Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 16, 2003
Банников Дмитрий Сергеевич (1969-2003) родился и проживал в Перми. По образованию юрист, окончил Пермский университет. Стихи публиковались в коллективном сборнике «Монарх. Семь самозванцев» (Пермь, 1999), в журналах «Уральская новь», «Арион», в альманахах «Лабиринт», «Пермь Третья». Автор книги «Постоялец» (Пермь, 1996). Погиб в автомобильной катастрофе.
- 24 (1997) Внезапно ударило двадцать четыре. Стал жалок обмякший вороний полёт. Желая проверить изменчивость в мире, Я вышел на лёд. Тот берег. В ином измереньи - вчерашнем - Он был недоступней далёких планет. В сегодняшнем, скованном панцирем страшным, Конечно же, нет. Остатки упавшей метели. Дорога В бурунах, зелёных проплешинах льда. Все эти подробности - тоже от Бога? Наверное, да. От Бога, похоже, и то постоянство, Что мы, поселясь на одном берегу, Не чувствуем больше иного пространства. Я так не могу. Я долго смотрел на холодный и чёрный, Налево от солнца, лелеющий мрак, Тот берег - на вид неживой и никчёмный. Но это не так. На нём, на заснеженной пляжной брусчатке, Безмолвие тихим дыханьем скребя, Я встану и, словно с обзорной площадки, Взгляну на себя, На город, на стройки, на людные сценки, На броунов мир, заведённый ключом. Субъект, породив объективность оценки, Уже ни при чём. Ведь кто-то же есть за зеркальной границей, За небом, за лесом, за реками, за... И что-то находит он, если вглядится В свои же глаза. Пол-истины мысленной влив в полуересь, Я двигался, кстати, по голому льду, И рыбы, в подошвы с сомнением вперясь, Вставали в бреду. Лед выдержит - мы не у тёплых Японий. Осталось немного - ещё поворот. О, боже, я понял, я, кажется, понял: Послушайте, вот... * * * (1999) Растекался в песке, бесхребетный, как мед, Неудачливый сын черепашьего панциря. Ближе к вечеру я подобрал пулемет, Позабытый французами или испанцами. Ближе к ночи с пронзительным стоном: "Ура..." Я свалился в окоп чернозёмовым узником. С металлическим дулом проснувшись с утра, Чьим я буду противником или союзником? Ты - божественна. Правда, как в луже, вода, Хоть и пахнешь, по правде, костями горелыми. Я навеки усвоил одно "никогда": Никогда чуваши не сравнятся с менгрелами! Да, быть может, я сам стаффордширских кровей, Перемешанных в ступе архангельской бабушкой, Я из дерева выберу пару ветвей И схлестнусь ими с солнцем - кровавой оладушкой. А назавтра - восход. Снесены ветерком, Распылятся десантники - с шутками, с танцами - Пострелята! Сверкнут озорным огоньком - Так эстонцы начнут воевать с пакистанцами. Поджигатель зайчат, пожиратель мышей, Серый филин мне взглядом проехал по темени. Он всегда одинок и не роет траншей Махокрылым, таким же - без роду и племени. Из-под слипшихся век, как задёрнутых штор, Мне привиделась маска, кривая от хохота. Я спросил у неё: "Черепашку за что?" И ответ прозвучал в виде воя и грохота... * * * (2001) А всё бессовестная ночь. А я нисколько не виновен: Я был не в силах превозмочь Распространение штуковин, Которым имя - легион. С нечеловеческим напором В тебя ворвался миллион, Вторая Пермь как новый город. Нельзя, конечно же, нельзя: Я был обязан постараться, Последней искорки не взяв В конце искрящихся простраций. Ты отвернулась от меня. Во взгляде - что там? - радость, горе? - И про Троянского коня - Внезапность странных аллегорий. А за окном - решёткой дождь, Квартиру превративший в клетку. И ты задумчиво кладёшь Обратно белую таблетку. Так, значит, будем не одни - Быть может, Бог того и хочет. ...А всё бессолнечные дни, А всё бессовестные ночи... Жемчужина (2001) Вот, собственно, и всё. А ты чего хотела? Мечтала, будто я, доволен и польщён, Отброшусь на твоё отброшенное тело И прикорну на нём наброшенным плащом? Ты полагала - мне твой лепет будет нужен, Что я искал лиан, которыми обвит, И если я тебя с одною из жемчужин Сравнил, то, значит, я споткнулся на любви? Прошу тебя, оставь чирикающий лепет И прядями прикрой счастливое чело: Мужчина до того все образы налепит, Подчёркиваю: "до", а после - ничего... Мир поделён на нас и на жемчужных женщин, Но нынче сладок сок, а послезавтра - кисл. Прошу, не забывай, что в выраженьи "жемчуг" Есть обобщенье, есть количественный смысл. Не стоит упрекать, что это - вероломство. Мы веру, как сундук прабабушкин, несём. Давай-ка лучше две - за близкое знакомство, И на прощанье - две. Вот, собственно, и всё... * * * (2002) Кружит, кружит лист осиновый В октябре над дачным домом - Самолётик апельсиновый Над пустым аэродромом. Бак сжигает керосиновый Над садовничьим содомом. Череп пугаловый дуется На креста облезлых спицах. Под кабиной чередуются Грядка, лужа, черепица. Он взмывает через улицу Эмигрирующей птицей - Опускаться нет желания В огороде - грязном, зряшном. Там, внизу, размежевание Между завтрашним - вчерашним. На земле - переживание, Пережевыванье каши. По спиральной траектории Он заходит на посадку Под забытый ус виктории - Взрос на ветке, канул в грядку. Получается, История Подчиняется Порядку. Что же делается, Господи? Перекрасить не пора ли - Бриллиантовые россыпи, Что сверкают на спирали? Снова выдох - паром в воздухе, Снова Осень на Урале. * * * (2001) Мы выйдем из зимы, Как путники из чащи - Остатком её тьмы, Подавленно молчащим. Мы встанем на шоссе И взглянем ошалело: Она колола всех И нас не пожалела. Из нас шарфы растут, И шапки - волосами, И ауры простуд Под нашими носами. Из серой Хохломы, Голубоватой Гжели - Мы вышли из зимы. Мы в марте. Неужели? Под солнечным рублём, Бездонным и бездомным, Стоим лимонным днём И ничего не помним. Так вот, пришел черёд Все пуговицы сдвинуть, Сочтя до четырёх, Отрезать пуповину И вытряхнуть на снег Капустные листочки, И поспешить к Весне В последнем свитерочке, В попутке задремать На кресле, как в кровати. ...Водитель, словно мать, Включит обогреватель... * * * (2002) Очевидно, где-то осень И поля разорены, Но не здесь, где мачты сосен Безмятежно зелены. В государстве ровных, равных, Одиноких и худых - В мире сосен телеграфных - Сообщений нет худых. Это лиственным - тревога, Всполох, вспышка и пожар: Там, внизу, где меньше Бога, Шелестят они, дрожа. А вверху, где Бога больше,- Ни жары, ни холодов, Лишь валторнщик и гобойщик - Ветер - сборщик всех ладов. Шелест сосен - эти ноты Он уносит за собой В небо цвета той банкноты, Что смусолена судьбой. Возле них - посередине - Бог оставил тень свою. Солнце им подзарядило Небогатую хвою, Колют иглы серый ситец И дырявят небосвод, И имеют фотосинтез Весь холодный долгий год. Окровавленные листья Приземлятся и замрут, А по ним пройдутся кистью, Выкрашенной в изумруд, И отчаянны, печальны, Как в отплытьи моряки, Чёрные застынут чайки У белеющей реки... * * * (1997) Мир - зелёный, голубой и жёлтый, Нет верней палитры и прекрасней. Временами раскаленный жёлудь Слепит сверху и внезапно гаснет. Подо мной - угодья и каменья, Вьют лианы мириады комнат. Я годами обхожу именья, Но никак не в силах их запомнить. Мир собою представляет сферу; Прорываться за её границу - В космос - на подобную аферу Мне, теряя разум, не решиться. Жителей божественных чертоги Гибельны. Я опускаюсь вглубь и Слышу милый гром: явились боги, Сыплют корм и шепчут: "гуппи, гуппи". Тысяча лье (1997) Солнце на тучи к утру обменяв, Небо долги повело к оплате. Где-то за тысячу лье от меня Ты надеваешь платье. Вздувшись на мокром забытом белье, Ветер дождинкам устроил сальто. На протяженьи тысячи лье Ямы в воде асфальта. В дюжине мест на сырой колее Вечность забыла расставить знаки. На расстояньи в тысячу лье Я заправляю баки. Ветер и вечность меня простят: Я их стеклом лобовым задену, И у звонка тыщу лье спустя Я обопрусь о стену. Дорожный змей (1998) Я был вырван из спячки, великою силой распластан, И на тысячу миль, изогнувшись, к траншее пристал. Я лежу, покрываем песками, дождями и настом, Весь в асфальтовой коже - от языка до хвоста. Покоряясь Дорожному Богу, лежу недвижимо. Жестяные букашки развозят двуногих гонцов, Но во мне изнывают, немеют стальные пружины: Дурно Змею, когда он не может согнуться в кольцо. А двуногие смело выносят тела на дорогу И уверенно правят судьбой и своими жуками. Пусть они, а не я, покорятся Дорожному Богу, Пусть замрут, укрываемы пыльными пиджаками. ...Он рулил осторожною левой. Веселенькой правой Отдыхал на коленках подружки. А в мощных колонках Надрывалась, крича про любовь, разбитная орава, А шоссе покрывала до одури гладкая плёнка. Прошипело. Прогнулось. Взметнулось. Обрушилось в поле. Прогремело. Затихло. Сверчки да хихиканье выпи. Старшина ошарашен, выводит в пустом протоколе: "Идеальная трасса. Водитель, наверное, выпил..." Маргарита (1999) Что ты сделаешь утром? Халат запахнёшь. Будут пальцы без вальса вальсировать нитками, Будет роз дожидаться садовничий нож, А напольный вазончик гореть маргаритками. Что случится к обеду? Слегка поклевав, Ты осядешь в пустынной химерной конторе, и - Пять бесед, семь звонков, ключ в карман, папки - в шкаф - Через лавку назад, по прямой траектории. Взглянет с фото супруг. Шерстяное кашне - Всесезонный заслон от шальной инфлюэнции, Блесноватый сюртук, роговое пенсне - Под цилиндром давно рогоносец (в потенции). Отвернись, не смотри. Скинь домашний халат - Свежей коже ты рада, как будто примеркам, и Через души и гели, свежа и гола, Переделай себя у всесильного зеркала. Только фото пронзает. Творожится крем И помада с тональником сохнут помарками. Поменяй свою кожу, гражданка М.М., Дорогая Марго, драгоценная Маргарет! Это значит - не пилкой - ножами, пилой - По кусочкам срезать бархатистую кожицу, И - в камин (где же спички?). Чулочной золой Полыхнув, почерневшею тряпкой скукожится. А теперь - фосфор, дёготь, гремучая смесь - (о, как больно... терпи, лишь мечтать не болезненно...) - Ты прекрасна, ты много моложе, чем есть, Сумасшедшая, ты весела и естественна. И когда он со службы, с портфелем, в пенсне С префектурной до личной дойдёт территории, С чердака ему крикни: "Прощай!" - и к Луне, Нагишом, на метле, по кривой траектории! Графиня Уродливая - Уродливые - древний род, - начала графиня, - Вот, взгляните, портреты предков покойного графа. Все красавцы. - Она плеснула вечности из графина И достала пыльный альбом из седого шкафа. - Почему Уродливые? Этот вопрос не ясен. Очевидно, на предка был зол дежурный апостол, - Её голос был весел, наклон головы - прекрасен, Интервью начиналось так неожиданно просто. - Уродливые - это цепь печалей и одиночеств: Люди все до бессмысленности пугливы - Их страшат отраженья фамилий, имен и отчеств. Имена, согласна, уродливы. Ну, а мы - уродливы. Как Вам я? Такие вопросы редко Задаю гостям. Если можно, ответьте кратко. - Я хотел сказать: "Вы тигрица, лиса, кокетка". Только губы выдохнули: "Аристократка". - О, как мило! Ещё коньяку? Любому Наш столетний рецепт по нраву. Пока закончим, От старинных картин перейдёмте к фотоальбому - Раскрывайте блокнот, придвигайте магнитофончик. Я присел неуклюже на то, что было холодным и твёрдым. - Придавили! - голос полон веселости и азарта. - Извините, что? - и, бледнея, услышал, - (гордо) - Придавили хвост. Правда, длинный, как у гепарда?