(о Юрии Власенко)
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 17, 2003
Юре Власенко больше подошла бы фамилия Властенко. Это заметила моя младшая дочь Агния, еще будучи ребенком. Он любил властвовать (хотя бы в компании).
И все-таки мы дружили с юности. Идеалов нет. А достоинства у всех есть. У Юры: юмор, любовь к литературе и философии. Яркая такая логика (если можно так выразиться). Помню спор о красоте у Соловьева.
– Не в пользе дело! – говорил Юра своим глуховатым голосом. – Черви в земле тоже полезны – они же гумус обеспечивают! Но где в них красота?
А мои городские дети любили этих червей, как все живое, прямо застынут и любуются, когда после дождя на асфальт выползут розовые ниточки, поэтому я пыталась как-то защитить этих червячков…
Юмор тоже, правда, был у него всякий. “Поганка-Гегель превратил все противоположности в единство”, а “придурок Джеймс… полажал Гегеля” и так далее в том же духе. Много было такого юмора компьютерного, что ли, заранее запрограммированного. Скажи Юре после его выздоровления, что выглядит лучше, сразу услышишь: “Как – ЕЩЕ лучше?”. А если ищешь, что дать почитать, то диалог предсказуем:
– Газета “Двое” тебе не нужна, Юра.
– Нет, не нужна, а вот если б “Трое” или лучше “На троих”…
Но зато покупать новые стулья с гонорара я иду с Юрой. Он не отказывался помочь.
– Мы еще линолеум мечтаем купить и люстру сменить.
– Ну, тогда хоть не ходи к вам, Нина!
Прервалась: неожиданно пришел в гости Сережа Андрейчиков. Я спросила: что тебя больше всего поражало в Юре Власенко? Меня: сочетание ума и нежелания использовать его для людей.
– А меня – как Юра всегда улыбался. Наши люди так редко улыбаются, а он – почти всегда…
Сережа прав: Юра улыбался. Но так же много улыбался мой сосед по кухне – Саша (покойный). Алкоголик выпил и всем доволен… Юра считал, что счастье – не цель, счастье – это исходный момент души. Только этот “исходный момент счастья” он заливал внутрь себя своей рукой… Часто уверял, что внутри него все звенит от счастья, и ему всерьез кажется, что он никогда не умрет.
– Звенит-звенит и никогда не умрет – кто это? Загадка. Ответ: Власенко, – итожил мой муж диковатым голосом.
Целые десятилетия мы виделись с Юрой каждый день. Бывало, что он в субботу поздно вечером от нас уходил, а рано утром в воскресенье приходил, несмотря на очередной вопль мой на двери (“Милости просим после пяти! А пока я закуклилась, никому не открою. Мой дом – моя крепость! Штраф 5 долларов тем, кто позвонит раньше!”).
– Приветствую вас! – робко произносит Юра.
– А ты что – уходил разве? – дыша “радостью”, спрашивал Слава. – Серьезно тебя просим: приходи к нам только по вечерам!
– А вы что – опять что-то задумали написать, что ли? (так и не мог усвоить, что мы работаем всегда).
Но был период, когда мы не виделись вообще (об этом в романе “Нельзя. Можно. Нельзя”, где Власенко – Главный Гносеолог). А потом снова он к нам приходил очень часто. Есть такая запись из середины девяностых (я сидела с первым внуком – Антонычем): “Вчера был Власенко, Саша считает его за своего и улыбается ему во весь рот”. И вдруг Власенко попал в психушку, после нее перестал бывать у нас. Кто-то спросил: “Это правда, что Юра сошел с ума?”
– Судя по тому, что он к нам не ходит, правда, — ответили мы.
Когда мы познакомились, я была младшим научным сотрудником, а Власенко учился на втором курсе. И вот мне выпало везти их курс на диалектологическую практику в Акчим. Юра поразил меня в дороге тем, что наизусть цитировал огромные куски из “Улитки на склоне” Стругацких, а как прибыли в деревню, сразу напился и уехал на плоту с какими-то туристами. Я же бегала по берегу Вишеры всю ночь, до полусмерти изъеденная комарами. Акчимские комары – это такие летающие лошади-кровопийцы. Они прямо одежду прокусывали! Москиты какие-то, а средств никаких в начале 70-х еще не было против насекомых… Я ведь за жизнь студентов отвечала полностью, поэтому сквозь ночь и стаи комаров вглядывалась вдаль и надеялась, что Власенко объявится. Объявился он только утром – как ни в чем не бывало (с другими туристами).
Кстати, во время Юриного студенчества произошла такая история. На их курсе училась девушка-вамп, этакая Апполинария Суслова советского образца. Однажды она заявила: “Хочу, чтобы Юра меня поцеловал!” А он? Отказался: “Да что-то мне сегодня не хочется целоваться”, – ответил.
– Тогда я лягу на пол! – и она легла перед аудиторией на пол.
Но Юра не сдался. А студиозусам и преподавателям нужно было попасть в аудиторию, и они через нее перешагивали. Я лично Юру сильно уважала за всю эту стойкость.
В 1994 году вышел наш “Учитель иврита”, где второстепенный герой Плаксин имеет некоторое сходство с Юрой. Он тогда чуть не сорвал одну вечеринку в нашем доме, никому не давал говорить, все кричал, что мы его изобразили пьяницей! При этом стремительно выпивал полстакана водки и через 15 минут стал совершенно похож на персонажа. Киршин взял на себя тяжесть увезти его домой на такси. На одной из каких-то вечеринок мы даже прятали от Юры все крепкие напитки (об этом есть рассказ “Вечер у Антоныча”).
Ну в конце концов все привело к тому, что 5 декабря 2002 года он вышел из дома в сильнейший мороз, и больше его никто не видел. Перед этим он опубликовал в газете свое одностишье: “На тот свет из этой темноты”. А мне оно очень не нравилось, и я просила его не публиковать! Но…
И все же сердце болит. Но оно болело за Юру и тогда, когда он был жив. Записан один из последних моих снов о Юре (в ночь на 3 апреля 2000 года). Якобы он в окошко пейджера показывает мне свою прозу, но окошко слишком мало, и я спросила: “Может, дашь мне в виде видео?” – “Нет, не могу”. Окошко для творчества и в жизни оставалось очень маленьким, все был в запоях, лежал часто в психобольнице (месяцами). Его отец году так в 2001 позвонил мне и сказал: “Не делайте ничего для пробивания Юриных произведений! Не дай бог, он получит Нобелевскую премию и умрет, не успев ее пропить”. Но я уже ничего и не делала для пробивания в это время, да и что пробивать-то? Была пара новых рассказов про меня у него. В одном я якобы ехала из Москвы и выбрасывала в окно свои книжки, на каждой написав: “Дорогому читателю”. Юра его опубликовал в местной газете, и все меня спрашивали: “Ты – правда – выбрасывала?” А просто я рассказала Юре, что Лена Трофимова мне к поезду привезла 40 штук “Любови в резиновых перчатках”, и я ехала в страхе, что не встретят – куда я с этой тяжестью. В другом рассказе я была “Нюра-дура”, и пришлось пообещать, что напишу рассказ, где он будет не Власенко, а Облысенко.
Он подписывал свои вещи псевдонимом “Конслаев” (буквы фамилии в другом порядке). Беликов говорил, что тут ему слышится “концлагерь”. Мне тоже не нравился этот псевдоним.
Юра считал себя большим специалистом по снам, написал целый труд об этом. При этом мог прийти и рассказать такой свой сон:
– Якобы я в свой день рождения смотрю в окно и вижу, как ко мне в гости идет толпа друзей с цветами, бутылками, подарками. Я открыл дверь и жду. А они проходят все мимо, даже меня не заметив – на этаж выше к кому-то. Странный какой сон. Не могу его разгадать (а что тут разгадывать?!).
Но, видимо, не хотел из подсознания взять мысль и довести ее до сознания. Сапожник без сапог, а специалист по снам – сам себе не психоаналитик… Когда я Юре сны свои рассказывала (опять Капица старший во сне мне в любви объяснялся – вторую ночь), он посоветовал написать роман “Мужчина в моей жизни” (глава 1 – Капица-старший, глава 2 – Ельцин). Ну, на роман тут не было материала, а рассказ такой я написала все-таки.
Капля немецкой крови убивает беспорядок! У Юры одна восемнадцатая, что ли, немецкой крови была, но он любил порядок, вел несколько записных книжек, как Блок, у которого тоже немцы в роду.
– Кроме того, я веду четыре дневника! – говорил он.
А мой муж сразу спросил: “Первый – для родителей, второй – для жены, третий – для любовницы, а четвертый – для себя?”. Но Юра серьезно перечислил темы 4 дневников: что прочел, что сочинил, события и сны. После он стал вести еще и пятый дневник – для родителей (показушный). Так что мой Слава оказался прав… В конце мне отец Власенко звонил и говорил, что теперь все дневники – вранье. Ничего он не читает, никуда не выходит, а записано: “Весь день пробыл в больнице – исследование папы. Вечером читал Гачева”.
– Меня раздражает то, что у вас здесь (понимай – беспорядок), – говорил Юра.
– У тебя есть возможность не раздражаться – ходи пореже, – так предлагал мне отвечать мой муж, но я ни разу не решилась сказать такие слова… а сразу заваривала гостю крепчайший чай, как он любил.
Приведу такой отрывок из моих записей: “Вчера Юра был трезвый. Это меня радует. Правда, он говорит: напиши Вере Мильчиной, чтоб она узнала, переведены ли 28 томов записных книжек Рильке. Мол, наверное, можно будет попросить их у переводчика в рукописи. Я прямо ошалела! Кто ж даст в рукописи свой перевод?! Господи, прости меня, я стараюсь не осуждать, а ОБСУЖДАТЬ (то есть диагноз не окончательный! Верю, что люди могут меняться к лучшему)”.
Юра в шутку называл себя “любителем реанимации”, он три раза попадал туда (по пьянке избивали). Иногда начинал разговор словами: “Две реанимации тому назад…” И вот однажды ему сделали трепанацию черепа, мне передали, что он остался без речи – только два слова говорит. Я подумала, что эти два слова: “нет” и “дураки”. Пришла в больницу, а Юра говорит совсем другие два слова: “да” и “спасибо”! Внутри – глубоко – он был очень хорошим!
Но выписался из больницы, обрел речь, и снова все время пытался доказать, что он – такой тонкий, не то, что мы. “Я по шесть часов в день музыку слушал!” – “Да мы тоже все время включали проигрыватель и слушали классику! Картошку ли чистим, моем ли пол…” – “Нет, это не то, важно чистое слушанье, как у меня”. Ну а что в итоге чистого слушания? Семьи нет, дочь не приходит…
Восхищался он ЛСД (другими наркотическими веществами тоже, но особенно – ЛСД):
– ЛСД! Лили с его помощью столько открытий сделал!
– Юра, назови хоть одно открытие!
– Ну много, сейчас все не перечислить…
Записи от 5 января 1996 года. “Вчера был Юра. По ТВ шли новости 1-го канала. Новая дикторша – казашка. Юра несколько раз назвал ее чуркой! Я не выдержала и говорю: не называй ее чуркой! Бубера он называет “Бубёр”, но это – любя, а “чурка” – не любя, увы…”
В начале девяностых шампуня в продаже не было, в школе появились вши, и я без конца выводила их у подруг моих дочерей Даши и Агнии. Однажды сказала устало: чего друзья у вас такие вшивые – выводить надоело! Даша ответила: “Когда у вас Власенко вообще алкоголик!” (И нечего возразить).
Его любимое слово было “спонтанность” (не выговаривал в нетрезвом виде, получалось “спонтан”). Однажды мой муж сказал ему: “Если у тебя есть спонтан, заткни его” (у Пруткова – фонтан). Юра ошалел – он ведь очень гордился своей спонтанностью.
Долгие годы Юра играл (так мы это называли) в издание журнала. Ничего не издал, конечно, но ходил к нам говорить, что наши произведения он ни за что не напечатает. Слабы, мол. “Ну разве что вот страницы твоих записей, Нина, под числом, ты тут выходила на кухню, я прочитал в машинке полстраницы”. Да кто ж тебе даст записи-то печатать, думала я…
Но зато он всегда принимал мои телепатемы. Только мысленно позову – он тут как тут! Однажды в “Местном времени” мне дали много книг (Петухов чистил библиотеку). И вот у меня на трамвайной остановке оба пакета лопнули (книги тяжелые)! Я в панике: сейчас книги посыплются в грязь! Хоть бы Юра появился! И что – он тут как тут! Хотя не должен был никак здесь быть. И помог: переложил часть книг к себе в портфель. Чудо. Сколько раз так было, не перечислить.
И вдруг… стал на вечеринках гадости говорить моим друзьям! Они потом обижались, пересказывали. Но начнем стихи читать, и Юра знает наизусть всегда больше нас. Я из Ходасевича одно, а он – три. Бывали чудесные вечера, когда читали вчетвером: он, Света Вяткина, я и Слава…. Но вдруг в конце вечера Власенко станет ходить по комнате, как слепой, откровенно выставляя вперед руки, чтоб нащупать предметы, на которые можно опереться. При этом глаза широко открыты. Страшно! Даже если это игра (а может, не игра была)… Было и так, что свои стихи предложит послушать, я скажу: “Три прочти”, а он читает, читает, потом по второму разу… Вот это и называется “душить стихами”, но все же – стихами, а не разговорами о ценах, и то хорошо.
В последние годы говорил мало, медленно. Нервы мои не выдерживали.
– У меня… – он с минуту молчит.
– Что? Новость: хорошая-плохая?
– Идея…
– Идея – это прекрасно. Какая: твоя, чужая, литературная?
– Была…
– Кто: гостья, родня, из домоуправления, дочь, бывшая жена, мать?
Оказалось: у него была идея дать нам почитать книгу…
Иногда я удивлялась вслух: почему он ни на один день рождения наш не написал ни стихотворения шуточного, ни тоста, а считает себя самым умным-остроумным. Слава мне так ответил:
– Боится показаться простодушным. А для развития ведь нужно быть простодушным. Иначе высокая самооценка – барьер для развития.
Спиритические сеансы Юры, его частое общение с духами сомнительного происхождения – все это утомляло, конечно, нас. А преподносилось как: мы отсталые, а он вот… впереди всех. Иногда Слава позволял себе по телефону и переспросить:
– Это точно Власенко звонит? А может, дух Власенко?
Однажды во время перестройки я в разговоре с Юрой назвала поэтов, которые возникли на страницах журналов только в это время: Седакова, Пригов… Он возмутился:
– Как ты можешь через запятую их!
– Я не через запятую. Я с красной строки каждого, – отбрила я.
А иногда уж смолчу, но потом в записях описываю свое возмущение. “Юра сказал: если можно заказывать, то мне – картофель-фри!.. Я с четырьмя детьми – из последних сил – устраиваю день рождения, а ему еще подай фри! Нет бы мне помочь, а он – заказывает…”
В конце Юра стал агрессивный, носил с собой в портфеле кусок арматуры. После того, как он ударил отца монтировкой, мы его НА ПОЛНОМ СЕРЬЕЗЕ боялись. Я молилась: “Боже, помоги мне… как-то не принимать Юру дома, говорить, что не до него!”
И все же, все же… Много полезных выводов мы извлекли для себя! Во-первых, что алкоголика нельзя поддерживать! Нужно его бросить. Сначала мы это поняли по соседу Сашке, правда. Когда дядя Коля умер, Сашка стал работать, а при живом отце – сидел на его шее. Но случай с Власенко окончательно убедил нас в том, что мы не будем такими родителями, как родители Юры!
Мне Виниченко лет 15 назад еще сказал: с алкоголиками нужно вовремя прекращать отношения. А я по глупости не готова была еще к этому, жалела и прочее. При этом отец Юры все время звонил и говорил нам: “Если бы окружение друзей осудило Юру, он бы бросил пить”. А я в это просто не верила. Человек сам все решает. “Я многое в жизни пыталась изменить – даже брала чужого ребенка! И что? Ничего не вышло”. В зависимости об обстоятельств, я отвечала отцу Юры по-разному. Помню, что последнее мое объяснение было даже резким:
– Некогда нам бегать к Юре под окна с плакатами, осуждающими алкоголизм! Мы сами состарились и нуждаемся в уходе, в лечении, нам не до него!
Само собой, я никогда не поддерживала друга в стремлении пить, но когда он голый лежал после реанимации, бегала – одевала, кормила… А теперь думаю, что в самом деле нужно было тогда прекратить отношения! Я же… еще и обстирывала его, хотя муж запрещал мне это делать. Так я тайно, когда Слава на работе. Цитирую из записей. “Вчера, когда Славы не было, я сказала Юре, чтоб он надел нашу чистую одежду, а его одежду… помог мне выжать, так как у меня болело сердце. Можно сказать, что он сам все почти выстирал”.
Но и Юра мне часто помогал в чем-нибудь. Умерла бабушка – две пары ее очков мне принес! Еще у него как у инвалида был бесплатный проезд, а я часто не имела денег на билет в трамвае, и тогда Юра выручал (увозил Шуре книгу или привозил мне от нее пальто)… У своего старого друга ксерокопировал мои рукописи, когда просила…
Если честно, то вообще хорошего от Юры мы видели больше! Да, гораздо! Он мог меня утешить при любом глупом расстройстве. Например, я только что прочла, что с детьми нужно сюсюкать. А мы никогда этого не делали! Говорю:
– Детям – оказывается – нужно “у-тю-тю” говорить! У них от этого пищеварение улучшается. А мы с рождения все им Пастернака читали, дураки!
– Ну, может, Пастернак хотя бы частично заменял “у-тю-тю”? – спросил Юра.
Наш последний разговор был закончен перепалкой. Я что-то говорила про смирение, мол, так Бог сотворил, а Юра: “Да уж Бог мог бы для нас получше мир-то сотворить”. Ну понятно, чтоб моря водки плескались… А ведь Бог дал ему все: родителей, образование, здоровье, красоту, ум, а чего еще-то?!
У Юры была любимая фраза: “Так никто и не взял на себя ответственность за совершение Большого Взрыва”.
Жалко Юру. Какой был красавец с огромными стрекозиными глазами! Правда, Лина меня тут бы укорила: “У тебя все красавцы!”. Но теперь неважно, был ли он на самом деле красив, важно, что в душе много было хорошего у него.
На днях я встретила друга Юры – Борю. Он сказал, что по просьбе отца Власенко ходил на опознание. Но на мониторе был другой (тело уже похоронено).И все же раз за разом мне снится, что Юра жив, нашелся, его военные куда-то увозили на полгода работать. Он долго не пил – сразу видно. Руки не дрожат. И я так радуюсь!
У нас с Юрой была договоренность: если кто-то из нас получит премию, то мы купим друг другу по компьютеру. И я иногда, видя его состояние, говорила: “Тебе купи – ты его пропьешь!”
– Нина, не пропил же я машинку до сих пор.
Да, машинка цела. Верно, не пропил. Но и пропил, уйдя от нее в загул. Ведь был не трезв, наверно, раз домой дорогу не нашел. Да, несознательно, но и сознательно – все мы осознавали, к чему дело идет. И он должен был осознавать. Осиротела машинка, ведь Юры нет рядом с нею… И не только машинка! Как я ждала Юриных отзывов на картины мои! Намажу рыбку, он сразу: “Подари!” Собрал целый аквариум моих рыб (сам так выражался)…
Он много о чертях говорил (видел их во время белых горячек): мол, у чертей тоже водку пьют и прочее. У меня написались недавно стихи об этом:
Мы тебя любили,
Ты нас не любил.
Как же все дружили?
Много было сил.
Мы тебя забыли,
Ты нас не забыл.
Мы вполне грубили,
Ты в ответ шутил.
Черти тебя сбили –
Сам ты их впустил.
Мы тебя простили.
Ты бы нас простил!