Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 13, 2002
* * * к середине ночи можно дойти "до точки". - сохраняя тепло - скрючиваюсь в запятую. буквы укладываю в слова, слова - в строчки. строчки ложатся на лист неровно, сутулясь. земля сегодня почти что сошла с орбиты. пол из-под ног уходит, словно палуба в бурю. океанский ветер - напоминает бритву, он срезает листву как парикмахер - кудри, оставляя дерево оголенно-гладким. я смотрю на ветви и зябну еще сильнее. нервничаю. силюсь вспомнить способ укладки парусов и принцип их крепления к реям - пустая попытка мыслить о постороннем... небо чернее самых черных чернил Эль Греко. ожидание похоже на камень оникс. знаешь, видимо, так сходят с ума от бреда температурного - медленно и незаметно... повторяю, как молитву, губами сухими самое драгоценное из всех - твое имя - на языке оно лепестков лилий нежнее - я не могу, не могу, не могу без тебя... пожалуйста, возвращайся скорее... * * * Я ношу твое имя под языком - как тайну. Время опечатало губы мои молчанием. Я - серебряной ложкой - собираю буковок стаю. Я рисую улыбку твою - золотистым чаем На почти прозрачной, как крылья стрекоз, бумаге... Как земля, выгорая летом, бредит о влаге; Рыбака молит о жизни рыба, попавши в сети; Вино оставляет на скатерти красные пятна - Так и я изнываю в этой беззвучной клети, И крою по ночам самое белое платье... Ты приходишь в мой сон неизбежнее, чем неизбежность, Ты бросаешь в пропасть меня - и прыгаешь следом, Но сильнее смерти - твоя неизбежная нежность. Ты зовешь меня так, что душа растается с телом, И от ласк твоих во рту медленно тает вечность, Оставляя к утру - на шелке - рисунок мелом... МАГДА - ВАЦЕКУ, ПОЛЬША, 1940 ...ходить в костел с утра по воскресеньям. молить девичий образ на иконе: "о Матка Боска, сохрани Варшаву!". а хор безусых юношей - во славу - споет псалмы Сидящему на троне, и я забуду все свои сомненья... мой Вацек, мне ночами снится птица, которой тесно в - пусть просторной - клетке. и мальчик, со звездой шестиконечной, (единственный из всех возможных встречных на улицах заброшенного гетто) рисует на клочке бумаги лица с глазами, пораженными печалью... а после смерть на грудь его ложится, как женщина в поношенном пальто, и выпадает карандаш из пальцев... щебечет птичка: "битте, гвозди вбиты не в руки - в сердце. воздуха мне мало!"... ...а утром - муж готовит кофе; смачно смеется, называя сны - капризом, пророчеством, не стоящим ни цента... он очень нежен с каждой пациенткой, но ежедневно прерывает жизни и говорит, что счет Христом оплачен... ...мне страшно, Вацек: нынешнею ночью - приснилась клетка, но уже пустая.... * * * когда закончится джаз, когда пиявки выцедят кровь из вен поцелуем мягким (главное, на запястье жгут затянуть покруче и ни о чем не думать) - сюжет закручен метаспиралью - игла протыкает небо; когда в сотый раз - выныриваешь из небы- тия и реальность вокруг кажется странно- синтетической, как отрез лавсана - с рваною раной небыли посередине; когда время застыло, подобно гигантской льдине - мысли вяло дрейфуют, нелепым треском взламывая тишину; на сетчатке - фрески - неудержимо теряют насыщенность красок, гибнут - как мудрость Цезаря, как богатства Красса; взгляд вьется бабочкой над барханами пепла, не находя зацепки в однообразии спектра; когда пустота - в избытке, возведенном в степень, - становится точкой отсчета, разящим стержнем, воткнутым в центр циферблата часов с кукушкой - от тщетности ватность пустот пробивать макушкой можно сойти с ума или запрыгнуть в заумь: как ни вертись юлой - вечности заводь все равно останется гладкой до стона, до крика... поэтому, перебирая чётки в такт скрипу изъеденного термитами кресла-качалки, я, опечатав рот, продолжу хранить молчание... * * * ...даже тысячи откровений не стоят того, чтобы нам не встретиться... ветер меняет свое направление. ветшают в парадных лестницы: их одиночество неприкрыто, остро скалится во тьме арматурой; не настолько был сиротлив на острове герой нашего детства Крузо, как эти безмолвные вены времени, присыпанные штукатуркой... страшно, что дом, разрешаясь от бремени памяти, когда-нибудь рухнет... а пока, как в кино, длится застывший кадр - одна из выбранных Богом пауз: мгновение вечности - легкокрылый дар - пьется на вдохе; усилен градус притяжения смещеньем земной оси; от перегрузки дрожат колени; небо, не сошедшее с ума от тоски, переполнено изумлением; бездвижны кинопроектора лопасти... и мы, уткнувшись взглядом друг в друга, стоим по разные стороны пропасти... * * * чем медленней шаги - тем расстоянья неотвратимей... кожа ближе к коже - почти срастаясь в близнецов сиамских, в двух длиннотелых разноцветных рыбок, теряющих блестящие чешуйки - сплетаемся в узор невероятный. безжалостная нежность плавит, гложет и шелестят гербарии: "te amo" - под лаской ветра. капли жмутся к крышам, выманивая жалобные звуки. нас обступает небо. плачет солнце в твоем зрачке, дрожит пурпурной искрой, и осень уходящая - на флейте - насвистывает ритмы непогоды, сиротским поцелуем - холод в губы - так пьет тепло, чтоб выцедить до донца.... о как же голос вечности неистов! трамвай простужен насмерть. глухо рельсы выкашливают музыку ухода. конечная - у парка: лужи, клумбы... вступая в круг деревьев, буду петь я пронзительные песни - как волчонок; врастать в пространство по горизонтали - как дерево неправильное в почву, охватывая все, к чему успею руками дотянуться... в тонких ветках, запутавшись, повиснет время. сонно луна покажет выход в зазеркалье сквозь тусклое лицо беззвездной ночи. прицельный выстрел оглушит аллею... всего лишь горстка слов - путь в неизбежность, совпавший, осенью, с путем трамвайным... Азиатские сны I а мне снится Сайгон - сезон дождей. утренний воздух жаркий и влажный - кажется, что дышишь водяной взвесью. над желтой рекой дрожит протяжный звук заунывно журчащей песни. рисовых полей грязная зелень стебельками колет нависшее небо. кружит голову терпкое зелье пряных запахов - осязаемо сладкий дурман. небытия небыль. храм. монотонные звуки гонга тают. монах в оранжевом одеянии. текут в никуда сонные мысли. льется, просачивается в мозги мне незнакомая речь - язык кошачий. как улыбка раскосой девочки - масляный блеск тропических листьев... как же телу мучительна влажность. несвободой шелковой мокрое платье к ногам прилипло - идти мешает. II а ты меня, хрупкую, зовешь - девочка Чайна, девочка-статуэтка, фарфоровый сахарок. сломать боишься - едва-едва прикасаешься жаждет мучительно влаги мой пересохший рот. я впиться в тебя хочу, вцепиться намертво: до гримас, до судорог в натянутых мышцах. я тобой заболела по-детски отчаянно. я хриплю в лихорадке от любовного тифа. а ты мне "любимая", а ты подбираешь слова, а я лепестками тебя укрываю сакуры, и патокой в губы, и так запредельно нежна, и тело как слепок с тебя, и сны одинаковы. тени взлетают, ночь закрывает глаза. растекаясь по коже - кожей, росою утренней, пробегу все знакомые линии - просто за- целую, занежу, заговорю, забаюкаю...