Книга стихов
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 17, 2003
Вступление Что делать с мыслями? зарезать? усыпить? дать яду им? сказать: идите с миром? Но - ОТПУСКАТЬ!.. тут я не Папа Пий... Пускай уж заплывают... - жиром!.. Мой котелок не варит... Ваш? - Варим. Навариста ль твоя уха, товарищ?.. - Два уха из ухи... Был третий Рим. Четвертый же с такими не наваришь. Пусть - заплывают... Как велел Роден. Внутри он - полый, как Улиссов выдел. Чугунный котелок тем временем позеленел совсем уже. Я - видел. Но - пройденный этап... Роден затих. Внутри он - полый, что не значит - глупый. Но - не святой. А нимбы у святых - как будто кто-то держит их под лупой, рассматривая... Только обод, он И виден нам... Но некая из мыслей - под выпуклостью - входит в пантеон тех - нами, снизу - закопченных высей и ангелом становится, и вниз глядит на нас, вперяющихся оком куда-то вдаль: наша ладонь - карниз воздвигнутых над головами окон невидимых... убрав ладонь со лба и обхватив ей челюсть, как теперча он делает ВСЕГДА, я знаю: ба- обаб - не дерево, а - гуттаперча. В морщинистых лесах, где и Сократ неотличим от дуба или пихты,- все мысли суть обычный результат в нас, т.е. в лицах, шевелений Чьих-то: - Не морщься так! Не думай, будто ты сам производишь складчатый свой гений: лицо есть то, куда - вложив персты - в нас поднимают волны шевелений. Лицо - не зеркало и не окно, а лишь фрагмент растянутости, где нам отведено завидное звено меж рододендронами и Роденом. - А выход где? - А выход: зеленеть, словно Роден: как все мы зеленеем, запутывая наши мысли в сеть ботаники, не познанной Линнеем. НОГА Читаю в 1-ом (детском еще) томе Цветаевой (Терра): - За дядю, за тетю, за маму, за папу... Чтоб Кутику Боженька вылечил лапу... Это - про мою лапу, левую... больную... (Из больничной тетради) - Постойте-ка, ведь это левая нога: но почему же именно левая? Ну да, случайность... - Да, случайность, - оборвал я.- Откуда же мне знать, почему именно левая?.. К.Гамсун "Пан" Речитативы для аиста 1 Как ни взгляну на небо - там всегда полнолунье. Странно местное небо, или время движется чуть иначе, чем всюду... Но, правда, едва взгляну - и вижу всегда ее: пропущенную сквозь пальцы туч и всегда - непойманную... Задолго до вопроса - не думаю, отвечая: ее - сверху сыщего - словно долька лимона, всплывшая сверху чая... 2 Мы живем под лимоном, как под колесом, на шесте укрепленном. Аист, несом с оста есть оста- новка у Ариосто. 3 Безумие на луне свивает свое гнездо. И до, и после Орландо. Но не вернуться. Не крикнуть. После и до. Аист слабей орлана. 4 Не аист, а некто А идет по луне, шурша, чем там шуршат. Ища, куда бы воткнуть CWA тавтологию в звездах. Он находит. Втыкает. Флаг знает, что смысл знамен реять, а он - обмяк, ибо нет ветра... Но другое есть на луне: пробирки, мензурки, о которых по всей длине эпоса, что они разум таят. Древком невидимых долбани - выписывается дурдом в каком-нибудь штате. Штат, числясь на флаге, не знает, чем флаг чреват, поднятый на луне. 5 А - это словно вы- гнутая балетно ножка циркуля. В окружении лет, но также - луны. Струя- щей себя. Пытаясь "а" переделать в "я". Я становлюсь как аист. 6 Как ни взгляну на небо: полнолуние не в итоге, а всегда... Может, время идет в одном направленье со мною, т.е. стоит, как ноги аиста, связанные гнездом? Ибо как ни ускоришь шаг - от связанных не уйти ног, ибо ноги - как стрелки на без пяти двенадцать. И это есть образчик куска, что нам от торта Часа не съесть, поскольку не бить часам. 7 Что там, на колесе корчась, кричал Остап? - "Батько, чуешь?" - во все легкие - и ослаб. Что - на кресте, в пыли корчась, кричал Исус? - "Отче, ты слышишь ли?" - и под ребро укус. Но - после их наук - вряд ли дождаться мне эха, "луны" на ук- раинском, на луне. Кэрри Нэйшн (ум. 1911) 1 Кэрри Нэйшн носила с собой топор под черной одеждой (она-то и завела моду на черное): на людей не держала зла, для нее старушкою был кагор, виски, текила и прочие спирт-тела. Входила в бары, убивая спиртных дворян топором по горлышкам. Сей террор Раскольников счел бы музыкой. Был багрян пол от вина, как раздавленный помидор. 2 Милая мордашка, как на картине Манэ (через "а") "Американский бар". За нею все то же: колонны, колонны, портики. Она - жрица храма. Входит женщина, не отряхиваясь, но и не здороваясь, вдыхаючи перегар, на ней: черная юбка, ботики. И - давай махать, пока не раскололась рама. Мистицизм У меня был кот. Он умер четыре года тому. Пшик! - голубой мотылек угас, как про газ выдумал Анненский: но такая была порода у кота - голубой был перс: звали его Антон (я все перебрал на Антона, о нем пиша, даже "антоновку"). Но погасла его душа и мне не сказала, вернее - он: "Через четыре года - за то, что ты позабыл только ОДНО на Антона, тихоню из всех тихонь, ты будешь ввергнут не в новый любовный пыл, а - в антонов огонь!" Ходасевичу. В память Страшно, Боже! Как же мне знаком сталактит под самым потолком. Я живу в отеле типа Ритз. (Штык он? шприц?) Как же страшно, Боже, и как трудно! Притяженье наше обоюдно! Поставившей свечу Я был уверен, что ты мне поставишь свечку... Когда ты болен, ты окружен как бы восковыми пальцами с розовыми ногтями (... розоперстая Эос...): и словно свинья - грибы, ты их ищешь издали, стоящих в каком-то храме, где ВСЮ составляют они аптечку Бога. Свечи похожи на одноразовые шприцы. Когда их ставят, нажимается поршень. Пламя - как инъекция в воздух,- которая всеми нами ощущается прямо физически. И - чтоб не отдать концы в огне антоновом - подобное можно лишь подобным вылечить... А посему свечу поставь мне, подруга!.. Я ею перекричу пламя, что жжет чуть меньше, когда ты свечу палишь... Гость Он пользовался мимикой по-актерски: то грозно хмурился, то метал молнии из-под полуприкрытых век. Но он быстро устал от игры. Ему нужна была моя помощь. Рос Макдональд "Вестники несчастья" 1 Он приехал, чтобы меня убить. В семьдесят с небольшим. Гостя у меня впервые. Проделав двойной кульбит самолетом. Дитя малое в семьдесят с небольшим, но и прожженный - как это еще называют - киллер. Я не знаю - от радости ли, с тоски ли - у меня завязались в ноге гнои, едва он коснулся левой ноги - рукой, точнее - тыльною стороною ладони,- пока я лежал такой, какой я лежу, переваривая спиртное. И стало - в несколько дней - ТАК жарко, так удушающе жарко, что я воздух хватал аортой. Как было бы сказано у Плутарха: "Он три дня пролежал в горячке и преставился на четвертый". 2 Как спрашивала Джульетта: "Ну разве эти плечи, грудь и ноги обязательно звать Ромео?" Как зовут мою левую ногу, которую на рассвете НЕ отрезали? - мною, естественно... А отрезали бы - то я не о себе бы думал, а - именно! - как же ногу было звать? - зарытую в помощь гречам госпитальным... - ногою? но - слава Богу! - пронесло, и ответить Джульетте нечем. 3 Это с ней случилось на середине пути, вернее - на сорок первом году моей жизни... Вошла вдруг и не вышла, оставив надежду: одежду - стервам больничным, на вешалок их сутулость. И пока меня дрючили внутривенно, она вошла в коричневое Инферно, осмотрелась и - удивясь - вернулась... 4 Я живу в пост-мортуме, пережив зараженье крови, гангрену, удивившуюся на пороге кости, обжегшую ногу, как Данте: побывавши в антиздоровье. Что мне сказать о госте? Коль не культя - то тем же двойным кульбитом: перед отбытьем - в траву иль в вокзале спрятав, приклад без насечки - что больше одним убитым, ствол и прицел, что был - от привычки - матов. Новый Озимандия 1 Он долго налаживает прицел: в наведении резкости эрос живет Эвклидов. Как к жениху невеста, к выстрелу он летел, но паспорт ему продлили, лишь перед отлетом выдав. 2 Он покупал оружье по косточкам, словно в "Дне шакала": оно - словно щит Ахилла - состоит из деталей, не знающих о цене целого: как и в чем - каждой из оных - сила 3 и предназначенье. Об этом лишь он один знает, лежа сейчас на крыше в плаще жестяном... Мечтая, как Саладин, половину карты саблею покоривши, - 4 прийти к королям христианским... тот саблей - тогда - рассек платочек газовый Ричардовой супруги, подброшенный в воздух... Ричард - хоть гомосек - взъелся на саблю... И кони - пружа подпруги. 5 понеслись английские в Ерусалим... Потом был плен на Дунае и побег... Он лежит на крыше, обливаясь потом и мучаясь животом, с оружьем эпическим, что сделано здесь и выше. 6 Сколько еще лежать?! - эпос идет, терпи, эпос всегда длинней выстрела и момента. Можно прождать сто лет и бабою стать в степи, или - подобием монумента 7 на крыше... Падает снег, и снег превращается в слякоть... Наступает весна и лето следом... На крыше простершийся человек с ружьем, чье дуло - от пистолета, 8 превращается в статую, а после - в рук-ног куски... Цель была РАЗ видна, но отошла с коктейлем и не вернулась... Как суслики и сурки, цели стоят, но прячутся, когда мы в них целим. 9 Упустить момент - это вогнать себя в эпос, что тянется безобразно долго... Гребя в кучу ВСЕ, что лежит: плохо иль слишком праздно. Падение Римской империи (по Карлу Кристу) О Нероне 1 Сенека, Тацит, Светоний и Кассий Дион: Нерон был вырожденец. Присоединяются и евреи: подавитель восстания, Лжеаполлон, плюс он укокошил мать. Туда же и христиане: распятья в садах, бойни в цирках. Против этих двух - ТОЛЬКО греки: Нерон был ПОЭТ, что за год гастролей в Греции, стихом услаждая слух, получил под ДВЕ ТЫЩИ лавровых венков! От тягот налогов - к тому же - освободив страну Грецию... Что ж до пожара Рима - скорей всего, НЕ поджигал: про эту его "вину" ТОЛЬКО болтали... На месте -НЕПОВТОРИМО возвел Рим мраморный, современный, с огнеупорным фасадом! Покончил с собой: "Какой ПОЭТ погибает!": жил с голосом - звонким горном (вопреки наветам), и твердой - вполне - рукой управлял колесницею, но - не Римом... В результате: дурная слава (досель) от двух первых... Для Греции был он невозместимым: в результате: три Лженерона. Но - ни ЕДИНЫЙ стих до нас не дошел. Публиковать запрещал. С листа - не хотел. Лишь - по памяти, как Гомера. Легко уважа его амбиции, скажем: не та, не та память у современников, греков даже. 2 Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало! - НЕ про Нерона!.. Он жил ведь для выкрутас (поэтическое поведенье) и пьедестала: жаждал памятника ЛИШЬ как поэт, а не какой-то там император. Он был рассказчик, панк, кто угодно - в римской своей стране, но - НЕ вырожденец. У греков он - покровитель скачек. В наше время он был бы не раз судим за вождение колесницы в нетрезвом виде, а - может быть - и разбился б... Пел бы - нетрезвый в дым - стихи в коммуналках... Как скифам своим - Овидий. 3 Ужас Рима - что в нем ну нельзя никак не стать императором, если рожден в опале. Возьмем Клавдия, или - даже - Калигулу: и - странно, но - ВСЕ писали, хотя и любительски. А в целом - страна писак, этот Рим, где только ОДИН Нерон был ПРОФЕССИОНАЛ. И пусть мы не знаем строчек его, он - покровитель скачек у греков. А строчек - их больше, чем легион. О Тите 1 Нерон был из Юлиев-Клавдиев. Тит же - Флавий. И в отличье от папы - первого буржуа - "деньги не пахнут" - радел лишь о ЧИCTOЙ славе. Тоже - ПОЭТ! - Способный на счет раз-два сымпровизировать с рифмой, без всякой натуги выдав целую вам поэму. Такое вот у друидов считается предпоследней ступенью. Был он красив и прям. Любил царицу еврейку и не был антисемит. Против - только евреи: разрушил Храм. За - в частности - Моцарт: "Благочестивый Тит". 2 Младший брат Тита, император Домициан поэтом не был, но был как отец поэтам. Пахли при нем и цвели Ювенал, Марциал. Циан НЕ подносился. Евреи шли за советом. 3 Убит. Следом Нерва. Тоже - ПОЭТ! Нерон - мэтр! - его оценил, нарекши "вторым Тибуллом". Но - бросил писать, империей увлечен... Нерва был невротик и подвержен - легко -загулам. 4 Траян писал только письма. Плинию. Умер от странных ран в месяц восстанья евреев. Следующий - Адриан был не просто поэт - ЗНАМЕНИТОСТЬ! Дошел. Печатался. Но латынь не любил. Доверял только древним грекам. Путешественник. Путешествовал до пустынь, взбирался на Этну, плавал по бурным рекам. Против - только евреи: он раздавил мятеж Бара Кохбы, вырезав полмильона. За - все остальные. Во время оно между "за" и "против" еще оставалось "меж". 5 Дальше - Пий. Как Папа. Молился и НЕ писал. За ним - прозаик-профессионал Марк Аврелий. Отравлен. А дальше - сплошь некролог. Рим, скатившийся к ПРОЗЕ, не пасть не мог. Если два романа свести в один 1 Если два романа свести в один, то тогда выйдет стихотворение - первой частью посвященным одной, а второю - другой. Беда, что можно запутаться, какая - какой. Но -к счастью - через сколько-то лет понимаешь: вторая часть - это лишь выдумка, тогда как в первой - все настоящее, а вторая есть тоже власть первой женщины, что будешь любить и стервой. 2 Казнь короля. Карл всходит на эшафот, под которым - настилом - сидят Арамис, Атос, Портос, д'Артаньян, с надеждою, что вот-вот его удастся спасти. В эпоху, где нету фот, глаза - это снимки, сырые и в красном свете рассвета или Инферно. Напрашивается вопрос, не нуждающийся в ответе. На казнь из толпы - с удовольствием -смотрит Джон Мильтон. И это - борьба авантюрной прозы с эпосом, и где-то - меж них - король, не понимающий в жанрах, а под корой адреналин поднимается, чтобы сказали: слезы. "Смотрите, он плачет!" Атосу шепчет "Молчи!" д'Артаньян, и оба хватаются за мечи. Мильтон же думает про чистоту стиха. И это - шпаги, обнаженные ради, для двух интенций, похожих на букву "х". Но: ребром длань сверху свергается на короля. Николай II, Казанова во Львове (Эндрю Вахтелу) Хроника. Николай II во Львове. Все было тогда, как есть и сейчас. Вот в центре стоит колонна Мицкевичу с музой над головой, протягивающей лиру. Николай, отдающий честь, кому - непонятно... Мицкевичу? Что ж, резонно... Казанова въезжает во Львов и пишет: "Мой въезд во Львов", а дальше - про ничего во Львове: въехал и выехал... Потом - началась гангрена руки... Хотели отнять: от уха и до штанов. Он - не дал. А после - потоки крови на Стоходе и в темных лесах, в Арденнах. Современник Призрак ходит по Европе... 1 Он горд своим атеизмом. Вокруг него все иногда ходят в храмы, а некоторые -регулярно. Он готов бы верить в Озириса и Иштар, но - ни в коем случае - не в Одного, ибо: "чем я хуже?" Тем не менее, пантеон сооружает из "равных" по интеллекту (как он считает): в Калифорнии мог бы секту основать он в 20-е, назвав ее "Религиею имен", но - время не то... Он острую пищу ест, чтоб - как беременные - переноска вытолкнуть... Но - не толкается... Для тренировки мозга он читает "Коммунистический манифест"... Мозговая кость, плавающая в борще, выглядит и румяней, и перспективней, нежели он, сваривший бы суп из бивней! - но их не дано!.. не дано ничего вообще. 2 - Интеллект есть товар, согласно Веберу, а душа - выдумка торгаша от религии... - Лассо набрасывающий ковбой образует им пруд, что робко стягивается - как любой - к центру, застегиваясь на кнопку. Так и лежит он, защелкнутый посредине, в центре: берет с помпоном. Лоб есть тело, придавленное к пустыне валуном картонным. 3 Тамтам есть от слова "там", т.е. - что за чертой. Там же звучит тамтам, стоишь у столба и стой. Ад там, дружок. Налетевшие ИМЕНА клюют ему печень, соски и темя. Он хотел быть ровней, и - вот те на: он - привязан к столбу, а племя бьет в тамтамы, чей звук кровью долбит чело. Так майский жук расшибается о стекло: бум! поскольку же нет ни-ни для него, пустота отвечает: бум! Вокруг его имени не происходит бум, только - "бум". И - будто бы бумеранг - влетевшая в ад душа возвращается в ранг альбатросом, чайкой, и - рыбой дыша - он кричит, современник, из синих волн, когда я выхожу на мол, что он Европу вспахал, как вол, и чтоб я подальше шел. 4 Я и иду - чем дальше, тем лучше. Ты будь, где есть. От тебя и разит-то серой, оборотным "да". Данте там сжег персты писанием. А тебя - птичкою белоперой закинули к нам: этакой грамофонной пластинкой заезженной, чайкою, альбатросом. Кричишь - и игла сходит с пластинки оной, но подруга, любуясь чайками, тихо вздыхает: "Ашесоме!" Продолжение 1 Возле наших имен вьется особый звон. Как бы сказал Джон Донн: - Это - по мне: динн-донн! 2 Внутри у колокола - круги, как в пруду и в стволе. Пинками его ноги и - по цвету - во мгле 3 формуются диски те, обручи те, что мы вращаем на животе, как хула-хупы тьмы. 4 Мы сами - и пруд, и ствол, и колокол, и тамтам. Покамест обруч, тяжел, не упадет к ногам. Лазарь 1 Я лежу и - за долгое-долгое время - сплю. К тому же, вижу приятные сны. Необычайно приятные. Этакий ромб, в эмблеме этой я кувыркаюсь, как прыгуны на сетке: к тому ж - она светится, сетка, а я на ней не по-паучьи, а движусь особо как-то, т.е. движется все ж ОНА и светится, и странней становится свет, а вдали - как бы такая шахта. Наконец, я свободен от своей заводной семьи, ибо - сплю! Мои нервы равны нулю. За глубокий сон что хочешь в доме моем возьми! О Господи, как хорошо! Я - сплю! И вокруг все спят. Впервые за много лет я сплю вместе со всеми. И к дьяволу караул мой ночной и без света. Вот теперь - МНЕ свет! Осточертело - все! Но зачем ты меня толкнул?! Кто ты? Зачем толкаешься? Стягиваешь одеяло?! Погоди, с головой укроюсь! Не тяни ты меня с рогожи! Дьявол! Я просыпаюсь, кажется... Как же мало я поспал!.. Начнется опять все то же... Уже начинается!.. Рожи, а не обличья. Дети. А чтоб их! Жена. А чтоб ее! Все - мыло. Да-да, я встаю! Говорю ж, я встаю! Как было дивно спать, от бодрствования в отличье... 2 И - видя, что он воскрес, к воскресившему - по этапу - мчатся дети: наш песик лишь полчаса как околел. Пса оживи нам, пса! Его-то мы любим! и ненавидим папу! Песик нам нужнее! Песика воскреси! - так кричали детки. Но он - воскресивший тело - от них повернулся, как будто бы на оси, и прочь зашагал, пока оно розовело... Аврам и Исаак 1 Что тебе, отец, сказал твой ветхозаветный Бог? - бери, мол, сына и тащи-ка его на гору и принеси его в жертву. Тогда - хоть ты стар и плох - Я тебя прославлю по Киркегору и подбавлю годиков много-много... Так что, отец?! Как же ты поступил? - не резавший в жизнь овец, т.е. агнцев: да что там овец! - ни кур даже не резавший, да и хлеб отрезавший редко (всегда ТЕБЕ - резали...). Отказался? Выпросил перекур? (Ах да, ты ж не куришь!..) Уперся, как табуретка? Нет! - потащил, обманув... Сказав, что тебе худо-худо, мол, воздухом подышать горным... И - потащился сын... А что сын был спасен - не твоя заслуга, а чудо и заслуга Божья! А ты - потрясающий сукин сын! 2 Говорят, Бог его испытывал: что, мол, вера сильней любви: мы это слышали: мол, вера сильнее матери, детей, и сестер, и братьев... Да пошли вы к матери, к ляду, к бесу и к дьяволу! Боже вас обзови! И ни во что он не верил! Разве может верить - дитя?! Он просто боялся: а - вдруг! - что-то да есть таки, и это ЧТО-ТО пугало!.. А сын - это сын... Хотя жертва пугала тоже: ножи там и тесаки всякие и можно пораниться... В общем, скорей процесс, нежели факт убийства сына. Здесь вспомнят нам Агамемнона и Ифигению. Мы ж обойдемся без аналогий, ведь Агамемнон не должен был резать - САМ! А Аврам был готов, даже и покалеча Исака - до, ведь не резал-то никогда до этого. Да, слишком поздно пришел Предтеча и ох как долго еще до окончательного Суда... "Гладиатор" (1999) 1 Фильмы: "По бритве бегущий", "Легенда" (та, с банно- красным Дьяволом). И у этого Ридли Скотт - режиссер. Рассел Кроу - в роли Максима, главного барабана Марка Аврелия. Германия. Последний его поход. Нечто невиданное: начало фильма. Сухой почерневший лес на заднем плане. На переднем - солдаты, вяло из грязи встающие, когда он проходит чрез их ряды. Заряжаются катапульты, или как их там зовут. Зажигают потеки луж нефтяных и макают в них стрелы. И стрелы - эффект катюш под Сталинградом - летят как подобье пыли огненной. Такое увидишь вряд ли где-нибудь еще, слава Богу! Потом - Коммод душит отца Аврелия (здесь наврали, но это неважно), который хотел всю власть передать не Коммоду, а Максиму, чтобы тот ее передал Сенату. Здесь-то и поворот сюжета, и здесь - роковая часть. Мы ее обсудим. Преторианцам дан приказ убить Максима, а также - жену и сына в далекой Испании. Он бежит - очень и очень длинно, т.е. эпически... Распяты. От старых и свежих ран он теряет сознание. Просыпается же рабом и гладиатором в глухой провинции где-то, где ходят жирафы, где люди смуглы, а лето с осенью и зимой и весной не состолкнется лбом. 2 Я не пишу о том, как он проливает баки крови в цирках провинции, а после - на Колизее. Как Коммод с сенаторами (собаки!) узнают, кто такой он, и как, робея, вновь в него влюбляется дочь Аврелия. Правда, тут психологизм. Обойдем. Как он Коммода убивает в гладиаторском поединке. Суд вынесен - мертв тиран, и он сам умирает, сходу. Да, еще его полюбил народ за отвагу и мужество. Вот. 3 Но фильм - абсолютно великий: для тех, кому в жизни сей - на взлете известности - пришлось начинать по-новой и в других обстоятельствах... Как я или Алексей, или - другие немногие... Чудится дух сосновый, наверно - смолы, если сосну поджечь. Сгорела. В стволе он находит свой белый меч. Повторение жизни, наверное, все же есть самое в ней удивительное. Ибо живя - зачем? все ж уже было! - продолжаешь ходить и есть какую-то пищу: вдруг смотришь: смотри-ка - ем и живу: и удивляешься сим простым фактам, обретающим величие новизны, как после спасения... 4 ... от Бога ли - рок, судьба? Ведь БЫЛ же - должен! (Пенициллин - от Бога?) Умер он полководцем. Но - проснулся: в тряпье раба и гладиатором. Такая у нас дорога - как схема ямба: вершина-удар-и спад - и снова ползешь, и не вниз, а - кверху... Так нам устраивают проверку, репетицию в сорок, плюс-минус. В 19-ом я навряд выжил бы, т.е. - ТОЧНО не выжил... Еще вам пример - Арсений: должен был умереть тридцати пяти, т.е. - ПОСЛЕ сына, но ДО - тех стихотворений, которые он написал, чтоб славу СЕБЕ спасти. 5 Отец убивает сына. Сюжет вполне библейско-евангельский. Интересно - что супротив желания... Впрочем... А - в общем - не надо его винить: так положено! Но - ожив - оглядываешься с удивлением и вопрос носишь про: пенициллин - от Бога? Ответ: наверное. Ведь же лечил Христос. Сам. И поставил на ноги много неспособных к ходьбе, обезноженных и калек всех сортов... Антибиотик так поставил на ноги ногу. Хотя в позапрошлый век я мертв уж три месяца как... Отбившийся от атак гангрены, я говорю ноге: - Ты была в аду и обуглилась, словно Данте. Ты пропадала долго и шлялась весьма анданте. Что там и как? Все ли на букву "г"? И нога отвечает: - Я, капюшоном красным лицо прикрыв, шагнула в огонь, тавтологией сохраня право вернуться в твой творческий коллектив. 6 Но - вернемся к фильму. Императорская природа убивать. И здесь - необычно-логичный ход: не отец убивает сына, а ровно наоборот, т.е. Коммод - Аврелия, а вовсе не тот - Коммода. В общем-то - анти-Репин: не отец убивает сына, а сын - отца... Коммод же НЕ убивал. Марк Аврелий умер. Может, отравлен. Но поскольку был либерал, то не выбрал - лучшего... И это, увы, причина начала падения Рима. Фильм положенье дел решил поправить, т.е Марк Аврелий, как Нерва Траяну, лишь чуточку не успел передать власть Максиму. Хотя посреди ущелий власти - любой, даже маленький, камнепад запирает навеки. Что думал мудрец, навряд мы узнаем. И, в общем, не разобраться, почему Максим выжил?.. - чтобы убить Коммода? И все?.. Но - реки крови, настоящие реки, братцы, хлещут из горла, из дня, из года, из столетья, застывая на палаше. Эпос ВСЕ метет в кучу, как я отписал Алеше. Подруга ж в рецензии пишет, что фильм, мол, одни клише. Клише? - все клише! - Метущие помнишь клеши?.. Этимология-1 Значение слова "беспечно" - в клубке беспокойная нить. Оно означает: коль вечно, то - как бы - без ПЕЧЕНИ жить. Ведь в нас сведена не ИДЕЯ, а только концы от узла: беспечность огня Прометея и вечная злоба орла. Этимология-2 В граде по имени - Евин стон - вот уж сколько лет, как кубический рафинад в круглом стакане, я медленно растворен. Как Адам называю, но не Архимед. Навряд ли кого вытесняю: живите себе, пока Геракл, узник башни старинного маяка, роет - вместе с Улиссом - по дням и ночам туннель, чтобы убраться - да поскорей! - отсель. Ева его полонила, когда он рубахой шмякал по камням, - нехитрую постирушку производя,- дав яблоко. И Геракл яблоко съев, был превращен в игрушку Евы, узнав, что он смертен тоже, что боги Олимпа вымерли, что Улисс лишь один и остался из пламенной молодежи, с ним путешествовавшей, что из всех (плюс Улисс) его пощадило время лишь потому, что молодое племя и незнакомое, т.е. - КОГДА-ТО так - понадобилось ИМЕННО Еве. Короче, их на маяк запихнули, чтоб Ева - когда ЭТО надо ей - могла призвать Геракла или Улисса. Здесь бы спросить: а Адам? Но на такие просьбы тут отвечают только промеж бровей. Чем привлекли ее именно эти двое? Судя по нотам в нынешнем стоне, вое потеряла Ева не просто мужчин, а двух АНТИЧНЫХ мужчин, знавших, что женский СЛУХ - это уже ПОЛ-ЭТОГО, что у кого ИСТОРИЙ будет сколько, что хоть и озеро, но не море, что хоть в главной книге вдоволь о ней, про них все ж написано больше, и даже стихом, а стих - со СЛУХА и высшая форма власти в литературе, раскрывшей, как гидра, пасти. С Адамом же просто. Все, что знает Адам - от яблока, т.е. - момент, плюс - "дам- не дам". А такое для Евы мало. Геракл и Улисс бежали во время шквала, а куда их вывел вырытый ими лаз?.. - вероятно, в Висконсин, где яблок-то и как раз. Бег и бегство Когда бегун бежит, выпячивая грудь, его лопатки, будто бы ладони, в молитве сходятся: "О Господи, побудь в ногах моих! и вырви из погони!" Он хорошо бежит - почти как самолет, и - кажется - вберет сейчас колеса по чашечки коленные в живот, и - полетит над стадионом плеса, которым местность славится. Болот здесь прозелень. Ирландия? Чем больше он скорость набирает "в" от "от", скорее Белоруссия иль Польша. Он сам себя угнал, как террорист. Он гол, совсем как Аттис. Лишь в таком экстазе меняют страны и меняют пол. Грязны болота. Он бежит по грязи. Не - прилипает! Но квадраты на его груди - как на картине Ротко две половины! красная - красна, а черная - черна,- два лика рока. И в кубик опухающий квадрат не знает, что его хозяин строит, а он бежит все дальше-дальше "от", умалишенный, чайник, параноид. Погони - нет. Не нужный никому, он все бежит, других не зная красок, и кубики груди то "с", то "у", то "к", то "а" покажут вам от встрясок. К кому бы буквы данной стороной ни обращались - к ней, к нему, себе ли, - они лишь буквы, лишь очередной набор их, помещенный в этом теле. Женщины Гитлера 1. Вини и Лени Странная местность, похожая на скалу с зажженными окнами, вроде как даже звуки моря вблизи. Но какому пришло кайлу в голову выдолбить окна? а, может, их из базуки наделали? Нет, это музыка, как поддых - удар, очень болезненный, плюс звуки, чуть на отшибе: тогда-то и падают камни, и дыры на месте их взрываются пламенем, и - словно в оконной шибе бушует пожар. Но - странно - что сам пожар при этом не трогает комнат, ни потолочных балок. Дыры ж - после - светятся, вроде забытых фар, где две фигуры, а речь, как разговор дебилок. - Ты постарела, Лени. - И ты изменилась, Вини. - Что ты здесь делаешь, Лени? - ты ведь жива пока. - Присматриваю местечко. - Тогда присмотрись к той вилле, и будем соседями. Будем тереть бока друг другу, жить, так сказать, бок-о-бок. Мне одной считать, сколько сегодня пробок вытащено, надоело.- Вини, а как же Адольф?! - Он в другом измеренье для каких-то особых гадов. Но и здесь - на столе - я держу его фото. То-то, говорят, двое русских держали фото дочки какого-то химика всю свою жизнь. Я тоже всю жизнь и всю смерть. Но Адольф - плохие вожжи для Германии!.. - Вини, брось, ты ж все-таки англичанка! Он делал тебе предложение дважды, ты - отклонила. Он осерчал на Англию. Представляешь, какого ранга была трагедия, пока ты волосы мыла! А Вагнер, Вини! - из-за тебя и только. - Он не любил бы Шoпeнa, будь я полька. - Но "наш секретный Адольф" его ты звала при людях, и все прекрасно знали о секретных твоих орудьях. - Да брось ты, Лени, про Вагнера и семейку! Косиму помнишь, вдовую эту суку? Пока я жидов спасала, обреченных - и ей! - на муку, она всем кричала, да, про меня, злодейку, что я гублю Адольфа: что он - "такой эротичный!" - совсем зачах. Как говорил мне Рихард Штраус чуть раньше: не будь затычкой у Вагнеров - подальше держись от лиха!.. - Я помню, Вини, как Адольфу ты подарила оригиналы Вагнера, как этот бесценный дар он поцеловал. - Да, Лени! Кстати, тебе пожар мой не мешает! - тот, что бушует с тыла. Хорошо, что нет... - А скажи мне, Вини, ты с ним спала? - Какая разница, Лени. - Нет, скажи!.. - Как скажешь ты "нет" лавине, ползущей в твоем - исключительно! - направленье! - Значит, спала. Впрочем, я так и знала. Я не буду спрашивать, какой он в постели, Вини. Расскажи про пожар, который бушует ало и возвышенно, но - будто он вовсе и не разбушевался... - Я сама его жгу. Поскольку я сама и жгу, то могу и в любую тоже оборвать секунду. Но как я люблю, в постельку забравшись, быть охваченной пламенем этим, лежа. Прямо Дидона! А - где-то - ЕСТЬ мой Эней. Он не достроил Трои. Он Вагнера слушает тоже. Но не может выйти из дома: на голову град камней свергается тотчас, и вспыхивают их ложа. 2. Цара 1 В каком аду ты воцарилась, Цара Леандер? Нацистском? Шведском, нейтралитета? Как Гитлер - бюргеров, ты поднимала залы сначала песней "В борьбе за это...", потом "Я покорю весь мир". Сей шлягер был сверхпопулярен. Лакая лагер, наци задумывались про лагерь, а ты - ты всех посылала на хер: Геринга, Геббельса. Оба тебя кадрили, хотя не была ты в тогдашнем стиле: в эпоху литья современных пушек мода была на одних помпушек. Ты изменила моду! Ведь быть похожей фигурой на Эйфеля и без туфель быть высокой - значит, что в Голливуде тоже тебя найдут, словно свиньи - трюфель. Ты - отказалась. Оставшись в Рейхе, ты играла шейхинь при шейхе, разных вамп, королев, и вехи твоей карьеры на самом верхе отмечались средь лекции против мяса как то, например, что и любит масса: ты звалась - в цитате из Карабаса - "актрисою мирового класса". 2 Геббельс спрашивает: "Вы, Цара, часом не Сара?" - пиджак набросив, со свастикой на фоне огня пожара. И Леандер ответствует: "А Иосиф?" 3 Рядом с Царой Гитлер был просто мелок, робел перед ней, заливался краской. Но другие три "г", как большой трехколесный велик, позволяли держаться с меньшею - что ль - опаской. Входит Гитлер. Перед ним - красивая башня. - Что с ней делать? - когда я в таком вот низе перед ней... Но та - не взглянув на брашна - сама к нему наклоняется, словно в Пизе. Путешествия (Из Гомбровича-Сокурова) Лицо, да, белое у капитана сьей каравеллы, но - НОГИ! Бьюсь об заклад, коль не черны, как смола. Они ж оказались - белы! И тут я понял, он - белый не- гр. Гр (за то, что я это понял) придумывает яйцо, достаточное, чтоб я в нем мог шевелить НОГАМИ, и дырочку с трубочкой мне в лицо, чтобы я дышал. Днями же и ночами я должен носиться в яйце по кругу течений, чтоб - через три, скажем, года - вынырнуть в том же месте, откуда меня столкнули в шевелящийся водный гроб. И столкнули таки! Жаждой пылая мести первый месяц, я - на второй - притих. Так бы все и двигалось, двигалось все и шло, если б какой-то корабль, из самых больших, не разбил - проплывая мимо - мое стекло. Гр настиг меня вновь в Исландии. На корме стоял железный снаряд с комнаткою внутри. В нем я должен был пролететь 17 км до самого дна, что почти что сказать: умри. Прикоснувшись НОГОЙ к НОГЕ, я понял: жив. К снаряду крепилась цепь, и где-то - вверху - балласт. Но - я стал задыхаться в темноте этих конских грив, зовущихся водорослями. Бог даст, выживу. Дал. Я стал колотиться всем тем, что есть "я" в этот снаряд, и цепь то ли ржавой была, то ли балласт просел, но - я рванулся вверх, выбрав себе за цель дно каравеллы Гр. Та сразу пошла на дно. Я ж пролетел насквозь, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО как снаряд, еще один километр. Но Гр мы-то все равно нашли и похоронили. И следующим обряд этот был. Сначала обычный гроб. Он вставлен в стеклянный, как у спящей царевны. Оба - в железный, как крейсер. И гробокоп все три землею закрыл - как финальною крышкой гроба. Бетти Пейдж 1 Бетти Пейдж - первая поп-звезда Америки, первая пин-уп стар, т.е. вырезали и вешали. Ты куда сокрылась так, что тебя наш бар и соседний ищут уж двадцать лет? Первый в Америке "мягкий порн" - это ты. Как Пушкин был "морем полн", так носили в сердце голый ее портрет. Но - исчезла в середине 50-х. Думали: умерла-жива, как об Элвисе. В Уорхоловских квадратах - кажется - живет ее голова, а тело - в "Пентхаузе" и "Плейбое". Нашли в семидесятые. Вдруг! Она стала баптисткой. Сейчас их двое, т.е. она и муж. Не видна в интервью - по ТВ - вся фигура. Бог,- говорит, - НЕ против тела, но его демонстрации МНОГИМ (вздох!) против, а потому - темно. 2 "Гирл нехт доор" - термин такой есть дикий. "Нормальная девушка" - если ПОЧТИ буквально перевести. С которой за земляникой, как у Бергмана, ходят, за что вам дадут медаль, но если "нормальную девушку", хорошенькую при этом, взять да раздеть, не грозя ей ни пистолетом, ни ничем другим, а наведя свой фото- аппарат (желательно, с зуммером), то выйдет что-то - в стране Америке - неописуемое... Так Бетти всколыхнула термин. - Нормальная, блин, деваха, а снялась, блин, голая на целом, блин, развороте "Плейбоя"... - Да, голая. Голая, как наваха. 3 "Мягкий порн", наложивший на Бетти лапу, пользовался ее телом как драгоценным даром. Так Юл Бриннер лишь однажды снимает шляпу - за весь фильм - чтоб мы насладились вполне биллиардным шаром. 4 Знаменитые бра знаменитой Бетти Пейдж. Где вы? На какой вас носят звезде? Их раньше разглядывали, бледнея от возбужденья. Становилось тепло в корсете. Где вы? - Мы, собственно-то, везде: на Мадонне и на Гранд-опера Сиднея. "Давид и Голиаф" (1961) Орсон Уэллс, исполняющий роль Саула, толст настолько, что подгибаются ножки стула, играющего роль трона. Итальянские равиоли? Бог Саула оставил,- сказал Самуил. А роли и фильмы: Кэйн, роль Медичи и "Процесс"? Он с годами все толще, как будто разжали пресс. И вот - сегодня, в данный момент, пред ним стоит актер, играя своим брюшным, играющий роль Давида. И этот стройный Давид его - толстяка - раздавит, пращею всех удивит. Саул размышляет: - Бог оставил меня. Стезя теперь Давидова. Но Давида возьму я в плен. Пусть Самуил пророчит себе. Нельзя богооставленностью нарушенный звать обмен. Ольбрыхский (Ежи Гоффман "Потоп", 2-я часть) Кмитец, главный герой, едет в Силезию - к Яну Казимиру, королю почти покоренной Польши. Проезжают сгоревший хутор. Кмитец слугам велит напоить коней, напрыгавшихся по бурьяну. Слуги подходят к колодцу, бадью все больше и больше опускают, смотрят вниз, крестятся и навзрыд "Ваша милость!" - зовут Кмитеца. Он подходит, смотрит вниз и сам почти незаметно - морщится, на лице проступают пятна. Отходят. Их маленький эскадрон отъезжает, двигаясь по лесам - НЕ дорогам. ЧТО увидели - непонятно. Фрагмент хроники 26 января 2002 года 23 лет от роду, что - по-львиному - целых 100, издох лев Марджан. В Кабуле. На зоопарк-горе. Издох от старости и недоеда. Последний в Афганистане, хотя - как то снял Довженко - их нету и на Днепре. Не было у Марджана глаза - выбило взрывом. Дали ему стеклянный - из Фонда Мира, за счет витаминов и мяса. Такое вот шапито. Издох последний Марджан. Какие еще детали? Еще 12 января последняя детская лира Астрид Линдгрен ушла. Ей было почти под сто. "Освобожденный Геракл" (1960) 1 Дама в черных колготках и красном платье. Любит героев. Бальзамирует, употребив. Геракл возвращается в Фивы. В повозке, как на полатях, спит, пока жена и Улисс правят. Но возле Фив на них нападает Антей, видимо, каннибал, поскольку - людские кости. Его Геракл борет, но тот встает, и сколько бы ни швырял его наш герой, сколько б его ни шмякал о землю, он - как автомат - вставал и шел на Геракла, пока Улисс не допер, что это Антей, и вниз Геракл его не швырнул - в набежавший вал. Едут дальше. Мимо - конные аргивяне, наемники-воины. Оказывается, Феоклит, сын Эдипа, отказывается (хотя заране было оговорено, что каждый из двух царит только свой срок) отдать Полинизию брату, власть. Тот и нанял аргивян, чтоб они ему трон добыли на положенный срок. Но пока - кроме пыли от лошадей - ничего. Нельзя даже взять - напасть. Феоклит развлекается тиграми. Отдам,- говорит,- но пусть убираются аргивяне и пусть мировую эту отвезет Геракл. Геракл, ощущая грусть, скачет с Улиссом из Фив, но лето в Греции жаркое. Пьет Геракл из ключа и - бац! - теряет память. Красивейшие из красивых воинов несут его к даме. Забыл он, что сам боец, забыл о жене и про договор о Фивах. Улисс прикинулся глухонемым слугой Геракла и шлет в Итаку голубей о помощи: - Дорогой отец, торопись! Собирай ватагу аргонавтов, иначе Гераклу - смерть! - Геракл развлекается ночью, днем же пьет воду забвенья. Улисс же поспел посметь вышибить кубок перед уходом в рот воды и налил нормальной. Так память свою помалу возвращал Геракл, влюбившийся - все ж - в Омфалу. Аргонавты прибыли: и Кастор здесь с Полидевком, и Лаэрт, и Асклепий, и Орфей. Зовут Геракла. Тот - их НЕ помнит! Память, увы, иссякла. Полидевка Омфала, который нравился девкам всегда, просит остаться, примерить - якобы - бусы... Тут Геракл врывается, вспомнив, КТО он такой. Геракл плюс аргонавты - бесы сущие. Всюду трупы. Аргонавты бегут тропой через Мадам Тюссо героев. Всюду - как адов пар, и пьедестал, возведенный определенно для Геракла. Бегут. В египетский - свой же! - вар Омфала бросается, как Дидона. В Фивах - полный бардак. Поскольку нет мировой от Полинизия и нет Геракла - тогда он, видно, перешел на сторону брата. Иолу-жену конвой уводит в тюрьму, чтоб другим неповадно было. Еще - совсем уж каким-то рьяным жестом Гераклу грозя, - он сбрасывает со стен родственников Геракла. Иола бежит к аргивянам, думая, что он там. И попадает в плен. Аргивяне идут на штурм. Геракл проникает в Фивы через цирк, где тигры. Чтобы пройти в тюрьму (а он думает, что Иола там), их надо убить. Ленивы, но сильны, убивает всех трех, но по-одному. Узнает, что Иола у аргивян. Феоклит вызывает Полинизия, но с условьем: если он победит, тогда в Фивах лишь он царит, и - наоборот. С неистовым многокровьем убивают друг друга. Аргивяне - под барабан - идут на штурм без предлогов, сто раз заклятых. Геракл, аргонавты и гарнизон фивян и в хвост, и в гриву естественно что громят их. Геракл, освобожденный от чар Омфалы, Иола - из плена: лица - как в позднем барокко в Прадо. Что ж до легкого произвола касательно мифологии, какая разница, правда? 2 Итак, друзья, на каком языке говорили боги? Да, древнегреческом. Сквозь тучи - порой - их ноги было видать, точней - были видны подошвы сандалий. Им пел Орфей, но чем уж он так хорош, вы не скажете, ибо он - певец и певец, как те сандалии испокон по виду и красоте не отличаются от наших ничем. Сандали богов - их дизайн, их пот - вы правильно угадали - такие же, как у нас. Орфей, поющий богам, естественно, сладкоглас, об этом он знает сам. Но голосов таких, как у него,- навалом. Так что же делает стих Орфея столь небывалым? - Язык, на котором он - слагая стихи - поет: за этот язык Плутон, глядя Орфею в рот, не понимая, готов Эвридику отдать ему - лишь бы пение слов продолжалось, лилось во тьму. Какой же такой язык, на котором поет Орфей, просветляет Плутонов лик, которого нет темней? На Олимпе и в страшной мгле Аида, среди теней - один такой на земле - поет и поет Орфей по-итальянски... 3 Орфей дарит лиру свою Иоле. Это - очень трогательно и мило. Все это - перед отбытьем в Фивы с мужем Гераклом. Происходит же все в июле, в греческую Вару. Сморило Геракла. Иола ж весьма игриво настроена, лиру берет Орфея, белую, как из кости слоновой. Состязаться с Орфеем? Есть в этом риске нечто таинственное. Робея поначалу перед своей основой, она начинает петь. Естественно, по-английски. 4 Перевод названия. Можно перевести как "Геракл раскованный", цепи ибо есть в английском, но РАСКОВАН - да еще как! - любой плейбой. "Геракл отвязанный"? - всяк дурак, умеющий считать на своих пяти, знает, что "отвязаться" ЗНАЧИТ и без волшебств Магриба. Можно название перенести в актив как "Геракл разрывает цепи" - их в изобилье, подобных, - если б мы захотели. Но зачем? Во-первых, звучит, как Шелли. Во-вторых, это - эпос, и - пережив его - сам становишься его пылью. Давид и Орфей 1 На простой своей арфе поет он хвалу Тому, Кто нас создал. Голос дрожит от сомненья в самом себе, но не в Нем. Единственном, Страшном даже. Но аполлоновой лире, сзади оставив тьму аида, проводит он пальцами, не зная на этой сцене, какому богу петь песню в данном лесном пейзаже: этого дуба? той вон сосны? этой речки? какому? Опять - проблемы Париса? Легко он вам сыграет и на дожде. Но кому из них непременно? Давид же сидит под деревом. От душевного перелома после помазанья - жизнь подобно ветвям, на которые вешали арфы еще его предки во время плена. 2 Арфа, ты - как скула кубизма, ты - как икон падающая скала, а рядом - святой и конь. Лира, твои края загнуты так, что Пан говорит Аполлону: - Я и не знал про такой тюльпан. Ключи-1 Его ступня была в ключах. Ключей, их было больше, чем мозолей: ключик на ключике. Сам - без ключа, ничей, он со ступни смотрелся, как налетчик. Но кто глядит со стон? Ведь этих ног не мыла Эвриклея - не Улисс он. И где найдешь хотя бы каталог, где был бы этот феномен описан? Он думал так: - Мои ключи, они ржавеют от мытья: их путь разбросан по всей земле: а со стопы-ступни Монтенья не посмотрит: не Христос он. Замочных скважин - да - в земле полно, оставленных ботинками. И - ясно - свой каждый ключ попробует он, но - а вдруг! - какой и будет здесь как раз, но опять-таки, что делать, если ключ откроет дверь, оставленную чьим-то носком и пяткой? - если там сургуч большой есть, словно шляпы женщин Климта, то что? сломать его? а что потом? - Он двигался по пляжу, как безверью: не зная, что - спросив о том и том - успел войти и даже хлопнуть дверью. Ключи-2 Гора ключей. Высокая гора. Откуда? чьи? кому? Но высоки ВСЕ горы снизу. Я иду к себе и вижу сон, что к ней ползут, горя, с оттянутыми дужками замки, напоминающие "б". Как Страшный Суд. Так на иконах. Но скопление ключей есть Божий хлам. Не разгребай, не скатывайся в раж, Как торф, горят замки. Но - все равно не разгребай! Гора стоит, как храм, и - по-арабски - аль-Мираж. Ключи-3 Бездомный книгоман и книгочей, годами он - дурак, истерик, чушка - варил себе кольчугу из ключей и говорил: - Эх, коротка кольчужка! Его услышал режиссер. Они заделались друзьями как-то сразу. И в "Александре Невском" эту фразу вы выделяете средь говорни. Дом это крепость. Но всегда ль крепка кольчуга из ключей от дома? Дома, которого и нет ведь. Шли века (точней - почти один), покамест кома, в которую он впал, прошла. В гробу с мечом, щитом и - из ключей - в кольчуге очнулся он в той самой церкви, у которой в "Невском" - пятясь, друг на друге - прошли ландскнехты с рыцарями. Он проснуться рад средь этих декораций. Дверь нараспашку. Он выходит вон. Ни камер, ни прожекторов, ни раций вокруг не видно. Но с гуденьем дверь за ним захлопнулась, как взлет ракетой. Он понимает только лишь теперь, что находился он ЗА дверью этой. Он пробует ключи - ее открыть опять. Не очень-то соображая, зачем ему. Но скоро эта прыть сменяется отчаяньем. Немая берет тоска: из всех ключей на нем к ней не подходит ни единый. Или они подходят, но совсем в ИНОМ, а от чего-то вправду защитили? Вилки, ножи, ложки 1 Помешанный на крыльях, как судьбе (его абсурдность полюбил бы Мрожек), он крылья польских рыцарей себе варил из вилок, и ножей, и ложек, хотя поляком не был. Но черпнуть, разрезать, нанизать - и без участья прямого - пролагало алчный путь его метафизического счастья. Столовый становился здесь прибор крылом, в котором перья ВСЕ трещали. Гигантский ангел кухонный, он пер ножи и вилки, как цыганки - шали. Вдруг - будто бы собравшись на пикник какой-то битвы - он скрепил ремнями на голом теле крылья лишь за миг, не думая о лишнем килограмме. 2 Я поднимался, как по сходням, туда, где в травяном развале нагим архангелам Господним кузнечики броню ковали. И было: нечто вроде шахты, туннель, молитвенная рака. В конце - сияли крылья шляхты, готовилась - всерьез - атака. И крылья из ножей и вилок из серебра и мельхиора дышали белизне в затылок в средине конского затора. На голом теле крылья - против брони и белоснежных крыльев, как описать их, не напортив сраженью и не обессилев! А дело в том, что Климт и Врубель ЛАСКАЛИ перистою краской. А он - фактурой воздух рубит, дыша за сварочною маской. Многоточия (Л.К.) Джон Вейн уходит, вставши резко. Дверь - хлопает, струи - секут. Качается пустое кресло- качалка целых пять секунд. Герой - уходит, пнув ногою мяч, и он катится винтом одною комнатой, другою, и в третью после, а потом в четвертую, как бы пинаем по-прежнему ногой. Она ведет то под углом, то краем стены его, и не видна. Вы ждете точки. Бесполезно. Мяч встанет вероятно, но не в этом фильме. Ведь в кино - как многоточья - он и кресло. Панцирь Битва длится не первое тысячелетье. Нужна броня. Он собирал медяки. В банки стеклянные для сахара и муки он их ссыпал, монету тесня к монете. "Консервированные медяки" - цена не проставлена, а - попросту - неизвестна. В него могла бы влюбиться богиня Веста за целибат, что он блюл для чистоты. Она любит юношей, но особо - зрелых мужей за сорок: все им известно, а вот вернуть чистоту себе - это как держать дитя за пяту над огнем, вырывающимся, как гидра, из всех конфорок ада. А, впрочем, женщин он собирал когда-то тоже. Но не падок был до весталок. Эти - входят со стулом, от кресел его качалок шарахаясь, будто те Плутон, Люцифер, Ваал. Теперь он блюдет целибат. Теперь он не нумизмат, но собирает монеты, но лишь медяки, и в банках их содержит, как держат другие в банках кирпичики золотые, купюры и все подряд. Но однажды, придя домой, нетрезвый, полу- пьяный, он вспомнил про панцирь для битвы и сделался зол, и - как розовые лепестки - он разбросал по полу монеты, намазался клеем, извалялся и в бой ушел. Медь, серебро Его подошвы были все в кружках монет. Так медные на - только! - части держались левой (много их таких!), а справа - серебро: ему все чести. Он ног не мыл, а мазал ваксой для шлифовки серебра и меди. Вскоре числа единственного у рубля не оказалось. А НОГА - подспорье: сдирал он слева - по кружку - один лишь раз в неделю, иногда и реже, а справа - в месяц разве... Алладин у медной лампы вряд ли мог бы те же выбить услуги... Смесь гербов и цифр и лиц - анфас и в профиль - удручала. Над пяткой нагибался он, как в цирк, полировать их, чуть смочив мочало. Он их робел, боялся даже, их он всех не знал, и кто они такие. Он натирал их долго, как больных, как натирают мелом кончик кия. Особенно - посереди ступни: огромный круг, как будто жернов, а не монета вовсе. Ей - среди степи - платили счет еще при Тамерлане, наверное. Она же - как магнит монет обеих категорий, ибо их держит вместе, вместе их крепит так, что стопа и смотрится, как рыба, большая, словно мутно-медный карп и с проседями, до ста лет живущий в пруду при ратуше, жирея, как львы в зоопарках, где за красной пищей не надо гнать по прериям. Монет ему б хватило до конца - так скажем - существованья. Так слепой Монэ мог наслаждаться лишь одним пейзажем, не поднимаясь с места и его лишь - помня, но - не видя... Нумизматы сговаривались, как на воровство отважиться, но избежать расплаты. Заполучить монеты как? Отнять стопы? Что, обе? подпоить? пилою? с каким наркозом? - и опять-опять их длился спор с пилою под полою. Исчез он, вероятно, ночью. Взлом был рано утром - с банкою эфира. А что исчез он навсегда, о том монета говорила - с ликом Пирра,- оставленная на постели - так, чтоб ее сразу видно было. Видно и было. И - как мухи на повидло - к ней устремился целый рой атак. Чьим стал тот Пирр? - неведомо. Звонок ему был свыше: Хватит ностальгии! Что общего у денег и у ног? А то, что ходят - те, как и другие. Медь, серебро-2 Его подошвы были сплошь в монетах, где слева - медь, а справа - серебро. Он ног не мыл, а мазал ваксой для шлифовки серебра и меди, для свое общенье с буквочками "о" как можно дольше. Вот уже и нет их, засунутых в носки. На жизнь его напрасно покушались нумизматы. Сам Нума царь его предупреждал, когда их ждать (у римлян - божество!) и уходить (как будто НАВСЕГДА ты), им кинув кость - какой-нибудь реал. Вилки, ножи, ложки-2 Помешанный на крыльях, как судьбе, он крылья польских рыцарей варил из вилок, и ножей, и ложек. Врубель с паяльником - таким он сам себе казался. И что там ни говори, а техника его не шла на убыль. Но - встрепенулись ангелы: Ножи и вилки с ложками для крыльев! Знать их не хотим! Ведь нет их даже в англо- каком-то словаре. А делать "вжи" да в воздухе - КОЩУНСТВЕННО. Опять весь воздух вычерпает падший ангел. Джулио Романо (1499-1546) 1 Когда Папа не заплатил за свой же заказ, Романо Джулио - от злости и хлопнув погромче вратами - за ночь разрисовал плакатами эротомана всю дворцовую стену, залихватски так, что и там, и тут - все видно, и - в действии, а не в простое вазы или кратера. Когда же сбежались щетки и ведра с водой, было поздно: многие богомазы уже успели скопировать их на свои работки. 2 Коричневая тушь и перо. Ему тридцать два года. Рисунок - вполне маленький - "Дедал и Икар". Стоят - отец и сын, а по возрасту - икс плюс нуль. Два безвозрастных ангела, чьи крылья, как будто тюль, заплетаются друг о друга. Обнимаются. Пар коричневого тумана. Еще не ясна погода. Сон-сценарий Мост через каньон или реку. По обе стороны моста - враждующих две страны, севера, скажем, и юга, с зенитками вместо дроби. Он - нейтральная территория, но в тупике войны, ибо - обстреливается: вернее, сам-то он, мост, принадлежит - до половины! - каждой из этих двух стран. На отшибе - деревня, пост какой-то, колодец с отсохшей жаждой, где - волей судьбы - живут две - в настоящем - пары: одни - северяне, другие - южане. Но до войны северяне жили на юге под звон гитары, а южане - на севере. А сблизило их одно: пробраться домой, и как это сделать, если мост простреливается всерьез по принципу чтения вашей мысли иль просто узнаваемости волос? Триумфальная арка (Игорю Ганиковскому) 1 Мы шли в Диканьку. Нам асфальт был - гид. И вдруг - глядим, прихлебывая шерри: озимых Озимандия - стоит - средь поля - арка! - да куда там Шелли!.. Она белела - белая, как бинт, наложенный на мумию, и было такое чувство, что и голос - был на тех волнах же, что и нас знобило. Жара, - я думал, - шерри, вот и - нерв... Тут - бык рябой с подгрудком, словно Сулла прошел под ней: на вид - легионер, но трепетен ушами, как косуля. Вибрация, как будто свет от бра с веревочкой, происходила тотчас как ты входил под свод ее нутра, а выйдешь - гасла, вмиг рассредоточась. И в этот звук, от раковины всей происходящий, только выбрав случай, вцепился я, как хитрый Одиссей в живот барана,- только слушай... слушай... 2 - Я говорю на языке сивилл про Цивил Шap пространства и пространства. Хоть Кумской не кума по части транса, я женщина, и ум меня белил. Пространство - все во мне. Снаружи - жесткий ноль. Взгляните на мою нательную лепнину: сюжеты ВСЕ в ней есть, еще моих времен руками леплены, как некий равиоль (ах, Гоголь...) иль пельмень с галушкой... Если выну их, то взорвется мир: внутри - Наполеон. Я все вмещаю, все. Сивиллу, мир меня - наружный и пустой - поставил так вот косо, чтоб подо мной не мог пройти вовек, увы, триумф, гремя щитом, цепочками звеня, передвигая катапульт колеса, - чтоб не осталась я без девственной плевы. Так если человек пройдет мою плеву, я потеряю дар. Пространство от простора, во мне же хватит мест на многое и всех. Хоть приустала я от долгих randez-wous с пространством вашим, больше от простоя способностей своих страдаю я, как мех. 3 - Я - с плеч пространства сброшенная бурка ворот Парижа или Бранденбурга. Трагик Он - трагик, он - рагу из собственных костей, из тыщи тысяч мяс, и на пиру хваленом - давно перегорев - наваристым бульоном он кормит до сих пор своих немых гостей. А занавес - как туша на крюке, ходившая к реке пить и на луг - забавит аппетит,- висит и подтекает... В этой луже он умирает: вчера - получше... а сегодня - хуже... Казанова в тюрьме Когда Казанова оказался в Пьомби - Свинцовой тюрьме,- он был ростом выше потолка своей камеры, клал поклоны постоянно, ходил же по ней, как зомби, чтоб потом - не скоро - удрать по крыше. А пока же он спит на полу, как клоны, наверное, спят: тревожно, но с идеалом в генокоде. Просыпается. Правой рукою шаря вокруг, натыкается он на труп, уже совершенно холодный. Он думает: - С этим малым я что, сокамерник? или этот паря положен сюда, чтоб я понял, в какой я "ж"? Задушен, видимо. Однако я помню ведь, что до сна трупа не было. - Спав с лица, он поливает всеми словами суку, которая труп подложила. Да как же могли посметь!? И тут понимает: он щупает не мертвеца, а держит в правой руке немую левую руку. Володе Сорокину Совсем тебя обложили. Говорят экскрементов много (по мне, так тоже немало...). Цитируй всем Казанову, который страдал невиданным мочеиспусканьем, в минуты стресса мочась в кустах, на дорогу, на стены, в лохани. Цитирую: "Сье не ново, пусть сим занимаются физики. Если ж раним мы своим описанием дам, то что? -описанье про то как - в минуту стресса - напрудил я два горшка за пятнадцать секунд?.. Я опустил бы, с дамой говоря, но публика - знаете сами - не дама. Я служу ее просвещению". И пока он - ПРОСВЕЩАЛ, мир стал выгребною ямой. НАРРАТИВУ Нарратив - это нереализованный сюжет. Книга смертей и одного спасения: Аппиан 1. Смерть Помпея Когда они подплыли к Египту, весь пирс был забит солдатами, от пристани (здесь надобна эпопея!) двинулась лодка, в которой стоял Семпроний, а остальные - гребли. Величавый вид стоящего римлянина вызывал у Помпея подозрение, плюс вид этих явных броней. Но в лодку сошел он с палубы. И назад посмотрел на семью. Отчалили. Глядя в упор на Семпрония, Помпеи спокойно спросил: "Тебя ли я вижу, соратник?" Семпроний кивнул, и взгляд углубился в Помпея. Он меч схватил, как топор, и смахнул ему голову так, чтоб с берега увидали. 2. Смерть когорты Помпей переходит Альпы, не щадя своего живота. Его ждет Серторий. Разбивает. И на ГЛАЗАХ у Помпея берет город Лаврон. Грабит. Какой-то там идиот насилует женщину. Та выкалывает ГЛАЗА себе пальцами. За этого лиходея казнят всех солдат - по приказу Сертория. Все пятьсот. 3. Две смерти убийц Цезаря Децим Брут (не путать с главным, с Марком, но - тоже убийца Цезаря) от Антония быстрой тучей бежит в Галлию. Переоделся галлом, но схвачен разбойниками. Что делать с таким подарком, те не знают, однако на всякий случай отрубают голову и с шлейфом алым приходят к Антонию. Тот смотрит с усмешкой куцей на голову: Децим ведь правил Галлией сам, и еще при Цезаре. Да, вот такой провал. Еще один из убийц - Мануций Базилл - вскоре зверски убит рабами за то, что кастрировать приказал. 4. Смерть трибуна Триумвират: Антоний, Октавиан, Лепид. У трибуна (народного) Сальвия дома - пир. Друзья возлежат за столом и гости. Сальвий в пору - на Антония - римской злости назвал его "враг отечества", что как "жид" кому-то сказать, даже - хуже. тогда запил. Пир идет. Врываются тут солдаты. Центурион, командующий отрядом, приказывает всем возлежать за столом без шума. Хватает Сальвия за волосы, и какой-то женщине рядом приказав молчать, а не то, угрюмо отрубает голову, кровью обрызгав латы. Приказав еще раз всем молчать в положенье лежа, а не то, отряд с центурионом во главе - уходит. Гости так и лежали весь вечер и ночь, оцепенев вначале, а потом - оклемываясь от дрожи, около трупа, чье горло схоже с большим пионом. 5. Смерть Цицерона Центурион Ленат, выигравший процесс, благодаря Цицерону, должен его теперь выследить и убить. Цицерон бежал из Рима без всякой надежды, без необходимого. Остановился он на собственной вилле. Дверь широко распахнута. Ленат видит лишь паланкин, который бегом несут рабы к лодке. Вот-вот уйдет Цицерон. Он кричит: - Эй, заходите слева, а вы, вы - справа! - Это - блеф, ибо он - один здесь, без солдат. Рабы бросают свой груз, и бот отчаливает. Цицерон от гнева красен. И эту-то КРАСНУЮ голову отрубает Ленат, вернее - отпиливает, ударив по шее трижды. Отрезает и руку-писательницу. И сам подносит Антонию их за обедом. Тот страшно рад. Ишь ты, - говорит Антоний голове Цицерона,- ишь ты! И отрезанною рукою бьет голову по щекам. 6. Новый Арион 1 Антоний, Октавиан, Лепид - триумвират на троне. Аппий, внесенный в списки, делит все состоянье меж собой и рабами, и бежит к Помпею. Рабы - зарясь на четверть Аппия - в лодку вроде лохани грузят его, сказав, что они - дабы ему безопаснее было - решили отвлечь погоню на себя. Отплывают корабль и бот одновременно. Так выглядят одногодки, но очень разного роста. Вода - желе, когда жарко. Но в шторм, как пожар, ревет. Аппий причалил к Сицилии и в захудалой лодке, а рабы - разбились на испытанном корабле. 2 В мире, где нет никакого мира, судьба лишь знает, настигнуть где. Как будто бы затонула лира, доски, плывущие по воде. 3 Цезарь-Октавиан смотрит на флот. Суда многовесельные и т.п. Красавцы. Понятно, что где-то их караулит Помпеи - сын, но такой хапуга. И вот Цезарь смотрит на флот, как смотрел тогда, но - ни единого судна! Без битвы -ужасный шторм! - все разбились о скалы или же друг о друга. Аполлон, Пан (отрывок) ...Пан про лиру спрашивает, и резко Аполлон отвечает ему в лицо: - Лира - гигантская яйцерезка, играть на ней - это держать яйцо в углубленье ладони, чуть посыпая солью, двигая то есть кончиками пяти пальцев, и лунный овал нести к струнам, едва вдавливая и даже немного с болью. Когда же он распадется на дольки, это и будет мелодией... - Пан не поймет ответа. Гарпакс Бревно из бука, обитое медью, как цвет зари, оснащенное кольцами с обеих сторон, причем на одном оно провисает и чуть держится, а на другом - крюк с канатами. При помощи машин тянут бревно: когда бросают его катапультами - цепляют в один прием корабль врага, поднимая водную пыль. Обрубить его, в общем, нельзя: медь плюс бук плюс длина плюс канаты разного типа. ПОКА еще выдумают серпы, насаженные на древки. А придумал его Агриппа, полководец Октавиана, разбивший вскоре Антония. Друг. Проклятье Сципиона Сципион наложил проклятье на Африку: чтобы этой земле пусто было. Но вскоре Гай Гракх решил заселить Африку. Тут же толки пошли, что в будущем поселенье волки ходят и роют землю Африки - там, где край поселения обозначен палкою, в землю вбитой. Сенат интригует. Авгуры вещают тож. Народ боится проклятья. Гракх и здесь побежден. Скрывается в храме. С рабом. Поняв, что его победам не бывать, подставляет горло под нож. ТАК пострадать за проклятье, наложенное собственным - дедом. Гриф, огонь, пифия 1 Все думали: он будет вечен, но - клюв стократно обагрив - он исрошился весь об печень, он, грифель неба, черный гриф. Доселе на горе Кавказа, где был прикован Прометей, как след от крючьев верхолаза, отметины его когтей, когда - подобно головешке обугленный по самый клюв, которую в бегах и в спешке об воду гасят, отшвырнув,- он рухнул - ком высокомерья - с горы. И как упал в проем - взметнулись черной сажи перья у пифии над алтарем. 2 Она вещала: - Небо пишет на даре нашем свой закон, а пифия над паром дышит, которым закипает он. Как в свещнице, где три огарка - два по бокам, один внутри,- так голове несносно жарко от рук воздетых. Не кори, что веры и к тебе, и веры в себя уменьшился запас, и дума омрачает склеры открытых провиденью глаз. Огонь - игра когтей, не боле. Их скрип и треск, сплетенье клемм. И есть только свобода боли, а выбор этот - насовсем... Смерть оратора Диктатура Цинны и Мария. Антоний, знаменитый оратор и златоуст, бежит к другу, тот его укрывает. Раб, покупая вино (слишком часто!), описывает и вид, и повадки гостя. Торговец (четверолап!) мчится к Марию. Тот - тотчас же шлет в погоню солдат. Те входят в комнату, где Антоний... Проходят и час, и другой. Уж скоро полдень начнет превращаться в вечер. Военный трибун волнуется. - Что там за разговоры!? - Антоний вещает солдатам, внимающим болтовне. Трибун его полоснет на самом подъеме речи. Борцы, гладиаторы Ах, сколько ложек! Лежа ниц, вверх выпуклою частью лежа, они плюют на пальцы вниз со стадиона и из ложи. С противным оловом во рту, им так - созданьям этим малым - противно кутать пустоту собою, словно одеялом. Там подоткни, тут подоткни: под куполом их много скважин, откуда - на правах родни - лишь холод к пустоте приважен. Потом уж - лежа на спине, на выпуклости, - вспомнят сразу про пальцы и про то, что не последовали их приказу. Кофейные ложки Как головастики с хвостами и горбуны на Нотр-Дам - вы это в жизни, а при даме - павлины, судя по хвостам. Я пил сливовицу, как Гашек, вы ж превращались: например из головастиков - в лягушек, из горбунов - в одних химер. Изобретатель Отдельной ложки черенок мгновенно падает, когда вы, за стол усевшись, для забавы ее крутнете, как волчок. Он заказал себе крутое яйцо и крутанул. Оно вертелось, как ВЕРЕТЕНО, но только лежа, а не стоя. Он ложку взял и попросил другую, в точности такую ж. - О чем ты, кредитор, токуешь,- он думал,- об убытье сил фантазии? - Прибор несут, вторую ложку. Этой ложкой он накрывает, как ладошкой, прибор номер один, и тут он видит: сделались ЯЙЦОМ две ЛОЖКИ, черенки их взмыли: осталось только клеем или резинкой их держать в таком вот положенье: чтобы обе смотрели друг на друга и в разные стороны. Скрепив их клеем, как в макетном хобби, замазав портящие вид несовпаденья (ибо ложки лежат, понятно, друг НА дружке), он получил пропеллер, винт, прошедший путь неясный от веретена, яйца крутого и ложек. Все - его основа. Что ты так дышишь, вертолет? Новые приключения Нильса 1. На вилке Он вилкою управлял, как будто бы Аполлон квадригой, как Гарри Поттер - своей метлой. Он уменьшился, как Алиса, как Нильс на гусе. Вилка была агрессивною и большой. На ее спине выгнутой - ох, Исусе, пронеси! - он сидел, как на горбе. И он укрощал эту вилку. Четыре ее зубца - ковш бульдозерный - отражали пули и взрывали гранаты, сыпавшиеся, откуда - неизвестно. Вовсю лезла ее полуда. Была кожа его в пупырышках, как маца, когда на нее четыре стороны дули. Что ковбой на бульдозере, он вилкою управлял: она дико подлягивала, как сиденье ЗИЛа при переключении скоростей: шла битва где-то... Он Божью руку увидел: как она, он был пятипал: всю в волосах, на ногти по наперстку было надето. Она потянулась к вилке и во что-то ее вонзила. 2. На ноже Отлет его был на ноже. Не с зазубринами - для стеков. А на простом - как солдат без бобровой шапки дворцов, но в бараньих унтах, стоящий на карауле... С рукояткой - как рог барана, на котором - между рогов - Фрикс и прибыл в Колхиду. Так он - туда же, проехав по воздуху кучу миль, прибывает быстрее пули. Но зачем укрощал он вилку, коль все и так решено (что ей - вонзаться)? Зачем он летит, как птица, куда-то назад, словно память? Медеи ли? о Ясоне? Он должен туда домчаться и заполучить руно, чтоб в прежнем размере восстановиться. Драконы не дремлют, а были такие сони. 3. В ложке Решение принято: он будет заброшен в сад, где хранится руно, обычной столовой ложкой. Как Гулливера к земле прибившие лилипуты, ее оттянули к земле по принципу катапульты. Он же в ней разместился, как настоящий заряд, свернувшись в ложке беспозвоночной кошкой. Перелетев дракона, он оказался на высоком дереве, не пущенном на опилки из-за дракона, обороняющего руно. Ложка! о ложь! Оно уже близко, но тут оказалось, что вовсе там нет руна, а блестят в темноте позолотой: ножи и вилки. Билл Брандт (Белгравия, Лондон, 1951) 1 Голая нога касается пяткой другой ноги, что согнута в колене. Тело лежит, но оно отрезано от нас. Ноги белы, почти лучи. Нога, лежащая "на", смотрит в окно. Все это в комнате, и, по-видимому, в ночи. Окно - в конце перспективы. За ним не видать ни зги. 2 Голая нога лежит на другой, и обе согнуты, обе существуют отдельно от тела с места, где должны б начинаться чресла. Все это - в комнате, голой, как будто Гоби. Большой палец указывает, как кусочек мела, на окно в дальнем углу. Там еще стул иль кресло. Порог С порога стекает что-то. Ноги, стоящие у порога, поднимают большие пальцы, напрягают икры, но не отступают, а переступить не решаются ни ногою. Что же такое течет? Кровь? - да уж больно много. Вода? - так чего бояться! Вино? - но в каком вине можно запачкать босые ноги? Так что же течет такое? Фотограф Иоанна 1 Он долго ходил по улицам. Но лица не находил подходящего. С неба сыпалась задумчивая пыльца, переходящая в упоминанье снега. На четвертый месяц он увидел Его. Тот был Иоанн Креститель в год 1859 от Рождества Христова. После немой борьбы - еще двухмесячной - небо стало ватой, и тот согласился. Он снимал его в тишине студии, погружающей в сон без шприца или бутылки. Мело, а в чужой стране перед Иродом выделывалась танцовщица. 2 Он преподнес ее в шляпе, голову. Все застыли на выставке. Голова дышала таким спокойным ответом на "или-или", что и этого зрителям было мало: - Но почему же в шляпе? - А потому, что дело сделано, господа. Дело, как говорится, в шляпе, господа. - А тело его? - А тело осталось в студии - лежать в еле слышном храпе. Мондриан 1. Стол Две восьмерки с семерками по бокам - одни оплашмя, а другие - стоя, что в их случае -тоже лежа. Стекла прозрачны, как нет их. Но урони - лопнут они в восьмерках, как волдыри на коже. Зачем человеку две бесконечности? две в одном месте, причем - одинаковые? - на столе?.. Между ними стоит - легкая на подъем - пепельница, и в ней трубка. Девятка в нуле. 2. Сны Сигарета в пепельнице. С мягким белым курсивом. Ее кончик что-то мигает ало. Пепел кверху ползет, ее догоранье для. Сигарета, движением неторопливым догоревшая до конца. До начала фильтра. Пепельница из хрусталя. 3. Глубина Тюльпан в круглой вазе. Стол. Тень продолговатая от вазы. Все лепестки тюльпана раскрыты. Чуть набекрень шляпа на вешалке. Не глубоки недра тюльпана и шляпы. Они - враги, потому что похожи. Сквозь дверь - перила освещенной лестницы. Затихающие шаги. За поворотом перил - то, что глубже ила. Кэрролл и модель, 1875 Льюис Кэрролл нимфеток любил страстнее, чем Гумберт Гумберт или - в холстах Балтюс. Передо мной его фото очередной Алисы, точнее - Ксеи, точней - Александры. Ей бы на сцену, в ТЮЗ: лежит в матросских чулочках на бамбуковой раскладушке, забросив китайский зонтик за спину. На щеке правой - то ли родинка, то ли подобье мушки, а то, что модель с фотографом накоротке, ясно по наглому взгляду. Плюс - слишком тонкие губы, слишком жидкие волосы. Кэрролл же, как осел (впрочем, без всяких "как") и как многие однолюбы, пытается возвести над девочкой ореол - из китайского зонтика: голова, от которой спицы отходят, словно лучи, хотя черен зонта испод. И - глядя на черное солнце - сразу хочется смыться, уменьшиться и убежать в какой-нибудь тайный ход. Брунэл, 1855 1 Ты цепь существ связал всех им. Он снят на фоне цепи, с сигарой во рту. Лишь шесть звеньев ее - от головы до пят - рост его покрывают так, что и место есть. Цепь занимает весь фон. Звенья ее на пробу беспризорны, как локоны, где вынули бигуди. Их свисают гирлянды, как комментарий к Попу, как ржавый Державин, с курильщиком посреди. 2 Его "Восточная великанша" - самый большой пароход во вселенной, где кончается цепь творений умопостижимая. Эту ж он знает от начала и до конца. В цилиндре чуть набекрень и ярко нафабренном, он знает: конец есть якорь, который есть символ надежды, а синоним креста, а, значит, и Бог. Как же все просто, однако,- он думает,- как же, вселенная, ты проста. Гиппопотам 1 Год 1852. Египетский паша дарит королеве Виктории гиппопотама. Тот лежит всем телом гигантского голыша- камня на берегу бассейна, а панорама - это зрители, толпящиеся, дабы увидеть его улыбку, похожую на кошачьи, когда те в кайфе. И суровы лица толпы, как у арестантов, дожидающихся передачи. 2 Гиппо спит - не ревет. Не подозревает он, что в будущем Элиот прославит его за сон. Будет он им причтен к ангелам, обо чист сердцем. Он станет в тон пению их - арфист. Станет ли - не вопрос. Покуда он не запел, я бы его отнес к сонму небесных тел. Как надо нюхать цветы Лилия в огромном горшке, и он - вместе с горбатой лилией - выглядит как граммофон, развернутый к женщине. Та слушает, наклонясь, то, что там играет. Таинственная их связь. Диалог Диалог правой руки и ног. Рука оперлась на песок. Ноги - в коротком платье: правая - зарыта в песок, левая же - слегка согнута, тень бросая на правую. Обе, кстати, весьма загорели. Песок - абсолютно бел, как и рука. Но - все же - в центре не ноги, которые в центре, а рука, еле видная: позы тел восстановительница в диалоге. Беременность 1 Беременная пускает мыльные пузыри в комнате, сидя сперва на стуле, а потом и стоя. Все явственнее внутри работает плод. В трубочку мерно дули, чтобы мыло превратилось в пузырь. Он рос, как живот: так же медленно. Он приделан к трубочке, правильной, как насос, и с плодом беседует между тем он о синтагмах роста. Посему он мудрей, чем плод: тот ничего не знает, а этот - привыкший к плену - знает, что до того, как будет рождаться тот, он - едва разогнавшись - ударится в дверь иль стену. 2 Беременная пузыри пускает, стоя на балконе теперь. А что у них внутри? Метафизические кони? - несущие их в точку ту, где лопаются, а на самом- то деле входят в черноту космическую целым храмом, как в "Звездных войнах"? - бац! - и там... Бильярдный треугольник в звездно- чужом пространстве, где шарам собраться никогда не поздно. 3 Она пускает мыльные пузыри. Она - совершенно голая. Беременная и в маске. Она - на все натыкается. Но - "Не смотри, смотри!" Пузыри получаются длинные, как колбаски, временами, но чаще - чуть скошенные как живот, и слегка провисают. Будто на минном поле, повисшем в воздухе, меж них же она идет. А хлопки - как раскрытие парасоли. Ню-1 Бернард Шoy позирует голый в честь Роденовского мыслителя, подпирая лоб, где складок не перечесть, как и на теле - мускулов. Это его вторая молодость. На вопросы, зачем он ню, отвечает, что не любит людей в костюмах, а предпочитает таких вот, похожих на простыню, т.е. в складках, свидетельствующих о думах и о силе: что Диккенс и Вагнер - смех в их тройках с цепочками, а что надо, как у Родена - мыслитель, без одеяний всех, забывши, что тот венчает ворота - а д а. Старые записи 1 Снился сон. Две пиесы (повторяются) - концерты. Участники уходят со сцены и умирают в жизни. Им рубят головы и бросают в воду. Те (иногда) всплывают - полиция. Ходят мои сестры (их у меня - три). Три сестры. От кого-то ушла Вена. Мы с ним на берегу моря над обрывом (или - под). У меня в руке меч. Бурно море. Он умоляет меня убить его. Я отказываюсь. - Тогда я себя задушу! - Он хватается двумя руками за шею и душит, бросаясь в воду. Утопленник. А всплывет - решат, что я задушил. Зачем мне душить, раз у меня - меч! Обложила полиция: где-то всплыла голова. А другая (я-то вижу, что не она) побежала в нору, под корягу, как краб, весь красный, как будто сваренный. Пытаюсь достать, а у меня берут почерк на пробу. Оказывается у кого-то хотели похитить дочь и оставили письмо с угрозой. Даю свой почерк, там - он явно не мой. 2 Опять пиеса-концерт. Женщина (как и в начале) расставляет корзины с цветами (как и в начале), а потом ходит меж них и поет песню (сама сочинила). Мне говорят, что убили летчика и должен лететь - я. Одеваюсь в летную куртку, ищу шлем. Пока ищу, где-то всплыла еще одна голова. Опять полиция. Шлем мне находит (на вешалке) какой-то профессор из пьесы. Над морем - молнии. Ночь. А я ни в ночь, и никогда не летал. А надо. Я выхожу в ночь, за дверь и из сна со странным ощущением родственничества. Ню-2 Ноги... ноги... ноги... ноги... ноги, к лицу поджатые: виден лишь глаз - один. Колени - круглые. Падает освещенье, как колготки белые. Не хватает только гардин сирени, прожженных Врубелем. Так вот боги выглядят, если их преломить - как кукол - в поясе, а колени отогнуть к подбородку. Но веки кукол (что у богов - всегда) не закрыты, пока их не перевернут: а тут - полыхает глаз и вертикальна поза. Какой ты ни примешь угол, этот глаз - на тебе. Хотя ноги - в их белизне, еще надеются взгляд перебороть у нас. Ню-3 Она вытаскивает занозу из грязной-грязной ступни. Белейшее тело Складки - как охватная рифма: рифмуются грудь - живот и две складки меж ними. Странно, что у нее, принявшей такую позу, такое белое тело и такие грязные пятки. Поза - античного мальчика, но мрамор, в отличье от фотографии, чистится. И от грязи гноится рана. Ню-4 Грудь и рука. Живот омывает пена. Кусочек шеи, как латинское "ви". Мочка уха. Пупок работает, как воронка: пена завихряется. А рука того же самого тела сжимает самозабвенно грудь, увеличенную от любви к себе и вообще. К ней бы прижать ребенка, а не руку, но не дано пока. Эквивалент 1 Он пишет романсы, не поднимаясь с постели - "Ночевала тучка" и на слова К.Р.: "Моцартиану" плюс что-то для виолончели. 1887 необыкновенно сер. 2 А у него - "Запорожцы" и плюс "Не ждали". Он мусолит их лет уж пять. Все противней с фигуративом: красные рожи, каторжники, детали. Год этот давит серым своим массивом. 3 Он закончил с таблицей и написал завещанье: "Прошу меня хоронить как можно проще". В дверях комнаты - серая сумка с приборами и вещами. Дорога в Клин не близка, и он произносит: "Ах!" 4 Воздушный шар под названьем "Русский". 6.30 вечера. Все трое сошлись у шара, но лететь одному. С водкою и закуской - двое других. В небе готова хмара заночевать, как в романсе. Делаются наброски шара - вторым. Третий лезет в корзину. Отходят двое. Садятся в свои повозки и уезжают: второй - доводить картину, первый - писать романсы. Третий к восьми тридцати поднимется на три тыщи метров, ну а в десятом часу приземлится - пролетев почти сто километров - инисто-бородатым. Он поднялся к туче, шедшей лимбами. Туча была похожа на выпотрошенное одеяло. Огромна. Необорима. Нигде она не ночевала, а двигалась в небе, как муравьиная куча. Ню-5 1 Калифорния. Миленький городок. Церковная дверь, побеленная недавно, с черной щеколдою: там же еще - замок. Царящая безмятежность дао, если б не доски, крепящие эту дверь, напоминающие нам о том, что ходи ты в церковь, верь ты или не верь,- а двери крепятся не щеколдою, а - крестом. 2 Она - вся в тени. Видны только грудь, живот. Видно, что руки заведены за голову: так жест - вверх - груди говорит. Тело ее, оно все в тени. Справа - как в гуще сот - тень отбрасывает окно, и на светлой груди у нее - крест. Желание Я смотрю из окна вниз. Лошадь чуть ниже меня входит в окно. Люди еще ниже лошади шествуют необуто с пришпиленными тенями, площадь пересекая, видные как на блюде. Хочется стать памятником - кому-то. Факт 1 Владимир Соловьев защищает свой дисс. В зал входит молодая женщина. Зал набит битком. Здесь и Достоевский, и Менделеев, и прочие интеллектуалы. И ни один не встал, не уступил ей места, хоть каждый здесь ей знаком лично - каждый из корифеев. 2 Чикагское метро. Час пик. Детина с татуировкой на бицепсе возлежит на сиденье. В двери на остановке заходит женщина, смотрит налево, и на- право: мест нет. Детина рвется, как динамит, с ножом и розой в татуировке. Сандалия Ясона (по Грейвзу) Ясон потерял сандалию. Оставшаяся сандалия Ясона была на левой ноге. Почему? Так шибче идти по грязи, ее дерьму, и по дюнам греческим, и так далее. В левой руке - щит, в правой - над необутой ногою - оружье. Левой ногою в пах заезжали противнику в ближнем бою. В боях при этом левая считалась "плохою", будто ее и надо беречь. (Так я - чуть-чуть - не сберег.) С левой марш начинают. Едва я заслышу "левой", я покрываюсь потом, как будто лавой, и потуже завязываю шнурок. Ню-6 Белое, наверно, мучное тело. Платье черное, наверно, модное. Как в Париже. Вся верхняя часть приспущена и обнажает грудь, которую губы не успели ни искусать и ни высосать. Чтоб оно не упало ниже, рука это платье придерживает чуть-чуть. Но рука! худющая, старая, жила на жиле. Грудь и рука, принадлежащие двум, никак не одной. Невозможно, чтобы одной. И все же - если одной - то кому? Грудь, которою не кормили, и рука, все повидавшая. Под кожею, как наждак, вычерчиваются костяшки и на бамбук похожи. Эквивалент-2 Могилка с крестом. Песок. Кактус, белый весь, как асбест. Оба смотрятся, как растенья. Оба отбрасывают наискосок тени. Тени и от кактуса, и от креста - крест. Пиранези-и-Сейчас Аппиева дорога, тесная от скульптур и надгробий, паласы, шершавый глянец офортов, воображенное время оно. А до нас дошел лишь дешевый тур, и царит в наши дни, если снизу взглянешь - унитаз, как дорическая колонна. Свалка Цепь на свалке, скомканная немного, брошенная как ни попадя, пинаемая ногой проходящих мимо. Оторванная от Бога с одной стороны и от малых существ - с другой. Статуи 1 Больница. Несут санитары две статуи средневековых. Шаги их, как будто удары, как гвозди в больничных подковах. Одна из них тычет упрямо в плечо санитара свой носик. Он держит ее, словно даму он через ручей переносит. Другая - хотя и несома подмышкою, нижнею частью скребет коридоры дурдома, не зная о сроке и часе. Арест? Покажите-ка ордер! Их нимбы, нажитые схимой, дрожат, словно ручки у ведер, несомых рукою незримой. 2 Обитель, Проносят монахи два - по коридору - скелета. Их белых конечностей взмахи и есть метроном для аскета. Он знает о часе и сроке. А, может, монахи несут их для новой какой-нибудь раки, где время совсем не в минутах, а больше в количестве: сколько придет сим мощам поклониться? Темно в коридорах и скользко. Обитель сложна, как грибница. 3 Выносят святых из психушки. Их нимбы - при выносе этом - дрожат, как ведерные дужки. При вносе в обитель скелетам как бы не распасться. Но кто же здесь больше скелеты: скелеты иль статуи, что не похожи на них только тем, что одеты? Аскету ж в обители или в больнице - едино. Как гости святые в больнице побыли и нимбы качают, как кости. Руки 1 Картина Гойи готова. Все спрашивают почему так мало в ней рук. Гойя готов разозлиться и отвечает, что вопрос к заказчику, не к нему: - Я за руки беру поболее, чем за лица. 2 Гюго запрещал снимать сыну Шарлю без своего худруководства. Снимали руки главным образом. Руки семьи Гюго. Положив свою руку холеную на отрез бархата, мадам Гюго позирует. - Из этой штуки,- она думает,- платье получится ого-го. 3 Руки обнимают колени. Лицом в коленях позирует ню. Овальный такой замок рук. Не прочитываются и мысли. Руки сомкнулись на колене одной из ног и сами суть мысли. Рискни - одень их, и мысли повыпятятся, как звуки. Фотограф и модель 1 Ей под семьдесят. Но в глазах всё порхают эльфы. Обнажена по пояс, она задает вопрос, гордиться ли ей - по-прежнему - данным телом. Треножник фотографа - это вторые Дельфы. Он же - накрылся платком, как белый медведь свой нос накрывает лапой, с эпосом слившись белым. 2 Ей под семьдесят. Она до сих пор красива. Уверенная в лице, не уверенная в груди, она заслоняет ее руками. И все ж на фото главное не она, а главное - перспектива: эти, растущие позади, с надписью "выход" запертые ворота. Амфитеатр Амфитеатр в Эпидавре. Наверх взойди, и пусть твой товарищ бросит внизу монету - ты услышишь звон, раздающийся позади, даже дальше, чем ты стоишь. Акустику эту перекрывает лишь сам театр. Ступени похожи на дюны или барханы, но это если смотреть сбоку - на дальние. Песчаная их волна убывает книзу - как циферблат - на треть. Главное в амфитеатре - это, конечно, звук, но еще и рисунок песчаной кожи. И - если зебру вести на круг - амфитеатр и зебра будут совсем похожи. Псалом 73 1 - Я не люблю, когда маляр презренный мне пачкает Мадонну Рафаэля. - Из машины проезжающей - вроде звона (с апокалипсиса в Нью-Йорке прошла неделя): - Я не люблю, когда псы (голос уже сиреной) писают на соседские (голос визжит) газоны. 2 - Прости мне, Господи, что завидовал нечестивым, их деньгам, как решето, их акрам, аккредитивам, телам - из джимов и спа, небитости их счастливой, наивности их и бритости: сходству щеки со сливой. Вера их - зубочистка, гордыня их - как ошейник, язык - как красный ковер перед дверями денег. Если что-то дают, то сразу бегут за сдачей. Ничто их в мире не трогает, кроме мочи собачьей... Свет 1 Она сидит на крыльце. В солнечных лучах она - словно за жалюзи. Свет сильнее темного платья. Она нам видна в полосках. Иногда они - шире, так что и не видна почти совершенно. Солнце стоит над нею, думая, что и она - из фанерок плоских. 2 Она сидит на крыльце. В лунном свете - словно перед жалюзи. Темный цвет платья загораживает луну. Кто же теперь за жалюзи? - об ответе знает только дым, похожий на турникет, пропустивший пока лишь ее одну. 3 Снова утро. Она на крыльце. Войди внутрь - и там, в испаренье рос, свет как стоящий посереди комнаты огромный такой матрос. Рифмы Интересно, был ли выбран Этьен Морис Фальконе в качестве автора памятника Петру, что он рифмуется с "на коне", т.е. "Петр на коне"? В августовскую жару (была ли жара?) открыли памятник, объявив амнистию уголовникам, и пошло: Петр - скачет, те - режут и рубят. Через пролив пальцем показывает Шарло. "Саломея" (1953) 1 Жена Орсона Уэллса, Саломея танцует перед римлянином, который хочет на ней жениться. Не смея сделать этого - хоть он и бугай матерый - без одобренья Августа, получает он фигу с маком, а Саломея отсылается в Иудею к матери и отчиму Ироду. Вместе с нею на одном корабле (забудем Матфея с Марком) плывут Понтий Пилат и его трибун. Трибун влюбляется сразу. Но Саломея больше не хочет римлян. Выражает презрение. Он же дразнит ее. Прибыли. На три бу- квы она его бы послала, но он - при ней. Постепенно влюбляется тоже, ползет пока караван по пустыне. Хотя вместо воды он, змей, дает ей яблоко. Но ночью меткость броска - убивает змею, хотевшую укусить Саломею. Она замирает в его объятьях. Прибывают к чертогам Ирода. Здесь я нить повествованья прерву, ибо как прервать их? 2 Иоанн Креститель, проклинающий мать Саломеи за сожительство с братом мужа. Ирод, брат мужа, боится Крестителя, считая того мессией. Чтоб его не съели, содержит его в тюрьме, и вовсю интригует жена его, хочет, чтоб было хуже Иоанну. Так хочется головы ей. Креститель благословляет трибуна и Саломею. Саломея танцует, чтоб его вырвать из тюрьмы. Танец ее начинает трогать Ирода. Мать Саломеи, ровня любому змею - шепчет про голову как справедливый приз за танец. Топор - это без лунки ноготь. 3 Голова отделяясь от позвоночника видит как тело валится чуть вперед а потом видит только мрак а потом начинает вдруг молотить так ярко из-за этой занавеси и рук нет уже чтоб внутри глаза заслонить себе а вовне оба глаза закрыты сном но глаза эти даже не в голове а совсем в другом чувстве свете пространстве Чушь происходит с глазами а как свинец неземную тушь внутрь залившая голова вышибающая слезу из героев кинокартин на тарелке лежит внизу а вокруг нее апельсин. 4 После казни: трибун и Саломея смешались с толпой, спешащей к Нагорной проповеди. И актер, игравший роль Ирода, забунтовал, что фильм противоречит Завету. Пленка кончилась. Дребезжащий звук. Кресты на экране и белый сор. Словно крыльями машет перед проектором серафим. Ню-7 Тюльпан в высоком стакане, наклонившийся буквой "л", хватает ртом стол. Губы лежат на столе, как мечта кинофильма "Кровь поэта". Цел только стакан, позирующий во мгле, и дужка "л" - плечо его. Говорят, что он поменял свой пол. Он теперь не стакан, а ваза. Стакан-Тиресий входит, как хамелеон, во тьму, ее впитывает, и становится женщиною для глаза. Три взгляда на разбитое стекло (Михалу Оклоту) 1 "Бог простит, люди забудут, нос останется",- писал Гомбрович. Читая "Гоголь и польские мистики", на: звук жал двух залетевших ос он отвлекся, и - запятая растрепанная - полетел в их направленье том, ударившись о стекло меж комнатою и кухней вместо ос, обменявшихся со стеклом звоном, когда то возьми да рухни. 2 Выбитая шиба напоминает книгу анфас, невыбитая - в суперобложке. Осы - как бабу Бабариху шмель Гвидон - нас оставляют с носом, большим, чем ананас, когда мы его суем не в свои вопросы. Сквозь книгу анфас виден второй закон динамики, шкаф за стеклом с пиджаками (еще - одним) вместо посуды, и обувью. Пустое стекло стекло смотрит как фильм, где оно испаряется, словно дым, а прокрутишь обратно - увидишь и помело. 3 А прокрутишь обратно - увидишь, что: прежде, чем взять-упасть, стекло образует дыру-паутину некую - по всему своему пространству, в чью сеть, а вернее -пасть затягиваются и осы. Открывается вид на тьму комнаты чуть позднее, когда оно рухнет. Тьма блестит, как очки. Шкаф шевелит во тьме водоросли свои: пиджаков и брюк. Нос есть череп по форме, где ноздри - глазницы, а все остальное - Гамлет и буриме, плюс кожа - для ос - как высушенный урюк. Искривления, 1933 Модели - Вера и Надя - позируют нагишом Кертешу в кривых зеркалах. Носы слились, образуя единого Буратино. Он - снимает, до этого поговорив с бомжом: - Я тебе дам монету, а ты поссы прямо на улице.- Фыркающие "скотина" французы, проходящие мимо. Сиамские близнецы - Вера и Надя - делят и нос, и грудь, и руку, опирающуюся на бедро где-то в самом низу. Зажимающие носы прохожие. - Обидеть и обмануть носы - легче легкого. А что нагота?! - старо!.. Гермафродит, 1860 1 Он лежит в гинекологическом кресле. Рука врача раздвигает щель ниже члена. Чулки женские на волосатых ногах. Тени скрывают лицо, он и сам закрывается - от плеча всею рукою. Вокруг, наверное, знатоки, их, правда, не видно, но складывается впечатленье, что они - как в Рембрандте - стоят и позируют: в крахмальных воротниках, показывая на него перстами: вот он, орел! Их черное место меж Гогами и Магогами, а персты - как у гарпий, и не разобрать никак их голов. Как будто - мешая пол - фотограф и живописец махнулись треногами в одном лице. 2 И один поволок свою в парижские катакомбы: испробовать, как электрика влияет на черно-белость. Там черепа лежали - обретшие круглость ромбы - одною большою кучей, предполагавшей смелость подхода. Он вывалил свет, как мешок с еще одной кучей и спрятал в него все то, что на земле лежало. На поверхности: лошадь стегает кучер, как карандашом очерчивают лекало. 3 А другой констатирует гору среди пустыни - черепов. А вдали - город лежит в руинах. Песок неисправимо желт, а в небесной сини вороны реют, как уголки в картинах. Но это уже подрамник, т.е. на чем держится и уступ черепов, и город, и песок. Черепов оскалы страшней, чем руины. Вспышка! Не золотой ли зуб вспыхнул во рту у черепа той Ла Скалы? 4 Голов не видно, но домысливаются черепа, а видны - лишь рука плюс органы. Говорят, ты стала больше мужчиной и отпустила усики. Тиресий, сходящий в ад. Сужающаяся тропа, уводящая прямо в ад. Ну а если ад - это руки и органы, то там нет нужды в акустике. После поцелуя Первым жестом спящей красавицы по пробужденью было - одернуть юбку: а потом уже - взгляд на принца, каков он на этой сцене проснувшейся: вот он подходит к кубку и пьет из него воду, простоявшую пару столетий, заедая коржом, онемевшим на пару столетий тоже. Теперь все происходит быстро: на счет на второй и третий в песок превращаются слуги и все вельможи. Детектив 1 Она лежит на лестнице. Позвонки тук-тук по ступенькам, как каблучки. Пока не остановились, как теченье реки. Чья обнажила ее рука и толкнула с лестницы? Звонить ли в полицию? Бежать ли за пудреницею? - рука загорелая за манжетою бледнолицею за это время скрылась наверняка. 2 Лестница черного хода пропахла кошками, а с парадного - необычайно вяло всходит кверху глянцевыми обложками вскользь листаемого журнала. Ее столкнули с парадной, а скрылись - задним. Она лежит, осязая муки и мрамор спиною, как будто складнем, чьи створки - подняты, и это - руки. 3 Как он - она стала плоской, стали полоской груди. Она пряма, как предмет. Так мумию спускают в воду, и громко палят орудья, назло простому благоразумию. Цвет ее кожи, как мрамор лестницы, матов. Овчарки на улице с жиру бесятся. Рука, обронившая запонку, узнаваема по стигматам на запястьях. Рука, столкнувшая тело с лестницы. Алиса в юности (фото Джулии Камерон, 1872) Осиная талия. Наверняка - корсет. Затянутый так, что - не вздохнуть. Рукой упершись в корсет, держит она в другой декадентский распадающийся букет. Называется все - "Помона", богиня трав, цветов и деревьев. Но если еще шнурок затянуть на корсете, она испытает шок, и богине потребуется костоправ. Лицо же - как дзот, т.е. - сплошные щелки: губы - поджаты, глаза ж, хотя и смотрят в камеру, говорят: - Я не то дитя, которое лезет в любые щелки, как у Кэрролла: я - как ветка яблони, я - и весна, и лето. Но если шнурки потянуть корсета, она вздрогнет, словно марионетка, потерявшая управленье. Теперь за оба тяни шнурка, направляй куда хочешь - к кувшину, где есть вода, или - если страшит чащоба, которую может произвести она,- куда угодно, только лишь за пределы этой студии. И помни: движеньем тела века заведовать не должна. Надпись на фотографии Она выходит с бокалом, ноги все отсидев, в вечернем платье, сидящем на этой даме как влитое, и чокается с двумя большими буквами Ф - с подошедшими к ней слонами. Триумфальная арка, 1868 Великий Надар снимает с воздушного шара Триумфальную арку. Колеблемая тренога скользит по корзине, как вроссыпь бежит отара от шара, когда его слишком много над нею. Он ее поправляет движением полководца, а она - опять расползается. Эти туда-сюда, как борьба на палубе. Вот-вот она громыхнется птичьим трилистником. - Не правда ли, господа, великолепный вид?! - В основе любого вида лежит борьба. Интересно, что скажет Дарвин о треноге фотографа, о домах и арке, обо мне и тебе. Воздух-кариатида держит шар, но тот - как диван - продавлен и - вот-вот - опустится в зоопарке. Портрет актрисы Знаменитость, но дурнушка. Надар не то, чтоб смущен: Сара Бернар ведь тоже не из красоток. Но публика скорчит рожи при виде урода статичного, несмотря на дар перевоплощенья на сцене. Любой ценой сделать портрет, и - чтоб совесть не угрызала. У Станиславского она играла б спиною к залу, и сфотографирована - спиной. Саломея Она лежит на кровати, как на лестнице винтовой, обнаженная и рукою правой на полу играет Иоанновой головой, как играют с собственною журавой. Марлен Дитрих 1 Марлен Дитрих, говорящая по телефону. А раньше сидела - ножка на ножку, как наша, как ее звали? - Любовь... а как дальше? - не помню... Бонну отпустила, раздевшись, и говорит. Пустяк - фамилия, а - давит... Итак - смыв белила в ванне - Марлен Дитрих лежит на кровати и говорит, и он на другом конце провода, наверное, в телефон отвечает: "I love you", - и добавляет: "Нoney", потому что она улыбается. Но что такое "I love", если не отговорка: поскорее повесить трубку? Ему надоело гонять - как отару - труппу и хочется отключиться, всех и ее послав, но он говорит, говорит, к тому ж называет "honey" - это самая общая часть отговорки, скорее - скороговорка: "Ай, ты моя медовая!", "Ай, ты моя скатерка- самобранка", "Мой сахарок в стакане", или нечто в таком вот роде. Их ласковый разговор движется, словно кролик внутри удава. Как звать ту Любовь - не вспомню. Слово звучит коряво от частого повторенья. Когда-то играл тапер, и топор опускался на шею Марии Стюарт, а теперь - говорят, говорят, не могут наговориться. Интересно? Мне - нет. Дитрих и в свете блица засыпает с трубкой, как будто бы с лирой бард. 2 Ей снится любовь - ножка на ножку, в чулочках в сеточку - частую, как занятые гудки: она перебивает их хриплой песней про детку-деточку, как она заблудилась среди пурги: а потом ей снится Германия, снег и уроки музыки, череп, снесенный выстрелом себе в висок, русская рулетка, а после ей снятся усики фюрера и каждый в них волосок. А после - опять любовь, как болонка на шаре в цирке: снится Лили Марлен, сидящая на рояле ножка на ножку в шелестящих, как копирки, чулках и верхом на самом Урале. А еще ей снится "I love you, honey, I love you, honey", как бочка меда и море любви. Как странно, что эти слова, опошленные заране, что-то еще рождают у черепного ее экрана. 3 А просыпается - рядом с ножом: картонным ружьем театра: вдевает ноги в котурны вместо тапочек и - пошла под юпитеры, где ослепляет мгла, как памятник на коне, чьи снизу огромны ятра. Курган - Если капустные головы,- писал Линней,- положить в корзины, то мы получим... Отвечаю: - Театр времен Нерона. И буряки,- добавляю.- Из овощей они самые красные. Ихним кучам привычно сочиться внутри вагона. Овощебаза - это "Апофеоз войны" Верещагина. А театр времен Нерона - это овощебаза, где в кучах капуста, свекла и особо кровавые кавуны. Их уносят в корзинах солдаты трона, а под корзинами дно промокло. Сносят в кучу одну - в далекой желтой пустыне. Над свалкою овощей злобно орут вороны. Сверху веет песок, и сопротивляться - зря. Курган ли героя это? - спросит живущий ныне. Да, это курган, насыпанный при Нероне. И не просто курган, а - курган царя. Алиса уходящая Хаджиме Саватари, еще один алисолюб. Фото: золотокудрую девочку уводит фигура в черном по дворцовой лестнице. Девочка вполоборота смотрит назад, но шагом идет покорным за фигурой в плаще. Впереди: палаццо, а спина - то ли Вергилий, а она тогда - Алигьери в возрасте девочки: то ли спина сознаться не хочет, кто она, и все на одной лишь вере тогда здесь держится... Под облупленными перилами каменной лестницы - папоротник. Он как ключ к воротам палаццо, и надо собраться с силами, чтобы вставить его в надвигающийся полумрак. Брови 1 Фрида Кало, жена Диего Риверы, сама - художница, сама себе и модель, к тому ж любовница Троцкого (в доме ее он, кстати, и был зарублен), не утратившая ни веры в светлое будущее, как муж, ни в свою кисть в семейном своем разврате, умерла в 47. Здоровье было слабым с юности. Что от нее осталось? Альбомы. Полотна. Многое. Впрочем, малость. А главное, как сказал бы Гоголь, густые брови. 2 Статья в "Чикаго Трибьюн" от 20 ноября 2002 года: "Фильм о Фриде Кало сменит моду на брови". У Фриды на переносице они сцеплялись, как якоря, под рябью лба: срастались, как их свело вместе рожденье, и переносится сращение в Голливуд, паникующий, вот-вот брови-шнурочки, как это писалось в прозе украинской, - так и почиют в бозе, а мохнатые брови будут пущены в оборот. 3 Газета успокаивает, что, мол, такие брови не новость: что хоть и без заросшей сплошь переносицы, но тоже весьма густые они у многих уже, таких, как Лорен Бэколл, София Лорен, Деми Мур и прочих: что интерес к бровям Мадонны и Буша рождают не запятые, лежащие горизонтально, а две пары густых бровей. Косметолог из Голливуда говорит, что брови - гардины глаз, ибо те суть окна, они - едины, и нарушать гармонию может лишь лиходей. 4 Газета приводит фото глаз и бровей, забыв о шестидесятых, о серии тех же фото, сделанных Биллом Брандтом, - бровей и глаз: Генри Мур, Жан Арп, Жорж Брак и другие: бровей наплыв на глаза добавляет ко взгляду что-то, чего нет в "Трибьюн": что-то, что держит нас: да, морщины. Морщины - и под, и рядом. Нет их в "Трибьюн". Гардины без складок, как никогда не бывает. А бывает, когда лишь мрак расстилается за гардинами, задернутыми перед взглядом. Ню-8 Она сидит на стуле. У нее четыре руки: две держат правую грудь, две - лежат на коленях. За нею - софа с подушкой, плюшевая таки, с пупочками на спинке, стершейся в поколеньях. Подушка меж ней и софою - единственное звено, дополненное узором на наволочке: на ней вьется цепь по краю. Ей бы замкнуться, но она держит кольцами дыма руки выше локтей. Ню-9 И кто-то камень положил в ее протянутую руку. Не положил. Ее протянутая рука - на середине стола, как при сдаче крови. В ней, обнаженной, есть гладкость бука. Она приманка вампиров наверняка, ибо вся открыта, вся наготове. За нею двери, запертые крестом. Вампиры ж влетают в окна - шарами в лузы. Окна не видно, но должно же быть и окно. Не видно и чеснока, висящего за бортом подоконника, как голова Медузы. Белеет рука-чеснок, протянутая давно. Да и сидит она спиною к двери, лицом к окну. Глаза не слипаются: сколько ж в ней кофеина? Рука протянута, как будто бы для укола в вену, похожая на волну Белого моря. Вытягивал так вот длинно руку лишь Муций один Сцевола, но под нею - стол, а не огонь. Ладонь повернута кверху, палец большой - чуть сбоку, а остальные сжаты. Внутренность же ладони заполнена белым, как будто Троянский конь. Белая ночь для дневного сони - это смерть, если метить вампиру в око. Груди - чесночные дольки - расставлены по местам. Рука протянута, как будто для сдачи крови. Шея чуть приоткрыта. Но где же вампиры? Где кривые и желтые ногти, приданные перстам? Где их кривые зубы неразвитые слоновьи? Где круги под глазами, как на воде... воде?.. Ню-10 Каково возле разобранной постели сидеть тебе одной? Ты раздета. И голос не попадает в рукав, когда говоришь сама с собою. С тобой - если выйдешь на улицу - выпьет любой, привстав со скамеечки в баре. Но ты любишь и визг, и крик, и битье посуды, и пощечины, а для них нет аудитории. Может, собачий нюх может заменить тебе это или собачий рык?.. Нет, сомневаюсь. Поэтому ты гола перед кроватью, как зеркалом. Наволочки и две простыни, как кривые, но зеркала, тебя отражают с бутылкою во главе. Она отражается в простыни, как зигзаг. Значит, теперь ты пьешь. Раздетой легче пить, потому что нельзя никак выйти на улицу. Беленькою Одеттой вьется снежок, рифмуясь с бельем. Белье - это складки не тела, а снов дурных. Легче - отражаться, ведь сон не идет в ее голову, сколько бы мозг не дрых. Отражение: голова, глядящая вверх, руки пропущены под увесистою ногой и похожи на раковины и грецкий орех, очищенный от скорлупы: под складкою жировой они пропущены и скрывают срамное место Нога другая - на переднем плане и равна - по размеру - телу или бочонку: она - правая, а левая так долга, что загибается вдалеке от своего предела. Еще мы видим плечо, острое, как у птицы: тогда ее руки - когти, а не орех. Стопа левой ноги похожа на связку бананов. Африканские принцы роются в темноте, только нет серпа. Такою она отражается - нога на ногу - в своей кровати. Можно б было и лечь, да рано еще. Бутыль еще полуполна. В голове она едет на самокате, опираясь бутылью большой на асфальт и пыль. Незнакомка Комната, обитая белыми подушками. Стул, единственный в комнате, занят. На нем сидит не в смирительной рубахе, а с гримом на глянце скул женщина в черном платье, решительная на вид. Она курит сигарету, вставленную в мундштук. Как она здесь оказалась? И почему же здесь, а не, скажем, в участке, где по десятку рук на одну решетку с тела сбивают спесь?.. Кто ей дал сигареты? кто их не отнял? Дым мешает видеть лицо, но с черной помадой рот заменяет собой весь - даже видный - грим, и рот этот курит жестами "в" и "от". Это совсем уже наглость. В подушках вокруг не пух, а паролей, но что бы ни было там внутри ничто в этой комнате наружный не режет слух. И все же - хватит курить! Лучше - заговори! Почему ты здесь? Нет, лучше все же на "вы". Почему Вы здесь? - в вечернем платье до пят, как бокал перевернутый... Но это - когда стоят, почему ж Вы сидите - и здесь? Или это - наряд вдовы? И отвечают стены голосом СиЭнЭн: - За последние двое суток никто не умер в стране. Засим справляют бессмертье. Но кто-то средь белых стен из дыма - хотел бы выйти из двери в своей стене. Ню-11 Она проходит сквозь зеркало, как у Кокто в "Орфее", и не полностью, как Алиса, а ровно наполовину своим обнаженным телом. Мысль о крупном трофее, найденном в зазерцалье, мрачит ее лоб, как тину, и кажется, что она там шарит рукой, пока рука по сю сторону спокойно лежит на ляжке. Что она может выудить, эта ее рука? - слишком близко от зеркала, даже при всей растяжке. Тем не менее, шарит. И так, что по зримой коже мурашки идут: от тайны и вожделенья. На себя она смотрит в зеркало и страшные корчит рожи, как будто нащупала что-то, что умирает в пене. Она вытирает руку о черный испод зерцала и продолжает шарить. Другая же половина, отражаясь в зеркале, ведет себя крайне вяло, без всякого интереса к тому, что творится в ино- бытии. Так половина расчлененного червяка спокойна, пока другая крючится с нею рядом. Так и она спокойна: на ляжке лежит рука, а телу незачем хвастаться ни грацией, ни нарядом, поскольку она: а) сидит и б) нагишом. Но вдруг эта часть ее вздрагивает, на выдохе каменея. Отраженье восходит в зеркале: шевелящее пряди-змеи, лицо без остального - без тела, без ног, без рук. Исповедь, эротика Спинка стула - как окошко исповедальни. В комнате три стула. Она стоит на коленях перед каждым из них соответственно. Голос дальний колокола завихряет толпу осенних листьев и гонит их к мессе. Она стоит на коленях с той стороны каждого из трех стульев, где они несгибаемы, словно с пращой Давид, и она стоит перед каждым, спину свою ссутулив. Можно стать ее исповедником, севши верхом на стул, но стулья стоят - пустые, да и комната вся - пуста. Есть спинки - как струны арфы, под которую спал Саул, а эти - в мелкую сеточку. Что делает она, встав на колени? Неужто молится? Просит простить грехи? Неужели у стула? И почему у трех стульев, скорей привыкших к сидящих гостей "хи-хи", чем к чему-то серьезному, что может застать врасплох и человека? А, может, именно потому, что они суть стулья, не - человек, и им все равно, что там шепчется? Сидений их бахрому не взмоет колокол, и им хорошо, глухим. Но она, наверное, так не считает, встав на колени за спинкой стула. Мир из ее окна велик и страшен - вылитый Голиаф. Колокол отзвучал. С коленей встала она. Ню-12 Она стоит перед нами: белое пятно. Телескоп в глубине комнаты - четок и на треноге. Он наведен на нее, как на Венеру. Но ничей не уперся лоб глазом в его окуляр: сам по себе здесь он. Он сам регулирует резкость и прочее. Видимо, пустота смотрит в него на нее и узнает бугры и впадины. С нашей же стороны она - белизна листа и недосягаема. Подобие пористой кожуры облекает ее, говорят. Там кратер есть, в телескоп, конечно, видный. Десант не один на ее высаживался поверхности, чтоб рассмотреть ее еще лучше, и канул в небытие. Миньона 1 Туда, туда! - А, собственно, куда? Туда, где нас нет? - Где ослик из Войны с пулеметом системы Хотчикисса идет по горной тропе навстречу дракону, залегшему, как руда. У него в голове качалка, а по бокам - штаны: бока лоснятся, подобно горну или трубе. Молятся три сестры. Ослик идет, идет. Едет Святой Георгий. Да, там и лимон, и мирт, наверно, и водопад. Только туда зачем? И вообще куда-то?.. Наверное, пулемет дракона прижучит, по-быстрому разгромит. Или это - бегство в Египет, и - прощай Вифлеем? 2 - Зачем детекторы лжи, если столько женщин вокруг? - он спрашивает. - И, действительно, ложь устарела. Мне надоело им врать. Мимо надбровных дуг я прохожу с бровями по барсучьей стране. Снимай седло, устраивай пулемет. Слишком много драконов! В пещерах тяжелый дух. Где-то есть дом, как сине-красный магнит, Триумфальная арка, это когда он врыт в землю, а не летает где-то, как летний пух. Снимай седло, устраивай пулемет. Вздохни дахин! И выдохни дахин! Зачем ты хлеб свой посыпаешь солью? Полей слезою, съешь его с фасолью, а до-ре-ми оставь для пианин. - Ты помнишь край с названьем нежным Ляси? Там Д.О. Ремисов еще - старик, с бородкою, похожей на парик, жил-поживал... Так вот туда, по трассе, проложенной тем осликом... - Постой! Слишком много драконов. Битва в разгаре. Ты нужен там, где ты есть. - Едут ангела два в мощном грузовике, и один канделябр пустой держит, как будто меч. В мечты погружен другой - склоненная голова.