Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 2, 2001
1 Георг Румфиус, немецкий натуралист, ум. в 1702 г. на острове Амбон Индонезийского архипелага.ДРУГОЙ Он не мог бы проснуться от сирены в ушах. Его слух не цепляется за разрезы гроз. Камышей не касаясь, но скользя в камышах, пересохшие боги по связи незримой ведут его на допрос. Как монетка глотает на камне свои эллипсы, пока отзвенит, чертит оторопь своды в его животе чередой ледяных и горячих спиц. И еще он похож на разрубленный луч, принимающий вид параллельно дрейфующих стержней по сеткам таблиц. Он так опустошен, что не знает, ни что говорить, ни кому говорить. Есть ловушки на горных дорогах, когда подведут тормоза, в запредельных ракушках таких — тишины не избыть. Ответвление в глушь, где вибрируя зреет бальзам и очнуться нельзя. Он выходит на пастбище к вегетарьянцу Арийцу-быку. Вот погост, и река, и ряды укреплений, которым — капут. В перспективе косарь то-туда-то-сюда, словно капелька по козырьку. На могилах собаки сидят, горизонт стерегут. Всохший лом на отвалах. Ниоткуда — игра на пиле. В перекрестиях балок — сова: встык кулак с кулаком. Из колючек родившийся импульс на иглах задержан во мгле. И к застолью останков мой путник под своды влеком. Ощущение точно как ставишь ступню на ступень остановленного эскалатора, — сдвиг на чуть-чуть. — Будешь ты указательный дух. — Кто сказал? Не репей ли сказал: ты пойдешь, как блуждающий щуп. Говори, что ты видишь. — Я вижу ковыль и туман. Флот в заливе. Срезаю с цепей якоря. Снова — степь и ковыль. Чик! — и перевернулся корабль, словно вывернутый карман. Льет с меня в три ручья, словно с киля, когда взмоет задранный киль. И вселенная наша пуста, как себя невозможно распять: пустота; гвозди сжаты губами, но перехватить молоток с правой в левую руку — как? Выпадет гвоздь изо рта. И никто не пройдет, чтоб разбить эти голени и проткнуть этот бок. — Нет, — сказали, казалось, сквозь зубы, — это штудии шантажа. Ты ходил по воде. Ты идешь по бассейну с пираниями в свой черед, наблюдая со дна за смещением собственных спин в беготне мураша. Разберись, ты Нарцисс-эталон или наоборот — эхолот. Он растерян, как можно от факта, что неизвестности больше нет. Осторожен, как если бы залито фотоэмульсией все кругом. Но уже мириады царапин поднялись ему вслед, те, к кому прикасался и что задевал, опознали его в другом, в полуспящем, крадущемся ощупью по чердакам (с видом жука, что толкает неровный шар: без него не пройти). В голове его — небоскреб горящий. Голова его пущена по рукам. И на загородных просторах себя он чувствует взаперти. РУМФИУС1 Мы живем в дни, когда вспоминается мрачная игрушка, — ослик, выпускающий из суставов оси и хорды, нежные стебли, их можно сожрать, перекусывая узелки. У него образуются две челюсти на вращающейся морде. Постамент, на котором он держится, — не шприц, но снизу надавишь, и он валится, как бруски в городки. Мы читали о хлябях, но не подозревали, что горизонт настолько расшатан. Земля бугрится, давит снизу на постаменты, словно ожили бурлаки подземных дюн. В школе направишь лупу на инсекта, и он улетал, не приходя к прежним масштабам. Над угольной кучей таращилась пара молекул, и мы узнавали ноздрями: юг. Кто-то из нас положил фотокамеру на ночь навзничь, объективом в небо, стеречь планеты. И воздушный шар застрял в сужающемся кверху колодце каменного двора. Этот снимок сделала земля, теснящая постаменты. …Когда пуговицу на тебе пришивают, закуси нитку, чтобы в памяти не осталась дыра. И стали являться посланники в кинотеатрах, гимнастических залах и офисах. Бестелесные, ощупью, шепотом они обещали связать ли, соединить… Так ослепший классификатор Румфиус на индонезийском острове гладил сухих чудовищ и нанизывал их на нить. Постепенно все чада пучины предстали ему исполином из канувшего завета (в акватории этой же рухнул вниз подбородком и руки по швам — Люцифер), заполняющимся стадионом, где на входе обшаривают у турникета. Рыбы пунцовые, как на ветру в мармеладных сутанах. Размытые старты Натуры. Сечения сфер.