Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 15, 2003
* * * "Язык умней владельца языка", - молчит наколка на груди зека. А я пишу, т.к. не научился молчанию, вот именно - т.к. Молчание - как расстоянье между надеждой и надеждою. Надежду на оное утраиваю вдвое, хотя и так молчу, когда не вою. Не камни дышат - хлюпает вода, тачая из самой себя со скуки не ангелов, а ангельские руки, и те растут, не ведая стыда. И не беда, что социум лажает, а мы с катушек по лыжне съезжаем в такой Тагил... Там ржавых пчел зимы - как глины, если глина - это мы. Простим погоде обоюдный холод, простим за то, что ноздреватый лед - модель, изображающая голод, который мог бы течь, но не течёт. * * * короткой бечевы нутро на утро крысы из норы кефира полное фуфло и ты левеет правая рука движение прохладных век то человек а то метла а это снег и шум газет летящих вдоль да вкривь и вероятно вкось да человек упавший в соль да речи ось * * * Не темнота, так слепота шершаво щупает лицо и, обретая жизнь крота, ты гонишь тело на крыльцо, где ясно слышно даже мне (я здесь стою четвертый час), как бог уходит по стерне, бросая нас. * * * Шел дождь. Росла трава. Мы пили эту воду, мир поделив на два: на афоризм и оду. Остаток - пустоте мы сбрасывали в баки. Они гремели так, что лаяли собаки. С той стороны листа глядит на нас бумага, как мы с ее лица пьем воду, точно брагу. Любой из нас убит, но мы не умираем, лакаем белый стыд, и губ не обжигаем... ЕГИПЕТ Но не город меня напугал - напугала река, кряхтела под птичьей шубой: ах, ты - тля, на твоем серебристом лобке - рука замерзала до вылета из-под нее воробья (опускаясь все глубже, в предел прирученной цели, я не заметил, что камни свое отпели). Одиночество - это ключ от Египта. Я не смог говорить, и бог прошел стороной: то ли читать не умел, то ли увидел меня, и порешил, и соткал деревянный покой мне. До фени, что он бормотал - я спал у расколотой камнем речи и на печи, тырил коврижки неба и калачи земные. Воронка ширилась и звенели ключи, плавилось время, которым летели грачи в лишенное оси облако, сиречь - провал. Я спросил: где Египет? - бог хохотал. * * * или сроки ушили или мягкий живот не надрезан или белый паук метит крошкой в угол девятый или руки по локоть напились воды земляничной или люди бегут в лошадей и не помнят свой запад или тощая девка как дождь накренилась к закату или прочная нить колебалась в прозрачной недолго твой ребенок не спит потому что все ясли нелепы в замороченном доме похожем на ветхие соты прошепчи оговор потому что невинное завтра научило молчанью и слеплено чудно и тонко так и карлик стоит на коварной земле небукварной и шатается тварь что не дышит не век а полвека и снуют между ног безусловно нетрезвые рыбы бы рифмуют собой плавники и нетвердые жабры * * * Первоначально будет ночь и отпечатки на вина Бутылке тонкой - дым и сын, и сны бессмысленные. Дна Не рассмотреть, а рассказать: …шумел камыш, из камыша Торчала ветка, и гореть вода спешила, не спеша. Утяжеляла веки тьма. Стояла легкая тоска. И смерть была - недалека, а жизнь - близка. * * * Закончил ветер выть, как только свечерело, а инвалид-сверчок чуть позже замолчал, ты задала вопрос, точней - его пропела, да я не отвечал. О чем мне говорить, что лето нецензурно, что нас имеет вновь любимая страна, что ива у реки прозрачна, как мензурка, а речка - холодна? что не умею жить без сурдоперевода, что не умел любить и получил за то, что из меня теперь течет моя свобода, которая - ничто? что ты идешь гулять с чистопородным шпицем, что весело свистишь, сзывая кобелей, что в сумочке твоей - двойная доза в шприце? Давай ее скорей... * * * "О" открывает рот и заслоняет ночь, я на детей смотрю, как на Восток и Запад, к тому же это - сын, тем паче это - дочь, а более всего - почти овечий запах. Почувствуй эту желчь, где сын похож на мать, где дочка дочерна дыханьем воздух стерла, где маленький отец ночами, словно тать, свой голос воровал из собственного горла. Папашки вялый вдох, который - как вода. И дети - как птенцы, и комнаты - как гнезда, и более всего, конечно, немота и рано всё менять, поскольку очень поздно. И как мне рассказать про гелий-водород, про мать своих детей (чуть не сказал - потомков) про то, как бродит сын уже четвертый год, и как топочет дочь среди моих обломков. Они по миру прут, как радостная смерть, как радостная смерть отца и материнства. А я гляжу на них и продолжаю петь, хотя давно готов икать и материться. Пересечем же Стикс или худой Миасс промежду арматур, известки, пятен меди, покуда желтый дождь, который кровь заменит, впадает кое-как, но неприменно - в нас.