времени. Да и что писать? Переписка стала краткой и “чисто конкретной”. Задушевные беседы тоже вымирают: алгоритмы функционирования сапиенсов выявились, и то, что прежде казалось непостижимым, чудесным, трагическим или необычайным, теперь вписывается в схемку, как те самые анализы. Надежда наткнуться в другом на что-то уникальное, из ряда вон выходящее, не описанное гуманитарными науками, угасла. Несколько лет назад продвинутый сочинитель Виктор Пелевин говорил мне, что не видит для себя смысла в общении с кем бы то ни было, кроме своих издателей, а для кайфа или интеллектуальной подпитки предпочитает отнюдь не человеческий фактор.
В России позже, чем на Западе, понятия стандарта и нормы поменяли знак с отрицательного на положительный. Нормальный человек со стандартными запросами в своей социальной категории или нише – это то, к чему следует стремиться. “Ненормальный”, “странный”, “сумасшедший”, как говорили о ком-нибудь раньше с восхищением, ныне – кандидат для выбраковки из своей группы. В социуме не осталось тайн. Можно купить гражданство любой страны, кресло губернатора, можно назваться художником, найдя чем шокировать тертое общественное мнение. Но путешествие в социальный контекст, как и всякое путешествие, остается занимательным. Я вот ежедневно прогуливаюсь по www – пребываю в жизненно важном для сапиенса взаимодейственном состоянии. Все, что не путешествие, – статика, внимание оракулу, а для вменяемого (“нормального”) светского современника все оракулы сомнительны. Путешествие – мероприятие заведомо интерактивное.
Путешествие в историю
Если в реестре комплексов, они же неврозы, существует “комплекс Колумба”, то я им страдаю. Мне все время хочется открывать что-то доселе неведомое. Не человечеству неведомое, а мне. При чистосердечном признании выходит, что в последнее десятилетие наиболее питательны для меня путешествия в первом своем значении – поездки в места, которые я еще не обследовала. А я именно обследую, вне зависимости от того, отдых это или деловой визит. Пробую на зубок – всюду отыскивая локальные блюда и напитки, рассматриваю архитектурные сооружения, узнаю, сколько веков этому поселению и какой зримый след оставили разные эпохи. Ищу, где творилась История – те ее сгустки, на которые проецируется животрепещущее (или трепыхающееся) во мне любопытство.
Последнее мое открытие – Португалия. Однажды я уже была в Лиссабоне и окрестностях и тогда открыла португальского поэта Фернандо Пессоа. Я и прежде читала его стихи, знала кое-что о его экстравагантной личности, но интерактивность не включалась, пока я не побывала в доме и на могиле Пессоа (1888–1935). Побывать – совсем не то, что прочитать об этом: происходит что-то вроде виртуальной археологической раскопки, когда сам копаешь, натыкаешься, вытаскиваешь, держишь в руках, а не просто получаешь информацию о факте.
Пессоа (фамилия его означает – некто, une personne по-французски, или никто, personne) был поэтом и астрологом. Астрологические его увлечения происходили интимно, “астропрогнозов” обществу он не предлагал. Тем более что на дворе стоял диктаторский режим. При жизни Пессоа опубликовал лишь небольшую часть своих стихов, жил замкнуто, мелкими заработками, к славе не стремился, и она к нему тоже. В литературных кругах Пессоа знали, считали поэтом неплохим, но не более того, он раздражал своей чудаковатостью, выражавшейся и в поведении, и в том, что свои очень разные по стилю стихи подписывал разными именами. Основная часть написана от имени трех персонажей, имена которых даже высечены на его могиле. Но это не был чистый литературный прием гетеронимов (мало ценимый в “пафосное” время, в которое он жил), Пессоа еще и “кривлялся”, будто он и в самом деле – сегодня Альберто Каейро, а завтра Альваро де Кампос, каждый со своей отдельной биографией, характером, возрастом.
Все открылось только спустя годы после смерти Пессоа, бесславно похороненного сестрой на кладбище для простых людей. Оказалось, что у Пессоа было размножение личности, в смысле не раздвоение, а гораздо больше: в нем жили 53 личности, одна из них – даже женского полу, правда, инвалид. Чаще всего он просыпался одним из тех трех, от имени которых писал стихи. Жившие в нем персонажи были очень разными, происходили из разных семей и не совпадали в своих жизненных устремлениях. К счастью, некоторые из них имели деловую хватку, что позволяло Пессоа зарабатывать коммерческими поручениями в разных фирмах.
Обнародовать дневники Пессоа стало возможным лишь после падения фашистского режима. Оказалось, что Пессоа предсказал дальнейшую судьбу Португалии с точными датами. В том числе и дату свержения фашистской диктатуры – 25 апреля 1974 года. И то, что в 2000 году Португалия вернет Китаю остров Макао (я узнала об этом во время своего визита в Лиссабон в 1998 году). Не знаю, насколько астрологии обязан Пессоа своими предсказаниями, но все равно эта темная область остается в общественном сознании “мракобесием”, так что внезапная перемена отношения к посмертному статусу Пессоа официально, в энциклопедическом варианте, предстает как запоздалое признание его великим поэтом. Хотя о его личности и профетическом даре написана не одна монография. Сотрудники дома-музея Пессоа, ставшего и литературным центром Лиссабона, рассказывали мне, будто бы, когда могилу поэта открыли для перенесения праха в Пантеон (где покоится лишь несколько великих людей Португалии), тело Пессоа выглядело так, будто он умер только что.
Феномен Пессоа меня завораживает: человек в своем единственном теле легко путешествует по “человеческому материалу”, возможно, это и путешествие во времени. Но главное, что я ощущаю в себе и в других эту латентную возможность и даже потребность перетекать из одного существа в другое, вживаясь в разные эпохи, географические точки. Это и есть путешествие в своем не первом, но основополагающем и, возможно, еще не свершившемся воочию значении. И я пока не позволяю себе развивать ощущения (публично или, что для меня то же самое, словесно оформленно), типа того, что я была свидетелем или участником давних событий. Далеко не всегда чувства эти пробиваются сквозь мой бронированный разум, который не хочет уходить из социума, навлекая на себя подозрения в безумии. Собственно, я впервые признаюсь в этом письменно. Возможно, потому что ощущаю некий сдвиг в натуре сапиенса в сторону свободного Путешествия. Виртуального, как можно сегодня “нормально” выразиться, – в смысле без всякой там телепортации и прочих мечтательных выражений. Само расширение значения слова “виртуальность” показательно: это и означает, что в “нормальном” (без йоги и чудес) функционировании человеческие рамки раздвигаются. Поскольку виртуальный не значит “нереальный”.
Португалия – притягательное для меня место: море, песок, белые домики с красными черепичными крышами, пальмы, климат – все это я воспринимаю как наиболее комфортную и как бы знакомую (эффект “deja vu”: двадцать лет назад, когда я и Москвы еще не покидала, эти пейзажи жили в моих видениях) среду. В этом же роде юг Испании, север Африки – я была и в этих местах, и тоже им откликнулась, но в Португалии есть свои нюансы. Нюансы, сделавшие возможным появление именно там уникума Пессоа, чуда в Фатиме, признанного католической церковью (это когда маленьким девочкам явилась Божья Матерь и сообщила о некоторых грядущих событиях, которые и произошли. Последний фрагмент был рассекречен церковью лишь в прошлом году, а чудо произошло чуть меньше века назад). Но меня очень волнует тот момент в португальской истории, когда эта первая в мире держава стала сдавать позиции.
В XV веке главным в цивилизационном процессе (как ныне – высокие технологии) было мореплавание. Это время назвали “эпохой великих географических открытий”. Начиная с Генриха Мореплавателя, все открыватели земель были португальцами. А кто нашел новую землю – тот ею и владеет. Так что Португалия владела почти всем миром: Африка, Индия, вот и до Китая уже добрались, присвоив пока только остров Макао. В свою вторую, недавнюю поездку я была на юге Португалии и знаменитую некогда на весь мир школу мореплавания, а ныне музей тоже посетила. Школа находится недалеко от мыса Святого Винсента, самой юго-западной точки Европы, считавшейся до одного судьбоносного момента оконечностью мира. И вправду, попадая туда, чувствуешь всеми фибрами край земли.
Суша сужается со всех сторон, оканчиваясь мысом, возвышающимся над отвесными скалами высотой с небоскреб, и бесконечный океан плещется об эти скалы, как оскаленный зверь из чужого, не нашего уже мира. Около мыса с лотков продают шерстяные свитера и теплые одеяла. Португальская жара не предполагает одежды теплее майки, но здесь ветер, сбивающий с ног, пронизывает до костей, и туристы вынуждены покупать местный самострок и самовяз.
Я стою на кончике мыса и понимаю, что произошло с Португалией. А произошло следующее: генуэзец Христофор Колумб пришел к великому португальскому двору и предложил, что он поплывет туда, в этот бескрайний ревущий океан, и откроет за ним новую землю. Во-первых – наглость со стороны паршивого генуэзца, во-вторых – безумие: всякому, кто стоит на мысе святого Винсента, ясно, что пенящаяся стихия внизу бесконечна и никакой земли там, впереди, куда указывал Колумб, быть не может.
И вот какое открытие меня пронзило: Португалия из высокомерия и самомнения, пусть и оправданного, совершила роковую ошибку. Колумб утерся и пошел к испанскому двору, где весьма не сразу, но все же согласились снарядить ему экспедицию. Открытую им землю назвали, впрочем, не его именем, а именем знаменитого португальского мореплавателя Америго Веспуччи. Но это была, пожалуй, последняя дань империи, которая с тех пор стала неуклонно клониться к закату, уступив свое место Испании. В 1755 году дело наказания Португалии за гордыню было закрыто: лиссабонское землетрясение чудовищной силы разрушило почти всю страну. Португалии пришлось претерпеть еще много злоключений, прежде чем она выровнялась, став к концу ХХ века маленькой, но “нормальной”, хотя и самой бедной, западноевропейской страной. Сейчас Европейское сообщество решило подтянуть Португалию до общего уровня и вкладывает в это огромные деньги. Но и сегодня то, что осталось от былого величия, вызывает у меня приступ детских еще фантазий о том, как выглядит красота. Замок Синтра – тот самый замок из сказок, где круглые, прямоугольные и конические формы окрашены во все цвета радуги, и стоит этот замок на высокой горе, и выходит на тенистую террасу принцесса и смотрит вниз – на дольний мир, которым управляет ее отец. А там – улочки, мощенные большими плоскими белыми камнями, двум машинам сегодня по ним уже не разъехаться, страна гористая, так что улочки идут то вверх, то вниз, и все сходятся к океану. Не страшному, как у оконечности мира, а спокойному и ласковому, кормящему рыбой и марисками (морепродуктами по-португальски, что перекликается с актуальным некогда для тех краев понятием маурисков – принявших христианство арабов). Все дома – белые, крыши – морковно-красные, и на каждом доме или картинка, сложенная из изразцов, или просто название дома. Португальская керамика – отдельное удовольствие. Если бы это было возможно, я привезла бы оттуда все, что и по сей день производят португальские фабрики, чтобы каждый день любоваться вкусной посудой, которую не назовешь ни фольклорной, ни городской, ни королевской. Африканско-европейский стык породил совершенно особую эстетику. В Испании христианская пастель все же победила и сословные вкусы разделились, а в Португалии – нет. Наверное, так и застыли на точке падения сверхдержавы, которой пришлось пойти в услужение к Испании из-за простого генуэзца, оказавшегося великим Колумбом. Испании, впрочем, тоже досталось от генуэзца за нанесенную обиду: он завещал не хоронить его в испанской земле. Но страна-победитель проявила изобретательность, поставив гроб с его телом в Кафедральном соборе в Севилье на четыре опоры. И завещание выполнено – тело не в земле испанской, а над ней, и интерес соблюден: Колумба навсегда прописали в Испании.
Могила – одно из самых веских свидетельств истории. Мне довелось воочию увидеть “размножение” могил, вроде размножения личности у Пессоа.
Путешествие в фальшивый мир
Я отправилась на остров Патмос специально для того, чтобы посетить монастырь Иоанна Богослова и, возможно, приблизиться к смыслу или хотя бы ауре “Откровения”. Гроб с мощами святого стоял в его церковке, обители, которую он вряд ли редко покидал, поскольку находится она на вершине горы, куда, если без машины, не один час пришлось бы добираться по крутым склонам. Во гробе сделано окошечко, специально для того, чтобы лицезреть святые мощи. Я лицезрела, осознала, насколько способствует получению откровений уединение на острове на вершине безлюдной горы, где солнце жарит так, что обыденный разум легко уступает первенство глубинам и безднам. Но как же я была озадачена, когда в Турции, рядом со знаменитым некогда городом Эфесом, сохранившимся лучше других античных городов, я увидела полуразрушенную базилику св.Иоанна, где сохранились надписи на древнегреческом языке, и саму могилу Иоанна. По здешней версии, Иоанн привел сюда из Иерусалима Богородицу, Марию, уберегая от преследований (тут и домик ее рядом, признанный церковью святым местом), и оставался здесь до конца жизни. Трудно представить себе, чтобы после его смерти мать Иисуса отправилась обратно в Иерусалим, где я воочию видела гроб, в который было положено ее тело, в Храме Успения Божьей Матери. Я уже не говорю о двух Голгофах в Иерусалиме: одна – Храм Гроба Господня и другая, прозванная “истинной Голгофой”, – она признана лишь протестантской церковью. Так что для одних христиан Гроб Господень в одном месте, для других – в нескольких сотнях метров. Но не в тысячах километров хотя бы.
Фальшь в истории воспринимается больнее, чем в окружающей действительности. Поскольку это базовая ценность. Фальшивка ли Кумранские рукописи (где описана история Иисуса, отличная от канонической)? Не напрасно ли еврейский и арабский народы ненавидят и убивают друг друга из-за того, что на одном и том же месте стоял Иерусалимский храм (от которого осталась лишь Стена Плача) и пророк Магомет вознесся на небо (в честь чего построена мечеть Аль-Акса)? Для христиан Апокалипсис, предполагаемый конец света, – глобальная катастрофа, для религиозных евреев – тот самый день, когда они снимут свои черные одежды (траур по разрушенному Храму) и встретят Мессию, который появится через Золотые Ворота на Храмовой горе, предусмотрительно заложенные кирпичами: арабы хоть и не верят в пришествие Мессии, но на всякий случай огородились, как будто Высшей Силе можно преградить путь кирпичами.
Мы настолько привыкли жить в фальшивом мире, что не замечаем, что и в режиме реального времени не знаем о своем бытии практически ничего. Мы оперируем лишь версиями того, кто и ради чего совершает теракты, ведет войны, мы не знаем, когда и где появляется “маленький человек” Колумб, отчего рушатся одни державы и поднимаются другие. Фальшь размывает и все ценности текущей обыденной жизни. Мы покупаем Версаче и Валентино за бешеные деньги, а турецкие, например, текстильные фабрики подделывают всю эту драгоценную haute couture и продают за копейки. Мы не можем быть уверены, что этикетка на водке или вине соответствует действительности, что продаваемый как экологически чистый продукт не есть та самая запрещенная говядина с губчатым энцефалитом. Мы выбираем депутатов и президентов, догадываясь, что результат сфальсифицирован или сманипулирован, на улице, в кафе и магазинах слушаем певцов, которые оплатили раскрутку, а меньше полувека назад мы еще совершали творческий акт выбора – при помощи допотопных магнитофонов. Какие-то, в широком смысле слова, программисты и хакеры вершат судьбы мира, а мы – чернь, скромные чайники, удовольствуемся своими фальшивыми, внедренными в нас представлениями. Еще недавно правомерен был вопрос: если у Пессоа 53 личности, какая же из них настоящая, и проще: если человек двуличен, какое лицо подлинное, – то сегодня формулировать следовало бы иначе: что остается в личности подлинного при вычитании поддельного?
Путешествие в социум
Если составить рейтинг жизненной фальши по странам, то тут есть показатель: чем выше уровень воровства и коррупции, тем выше степень фальши, потому что моральные ценности – куплены, а материальные – украдены. Впрочем, это лишь на первый взгляд. Присмотревшись, можно увидеть, что речь идет о методах фальсификации, а не о сути. PR, легший в основу функционирования сегодняшнего социума, – это Хлестаков, исполняющий обязанности протагониста. Главную социальную роль исполняли и мудрые короли, и храбрые воины, и индивиды, бросавшие вызов лицемерному обществу, и просвещенные мужи. Но не было еще века, чтоб изощренность хвастовства и обмана воспринималась как высшая ценность. Можно сказать, что суть все в том же – влиянии, при помощи меча ли, мудрости или убедительности рекламы. Что влияние становится все более “интеллектуальным”, то есть пленяющим разум черни. Но мир при этом оказывается на той грани “неистинности”, когда верить нельзя ни справке в энциклопедии, ни сообщениям на новостной ленте, ни книгам, считающимся священными. И тогда нормально, что бедная Югославия продает Милошевича за деньги (а не потому, что считает нужным судить) Гаагскому трибуналу, тайком, по-воровски, а в ответ денег не получает. Что французский премьер-министр Лионель Жоспен пытается посадить президента Ширака в тюрьму, обвиняя в коррупции и воровстве, и его пиар пересиливает обратный, когда Жоспена обвинили, с доказательствами в руках, что он до недавнего времени состоял в тайной троцкистской организации, имеющей целью свергнуть существующий порядок в пользу мировой революции. Что международные организации, включая Human Rights Wautch, защищают палестинских, чеченских и албанских боевиков, но осуждают баскских и ирландских. Такой у них пиар. А у кого-то другой. Вот и весь социум. Если посмотреть гипотетическим инопланетным взглядом – простой муравейник. Но какие в нем были исключения! “Многоклеточный” Пессоа, неизвестно куда именно ушедший из социума Иоанн, прародитель могущественной Америки – Колумб. И все это были путешествия, превосходившие воображение своих эпох. Было много и других великих путешествий, но сегодня, в мире снятых печатей – явленных алгоритмов, – остается вполне увлекательный простор для путешествий личных, внутренних, субъективных.
Татьяна Щербина