Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 16, 2003
Крылов Юрий Иванович родился в 1972 в Москве. Закончил факультет журналистики МГУ, с 1989 живет в Челябинске, трудится редактором в одном из местных издательств. Публиковался в Сети и журнале «Уральская новь».
* * * Всё те же, там же, в тех же позах - Диваны, трубки, разговоры, Изба, ковры, ветра, морозы, Дороги, дураки и воры. Амуры, грязь, навоз, холопы, Бастарды с волчьими глазами. Для просвещения - Европа, Цыганкам - серьги с жемчугами. В долги... В Италию, на воды... Жена в четвёртый раз брюхата... Трактирщика о стойку мордой... Письмо послу из магистрата. Граница, Неман, пыль, бекеша, Казачий ротмистр - тупица, И Высочайшая депеша С запретом проживать в столицах... Борзые, ружья, кони, плётки... Ночами холодно - не спится... Грудь... Скоротечная чахотка... И по монетке на ресницы... Всё те же, там же, в тех же позах - Под православными крестами... Ветра, дороги, паровозы, Жандармы, воры с дураками... * * * В небе, в небе быль за небыль Перевязаны петлею... Из-под ног уходит мебель - Всё с тобою - под тобою... Перехряпал божьи свечки, Райским птичкам разнопёрым Повытаскивал сердечки - Вставил дизели-моторы... Потучнее выбрал тучу С громким громомеханизмом, Кто на туче - хрен летучий, Кто под тучей - тот, кто снизу... Одиссей изжил пространство - Одиссея мучит Хронос, Всё Евклидово пространство - Хрен, переходящий в конус. Всё статично и фаллично, Всё запутанно и зыбко... Время - длинно и безлично, Как младенческая пипка... Как же мог он, простодырый, С идиотскою улыбкой, За семь дней творенья мира Не понять, что он ошибка... * * * Текила - пати по средам. Я: "Не хочу", а ты: "Не дам". Так зарождается заряд, Заря и Ад. - Листал намедни Моруа - Хандра. Лепил из пластилина змей, Найдёшь - убей. Текила - пати по средам. - С цикутой Вам? - Ещё с цикутою налей И мне, и ей. - Возьми фиалки из горсти - Полы мести. Толкает что-то... рок не рок, В Ирак, в Нью-Йорк. Текила - пати по средам... Лижи, кусай... - Ах, ты не дашь! - Зачем же, дам! - Тогда - Банзай. Текила - пати по средам... Бомбим Бомбей. - Ещё с цикутою сто грамм, И мне, и ей. * * * Птица Сирин с оперением, Перья - сталь, под сталью - тёплое... На заре - ворона мокрая... Вечер - место приземления. Вруша ты, вещунья серая, Крест выкладываешь лотосом. Мы привычны к этим фокусам - Двоеперстьем это делаем. Не ногами - больно тонкие, До Парижа, в жопу к лешему. Волгу с Гангом перемешивать, В плошке с маковой соломкою. Птица Сирин теплотелая, Сирин ты или не Сирин? Кто трепал тебя в крапиве Под луной, от злости белою? Камень каплями источится, Отстирается исподнее... Правда, верится охотнее Шлюхам больше, чем пророчицам. * * * Так долго колокол гудел, Что не осталось птиц в округе... И хор уже не пел - хрипел, И кто-то сгорбленный сидел, Сжимая восковые руки... Ворона, чёрное пятно - Да не монашка, да мирянка ли, Да корабли ушли давно За пряниками да баранками. Страшней бил колокол, звончей, Как будто силясь свод обрушить... В морях останкам кораблей, Обретшим заводь тихих дней, Невыносимо это слушать... Пятно с лучами на плечах Пристало к Богу с разговорами О всяких глупых мелочах - Об упокоенных мужах Под океанскими просторами... Лежит, прибитая лучом К ступеням вышарканным паперти, Старуха, ставшая пятном На белой поднебесной скатерти... * * * Но ты собой не обогреешь неба... Гореть звездой - потайная измена... В Париже снег - очередная небыль, Но на бульварах по колено Сена. Но я давно не поднимаю веки - Не одолеть и бездны между рёбер. Я жил Парижем в том, двадцатом, веке, А в нынешнем живу, пока не помер. Живу, пока земное не отринул. Я твой огонь небесный отражаю. Я вынес груз стихов и кокаина - Зеркальный столик с патиной по краю. Я тот, прошедший, в прошлом веке умер, А в этом, вероятно, не родился. Небесная тревога - нежный зуммер - Упал метеорит - и я разбился. Но ты мои нанизывай осколки... Я мозаичен, правда, мозаичен. И если вдруг уколешься иголкой - Знай, это я - в мельчайшем из обличий. И тщетно врачевание укола... Сорвёшь обои, переставишь мебель. Всё холод, милая, вокруг небесный холод, И все горят огни в холодном небе. * * * Волнообразнее, чем грудь царицы Савской, Нетерпеливей пальцев Соломона... Острей, чем шпиль у Кайзера на каске, Туманней очертаний Альбиона. Тревожнее, чем запах мокрой псины, Бессмысленней блужданий Одиссея. Раскаянней девицы Магдалины, Старательней подростка-иудея. Длинней дорог, проложенных от Рима, Тоскливее монашеской сутаны. Невнятнее, чем корни караима, Влажнее мирового океана... Ровней, чем стол, Великая равнина? Сестра Христова, Богова сестра? Чернила многозначимей, чем глина Под крепкими ногтями гончара? * * * 1 Гранатомётчик Йохан Штирлиц, Он и горнист, и барабанщик, Он по полдня сидит на мачте, Спускаясь только чтоб напиться. Ему кричат: "Напился, блядь, - И не блевать!" Вокруг него одни квадраты - В квадратах воздух и добавки - Жрецы, гетеры, адвокаты, Медведь в тайге, козёл на травке. Гранаты туго входят в пушку... Гранатомётчик Штирлиц Йохан, С прицелом совмещая око, Наводит дуло на кукушку. - Ты сколько насчитала, блядь? - Пересчитать! Он джигу исполнял на флейте (Хотя и был слегка контуженным). Его мундиры в позументе, А шея под брабантским кружевом... Открыл секрет продленья жизни Гранатомётчик Штирлиц Йохан. Ему, конечно, выйдет боком - Придётся жить при коммунизме. - Ошибся в вычисленьях, блядь, Когда просил пересчитать. Его в пыли потом пинали, Топтали пятою колонною... Его в дорогу закатали Под Костромою? Под Коломною? За что? - Не знаю, хоть убейте. За то, как он играл на флейте? 2 Он едет по просёлочной дороге, Дымит кубинской чёрною сигарой. Колёса едут, каблуки и ноги Идут через Поволжье в Ниагару. А остального будто бы и нету, Всё то, что выше, то не для пространства. Скелет, к его пришпиленный берету, - Единый знак любви и декаданса. Простой гранатомёетчик Йохан Штирлиц Ещё не знает ценности отрезков, Глотает без икоты крылья мельниц, Быки мостов, прель-прелесть перелесков. Он одинок, он проливает семя, Трава ложится от тяжёлых капель, А что ему? Что может, то и сеет... Его румянец красит крылья цапель. Здоровый, юный, не бомбивший мира (Его потом напишут на иконах), Идет гранатомётчик Йохан Штирлиц, Весёлый родственник печального Харона. 3 Пятый день, пятничка. Пахнет римской Пасхою, Лихом и дьяконом, светом в ординаторской. Пятничка, пятый день. Запахи сбываются. Мальчики падают и не расшибаются. Крестиком пластыри - пастыри и зодчие, Метки квадратиком - все в гранатомётчики. Круглою меткою скрыто пол-Империи, Это мы в атласе расстоянье мерили... День пятый, пятничка. Грязный след от пластыря... Чем различаются зодчие и пастыри? Пятница, пятое. Копья, колья, колики. Гранатомётчики - значит, алкоголики. Пятое, пятница. Пахнет Пасхой римскою, Красною краскою, пленом, обелисками. Бомбы останутся у гранатомётчиков... Пастырям - зодчие, зодчим - пулемётчики... * * * Кромешный снег. Слепой, не встреченный. Стеклом царапает по стёклам. Простором, снегом перечерченным, До верху набивает горло. На шею бледное нашествие. Вода кристаллами на голову. Безмолвье с одноцветьем скрещены. Губа к губе пришита холодом. Из бережливости молчащий Угадывает происшествие, Один, из многих состоящий Живых, засыпанных, замешанных. Баланс нашедших и искомого Нарушен наполненьем неба. Нашли патрульные убогого Над коркой ледяного хлеба. Дороги конному и пешему, К теплу котельных и градирен Под снегом кружит очумевшая Безвременная птица Сирин. * * * Он, достигший горы, не увидел воды под горой. Он пролил из ковша, и полмира рассталось с землёю. Он в воде шевелил, омывая персты пятернёй. Он был Ной или даже значительней Ноя. Выводивший овец с корабля, разрывавший силки, Выпускал из коробочек блох, пауков, тараканов. Занимаясь подобным, Ной не мог не испачкать руки. Отмывая себя, Ной не мог не смутить океана. От тепла его рук закипал первородный бульон. Народившийся пар проливался с небес, прибивая На сандалиях Ноя и на середине времен Пыль прошедших дерев и следы корабельного рая. Возлежал в середине горы тот, кто больше, чем Ной, Но не выше травы. Ной, не знающий поздний обычай, Обращён на Восток непросохшей ещё головой, И не варвар уже, и не вновь обращённый язычник. Опиум Один указывал наперснику Тщету занятий благородных... Реченье: Кесарево - Кесарю - Успокоенье для голодных. Он, сотню лет водивший полчища, Оброс железными пластинами. Ему давно пристало прозвище: Владевший мира половиною. Едва сломив сопротивление, Он многих поднимал на копия. Пока в счастливое мгновение Ему не приносили опия. Он императоров (как в шахматы) Менял, разменивал, проигрывал... Перед забралом виноватые, А за спиною неповинные. Его уже возвысил опиум Гораздо выше родом данного. Его украшенные копии Давно висели над диванами... И неофит меж неофитами, Его наперсник, кровью кашлянул... И вытащил мундштук нефритовый Из побелевших пальцев маршала.