Стихи.
ТЯТЬЯНА ТИТОВА
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 4, 2000
ТЯТЬЯНА ТИТОВА
* * *
Со свечою искать оплывающий воск,
Не заметив свечи восковитую суть…
Зачумлённой зимою покруче мороз
Разделяет твердеющий настовый путь.
Повтори без следа, обойдись без помех,
Без щедрот в опустевшем зелёном аду.
С первой буквой – мораль, а с последнею – грех:
Припечатать случайно – и в лес на беду.
Не откликнется стон, потому что ночной.
Не застеклится явь, потому что зима
Забелила уже темнотою иной
Все предметы, сошедшие разом с ума.
И своей кривизной не блестит аметист:
Поселилось безумье за тяжестью лиц.
* * *
Ну что сказать тебе про сахар в керосине,
Полуночный лабаз, замусоренный лаз…
И ленты в парике, и шелест в кринолине
Под леденцовый сон сосутся в самый раз.
По прихоти тоски ключ замер в гардеробной.
На вынос мишуры лежишь полупластом,
Нетронутым в своей тени внутриутробной.
Гримаса в рукаве и реверанс потом.
Он продерётся вмиг сквозь бисер толоконный,
Не расспросив чего, всандалит прямо в лоб…
Поторговав часок замазкою оконной,
За пазухой сожмёт, замыслив оберёг.
И долго никому не буду я любезен:
Ломается братва у русского царя.
Под обезьяний смех нам Happy End полезен…
И календарь раскрыт, и нет календаря.
* * *
Хочешь птичек с натуры, уже отлетающих вниз,
На картине зимы оставляющих пестрые тени,
Где нормален, как голый ребёнок, каприз,
Занимающий место вовсю уходящих видений?
Ты зажжешь и погасишь свечу. Непогода горька.
Лучик света, хватающий скользкие лысые ставни,
Промелькнёт и погаснет. Запахнет простором строка,
И начнутся заботы, которые – море и камни.
Не подарок природы липучие рыбьи мозги,
А бесценный указ, отменяющий женственность плоти.
Возвратясь на свои сопричастные веку круги,
Между ложью и блажью мы все остаёмся в цейтноте.
Хочешь, я поменяю пластинку? Не стоит скучать,
Расплетая судьбу на простейшие белые сети,
Из которых психованный негр будет рыб выбирать,
Зажигая фонарь, чтоб его погасить на рассвете.
КРУЖКА МОЛОКА, ФОТОГРАФИЯ
Что это: проблески света или времени мета седая?
Портрет ощутимый, прикнопленный накрепко к стенке,
Сутуловатой секунды прижизненный плюс. Не страдая,
Притянуты губы до верху, до лопнувшей пенки.
Не станет морем зелёным или звенящей струной:
Примененье вторичной бумаги проявленной сложно.
И морщинится лист, фотографии контур земной,
Неподвижное пьёт молоко, что почти невозможно.
Облекается кружка белесого миража
Несомненно старушечьим бледным запястьем.
Вот лицо исчезает, и слабые руки дрожат
Без лица человека, но с лицом невозможного счастья.
* * *
На ту беду кума, ночующая тайно,
Нечистый видит сыр в витрине пополам
Со светлым отблеском, сверкающим нейтрально
Под пир суровых слов, под карточку мадам.
Скажите же червям, когда Бодлер отменит
Зелёный терпкий звон и звонкий закусон,
Какая блажь умрёт, когда прибой изменит
Трехтактный краткий стук и вальс “Осенний сон”.
Пустынный айсберг пьёт плащ Атлантиды кроткой.
В двери застрял засов, и юбка в темноте
Срывается впритык с оформленной уродкой,
Несущейся схватить кастрюлю на плите.
И нализаться сумерки успели
Прилежных камушков, прибрежных асфоделей.
* * *
Ты родилась из предписанья сна:
Мгновенный сон в его пугливой раме
Показывает летняя луна,
И влажный сад засвечен в панораме
Загадочного росчерка судьбы,
Где мяч слегка мерцает на маршруте
От теннисного корта до любых
Высот, довольно низменных по сути.
Ты родилась и можешь умереть,
Но дышишь, и на вдохе, как на блюде,
Стоят, не поднимаясь и на треть,
Твои слепые замкнутые груди.
Ты яблоко надкусываешь вдруг,
Одним глотком вбирая хрусткий трепет, –
И яблоко описывает круг,
Взрывается и замыкает лепет,
Свистящий, как “цукат” или “индус”,
И на свету рябит твоё скольженье
Настолько явное, что больше не боюсь
Проснуться, не заметив пораженья.
* * *
Изменчивость в неслыханном плывёт,
Не выбирая форму полуночи.
Вдруг робкое движение мелькнёт,
А тень останется, пристанет, залопочет.
И отплеснёт, и обнажатся омуты,
И зацветёт сирень на берегу.
Седые молнии доподлинно изломаны
В знобящем хриплом крике на бегу.
* * *
В стихотворящей надменности некто потряс ключом:
Пирамидальный блеск и музыка ниоткуда.
Заваривай кашу по памяти и не молчи ни о чём.
Прелестна зеркальная гладь (ее не пройти ни на пари, ни чудом).
И на себя перетягивать день в обретенье тщеты не стыдно,
И проплывает в долину дождя шумящая бездна,
Радугу треплет сон, но наяву не обидно
Ручьи собирать под водой и тучу клеить из теста.
И в эту реальность хода нет никому чужому.
Напрасно мухам парить, а камням – считаться;
Есть рыба, есть хлеб, есть земля, и нас спасёт по-иному
Нестерпимая благость судьбы, покуда спят домочадцы.
* * *
Память в природе вещей должна быть оставлена
На завтра, сколь функция голубя мира повреждена.
Суворов кукарекает петелом у Державина,
Когда стоит тишина.
В этой тиши не дышит мгновение,
И ухищрением разума здесь не прибавить ни капли.
Холодно. И нет мановения,
Открывающего переход через Альпы.
Так бусина скачет по нитке, нанизана,
Так вечереет, и брошены тени в кругу.
Перед иглою, пластинку лижущей,
Я остаюсь в долгу.
Дни, словно капли в клепсидре, сближены,
И время течёт неохотно, вотще дожди приводя.
И хочется выйти из скорби обиженной,
Похоже, дороги не спрашивая, только идя.
* * *
Сквозь длинную осень запястий
Кудрявая венка течёт.
По воле пчелиных причастий
Задержан косой перелёт.
А нам – память сваи височной
В проточный песок забивать.
Читать Мандельштама построчно,
Орать свою кузькину мать.
* * *
На глубине оставшись, исчезая,
Одноимённым сумраком дыша,
И времена, как имена, склоняя,
Неразведённым воздухом шурша,
Мы обретаем нежное пространство
Произнесённых обнаженьем слов.
Несбыточных реалий постоянство
Натягивает кружевной покров.
И тайный смысл дрожит, не исчезая,
Образовав стремительный удел.
На узенькой бумажке провисая,
Шевелится кошачьим глазом мел.