(к 400-летию Нантского эдикта). Четвертая власть
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 1, 2001
К 400-летию Нантского эдикта
400 лет тому назад Нантский эдикт, подписанный в 1598 году Генрихом IV, провозгласил во Франции свободу вероисповедания. Генрих IV, чуть не погибший во время кровопролитной междоусобной войны между католиками и протестантами, распространившейся на все слои французского общества и государства вплоть до королевской семьи, протестант, перешел в католичество, чтобы стать королем (“Париж стоит мессы” — всем известна эта приписываемая ему крылатая фраза), и наконец был убит фанатиком-католиком, не верившим в его обращение и убежденным, что он направляет свою власть против католического наследия страны. Нантский эдикт положил начало тому, что комментаторы сегодня называют “долгим перемирием между двумя основными конфессиями Франции”. Четыре века — действительно период немалый; говорят, однако, о перемирии не только потому, что эдикт отменялся в ходе последующей истории и религиозные конфликты продолжали возникать, но и потому, что мир, осуществленный только внешне, не будет реальностью до тех пор, пока между конфессиями не установится живая (а не формальная) дружба и, наконец, пока все те, для кого имя Христово превыше всего, не найдут пути к единству. Не юрисдикционному, разумеется, а в вере и любви.
Проблема сосуществования в стране двух конфессий, вначале так фанатично и жестоко друг с другом боровшихся и использовавшихся для политических целей и достижения власти, остается темой для серьезного и более или менее беспристрастного обсуждения. Но сколько бы ни спорили о том, какое влияние оказала каждая из этих конфессий на развитие французского общества и государства, на те или иные политические течения, на современное мировоззрение вообще, по-видимому, два факта остаются несомненными: ссора между людьми, исповедующими Христа, отдаляет от Него и от Церкви как таковой — как тех, кто ищет своего пути, так и тех, кто полагал себя уже нашедшим его. А принятое решение прекратить ссору и протянуть друг другу руку, даже если оно впоследствии отвергается или нарушается, все-таки создает базу для нормальной жизни и развития общества в добром и плодотворном направлении.
…“Терпимость бывает такой же расплывчатой, как некоторые формы консенсуса. Нантский эдикт не дал, несмотря на все добрые намерения, того доброго, прочного мира, который ставил себе целью. Протестантизм был принят потому, что его не удалось уничтожить. Франция может гордиться этими четырьмя веками “веротерпимости”, только если признает, что границы терпимости были очень хрупкими. История дает нам уроки: в данном случае урок, который во всеуслышание и торжественно отмечает и признает и государство: это мудрость и мужество монарха, сумевшего добиться государственного признания конфессии меньшинства. Нантский эдикт был лишь первым шагом к положительной интеграции этого меньшинства. Сейчас необходимо найти подобные мудрые пути по отношению к меньшинствам, которые наше общество еще не принимает. Говоря во время Всемирных дней молодежи в Париже в августе 1997 года об избиении протестантов в Варфоломеевскую ночь, Иоанн Павел II напомнил нам о том, что “принадлежность к различным религиозным традициям сегодня не может и не должна быть источником противостояния и напряжения”. Нужна не с трудом и неохотно принимаемая “веротерпимость”, а истинная готовность понять и увидеть те ценности, которые предлагают нам другие традиции и которые каждую могут только обогатить”.
Париж, “Русская мысль”, 26 февраля 1998 г.
ЧЕТВЕРТАЯ ВЛАСТЬ
Название “четвертая власть” стало широко употребляться несколько лет назад, а сейчас о нем как будто стараются забыть. Четвертая власть: после законодательной, исполнительной и судебной — или даже до них, может быть, из всех самая сильная? Необходимая при демократическом строе, который на нее опирается; беспощадный инструмент власти при диктатуре и тем более при тоталитарном строе, которым она нужна как источник пропаганды и средство давления на людей. Диктатура, разумеется, вообще не признает разделения властей, но ей, а еще больше тоталитарному строю, претендующему на тотальную власть не только над действиями человека, но и над его мыслями, сознанием, над его совестью, СМИ совершенно необходимы для того, что в наши дни мы с некоторым содроганием назовем клонированием человека. А при демократическом строе, когда реально существуют плюрализм в устройстве жизни, свобода мировоззрения и свобода выбора — свобода, данная нам самим Творцом во всех аспектах нашей жизни, от самых глубоких вопросов нашей совести, выбора между добром и злом и до тех элементов жизни, которые мы иногда отметаем как менее важные, скажем, как и за кого голосовать на выборах, — все это принадлежит к свободе, данной нам Богом, — средства массовой информации призваны исполнять свою прямую задачу, то есть информировать, ибо без информации свобода выбора становится делом очень трудным и нередко просто невозможным.
Эта информация должна быть проверенной, как можно более объективной и многосторонней. Это — идеал СМИ, чрезвычайно важный, ибо потому, что он существует как идеал, а в некоторых случаях и как действительность, становящаяся основным и главным критерием работы, средства массовой информации, чтобы о них не говорили, в конечном итоге неизбежно пользуются доверием, большим или меньшим, и соответственно оказывают по-настоящему серьезное влияние на мышление и на поведение людей. Принято считать, что это особенно относится к телевидению из-за визуальных впечатлений, сопровождающих слово. Мой личный опыт приводит меня к заключению, что все виды СМИ действуют на сознание и, следовательно, на поведение людей, на общество и даже на государство, через людей, которые государством управляют (конечно, тут опять идет речь о свободных демократических государствах, где государственные деятели не приказывают, что СМИ должны писать или говорить, а ищут у них информацию). Этот долголетний опыт убедил меня в том, что, если подвести итоги, все виды СМИ действуют одинаково и при этом с гораздо большей силой, чем это до недавнего времени предполагали, а некоторые продолжают легкомысленно считать и сегодня. Если мы взглянем на Церковь, независимо от конфессий, часто мы сталкиваемся с тем, что она все еще не понимает или не принимает необходимость СМИ для новой евангелизации мира, которая самой Церковью провозглашена как задача первостепенной важности.
Я сочла нужным так подробно остановиться на этой первой части моей сегодняшней темы в первую очередь потому, что она заставляет задуматься над той колоссальной ответственностью, которую каждый журналист несет за все, что происходит в мире, ответственностью перед Господом Богом, перед своей совестью, перед людьми и перед всем творением. Поэтому меня радует и утешает, когда я вижу, как у нас в России рождаются или перерождаются газеты христианского мировоззрения и направления, когда слышу передачи радиостанций, которые вдохновлены христианством и несут христианское мышление, христианское мировоззрение не в благочестивой абстрактной проповеди, а в своем участии во всей жизни человеческого рода, при этом, однако, не суживаясь до уровня чисто социальных рассуждений и призывов к действиям, в которых присутствует мысль о добре и совершенно отсутствует Творец и Спаситель.
Тут уместно перейти ко второй части предложенной темы: связи, существующей между средствами массовой информации и семьей, проблемой семьи. Семья — основная ячейка общества и естественный очаг солидарности, взаимопомощи и любви. Недаром было сделано столько попыток обесценить ее и вовсе уничтожить, устранить с горизонта человечества как нечто устарелое, изжившее себя, мешающее строить рай на земле, — или же, как было упомянуто, превратить ее в некоторое внешнее проявление викторианского лицемерия, в котором полностью отсутствует то, что семья призвана нести в мир и из чего вырастает, чем существует жизнь — то есть любовь. Недаром также все эти попытки неизменно — хотя в очень разных формах — были и остаются связанными с открытой или подспудной, а иногда даже бессознательной борьбой против Бога. Против признания Его присутствия в жизни и Его направляющей силы, которая есть любовь и милосердие и которую человек свободно принимает обращением, прощением и примирением: того именно, без чего семья в настоящем смысле этого слова не может существовать и без чего она с такой легкостью рушится и пропадает.
Уничтожить или обесценить семью — это значит сделать большой шаг в направлении аннулирования любви в мире, в котором мы живем, а следовательно, продвинуться в сторону ада, который есть; недавно Папа Иоанн Павел II говорил о том, что такое есть ад: волевой, свободный и категорический отказ человека принять Бога, а следовательно, принять любовь.
Все мы знаем, однако, что семья, даже если она искусственно поддерживается в некоем подражании совместной дружной жизни, может с легкостью (как это часто приходится наблюдать) превратиться в ад или же еще на пути к нему распасться, рассыпаться, как песок, оставляя за собой небольшую пустыню. Мне кажется, что это происходит от недостатка любви или от недостатка внутренней силы ее сохранить. Любовь — это трудная вещь; вспомним слова Апостола Павла: “Любовь долготерпит, милосердствует … не завидует … не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит” (1 Кор., 13, 4—7).
Если нет такой любви, если она воспринимается как нечто недостижимое и нереальное, то очень трудно жить в семье в подлинном и полном смысле этого слова.
Средства массовой информации нашего времени по ряду причин откровенно, а нередко и вызывающе, стоят именно на такой точке зрения: если быть честными и реалистичными, то эту любовь, предлагаемую Апостолом, надо признать мечтой или иллюзией. Этот подход, который в свое время Иоанн Павел II определил как попытку жить так, как будто Бога нет. Средства массовой информации нашего времени в большинстве своем показывают нам только одну сторону жизни: ту, в которой любовь может присутствовать в качестве романтической мечты в периоды человеческого пути от рождения до смерти, — а дальше ничего. Всемогущим же суррогатом любви представляется или даже предлагается сексуальное влечение или удовольствие, так что отношения между мужчиной и женщиной, потенциальными создателями семейного очага, начинаются с сексуальной, физической связи, а не с дружбы и не с любви. Иногда такая связь со временем преображается в человеческую, душевную и сердечную связь, иногда (чаще) выливается в ничто, или становится горьким ощущением ошибки, или даже ненавистью. Действительно это часто, увы, образы реальности, но дело в том, что они предлагаются и воспринимаются как норма, как реалистичный рассказ о жизни и о человеке, якобы единственно трезвый: только так и бывает, говорят нам, в нашей короткой жизни на земле. А дальше, как уже было сказано, нет ничего.
В то же время каждый из нас встречался, и не раз, с настоящими семьями и с живыми примерами любви, причем совсем не обязательно и не решающе тут кровное родство; единственный по-настоящему решающий фактор — это любовь, открытость сердца, великодушие, готовность к состраданию. Рассказывать об этом, не впадая ни в сентиментальность, ни в лицемерие, несомненно, труднее, чем изображать зло во всевозможных его проявлениях. Средства массовой информации начинают, но очень понемногу, понимать, что рассказ о добре важен, нужен и может пользоваться успехом, если только он правдив. Якобы во имя свободы, реализма, откровенности публику все еще приучают видеть норму во зле, но ей можно помочь вернуться к видению жизни, стержнем которого является добро, а среди основ и проявлений добра — семья. Семья со всеми ее трудностями, проблемами, противоречиями, со сложностью отношений между поколениями и с остыванием у молодых страстей, которые надо преобразовать в связь более глубокую и святую, а это действительно трудная задача. Об этих несомненно серьезных проблемах СМИ должны говорить, чтобы понять и разобраться в них без фальши и лицемерия, но только не внушать при этом, что эгоизм, равнодушие, жадность, самовлюбленность и физическая страсть — это единственная существующая норма, а все остальное — мечты или иллюзии.
Из выступления на XX международном конгрессе “Семья на пороге тысячелетия”, сентябрь 1999 г., Москва