Стихи
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 12, 2002
* * * Медея - похоже на мед и на робкое "где я?". Скажу Еврипиду, что больше никто не придет. - Застыл междометьем пластмассовый шахматный ход, и рослая черная пешка исчезла из вида. Заботы. Безденежье. Муж изменяет и пьет. Медея прощалась и долго стояла в прихожей. Медея - на мед и на робкое "где я?" - похоже?.. Старик-Еврипид равнодушно плечами пожмет. * * * Алоэ и каланхоэ... голые на подоконнике любовники... Счастье - оно такое: глупое, разнолистное, - запросто себя выставив городу - несерьезное, болтающее ногами в воздухе, вечное, как простуда. * * * Одна знакомая увозит в Голландию пионерский галстук, значки, школьные почетные грамоты - позабавить своего Берта. Да и просто на память, чтобы когда-нибудь вечером хлопотливая томная или просто расчувствовавшаяся голландка вздохнула о русской прабабке. * * * И сколько б мы ни говорили, к простым вещам: ты сверху или ты не придешь - всегда сводилось "не быть" и "быть". Я становилась взрослее. Ящичек в столе, один во всей твоей берлоге меня принявший, был ли он? А за окном клочки летели этюдов утренних... Поделим мой бедный ящичек на всех - на всех, кого я дожидалась с твоим приходом, и на все другие ящички. Послушай, я ухожу. Хотя б до той двери, которой я не хлопну, побереги меня и нас, и стол, и ящичек, и утро. * * * На фантике написано "Весна" и на календаре. Но снег напорист. Учу: "плюсквамперфект, перфект, аорист..." Штришок от шоколадного пятна - нет, пятнышка... - испачкала тетрадь. Тебя целую сладкими губами. Ну, помоги мне что-нибудь соврать о нас, учебе, изморози - маме! Домашние дела. С кистями шарф замоченный - ручная анаконда... Совсем не тянет - в поисках Макондо вертеть в руках большой пятнистый шар. * * * Боль безысходна. Король сероглаз. Мужа и трубку оставим в покое. Жаль королеву - седая доска - будет теперь и конем, и ладьею "Черных Полей да Бесцветных Снегов". Дочку - проснулась: - одолжим в другое стихотворенье. У "Старых дубов" видели тело его молодое, если бы пьяное. Нет на земле тайны любви. Оставайся сегодня, муза, приляг на рабочем столе... Как ты лукава в прозрачном исподнем! * * * Жена цезаря должна быть выше подозрений... Выше всяких подозрений только траурное платье, если им, чужим и пыльным, чисто вымыть пол на кухне. Всем диктаторы по нраву. Рана, вышитая гладью, цвета королевской крови, на боку, где было сердце, примирит кого угодно с властью павшего режима. Выше всяких подозрений в белой тоге спящий город. Верный город. Вечный город. Лепесток огня последний - на свечах гадать опасно - улетел с пометкой "любит". Пантеон закапан воском. Это Рим на ладан дышит на семи холмах священных в самом первом круге ада. * * * Туча-молитва прошла стороной, Слезы низались, топтали морщины губы, перчатки, усни, о больной третий глазок, монокль дверной с хордой трещинки на мужчине, стоящем будто бы без цветка, с пальцем в чувствительной точке звонка, и требующем одного: щелчка замка... Спи, моя нежность, усни, растворись, спи, непокорная травка, тянись к ножкам, к сандаликам, спи и снись... весна - зелена - с ума... * * * Лучше уж розы-морозы терпеть, чем эту измену и девочку эту... Я в безвольную старость скатилась и мне умереть - как выбраться в гости по слякоти... Переиграть бы хоть что-нибудь: лагерь студенческий, Шварцман Илюша и Юлечка Слуцкер. В каком городке какой страны не любит она его и прощает какому медведю измены... А что было делать Илье, молчащему с темно-зеленым самоучителем испанского в моем полудетстве с мечтами о маленьком сыне, который дерзил, обижался, капризничал, из свитеров вырастал... Я ходила кругами на пару со стрелкой... Из числа двенадцать опять получалось три, и все возвращалось: себе обещала окрепнуть, подняться, уйти и вспоминала, как вежливо Илечка ждать разрешил и куда-то в Канаду увез Юлькино "нет", одиночество, письма, гитару и книги. * * * У еврейских детей неизбывное чувство горбинки. Видишь - лужи обходит, и тусклый скрипичный футляр вместо пса лопоухого возле ноги. В половинке окна - полногрудая мама, а папа не смотрит, устал: все работа, работа. Две слезки, две тонких полоски с детской шапочки - тропки - сошлись на ключице легко. Отпускаю себя, ухожу за дворы, за киоски, за неровную челку вечернего неба - мельком посмотреть, как смычок белобрысо чихнет канифолью и холодная - с улицы - скрипка бочками сверкнет, как ребенок чужой добредет к своей маленькой школе, постоит у двери и обратно домой повернет. * * * Хрустит вода, и город в целлофане. На улице Ручьева крайний дом единственный остался без обертки. Его-то я тебе и подарю. Он днем - под голубиными шажками, с зевотою подъездов, с тюлем в окнах; а в темноте - зловещий, заостренный, царапающий тучам животы. Ты смотришь вверх - туда ушла намедни с блестящего ночного тротуара царицы S. недевичья обида. Я отомщу. Я знаю, что дарю.