Главы из книги воспоминаний
К 95-летию СЕРГЕЯ ГЕРАСИМОВА
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 11, 2001
К 95-летию СЕРГЕЯ ГЕРАСИМОВА
Борис КРАСНОПЕРОВ. Стоп-кадр. Главы из книги воспоминаний
…45
минуло. Все как-то оформилось, вошло в привычную колею, ничто не предвещало каких-либо перемен и изменений, настолько спрессовалось все и заострилось на работе, только на ней.1982 год. Ноябрь месяц. По Т
В вечер-встреча С.А. Герасимова с молодежью. Телеканал “Останкино”. Устроился в кресле – смотрю…Герасимов как Герасимов (мы редко видели его портреты – чаще видели открытки с портретами актеров), рядом Т.Ф. Макарова, царица, волшебница, красивейшая женщина, первый секс-символ советского кино. А в зале? В зале на первых рядах сидят его ученики. Их-то мы знали в лицо! Это всенародные любимцы, популярнейшие актеры 50-х – 60-х – 70-х годов: Алла Ларионова, Николай Рыбников, Инна Макарова, Клара Лучко, Людмила Шагалова, Лариса Лужина, Сергей Никоненко, Галина Польских… Да разве всех перечислишь! Это не букет, это целая оранжерея прекраснейших актеров, чье мастерство составило гордость и красоту нашего кинематографа. Мастерская Герасимова, где он вел актерский и режиссерский курсы вместе с Т.Ф. Макаровой, осуществил 7 выпусков: 97 режиссеров и 99 актеров.
Уже к концу вечера из зала поступила записка с просьбой рассказать, где Мастер родился и провел свое детство. Академизмом поведения Герасимов вообще не отличался: прост, доступен. А здесь он просто расцвел: глаза заблестели, голос помолодел, помолодел и сам рассказчик… И вот тут-то началось!
Мягкий приглушенный голос такое поведал об Урале, что у меня просто перехватило дыхание. Как! Столь давно оставил уральские края – и такая четкость, почти фотографическая память о том, что когда-то было, что когда-то видел и слышал. Рассказ был впечатляющ настолько, что, как во сне, я прошел на кухню, взял перо и бумагу и стал писать письмо. Кому? Конечно, С.А. Герасимову! Куда? Как куда? Киностудия им. Горького…
Однажды, возвращаясь с работы, забираю в почтовом ящике газеты, поднимаюсь на свой родной пятый этаж, разворачиваю газеты – письмо.
Обратный адрес: Москва, Кутузовский проспект, Герасимов С.А. Сознание отключено: какая Москва? какой Герасимов? кто это? И только когда распечатал конверт, вынул содержимое, увидел фотографию, понял: это ответ на мое благодарственное письмо. И жар, и холод… Стали вялыми пальцы, обмяк, сел на стул. Читаю…
Доброжелательный спокойный тон, масса вопросов, которые обязывают (просто обязывают!) дать ответ. Завязалась переписка. Я тогда еще не знал, что С.А. провел детство в теперешнем Десятилетии, а играть бегал в Малково, в село, где я родился. Получилось – почти земляки. Это-то, видимо, и сыграло решающую роль в будущем.
По складу письма, по способу изложения мыслей он, видимо, понял, что я что-то там пишу (кто из нас откажется от возможности испортить лист-другой, возомнив из себя черт-те что). Пришлось сознаться, выслать два-три рассказа и несколько стихотворений, ответное фото. Следующее письмо сразило наповал: он предложил мне сняться в фильме “Лев Толстой”, который готовился к запуску.
Шок не проходил несколько дней. Как? Я – и Герасимов? Я – и кино? Бред! Одурел… Все это было так неожиданно и нереально, что в конечный результат боялся поверить. В ответном письме о согласии не заикнулся: пройдет время – забудет. Повторное письмо требовало ответа! Надо было соглашаться, но срок сильно удручал: июль – август. В это время в селе самая ответственная работа – уборка! То, ради чего крестьянин живет целый год. Да и сам себе не хозяин. Хозяин – директор совхоза!
Прихватив письма, пошел к нему домой. Из сбивчивого рассказа он понял, что мне нужно ехать куда-то. Стали уточнять – не поверил
:– Бред какой-то. При чем здесь ты?
Дал почитать письмо. Теперь шок наступил у него… Подумал, рассмеялся, ответил:
– Соглашайся! Такая возможность выпадает раз на тысячу человек, а то и более. Поедешь в любое время. Отвечай согласием!
26 июля получил те
леграмму: “Быть Туле гостиница Москва 30 июля участия съемках фильма “Лев Толстой” Герасимов”.Июль – месяц отпусков, пик отпусков. С билетами трудно, но, ознакомившись с телеграммой, нашли: диспетчера аэропорта с гордостью заверили, что для такого “мероприятия” разобьются в доску…
Давно уже это было… В г. Миассе С.А. Герасимов снимал фильм “Журналист”. Герои фильма, редактор провинциальной газеты и московский журналист, выезжают на рыбалку. Так вот, эта рыбалка (отход лодки от берега и предстоящий рыбалке разговор) снималась на озере Чебаркуль, в районе села Боровое.
Я тогда работал в школе и три дня подгребал к заветному мыску, где проходили съемки. Но работа не ладилась: погода хмурилась, озеро бушевало, зорьки рыбацкой не получалось. Киногруппа после долгих ожиданий убирала аппаратуру, сматывала кабели, уезжала на базу. И лишь четвертое утро подарило киношникам мечту. Совпало все: погода, состояние озера, настроение. И все равно – многократные повторы, пробы, команда “Мотор!” Четыре дня, усевшись на
камешке, я ждал чуда. Оно происходило в каких-то 40-50 метрах, но я боялся вклиниться в него с ненужными вопросами и провинциальным любопытством.Площадь, справа – вокзал, слева – гостиница “Москва”.
Слева в вестибюле – администратор. Протягиваю паспорт.
– На вас ничего нет, – отвечает автоматически. – Мест нет.
Вспомнив о телеграмме, показываю ее. Да, Герасимов поселен здесь, но сейчас его нет – в отъезде. И потом, как же так: телеграмма на фамилию Валентинов, в паспорте – Красноперов. На Валентинова номер оставлен. Придется подождать, вызову кого-нибудь из киногруппы.
По лестнице спускается молодой человек. Представился – Эрлен Синявский, второй режиссер фильма. Выясняем ситуацию. Все нормально. Номер на одного человека, на втором этаже, бросаю чемоданы
– бегом в душ: жара!Через час приходит Синявский, приносит сценарий фильма. Отыскиваю сцену “Фонограф” – эпизод с приезжим революционером.
На следующий день в 11.00 мне передали, что Герасимов ждет меня у себя в номере 317 к 19.00. Ого! Но там будет и Тамара Федоровна! Быстро собрался, сел в трамвай и поехал на городской рынок.
Симпатичная бабуля продает садовые ромашки. Крупные! Сочные! Красота! Набираю весь товар. Не букет, а целый сноп. Мчусь в гостиницу, выпрашиваю у девчат ведро и определяю цветы в холодок до вечера.
В 18.58 выхожу из номера (двух минут, чтобы подняться на следующий этаж, хватит). Поднимаюсь – в голове молнии: что говорить? с чего начинать? как вести себя? Такие люди!
Подхожу к двери, нажимаю кнопку – слышен звонок. Дверь открывается моментально. На пороге – Сергей Аполлинарьевич. Здоровается, обнимает за плечи: “Вот ты какой!” Какой есть… Проходим в зал. Из противоположных дверей выходит Тамара Федоровна, царица, богиня, в простом ситцевом сарафане, улыбается. Кланяюсь в пояс, вручаю букет: “Привет вам от Урала седого”.
– Спасибо, Боренька (так и звала меня впоследствии).
Разговор сразу пошел… Герасимов расспрашивал об Урале, о погоде, о рыбалке, грибах. Потом заговорил о роли. Приступили к репетиции. Прогнали пять раз. Попросил уточнений. Он сказал, что менять ничего не надо: все нормально, роль готова. Пригласил Тамару Федоровну (она на время репетиции ушла в другую комнату: не мешать):
– Тамара, послушай: сцена готова, хоть сейчас снимай.
Начали, и… забултыхался. Текст пропал, голос перехватило. Тамара Федоровна заволновалась:
– Что случилось?
– Стесняется тебя. Оставь нас.
Ушла – все пошло по-старому.
– Не испугаешься на съемочной площадке? Расскажи что-нибудь неординарное из своей жизни.
Рассказал, как таскали в КГБ, и попросил лишь об одном, чтобы монтажница перед моим носом не хлопала громко хлопушкой (вспомнил сцену из кинофильма “Весна”, где Никитина вздрагивает испуганно при “выстреле” хлопушки). Улыбнулся: “Сойдет!”
Сели пить чай. Тамара Федоровна без конца угощает, предлагает, хлопочет. В разговоре полюбопытствовал, как будет вести себя Софья Андреевна в фильме: в уходе Л.Н. Толстого из Ясной Поляны большая вина ее.
– Я буду защищать ее – она мать!
Сергей Аполлинарьевич близко наклоняется ко мне и спрашивает:
– Вы ко мне?
Понял – это вызов, это – прогон, это – проверка на внезапность (так проверяют актеров, их реакцию и способность моментально собраться). Ведь помнил это, а стало смешно:
– Сергей Аполлинарьевич, простите, пожалуйста, я понимаю, что это проверка, но вот…
рассмеялся.– Ничего, ничего…
Это можно было расценивать: подожди, не пожалеешь ли…
Заговорились до 22.00. Люди пожилые. Пора им отдыхать. Стали прощаться. Сергей Аполлинарьевич предупредил, что завтра съемка, просил не волноваться: все прекрасно.
– Не будут ли ругать Вас за ископаемое с Урала?
– Нет, не будут. Повода не будет у них для этого.
При расставании Тамара Федоровна заметила:
– Боренька, помягче в тональности, с графом ведь разговариваешь. Сцена-то – диалог!
Простились.
В 8.45 спускаюсь в вестибюль. Смотрю, нет ли изменений в съемочном плане. Нет, все по-старому.
Автобус притормозил у школы. Объяснили: в классах размещены костюмерные и гримерные комнаты.
С костюмом покончено. Взглянул в трюмо: точно – только что из ссылки.
А гримершам-то надо поработать! Не зря хлеб едят! Морда азиатская? Не впервые… А что любит Азия? Усы, конечно! Четвертый вариант усов понравился даже мне – так бы и носил. Всё! Марафет окончен – приезжий революционер готов к диспуту с “зеркалом русской революции”.
Переход в усадьбу. Сохранилась хорошо (вернее, восстановили хорошо после войны). Приходим в переднюю. Сразу ведут к Нему: велел показаться в костюме. Оглядывает со всех сторон. Удивленно уставился:
– А мы разве усы обговаривали?
– Нет.
– В чем дело?
Пожимаю плечами.
– Убрать!
О, это моментально! Содрали, протерли чем-то клей. Дернул верхней губой, пыхнул ноздрей – спирт! Эх, лет бы десять назад этот запах, тогда поговорили бы… граф!
А Герасимову-то обидно стало за Урал! Ишь, как недоволен элементами азиатчины! Успокоился:
– Так легче разговаривать?
– Конечно, губа не стянута клеем.
– Порядок. Пошли.
Выводит в прихожую:
– Вся сцена будет сниматься здесь. Осваивайся.
Чего тут осваиваться, когда ногу протолкнуть трудно: все пространство забито людьми. Чего-то тащат, устанавливают, комплектуют декораторы. Осветители ставят и пробуют софиты. Звукооператоры носятся с микрофонами. Исполнителей много, но бесцельной суеты нет.
В прихожей – царство книжных шкафов: книги, книги, книги… Да, ценил граф интеллект. Только вот все на французском.
Увлекся. А из-за спины:
– “Вы ко мне?”
Резко оборачиваюсь – передо мной Толстой! При повороте борода ухватилась за плечо да так и успокоилась на нем. До глаз графа 20-30 сантиметров. Вот это да! Вот она, проверка на внезапность – расплата за сорванную вечером. Тут уже не до смеха! Глаза (вот они, рядом!) требуют ответа. Все движущееся замирает: публика роняла – контрольный прогон! Понял и я. Ну что ж, граф, сразимся! Вы-да-ю!
Герасимов усмехнулся, обнял за плечи и, обращаясь к публике, сказал:
– Классно сыграно! С шиком! Вот из таких революционеров можно гвозди делать! (Ишь ты – опять в качестве ударного инструмента!) – Поцеловал, хлопнул по спине, легонько оттолкнул от себя: – Молодец! – Все улыбаются, поздравляют. Спокоен. Спокоен настол
ько, что боязно за это спокойствие.В 11.00 начинается работа с камерой. Микрофоны, свет… Нагромоздили столько, что до сих пор не пойму, как это вавилонское столпотворение не попало в кадр. Казалось бы, что все уже готово. Но нет, принесли еще лист с квадратный метр с матовым покрытием и уложили (под углом) у ног: на лице не должно быть теней. Прикидки окончены, Герасимов подзывает к себе:
– Постарайся это состояние сохранить до 13.00, до начала съемки.
Вышел на улицу. Легко сказать “сохрани”, а как? Понял, что нужно стопроцентное одиночество. Ушел в рощу. Окольными путями, избегая встречных, пробрался к могиле Толстого. Скромный холмик, заросший диким клевером. Вот оно в чем, величие-то его! Не только.., но и в этом. А роща прекрасная. Дивные аллеи, скверики – везде тепло любящих рук. Эх, не до лирики сейчас…
В 13.00 приглашают к камере. Словесную дуэль снимают поочередно: сначала Его в течение всего диалога, потом – меня. Репетиционные прокрутки и четыре рабочих дубля. Съемки окончены. Тамара Федоровна
во время съемки с площадки ушла. Спасибо… Все довольны. Герасимов сияет.Пройдя ряд комнат, попадаю в спальню Толстых. Тяжелые бархатные шторы, высокая кровать с пирамидой подушек, в углу, на кушетке, сидит Тамара Федоровна. Смутился.
– Садись, садись, Боренька.
Оглядываю комнату – ничего лишнего, все фамильное. У ночного столика стоит плетеное кресло Толстого:
– Тамара Федоровна, так ведь графское же…
– Ничего, садись.
Мягкое место касается площади, скрипевшей когда-то – ого-го! – под какой священностью… Разговорились. Вопросов куча: о работе, жизни, сельском хозяйстве… Чудные люди эти артисты! Через 15 минут сцена “сумасшествия” Софьи Андреевны, а она о сельском хозяйстве!
Входит Герасимов:
– Ну, о чем тут вы?
Объяснили.
Осмотр усадьбы закончен.
Выхожу во двор, делаю несколько общих снимков. В тени разлапистого клена замечаю “прибалта”. Подошел:– Пойдем к могиле Толстого, сфотографируешь меня на память.
– Та, та…
“Та, та…” Говорить-то, черти, по-русски не научились.
– Что ж вы в Прибалтике р
усский не учите?– Не, я с Праги.
– С какой еще Праги?
– Я чех, чех!
Вот эт-т-то фокус! Влип Филипп! Кое-как понял, что он артист Пражского национального театра. Зовут Боржек.
Вернулись к усадьбе Толстого.. Перерыв. Группа вышла подышать свежим воздухом: вечер, жара спала.
– Сергей Аполлинарьевич, а на нас не обидятся, что не сфотографировались вместе?
– Давай, давай.
Выбрали место – скамейка у входа.
– Садись в середину.
– Как же так?
– Садись, садись.
Сделали пару кадров. Подошла Тамара Федоровна. Еще два снимка.
В гостиницу прибыли в восьмом часу вечера.
Позвонил Герасимов, пригласил к себе в номер. Поднялся. Добрые, милые люди! Стол накрыт, миролюбиво пыхтит самовар. Чаепитие… Хозяева очень внимательны. Делимся впечатлениями о прошедшем дне. Нахлынули
воспоминания. Я им рассказал о съемках “Журналиста” на озере Чебаркуль. Сергей Аполлинарьевич как-то странно взглянул на меня и с сожалением добавил:– Что же ты не подошел-то? 3а эти семнадцать лет я из тебя слепил бы все, что душе угодно… Ты понимаешь, что ты наделал?
Немного растерявшись, я пожал плечами. Выговор радости не прибавил.
– Давай нагонять упущенное. Ты должен быть готов к тому, что во всех фильмах, которые я буду снимать, тебе будет роль. Договорились?
Дал согласие, но на стуле усидел: жизнь так часто била меня, что благоприятный исход казался несбыточным. Да и как поверить во все это?
Подарил мне сценарий фильма “Лев Толстой” с дарственной надписью, московским адресом и телефоном, взяв с меня слово, что буду звонить и писать:
– Только пиши, не стесняйся. Не замыкайся в себе.
Пришел к себе в номер, уничтоженный вниманием и обходительностью. Неужели возможны изменения в судьбе?
Звонок вывел из состояния счастливого транса: пришел Эрлен. Деловые люди: оплата за съемки, командировочные, суточные, оплата билета на самолет – все исполнено. Никакой волокиты. Увидев лежащий на столе сценарий, открыл и прочел: “Б.А. Красноперову с дружбой и благодарностью за совместный труд. С.А. Герасимов, 1.08.83 г.”
– Да, любит он тебя.
– С чего ты взял?
– Дарстве
нную надпись такого содержания дают редко. Да и до твоего приезда много говорил о тебе, читал съемочной группе твои рассказы, стихи.– Эрлен, все это как-то шокирует. Столько внимания моей персоне и объяснений.
– Что ж тут удивительного. Новичок сделал сво
й эпизод на уровне, многие поражены и по-доброму завидуют. Да, рады! И на это есть причины. Ты многого не знаешь.– Что именно?
Его рассказ привел меня в легкое замешательство. Одновременно возникло и чувство глубочайшей благодарности к Герасимову за его поступок.
Оказывается, мое имя вызвало принципиальный спор на художественном совете киностудии им. Горького при утверждении исполнителей. Художественном руководителем киностудии в то время была Татьяна Лиознова, режиссер знаменитого сериала “Семнадцать мгновений весны”. Вот она-то и выступила против моего назначения на роль приезжего революционера, доказывая, что дилетанту эту роль поручать нельзя: слишком высока и велика идеологическая нагрузка. Герасимов отстаивал свою точку зрения, свое видение роли и исполнителя. Оперировал, как нам уже известно, моими глазами – взгляд фанатика с неоспоримой убежденностью. Исчерпав все доводы, Т. Лиознова пошла на административное решение вопроса, заявив, что категорически против исполнителя. Герасимов заявил, что никого другого он в этой роли снимать не будет. Тогда худрук заявила, что приказом по киностудии снимет меня с роли.
– Вы, моя ученица, решили мне приказывать?
– Да, решила. Я – Лиознова, – прозвучал последний аргумент.
– А я – Герасимов, – спокойно ответил мэтр, уехал в Тулу и сделал все по-своему.
– Вот поэтому-то вся группа и рада, что ты не подвел Герасимова, – закончил Эрлен.
Снова полет…
Перебираются в памяти детали… В первом разговоре Герасимов, вспоминая жителей села Малково, упомянул Фамилию Дубровин.
Подробно рассказал, в каком доме он жил. Спросил, не знаю ли чего о семье Дубровиных? Я ответил отрицательно, перебрав похожие дома.– Ты что-то путаешь. Они жили в доме у речки. Ты должен помнить их.
– Нет, не помню.
– Да вспомни же! В 1923 году они пере
ехали в Чебаркуль.– Все верно. Помнить я их и не должен, так как родился в 1937 году.
Герасимов глянул на меня удивленно и рассмеялся:
– Что ж это я…
Самолет напевает свою винтовую песню. Гул то равномерный, то с перебоями. “Под крылом самолета о чем-то
поет…” О чем же эта песня под крылом самолета?19 августа получил письмо от Боржека. Оказывается, это уже третье: два первых вернулись обратно – неправильно написал адрес. Завязалась переписка…
К середине октября закончились полевые работы. Директор достал мне путевку на ВДНХ. Не был там, решил посмотреть. Заодно и попытаться навестить Герасимова. 28 октября, когда с путевкой было все оформлено, билеты на самолет взяты, пришло письмо из Москвы, в котором сообщалось, что съемочная группа фильма “Лев Толстой” вылетает в Чехословакию, где и будет продолжать съемки. В Москву вернутся не ранее 20 ноября!
Восьмого ноября нужно было возвращаться. Седьмого ноября, где-то часов в десять утра, позвонил по знакомому телефону в надежде, что Тамара Федоровна и Сергей Аполлинарьевич на праздник прилетят домой. Нет, дома их не оказалось. Ответила Людмила Федоровна, представившись старшей сестрой Тамары Федоровны. Узнав, кто говорит, заохала, заахала. Сообщила, что знает меня по рассказам Сергея Аполлинарьевича. Взяла
слово, что приеду в гости, пообещав, в случае отказа, пожаловаться Тамаре Федоровне. Согласился.Поразила простота обстановки. Комнат много, но ничего лишнего. Везде только книги и картины. Ковры на стенах и на полу отсутствуют. Жесткие диваны укутаны домоткаными дорожками. Эти же дорожки красуются вместо ночных штор. Занятно! Все по-спартански просто!
Зима 1983-1984 годов проходила, как обычно: работа, работа, зимняя сессия (учился тогда в Курганском сельскохозяйственном институте). Из писем Герасимова знал, что съемки фильма близятся к концу, ритм напряженный, впереди монтаж и озвучание.
В феврале 1984 года находился на сессии. Какой-никакой город, но можно позвонить с любого переговорного пункта. Звонил. Справлялся о работе, здоровье. Мастер иногда похварывал, но дружная команда уверенно вела дело к завершению.
От зимней сессии сэкономилось четыре дня. Решил слетать в Москву. Застал больным. Отлеживался в постели – простуда.
Обрадовался, вскочил и, невзирая на уговоры, стал, что-то напевая, готовить фирменный обед (очень любил процесс приготовления – готовил вкусно). Обрадовался подарку – мед натуральный. Внимание растрогало пожилого человека. Обнял, поблагодарил. Как-то оживился, повеселел…
После обеда уединились в его кабинете. Ежась от озноба и кутаясь в плед, расположился на диване, указав мне на стул, стоящий рядом.
Кабинет невелик: стол, шкаф для призов и наград, стеллажи с книгами. На столе под стеклом фотографии Ф. Феллини и Дж. Мазины. Над диваном фотопортрет Тамары Федоровны и его в гриме Толстого и Софьи Андреевны.
– Как Москва…
– Вавилон…
Усмехнулся.
– Чем занимаешься? Как сессия? Что пишешь? Что-нибудь привез?
Достал из портфеля начатую повесть “Братья”. Готовы лишь три главы.
Прочитал.
– Прилично, но в третьей главе стиль смахивает на га
зетный репортаж. Подумай, поработай.Переключились на судьбу казачества. Постепенно перебрались к положению крестьянства в нашей стране. Разговор получился затяжным и грустным. Герасимов часто хмурился, но, не перебивая, дослушал до конца.
– Неужели все т
ак трагично?– Выхода пока не видно, но люди терпят: куда им деваться? А что вы, деятели кино, знаете о мужике?
– Большинство знает, что сеет, пашет, растит скот, копается в навозе.
– И все?
– Да, все.
– Кого это интересует в эпоху сглаживания углов.
– Чт
о думаешь о союзе “серпа” и “молота”?– Его не было и нет. А после того, как Хрущев обеспечил рабочему классу пятидневную неделю, на нас стали смотреть, как на навозных жуков.
– Вот ты какой! Знаешь, где-то в душе у меня такая мысль трепыхалась, но я бо
ялся произнести ее вслух, а ты говоришь открытым текстом. Не боишься?– Кому доверяешь – того не боишься.
– Спасибо.
Тамара Федоровна на тележке вкатила чайный сервиз. Стали пить чай. Тему сменили на “бытовуху”. После жалоб Сергея Аполлинарьевича на боли в желудке посоветовал ему пить омагниченную воду, рассказав о приборе СО-2. Пожелал взять. Но где?
– Как где? Я брал осенью на ВДНХ. У вас хозяйственные магазины через скверик и на противоположной стороне проспекта. Прямо сейчас схожу и куплю.
Засобирался.
– Возьми денег.
– У меня есть.
– Нет уж, купи на наши. Сколько стоит?
– Двадцать один рубль.
– Тамара, принеси денег.
Вернувшись с пачкой трехрублевок, стала отсчитывать: одна.., пять.., пятнадцать.., двадцать одна. Я растерянно смотрел на происходящее. Заметив мое удивление, Герасимов коснулся моего колена: “Молчи…” Тамара Федоровна осведомилась, хватит ли? Отсчитав семь “трешек”, вернул остальные, заявив, что сгодятся в хозяйстве. Забрала оставшиеся, унесла. Герасимов с видом заговорщика прошептал:
– Не комментируй – она не знает счет деньгам.
Да-а…
Поход по магазинам оказался бесполезным: было уже поздно – магазины закрыты. Но этот вояж напомнил, что день на исходе, что надо собираться в аэропорт: билет был на ночной рейс (глупо из Москвы
улетать днем).Прощальный ужин. Какие-то семейные разговоры, тепло, уют, доброжелательность. В окне дома, стоящего напротив, увидел необычный цвет абажура. Залюбовался. Перехватив мой взгляд, Тамара Федоровна сказала, что в этой квартире жила Зоя Федорова
.– Это в ней ее убили?
– Да. Страшно смотреть на эти окна.
Прощались, как родные, – объятия, поцелуи.
…Наступил август. Второго числа получаю телеграмму: “Второго августа быть приемной Лаврентьева Н.П. 13.00. Герасимов”. Сообщение всполошило. Время к обеду – где найти транспорт? Пошел к директору. Иван Кузьмич решил вопрос быстро: уговорил частника, заправил совхозным бензином, наказал отвезти и привезти.
В приемной Лаврентьева (первый заместитель председателя облисполкома) пусто. Зашел в кабинет, показал телеграмму. Голос, полный неприязни, ответил, что Герасимов еще не приехал. Вышел, чертыхаясь: смотрят, как на козявок, нарушивших их величественное одиночество… Минут через сорок незаметно к подъезду пришвартовались две “Волги”. Из первой вышли Тамара Федоровна и Сергей Аполлинарьевич. Поднялся следом, но в кабинет заходить не стал: много чести. Дверь оставалась открытой, и из кабинета доносились возгласы приветствия. Прозвучала и моя фамилия. “Был где-то здесь”, – последовал ответ на вопрос Герасимова. Гости вышли в приемную. Первой увидела меня Тамара Федоровна. Подошла, обняла, поцеловала. Герасимов, обнимая, выразительно похлопал по спине. Объяснил программу: едем на дачу на нашей машине, твой шофер пусть подождет в условном месте, его присутствие на даче нежелательно. Смекнул, что попадаю на другую, более высокую орбиту.
Машины рьяно отмеряют километры асфальта. Выехали за город. Въезд с левого поворота под “кирпич”. Ясно – запретная зона, рядовым россиянам здесь делать нечего. Шелестят шины – машины замирают у парадного.
Шикарный вестибюль с фонтаном. Поднимаемся на второй этаж. Везде ковры и ковровые дорожки, вазы, цветы – помпезность. Что ж! Здесь отдыхают люди “умственного” труда, небожители областного масштаба – им уют необходим. После водных процедур и короткого отдыха спускаемся в банкетный зал. Громадный. Стол для банкетов впечатляет размерами. Отделка зала первосортная. Рассаживаемся. От гостей меня оттесняют – рядом садятся молодые, уже поднаторевшие в подхалимаже. Не огорчаюсь. Сажусь напротив. Так еще лучше: дорогие люди – передо мной, можно переброситься фразами, взглядами.
Стол накрыт… Зазвучали тосты, зазвенели бокалы. Речи сладкие, умилительные, заискивающие, и все “измы”, “измы”, “измы”… Дошла очередь до меня. Сказал, что запершило в горле от “измов”, поздравил гостей с приездом на Урал, пожелал приятного отдыха. Тамара Федоровна поаплодировала, поблагодарила, выделив этим самым мое выступление из остальных. Остальные? Куда им было деваться! Тоже аплодировали!
Обед окончен. Поднимаемся в отведенные для нас номера. Герасимов приглашает к себе, Тамара Федоровна мягко улыбается: “Поздравляю с вступлением в высшее общество”. Чувствуется, что мое поведение гостям понравилось – не обольстился обкомовской подкормкой. Тамара Федоровна
вручает батон колбасы: финская, салями. Составляют программу на вечер. Но какая программа? Мне нужно быть дома – уборка! Да и отвратительность обстановки не располагает к ночлегу. Уговорились, что гости на следующий день приедут в Травники, съездить на рыбалку, пособирать грибы. На том и расстались.В Травники прибыл в седьмом часу вечера. Сразу – к директору. Изложил планы на завтра, обговорили момент встречи, программу на день. Разошлись по домам, возбужденные предстоящей встречей.
Утро выдалось тихое, туманное. К 9.00 гости приехали.
Знакомства, приветствия. Гости пожелали ознакомиться с помещением конторы. Знают, у хорошего хозяина в доме порядок. Дом понравился. Особенно “висячие сады Семирамиды” на втором этаже. Оценили по достоинству. Осмотрели мое рабочее место. Тамара Федоровна с удовольствием присела на стул диспетчера и поманипулировала тумблерами на пульте. Довольные, расселись по машинам и отправились на озеро Камбулат.
Решили для начала сделать грибную разведку. Тамара Федоровна и вся сопровождающая свита остались у рыбацкого домика. За уху отвечали рыбаки. Гостья любовалась уральской природой.
…Далеко углубляться в лес не стали: разведка есть разведка. Нас ожидала рыбалка, к которой готовились снасти и лодка. Отправились на ближайший мысок. Н
о день был настолько тих, а озеро мертвенно-неподвижно, что рыбалки не получилось – не было клева. Поймали лишь одного карася, который выглядел жалкой добавкой в процессе приготовления ухи. Просидели около часа – бесполезно.Тупой звук рельса разрезал тягучую тишину. Сигнал – уха готова. Собрали снасти, подгребли к причалу, где нас встретила Тамара Федоровна с челядью.
– Беспокоилась?
– Нет, я Бореньке доверяю полностью.
Одарила улыбкой. Спасибо… Счастливый ты человек: такая женщина улыбается тебе, доверив самое дорогое в жизни!
После ухи отдыхали, фотографировались. Потом снова отправились в лес за грибами. Туман растаял – лес выглядел более приветливым. Герасимов старательно обшаривал каждую поляну. Сразу видно – грибник со стажем. Что-то беспрерывно мурлыкал себе под нос. Перекидывались отдельными фразами: зачем человеку мешать отдыхать и впитывать запах родины.
– Что не помогаешь петь?
Это было уже приглашение к диалогу, хотя бы в форме песни. Постепенно, опробовав голос, распелся. Знаменитый слушатель молчал, поглощая одну мелодию за другой. Особенно понравилась ему мексиканская песня “Маритана”, которую просил повторить несколько раз.
С нами увязался парторг совхоза. Желая поучаствовать в разговоре, ехидно заметил Герасимову:
– Боря-то у нас распел
ся!– Душа поет у человека – хорошо ему. Надо ли мешать?
Сконфузившись, партийный лидер отошел от него – желание шутить пропало.
– Завтра в Доме политпросвещения состоится премьера фильма “Лев Толстой”. Приезжай. Места будут забронированы.
– Одному ехат
ь неудобно. Можно пригласить директора?– Можно. На какой машине приедете?
– Рафик. Вмещает семь человек, с шофером – восемь. Друг у меня в Челябинске есть. Можно и ему с женой?
– Десять человек? Конечно, можно!
Расставались вечером. Гости были явно довольны поездкой и отдыхом. Довольной выглядела и принимающая сторона. Все – взаимно…
Просмотр был назначен на два часа дня.
В зале восьмой ряд оцепили работники Дома политпросвещения. Персонал охраняет места. Такое внимание тронуло. Зал большой, народу много. Пришли на премьеру и на встречу с интересными людьми.
Вспыхивают аплодисменты – на сцене появляются С.А. Герасимов и Т.Ф. Макарова. Оба при параде. Костюмы строги. Из наград – только Звезды Героев Соцтруда. Герасимов рассказывает о работе над фильмом
, о замысле, об идее, служащей призывом-наказом Л. Толстого к людям, то есть к нам. Продолжая рассказ, представляет залу меня, говорит о встрече, переписке, о моих стихах и рассказах.А с экрана вопрос: “Вы ко мне?” Страшно стало смотреть на изображение, опустил глаза да так и просидел, потупясь, пока длился эпизод. Лишь на третьем или четвертом просмотре набрался духу зрительно зафиксировать его. Чертовщина какая-то, это кино! Словно подглядываешь сам за собой…
Областное руководство поселило чету Герасимовых в обкомовской здравнице “Гранит”, что на берегу озера Кисегач.
А вот и милые сердцу люди – объятия, поцелуи. Ох, волшебство неземное! Оказывается, и плебеи иногда могут быть счастливы. Рад, рад Герасимов и встрече, и привезенным раколовкам. Спешно попили чай, схватили приготовленные корзины и… в лес. Грибы! Август месяц на дворе! Три часа увлекательнейшей охоты, откровеннейших разговоров, десятки спетых песен. Рай для души! Много ли ей, сирой, надо…
Отпуск у моих богов заканчивался, через два дня
– самолет. Приезжаю проводить. Сборы. Прощальные разговоры, пожелания. Герасимов обратил внимание на мой характер, на мои высказывания. Спросил, не трудно ли мне жить? Не поплакался в жилетку, а просто рассказал кое-какие вещи. Спросил, надо ли изменить свой характер и свои взгляды. Ответ прозвучал отрицательный: “Менять ничего не надо. Люди твоего ума и склада скоро понадобятся стране”. Эвона как! На том и порешили.До травниковского поворота доехали вместе. Вышли из машины, стали прощаться. Конечно, встречи приносят радость, но уж очень тяжелы моменты прощания – много горечи! Но… у каждого своя жизнь. Им – прямо – в аэропорт, мне – налево – в Травники. Прощайте!
Прошло три недели. Из неустойчивого равновесия вывело неожиданное предложение Чебаркульского
отдела культуры: представлять (презентовать, как теперь говорят) фильм “Лев Толстой”, который в областном прокате выпросили с трудом: как же, свой человек в нем снимался, земляк! Мотивировка куда более чем серьезная…Вызвали к директору. В кабинете сидела средних лет дама – инструктор районного отдела культуры. Познакомились, обговорили транспорт, время начала сеансов. Маршрут: ОПХ “Тимирязевское”, села Травники, Сарафаново, Кундравы, Филимоново. Расстались, получив от Ивана Кузьмича заверение, что с транспортом не подведет. Вечером обдумал план выступления: коротенько о жизни и творчестве С.А. Герасимова, замысел фильма, его создание, участие в съемках, впечатление от общения…
Поездки по кольцу киноустановок и ДК завершились благополучно и, можно сказать, успешно. Впоследствии пришлось выступать перед зрителями в кинотеатрах и студенческих аудиториях в г. Кургане, в библиотеках г. Чебаркуля и с. Травники. По творчеству Герасимова предлагали оформить лекцию в лекционном бюро района, но посчитал недостойным зарабатывать деньги на имени друга.
В августе 1985 года в кабинете директора раздался телефонный звонок. Голос Герасимова поприветствовал хозяина кабинета и осведомился о моем местопребывании. На пульте диспетчера загорелась цифра “1”: “Тут тебя к телефону вызывают”. Пробежаться на второй этаж – пустяковое дело. Вхожу в кабинет – на столе телефонная трубка. Беру. Знакомый голос сообщает, что они с Тамарой Федоровной приехали в отпуск, находятся на старом месте, то есть в “Граните”. Просил, когда могу,
приехать. Ответил, что после решения с директором перезвоню. Записал номер телефона.Директор молчит, отвечает односложно. Все говорит за то, что гости его не волнуют, мою поездку не особо поощряет, излучает холод отчуждения. Решение пустякового вопроса перенес на вечер. Лишь на вечерней разнарядке решился мой вопрос о поездке в “Гранит”. Не покидает чувство досады, но ничего не поделаешь, выше директора не прыгнешь.
Директор… Здесь надо сказать, что “мой” директор, Ануфриев Иван Кузьмич, ушел на пенсию в
июле 1985 года. Совхоз принял главный зоотехник Дереглазов В.В., человек с особым укладом мыслей и действий.На следующий день, ближе к вечеру, объявился в “Граните”. О, эти незабываемые встречи! Сколько добра и света добавляли они в мою серую жизнь, как
оттаивала душа от теплых слов и участия, от того, что такие люди признавали мое существование, изъявляли желание общаться со мной.Сергей Аполлинарьевич дал слово отпросить меня через день на поход за грибами. Слово сдержал, подключив, видимо, высшие инстанции района. Разрешение было получено, хотя и в недоброжелательной форме.
Опять зеленый дурман уральского леса, солнечные поляны, сумрак загущенного сосняка, запах грибов и ягод, медленное ощупывание взглядом грибниц, разговоры, песни. Любил Герасимов слушать песни! Количество прослушанных песен не удивляло его и поощрялось.
Тринадцатого августа получил приглашение на день рождения Тамары Федоровны. Приехал, обзаведясь пышным букетом и скромным подарком. Понимал, что удивить ее чем-либо не удастся.
Торжественный момент – рассаживание за праздничным столом, который накрыт со вкусом. Есть все необходимое, созвучное данному моменту. Но особый шик придает столу громадное блюдо, на котором торжественно возвышается гора красных раков. И эти приползли поздравить
! Вон как раскраснелись от удовольствия и торжественности момента. Восхищение Тамары Федоровны красотами Урала не поддается описанию. Герасимов горд, сияет от счастья и радости за места, где прошли детство и юность. Любит Урал, любит! И знает его досконально!А раки, сваренные в пиве, удивили меня способом их приготовления. Не приходилось раньше встречаться с таким деликатесом. Мы знали один способ приготовления – варка в воде.
Настал новый день – пора расставаться. Да и вставать, как всегда, приходится рано – в шесть утра начинается разнарядка. Виновница торжества с супругом пошла провожать. Объятия, поцелуи…
Условились, что гости приедут на рыбалку. Маршрут знакомый – озеро Камбулат.
И снова очарование хрустальной чаши. Общему отдыху сопутствовала приличная рыбалка и грибной вояж. Уха, тосты, разговоры…
Хорошо бы устроить вечер-встречу с жителями села Травники.
Герасимов сразу же согласился. Обговорили день и час. Поинтересовался, сколько будет стоить входной билет. Ответ прозвучал доброжелательно, но
твердо:– С земляков сборы устраивать не будем.
Встречу назначили на 21.00. Место встречи – местный ДК. Волновался, придут ли люди: лето плюс специфика села – полно работы. Волнения оказались напрасными – народу набралось столько, что речи о каком-то там яблоке стыдно было заводить.
Выступление Герасимова походило на разговор по душам: работа над последним фильмом, планы на ближайшее время. А потом были ответы на вопросы. Что тут началось! Вопросов было много: любознательные, жизненные и курьезные. Все это отняло у пожилых людей ровно два часа. Тамара Федоровна потом восхищалась, что давно не видела таких чистых и доброжелательных глаз. Расставались за полночь, довольные друг другом. Это было девятнадцатого августа, а двадцать первого гости возвращались в
Москву.В день отлета у меня была рабочая поездка в город Миасс. Заехал в “Гранит” попрощаться. Отъезжающие были заняты сборами в дорогу. Опять расставание, опять ожидание писем и новых встреч!
На небольшом пятачке у входа стоит черная “Волга”. Тамара Федоровна, попрощавшись и взяв с меня слово, что при первой возможности прилечу в Москву, заняла место в машине. Подошел попрощаться Сергей Аполлинарьевич. Что-то насторожило в выражении его лица. Какая-то космическая нежность отражалась в его глазах. Обнял
, поцеловал, да так и замер в объятиях, положив голову на плечо и поглаживая по спине. Последовала ответная реакция. Скользящая по спине рука обнаружила ее подрагивание. Тихонько отстранился, посмотрел ему в глаза и застыл от неожиданности: по лицу старого человека текли слезы.– Что с вами, Сергей Аполлинарьевич?
– Ничего, Боренька, ничего. Бывает…
Взвыла душа от необъяснимой тревоги, бешено заколотилось сердце, а руки безвольно опустились:
– Сергей Аполлинарьевич?!
Усмехнулся мокрой улыбкой, подмигнул
, обнял еще раз на прощание. И как-то боком, спотыкаясь, пошел к машине.Заледенело сердце, холодно стало, неуютно. Чтобы не расплакаться окончательно, быстро пошел вниз по дорожке. Пройдя шагов двадцать-тридцать, услышал сзади шелест шин. Остановился. Из окон машины тянулись в прощальном приветствии руки дорогих сердцу людей. Последнее прикосновение рук – обмен теплом и энергией. Машина ушла, увозя самое дорогое в жизни. Что случилось с Герасимовым? Раньше прощался спокойнее. Почему сейчас слезы?
Какие мысли роились в голове Мастера, решившего снять фильм по пьесе Л. Толстого “Власть тьмы”, кто теперь узнает: как можно судить о характере неродившегося ребенка?
Из писем знал, что подготовка к фильму идет полным ходом: шьются костюмы, декорации обсуждаются, ведутся переговоры о пленке. Уже тогда каждый уважающий себя режиссер старался снять свой фильм на пленке фирмы “Кодак”. О нашей же, отечественной, ходили анекдоты (чувствительность пленки такова, что ее можно проявлять при солнечном свете).
Актеров набирал только из числа своих учеников. Фильм обещал быть представлен одной актерской школой.
Очередное письмо пришло в последних числах октября. С ответом поспешил, так как с 15 ноября по 5 декабря предстояла очередная сессия. Письмо отправил, поместив на отдельном листке посвящение Тамаре Федоровне.
Это была последняя сессия – в феврале выходил на дипломную работу.
29 ноября занятия были до обеда, в 16.00 начинались консультации. Собираясь на них, оделся и стал зашнуровывать ботинок. Резко выпрямился – кольн
уло в сердце. Шальная мысль промелькнула в мозгу: “Господи, неужели что с Сергеем Аполлинарьевичем?”Вывернул из переулка к парадному подъезду учебного корпуса. Стайка однокурсников настороженно следила за моим приближением. Не было обычных шуток и затасканных приветствий. Беда?! Подошел, остановился, задал единственный вопрос:
– Где?
– У методиста в кабинете.
Хозяйка методического кабинета с испуганными глазами подала дрожащей рукой телеграмму. Текст гласил: “Умер Герасимов Похороны второго декабря”. Замелькали сцены последнего прощания: крепкие объятия, мокрое от слез лицо, ладонь ощутила его ладонь, влажную и теплую… Прощение: он все чувствовал!
Вопроса, ехать или не ехать, не было. Бесповоротно созрело решение: “Я должен быть там!” На замечание методиста о незаконченной сессии и оставшихся двух экзаменах ответил: “Я должен ехать!”
Лишь к десяти часам вечера добрался до Травников. Погода и здесь зверская: ветер, снег. Позвонил директору. Благосклонно разрешил отлучиться в Москву. Домой пришел опустошенный и усталый.
Иногда говорят, что в кино случается, как в жизни. Но бывает, что и в жизни встречаются киношные варианты. Щелкнул выключателем, прошел на кухню – на столе лежит письмо от Сергея Аполлинарьевича. Вскрыл, начал читать и завыл, заскулил, как
побитый щенок. Так и прошла вся ночь…Авиабилеты на первое декабря были все проданы. Ни один кассир не взял на себя ответственность в решении моего вопроса, несмотря на наличие телеграммы. Отказников тоже не было. Пошел к главному диспетчеру аэропорта.
Положил на стол телеграмму: “Выручай, брат, надо!”– А Вы кто ему будете?
– Какая разница, кто я? Важнее знать, кто был ОН!
– Резонно.
Вызвал ответственного за посадку:
– Люда, отдайте ему место для летного состава, запасное. Оформи все сама и проводи до
самолета: товарищ в плохом состоянии…– А как же он полетит?
Диспетчер протянул ей телеграмму.
– Все сделаю.
Спасибо, дорогие люди! Мир вашему дому, а от меня – низкий поклон.
Уже сидя в самолете на отведенном мне месте, понял, что не опоздаю.
Людмила Федоровна, всклокоченная, неприбранная, подошла ко мне на цыпочках и шепотом объявила, что Тамара Федоровна в тяжелом состоянии, врачи к ней никого не пускают. Но взялась сообщить о моем приезде. Через несколько минут вернулась и сказала, что Тамара Федоровна ждет меня.
– Но врачи не разрешают.
– Не разрешают. Но она сказала им, что выйдет к тебе сама, если они не изменят своего мнения.
– И что они?
– Согласились.
В сопровождении Людмилы Федоровны прохожу в спальню. Двери за мной закрываются – пожилая женщина остается в зале.
В комнате полумрак… На белом фоне постельного белья резко выделяется темное пятно раскинувшихся по подушке волос. Лицо различается с трудом.
– Тамара Федоровна…
Голос перехватило, в горле что-то забулькало…
– Боренька, он так любил тебя!
Дальнейшее слушать не хватило сил. Упал на колени перед кроватью, уткнулся лицом в подставленные ладони и горько, навзрыд, заплакал.. Тамара Федоровна, высвободив одну руку, поглаживала меня по голове и плакала вместе со мной…
У Дома кино толпы народа ждут, когда разрешат доступ к телу. Через бесконечные шеренги проходим в зал, который уже набит до отказа. Два передних ряда свободные. Устраиваюсь где-то во втором ряду. Через несколько минут подходит Эмма и забирает меня на сцену. Наказ Тамары Федоровны: в числе близких людей находиться у гроба. Пропускают на свободное место. Сажусь.
А люди все идут и идут. Музыка рвет сердце в клочья, глаза не могут уловить четкое очертание предметов. Из потока людей выхватываются отдельное фигуры. Знаю, что большинство учеников придут проститься с Учителем, но мозг не выделяет отдельных людей из числа проходящих. Только две фигуры фотографией отпечатались в сознании. Как в бинокль при наводке, четко обозначились черты лица Георгия Юматова. Каменное лицо со шрамом на
правой щеке. Встал напротив гроба: губы перекосились в гримасе, увлажнились глаза, отвесил низкий поклон.Старушка. И ветхая одежка, и единственная гвоздичка – все говорит о бедности. Долго, долго приспосабливает свою гвоздичку среди многочисленных венков
, чтобы видна была. Сморщенное лицо, по щекам текут слезы. Отступила от гроба шага на три назад, молится, губы шепчут молитву.В себя пришел только на улице от брызг снега и секущего лицо ветра. Артур с Аванесом подвели к автобусу, открыли дверь, помогли войти в салон. Кто-то старательно усаживается рядом. Глаза видят только собственные колени. На них появляется атласная подушечка с орденом. Держу. Автобус трогается, тормозит, опять трогается… Что-то резко ударяет по ногам. Поднимаю глаза – передо мной близко, близко лицо С.А. Герасимова. Вот и наша последняя поездка… Теперь я понимаю, почему он плакал при последнем расставании. Знал, что больше не встретимся. Сидя в автобусе рядом с гробом, я тогда еще не знал, что эти пятнадцать минут последние, что больше не увижу Его и мертвого.
На Новодевичьем кладбище народу столько, что нас моментально всех со всеми разделили. Не было возможности пробраться ни вправо, ни влево. Оставалось идти только туда, куда несло людское море.
Гроб поставили на невысокий гранитный стол. На трибуну поднимались “штатные” ораторы, произносили какие-то речи. Запомнилась только Элина Быстрицкая, с растрепанными ветром волосами, с накинутым на плечи черным платком. Речь ее была бессвязной, рыдания проглатывали слова, но она выкрикивала с упорным отчаянием: “Зачем Вы ушли от нас? Зачем?”
К могиле меня не подпустили: опять кто-то настойчиво опекал. Не смог я бросить горсть земли на крышку гроба. Простите, Сергей Аполлинарьевич!
Через два с половиной месяца – короткая сессия и консультации для дипломников. Позвонил Тамаре Федоровне. Паника и смятение в голосе подсказали, надо выяснить в чем дело. А выяснить можно было, только оценив обстановку на месте.
В Москву прилетел четырнадцатого февраля. Радость встречи и длинный, длинный разговор о том, чем заниматься Тамаре Федоровне. Я доказывал, что надо продолжать работу во ВГИКе, дома сидеть нельзя – стены заедят.
– Ну как ты не понимаешь, Боренька, там все напоминает о нем!
– Не понимаю. А дома разве ничего о нем не напоминает?
Удивленный взгляд послужил явным доказательством того, что вопрос с этой стороны не рассматривался. Человек, зацикленный на работе, думал только о ней, обо всем, что связано именно с рабочим процессом. Уговорились, что нужно с вечера заказать машину, а завтра утром ехать на работу.
Уложили в кабинете Герасимова на диване. Выключив настольную лампу, долго смотрел в потолок. Смятение и какая-то нерешительность. Сверлила мысль, имею ли я право валяться на этом диване. А вдруг войдет хозяин? Чем объяснишь ему свое присутствие?
Утром проводил Тамару Федоровну на работу. Людмила Федоровна за чаем рассказывала, как три вечера Сергей Аполлинарьевич пытался написать мне письмо: “Сидит пишет, пишет, потом скомкает все”.
Спросила его:
– Сергей Аполлинарьевич, что-то не ладится? Ком
у-то пишешь?– Боре…
Так и не успел написать – отвезли в больницу.
Вечером вернулась Тамара Федоровна. Вижу – тонус приподнят. Осведомился, как прошел день.
– Ты прав, Боренька, мне так легче. Спасибо.
Вам спасибо, голубушка! Вы еще нужны людям, своим ученикам. Боль утраты легче перенести с учениками. Они тоже переживают ее.
– Тамара Федоровна, как все произошло? Если не трудно, расскажите.
– Все началось с обычной простуды. Поднялась температура, начался кашель. Забрали в Кремлевку. На второй день навест
ила. Жаловался на приступы кашля, но температуру сбили. Поблагодарил за книги. Врачи долго разговаривать не разрешили – слабость, быстро утомляется. Попрощалась, обещала позвонить. В двенадцатом часу ночи позвонила дежурной сестре. Та ответила, что лекарство принял, читает. Двадцать минут третьего проснулась от какой-то душевной тревоги. Снова позвонила. Сестра ответила, что его нет. Я возмутилась, что выписку произвели ночью, не предупредив. Она ответила, что его нет не потому что он выписан, уехал, а потому, что умер…– И какой же диагноз?
– При очередном приступе кашля оторвался тромб, пропутешествовал и закупорил сердечный клапан.
На следующий день произвел техосмотр квартиры: починил утюг, проверил крепление замков и дверных ручек, отремонтировал форточку. Да, дело Артура, видимо, только летать на охоту (Кавказ, Камчатка). Остальное его не волновало. Потеряв мужа, Тамара Федоровна растерялась, перестав обращать внимание на многое, утратив интерес к жизни. Прощание получилось тяжелым и горьким.
В апреле защитился – получил диплом. В Травники вернулся с настроением – предстояла смена работы. Получил приглашение на должность главного агронома района. Но новый директор решил по-своему. В мое отсутствие он сумел убедить районное руководство в моем отказе от должности, в моем нежелании менять место работы и жительства. Мне он предложил должность замдиректора по кормопроизводству, выдворив с нее моего старого товарища. С отвращением отказался от предложенной рокировки: как можно переступать через живого человека? Поскандалили… Радужность надежд сменилась черной полосой, а я занял прежнее место за пультом диспетчера.
21 мая – день рождения С.А. Герасимова. В этом году ему исполнилось бы 80 лет. Получил телеграмму, в которой предлагалось приехать в Москву и 15 мая выступить с воспоминаниями о С. Герасимове в Доме кино. Разрешения на поездку не получил: полный отказ. Вечером позвонил Тамаре Федоровне, объяснил ситуацию. Спросила данные о директоре.
На второй день он получил телеграмму, из которой узнал, что он очень уважаемый, что его очень просят отпустить меня в Москву, объяснив цель поездки. Перед просьбой Тамары Федоровны не устоял – отпустил.
Вечер, посвященный 80-летию С.А. Герасимова, решили провести 15 мая, а не 21-го – в день рождения Мастера. Дело в том, что 22 мая в Ташкенте открывался кинофестиваль стран Азии. Большая группа кинематографистов вылетала туда. Но многие пожелали принять участие в вечере, уговорили Тамару Федоровну изменить срок торжества. Об этом просили и зарубежные делегации, которые после окончания съезда возвращались домой.
– Программа вечера составлена и утверждена на самом высоком уровне. Тебе придется выступать завтра. Готов?
– Постараюсь.
Готовясь ко сну, она открыла дверь кабинета. На мой вопросительней взгляд ответила:
– Сюда не заходит никто. Раз в неделю делаем уборку. Тебе можно.
– Спасибо.
Ничего не изменилось в кабинете: тот же диван, ночной столик с томиками стихов Н. Заболоцкого, настольная лампа. Опять ночь раздумий…
Утром, собираясь на кладбище, получил последнюю инструкцию: к четырем часам дня должен вернуться, в пять должен быть в Доме кино, состоятся съемки (все мероприятие должно сниматься на кинопленку).
На кладбище программа старая: навести порядок на могилах, сменить цветы. Сходил по знакомому маршруту к могиле В
. Шукшина, потом снова вернулся на могилу С. Герасимова, да так и пробыл там до трех часов дня.Чувствуя и видя мое состояние, Тамара Федоровна не набросилась на меня с вопросами. Знала, что выступление перед такой аудиторией требует определенного настроя.
Молча собрала на стол, молча пообедали, изредка перебрасываясь ничем не значащими фразами. Принял душ. Переоделся.– Пора, Боренька…
– Уже?
– Машина у подъезда… Поедешь один. Я приеду позже.
Знакомимся с Любовью Соколовой:
– Вы земляк Сергея Аполлинар
ьевича?– Да.
– Тамара Федоровна много рассказывает о вас.
– Спасибо ей.
Обходим многочисленные экспонаты фотовитрин. Здесь вся творческая биография С. Герасимова. Стрекочут кинокамеры. Публика прибывает и прибывает.
Устроившийся в кресле Сергей Никоненко приглашает сесть рядом:
– Борисом зовут?
– Да.
– Меня Сергеем.
– Знаю.
– Сергей Аполлинарьевич давал для прочтения твои рассказы. Один из них можно бы экранизировать. По-моему, он называется “Модно”.
– Есть такой.
– Диалоги у тебя кинематографические. Ко
е-что добавим, введем председателя. Сможешь сыграть?– Это не от меня зависит, а от Вас.
– Как это?
– Утвердите или нет на роль.
– Автора-то? Постараемся.
– Идет.
– За разработку сценария возьмемся осенью. Согласен?
– Яволь.
Звонок приглашает публику в зал
. Второй раз прихожу сюда, а впервые представилась возможность рассмотреть его. Слышится иностранная речь. Чинно рассаживаются немцы, болгары, румыны, французы и т.д. – гости кинематографического съезда.Взяв в руки микрофон, Ренита Григорьева объявляет:
– Сегодня к нам на вечер приехал большой друг Сергея Аполлинарьевича, его земляк, агроном совхоза “Чебаркульский” – Борис Александрович Красноперов. Борис Александрович, пожалуйста, на сцену.
Встаю с третьего ряда, поднимаюсь по ступенькам на сцену. Сцена огромная. Кажется, никогда не дойду до ее середины, где стоят микрофоны. В зале успокоились жидкие хлопки. Тишина. Каждый шаг гулко отдается в мозгу и сердце. Останавливаюсь. Сознание отмечает бесчисленное количество микрофонов, как на Красной площади во время парадов. Еще не знаю, о чем буду говорить, но слышу собственный голос:
– Добрый вечер, дорогие друзья! Говорить о Сергее Аполлинарьевиче и почетно, и трудно… Ренита Андреевна правильно сказала – мы были большими друзьями… И сейчас рана эта еще не з
ажила, она еще кровоточит, и обнажать ее очень трудно, но здесь сегодня надо…Сказать, что он для меня много значил, это, видимо, будет немного не точно, потому что он для меня был всем: и светом, и воздухом, и жизнью. Это не ради красного словца.
Так уж
получилось, что наша дружба была короткой, в течение 3-х лет. Мы с ним были очно знакомы с 1983 года, когда впервые встретились в Ясной Поляне на съемках фильма “Лев Толстой”. Я не профессионал, я агроном, но он пригласил меня сняться в его фильме, где я сыграл небольшую роль приезжего революционера, который в споре с Толстым, в исполнении Сергея Аполлинарьевича, решает вопрос о неприятии или о приятии Толстым революции.Дважды он был у нас. Он с Урала. В общем-то, моя жизнь и его детство проходили почти в
одном селе. Конечно, и это очень сближало нас. И вот, приезжая к нам, на родину, он был абсолютно раскован. Всем интересовался, буквально всем. Он мог, собирая грибы, неожиданно задать вопрос: “А как идут дела в АПК?”Были у нас, конечно, и лирические сцены. Я когда-то пел, и он очень любил песни в лесу, которым очень хорошо помогает эхо. Мы подолгу и охотно пели с ним дуэтом. Последнюю песню мы спели “На безымянной высоте”. Это было в августе 1985 года, когда мы виделись с ним … в последний раз.
Я не знаю, но, видимо, так оно и будет, что здесь нельзя говорить, что вот он БЫЛ, что его НЕ СТАЛО… Видимо, это все останется вот здесь, в сердце, на всю оставшуюся жизнь…
Зал взрывается от аплодисментов. Наиболее экзальтированные натуры вскакивают с мест, раздаются крики “Браво!” Пытаюсь занять свое место в третьем ряду – не получается: подбегают пожать руки, тормошат, объятия, поцелуи. Букет роз притащили болгары. Все это продолжается значительное время, и только объявленный перерыв дает мне возможность покинуть зал.
Цветы (джентльмен же малковский!) передаю Тамаре Федоровне. Пытаюсь по парадной лестнице спуститься в фойе, выбраться на улицу и курить, курить… Вот только когда пробрало волнение!
Тамара Федоровна ожидает в машине:
– Поедем, Боренька?
– Нет, мне надо побыть одному.
– Хорошо. Поступай, как знаешь.
На дворе сентябрь, на столе телеграмма: “Просим прибыть Челябинск гостиница Малахит третьего сентября участия съемках фильма Сергей Герасимов Т Макарова”. С большим трудом и скрипом удалось вырвать
согласие директора. Отпустил.Гостиница “Малахит” встретила приветливо, уделив моей персоне одноместный номер. Быстро разобрался с обстановкой и… в аэропорт.
Ясный день. Огромная серебристая птица замерла в конце взлетной посадочной полосы и, неуклюже развернувшись, стала подруливать к зданию аэровокзала. Почтительно замерла невдалеке, услужливо подставив левый борт подъезжающему трапу.
На ступеньки трапа осторожно ступает Тамара Федоровна, за ней Ренита и многолюдная компания учеников. Какие лица! Какие
имена! Алла Ларионова, Людмила Гурченко, Любовь Соколова, Наталья Фатеева, Любовь Алехина, Людмила Шагалова, Дмитрий Золотухин, Николай Еременко и другие представители всех выпусков С.А. Герасимова и Т.Ф. Макаровой, прекраснейшее ожерелье, в котором трудно выделить отдельный бриллиант. Встречи, поцелуи, объятия…Гости с милой суетой размещаются в автобусе. Курс знакомый – гостиница “Малахит”. По дороге Ренита знакомит с графиком съемок: завтра – прием в облисполкоме, день – на знакомство с Челябинском, потом еще один день – на съемки в городе, в последующие дни – выезд на озеро Кисегач, организация и проведение съемок.
Прием состоялся, город объездили досконально. За день измотались порядочно. Все шло, как положено. Сбои не допускались. На третий день отправились на озеро Кисегач выбирать место для съемок.
Возвращались поздно вечером. Сел отдельно от стайки киношников: у них свои дела, свои разговоры. Минут через двадцать Ренита попросила присоединиться к их компании. Подсел. Молодежь пела песни, Ренита подпевала.
– А почему ты не поешь?
– Не умею.
– Обманываешь. Сергей Аполлинарьевич рассказывал, как ты соловьем заливался, гуляя с ним по лесу.
Забыл об этом факте – влип. Что-то пробормотал в ответ, краснея за вранье.
И тут Рениту осенило:
– Слушай, давай
снимем сцену с Люсей!– С какой Люсей?
– С Гурченко.
– То есть как с Гурченко?
– Сцену я мыслю так: вы гуляете, вспоминаете Герасимова, делитесь впечатлениями, а потом вместе поете песню.
– Чушь какая-то.
– Но почему?
– Потому что это Гурченко!
– Ну и что? Ты думаешь, она не согласится?
– Я думаю, что это будет выглядеть наглостью с моей стороны. Я… и Гурченко!
– Не беспокойся, она согласится. Этот вопрос я беру на себя.
Поломавшись для приличия, ответил утвердительно:
– Тогда не мешало бы встретиться, ли
чно познакомиться, отработать номер.– Вот и хорошо. Я познакомлю вас.
– Когда?
– Завтра еще одно общее мероприятие – открытие кинофестиваля в кинотеатре “Урал”, вот завтра всё и решим.
Вечером, получив пригласительный билет, отправляюсь смотреть Фильм “Русь изначальная”. Настояла Ренита: главную роль исполнял Борис Невзоров, нужно было пообщаться зрительно, ухватить технику игры, привыкнуть к лицу. Что она там затевает?
Вернулся в номер поздно. Не успел раздеться – звонок. Ренита приглашает к себе. На вечеринку. Пошел. Открываем дверь – компания! Здороваюсь.
– Ренита, это он! – слышу из-за спины.
Оглядываюсь – за столом сидит Гурченко, скромненько, в уголке.
– А я сразу поняла, что он, – отвечает Ренита. Познакомились, поговорили.
– Давай споем. Заодно и
решим, что будем петь.Ага, она согласна! Но петь отказался, оправдывая себя отсутствием соответствующей обстановки и оркестра. Шутка понравилась. Гурченко завизжала от восторга:
– Все, Ренита, сработаемся!
Перебирая песни, остановились на популярной когда
-то “Лейся, песня, на просторе” (из кинофильма “Семеро смелых”). Попросила спеть одного, чтобы оценить мои возможности. Пропел первую строчку и… забыл текст.– В чем дело?
– Не смотри мне в рот.
Захохотала: юморной! Вот так все и сложилось.
День выдался
отличным. У меня было три “ответственных” задания: рыба на уху, организация обеда и “техническое” оснащение съемок (дрова, костер и т.д.).Заскочил домой, переоделся, чтобы соответствовать обстановке: рыбалка.
В районе санатория “Еловое” дорога делает ответвление: прямо – г. Миасс, направо – санаторий Кисегач. Здесь же, у развилки (слева от поворота), стояла пельменная. Заказали на всех, стали ждать съемочную группу, которая на автобусе должна была подъехать к назначенному времени. Выгрузились – образовался шумный табор.
На место съемок прибыли, до отвала насытившись пельменями. Определил на кухню рыбу (рассовали по холодильникам), принялся за “техническую” часть. С дровами обговорили накануне. В мою задачу входила доставка их к месту будущего костра. Кликнул желающих. Гренадеры и личная охрана с готовностью выполнили приказ. Показал им, как разводить огонь, как поддерживать жизнь костра. На все ушло не более сорока минут.
Гурченко не реагирует, держится замкнуто (ишь как опалила Судьба душу – сторонится всех).
– Пойдем, Боря, прогуляемся.
– Пойдем.
Постепенно спутница оживает – заговорила.
– Что ж сторонишься-то всех?
– Устала, да и не верю больше людям.
– Даже собратьям?
– Среди нас тоже всякие имеются.
Догадываюсь, но молчу: пусть выскажется, снимет боль
. А расспрашивать у нее “кто-какой?” нет ни малейшего желания: все мы не ангелы…– Досталось?
– Досталось. До сих пор плохо переношу человеческое общение.
– Гордая?
– Вымотанная, – берет под руку.
– А что со мной так вот, запросто?
– А мне хорошо с тобой. В душу не лезешь, автографа не просишь.
– А если б попросил?
– Больше бы не подошла.
– Так строго?
– Надоели беспричинные слюни. Раньше стороной обходили. А с тобой просто: не льстишь, ведешь себя достойно. Кажется, сто лет тебя знаю.
– Родство душ.
– То
же натерпелся?– Почему – “натерпелся”? И сейчас терплю.
Долго бродили – многое порассказала…
Прозвучал сигнал – надо возвращаться к съемочной группе. Подошел Юра Григорьев:
– Ребята, идите спокойно вдоль берега в обратном направлении, вон за тем мысом ж
дите меня с оператором.Встретились в обговоренном месте.
– Сейчас снимаем вашу сцену. Разработки нет и не будет – импровизируйте. Содержание: Борис поет “Маритану”, потом разговор о Герасимове, потом усаживайетесь вон на тот камень и поете “Лейся, песня,
на просторе”. Все понятно?Все понятно, прозвучала команда: – Мотор! Начали!
– Король Кастилии однажды
Влюбился в девицу-красу,
Пленился ликом юной жрицы,
Когда охотился в лесу.
– Так и пел?
– Так и пел.
– А Сергей Аполлинарьевич тоже пел? Вместе пели?
– П
ели русские народные песни, казацкие.– А из кинофильмов пели?
– Нет. Видимо, он недолюбливал их.
– А я вот с детства, не знаю, как ты, Боря, люблю песню из фильма “Семеро смелых”.
Усаживаемся на камень друг против друга. Грудном низким голосом Гурченко выводит:
– Лейся, песня, на просторе,
Не грусти, не плачь, жена…
Подхватываю:
– Штурмовать далеко море
Посылает нас страна.
Последние две строчки повторяем дважды. Обошлись двумя дублями. Сцена снята. Возвращаемся в лагерь.
– Спой мне что-нибудь, – просит
она.– Ой, вы, боги! Ну что же вы наделали?
Не из камня я, не из дерева…
Тихо дремлете вы в храмах греческих,
Не изведав страстей человеческих.
Не развести морям и скалам
Друг к другу тянущихся рук.
Не зря так сердце застучало,
Не зря звезда в ночи упала
И озарила все вокруг.
– Ой, какая красивая мелодия! Откуда это?
– Из оперетты “Пенелопа”.
– Не слыхала.
– Тундра ты, Людмила.
В ответ гомерический хохот…
Хорошо на душе! Да и почему должно быть плохо, когда рядом (вот она!) смеется такая женщина и, вторя ей, улыбаются березки. Даже хмурые сосны в знак благодарности весело качают верхушками, а молодой соснячок старается ласково прикоснуться ветвями-лапами.
Вторая камера тоже в работе: снимают природу, выход и возвращение лодки с рыбалки. График плотный, материал снимается с запасом. Что войдет в фильм – неизвестно.
Вечереет. Гурченко сидит, прижавшись к боку. Болтаем. Влажный холодок тянет от воды. Зябко. В куче шмоток, брошенных на берегу, замечаю клетчатый плед. Встаю. На вопросительный взгляд Людмилы отвечаю:
– Сейчас приду.
Возвращаюсь с пледом обратно.
Оборачиваю ноги, ворчу:
– Какая ты, к черту, хохлушка. Хохлушки жирные, пышнотелые, а у тебя ноги, как у отечественной курицы, которая гордится, что умерла своей смертью.
Думаете, обиделась? Какой там!
Хохочет!– Спасибо, Боренька! – обнимает за шею и целует. Господи, как хорошо-то!
– Молодцы, ребята, здорово! – слышится голос оператора. Вот черти!
Всё сняли на пленку! Ржут, как жеребцы, довольные… Черт с вами!
Спустились сумерки. Из-за кустов выходит посвежевшая Ренита. Вот гром-баба! Минут тридцать плавала в холодной воде. “Моржиха!”
Загорелся долгожданный костер. Вначале, робко потрескивая, пламя нерешительно облизывает установленные шалашиком поленья, потом, сообразив, что пища вкусна, яростно набрасывается на них, поднимаясь все выше и выше над поляной, выхватывая из темноты удивленные березы: “Откуда это красивое чудо?”
Костер окольцован всевозможными приспособлениями, выполняющими роль сидений. Тишина. Слышен лишь голос очередного собеседника – грустно плывут над поляной воспоминания об Учителе, Мастере, Человеке…
И вдруг минорную ткань воспоминаний вспарывает громкий голос Герасимова. Все вздрагивают, оборачиваясь на звук голоса. Ошеломляющее впечатление: он говорит! он где-то рядом! Или он разговаривает с нами из страны, называемой вечностью? Откуда к нам прорывается его голос? Из темных глубин спящего озера? Или вон из той стайки угрюмого сосняка, пугающего своей настороженностью? Или его голосом заговорил камыш, неосторожно приблизившийся к
берегу, зачарованный пляшущим пламенем костра? Мистика какая-то!Да, есть у Рениты Божья искра! Надо же придумать такое и удержать все в тайне! Сидим, сраженные необычайностью происходящего. Рвется душа, струной звенят обостренные нервы. Ну как же так? Голос рядом, а его нет с нами! Расслабься, душа, не стыдись слез – это слезы очищения. Они облегчат тебя, душа. Поплачь…
Сцена снята. Ослепшие от слез глаза плохо видят дорогу. Запинаясь, отхожу в сторону: надо успокоиться. Слезы очищения – это хорошо, но будет еще лучше, если их никто не увидит.
Ночь властно вступила в свои права. Уха съедена, посуда вымыта, костер затух.
Сиденья жалобно охают от возросшей нагрузки, ворчат – не дали поспать. Автобус, разбуженный властной рукой шофера, спросонья пытается сообразить, в какой стороне его дом – гараж. Осторожно, огибая пни и минуя колдобины, выруливает на асфальт, с радостью узнает дорогу и, неожиданно чихнув во здравие обратного рейса, решительно направляется в сторону Челябинска.
За бестолковыми разговорами незаметно добрались до Травников. Остановка. Опять надо прощаться. Рукопожатия, пожелания… Верные рыцари хлопают по плечу, жмут “краба”. И вдруг паника – где Гурченко? Обнаружили на заднем сиденьи. Спит себе, свернувшись клубочком и закутавшись курточкой
, как котеночек. Жалко стало:– Не будите. Передайте привет.
– Ты что! – взревела Ренита. – Она велела разбудить, чтобы проститься!
Разбудили… Подошла, сонно улыбаясь:
– Ты уже дома?
– Да, приехали.
Обнялись, поцеловались. Прощай, великомученица! Ренита сует в руки какой-то сверток.
– Что это?
– Бери. Это тебе на память.
Автобус медленно уходит на подъем. Красные огоньки всё удаляются и удаляются, а затем совсем исчезают за гребнем холма. Тишина. Пус-то-та!
Подарком оказался портрет С.А. Герасимова, который вездесущие киношники слямзили с фотовыставки в кинотеатре “Урал”, с трогательной надписью: “Другу Борису от съемочной группы”.
Следующий день оглушил неожиданностью: в квартиру ввалилась целая группа московских друзей. Ренита потребовала спешных сборов
: на улице ждет автобус.– В чем дело?
– Дор
огой объясню.Оказывается, в фильм должны войти несколько эпизодов с моим участием, так сказать, “сольные номера”. Ввиду многочисленности киногруппы вчера эти съемки сделать было трудно.
День прошел, как в сказке. Дубли, дубли, записи на магнитофон… Возвращались вечером. Подсела Ренита.
– Ты Боржека знаешь?
– Знаю.
– Привет тебе от него.
– Спасибо.
Оказывается, они побывали в Чехословакии, где снимались сцены из второй серии “Льва Толстого”. По объему экранного
времени у Боржека в нем третья роль – личный врач Льва Толстого. Чехословацкие мотивы должны были войти в новый фильм. Отработав сцены, супруги Григорьевы напросились к актеру в гости. Были поражены, увидев мой портрет на столе у Боржека…Примечание: история с фотографиями нашла свое отражение в книге Майи Меркель “Портрет неизвестного”, где по первым следам знакомства Герасимов делится впечатлениями о моей персоне:
“Бочком, смущенно подошел Божек с какой-то фотографией. Сергей Аполлинарьевич мгновенно п
ереключился:– И мне он тоже прислал, не знаю, где они… Может, найду еще… Дома, наверное, куда-то засунул. Прислал вот такие здоровые бандероли. Куда она их девала?
Во всем, конечно, виновата Тамара Федоровна!
– Что там было?
– Да много фотографий в ра
зных видах. Он стоял, сидел, то в одном костюме, то в другом, то в брюках, то в чалме – в виде раджи… Отсюда торчит какой-то хвост. Вид шикарный! Занятный человек! Играл у нас революционера, который приезжает сказать Толстому, чтобы тот занял свое место, – поясняет уже мне. – Очень славный мужик, с Урала. Жадно хотел стать артистом. Он там, по-моему, первый секретарь где-то, ему лет под сорок (мне в то время шел сорок седьмой год. – Прим. автора). Трогательно заботится о нашей семье: присылает какие-то бутылки со смесью, которую считает полезной, травами пахнет… Пишет: “Выпили вы? Я вам еще приготовил две!” Мы пьем, пьем… Хороший дядька! Может приехать вдруг неожиданно с новой бутылкой.– А глаза-то у него какие, Сергей Аполлинарьевич! – восхищенно – р
едактор.– За глаза и взял! Я его когда увидел… В них горит огонь мировой революции. Да, да!”
Съемки на Урале закончились – киногруппа улетела в Москву. Сентябрь месяц на селе хлопотный: конец сельскохозяйственного года – уборка зерновых, зябь, словом, битва за урожай…
Лечу на озвучание: синхронные съемки не всегда удачны – приходится переозвучивать. С этой целью и лечу в Москву на киностудию им. Горького.
Потом еду на Кутузовский проспект.
Снова кабинет, диван, чтение. Неслышно подходит Тамара Федоровна:
– Боренька, Ренита запретила тебе говорить, но я скажу, чтобы поберечь твое сердце: завтра в два часа дня прилетает Боржек.
– Как – Боржек?
– Она специально вызвала вас одновременно, чтобы дать возможность встретиться. Он тоже ничего не знает.
На киностудию прибыл к двум часам дня. Пропуск заказан. Молодцы! Нахожу нужный кабинет. Вхожу – пусто. Через несколько минут вбегает Ренита в сопровождении соратников:
– Давно приехал?
– Минут двадцать.
– Как добрался? Не плутал?
– В Травниках не плутаю, а в ваш
ей-то Москве…Конец фразы съедает дружный хохот.
Получив разрешение закурить, уселся на подоконник. В дверях появляется новый персонаж, под глазами мешки, одутловатое лицо. Но глаза… Глаза Олега Кошевого. Кто не помнит его по легендарному фильму 1948 года?
– Вот еще один уралец, – сообщает Ренита.
Подходит, знакомимся:
– Ты действительно с Урала?
– Да.
– А откуда?
– С Челябинска.
– Точнее?
– Какая разница. Чебаркуль, Травники.
– С Травников?
– Да.
– Да.
– Вот здорово! Я тоже из Травников.
Оказывается, он действительно родился в Травниках, но в возрасте двух лет дед забрал его к себе. Потом он неоднократно бывал там. Помнит ночное, скачки на лошади. Занятно, однако! Раскрыв бездонный портфель, подарил мне фотографии из фильма “Молодая гвардия”, книгу “Актер одной роли”. Позднее выяснилось, что эти фотографии он постоянно носит с собой, дарит, ностальгируя по прошлому. На гребне популярности привык к образу Кошевого на всю жизнь. Так больше и не сыграл в кино ничего путного. Зациклился. Тамара Федоровна предупредила, чтобы вел себя с ним поосторожнее: сильно пьет, теряет самообладание.
Словно током ударило в затылок. Удивленно посмотрел на собеседников. В кабинете воцарилась тишина, а голову магнитом заворачивало к двери. Ничего не понимая, оглянулся: закрыв собой дверной проем, повиснув на безвольных руках, изумленно улыбаясь, в дверях стоял Боржек! Бросился навстречу. Говорить нет сил, а он только и произносит: “Борья, Борья…”. Смутился от его непосредственности, предложил выйти покурить. В коридоре сцена повторилась: обнимает, плачет, а сам все: “Борья, Борья…”.
Станислав Ростоцкий, проходивший мимо, усмехнулся, видя мою растерянность:
– Что, Россия, попала в лапы Европы?
Спустились этажом ниже. Закурили.
– Что ты так холотен?
– Прости, Боржек, но у на
с не приняты такие излияния.– Та, та..
Разобрался уже в русском характере. С этого момента до поздней ночи, пока работала тонстудия, не отходил не на шаг.
Свои куски озвучил быстро: работа ладится, когда хорошее настроение. Боржек ревниво следит за моими
потугами. Доволен, улыбается. Потом они с В. Ивановым работают над эпизодом, отснятым в Краснодоне. Бывший Кошевой долго не может овладеть синхронностью. Что это? Потеря профессионализма или что-то другое? Утомленный режиссер (наконец-то!) дает команду: “Перерыв! Буфет!”В буфете все демократично-анархично. Поглощая пищу, перебрасываемся словами, делимся впечатлениями о днях разлуки.
– Боря, сейчас приедет твоя любимица, – сообщает голос Рениты.
Киваю головой: “Понял. Гурченко”.
С едой справился быстро, выхожу в коридор покурить. Боржек маячит, чтобы не уходил далеко: ему, видите ли, приятней поглощать пищу, обозревая мою физиономию. Что-то радостное лопочет издали, уписывая второе.
– Цок, цок, цок, – слышится по коридору. Не поворачивая головы, знаю, это и
дет она! Подходит, обнимает, целует:– Прибыл?
– Прибыл.
– Встретимся в тонзале?
– Конечно.
Удивленные глаза Боржека лезут куда-то на верхний этаж лба. Изумленный, он выскакивает в коридор, глядя вслед удаляющейся стройности:
– Ты ее знаешь?
– Знаю.
– Отку
да?– Увидишь.
В тонстудии запустили синхронный вариант съемки, где агроном совхоза “Чебаркульский”, спускаясь по каменистому откосу в сопровождении Л. Гурченко, наяривает мексиканскую песню “Маритана”.
– Ты еще и поешь? – изумленно спрашивает Боржек.
– П
ел когда-то.– Ну ты таёшь!
В голосе восхищенье и потоки гордости за друга!
Гурченко – ртуть! Да и ритм жизни поддерживает бешеный. Без всяких там распевок приступаем к работе. Записано одиннадцать дублей, а режиссер хмурится. В чем дело?
– Думай.
– Людми
ла, что с ним?– Давай еще разок. Сейчас все получится.
Снова напеваю свой “романс”, старательно вывожу мелодию. Голос “проснулся” – легко! Вдруг маленький кулачок ударяет по спине. От неожиданности вздрагиваю, вздрагивает и голос. Улыбающаяся напарница взглядом просит продолжать. Продолжаю, еще ничего не понимая. Кусок озвучен полностью.
– Молодцы! – слышен крик режиссера.
– Понял? – хохочет Гурченко.
Дошло! Все элементарно. Спускаясь по обрыву, я делаю прыжок с камня на камень. Приземление вызвало толчок,
этот толчок должен отразиться на голосе. Не сообразил, баран!В студии появляется Валентин Распутин. Именитый писатель – совесть Сибири – прост в общении, словоохотлив. Знакомимся, фотографируемся на память.
Гурченко уехала сразу: где-то запланирован концерт. Трудоголик! Ренита предлагает пирушку в буфете. Вижу, что Боржек не горит желанием. Отговорились. Взяв такси, покидаем киностудию. На дворе уже давно поздний вечер. Или ранняя ночь? Затащил меня в ресторан “Минск”. Поужинали, послушали музыку и отправились гулять по Москве.
Погода утихомирилась. Ночь выдалась без ветра, но и без звезд, с большими хлопьями пушистого снега. Остаток ночи пролетел в разговорах, в изучении московских достопримечательностей. Где-то в районе шести часов утра появились на Красной площади, послушали бой курантов и поспешили в гостиницу. В 7.30 студийная машина должна была забрать Боржека, чтобы доставить в Шереметьево. Быстро побрились, спустились к парадному. Шофер оказался точен.
Что могут чувствовать люди в такой ситуации? Я не знаю, что чувствовал Боржек (думаю, то же самое), но мне было ясно, что это последняя поездка, последние проводы, что встреч больше не будет… Кого винить? Некого! Так распорядилась Судьба, так распорядилась жизнь. Глупо кого-то винить. Спасибо, хоть это перепало на мою долю. Все хорошее, что встретишь в жизни, не удержишь около себя. Горька разлука, но остается светлая грусть, радость воспоминаний, теплота отношений. А мне было хорошо с ним. И за это спасибо Судьбе…
Громадный затемненный зал аэропорта. Народу мало – аэропорт обслуживает только заграничные рейсы. Регистрация. С паспортом и билетом Боржек возвращается в зал. Стоим, смотрим друг на друга. Расставание перед вечностью. Тя-же-ло…
Домой возвращаюсь на метро. Тамара Федоровна во ВГИКе.
–
Потеряли вас, беспокоились, – ворчит домработница.– Но я же звонил со студии, предупредил, что могу не быть.
– Билет в театр пропал.
– А, что там билет…
Отсыпаюсь до вечера. Тамара Федоровна отругала, что не сходил на “Тартюфа”. “Тартюф” – это, конечно,
хорошо, но не бросать же друзей из-за него. Бог с ним. Видя мое состояние, узнав, что Боржек улетел, пытаясь растормошить меня, предлагает остаться в Москве для встречи Нового года.– Что вы! У меня же билет на самолет.
– Билет можно сдать.
– А работа? О
пять претензии, склоки. Нет, я уж лучше полечу.Начались хлопоты по строительству киноцентра им. Герасимова в Челябинске. Летом 1986 года Тамара Федоровна узнала об этой идее. Согласилась. Где же киноцентру быть, как не на родине С. Герасимова? Показали ей макет будущего здания, заверив, что денежные вопросы отдел культуры области берет на себя. В случае нехватки Облсовет обещался помочь. Но Облсовет вдруг снимает деньги со счетов отдела культуры и забирает их на свои нужды. Поднялся переполох. Ребята из отдела культуры постоянно держали в курсе всех дел, которые касались этого вопроса. Ездил на прием к яйцеголовым – ноль успеха. За помощью обратился к Н. Губенко (дважды ученик С. Герасимова, тогдашний министр культуры СССР), к Элему Климову, Рените – все напрасно. Обратился к Таги-Заде, тогдашнему директору кинопроката, который в Канне устроил парад русской кавалерии и поразил западный бомонд сумасшедшими пирами. Не помог…
Оставалась последняя инстанция – председатель советского фонда культура – Р. Горбачева. Письмо в Москву, чтобы не перехватили, отослал в двух конвертах: письмо в письме. Звонок из Москвы сообщил, что просьба выполнена, послание передано в приемную Р. Горбачевой с регистрацией в журнале.
Где-то через полтора месяца заявляется представитель Обкома, вручает огромный конверт, услужливо предложив расписаться в получении. Расписываюсь, читаю:
Адрес, получатель.
Уважаемый Борис Александрович!
Ваше письмо, адресованное Р.М. Горбачевой, мы получили лишь в июле с.г. По сути Вашего вопроса сообщаем,
что доработка киноцентра идет поэтапно ввиду нехватки средств (39,5 тыс. рублей, затраченных на прежний дефектный проект, надо еще с помощью суда вернуть заказчику).Учитывая тяжелое финансовое положение области и Челябинского киновидеообъединения, Всесоюзная ассоциация кинопроката приняла решение о субсидировании строительства всего комплекса киноцентра им. С.А.Герасимова.
Секретарь обкома КПСС
Ю. Александрович.
03.08.90 г.
Что ж… Нового под Луной действительно ничего нет. Все оправдано нуждами области (интересно, когда это мы в чем-то не нуждались?). А главное в этой истории было одно: отказать, не обидев. А кинотеатр по улице Кирова (“Октябрь”) уже снесли, вырыли котлован, да так и застопорилось дело…
Лишь в сентябре 1988 года (26-го) состоялось открытие надгробия. Три года прошло, прежде чем могила получила должное оформление.
Накануне побывал у Элема. В день открытия, рано утром, он улетал с киноделегацией в Болгарию. Попросил, чтобы я низко поклонился праху покойного с пожеланиями крепкого сна и мягкой земли.
– Не забудешь?
– Не беспокойся, Элем, я привез на могилу горсть уральской земли. Буду ее рассыпать – вспомню тебя.
– Спасибо.
Расстались, пожелав друг другу успехов и счастья.
Наутро отправился на кладбище. Сделал генеральную уборку, разложил
цветы, навел порядок. Часам к двенадцати собрались соратники и ученики С. Герасимова. Теплые слова о почившем, воспоминания. От Урала выступил я. Трудно говорить в такие минуты: ты наверху, где светит солнце и ходят люди. Он – внизу, где темно и сыро…В ресторане место забронировано. Публика давно сидит за столами – справляют поминки. Люди встают с фужерами вина в руках, говорят грустные слова от своего имени. Здесь все друг друга знают: кто – коллеги, кто – товарищи по работе.
Выступивший Михаил Глузский поблагодарил Урал за память о земляке, поинтересовался, где я нахожу такие слова, при которых он, прошедший войну, всегда плачет (“всегда” – это вечер в Доме кино и сегодня на кладбище). Подошел, обнял по-отечески. Спасибо, старый фронтовик, за внимание
к представителю села. Растрогался, а не надо: зачем показывать свою слабость.Тамара Федоровна сообщила собравшимся, что Сергей Аполлинарьевич почитал меня за сына.
Вечером за ужином поинтересовался, насколько искренен в своих словах Михаил Глузский.
–
Это человек большой души и безмерного тепла к людям. Верь ему, – ответила Тамара Федоровна.На другой день – технический осмотр квартиры: мелкий ремонт, устранение неисправностей. Прощальный ужин. Расставание. Оно было каким-то тягостным, тягучим. Неужели оба чувствовали, что видимся в последний раз?
Переписка с Тамарой Федоровной продолжалась. Звала в Москву, писала, что соскучилась. Что мог ответить я? Жаловаться на судьбу – может понять как намек в материальной помощи. Имел ли я право раскрывать материальную сторону моей жизни? Нет и еще раз нет! Безденежье, нищета – самое страшное унижение человека! Да и зачем свои заботы перекладывать на других, хотя бы в моральном плане. А забот у ней своих хватало.
В мае 1988 года умерла Эмма: рак печени. Чувствовалось, что Артур не помощник: не был даже на открытии надгробия – улетел на Камчатку охотиться. Хорош племянничек, ставший приемным сыном…
В конце 1995 года, после очередного тревожного письма, я позвонил по телефону: выяснить причину тревоги. Специально завел разговор об Артуре. Расплакалась, не смогла говорить… Что-то тут не так. Через несколько дней позвонил снова – результат тот же… Позвонил Григорьевым. Разговор ошеломил, уничтожил, смял…
Излагая их версию, поясняю. Артур и Мила (его вторая жена) жили летом на даче Тамары Федоровны. Собралась компания. Люди молодые, любящие дармовую выпивку. В деталях не знаю, но, как говорит Юра, Артур однажды проиграл Тамару Федоровну в карты. Пережив хмель и узнав о содеянном, наотрез отказался выполнять приговор, за что и поплатился сам: 5 октября 1995 года его нашли в своей квартире мертвым…
Кампанию в борьбе за скорейшее наследство возглавила Мила… Начались звонки с угрозой. Требовали деньги, которые, якобы, проиграл Артур, грозили расправой. Домработницу наняли из своей среды. Она докладывала им о каждом шаге, о каждом телефонном разговоре Тамары Федоровны.
В ноябре 1996 года я перенес хирургическую операцию. Отправляясь в больницу, дал знать Тамаре Федоровне, чтобы не беспокоилась в случае задержки с ответом. В декабре вернулся домой. Написал о своем состоянии, позвонил… Обрадовалась, что все закончилось успешно, поинтересовалась, смогу ли в ближайшее время приехать?
На Новый год получил поздравительную открытку. Сам поздравил. Седьмого числа приходил навестить друг – больной же! Поговорили, посмотрели видик, а 10 января он умер. Сердце… Да что же это такое! Смерть словно торопилась меня брать в круг одиночества, очертив роковую черту.
Не прошло и девяти дней со дня смерти Толи – умирает Тамара Федоровна! Да где же найти силы, чтобы перенести все это? За что ты казнишь меня, Боже? Некролог в “Московском комсомольце” сообщил:
“Никто не ожидал такого внезапного финала. Тамара Федоровна всегда отличалась целеустремленностью и волей. Но сердце не выдержало
смерти приемного сына”. Опять – сердце! (Историю Артура в своей судьбе она так и не узнала: скрыли.)Битый-перебитый жизнью, распятый давно недругами, плетусь по обочине жизни, а сердце все еще терпит… Зачем? Для чего? Давно уже нет в живых тех, кого любил, на кого молился, а оно терпит… Доколе?!! Смерть забрала моих героев, оставив одного на растерзание нелепым случайностям…