Пьеса.
Олег Савельев
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 10, 2001
Олег Савельев
Кто в тереме живет
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Картина первая
Довольно просторная комната в домике старинной постройки, такие комнаты хозяева называют залой. Слева, через прихожую, видна входная дверь; справа – дверь в соседнюю комнату. В окно видны контуры недостроенного коттеджа во дворе.
Комната мало похожа на залу, здесь две кровати, стол с нагроможденными журналами, предметами туалета, тут же некая гипсовая статуэтка. На стенах фотографии перемежаются со снимками из модных журналов. На одной кровати в болезненной, убогой позе лежит Марина; близко стоит стул, на стуле чашка, склянки, Таня то ходит по комнате, то останавливается перед лежащей в кровати подругой.
Временами снаружи слышится бренчание гитары, чей-то голос поет мелодию любви.
ТАНЯ. Четвертый день, горе мое, четвертый день не встает! Не спит, не ест, вся исхудала, я и сама изболелась, она все молчит и молчит. (Подходит к окну.) Душно, дождь собирается.
Открывает окно; голос поющего:
Любви великой вино
На радость людям дано.
Огнем пылает в груди
Вино любви.
МАРИНА (лицом к стене; глухо). Закрой окно.
ТАНЯ (закрыла окно). Душно. Ты бы встала, а, Мариночка?
МАРИНА. Заткнись!
Таня сняла шаль со спинки стула, зябко укуталась, ходит по комнате и говорит, говорит, словно кому-то третьему в доме.
ТАНЯ. Душно. (Отбросила шаль.) Живем… даже кошки нет. В ту ночь я как раз про это подумала – что кошки в доме нет, а потом заснула и, должно быть, крепко, а то бы я услышала. Дом на отшибе, ходим через пустырь, людей не докричишься. (Подходит к окну.) Зачем-то коттедж… поскорей бы его достраивали. А эти шакалы, наверно, в коттедже и прятались, поджидали ее. Она, бедная, кричала, звала меня, а я спала, спала и не слышала…
МАРИНА. Я тебе сказала: заткнись!
ТАНЯ (опять кутаясь в шаль). Мне холодно, я дрожу, я боюсь. Я не могу молчать, когда мою подругу насилуют… когда моя подруга… умирает у меня на глазах!
МАРИНА (резко повернувшись от стены). Почем ты знаешь, что со мной было? Дура!
ТАНЯ. Дура, разве я спорю? Я только про то, как это ужасно… ты приходишь на рассвете – растерзанная, с сумасшедшими глазами. Мне бы тут же позвонить в милицию, да разве от нас дозвонишься?
МАРИНА. Мне жить не хочется, а ты… о чем ты говоришь? Какая милиция? Мне жить не хочется!
ТАНЯ. Не говори так. Ты бы хоть меня пожалела, мне ведь тоже больно, Мариночка.
МАРИНА (усмехнувшись). Ну, подойди ко мне, пожалею.
Таня подбегает, подруги, обнявшись, плачут. Некоторое время сидят молча.
ТАНЯ. Я суп сварила. Давай поедим, а?
МАРИНА. Ты глупенькая, вся исплаканная. (Вытирает ей слезы, смотрит в глаза.) У тебя глаза… чудные глаза, у меня глаза уже никогда не будут такими! Господи, почему я не собака? Я бы грызла им глотки!..
Пауза. Голос за окном продолжает петь. Таня встает, обходит стол, поправляя края скатерти. Оглядывает комнату.
ТАНЯ. Мариночка… а ведь ты ждешь. Я же чувствую, ты ждешь.
МАРИНА. Кого мне ждать?
ТАНЯ. Но ведь он спас тебя? Он дрался с ними?
МАРИНА. Дрался. Там, в лесопосадках, есть дорожка, идешь осенью, а по бокам у тебя лопаются стручки акаций… О чем это я, Господи? Да, он шел по дорожке… Он дрался, Танюша, дрался. Упадет и опять встанет, упадет и встанет. И тут послышался гул, колонна машин шла по шоссе. Те перепугались и побежали. Мы с ним пошли к шоссе… я закричала, у него все лицо в крови, один глаз закрылся…
ТАНЯ. И что он тебе сказал?
МАРИНА. Не помню. Кажется, ничего. (Маленькая пауза.) Три дня на работу не ходила. Никто не прибегал? Может, тетю Настю посылали, а та не нашла?
ТАНЯ. Попробуй найди наш дом. Карла Либкнехта, 4. Улицы нет, дома – только наш и Захаров. Бабушка в свое время не захотела продать, пожалела. Как-никак родовой дом!
МАРИНА. Поместье.
ТАНЯ. И всегда мне внушала: сбереги да сбереги дом. Бедная, она думала, что я выйду замуж и мои дети будут лакомиться малиной. Сколько тут было малины – по самые не хочу! Так бабушка говорила. Но теперь малинник разросся, а ягод нет.
Притихшая гитара опять забренчала, и мужской хрипловатый голос запел: «Любви великой вино»…
МАРИНА. Поди скажи Захару, чтобы не пел. И без него тошно.
ТАНЯ. Обидится. У него тоже горе… Галина ушла и не возвращается, и он который день поет и поет. (Внезапно.) А ты бы его узнала? Вот если бы он пришел?
МАРИНА. Кто? Студент?
ТАНЯ. А он студент?
МАРИНА. Ну, я так подумала.
ТАНЯ. Мариночка, вот что! Он, конечно, студент. А ты работаешь – где? В студенческой поликлинике. Он придет, а ты ему: здраа-а-асти, герой-спаситель! А вы меня не узнаете?
МАРИНА (мотает головой; с горечью). Умереть хочу!
ТАНЯ. Ты это брось! Тебя спасли… и спаситель придет опять. Ведь ты его ждешь. Ждешь?
МАРИНА. Никого я не жду.
ТАНЯ. Не ждешь, а он придет. (Насторожилась.) Постой… стучатся?
Пробежала к двери, выглянула в сенцы и вернулась.
Никого. (Маленькая пауза.) Марин, ты словно поклялась не вставать, не спать, не есть, пока он не придет. А мне не хочешь признаваться.
МАРИНА. Заткнись, пожалуйста.
ТАНЯ. Заткнулась. (Плачет.)
МАРИНА. Не плачь, я тебе скажу… да, я жду его. Ведь если он спас меня, если страдал из-за меня, если жалел… неужели не придет?
Речь Марины прерывается. Таня, ойкнув, быстро утирает слезы. На пороге – Игнат.
ТАНЯ. Ты кто? Ты дверь взломал? (Кричит.) Как ты сюда попал?
ИГНАТ. Чего кричишь? Дверь была открыта, я и вошел.
ТАНЯ (все еще пугаясь). Надо было, э-э, постучаться. Ну, ногами потопать, чтобы слышали…
ИГНАТ. Извините. У вас тут чисто, так я туфли снял…
Говоря, он смотрит попеременно то на одну, то на другую девушку. Марина, охнув, закрывает ладонью рот и с ужасом смотрит на пришельца.
ТАНЯ. Марина, а ты почему молчишь? (Подбегает к ней.) Ну? Это он? (Игнату.) Ты кто?
ИГНАТ. Я Игнат.
ТАНЯ. Ну и шутки у тебя – Игнат!
ИГНАТ. Фамилия Игнатов. Меня с первого класса все Игнат да Игнат. У меня имя… такое… Сеня.
ТАНЯ (пренебрежительно). Сеня!
МАРИНА. Таня, не мельтеши. Сядь.
Несколько секунд все молчат. Игнат не сводит глаз с Марины.
ИГНАТ. Я хочу с тобой поговорить.
ТАНЯ. Так бы сразу и сказал. А я тем временем в магазин схожу.
МАРИНА. Никуда ты не пойдешь.
ИГНАТ. Пусть она идет. (Тане.) Иди, иди, чего стала?
ТАНЯ. Что-о? Что у тебя за дела здесь? (Неожиданно.) А-а, пожар! Гори-и-им, спасайте! Сейчас прибегут на пожар поглядеть. Ну!
МАРИНА (вскакивает с кровати). Перестань!
ТАНЯ. Если он бандит, то пусть убирается. А если… (Марине, подступив к ней близко.) Это он? Говори, его ты ждала?
МАРИНА. Да. И больше не ори.
ТАНЯ. Все ясно. (Игнату.) А вы проходите, садитесь. Я еду на пляж.
МАРИНА. Ты хотела в магазин.
ТАНЯ. На пляже, однако, я подольше пробуду, чем в магазине. Пока!
Таня уходит. Марина как будто сожалеет, что отпустила подругу. Взяла и поставила перед собой стул.
ИГНАТ. Я хотел тебе цветы принести. Ты мне понравилась. (Маленькая пауза.) Я ведь могу и жениться…
МАРИНА. Отвернись, подлец.
ИГНАТ. Зачем?
МАРИНА. Я тебя сзади стулом ударю. По голове.
ИГНАТ. Ладно, бей.
Игнат отворачивается. Марина обдергивает одеяло на постели, затем быстро снимает с себя кофточку и надевает другую, глаженую.
Ну, что ты тянешь? У меня ведь тоже нервы не железные.
МАРИНА. Повернись. Хочу поглядеть в глаза подлецу. Если твои дружки ждут тебя за дверью, то пусть и они войдут, тоже погляжу им в глаза.
ИГНАТ. Я могу на колени стать.
МАРИНА. Зачем? Много чести – принимать извинения от подлеца.
ИГНАТ. Могу и уйти…
МАРИНА. Нет уж, разберемся и потом… никогда, никогда не попадайся мне на глаза! (Вглядывается в него.) Господи, глазки маленькие, нос кривой… а это что? Ха-ха, веснушки! У негодяя веснушки!..
ИГНАТ. Их ничем нельзя вывести. Это мое горе.
МАРИНА. У него горе. И такое ничтожество может говорить о своем горе, когда он другого оскорбил и унизил!..
ИГНАТ (ощупывая лицо). Конечно, веснушки не украшают мужчину, говорю же – это мое… ну, не горе, не горе, а так, ерунда. А у тебя… лицо такое умное, красивое.
МАРИНА. Молчи! Кому нужны твои комплименты? Ужас, какой ужас! Я жду человека, который спас меня, не испугался целой банды… я жду, а приходит насильник. (Пауза.) Но он так долго не шел, так долго!..
ИГНАТ. У тебя, может, есть старенькая бабушка?
МАРИНА. Что тебе до моей бабушки?
ИГНАТ. Ты бы велела, а я сходил бы и купил ей лекарства.
МАРИНА. Плевать я хотела!
ИГНАТ. Ладно, плюй мне в лицо. Плюй!
МАРИНА (нервно хохочет). Ты жалок, ты гадок! Постой, а ты нормальный? У тебя явно дебильные черты. У тебя плохая наследственность? Отвечай!
ИГНАТ. Да кто знает, родителей я не помню. Может, их и не было вовсе.
МАРИНА. Ясно, ты из пробирки. Дебил и насильник.
ИГНАТ. Заладила… я до тебя и пальцем не дотронулся. Ну да, я же говорю, налетел этот очкарик, мы стали махаться. Между прочим, я ему здорово засветил… Напрасно ждешь, он не придет.
МАРИНА. Это почему же?
ИГНАТ. С фингалом под глазом он не придет. А пока фингал заживет, он про тебя забудет.
МАРИНА. У тебя слова-то змеиные… Уходи!
ИГНАТ. Не уйду. У порога лягу…
В эту минуту вбегает Таня. Оглядывает Игната, затем решительно подступает к нему.
ТАНЯ. Та-ак, дай и я на тебя погляжу. Смазлив, ничего не скажешь. (Марине.) А ты зря насчет его уродства, он о-очень смазлив, негодяй! А ну, бери чемодан и мотай отсюда!
ИГНАТ. Ты чего? Какой чемодан?
ТАНЯ. Нет чемодана? Иди налегке… у-у, мерзавец! (Замахивается на Игната.)
МАРИНА. Тань, что с тобой? Ты была на пляже?
ТАНЯ. Как же, оставлю тебя одну с бандитом! Я за дверью стояла и все слышала.
ИГНАТ. Ага! Подслушивать нехорошо.
ТАНЯ. Чья бы корова мычала… Вон отсюда!
МАРИНА (в ней взыграло какое-то чувство противоречия). Таня, он ко мне пришел.
ТАНЯ. Да?
МАРИНА. Да.
ТАНЯ. Что я слышу? (Вглядевшись в подругу.) И что я вижу? Ты даже кофточку надела новую… Как все это понимать?
МАРИНА (с отчаянием). Не знаю, не знаю!
ТАНЯ (потерянно). Что ж… я ведь в магазин хотела. Нет, по дороге расплачусь… (Подходит к окну и, раскрыв его, кричит.) Захар, а, Захар! Ты мне кактусы обещал принести… Я не могу, я не могу!.. (Бежит к двери.)
ИГНАТ (ей вслед). Я на ней женюсь.
ТАНЯ (оборачиваясь в дверях). Негодяй!
МАРИНА (жалобно). Таня…
Но Таня убежала, и в ответ на жалобный возглас Марины невидимый нам Захар играет и поет:
Пой, пой, пой, моя родная!
Тебе я шлю мое последнее танго.
ЗАНАВЕС
Картина вторая
Та же комната, но в ней нагляднейшие перемены: из прихожей проталкиваются чемоданы, сумки, кое-что из мелкой мебели. В общем, суета вселения. Таня в роли хозяйки говорлива, смущена, радостна – всё вместе.
Ее квартиранты – элегантный, в годах, Герман Платонович и Фаина, которая заметно моложе его. И у них, что называется, тоже дух на подъеме.
Им помогает Захар, чью гитару мы уже слышали в 1 картине. Это живой, хотя и обтерханный мужичонка, голый пояс, на ногах «азиатские» калоши, на голове соломенная шляпа с широкими полями.
ТАНЯ. Я так рада, вы не представляете. Нынче я и сон видела чудный: будто зайчик, беленький такой, на пороге. А я зову: идем, идем, миленький, что же ты на пороге остановился? К добру – точно!
ФАИНА. Беленький? Наверно, к добру.
ТАНЯ. Я вижу, и вы рады… как хорошо! Мы тут вдвоем с бабушкой жили, а потом, когда бабушка умерла, стали жить с Мариной, моей подругой. Марина вышла замуж, уехала, а я осталась одна. И по ночам очень боялась. А теперь я не буду бояться. И вам тоже нечего бояться, подумаешь – пустырь! Я по нему скоренько пробегу – и дома. (Опечалившись.) Только вот осенью и весной грязь на дороге.
ЗАХАР (втаскивая большой чемодан). Мы тут в галошах ходим. Эх!.. (Воодушевлен.)
Сыграй мне синюю рапсодию,
Наполни звуками любовь мою!
Таня, давеча я видел, у тебя кактусы под окном взошли. (Фаине.) Между прочим, съедобные.
ФАИНА. Скажите, пожалуйста! Кактусы…
ТАНЯ. Кактусы. У него их целая грядка. А нынче и мне принес торфяной горшочек с семенами, и, представьте себе, взошли! Только их обязательно надо садить на солнечной стороне. (Помолчав.) Бабушке дом так нравился, она говорила: наш дом на полуденную сторону смотрит. И правда, все комнаты светлые, только на кухне темновато.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Дом исключительно хорош! Ты заметила, Фаина, фундамент высокий, подызбье, подвалы. И крыша шатровая, я люблю такие крыши…
Захар вышел в сени, и тут же послышалось, как тихонько забренчали гитарные струны.
ТАНЯ. Захар, ты бы оставил пока гитару. (Квартирантам.) Ему хочется поиграть для вас… нечего!
ФАИНА. Кактусы, гитара…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Здесь когда-то была деревня и большая усадьба князей Белопольских. Были пруды, парк, сосновые аллеи. А на западной стороне – видела небось – холм и на холме ротонда. Но остались от деревни только два дома…
ТАНЯ. Да, наш и вот Захара…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Два дома, остатки господской усадьбы и полуразрушенная церковка.
Захар вошел из сеней с гитарой в руке.
ТАНЯ (строго). Захар!..
ЗАХАР (зажал ладонью струны). Понимаю, беседа… А если меня послушать, то сын у меня как пошел на митинг, так четвертый месяц нет его. Дочь училище кончила и в Карталах поваром работает. А я, представьте, только теперь узнаю, как возникает живой человек…
ТАНЯ. Захар!
ЗАХАР (вроде не слышит). Живого человека можно приготовить в колбе путем перегонки различных химических веществ. Раньше-то я этого не знал.
ТАНЯ. Захар!..
ФАИНА (Тане). Подождите. (Захару.) Вы нам очень помогли, вот – возьмите. (Вынимает из сумочки деньги и дает Захару.)
ЗАХАР. Я бы с вас и не стал брать, кабы не нужда. Спасибо.
Захар уходит. Во дворе слышно, как он поет свои серенады. Маленькая пауза.
ТАНЯ. От него жена ушла. И он теперь каждый день идет на холм, к ротонде, и там поет серенады. Такой смешной!..
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Так вы жили вдвоем с бабушкой?
ТАНЯ. Да. А потом с Мариной.
ФАИНА. И бабушка никогда не хотела продать дом или обменять на благоустроенное жилье? Ведь ей тяжело было управляться с таким хозяйством.
ТАНЯ. А я на что? Мы вдвоем и управлялись. Бабушка… ой, смешно! Бабушка горевала, что у меня жениха нет. Ведь она мечтала сохранить дом и чтобы в нем жили мои дети. (Со вздохом.) Но детей, как видите, у меня нет. И жениха тоже.
Переговариваясь, они помаленьку растаскивают по углам вещи. Взялись было за большое трюмо…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Гм-м… трюмо слишком велико для здешних стен, с ним повременим, а там что-нибудь придумаем.
ФАИНА. Единственное мое достояние, трюмо, и ему не нашлось места.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. С имуществом нет проблем, когда его много. Зеркала, много зеркал – к лицу хоромам, а мы пока еще хоромы не нажили.
ТАНЯ. Неужели гостиная кажется вам тесной?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. О, не смущайтесь нашими разговорами! Это я так… о соразмерности вещей. (Маленькая пауза.) На полуденную сторону!.. (Тане.) У такой славной девушки, как вы, непременно будет жених. И непременно рыцарь. Да, рыцарь! (Опять поглядел на окна.) На полуденную сторону! Заборы жарко пахнут, у заборов лопухи, а во дворе заросли малинника…
ТАНЯ. Между прочим, очень полезно от простуды. (С некоторым огорчением.) Только вот коттедж во дворе, он никому не нравится.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ (весело). И мне не нравится! Бог с ним, с коттеджем. (Фаине.) Ну вот мы и дома, вот у нас и угол свой.
ФАИНА. Да, милый.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Здесь, я знаю, базар близко.
ТАНЯ. Неужели вы так сразу и на базар пойдете?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Тихой, тихой улочкой, с кошелкой в руке пройдусь до базара и накуплю всяких вкусностей.
ТАНЯ. Дождь собирается. Я сейчас… я принесу вам зонтик!
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ (берет зонтик). Благодарю. Будет дождик – не пропустите радугу. Ну, пойду.
Герман Платонович уходит, женщины продолжают расставлять вещи.
ТАНЯ. Как он ласков, как прост. А ведь такой представительный, солидный! Он профессор?
ФАИНА. Нет. Но в архитектурных кругах хорошо известен. Знаете дом с эркером возле гастронома? Это его дом. Он им гордится…
ТАНЯ. А вы им гордитесь? Вы правда гордитесь?
ФАИНА. Правда.
Пауза. Женщины, вяло расставив последние вещи, садятся возле стола.
ТАНЯ. Мне кажется, я Германа Платоновича знаю очень, очень давно. И вас тоже. Ну, как будто мы знакомы уже двадцать лет.
ФАИНА. И мне так кажется. А ведь всего год назад я не знала его. Наш институт, их институт… одна большая делегация, сумбурная, не очень дружная. Словам, это произошло в Цюрихе, и с тех пор все так быстро, так головокружительно пошло…
ТАНЯ. И вы его полюбили!
ФАИНА. Да. (Маленькая пауза. Опять слышно, как Захар поет свою серенаду.) Кажется, тут у меня жизнь будет медленная, праздная. А ведь я никогда не жила тихо и праздно. Вечно носилась с идеями, проектами, даже куплей-продажей занималась. И кажется, только с ним поняла прелесть спокойных прогулок по улицам, посещения выставок… Но иногда мне скучно.
ТАНЯ. А ведь хорошо иной раз и поскучать. Когда скучаешь, многое вспоминается. Например, прошлое.
ФАИНА. Прошлое?
ТАНЯ. Да, прошлое.
ФАИНА (тряхнув головой). А я умела напустить форсу, ошеломить, обаять мужчину, а затем сказать: «Стоп! Дальше нельзя».
ТАНЯ. Вы – красивая! Сами-то хоть понимаете?
ФАИНА (смеется). Это крест мой. (Помолчав.) Не предавайте меня, Таня… я вам доверилась с первых же минут… так странно!
В окне неожиданно возникает голова Захара.
ТАНЯ. Ой, он подслушивал!
ЗАХАР. Была нужда… На кактусы твои гляжу. Зачем ты их поливаешь? Не надо их поливать.
ТАНЯ (возмущенно). Уходи прочь, надоел! Ну?!
Захар исчезает.
Вот такой он безобразник. Однажды так же вот появился в окне и спрашивает: не надумала замуж за меня? А мне обидно, у него дочь почти такая, как я.
ФАИНА. Кажется, я мало ему заплатила.
ТАНЯ. Ему сколько ни дай, все мало. Заболталась я, а про обед и забыла. Что бы нам такое приготовить? Ладно, у меня картошка вкусная.
Женщины принимаются готовить обед, лавируя между вещами на полу. Звучит приятная музыка – о том, что жизнь штука изумительная и нет ничего лучшего, когда женщина ждет своего мужчину домой.
Появляется Герман Платонович.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Замечательный базар, гул приятнейший, много свежей зелени… И шел я по тихой улице, постоял даже под козырьком у подъезда какого-то дома, но – дождя не было.
ТАНЯ. И хорошо, что не было, а то бы вы промокли.
ФАИНА. Герман, ты забываешь, что на жаре у тебя может подняться давление.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Вот шел – действительно по жаре, – и почему-то вспомнился мне старый брандмейстер в нашей деревне, отъявленный глиноман.
ТАНЯ. Глиноман? Как интересно!
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Прежде деревня покрывала крыши соломой, и когда загоралась какая-нибудь изба, то вспыхивала целая улица. И после каждого пожара, рассказывали, брандмейстер собирал жителей на сход и пропагандировал глинобитные крыши. Уже и соломенных крыш не стало, уже и состарился он вовсе, но так и не оставлял своей идеи.
ФАИНА. Плитка не греет.
ТАНЯ. Ой, я сейчас!..
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Нет, Таня, плитки починять не женское дело. Дайте мне плоскогубцы, ну, резины маленький кусочек, проволоки…
Герман Платонович починяет плитку. Женщины присели возле него.
ТАНЯ. Такая вот я хозяйка, у меня и плитка не горит, и крыша протекает, и полы скрипят.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Плитка – ничего, будет гореть. А крышу, что ж, крышу надо починять, поставить желоб – нехитрая штука. С полами посложней, полы старые… ну и жалуются немного, скрипят.
ТАНЯ. Вот вы какой, Герман Платонович! Чуть с вами поговоришь, и все трудное кажется легким, даже веселым. Я теперь и спать буду спокойно, а то ведь страх какой: в коттедже по ночам шпана собирается! Или на чердаке ровно кто-то плачет…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. А где хозяин коттеджа?
ТАНЯ. Обманул он бабушку. Здесь… такой зеленый островок, от центра далеко, жаворонки поют, чибисы летают и с вечера кричат к ясной погоде… Пришел человек в кожаном пальто, наговорил с три короба: мол, и соседи у вас будут, и воду проведем, и тепло от котельной. Ясно, для бабушки все это важно, она и согласилась. А тот строил-строил, но теперь вот уже второй год его не видно.
ФАИНА. Капитала не хватило. Вероятно, когда-нибудь объявится. И захочет продать. Ах, Герман, если бы мы купили коттедж!
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Милая, когда мы разживемся, я построю бревенчатый дом. С террасами, с шатровой крышей, с флюгером наверху. И первая в наши хоромы вступит сударыня кошка.
ТАНЯ. Вот и кошки у меня в доме нет. И лучшая подруга уехала. И хоть бы одно письмо пришло, хоть бы одно!
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Значит, ваша подруга живет хорошо.
ТАНЯ. Почему вы так думаете?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Счастливые забывчивы к прежним друзьям.
ТАНЯ. Но ведь одно письмо, одно коротенькое письмо!..
ФАИНА. Вы наивная, Таня. Кто в наше время пишет письма?
Во дворе Захар опять играет на гитаре и поет. Пауза.
ТАНЯ. Но ведь одно письмо, одно коротенькое письмо!..
ЗАНАВЕС.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Картина третья
Зеленый обширный, однако сильно запущенный двор. Лопухи и лебеда налегают на косоватые заборы. На заднем плане – контуры недостроенного коттеджа.
Большое крыльцо, справа переходящее в терраску. Недалеко от крыльца гимнастический бум, едва ли не наполовину погруженный в густую траву.
Таня на крыльце чистит кастрюли, Фаина прохаживается возле крыльца с прутиком в руке. Захар то сядет на приступок, то встанет; с неизменной гитарой, в соломенной шляпе, в галошах.
ТАНЯ. Такая жара, а он в галошах. Захар, уж лучше бы ты ходил босиком.
ЗАХАР. Ага, походи-ка сама, тут же наколешься. Не-ет, в галошах мне хорошо, хоть споднизу спокойно.
ФАИНА (посмеиваясь). Чудно! Снизу ему спокойно, а сверху-то что, неспокойно?
ТАНЯ. Согнулся весь. Распрямись, не такой уж ты старый, Захар.
ЗАХАР. Не могу, все кажется, что на голову что-то упадет.
ФАИНА. О, это уже серьезно! Что врачи говорят?
ЗАХАР. Врачи скажут то же, что и я говорю: гнетет. Жизнь стала такая: гнетет. По-ученому – довлеет.
ФАИНА. Слова у тебя забавные, а веет от тебя скукой. Да, Захар, скукой. Шел бы ты в город, играл в подземном переходе – глядишь и заработал бы на табачишко.
ЗАХАР. Много ли этак заработаешь?
ФАИНА. А это уж по трудам, по трудам. Ты, я вижу, не уважаешь себя.
ЗАХАР (с обидой). У меня дочь поваром в Карталах, а сын на митинги ходил, а я, значит, такой… не уважаю себя? Вы бы такое не говорили, если бы от вас хоть раз в жизни ушла жена… то есть, конечно, муж.
ФАИНА. Скучно, Захар, скучно. (Взмахнула прутиком, бросила.)
ТАНЯ (глядит в сторону ворот). Какая-то машина остановилась…
ФАИНА. Может, за Германом приехали? Но ведь он в мастерской, пойду им скажу.
ТАНЯ. Нет, постойте. Это, наверно, крутые на пикник приехали. Нашли место!.. И всегда набезобразничают, после себя столько мусора оставляют – ужас!
ФАИНА. Так-то вот пойдешь вечером, а навстречу тебе бандит. (Рассеянно.) Прутик такой хороший, а я его потеряла…
Пофырчав, машина затихает, стукает дверца, доносятся голоса. Не то послышалось, не то померещилось: «Таня»… Вот открылась калитка: батюшки, идет Марина, однако ее не сразу признаешь, в длинной складчатой юбке, в красивой блузе. За Мариной – Игнат, вальяжный, одетый как на раут. Ему жарко. Через плечо перевешивается сумка.
ТАНЯ. А я думаю – кто? Зачем тут машина? (Сбегает с крыльца навстречу подруге.) Марина, Мариночка!..
Бросаются друг к дружке, обнимаются и, дурачась, падают на траву. Встали, разглядывают одна другую.
«Я стала солидная дама, а вы знаменитый поэт»…
ИГНАТ. Солидные дамы не валяются на траве. То она дверцей зацепит юбку, то вот непременно ей надо упасть. Однако, здравствуйте!
ТАНЯ. Здравствуй, Игнат. Фаина, знакомьтесь: моя лучшая подруга, а это ее…
МАРИНА (веско). Муж! Все мне удивляются… Захар, здравствуй. И ты удивлен?
ЗАХАР. Как же! В таких платьях, да хлоп на траву. Галина от меня ушла, да.
ФАИНА (пожимая Марине руку). Очень приятно.
ИГНАТ (здороваясь с Фаиной). Игнатов.
ФАИНА. Фаина.
ИГНАТ. Какое красивое имя!
МАРИНА (громко). Бедный Захар! Зачем же ты отпустил Галину?
ЗАХАР. Гм, они не спрашивают, когда уходят.
ТАНЯ. Ой, да ведь я хотела поставить чай!
ФАИНА. Займитесь гостями, а чай я сама поставлю.
ИГНАТ (лезет в сумку и вынимает какую-то баночку). Вот, Таня, вам от меня презент.
ТАНЯ. Что это?
ИГНАТ. Майонез «Третин-фукс», голландский. А это вам. (Вынимает из сумки такую же банку и вручает Фаине.)
ФАИНА. Спасибо.
МАРИНА. К вашему сведению, тоже майонез. Захар…
ИГНАТ. Что ты заладила – Захар да Захар?
ЗАХАР. В длительном знакомстве, да. Ну и жара!
ИГНАТ. Жара. Таня, я бы лицо ополоснул.
ФАИНА. А я про чай опять забыла. Иду… (Уходит на террасу).
ИГНАТ. Руки сполоснуть… (Идет за Фаиной на террасу, снимает пиджак, плещется у рукомойника, поглядывая на Фаину.)
МАРИНА. Захар… на вот (дает ему деньги), помяни.
ЗАХАР. Ладно… кого помянуть-то?
МАРИНА (зорко глядит в сторону террасы). Ах, отстань!
Захар уходит. На террасе Фаина хлопочет с чаем, Игнат, умывшись, садится в кресло-качалку.
ТАНЯ. Марина, ты так похорошела! А я, видишь, какая? Я так скучала без тебя, все писем от тебя ждала, но вот ты сама… Ты счастлива?
МАРИНА (веско). Буду, буду счастлива!
ТАНЯ. Но как вы жили это время? Расскажи.
МАРИНА. Нормально жили. Игнат удачно начал свой бизнес… У него был грузовик, он и ездил через границу, с таможенниками подружился… в общем, нормально. А теперь вот решили коттедж купить (показывает на коттедж во дворе) – этот. Будем с тобой соседи.
ТАНЯ. С ума сойти!..
МАРИНА. Вилла.
ТАНЯ. Вилла! Только Средиземного моря не хватает.
МАРИНА. Будет и море.
Игнат, в рубахе с закатанными рукавами, бодрый и уже как будто «домашний», весело сходит с крыльца.
ИГНАТ (поет от полноты чувств).
Мы с детства о море, о море мечтаем,
О дальних огнях маяков…
МАРИНА (смущаясь за него). Какой противный голос!
Голос Фаины: «Таня, чай готов. Где ваши гости?»
От калитки идет к дому Герман Платонович.
ТАНЯ. Да, да, мы идем… А вот и Герман Платонович. (Приняв торжественную позу, радостно.) Знакомьтесь, моя лучшая подруга Марина. Мы с ней прожили вместе четыре года. Мы жили скромно, мало надеялись на удачу, но никому не завидовали. Мы только иногда грустили. Да, грустили… Теперь она замужем. Она счастлива, она богата.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Очень приятно. (Пожимает руку Марине, затем Игнату.)
Фаина сходит с крыльца. Она босая и тоже какая-то «домашняя».
ФАИНА. Чай уже давно готов, а никто не идет. Герман, тебе не надо стоять на жаре…
ТАНЯ. Мы сейчас, вот сию минуту! Герман Платонович, я важного не сказала вам: они хотят купить коттедж… я так рада!
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Поздравляю вас, молодые люди. Жизнь, выходит, не так уж плоха, если люди покупают усадьбу. (Подумав.) Но ведь главная постройка в усадьбе – ваш дом, Таня. А коттедж не имеет самостоятельного значения.
МАРИНА. Как это понять? (Игнату.) Игнат!
ИГНАТ. Да, как это понять?
ТАНЯ. Герман Платонович – архитектор…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Тут не надо быть архитектором. Разве же вы не были в жилкомхозе и не смотрели план усадьбы? Там все в надлежащих пропорциях должно быть указано…
ТАНЯ. Вы сказали – дом плановый, главный?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Главный. И единственный. Это ваше родимое пепелище, Таня. Можете гордиться.
МАРИНА. Игнат!
ИГНАТ (смеется). Что коттедж! Купим землю, купим родимое пепелище.
ТАНЯ. Я дом не отдам!
ИГНАТ (приближаясь к Фаине). А вон радио играет. И это, должно быть, Шопен или Моцарт. Фаина, давайте потанцуем.
ФАИНА. Но я босиком. А-а, давайте!..
Сделали несколько «па», Фаина наколола пятки, запрыгала.
Ой-ой, я ноги наколола! Извините.
МАРИНА. Какой противный голос.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Гм, что-то ведь я хотел сказать… (Тане, махнув в сторону дальнего забора.) Там, в заборе, я видел калитку. Позвольте, я открою ее и… будем ходить вон к тому лесочку. Или на холм, где стоит ротонда.
ТАНЯ. Конечно, конечно, Герман Платонович! В другой раз и не спрашивайте позволения.
ФАИНА (растерянно). А чай никто не хочет пить.
Герман Платонович направляется к дальнему забору. Фаина молча смотрит ему вслед.
МАРИНА (Тане). Симпатичный старичок. Он мне нравится.
ТАНЯ. Ты глупости говоришь – старичок. Он вовсе не старичок.
МАРИНА. Нет, так нет. Я ведь хотела показать тебе слайды.
ТАНЯ. Килиманджаро? Слоны?
МАРИНА. Что слоны! Я – верхом на слоне.
Подруги, болтая, уходят в дом. Фаина порывается их окликнуть, подняла было руку, затем махнула и осталась с Игнатом.
МАРИНА (с террасы, обернувшись). Игнаша, ты бы не стоял на солнце, голову напечет.
ИГНАТ (дурашливо смеется). А я вот панамкой прикроюсь, да! (Снял ведь, сукин сын, панаму с головы Фаины и прикрылся.)
ФАИНА. Ну и ну! Отдайте мою панаму!
ИГНАТ (любуясь Фаиной). Ну чисто артистка! (Возвращает панаму.) И похожи вы… забыл кино… одним словом, Голливуд! Мэм, я не мог видеть вас в Голливуде?
ФАИНА. Вы могли видеть косметику Макс Фактор, которой пользуются звезды Голливуда. Я имела фирму, которая поставляла в Челябинск Макс Фактор.
ИГНАТ. А теперь у вас нет фирмы?
ФАИНА. Увы! Я оказалась не способна к коммерции.
ИГНАТ. Очень жаль.
Фаина говорит с ним шутливо, с чувством некоторого превосходства, но отдельные интонации выдают ее интерес к молодому человеку. И какая-то червоточинка дает о себе знать; что-то ее точит и побуждает к откровениям.
ФАИНА. Судьба поступила со мной несправедливо. Когда я училась в школе, то мы с подругой пропадали в оперном театре, брали уроки у известной балерины. Я даже выходила на сцену – выносила шлейф королевы в «Лебедином озере». Но вот теперь моя подруга танцует в театре, а я всего лишь поставщик косметики для сценического макияжа. Да и это уже в прошлом…
ИГНАТ. Да. Однако… вы панамку-то наденьте, напечет вам голову.
ФАИНА. Какой вы невнимательный. Я рассказываю вам про свои горести, а вам скучно.
ИГНАТ. Мне с вами не скучно. (Пауза. Смотрит на Фаину пристально.) Рыжая, а такая красивая!
ФАИНА. Какой вы смешной, Игнат.
ИГНАТ. Я знаю. Когда я был в Танзании, то всех смешил и все меня любили. (Помолчав, значительно проговаривает.) Килиманджаро!
ФАИНА. Смешной, смешной… А знаете, что я вам скажу? Плюньте вы на коттедж, берите выше, выдвигайте смелые идеи, красивые проекты, заворожите власти. Вот почему бы не воссоздать в первозданном виде Ольгино?
ИГНАТ. Ольгино?
ФАИНА. Да, именно так называлось поместье князей Белопольских. Предложите отреставрировать господский дом, церковь, восстановите павильоны, аллеи, пруды. Возьмитесь построить избы. С внешней стороны – избы, а внутри все удобства современной цивилизации.
ИГНАТ. Слишком велики расходы…
ФАИНА. Доходы будут потом, когда начнется распродажа домов. Здесь красивая природа, воздух чистый, будут пруды. Только объявите, как желающие уже теперь выстроятся в очередь.
ИГНАТ. Аж дух захватывает… я подумаю, подумаю. И эти избы… а ведь неплохо придумано!
Игнат возбужден. Прохаживается перед домом, замечает в стороне гимнастический бум.
Интересно, зачем тут бум? Небось хозяин гимнастикой занимался. (Идет по буму, качаясь и смеясь.)
На крыльцо выходят Марина и Таня, вроде навеселе.
МАРИНА (напевает). Только раз бывают в жизни встречи, только раз та-там-та-там… А мы с Таней смотрели слайды, немножко поплакали, а потом выпили амаретто и вспомнили бабушку.
ИГНАТ. Эх, мне бы кто подарил бабушку! Только раз в холодный зимний вечер… мне так хочется любить… Ну что, Мариша, надо ехать.
МАРИНА. Не поеду. Хочу петь!
И вот, после некоторых препирательств, все четверо стали в круг и поют. Игнат кладет руку на плечи Фаины, та руку сбрасывает, он опять… Появляется Герман Платонович, с изумлением смотрит на поющих. Игнат смущен, отходит к буму и вспрыгивает на него, балансирует. Видит Захара, идущего от калитки.
ИГНАТ (Захару). Эй, идем поборемся!
Захар, не отвечая, с какою-то тупостью в действиях ступает на бум, едва удерживаясь. Женщины кричат Игнату: «Ну, что ты выдумал?» – «Оставь человека в покое!..» – «Игнат, прекрати!»
МАРИНА (рывком сдергивает Игната с бума). Веди себя прилично. Нет-нет, уезжаем немедленно! До свидания, Герман Платонович. (Небрежно Фаине.) И вы прощевайте.
Таня идет провожать гостей к калитке. Фаина молча идет к крыльцу и опускается на приступок. Герман Платонович направляется к буму, на который устало сел Захар. Герман Платонович садится рядом.
ЗАХАР (смущенно, с надеждой). Молчи, молчи… Ну да, как соберусь побеседовать с кем, так сразу: молчи, молчи! Думают, это так просто…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Ничего, говорите. Я люблю послушать.
ЗАХАР. Я про это, про нашу больницу. Там жена моя лежала, Галина. Такая, знаете ли, больница… близко сосновый бор, а прямо от подъезда – аллея липовая и выходит она к реке… такая хорошая больница! Галина, клянусь Богом, ошалела: вот, говорит, курорт какой. Я отвечаю: уж если ты курортов настоящих не видела, так помалкивай. (Маленькая пауза. Со вздохом.) И эту больницу Галина очень полюбила, и вправду хорошая больница, павильоны как в Сочи. Ну и нашелся… ферт недорезанный, из газет панамки сделал – себе и Галине: надевайте, пожалуйста, панамочку и пройдемся к фонтану! Вот змей какой! (Берет гитару, тихо наигрывает.) Вот и вы почему-то грустный. (Неожиданно.) А вам не приходилось на курорте бывать?
Таня направляется от калитки, ей навстречу поднимается с крыльца Фаина и что-то ей шепчет.
ТАНЯ (строго). Захар, ты бы оставил человека в покое. Ну?
Захар нехотя поднимается. Наигрывая, медленно идет к калитке.
Марина приносила ликер, я выпила рюмку, и теперь мне нехорошо. Идемте на террасу, там прохладней.
ФАИНА. Я тоже устала, и голова болит…
Проходят на террасу, женщины садятся за стол, Герман Платонович – в кресло-качалку.
ТАНЯ. Игнат – такой говорун. И Марина – такая говорунья. В Хургаде, говорит, песок очень крупный и при ветре нет от него спасенья. А в Болгарии, хотя и дешево все, но там донимают морские пиявки…
ФАИНА. А Захар… вы слышите, Таня, что он сказал Герману Платоновичу? Вот и вы, говорит, почему-то грустный. Но ведь ты не грустный, Герман?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Нет, дорогая… Сказка вспомнилась, хотел Захару рассказать.
ТАНЯ. Вам квасу налить?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Да. Спасибо. У нас в отделе работала одна ничем не примечательная женщина. В архитектурном творчестве никаких талантов не проявила, но она сочиняла сказки. И каждая сказка имела некоторое отношение к нашему делу. Вот… собиралась Улитка на бал, но ползла медленно и, конечно, опоздала. И королевой бала опять стала Стрекоза. Улитка решила продать свой домик, чтобы не таскать его на себе. Лягушка тут как тут: «Вот продаст она свой домик, а без домика я ее съем». Улитка зовет покупателей поглядеть домик, а сама из домика вышла. И увидела Лягушку, готовую прыгнуть и проглотить ее. Улитка убежала в домик и от страха приросла и нему навсегда. И с тех пор носит свой домик на себе.
ТАНЯ. Какая чудная сказка!
ФАИНА. Вам в назидание.
ТАНЯ (искренно). Спасибо.
ФАИНА. За что же спасибо?
ТАНЯ. За то, за то… (Смеется.) Я тоже, как и улитка, от страха приросла к своему дому.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Вы, Таня, веселая… добрая.
ТАНЯ. Я вас полюбила. Вы оба мне как родня.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Родня: на одно солнышко глядим.
Через всю сцену прошла некая легкая тень, обозначив смену времени, какой-то этап в людских беседах и взаимоотношениях.
Картина четвертая
Да, пролетевшей тенью миновали две или три недели. Таня хлопочет на террасе, тихонько что-то поет. Отворилась калитка: Марина. Поздоровались: «Привет!» – «Привет!» Таня продолжает хлопотать.
МАРИНА. Игнат с утра уезжает, а мне велит дома сидеть. Скучно, жара. Я тебе не мешаю?
ТАНЯ. Ну, что ты! Я тоже одна, тоже немного скучаю. Герман Платонович ушел в свою мастерскую, Фаина поехала навестить подругу. Подруга у нее в театре танцует. (Задумалась.) А я и не помню, когда в театре была. У меня отпуск, а я все дома, все хлопочу с утра до вечера… Кому-то ведь надо хлопотать, правда?
МАРИНА. А ты не хочешь, чтобы мы сели вдвоем и выпили? Я принесла хорошее вино.
ТАНЯ. Ты хочешь, меня задобрить, чтобы я, как Улитка, решила домик свой продать. И чтобы Лягушка меня проглотила. Но что с тобой? Зачем вино?
МАРИНА. Со мной что-то происходит, Таня. Я все думаю, думаю, вспоминаю… я так ждала моего спасителя… тогда, ты помнишь? – так ждала, что, должно быть, свихнулась, коли ушла с Игнатом. (Маленькая пауза.) А не надо было ждать. И вообще, не надо ждать счастья, Таня. Оно не придет.
ТАНЯ. Ой, Марина-а!.. Не хотела я тебе говорить, а теперь скажу. Вскоре, как ты ушла, уехала с Игнатом… прихожу я как-то с работы, а на двери приколота записка. Странная записка: «Терем-теремок, кто в тереме живет?»
МАРИНА. И больше ничего?
ТАНЯ. Ничего. Но это был он, твой студент!
МАРИНА (с горечью). Мой студент…
ТАНЯ. Ах, Марина, почему, почему ты его не дождалась? Зачем впустила зло в наш дом? Теперь вот и я неспокойна.
МАРИНА. Ему твой дом не нужен. Ему теперь подавай все, все Ольгино! У него грандиозный проект, он уже и инвесторов нашел, они обещают под этот проект 150 миллионов. Долларов!
ТАНЯ. 150! Это так страшно… Ты уже решила, ты его бросишь?
МАРИНА. Брошу? О, нет! Он от меня не уйдет, даже если б и захотел.
ТАНЯ. Я не понимаю тебя.
МАРИНА. Что ж тут понимать: 150 миллионов!
Наступает пауза. Таня оставляет свои хлопоты, вытирает руки и садится на крыльцо, подперев руками подбородок. Марина садится рядом.
ТАНЯ. Я так по тебе скучала, Марина. Почему ты не писала мне? Ах, не будем!.. Ведь я хотела тебе сказать… Марина, я не жду счастья, а между тем, кажется, я счастливая. Не всегда, а вот в иную минуту, в какую-то особенную минуту… Может, я влюбилась?
МАРИНА. А то ты сама не знаешь!
ТАНЯ. Не знаю. Истинный Бог, не знаю! А только знаю, что есть удивительные люди… как, например, Герман Платонович. А? Я сказала глупость?
МАРИНА. Глупость. А раз глупость – значит влюблена. Ну, а что он?
ТАНЯ. Марина! Он ведь ничегошеньки не знает. (Со вздохом.) И, наверно, никогда не узнает.
МАРИНА. В таком случае выбрось из головы.
ТАНЯ. Нет. Я буду тайно любить. В каком-то романе сказано: и она стала его тайной женой.
МАРИНА. Но они вдвоем знали об этой тайне.
ТАНЯ. Я буду знать одна.
МАРИНА. Мало радости, однако.
ТАНЯ. О, есть, есть радость!
МАРИНА. Но что общего между вами?
ТАНЯ. Мы оба любим наш дом… то есть вот этот дом, мой дом. Казалось бы, ну что ему чей-то старый дом? А он любит.
МАРИНА (думая о чем-то своем). Да, старый дом, старый…
Стукнула калитка, подруги вздрогнули. Идет Фаина. Она чем-то взволнована, старается это скрыть…
ФАИНА, Жара, все вокруг звенит… На перекрестке столкнулись автобус и грузовик. В автобусе выбиты стекла, шофер плачет, а пассажиров не видно. Может быть, автобус ехал пустой?
ТАНЯ. Вы говорите, шофер плачет?
ФАИНА. Плачет.
МАРИНА. Жалко машину. А насчет пассажиров вы не беспокойтесь: их не было, автобус ехал пустой.
ФАИНА (с досадой). Все-то вы знаете. (К Тане.) А что, Герман Платонович не приходил?
ТАНЯ. Нет, не приходил.
ФАИНА. Я беспокоюсь… Впрочем, не знаю, почему я беспокоюсь.
МАРИНА. Вы нежная дама. Даже беспокойство за мужа вы считаете за лишнюю тягость.
ТАНЯ. Марина!..
МАРИНА. Мне бы надо волноваться, а я, представьте, не волнуюсь. Вы слышите, не волнуюсь?
ФАИНА. Оставьте меня, оставьте!..
В сильном волнении Фаина взбегает на крыльцо и исчезает в доме.
Сценический круг поворачивается, словно сдвигая действие вспять, и мы видим Фаину, выходящую из театра. Навстречу ей – Игнат.
ИГНАТ. Пардон… Какая неожиданность!
ФАИНА. Во всяком случае, для меня. Что вы тут делаете?
ИГНАТ. Шел мимо, думаю, не зайти ли к главному режиссеру.
ФАИНА. Какое у вас амплуа? Может, я смогу вам помочь?
ИГНАТ. Да. (Помедлив.) Ладно, чего уж там… я вас поджидал.
ФАИНА. Однако… (Она смущена, но пытается придать разговору легкий, необязательный смысл.) В театре работает моя подруга, я пришла ее проведать, а мне говорят: балет уехал. Представляете, в Оклахому! Как я завидую ей!..
ИГНАТ. Зачем завидовать? У них Оклахома, у нас Вятка. Или вот еще есть Пенза.
ФАИНА. Я бы и в Пензу поехала. (Встрепенувшись.) Нет, нельзя… зачем мы тут стоим?
Сходят по ступеням вниз. Игнат прихватывает ее за руку, она руку отнимает.
Вы слышите? Я не хочу, чтобы вы преследовали меня. Говорите, если вам есть что сказать, и…
ИГНАТ. Есть, есть что сказать! Мой проект… справедливее будет сказать – наш проект, он принят.
ФАИНА. Поздравляю… не держите меня…
ИГНАТ. Эх, Фаиночка, другую и держать не надо было бы! 150 миллионов дают инвесторы под наш проект. Вы что же, забыли, что это вы подсказали мне выход?
ФАИНА. Руку, руку отпустите…
ИГНАТ. У меня серьезные намерения, вы мне нравитесь. Я сразу, как только вас увидел, то понял, какая вы умница. В бывшем господском доме откроете ресторан или художественный салон, или хоть балет на льду – что хотите. Вы заслужили свою долю, что же вы отказываетесь от своего счастья?
ФАИНА. Нельзя, нельзя, чтобы нас видели вместе…
ИГНАТ. Когда я получу ответ? Говорите же!
ФАИНА. Я не могу, мне не надо… Когда проект примут?
ИГНАТ. Проект уже приняли.
ФАИНА. Господи, когда-то я так мечтала!.. Нет, что я говорю? Прощайте…
ИГНАТ. Один только поцелуй… прощайте!
Игнат крепко прихватывает ее за плечи и целует. Фаина вырвалась, руки бессильно опустила, плачет.
ФАИНА. Руки, руки… больно! Оставьте меня, оставьте…
ИГНАТ. Когда? Скажите только одно слово – когда?
ФАИНА. Завтра… (Плачет.) Я хочу уважать себя… никогда!
Затемнение. Сцена, сделав круг, возвращает нас во двор, здесь Таня и Марина. Затем из дома выходит Фаина.
ФАИНА. Пойду ставни закрою, в комнатах жар невыносимый.
ТАНЯ. Я забыла с утра закрыть, а теперь уже дело к вечеру. Уже и ветерок подувает.
Фаина взялась было закрывать ставни, но махнула рукой, села на приступок, затем встала.
ФАИНА. Вы разговаривали вдвоем, а я вам помешала.
МАРИНА. Ой, кажется, дождик! Вот, ей-богу, на меня упала капля.
ФАИНА. А Герман опять не взял зонтик.
ТАНЯ. Секретов у нас нет, и ни о чем таком мы не разговаривали.
МАРИНА. Есть ма-а-аленький секретик. (Смеется.) Терем-теремок, кто в тереме живет? (Тане.) Я в эти дни часто стала повторять, вот и сегодня: «Терем-теремок», а Игнат обозвал меня дурой.
ТАНЯ. Он плохо воспитан. Вы что, серьезно поссорились?
МАРИНА. Так, не очень. У него чуть что, сразу кровь из носу.
ТАНЯ (со смехом). Должно быть, переволновался.
МАРИНА. Я переволновалась. И представляете, едва только зацепила (показывает, как рукой «зацепила»), а уж кровь из носу.
Все трое смеются.
ТАНЯ. Дождик! Вот и на меня упали две капли.
МАРИНА. И правда, дождик. И вон Герман Платонович идет. (Фаине.) А у вас на глазах слезы. Вытрите поскорей. Герман Платонович, поспешите, а то вас дождик замочит!
Герман Платонович появляется из глубины двора. Подходит к женщинам и несколько секунд стоит с одышкою.
ТАНЯ. Мы ждем вас в калитку, а вы где ходите? Знаю, знаю – калитка в поле…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Из города шел пешком. А потом, дай, думаю, пройдусь вокруг усадьбы. На холм взошел, там старая ротонда… холмик сильно подсел, его бы надо подсыпать и укрепить ротонду. (Маленькая пауза.) Фаина, я должен тебе кое-что сказать…
Он медленно, не оглядываясь, поднимается по ступеням и исчезает в доме. За ним спешит Фаина.
ТАНЯ. Кажется, что-то случилось.
МАРИНА. Ничего, ругаться пошли.
ТАНЯ. Вот я такая, уже за них беспокоюсь, а прежде беспокоилась о тебе. (Маленькая пауза.) А ты злая стала.
МАРИНА (словно не слышала). Терем-теремок, кто в тереме живет?.. Ты это не придумала? Записка была?
ТАНЯ. Зачем же я буду обманывать?
МАРИНА. Прошло так много времени, будто тысяча лет. Будто вся моя молодость прошла… я старая, Таня!
ТАНЯ. Ты не старая, ты – другая. Что жалеть о прошлом? Нельзя вернуть.
Резко возникает в дверях Фаина. Остановив свой порыв, ищет взглядом Таню, затем тревожно и тихо окликает ее; медленно спускается с крыльца.
ФАИНА. Таня, вы одна? И Марина здесь? Хорошо… Я только хотела сказать: если придет Игнат… он всегда такой шумный… Ах, все равно! (Оглянулась на дверь, затем говорит резко, решительно.) Мы ночью сегодня уезжаем. В Башкирии, в деревне, умерла мать Германа Платоновича.
ТАНЯ. Ах!.. Игнату велю: пусть не шумит, Захара с гитарой – прочь… Что я говорю, что я говорю? Бедный Герман Платонович!..
ФАИНА. Ну, не надо так.
МАРИНА. Примите мои сожаления. (Не то Фаине, не то про себя.) Подумать только, он и сам уже старый, а у него жива была мама!
ФАИНА. Я буду собираться. Таня, насчет ужина не беспокойтесь. И, если можно, не ходите пока в дом.
Фаина уходит. Таня, обняв подругу, плачет.
МАРИНА. Ну, что ты? Когда хоронят старого человека, не плачут, а говорят что-нибудь умное.
ТАНЯ (сквозь слезы). Умное?
МАРИНА. День долог, а век короток. Или, например: что не родится, то и не умирает.
ТАНЯ. И все-то ты знаешь.
МАРИНА. Знаю. Небось среди людей живу. Ну? Идем лучше погуляем.
ТАНЯ. Герман Платонович ходил ротонду смотреть. Пойдем и мы.
МАРИНА. Пойдем.
Уходят. На крыльцо выходят Фаина и Герман Платонович.
ФАИНА (продолжая разговор). Знаю, ты успокаиваешь меня, боишься огорчить, но в таком случае – почему ты так упрям?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Я не упрям. А ехать тебе не надо.
ФАИНА. Я не могу оставаться. Мне нельзя, я боюсь… не знаю, что говорю… Герман, не оставляй меня!
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Там будет Надя, моя жена, бывшая… бывшая там… вот и я – что говорю? (Маленькая пауза.) Она была с матерью ее последние дни, ходила за ней, они были очень ласковы друг к другу.
ФАИНА. Я там чужая, знаю. Я даже ни разу не видела твоей мамы. Но разве я виновата?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. О нет, ты ни в чем не виновата! А только я думаю…
ФАИНА. Ты сожалеешь. Я же вижу – ты словно несешь какую-то тяжелую ношу.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Если и есть какие-то сожаления, укоры совести, обиды – разве ЭТО ноша? Сама жизнь – ноша.
ФАИНА. А где Таня? Я боюсь… вдруг явится Захар, станет играть… Ладно, давай с тобою сядем. И немножко помолчим.
Садятся на крыльце и с четверть минуты молчат.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Я не рассказывал тебе о маме, не звал тебя к нам, а ведь я так люблю поле, закаты, нашу ольховую рощу… давно я там не был. Мама никогда не любила поучать, наставлять, и мы никогда не ссорились попусту, а когда я был маленький, она обнимала меня крепко-крепко, и мы плакали вдвоем от чьих-нибудь обид… и вот, когда я сказал маме, что встретил тебя, она мне ответила: поступай как знаешь, моей любви к тебе не убавится, но я останусь с Надей, если на то будет ее воля. Дорогая моя, я прошу тебя, я умоляю – давай же вынесем это… все, все пройдет, все забудется. День, другой – и я приеду, привезу тебе меду в берестяном туеске…
ФАИНА. Вот давеча ты говорил: каждому предназначено испытание. (Маленькая пауза.) Мне, мне назначено испытание! И я это испытание вынесу, если ты возьмешь меня с собой. Ведь ты не знаешь, что произошло… я нехорошая, я предаю тебя…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Молчи. Не надо. Я ощутил… вот только нынче… что у меня за спиной – целая жизнь, целая жизнь. Как через нее переступить? Как не сделать больно? Мы творим свою жизнь сами…
ФАИНА. Кто-то к калитке подошел. Стал и стоит. Нет, похаживает.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Должно быть, прохожий. Не обращай внимания. А вон и Таня с Мариной идут. Давай их встретим.
Таня и Марина направляются из глубины двора, где в заборе есть другая калитка. Фаина берет за руку мужа, они спускаются навстречу девушкам.
ТАНЯ. А мы поднимались на холм, к ротонде. Там такой вишенник разросся, такие травы, все мокро от дождя. Принесли вам дикой вишни, угощайтесь.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Спасибо. Дождик был славный. И, знаете, когда проходит дождик, я вдруг вспоминаю, что я архитектор. (Смеется.) Разумеется, силы природы не имеют никакого отношения к моей профессии, но дождик – это то, что напоминает о твоей оседлости. Он смывает следы, которые ты оставил на проселке, на дорожках в саду, на тротуаре. Следы смыты, а дом стоит. Ты идешь, по ногам хлещет мокрая трава, ты раскрываешь тяжелую от сырости калитку и видишь – твой дом…
Пока он говорил, незаметно появился Игнат. Стал и слушает.
ТАНЯ (оглянувшись). Ой! Как же ты меня напугал, Игнат.
ИГНАТ. А я тихонько. Чтобы никому не мешать. Вы чай еще не пили?
МАРИНА. Чаю захотел! Ничего, дома попьешь.
ИГНАТ. Хотел. Однако никто меня дома не ждал.
МАРИНА. И не скоро дождешься, я у Тани останусь ночевать. Ей одной страшно, а квартиранты нынче уезжают.
ИГНАТ. Уезжают? (Герману Платоновичу.) А я у вас хотел спросить…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Да, пожалуйста.
ИГНАТ. Вы видели проект касательно Ольгина?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Видел.
ИГНАТ. Там, в проекте, одна фраза, никак ее не пойму. «Разнесенность в пространстве всех зон жизнедеятельности». Что бы это значило?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Это значит, что все дворовые постройки, дом, флигели, беседки и прочее – всё в отдельности. Прибавьте сюда же парк, длинные аллеи, пруды. И все это называется русской усадьбой.
ИГНАТ. Разнесенность… Там, где построил бы четыре коттеджа, будет изба со всеми причиндалами.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Выходит, так.
Таня тихо подходит к Игнату и что-то шепчет ему на ухо. Тот кивает, смотрит во все глаза на Германа Платоновича.
ИГНАТ. Простите… А я к вам – с глупыми вопросами…
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Ничего, ничего. Впрочем, вы, кажется, хотели чаю?
ТАНЯ. Сейчас покормлю Игната. Идем!
МАРИНА. Таня, что же ты будешь беспокоиться? (Игнату.) Пошли.
Марина ведет Игната в дом. Фаина ходит возле крыльца; наклонившись, поднимает с земли прутик.
ФАИНА. Потеряла прутик, и вот он нашелся.
Помахивая прутиком, уходит в глубину двора. Таня и Герман Платонович вдвоем.
ТАНЯ. Вот вы уедете, а я буду всю ночь сидеть и молиться. Молитв я не знаю, но у меня есть свои особенные слова, я буду молиться, чтобы вы хорошо доехали, чтобы вы… чтобы у вас… (Плачет.)
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Милая Таня…
ТАНЯ. …чтобы вы не болели и чтобы ничто вас не огорчало в жизни. Если вы беспокоитесь, что я одна буду ночевать, то знайте – Марина будет со мной.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Милая Таня!.. Вот теперь мне пришла в голову мысль; может быть, она вам покажется странной. (Маленькая пауза.) Зачем вам стеречь старый дом? Зачем его стеречь, думать о ремонте, дрожать по ночам от страха? Так и жизнь пройдет…
ТАНЯ. Но прежде вы говорили, что надо беречь дом и не отдавать его. Вы говорили так умно, так красиво!
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Может быть, может быть… Но зачем? Вы молоды, живите весело, делайте глупости. Когда глупости делает старый человек, это смешно. А у молодого и глупость не выглядит смешной.
ТАНЯ. Зачем, зачем вы так говорите?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Не знаю… жаль вашей молодости. А впрочем, не слушайте.
ТАНЯ. Герман Платонович, вы больше сюда не вернетесь?
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Что вам сказать?..
В эту минуту из дома выходят Игнат и Марина.
МАРИНА. Ну вот, накормила чем Бог послал. Теперь он веселый, об инвестициях говорит. (Понизив голос, Игнату.) Однако не забывайся, у людей горе.
ИГНАТ. Веселый! Сыру поел с хлебом, а в буфете даже и коньяк углядел.
ФАИНА (подходит). Вы не весь коньяк выпили? Имейте в виду, я держу его для Германа Платоновича.
ИГНАТ. Ничего, там еще осталось.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ. Разве и мне выпить рюмку?
Герман Платонович уходит. Таня и Марина, обнявшись, идут к дальнему забору, где есть калитка.
ФАИНА (Игнату). У меня для вас имеется только одна минута. Дело в том… дело в том, что я покаялась, но не простила себя. Вам же я прощаю…
ИГНАТ. Весьма великодушно с вашей стороны.
ФАИНА. Я должна вам сказать, чтобы вы никогда, ни при каких обстоятельствах не смели подступаться ко мне с вашими предложениями. (Усмехается.) Неужели вы могли подумать, что я сменю Германа Платоновича на вас?
ИГНАТ. Что вы такое говорите? Я вовсе не хотел разрушать вашу семью, у меня и в мыслях этого не было.
ФАИНА (добираясь до смысла). Не было?
ИГНАТ. Не было.
Говоря так, он берет ее за руку. Фаина вырывает руку.
ФАИНА. Это пошло, в конце концов… мне противно!
ИГНАТ. Канители с вами, Фаина Павловна! (Маленькая пауза.) Марина, ты здесь?
МАРИНА (подбегает). Где же мне быть? Тут я.
Игнат поднял руку, она юркнула под эту руку. Рука обняла ее, скользнула по спине, затем похлопала по заду. Марина смеется.
Фаина, чтобы не видеть этого, спешит к Тане. Фаина и Таня – на авансцене.
ФАИНА. Я чужая… он едет хоронить маму, а мне там быть нельзя. Помните, вы однажды сказали, что я красивая? А я вам что ответила? Таня, Таня, я несчастная!..
ТАНЯ. Вы не от красоты несчастная, вы не думайте о своей красоте… не думайте.
ФАИНА. Еще недавно, да вот же несколько минут назад, я хотела, чтобы вы упросили Германа взять меня с собой. Казалось, не хватит сил противиться тому, что обещал мне Игнат, этот молодой и красивый зверь. Молчите, молчите… Вы никогда не знали, что такое большие деньги, а я… я знаю, я была отравлена, 150 миллионов, свой ресторан… думала: это мой шанс, испытаю себя еще раз. Но я хотела испытать себя и в другой жизни, с ним, понимаешь, с Германом… он мне дорог, дорог.
ТАНЯ. Я скажу ему, я скажу. Скажу, как вы… вы любите его? О, любите его, любите!..
ФАИНА. Он открыл калитку в поле и теперь ходит в нее. А я бы вышла в эту калитку и шла бы, шла бы одна…
ТАНЯ. Там холм красивый. И старая ротонда. И когда-то очень, очень давно туда ходили влюбленные.
Игнат и Марина, смеясь, борются на гимнастическом буме. От калитки в заборе идет Захар и под гитару поет:
Пой, пой, пой, моя родная!
Тебе я шлю мое последнее танго.
ФАИНА (удивленно). Поет!..
ТАНЯ. Захар, играл бы ты в другом месте.
ГЕРМАН ПЛАТОНОВИЧ (выходя на крыльцо). Пусть играет. (Захару.) Играйте, голубчик, играйте.
ИГНАТ (зажал струны, подходит к Герману Платоновичу). История… преступника приговорили к расстрелу, а он: давай, мол, стреляй! – и рубаху на груди рванул. А на груди-то Ленин выколот. Повернулся спиной, а там Сталин.
ИГНАТ. Слышали. (Смеется.) В голову надо стрелять. Идем, Захар, поборемся с тобой.
Вскакивает на бум, балансирует. Захар мотает головой, затем начинает играть и петь. Да, у него это получается немного вульгарно, но мы начинаем распознавать другие звуки: то же танго, но звучание чище, благородней, словом, играет оркестр.
И под этот оркестр танцуют: сперва только одна пара – Фаина и Герман Платонович. Но вот появляется Студент и приглашает Марину, затем он танцует с Таней, а Марину ведет Игнат.
И только Захар один, он жестами взывает к бросившей его жене, рыдает вместе с гитарой. Но вот чудо: идет Галина; ее голова покаянно склонена; вот опустилась перед Захаром на колени: прости, прости!.. Захар, конечно же, прощает жену, и они танцуют вдвоем.
Танго, ах, танго!..
Сцена медленно и таинственно погружается в темноту, но музыка еще звучит некоторое время.
Когда сцена освещается, мы видим Таню. Одну.
ТАНЯ. Все ушли, и ни по ком я не скучаю, а только Германа Платоновича жаль, и сердце мое болит, болит. (Идет вдоль террасы, вдоль крыльца, трогает перила, оглядывает дом.) Мой дом, мой старый дом!.. (Задумалась.) А нынче бабушка вспомнилась. Незадолго до ее смерти у нас петух околел, вот бабушка и говорит: «Сегодня, Танюша, ты мне укол не будешь ставить, а пойдешь и купишь петуха». Смотри, говорит, чтоб холощеного тебе не подсунули. Не выбирай видного да красивого, а чтобы худой был и задористый, чтоб и с коршуном мог подраться. Но я не пошла на рынок, а петуха нам купил Захар. Но он не понравился бабушке, она до самой смерти досадовала: певкий, говорит, кочет, а до курей ему дела нет. Милая, милая бабушка, небось слышишь, что я тебя вспоминаю!… Иной раз вижу во сне, про дом спрашивает. И спрашивает: счастлива ли я? Не вышла ли замуж? Нет, бабушка, нет. Мне и Герман Платонович говорит: зачем стережете старый дом, так и жизнь пройдет. Вы, говорит, молоды, живите весело, делайте глупости. (Маленькая пауза.) Вот разве встретится хороший человек, а я ему скажу: миленький, я ни в чем тебя не упрекну и держаться за тебя не стану, а только чтобы был у меня ребенок! Ой, нет, стыдно мне будет, и я не скажу.
Всходит на крыльцо и снимает с двери какую-то бумажку.
Что это? «Терем-теремок, кто в тереме живет?» (Оглядывается.) Кто здесь? Никого. Кто-то, должно быть, шутит надо мной…
ЗАНАВЕС