Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 20, 2004
На острове жили Дима и Света,
Остров был маленький, тихий и теплый,
Потому что там всегда было лето…
Какие у Барабанова песни все-таки – лето, Дима и Света! Одно и то же. И вообще она устала, уморилась, изнемогла и обнаглела: прилегла на минутку, а заснула основательно. Но гости растолкали и вытащили. Тормошили ужасно, а главное, Юра за руку держал и тянул, как тут не выйти. Оказалось: проснулся Сашка и выскочил к гостям. Барабанов, на которого в пьяном виде нападало чадолюбие, решил похвастаться ребенком (своих-то нет):
– Скажи “Пикассо”, Сашок!
– Покко-мокко, – автоматически ответил Сашка (хотя в свои три года он говорит нормально, именно это слово так и произносит, как в год запомнил).
– Так его – Пикассо!!! Сам искажал – пусть теперь его поискажают!
Она уложила Сашку, сменила пеленки у Мишки и вышла к гостям. Вечер еще только набирал свои обороты. Муж на кухне кричит что-то громко насчет летающих тарелок, называя их сковородками. Муж на кухне, гости всюду, а Барабанов уже сидит на пианино со своей гитарой и снова поет про Диму и Свету:
– Лето, лето… все тихое, теплое,
Как она не умеет вести себя в ресторане,
Как становится грустной при виде голодных птиц.
Посмотрела на него как можно строже, но он не так понял.
– Не слушают, – пожаловался простодушно.
– А ты на шифоньере не пробовал?
И тут заплакал Мишка. Начинается. Ну и ночка впереди! Уныло вернулась в детскую, вытянула у сына сопли резиновой грушей, дала соску, но он все равно хныкал – третий день, как отняла от груди, все естественно, но как она устала, Сашка проснулся опять, попросился на горшок и начал:
– А что – завтра я в садик не пойду, у меня ухо заболит…
– Или горло, да?
– И палец, и живот.
Пришлось позвать мужа. Он быстрее с ними справляется. Конечно, она бы не праздновала ничего, но такая традиция – гости приходят сами. Считается: придет тот, кто помнит, и вот Барабанов аж из Свердловска приехал. Дата-то круглая. Барабанов, он будет ночевать, а остальные клялись, что рано уйдут…
Действительно, начинают собираться, только жаль, что первыми уходят Юра с женой. Уже? Не рано ли? Чем их удержать, соблазнить, взволновать? Тортами разве?
– Напекли, нанесли, а есть кто будет?
– Да понимаешь, мы обещали…
Взгляд у Юры какой-то… милый, одним словом.
– Близко же вам!
Они что-то про сына своего: мол, маленькие детки спать не дают, а большие будут – сам не уснешь, глаз да глаз нужен. Ушли, в общем. Без Юры как-то опустело, посерело, похолодало даже. А может, у нее температура, потому что молоко опять спустилось. А гости уже накрыли стол к чаю, молодцы какие! Выпить бы у Барабанова спросить, наверняка он спрятал что-нибудь про запас.
Барабанов удивился, вытащил откуда-то “мерзавчик”. Сколько лет уже не прикасалась: Сашку носила-кормила, потом стала Мишку сразу носить-кормить. И все это хорошо. Она так и знала: спит на раскладушке в кладовой, тоже сморился, бедный, целый день по магазинам, в которых очереди, а прошлую ночь не спали из-за Мишки. И кто это звонит в двенадцать часов? Ненормальные все-таки люди – в доме двое маленьких детей, а они заявляются в полночь. Конечно, когда-то все это было запросто и принято, но не сейчас же, когда празднуется не двадцать, а уже тридцать лет!
– Юра, что случилось? забыли что-то? Жена где?
Оказалось: жена уже спит, а он сюда прибежал. И с его приходом опять все загустело, зашумело, заблестело. Веселья жар разливался вплоть до балкона, придется приструнить, а на кухне вся посуда уже вымыта (нет, все-таки образцовые гости!), свет кто-то выключил, мол, надо ощутить вечер в прямом смысле, танцевали в темноте, пусть, какие все смешные и не такие уж старые.
– Разрешите?
– Ох, Юрочка, я сегодня тяжела на подъем…
– Но я хочу с именинницей.
– Ну хорошо… какая судьба – родиться в мае – всю жизнь маяться.
– Глупости. Гоголь в мае родился.
Вот умница Юрочка, все на свете знает… когда это гости успели разойтись? Все эти студенческие привычки: уходят не прощаясь, как будто завтра снова все встретятся на лекциях и глупо разводить церемонии, откуда же Барабанов еще одну бутылку вытащил?
Барабанов. Водчонки хотите? За что выпьем, господа?
Юра. За красоту именинницы.
Барабанов. Зачем прошлое ворошить? Чего не стало, того не стало.
Она. Опять Мишка плачет.
Юра (сбегав в детскую). Соску потерял, я его успокоил.
Барабанов. Смотрите-ка: с козырьком бутылка.
Она. Ну и ночка предстоит…
Юра. Не беспокойся. Я специально приехал на ночь – буду к детям вставать, а ты – спи себе.
Она. Правда? Это возможно? Это такой ПОСТУПОК!
Барабанов. Ну поехали, господа. Эх, хорошо разлилось, впрочем, я и на семерых разливал с первого раза, а на троих-то всякий умеет, это в крови.
Юра. Где, кстати, этот альбом, Покко-мокко который? Он недавно вот тут красовался.
Она. Пришлось отдать – за садик Сашкин. А что делать-то.
Барабанов. Хорошо пошло. А что вы все – взятки да взятки. Нужно всем договориться – не давать, и все.
Юра. Это фразу хорошо в пьесу. Для смеха в зале. Давайте организуем тайное общество недавателей. Общество отъявленных недавателей – ООН.
Она. Зато когда нас раскроют, с нас сполна возьмут.
Барабанов. Вы как хотите, а я разлил по второй.
Она. Я спать пойду.
Юра. Можешь на меня положиться. Дай я тебя поцелую на ночь.
Барабанов. Слушай, Юриус, чего ты какой-то нагловато-аристократо-это… смешной?
Она. Барабанов, тебе завтра рано на поезд, ложись-ка.
Барабанов. Все обрюзгли, оподбородились.
Она. Может, дать Мишке димедрол?
Барабанов. Ты почему со мной не разговарвиаешь? Мать?
Юра. Это уже не несет никакой информации.
И он повел ее на кухню, мол, нужно на пару слов.
– Можешь считать это за объяснение в любви, если хочешь, но я не могу смотреть, как ты убиваешься. Специально пришел. Ложись и спи. Но один поцелуй, – он обнял ее и локтем задел грудь – боль зигзагами такими прошла по телу вниз, и капельки молока из набухших сосков тотчас пропитали ее единственное нарядное платье. Но она только улыбнулась. Пошла в комнату. Барабанов спал, сидя за столом. Пока Юра курил на кухне, она постелила ему на диване. Значит, никогда не стоит отчаиваться – может найтись друг, спаситель… ангел. Когда Юра появился в их компании? Кажется, полгода назад. И сразу она заметила, что он замечает. Мысли засыпали, но она связала из оставшихся слов еще одну фразу: он понимает ее. Легла рядом с Сашкой. Внутри сладко ломило, как бывало в юности. И все из-за Юры. Мелькнула мысль, что с ним бы она не так намучилась. И только заснула – Мишка закричал. Юра, видимо, не слышит. Она из последних сил позвала: “Юра, Юрочка!” Тишина. Но почему? Еще продолжая на что-то надеяться, встала, подошла к Юре: он мирно спал. Она решила его разбудить:
– Мишка плачет, – потрясла его за плечо.
Юра поднял голову, покачал ею, и тут его скрутило… Боже мой, как бурно-то! А в детской Мишка захлебывается. У нее внутри что-то словно взорвалось от гнева, кровь швырнуло к вискам, ко всем частям тела, силы появились. Она успокоила сына, взяла ведро и тряпку, убрала за Юрой, вымыла руки. Но Мишка вновь заплакал. Тогда она дала ему димедрол и заснула прежде, чем голова ее упала на подушку – в воздухе еще сладко поплыла. А в следующий миг раздался грохот. Сашка проснулся, испугался: “Мама!” Она слышала все, но не могла встать. Наконец заставила себя вскочить, успокоила сына, потом – в комнату. Это Юра упал с дивана. Вот Барабанов, умница, спит, сидя на стуле, но не падает же… Попыталась поднять, но кончилось все тем же. Убрала, вымыла руки, уже не могла заснуть – в левом боку что-то словно поселилось чужое, непривычное. Она лежала и слышала, как Юра забрался на диван, как снова упал. Потом еще раз. Вдруг – скрежет и сопенье. Кто там с кем дерется? Она вышла и увидела, что Юра ломится в шифоньер. Ширинка расстегнута.
– Что? – сквозь зубы спросила его.
– Слушай, открой, больше не могу.
– Господи, это не здесь. – Она проводила его до туалета, потом легла и долго хохотала.
В левом боку стало роднее, легче. Дождалась, когда Юра ляжет. Сейчас она заснет. Но диван продолжал хрипеть, словно у него была пневмония, хроническая. Потом Юра упал еще раз. В шесть утра она не выдержала и выпроводила Юру вон, ненавидя, проклиная, засыпая. Знала, что для сна оставалось менее часа. Но в этот миг проснулся Барабанов.
– Как в лучших стихах Фета! – бодро выпалил он, открывая окно.
В небе белели, как пионы, облака.
– Что как в лучших стихах?
– Утро! Что еще? Тупа ты, мать, стала. Гм… три рубля!
– Какие? – опять не поняла она.
– Чего я их прятал… В люстре, кажется? – Он полез на стол и обшарил каждый из пяти лепестков, угрюмо сопя: – Откуда эта привычка все прятать, кто бы взял у меня эти три рубля.
– Может, в книгу положил?
– Извини, но я не дурак, чтоб твои шесть тысяч книг с похмелья перебирать… под пианино?
– Господи, что за друзья у меня! – сорвалась она. – Один ночью душу вынул, другой – утром. Когда я увижу тебя взрослым, солидным?
– Сгнила ты со своей взрослостью. Где ты? Где юмор? Где та лунная женщина? Где она?.. В букете подснежников! Вспомнил, там – в листьях три рубля.
А в детской Саша уже гремит горшком, и муж проснулся.
– Мама, а почему так много цветов? Сегодня праздник – в садик я не пойду, да?
Барабанов вопросительно посмотрел на горшок:
– Немытое ты мое Пикассо, не в горшок ли я спрятал…
– Праздник, да?
– Все праздники в мае уже прошли, – ответил Барабанов, потроша третий букет подснежников.
– Мама, почему у нас так мало праздников? Я хочу, чтобы всегда были праздники, папа, иди спи, я не пойду в садик сегодня.
– Нет, муж, вставай, – требует Барабанов. – Пора смотреть, не выросли ли рога. Весь вечер этот Юрка объяснялся твоей жене в любви. Ну-ка, есть рога?
– Мы эту контору по рогам и копытам прикроем! Саш, быстро одевайся, а ты – сознавайся!
Она уныло посмотрела на Барабанова: вроде, пьян был на 110 процентов. А Мишка уже пищит, вот-вот встанет.
– Сознавайся, – вторил Барабанов, на всякий случай заглядывая в свою гитару – по поводу трех рублей.
– Опустился ты, – сказал ему муж со своей обычной всем надоевшей прямотой.
– Я опустился? А два подбородка у кого? У тебя. Прямо эпидемия в городе. Ба! В чемодане. – Он вытащил свой чемодан – увы, там денег не было.
– Мамми, мамми, – захныкал Мишка.
И когда это кончится? По крайней мере, не в этом году. Есть же примета: как свой день рождения встретишь, так и год пройдет.
– Говорил: в мае родился Гоголь, – иронично продолжал Барабанов. – Где вы берете таких темных друзей – на каком острове?
Кстати, об острове. Она с удовольствием провела бы дня три сейчас на острове. И чтобы он был маленький, тихий и теплый. Может, лучше это – вот так, по-барабановски, наблюдать за всем со стороны? Неплохие у него песни все-таки, приласкать его нужно на прощанье.
– Дима!
– Что – нашла?
– А в самом деле, пожить бы на таком острове – ты еще веришь в него?
– Светка, дался тебе он! Я три рубля найти не могу…