Предисловие публикатора
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 3, 2001
Эмиграция никогда не была легким делом. Особенно насильственная эмиграция, когда человека на чужбину выгоняют государственным решением. Именно это случилось с отечественными мыслителями, составившими честь и славу России, но изгнанными из страны в 1922 году по указу Ленина. За четыре года большевистской власти они не перековались, не приняли новой идеологии, более того, продолжали излагать свои собственные взгляды, что так не вязалось с новой системой ценностей, требовавшей взглядов общих и единых.
Поводом для иррациональной ярости вождя послужила книга о Шпенглере, написанная четырьмя русскими мыслителями. Шпенглера же принес российской философской публике выдающийся русский мыслитель Федор Августович Степун (1884–1965). Впрочем, предоставим слово документам. Сначала воспоминания самого Степуна: “Дошли до нас слухи, что в Германии появилась замечательная книга никому раньше не известного философа Освальда Шпенглера, предсказывающая близкую гибель европейской культуры. <…> Через некоторое время я неожиданно получил из Германии первый том «Заката Европы». Бердяев предложил мне прочесть о нем доклад на публичном заседании Религиозно-философской академии. <…> Прочитанный мной доклад собрал много публики и имел очень большой успех. <…> Книга Шпенглера <…> с такою силою завладела умами образованного московского общества, что было решено выпустить специальный сборник посвященных ей статей. В сборнике приняли участие: Бердяев, Франк, Букшпанн и я. По духу сборник получился на редкость цельный. Ценя большую эрудицию новоявленного немецкого философа, его художественно-проникновенное описание культурных эпох и его пророческую тревогу за Европу, мы все согласно отрицали его биологически-законоверческий подход к историософским вопросам и его вытекающую из этого подхода мысль, будто бы каждая культура, наподобие растительного организма, переживает свою весну, лето, осень и зиму. <…> За две недели разошлось десять тысяч экземпляров”1.
Сборник, культуртрегерский по своему пафосу, вызвал неожиданную для их авторов реакцию вождя большевиков:
“Н.П.Горбунову. С е к р е т н о. 5. III. 1922 г.
т. Горбунов. О прилагаемой книге я хотел поговорить с Уншлихтом. По-моему, это похоже на “литературное прикрытие белогвардейской организации”. Поговорите с Уншлихтом не по телефону, и пусть он мне напишет секретно (курсив мой. – В.К.), а книгу вернет. Ленин”2.
И 15 мая, т.е. спустя два месяца, в Уголовный кодекс по предложению Ленина вносится положение о “высылке за границу”. В результате секретных переговоров между вождем и “опричниками-чекистами” (Степун) был выработан план о высылке российских интеллектуалов на Запад3. Так антишпенглеровский сборник совершенно иррациональным образом “вывез” его авторов в Европу из “скифского пожарища”.
Эмиграция разделила жизнь и творчество Степуна практически на две равные половины (с 1884-го по 1922-й и с 1922-го по 1965-й). На жизнь российского мыслителя, который мог выезжать за рубеж, путешествовать по миру, но чувствовать, что у него есть свой дом. И на жизнь российского мыслителя, изгнанного из дома, уже чувствовавшего не любовь и тепло родного очага, а, говоря словами Данте, то,
“как горестен устам
Чужой ломоть, как трудно на чужбине
Сходить и восходить по ступеням”.
(“Рай”, XVII, 58–60)
Причем вторая половина его жизни была, по сути дела, посвящена осмысливанию того, что произошло и что он сам и его современники говорили и думали, в первую – доэмигрантскую – эпоху его жизни.
Вождь мирового пролетариата был уверен, что в буржуазной Европе изгнанникам придется плохо, особенно в Германии, куда и были отправлены высланные. Германия вышла с поражением из Первой мировой войны, экономические дела ее были весьма плохи, и немцам ли заботиться о русских скитальцах. К тому же с Германией большевиков связывали тайные контакты. Ленин только не учел, что изгнанники эти были особого свойства, это был цвет русской культуры, а за последнее столетие Европа прониклась (после Толстого, Достоевского, Соловьева, Чехова, русского театра, музыки и т.п.) по меньшей мере интересом к русским духовным свершениям. Да и выброшенные на европейский Запад русские попали не в чуждое пространство, а в то, где они не раз бывали и прежде, встретились с людьми, с которыми они общались, дружили, переписывались. Не говоря о Степуне с его германскими корнями и учением в Хайдельбергском университете, даже Бердяев, недолюбливавший Германию, вспоминал первые годы высылки с благодарностью по отношению к немцам: “По приезде в Берлин нас очень любезно встретили немецкие организации и помогли нам на первое время устроиться. <…> Я всегда любил Западную Европу, с самого детства часто ездил за границу… <…> Присутствие в группе высланных людей науки, профессоров дало возможность основать в Берлине Русский научный институт. <…> Немецкое правительство очень интересовалось этим начинанием и очень помогло его осуществлению. Вообще, нужно сказать, что немцы очень носились с высланными, устраивали в нашу честь собрания, обеды, на которых присутствовали министры”4. Все оказавшиеся на Западе свободно владели основными европейскими языками. И оказались в своей среде. Что касается Степуна, то высылка в Германию вернула его в дни юности, в дни обучения немецкой философии у первых философов Германии. Круг его знакомств был много шире, нежели у его сотоварищей по несчастью.
Почти сразу возникли русские издательства. В русском берлинском издательстве “Обелиск” в 1923 году вышли две книги Степуна – “Жизнь и творчество” и “Основные проблемы театра”. Но и немцы начали активно переводить и публиковать тексты русских изгнанников. Степун при этом мог писать по-немецки сам. Г.П.Федотов на первую историософскую книгу своего сотоварища по изданию “Нового Града”, вышедшую на немецком языке, откликнулся следующими словами: “Тем из наших читателей, кто знает лишь русского Степуна, скажем, что, по-видимому, немецкий язык дает полную меру всех возможностей его стиля. Этот пьянящий кубок, где философские абстракции играют и искрятся с легкостью, не отнимающей ничего у глубокой, порой трагической серьезности, только и возможен для языка Гете и Ницше. Степун владеет им, как артист и как мыслитель”5. И вскоре одна за другой появляются его немецкие книги. В Европу приехали русские европейцы, и это очень чувствовалось. Находясь на Западе, они чувствовали себя внутри родственного им культурного пространства. По словам его ученика, для Степуна Россия была Восточной Европой, а не Западной Азией или тем менее Евразией. Степун всегда отвергал представление Шпенглера о том, что русский дух в своих корнях абсолютно противоположен европейскому. Не принял он и идеологии евразийцев, несмотря на то, что некоторые их идеи произвели на него сильное впечатление. “По всему своему существу он был от головы до ног олицетворением того не очень распространенного человеческого типа, который называется русским европейцем – определение, в котором прилагательное столь же важно, как и существительное”6.
В России Степун выступал активным пропагандистом западноевропейской культуры, прежде всего немецкой философии. “Мы должны признать, – писал он в 1910 году, – что как бы значительны и интересны ни были отдельные русские явления в области научной философии, философия, бывшая раньше греческой, в настоящее время преимущественно немецкая”7. Тогда его называли “неозападником”. Еще перед Первой мировой войной он начал издавать “Логос” – знаменитый “международный ежегодник по философии культуры”, где вместе с русскими авторами печатались и крупнейшие мыслители Германии: Гуссерль, Риккерт, Зиммель. Важно понимать, что проповедь Степуном западноевропейской мысли диктовалась его любовью к России, желанием дать ей все лучшее в мировой культуре, петровской жаждой научить, чтобы потом русские могли творить сами.
И закономерно, что изгнанный в Германию мыслитель, в годы, когда на России и русской культуре ставили крест, начинает проповедь русской культуры, ее высших достижений, объясняя Западу специфику и особенности России. Он понимал, что как России нельзя без Запада, так и Западу нельзя без России, что только вместе они составляют то сложное и противоречивое целое, которое называется Европой. Степун и его друзья по эмиграции все свои силы направляли на то, чтобы фашизирующаяся Европа вернулась к своим базовым христианским ценностям, иными словами, говоря, быть может, немножко торжественно, но точно, желали спасти Европу. Не случайно одна из эмигрантских писательниц, знавшая Степуна, именно в этом регистре его и воспринимала: “Что заставляло меня верить, что Европа, вопреки всему, что случилось, зиждется на камне?” И ответ поразителен: “Там был Ф.А.Степун. Монолит, магнит, маяк. Атлас, державший на своих плечах две культуры – русскую и западноевропейскую, посредником между которыми он всю свою жизнь и был. Пока есть такой Атлас, Европа не сгинет, устоит”8. Особенно сложно стало положение Степуна, когда к власти пришли зеркальные двойники большевиков – нацисты, во главе с антиевропеистом Гитлером. Степун был по крови немец, а потому под нюрнбергские расовые законы не подпадал. Более того, он был профессором (в Дрездене), а к профессорам немцы – в отличие от российского рабоче-крестьянского люда – традиционно относятся с пиететом.
И все же надолго терпения нацистов не хватило. И в “Современных записках”, и в “Новом граде” он писал свои русские, злые и аналитические, статьи о гитлеровской Германии, но нечто подобное он говорил и в своих лекциях немецким студентам. Конечно же, он дождался доноса. Как и большевики, нацисты терпели его ровно четыре года своего режима, пока не увидели, что перековки в сознании профессора Степуна не происходит. В доносе 1937 года говорилось, что он должен бы был переменить свои взгляды “на основании параграфов 4-го или 6-го известного закона 1933 года о переориентации профессионального чиновничества. Эта переориентация не была им исполнена, хотя прежде всего должно было ожидать, что как профессор Степун определится по отношению к национал-социалистскому государству и построит правильно свою деятельность. Но Степун с тех пор не предпринял никакого серьезного усилия по позитивному отношению к национал-социализму. Степун многократно в своих лекциях отрицал взгляды национал-социализма прежде всего по отношению к целостности национал-социалистской идеи, как и к значению расового вопроса, точно так же и по отношению к еврейскому вопросу, в частности, важного для критики большевизма”9.
Более того, именно “русскость” Степуна ставилась ему отныне в вину: “Степун, несмотря на свое немецкое происхождение, не может рассматриваться как зарубежный немец (Auslandsdeutcher), его близость с русскостью (Russentum) много теснее, нежели с немецкостью (Deutschentum). Он сам определяет себя как немецкого русского, но во всяком случае нигде не исповедует своей немецкости. Его близость к русскости выясняется и из того, что он русифицировал свое исходно немецкое имя Фридрих Степпун (Steppuhn), получил русское гражданство и в исполнение соответствующих гражданских обязанностей сражался в русском войске против Германии, а также женился на русской. Также будучи немецким чиновником чувствовал он и далее свою связь с русскостью и в дрезденской русской эмигрантской колонии играл выдающуюся роль прежде всего как председатель общества Владимира Соловьева”10.
Степун был уволен с мизерным выходным пособием и крошечным пенсионом (профессоров нацисты старались по возможности не трогать), но он продолжал нарываться: печатался в русской эмигрантской прессе, читал доклады о русской философии и культуре, печатал по-немецки статьи о России в журнале “Hochland” и дружил с его издателем Карлом Мутом, одним из создателей знаменитой немецкой антифашистской организации “Белая роза”. Но Степун уцелел. Не случайно современники называли его любимцем Фортуны. С конца сороковых годов и до самой своей смерти он работает в Мюнхенском университете на кафедре русской духовности и культуры, специально для него созданной. Любой профессор мог рассчитывать, как вспоминают его коллеги, не более чем на 30 слушателей, Степун собирал аудиторию в 300 человек.
Приведу еще одну оценку его деятельности из посмертного некролога (кстати, замечу в скобках, что практически все немецкие газеты откликнулись на его смерть либо некрологами, либо большими статьями): “Кто был знаком со Степуном, понимал уже при первом с ним столкновении, что он не мог предаваться ни бесплодной страдальческой тоске изгнанника, ни горечи политической тщеты, ни отчаянию из-за неконтактности иноземцев. Поскольку, хотя он и любил Россию, у нас он был у себя дома. Не только потому, что отец его был немцем по происхождению, не только потому, что годы учения он провел в Хайдельберге под руководством Виндельбанда, – это очевидно. Волевым актом он из своей собственной ситуации как из некоей модели сделал историософские выводы и отправился на поиски Европы, в которой Восток и Запад находятся в одном ранге и, в сущности, должны быть представлены как однородные части Европы, где Россия была форпостом против Азии, а не азиатским клином, вбитым в Европу”11.
Вниманию читателю предлагаются два цикла писем Степуна – немецким и русским корреспондентам. Письма немецким друзьям, знакомым и издателям писались по-немецки и печатаются в переводе. Материалы русских писем предоставил и составил справку об их происхождении Габриэль Суперфин.
Публикуя два этих цикла, считаю необходимым заметить, что их заглавия (“Немецкие письма” и “Русские письма”) даны мною. Также необходимо сказать, что не все упоминающиеся в письмах имена оказались известны публикатору. В таких случаях они либо не комментируются, либо высказывается предположение о том, кого мог иметь в виду Степун. Разумеется, не комментируются имена, известные русскому читателю, вроде Томаса Манна, Хемингуэя или Пикассо. Оригиналы писем Степуна как к немецким адресатам, так и к сестре и Галине Кузнецовой – это машинопись с собственноручной правкой Ф.А.Степуна чернилами. Русские письма, скорее всего, писались под диктовку и не всегда тщательно прочитывались автором, отсюда некоторые погрешности слога. В этой публикации я исправляю все явные орфографические и синтаксические ошибки против современных правил грамматики (к примеру, ого вместо аго). Смысловые опечатки оговорены в примечаниях. Конъектуры публикатора даны в квадратных скобках [ ].
1 Степун Федор. Бывшее и несбывшееся. London, 1990. Т. II. С. 275–279.
2 Ленин В.И. ПСС. Т. 54. С. 198.
3 Подробнее о механизме и идейных обоснованиях этой акции см.: Коган Л.А. Выслать за границу безжалостно (Новое об изгнании духовной элиты) // Вопросы философии. 1993. № 9. С. 61–84.
4 Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1991. С. 246, 248. Курсив мой. – В.К.
5 Федотов Г.П. (рец.). Fedor Stepun. Das Anlitz Russlands und das Gesicht der Revolution. Berlin/Leipzig. Gotthelf-Verlag, 1934 // Новый град. Париж, 1934. № 9. С. 95. (Подпись – Г.Ф.)
6 Штаммлер Андрей В. Ф.А.Степун // Русская религиозно-философская мысль ХХ века. Сб. статей под ред. Н.П.Полторацкого. Питтсбург, 1975. С. 329.
7 Степун Ф.А. Сочинения. М.: РОССПЭН, 2000. С. 798.
8 Жиглевич Евгения. На путях эмигрантских. Безмолвные встречи со Степуном // Степун Федор. Встречи и размышления. Overseas Publications Interchange Ltd. London, 1992. С. 30–31.
9 Treiber Hubert — Fedor Steppuhn in Heidelberg (1903–1955). Ьber Freundschaft- und Spдtbьrgertreffen in einer deutschen Kleinstadt // Treiber Hubert & Sauerland Karol (Hrsg.). Heidelberg im Schnittpunkt intellektueller Kreise. Zur Topographie der “geistigen Geselligkeit” eines “Weltdorfes”: 1850–1950. Opladen, Wesdeutscher Verlag GmbH, 1995. S. 98.
10 Ibidem. S. 97–98.
11 Die Welt. 26.02. 1965 (Hamburg).