Анонс. Беседа. Стихи Алисии (в переводах В. Кальпиди)
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 17, 2003
В следующем номере журнала наши читатели смогут познакомиться с образцами современной английской поэзии. Для того, чтобы это случилось, было инициировано некое действо, о котором сегодня рассказывает один из его организаторов (с британской стороны) – певица, поэтесса, путешественница Alicia:
Несколько месяцев назад Издательский дом “Фонд Галерея” в лице Виталия Кальпиди предложил английской фирме грамзаписи EVOLVE принять участие в публикации переводов современной английской поэзии в России. Здесь, в Лондоне, мы решили организовать конкурс английской поэзии, в результате которого работы победителей будут опубликованы – в переводе Кальпиди – в журнале “УРАЛЬСКАЯ НОВЬ”. Конкурс заканчивается 30 ноября, и имена победителей будут объявлены в Англии после Рождества.
Несколько слов об EVOLVE (www.evolve-records.com). Это независимая английская фирма грамзаписи, проекты которой сосредоточены на оригинальной (новой) музыке, независимой от моды и категорий. Этим объясняется разнообразие стилей музыкальных альбомов – от искрящейся энергией “Особой Сферы” (“Special Sphere”), являющейся сплавом бразильских ритмов, джаза, рока и африканской музыки, – до “Безупречного Восприятия” (“Immaculate Perception”), с его гипнотическим оркестрово-электронным звучанием.
“Immaculate Perception” – русско-английский проект: в конце 1999-го года у меня и английского композитора Марка Левенталла возникла идея альбома музыки и поэзии, для которого мы выбрали поэзию Виталия Кальпиди, с его согласия; в 2000-м году мне удалось приехать в Россию, чтобы записать эту поэзию в исполнении автора и моем собственном, а музыка, вдохновленная ею, была написана Марком Левенталлом в Англии; в 2001-м году состоялась первая презентация альбома на Московском международном фестивале поэзии.
Несколько слов – по просьбе Кальпиди – о себе. Мои отношения с Россией образуют треугольник: Урал, где жили мои русские родственники, – Петербург, где жили мои еврейские родственники, – Москва, с которой связана часть моего детства. Правда, от Петербурга протянулась длинная нить до Нью-Йорка, куда со временем переехали петербургские родственники, – треугольник превратился в воздушного змея…
Итак, по дороге к нью-йоркским родственникам я остановилась в Лондоне (эта остановка явно затянулась), где моя жизнь развивалась сказочным образом, и по словам одного телевизионного ведущего, напоминает роман. Но, во-первых, он заблуждается, во-вторых, на страницах “Уральской Нови” нет места моему роману, а в-третьих, эта статья посвящена не мне, а английской поэзии.
В проектах EVOLVE я участвую, главным образом, как вокалист, и мое везение заключается в том, что мне удается записывать первоклассную музыку с лучшими музыкантами Англии на лучших студиях. Моё хобби – путешествия. Любимое средство передвижения – джип + мои собственные, предпочтительно босые, ноги.
Возвращаюсь к моей теме. Люди – повсюду на планете – очень похожи друг на друга в своей самой глубокой сущности. И все же культурные отличия между нациями разительны. Если вы спросите англичанина: “Как жизнь?” – он ответит одним словом: “Прекрасно” или, на худой конец, “Неплохо”. Задайте этот вопрос русскому/итальянцу/ бразильцу… – и он будет в течение получаса, ухватив вас за рукав (а если он бразилец – за колено), распространяться о своей теще, начальнике, сантехнике и т.д. Пусть мой пример покажется читателю примитивным, и всё же в нем есть доля правды, а подобных примеров у меня “миллион”.
На более серьезной ноте: мои размышления привели к вопросу о том, как поэзия связана с культурной ситуацией – речь идет, главным образом, о культуре на уровне обыденного сознания – в которой она развивается. И этот вопрос, а точнее два вопроса я решила задать трем известным английским поэтам, которые горячо и без промедления на них откликнулись.
В нашей беседе мы часто употребляли понятие “British reserve,” которое можно перевести как “британская сдержанность”, но на самом деле, за ним стоит целый комплекс, принадлежащий английской культуре на протяжении не только десятилетий, но столетий: Бернард Шоу, Бертран Расселл и др.
Мы также называем Соединенное Королевство не Англией, а Британией, по понятным читателю причинам.
1. Поэзия – это поток энергии эмоциональной, духовной, божественной. В Британии ток эмоциональной энергии в общении между людьми является, как правило, стесненным в результате британской сдержанности, традиций английского воспитания. Как это влияет на развитие современной поэзии?
Michael Horovitz (поэт):
“Поток эмоциональной энергии”, кажущийся стесненным, быть может, на самом деле является более стесненным и ограниченным в Англии, чем в России и других странах, потому что Британия – это относительно небольшой остров с очень длинной (и до недавнего времени очень жесткой) историей эксплуатации и колонизации зарубежных территорий.
Английский новеллист E.M. Foster (1879–1970) страстно выступал против того, что он назвал почти врожденной болезнью англичан, – “недоразвитости сердца”.
В заметной степени это тормозило развитие Британской поэзии с момента начала моей творческой жизни (последние 45 лет). Так называемые поэты “Движения” (чья программа была в сущности неподвижной и реакционной), такие, как Kingsley Amis, Philip Larkin и John Wain сделали своей миссией попытку избавиться от всего экспериментального, интернационального, неформального, неортодоксального и революционного. Некоммуникабельность, жесткий контроль и зажатость тяжкого материалистского конформизма времен строительства Британской Империи продолжали править официальной поэзией после смерти Дилана Томаса в 1953 году до самоубийства Сильвии Плат, десятилетием позже.
В 1969 году издательство “Penguin Books” опубликовало отредактированную мной антологию 64 молодых поэтов, в чьих голосах звучала беспрецедентная для Британии лирическая экспериментальность, протест, интернационализм и образность. Антология называлась “Дети Альбиона” (“Children of Albion: Poets of the Underground in Britain”) и включила в себя тех поэтов, которые продолжили трансформацию современной британской поэзии не только на печатных страницах, но и в публичных выступлениях и звукозаписи.
В 1992 году я опубликовал вторую антологию “Внуки Альбиона”, включившую 40 поэтов нового поколения. Эта антология развивает то, чему “Дети Альбиона” послужили катализатором: я имею в виду оппозицию островитянству, отказ от изолированности, от пустых старых форм и от эмоциональной, лингвистической и тематической ограниченности.
Daniel Weissbort (переводчик и поэт, одна из последних работ которого – избранные переводы Заболоцкого – получила престижную американскую премию за лучший перевод на английский язык):
Я не принадлежу к основному потоку современной английской поэзии. И вообще, я не чувствую себя в полной степени англичанином. Конечно, я британец по национальности, я здесь родился и получил образование, но мои родители были еврейскими эмигрантами из Польши…
В вопросе о британской сдержанности все не так просто. Конечно, британцы долгое время отличались своей сдержанностью, но в последние годы ее барьеры были прорваны, заслонка поднята – результат чего был не совсем приятен, например, футбольное хулиганство.
Alicia:
Выплеснуть отрицательные эмоции – агрессию, раздражение – гораздо легче, чем проявить душевное тепло по отношению к другим людям.
Daniel Weissbort:
Можно ли назвать эмоции, проявленные британцами,например, после смерти принцессы Дианы, отрицательными?
Alicia:
Я думаю, то, что произошло здесь после смерти Дианы, очень характерно для современной культурной ситуации. Британцы “ухватились” за редкую возможность объединения как нации в едином порыве – возможность, которой они обычно лишены. Любили ли они Диану, когда она была жива? Было ли чувство отчаяния рождено ее смертью или другими причинами, скрытыми в их подсознании? Сначала я, как и все, не смогла удержаться от слез, услышав новости по телевидению, но немного позже у меня возникло чувство, что то, что происходит вокруг, не совсем однозначно и является своего рода культурным феноменом. Конечно, эта тема не умещается в краткий разговор…
Daniel Weissbort:
Да, это правда. Я упомянул “феномен Дианы” не потому, что он мне кажется положительным, а скорее по контрасту с футбольным хулиганством.
Richard Mckane (поэт и переводчик с русского – от Мандельштама до Вознесенского и Седаковой; президент Лондонского Пушкинского клуба).
Стоит ли вообще сосредоточиваться на британской холодности? Весь мир несется так стремительно, что вероятность эмоционального, духовного, божественного становится все более редкой. В нашем подверженном стрессу обществе британская сдержанность, в ее лучших проявлениях – способности сохранять внутреннюю дистанцию, рефлексии – не такая уж плохая вещь.
В настоящее время в Британии нет поэтических группировок , я не думаю, что у нас есть эквивалент Уральской, Петербургской или Московской школ поэзии (и я сомневаюсь, что они действительно существуют в России). Возможность публикации становится все более редкой, и большинству поэтов приходится существовать в изоляции. Я верю, что роль поэта в том, чтобы затронуть человеческие души – и это, конечно же, не английское рукопожатие, но и не трехкратный поцелуй и медвежье объятие русских.
Души общаются не словами, и все же словами.
Во всех странах большое количество поэтов не имеет возможности опубликовать свою поэзию, тираж в 500 экземпляров кажется теперь значительным. Напрашивается вопрос: почему они продолжают писать? Я думаю потому, что в уголках Британии еще сохранился бульдожий дух, несмотря на то, что повсюду мчатся гончие финансового сектора; и этот дух как раз и связан с той самой британской сдержанностью, с которой мы начали разговор.
2. В процессе рекламы конкурса поэзии я посетила многие поэтические клубы. Большая часть звучавшей в них поэзии имеет “слишком современный” характер, в ней отсутствуют вневременные качества, и как сказал один из поэтов старшего поколения, темы современной поэзии слишком “обыденны.” Британские поэты как будто избегают вечных тем и вопросов мировой культуры – что есть жизнь и смерть? в чем сущность бытия?.. и любовь заменена сексом (повсюду в Британии можно говорить о сексе, но невозможно о смерти). Что является этому причиной?
Daniel Weissbort:
Я думаю, что большая часть поэзии во все времена “слишком современна” и привязана ко времени, месту и эпизоду. Часть поэзии может пережить время и, в этом смысле, стать вечной. Бесполезно пытаться писать вечную поэзию! С другой стороны, я хорошо понимаю, куда ведет этот вопрос.
Английская поэзия в течение долгого времени относилась с подозрением к “великим” и “вечным” темам. Те поэты, которые пытаются выйти за рамки обыденных проблем, например, Ted Hughes, Seamus Heaney, и конечно же, Иосиф Бродский (речь идет об англоязычной поэзии, поскольку из трех поэтов только Тед Хьюз англичанин) могут ненадолго вызвать восхищение в Британии, но, как правило, вскоре за этим их начинают обвинять в попытке быть слишком всеобщими и универсальными.
Как мне кажется, типичным примером английского поэта является Ларкин. Он сторонился “великих” тем и предпочитал исходить от некой определенности, то есть от предельно конкретного личного опыта, включающего беспокойство и страхи, свойственные всем нам.
Замена “любви” “сексом” здесь является, я полагаю, подтемой. Поглощенность и озабоченность сексом была присуща человечеству во все времена. Хотя я и не являюсь поклонником Карла Маркса, мне кажется, что секс действует как опиум – с его помощью можно продать почти все, а также отвлечь внимание. С помощью секса легко манипулировать и монополизировать внимание молодежи, которая всегда представляет потенциальную опасность существующей социальной системе, – эта опасность в большей степени устраняется, когда сознание молодых людей поглощено сексом и потребительством.
Смерть – это запрещенная зона! На протяжении уже долгого времени говорить о Смерти было не по-американски, а теперь, вероятно, и не по-английски, так как Британия во многих чертах становится неотличимой от Америки.
Каковы причины всему этому? Одна из них, конечно, содержится в Британской истории. Британцы всегда были прагматичными и имели тенденцию избегать идеологических принципов – в конце концов, у них даже нет печатной Конституции. После Второй мировой войны в странах Восточной Европы были подняты существенные исторические, политические, философские вопросы, в том числе и в поэзии. Британцы отвернулись от всего этого. Они даже отвергли высокую поэзию (Дилан Томас и т.п.) – после короткого флирта с ней во время войны и вскоре после ее окончания. Неудивительно, что и сюрреализм так и не приобрел популярности в Британии.
Тед Хьюз был, пожалуй, большим исключением, но, хотя ему и присвоили звание Поэта Лауреата, многие пытались его принизить.
Michael Horovitz:
Действительно, англичане избегают рефлексии по поводу смерти и ее литературно-художественного исследования. Быть может, отчасти это вызвано примером Сильвии Плат и других, не британских авторов, которые слишком глубоко погрузились в этот предмет, в результате чего жизнь некоторых из них закончилась самоубийством…
Richard Mckane:
Мне кажется важным состояние пред-смерти и пред-любви как балансирование на грани перед прыжком в неизведанное смерти и любви…
Daniel Weissbort:
Мы достигли такой точки, когда сам английский язык – в том виде, в каком он функционирует в Соединенном Королевстве – отвергает попытки выражения темы смерти и любви в поэзии. И хотя существует теоретическая возможность обсуждения этих тем – в конце концов это свободная страна! – навряд ли они будут предложены аудитории поэтических клубов, фестивалей и т.д. Это смутит слишком многих людей.
Возможно, другая причина “обыденности” современной поэзии – это ее своего рода демократизация. Один, по моему мнению, великий поэт однажды сказал, что Поэзия – это не Демократия. Однако, я думаю, что она ею становится. Воспротивиться этому процессу и проповедовать добродетели элитарности сейчас не принято. И слава богу! И в любом случае, поэзия – это популярная форма искусства. Но, как таковая, она особенно восприимчива к отупению, что, возможно, является сейчас универсальным процессом. Упадок и смерть массовой культуры (и подъем создаваемого машинами поп-арта) – это другой вопрос, пожалуй, даже больший, чем те, которые были подняты.
Редакция “УН” тоже решила поучаствовать в этой небольшой, но крайне содержательной беседе. И в качестве реплики публикует стихи самой Алисии по той простой причине, что именно ее тексты как раз относятся к метафизической поэзии, сам факт существование которой ставится в Британии под сомнение.
АЛИСИЯ (ALICIA) * * * Завершим закат вручную, наваляем тьму ночную, горизонт доупраздним, птицы будут наши числа, и Господь, лишенный смысла, даст им псевдопсевдоним. В белый снег амбулаторный входит человек упорный. И возлюбленным на треть (а точней - наполовину) погружается не в глину, а в сиреневую смерть так красиво, что не страшно стать почти позавчерашним, а потом не стать совсем. И блестят деревья сосен, и летает птица восемь между прочим, между тем. Жизнь наступит не однажды, а четырежды и дважды, но не более. Итак, пусть пустеют наши лица пусть квадратный корень птицы будет корень, а не знак. За туманом Альбиона ныне и во время оно начинается земля, где сгорают наши души посреди нелепой суши в желтом холоде огня. СТИКС Удивил меня Стикс: я ожидала увидеть тяжелые мрачные воды... Он же - прозрачный, играющий светом и тенью... (Из путевых заметок автора) Теперь о том, как я пыталась плыть на лодке, где балакали туристы, навстречу Стиксу. Так хотелось пить, что Стикс не мог не показаться чистым. Мы вышли в море. Греку у руля я строила (признаюсь честно) глазки, и молодость прошедшая моя не ощущала в этом неувязки. Всё решено: я не умру, пока весёлый Стикс лазурный и холодный транслирует на небе облака, которые, скорей всего, свободны, как я, как ты, как я, опять - как я... Мы медленно вплываем в подземелье, где древние при помощи огня общались с мертвыми, точнее - вместе пели. Я слышу эту песню, правда, слов не разобрать, и разбирать - не надо. Вот рай умалишенных облаков, вот нежность ускользающего ада. Как счастливы умершие давно, и веселы умершие недавно, а то, что я живу - мне все равно, и это правильно, точнее - это славно. Вот именно, что славно... Стикс шуршит налузганною галькой побережья. И воздух неоправданно дрожит, и дышится, по-моему, всё реже... НАПТАЛИ Наптали - совсем мальчик. Он - наш проводник по тропическим джунглям. Гибкий и тонкий, он может за несколько секунд взобраться на вершину кокосовой пальмы... вниз головой... (Из путевых заметок автора) Этот мальчик, который ведет нас сквозь заросли, сквозь невозможные заросли прямо на шум водопада. Этот мальчик карибский, чья кожа - слоновая кость, этот мальчик, чей запах - не сад, а предчувствие сада. Этот мальчик Наптали, который назвал себя сам. Просто взял и придумал невинное девичье имя, и надел на себя. А теперь он идет по кустам, продираясь туда, где доится стеклянное вымя водопада. Он наш проводник. Начинается дождь, что грозит превратиться в кромешный тропический ливень. Этот мальчик Наптали, который уже не похож на себя, потому что становится страшным и сильным. Этот мальчик Наптали, натоптанной пяткой сверкнув, разбежавшись ныряет в белесую тьму водопада. Я хочу закричать, но выходит лишь громко икнуть, а Наптали выходит уже из кипящего ада. Он и гол как сокол, и блестящ как дамасский клинок, он уже не молчит, но открыто смеется над нами, целый мир семенит, точно пес, у него возле ног, мы смеемся в ответ и от радости машем руками. Этот мальчик Наптали, топтавший любой травостой, не умеет любить европейское рабство свободы... И текут по нему, притворяясь обычной водой, материнские воды. * * * Небо - на уровне глаз, Слезы быстрее стрекоз. Мы умирали не раз - Это обидно до слез. Шелест листвы и цикад - Плач на вечернем ветру. Быстро стареющий сад Помолодеет к утру. Где-то стоят облака. Даже не где-то, а тут. В фокус попала река, Рыбы теперь не умрут. Женщина хочет молчать, Плакать и тихо любить. Сердце, желая стучать, Просто пытается жить. В первые выйдет любой Ну а в последние - я. Жизнь - это просто любовь. Если конкретно - моя. Рыбы - в обличье мужчин: Каждый проглотит кольцо. Море - гербарий морщин. В них утонуло лицо. Мать моя стала водой. Папа как ветер над ней. Я остаюсь молодой До окончания дней. (переводы Виталия Кальпиди)