Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 2, 2001
Латвия всегда была в контексте европейской истории, даже больше, чем мы сами этого желали. Иногда нам бы хотелось, чтобы нас оставили в покое, чтобы дали нам жить, как мы хотели. Чаще всего в этом контексте мы были субъектом в силу только одного нашего территориального положения. Говорят: “Экономика – это судьба”. Мы можем в Латвии сказать: территориальное положение, геополитика – это наша судьба. Иногда это было нашим преимуществом, но чаще всего оказывалось нашей роковой слабостью. И поднять здесь всю эту тему – “Латвия в контексте европейской истории” – мне не только не под силу, в этом нет необходимости. Я бы хотел представить очень краткие и скромные размышления на тему “Латвия в прошедшем веке”, веке двадцатом, в контексте европейской истории. В том прошедшем веке, который Эрик Хопсбаум назвал в своей последней книге “веком экстремизма”. Мы были жертвой экстремизма и социальных утопий, по крайней мере двух: коммунистической и национал-социалистской. Но мы сами тоже активно способствовали появлению по крайней мере одной из утопий – коммунизма в его большевистской разновидности.
Никогда Латвия не была столь красочна, космополитична, богата, противоречива и социально несправедлива, как в начале ХХ века, в составе царской России. Чтобы представить эту космополитическую красочность, лучше двигаться в нашем сознании с востока на запад, из Витебска в Ригу. Примерно так, как двигался лес: из Витебской губернии по Даугаве в Ригу и потом в европейский контекст – на Лондонский рынок. Если мы будем двигаться в нашем сознании медленно из Витебска, из губернии, в составе которой была треть Латвии, мы минуем Лиозново – родину Шагала и медленно подойдем к границам Латгаллии, бывшей польской Инфлянтии, погибшему миру еврейских местечек (180 тысяч евреев жило в Латвии в начале ХХ века). Пройдем через их погибший мир идиша, погибший мир ортодоксальных хасидов, к городу Двинску, где родился Михоэлс. Постепенно двигаясь на запад, мы минуем польские имения, зачастую уже в упадке (50 тысяч поляков жило на территории Латвии в начале века). И мы будем все чаще встречать как ухоженные, так и приходящие в упадок немецкие замки (80 тысяч немцев жило на территории Латвии в начале века).
И постепенно дорогой леса мы придем к Риге, жемчужине в стиле модерн, космополитическому цветущему порту, индустриальному городу с образованным латышским пролетариатом. Городу, который в течение 10 лет дал миру двух самых великих людей, которых Латвия дала ХХ веку: Эйзенштейна и сэра Исайю Берлина. А в течение последовавших 12 лет она дала еще одного, может, не столь великого – Аркадия Райкина.
Всего 15 минут займет прогулка от дома Эйзенштейна до дома Менделя Берлина на улице Альберта, жемчужины в стиле модерн, где родился Исайя, и до дома Райкина в квартале средней буржуазии. Мир Риги был столь красочен, столь разноязычен, даже либерален. И это в условиях царской России! Но этот мир был в то же время социально очень несправедлив. За год-два до рождения Эйзенштейна в 1897 году из 282 тысяч рижан право участия в выборах муниципалитета имели только 3075 человек – те, кто владел недвижимостью стоимостью более 100 тысяч золотых рублей. Это обстоятельство создало рижскую элиту – зажиточную, просвещенную, достаточно либеральную и не шовинистическую (она могла избрать мэром города англичанина), но в то же время социально несправедливую.
В 1909 году, в год рождения сэра Исайи, новые выборы в Думу дали из 80 гласных 54 немцев, русских, евреев и только 26 латышей. То, что для одних было источником невиданного культурного расцвета, другие считали социально несправедливым и национально несправедливым. Особенно это чувствовалось на селе. На одном полюсе было 820 семей, которые владели 48% земли в среднем по две тысячи гектаров, и их имения иногда были “величием культуры”. На другом – 660 тысяч безземельных крестьян, 61% всех сельских жителей, которые зачастую не имели ничего. Их очень мало интересовали прелести стиля модерн улицы Альберта, их мало интересовал космополитический блеск Риги. Они хотели быстрой социальной справедливости, даже если эта социальная справедливость будет привнесена путем насилия. Даже через утопию. Сэр Исайя Берлин в будущем задаст вопрос: к чему стремятся люди в своей жизни? Стремятся ли они к либеральному обществу, где царят право на выбор, толерантность, сожитие разных ценностей? Или они стремятся к примитивной социальной безопасности, даже за счет свободы выбора, даже если это примитивная социальная безопасность ведет к тоталитаризму и утопии?
В 1900 году Ригу впервые посетил Ленин. Это было его первой попыткой посеять большевизм, закончившейся тогда полной неудачей. Но, как писал сэр Исайя в другой своей книге о политических идеях ХХ столетия три года спустя, в 1903 году, “произошло событие, изменившее ход истории: была создана большевистская партия”. Партия, готовая на все ради утопии. С 1906 года началась борьба Ленина за латвийскую социал-демократию, насчитывавшую 15 тысяч членов – больше, чем во всей России, вместе взятой. Эта борьба заняла 8 лет, и в 1914 году именно по причине этой социальной несправедливости, царившей в космополитической красивой Латвии, большая, влиятельная социал-демократия Латвии подчинилась большевизму.
Участие латышей в революции 1917 года, конечно, не было решающим, не могла нация меньшинства осуществить революцию. Тем не менее это участие было несоразмерным, поразительно большим. 184 тысячи латышей, более 10% нашей нации, остались в Советской России после революции, не вернулись в Латвию, не воспользовались условиями Рижского мира, не участвовали в строительстве независимой, свободной Латвии. 70 тысяч из них подписали себе приговор, который был приведен в исполнение в 1937 году. Эта цифра – 184 тысячи оставшихся здесь на руководящей работе, в том числе в ГРУ, в НКВД, – свидетельство того, сколь социально и идейно была расколота наша нация.
Большая часть нации, других национальных меньшинств впервые обрела независимость в 1918 году, и эта независимость, как ничто другое, была в контексте европейской истории. Только после гибели монархии в России и в Германии мы могли стать свободными. Мы хотели быть европейскими во всем. Мы хотели быть европейскими в политической демократии, и мы заимствовали принципы французской конституции 1875 года. Мы хотели иметь либеральную демократию, и поэтому мы строили капиталистическое общество. Мы заявили, что Латвия будет национально терпима. Лозунг был: “Латвия для жителей Латвии”, но не “Латвия для латышей”. Мы провозгласили, что новая Латвия будет страной, где будет царствовать закон. Это было торжество доброй утопии. Торжество либерализма. Но, заимствуя принципы либеральной французской демократии, мы не могли заимствовать то, что является сутью демократии (особенно французского типа), – того, чего у нас не было. У нас не было Марианны не только в виде статуэтки, у нас не было Марианны в виде социальной структуры – демократической, либеральной буржуазии, среднего республиканского класса – он был слаб. Более 60% жителей в 20–30-е годы все еще жили в деревне. И опять возвращаюсь к сэру Исайе Берлину, который писал: “Крестьянское общество готово принять любую политическую систему, но не либерализм”. У нас не было традиций, нравов, и Марианны не было в каждом нашем сердце. Либеральная демократия погибла в Литве и в Польше в 1926 году, в Эстонии и Латвии – в 1934 году. И выжила только в одной стране – в Чехословакии, где крестьяне составляли менее 50% жителей.
С 1934 года в Латвии в контексте Европы воцарился авторитарный режим Ульманиса, режим с претензией на фашизм, но в реальности не динамичный, не современный, не тоталитарный режим, а власть коррумпированной клики, авторитарный провинциальный режим. Но даже с 1934 по 1940 год, когда либерализм был почти уничтожен, Латвия была спокойной, провинциальной, цивилизованной страной. Ни одной смертной казни не было во время этого режима. Это была страна с красотой естественной жизни всех национальных меньшинств. В Латгаллии на расстоянии пятидесяти верст вы могли встретить еврейское поселение, деревню староверов, бывшие польские имения, как будто заснувшие. У нас был один из самых низких уровней преступности в Европе. Мы начали производить современный фотоаппарат Минокс, построили шесть истребителей, у нас была современная индустрия. Никогда Латвия не была столь красива, столь более или менее гармонична с собою. Меньшинства были меньшинствами – от слова “меньшинство”, это не были искусственно пришедшие колонизаторы. И эта Латвия, несмотря на то, что она была авторитарна, пережила бы этот режим так, как пережили его Испания, Португалия, Италия – те страны, которые сегодня являются достойными и уважаемыми членами Евросоюза и НАТО.
Но геополитика, территория были нашей судьбой. И вопрос безопасности мы так и не решили. Редко когда Европа знала столь неблагоприятное соотношение сил между державами status quo и ревизионистскими державами. Две из четырех держав Европы – Англия и Франция – были державами status quo, утомленные, Франция – даже декадентская. Ни одна из них не имела стратегических интересов в Прибалтике. Две другие, потенциально наиболее сильные, – Германия и Россия – были ревизионистские, ждавшие своего часа. Рижский мир 1921 года, мир между Россией и Польшей, разбил, с одной стороны, стремление России ко всемирной революции, создал геополитическую карту Восточной Европы, дал нам независимость на двадцать лет, но он создал из России ревизионистскую державу.
Очевидно, что бы ни делали балтийские страны, какова ни была бы их внешняя и внутренняя политика, выжить в условиях, когда две ревизионистские державы, два тоталитарных режима объединили усилия в 1939 году в пакте Молотова–Риббентропа, было практически невозможно. Пакт открыл двери ко Второй мировой войне, к четвертому разделу Польши, к оккупации балтийских стран в июне 1940 года и к первому культурному обеднению Латвии. 60 тысяч прибалтийских немцев вынуждены были оставить свою родину, в которой они жили семь веков. В нашем сердце не всегда была любовь к ним, но они принесли нам грамоту, каменное строительство, они нам принесли первый европейский союз – Ганзейский союз. Они были вынуждены покинуть Латвию после пакта Молотова–Риббентропа, и мы обеднели. Это был наш первый культурный Холокост.
Два момента до сих пор смущают нас в Латвии. Первое – нежелание так называемой официальной России признать факт оккупации стран Балтии в 1940 году. И второй момент – внутренний – трусливость балтийских диктаторов, не способных в 1940 году даже на политический, слабый дипломатический протест против оккупации, не говоря о военном сопротивлении.
Первый год оккупации – 1940–1941 год, “страшный год”, как он был назван, принес террор, невиданный доселе в Латвии даже по сравнению с кратким моментом советской власти в 1919 году. За одну ночь с 14 на 15 июня 1941 года более 14 тысяч человек были депортированы в Сибирь, включая многих представителей наших национальных меньшинств. Наше еврейское меньшинство пострадало особенно. Если евреи составляли более 4% латвийского населения, то среди депортированных их число превысило 13% и составило 1 771 человека. Эти многие были обречены на гибель в 1941 году, когда перед приходом в Латвию немецких войск они, может быть, и могли бы спастись, но считали, что это невозможно после того, что произошло только две недели назад. Знаменито изречение одного из самых богатых ювелиров Риги Видзора, который до войны имел самый красивый ювелирный магазин. При подходе немцев к столице Латвии ему говорили: “Вы должны оставить Латвию, вы знаете, что вас ждет”. Его ответ был: “Хуже, чем при красных, быть не может”. Он был убит через пару недель.
События 1940–1941 годов изменили в сознании многих жителей Латвии отношение к России и во многом к русским. Произошло то, что ранее было трудно представимо или вообще непредставимо: в конце июня 1941 года армия нацистского рейха для многих представляла собой армию-освободительницу. Это было в условиях, когда отношение к немцам в Латвии всегда было критическое, если не враждебное. Но эта армия не принесла Латвии никакой свободы, никакой автономии, мы были просто “Остланд”, какая-то восточная территория, мы не имели права ни на какую независимость.
Два вопроса до сих пор не теряют своей актуальности. Первый – уничтожение евреев на территории Латвии и участие латышей в этом страшном преступлении. И второй – две латышские дивизии в составе Вермахта СС.
Касательно Холокоста. Из 93 тысяч евреев, которые жили на территории Латвии в 1941 году, более 70 тысяч, все, кто остались, почти все были уничтожены. И примерно 14 тысяч евреев из Европы были привезены и уничтожены в Латвии. Это было второе обеднение Латвии после потери немецкого меньшинства.
Ясно, что Холокост был разработан в Германии. Холокост был вершиной индустриальной культуры Германии. Только столь “культурная” нация могла осуществить бюрократическое индустриальное уничтожение других народов. Ясно, что с первых дней немцы хотели создать видимость спонтанных антисемитских акций в Латвии. Они засылали специальные группы, которые должны были их снимать, фотографировать. Но ясно, что никаких спонтанных погромов не было, как и не было уничтожения евреев в промежуток между отходом советских войск и приходом Вермахта. Последние исследования доказывают, что и в Литве не было никакого промежуточного периода, когда литовцы сами уничтожали бы евреев. Уничтожение евреев началось только после оккупации, с ведома и под прикрытием немцев. Известно, что число латышей, участвовавших летом 1941 года в уничтожении евреев, не превысило 600 человек, что является ничтожной долей населения. Но также ясно, что их преступления были столь зверскими, столь ужасными, столь умопомрачительными, что они остаются несмываемым позором и моральной травмой для всей нации. Более того, часть из них участвовала в уничтожении евреев в Слониме и в охране Варшавского гетто летом 1942 года.
Я могу сказать, что сегодняшняя Латвия, наше общество твердо намерены сохранить эту память, не дать забыть эти ужасные страницы. Мы имеем сейчас курс Холокоста в университете, мы сейчас заботимся о памяти латышей, которые спасли более трехсот евреев. У нас есть один человек, Жанес Липке, простой портовый рабочий, который спас 54 евреев. Он был чем-то более чем Валленберг. У Вал-ленберга был дипломатический паспорт, который признавали все, кроме русской армии, конечно, и у Валленберга были деньги, на которые он мог помогать. Липке был простой портовый рабочий в Риге, он спас 54 евреев. Курс Холокоста сейчас проходят в школах. У нас была международная конференция на эту тему, и мы готовы посмотреть на эту ужасную страницу в истории Латвии.
Так называемый “легион” – это другой вопрос. Легион не был исключительно латвийским событием. 39 так называемых легионов СС было в Европе. Были две русские дивизии, был французский легион, зарождался британский легион. Эти люди не имели ничего общего с СС, СС никогда не существовал в Латвии. Мы, говоря о “легионе”, имеем дело с тем, что Тэйлор, великий британский историк, называл “Нюрнбергским консенсусом”, т.е. консенсусом держав-победительниц, лишавших в течение 50 лет страны Восточной Европы возможности высказать свою точку зрения на эту историю.
Так называемый легион – две дивизии, 15-я и 19-я, во-первых, не имели никакого отношения к истреблению евреев и гражданского населения. Многие пошли туда под влиянием ужаса 1940 года и, безусловно, с иллюзией, что они будут воевать за свободную Латвию. Многие из них были мобилизованы насильно, при нарушении международного права, и многие из них, что зачастую забывается, убегали из легиона. Дезертирство из так называемого легиона достигало 17%. Более 35 тысяч латышей погибли ни за что. Сегодня – это старые люди, разочарованные, очень часто – бедные. Они не имеют ничего общего ни с СС, ни с возрождением нацизма. Правда, они выбирают часто не лучшие способы о себе напомнить маршем по центру города. Это старые, разочарованные люди, которые просто хотят, чтобы о них помнили и чтобы их не называли “эсэсовцами”.
В 1945 году страны Балтии были заново оккупированы. Это были единственные независимые государства до 1940 года, независимость которых не была восстановлена даже в урезанной форме, даже в виде так называемой народной демократии. То, что мы пережили в последующие годы, что являлось для нас самым неприятным, – это было искусственное изменение социального и национального состава Латвии. Около 800 тысяч человек были искусственно присланы в Латвию, был изменен национальный состав, была проведена усиленная, не свойственная, чуждая нам индустриализация.
Каковы наши нынешние проблемы? Наши проблемы – те же две основные, что и до войны. Первая – внутренняя проблема – это судьба либеральной демократии. Условия для либерализма в Латвии сегодня несравненно более благоприятны, чем до войны. Мы окружены демократическими либеральными странами, тоталитарные модели рухнули, утопии дискредитированы. Но тем не менее, у нас ряд очень важных проблем.
Первая: либеральная демократия может существовать только в процветающих обществах, в обществах, где люди живут в достатке. Без определенного уровня материального достатка либеральная демократия не функционирует. К несчастью, у нас слишком много малоимущих людей, даже нищих людей. И у нас очень медленно растет средний класс, без которого нет гарантий необратимости либеральной демократии.
Вторая: модель нашей экономики зачастую воспроизводит 20–30-е годы, и в этом мало хорошего. Наш основной продукт в экспорте тот же, что и в 20-е годы, – древесина и транзит. И с такой структурой экономики либеральная демократия не будет стабильна. Без современного высококвалифицированного производства мы не обретем своего достойного места в Европе.
И третья: это вопрос интеграции так называемого русскоязычного населения. Число так называемого меньшинства очень высоко, оно искусственно. Мы не знаем ни одного города, ни одной столицы в Европе, где число некоренного населения превышало бы 60%, как в Риге (62%), а в Даугавпилсе 87%. На секунду только представьте, кто был бы президентом Франции, если бы такая ситуация была в Париже. И это создано искусственно, ведь слово “меньши─нства” – это от слова “меньшинство”. Такой удельный вес создает эффект избыточной массы, когда вы не имеете побуждений интегрироваться. Кто? во что? куда должен интегрироваться в условиях, когда вы составляете от 60 до 80% населения? Первое: это число столь велико, что оно является естественной преградой для интеграции. Второе: это социальная структура меньшинства. Удельный вес бывшей советской партийной и военной номенклатуры, рабочих всесоюзных заводов столь высок, что для них адаптация к либеральному рынку особенно тяжела. И третье, пусть мне будет прощено: это не всегда конструктивная политика России.
Мне кажется, путь интеграции только один: путь натурализации. Закон о гражданстве либерален: каждый может стать гражданином Латвии. Никогда меньшинства не были так свободны в Латвии, как сейчас. У нас есть татарская школа, и у нас есть хасидская школа, она не всегда была даже до войны. Я бы сказал даже, что не все евреи счастливы, что надо ходить в хасидскую школу. Меньшинства все свободны. Единственное, что мы хотели бы от меньшинства, – использовать наш закон о гражданстве. Сейчас в среднем в месяц натурализируются две тысячи русских, это даст 24 тысячи новых граждан. Они будут свободными гражданами, они будут обладать всеми правами и всеми обязанностями в свободной Латвии. И они должны идти этим путем.
Внешние проблемы. Проблему безопасности, которая нас мучила до войны, мы не решили и погибли в результате сговора тиранов. Мы должны каждый сделать что-то, чтобы разрешить эту проблему необратимо, впервые за нашу историю. И мы видим только один путь – вступление в Евросоюз и НАТО. Даже если этот путь будет долгим, даже если вступление в НАТО – это не завтрашний день, сам по себе путь, сама бернштейнская идея, что движение – все, конечная цель – ничего, даст нам цивилизованную экономику, цивилизованные отношения между армией и гражданским обществом, изживет остатки дедовщины. Мы должны обязательно стремиться вступить в эти две организации. От этого зависит будущее нашей нации и независимость других народов. Вступление Латвии в Евросоюз и НАТО стало бы предпосылкой, условием нормальных дружеских отношений с Россией, условием, когда и Латвия воспринималась бы как нормальный партнер, независимая страна. Мы не можем упустить этот шанс, мы не можем упустить шанс необратимости свободной, либеральной Латвии.
От редакции
Эта статья подготовлена нами на основе выступления профессора А.Странге на российско-латвийском семинаре “Латвия в контексте европейской истории”, который мы проводили в Овальном зале ВГБИЛ. Мы публикуем эту статью как первую в серии публикаций, осмысляющих нынешние (и прошлые, потому что без переоценки прошлого не будет будущего) отношения России и стран Балтии, готовящихся вступить в Европейский союз. Позицию соседей надо знать, ее надо понимать и быть готовыми пройти свою часть пути.
В.Ярошенко