Oral History
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 3, 2000
Oral History
Предуведомление
Место действия – Пермь, Клуб работников госторговли, где с 1991 года размещается театр-студия “У моста”. Время действия – 1963-1995 годы. Действующее лицо – киномеханик клуба Владимир Иванович Самойлович.
Мы вышли на него, записывая истории из жизни города. О нем вспомнил Анатолий Королев, рассказывая, чем и как жила пермская молодежная тусовка 1960-х годов.
“Где существовала вся наша тогдашняя молодежная субкультура? Была такая ниша, примерно три года, когда на экран провинциальной Перми хлынули замечательные фильмы целым потоком. И нашим местом обитания был Клуб госторговли. На кинопоказах там собиралась интеллектуальная молодежная элита, туда было модно ходить. Необычные люди, красивые девочки. Джинсы тогда уже появились, туда можно было прийти в джинсах.
Я хочу сказать о человеке, который сыграл огромную роль в становлении лично меня и всей нашей андеграундной культуры. Это был киномеханик Володя. Толстый, в толстых очках, близорукий, в длинной солдатской шинели человек, с большим кожаным портфелем. Он был киномехаником в Клубе госторговли. Этому Володе надо бы памятник поставить, как Дягилеву. Я хорошо вижу будущий памятник этому Володе: грузный унылый человек, который тащит на себе планшет, на котором намалевано его же почерком: “Расемон” А. Куросава, Япония, Клуб госторговли: 19.20, 21.35. Два сеанса… Мы приходили к Володе в маленькую кинобудку, набивались туда, это было прообразом какого-то клуба”.
И мы тоже вспомнили: да, видели, встречали. И оказалось, что Владимира Ивановича Самойловича благодарно помнят десятки людей.
Если мерить его жизнь расхожими представлениями о достоинстве и успехе, придется сказать, что он не сделал ровным счетом ничего. Не написал книжки, не построил дома, не завел семьи, не защитил диссертации, не был членом никаких президиумов и советов. О нем не написано ни одной строчки в газетах. Володя Самойлович занимался только тем, что было ему интересно: собирал и читал книги, смотрел и показывал хорошее кино, по крупицам собирал знания о культуре и разговаривал с людьми. И создавал реальную культурную среду в самое миражное советское время.
Когда слушаешь воспоминания о нем, понимаешь, что к черту летят все критерии успеха. Он был счастливым человеком, прожившим жизнь достойно и осмысленно.
Рассказы о Володе Самойловиче записала сотрудница лаборатории литературного краеведения Пермского университета Ольга Дворянова в рамках программы “Устная история Перми”. Программа финансируется по гранту Администрацией города. Кстати, “устные истории” (“O r al History”) – очень популярный во всем мире жанр. На Западе выходят журналы, книги, создана целая инфраструктура для фиксации и сохранения этого бесценного для истории материала.
Подборка устных рассказов дополнена эссе Анатолия Королева, написанным специально для этого номера.
Д.Ю. Грубман, геолог
Мы с Володей учились в 9-й школе, были знакомы с первого класса. Это где-то с 47-го года. Мы знали, что он сын преподавателей Сельхозинститута. Отец у него был доцент, а потом профессор. Занимался он гречихой, разветвленной гречихой. Знали еще, что отец его был репрессирован, что он работал с академиком Вавиловым, братом президента Академии наук, был его помощником. Академика Вавилова расстреляли. Отец Володи вынужден был скрываться, он как-то избежал лагерей, но оказался в Перми, на периферии. Володя еще рассказывал мне, что они – потомки Ивана Самойловича: это гетман Украины, который был перед Богданом Хмельницким. Вот из такой он был семьи.
А в школе, кстати, неважно успевал. И где-то в 5-м или 6-м классе заболел, у него были больные почки, и остался на второй год. И наши пути разошлись. Я закончил Горный институт и работал на шахтах Кизела до 71-го года. Потом приехал в Пермь.
Тогда, в начале 70-х, да и потом, до середины 80-х, общее место встреч интеллигенции – это Центральный рынок. Где сейчас расположены палатки, продают вещи, там ведь все было в книгах: на земле, на прилавочках, на табуретках, на ящиках, всё книги, книги. На рынке все собирались, обменивались и много, долго говорили. Обсуждали новинки литературы или фильмы, или новости. На этом рынке, кстати, побывали все выдающиеся артисты, кто приезжал в Пермь. Там мы познакомились с Василием Лановым и его командой. Белла Ахмадулина приехала и сразу на рынок. И так далее, и так далее, очень много. Видимо, это в каждом городе были такие рынки. Вот там я снова и встретил Володю. Мы узнали друг друга. Володя здесь плавал как рыбка в воде, он все знал, у кого что можно прочитать, где найти редкие книги, и дореволюционные издания, и выпущенные за рубежом, дошедшие до нас.
Володин круг общения меня поразил. Его любили все, и уважали все. Он на равных общался с Львом Ивановичем Давыдычевым, и был вхож в его дом и беседовал с ним. Владимир Радкевич, художник по эмали Степан Колюпанов с женой, они приехали к нам из Москвы, у них тут была мастерская. Философы. Университетский философ Григорьев, философ из “политеха” Кайдалов…… Философ Лев Литвак, который сейчас в эмиграции. Это всё были профессора, умные, эрудированные. Ну, и так далее и так далее. Да, с Виктором Астафьевым он был дружен. Я даже сейчас ищу: выходят его записи, Виктора Астафьева, – так не появится ли там что-нибудь про Володю……
Он знал, кто чем интересуется, кто чем занимается из людей научных и литераторов. И непременно он им звонил и сообщал о новинках – и профессорам, и писателям. “Лев Иванович, вот вышла книга “Волшебник страны Оз”, вам бы надо поинтересоваться”. Тот: “Да, Володя, да, но где же ее достать?” И Володя доставал. Если профессору, там, Григорьеву понадобилась какая-нибудь книга, он обращался не в библиотеку, а к Володе. И Володя где-то ему добывал.
А Володя имел доступ к редким книгам, благодаря тому, что его любили все продавцы книжных магазинов. Женщины его обожали. “Володя пришел!” – это же целое событие, хотя он приходил на дню не один раз. Он с ними находил общий язык, он был бедный человек, чем он им помогал? Общался с ними, разговаривал, газеты им покупал, сообщал о новинках, которые выйдут, просвещал их он. Его чаем поили, его старались как-то обиходить, накормить. Сам его вид располагал. Он полный, рыхлый человек, нос картошкой, лысый. Ну, совершенно у него безобидный, детский вид. Зубы у него многие выпали, а он их и не вставлял. Всегда зимой в демисезонном пальто, которому, наверное, лет 20 было, 30. А весной всегда один и тот же плащ у него был, которому столько же лет.
И, конечно, это был аскет из аскетов. Он питался в основном овощами, которые старался купить в конце дня на рынке, когда они подешевле, и еще – пакеты супа или каши. Так ему было удобно. Он всегда ходил с двумя сетками: в одной пакеты и овощи, в другой – книги и газеты. Он очень отличался от всех. Его узнавали за квартал по этому внешнему виду.
Но его ценили, конечно, не за это. Он был очень добрый, очень честный человек и очень доброжелательный, старался всем помочь, всем, и для него все были одинаковые. Он искал знатоков литературы и искусства. А что это был, может, уголовник, может, бомж, может, кто угодно, но если он знаток литературы, он мог прийти к Володе, беседовать и что угодно. И вот это был его круг общения. Ему нужны были только слушатели и оппоненты. Он любил и тех, кто ему возражал, и не сердился, хотя, может, знал, что они явно не правы. А сам он менял свои мнения, если ему доказательно объясняли. В общем, с ним можно было просидеть вечер: сели в 6, встали в 12, и без бутылки. Просто на таком вот интересе.
У него очень много было книг, перепечатанных на машинке. И Окуджава, и Высоцкий. Откуда что – никто не знал. Но у Володи все было. Наталья Решетовская, это о Солженицыне книга. “Спираль измены”, это чешского публициста. Эти книги издавались каким-то малюсеньким тиражом, только для очень узкого круга, а потом их тут тиражировали на машинке. Все было с ошибками, с опечатками, но все, что хотите. Главное, все тут ходило по рукам.
Все можно было достать, и в первую очередь через Володю, потому что он всех знал. Мне “Спираль измены”, или мне Решетовскую, или Берберову, или Довлатова. Он город впервые познакомил с “Лолитой” Набокова. Вопрос “где достал?” не полагалось задавать, это считалось нетактичным, кругом ведь КГБ, мало ли что будет человеку. Ведь мы знали, сколько человек сидело за такие вещи. Поэтому никто не спрашивал. “Володя, ты достанешь “Спираль измены”?” – “Достану. Но только на одну ночь. Как хочешь”. Галича вот также…… Сейчас это все не надо, все, – пожалуйста.
А у него-то всегда было ощущение свободы, это точно. У Володи был старенький приемник, и он в обязательном порядке каждую ночь (когда он успевал спать, не знаю) слушал радио “Свобода”. Не “Голос Америки”, не “Би-Би-Си”, что еще? – “Немецкая волна”. Нет. У него – радио “Свобода”, потому что там был час “Ex libris”, это передача о литературе. Каждую ночь с 3-х до 4-х. И вот он не спал, ждал этого. Там говорили о всех новинках литературы, о наших литераторах, кого забрали, кого судили, о процессе Синявского и Даниэля, все, все, все. Радио “Свобода” – это 95% времени о событиях в России, о которых нам не положено было знать. Там, на радио “Свобода”, работали прекрасные писатели. Был Борис Парамонов, которого сейчас много издают , философ, он вынужден был из Ленинграда эмигрировать. Вайля и Гениса, Довлатова там можно было послушать. И так далее.
“Свободу” Володя слушал регулярно и многое оттуда черпал. Ну скажите, как нормальному человеку с 3-х до 4-х не спать? А Володя слушал и все запоминал. Я же говорю, у него память литературная феноменальная.… Он мог что-то забыть о себе, одеться там, зашнуроваться: идет таким битником. Но на литературу, на имена, на произведения, на сюжеты, на все, что связано с искусством, у него была великолепнейшая память.
Володя занимал скромную должность киномеханика. Я даже не знаю, по-моему, он 10 классов не закончил…, это я точно не знаю. Но он кончил курсы киномехаников и операторов кинопередвижек и устроился работать в Клуб госторговли. И там всю жизнь проработал. Была еще кинопередвижка на Центральном рынке, там он тоже подрабатывал. На рынке – это торговый павильон, там, где администрация рынка, и на втором этаже показывали кино. Причем в кино в основном шли те же люди, которые имели дело с книгами. Все знали, что, когда Володя подменял на лето киномеханика, то будут хорошие фильмы.
А в Клубе госторговли у него собирались многие люди: и литераторы, и историки, и все знатоки фильмов. Ведь многие знали друг друга именно через Володю, поэтому это было как пароль: “пойдем к Володе”. Знали его. Вы понимаете, что если человек только спит дома. Он дома появлялся только:… утром уходил, вечером поздно приходил. И все время в кругу вот такого общения. Его знали очень много людей, он был как бы связующее звено. А поскольку он доброжелательный и готов помочь в ущерб своему времени…… Да у него своего личного времени и не было: все что-то достать, что-то принести, что-то организовать!
В Клуб госторговли мы ходили на фильмы Феллини, “33”, “Пять вечеров”. Все это только у Володи можно было увидеть, он подбирал в кинопрокате такие фильмы, которые некассовые, которые интересовали одну интеллигенцию. Вот, мы знали, что сегодня идем к Володе, он показывает “Ночи Кабирии” или что-то там такое: “И плывет корабль”, “Амаркорд”. Все это мы смотрели у Володи, все феллиниевские фильмы. Но не только это. К прокату допускалось очень мало, и то они там препоны им ставили, но Володя как-то добывал их.
“Андрей Рублев” был его любимый фильм, и еще “Иван Грозный”, первая серия. Вообще фильмы Тарковского там шли, и “Зеркало”, и “Рублев”, и по нескольку раз. Когда шел “Андрей Рублев”, билеты невозможно было достать. И Володя приглашал меня и мою жену в свою будку. Мы смотрели из будки. А эти передвижки были интересные, там было два аппарата, и он то с одного показывал, то с другого. Раздевался до пояса и бегал то к одному, то к другому. Передвижки старые, ничего не автоматизировано.
Я особенно помню летние просмотры. Мы собирались на последний сеанс. У меня была машина, я приезжал на машине с женою и говорил после сеанса: “Володя, поехали домой?” А он: “Да нет, подожди, еще тут поговорим”. В Клубе госторговли был такой внутренний дворик, и вот там мы все собирались. Тоже стихийно, то есть не было никаких афиш, что вот будет обсуждение или что. Просто люди собирались и говорили. О книгах, о новых фильмах. Ведь Володя еще каким-то образом знал импортные фильмы, не только свои.
Это важная деталь. В кинопрокате был такой первичный показ фильмов. Собирались представители пермского горкома, обкома партии, это само собой, профсоюза и еще ряд таких представителей. То есть партийно-хозяйственная элита города Перми. И как-то он туда проникал. Не знаю, как туда проникали, видимо, каких-то механиков пропускали туда. Многие фильмы так, допустим , в Москве они шли, а в Перми их не рекомендовали к показу, и все. Просмотр состоялся, дальше уже вердикт выносился: показу в Перми не подлежат. Но он-то эти фильмы видел. И это тоже было предметом для обсуждения в Клубе госторговли. У него очень хорошая память была, прекрасная память, буквально часами нам рассказывал все эпизоды этого фильма. Иногда у него были даже вырезки киноленты, кадрики эти показывал. Короче говоря, через Володю мы знали о всех новинках.
Вот так летними вечерами после сеансов в дворике клуба всегда кто-то оставался, несмотря на позднее время: ведь надо было еще домой добираться. Но всегда было человек двадцать, и мужчин и женщин. И, естественно, о чем бы ни говорили, все на литературу переезжало. На философию, на литературу, на искусство. И всем было интересно с Володей пообщаться. Там бывал фотокорреспондент ТАСС Эдуард Котляков, интересный человек, который объездил много стран. Потом он уехал в Свердловск. Был Смирин, доцент Пединститута, он считался тут самым выдающимся знатоком Булгакова. А Володя Булгакова очень любил. Был Кайдалов, большой знаток философии. Уж казалось, что может не знать Кайдалов, такой полиглот и такой знаток? Нет, они даже спорили с Володей. А чтобы спорить с Кайдаловым, надо было что-то знать.
Когда закрылся Клуб госторговли, образовался театр “У моста”, его взяли сторожем туда. Он не захотел менять место работы, и был уже не киномехаником, а исполнял обязанности сторожа, через день или один раз в трое суток. Все свободное время он ходил из книжного магазина в книжный и беседовал.
В середине 90-х годов он умер, и было ему чуть-чуть за 50. До пенсии, конечно, не дожил. Он хронически болел почками, и смерть его была трагическая. Ему инфаркт определили, а потом оказалось, что это был приступ почек. Я его навещал до самой смерти. Родственники у него были, но они жили в Москве, двоюродные братья, один кандидат наук, другой доктор наук. Театр и похоронил Володю, поэтому, пока приехали братья, его уже не было, его уже похоронили. Он лежит на Северном кладбище.
Он даже не приватизировал свою квартиру, и братьям его достались только книги. Мебели никакой не было. Одни стеллажи с книгами, как в библиотеке. И его братья целый месяц отправляли книги контейнерами в Москву. А квартира досталась директору театра “У моста”. Долго она пустовала, директор там и не жил, он ее продал. Сейчас не знаю, вроде какие-то люди там живут, какая-то фирма купила, и они в аренду сдают квартиру.
Я не знаю, почему он вас заинтересовал. Как вы о нем узнали, то есть: ведь он не профессор, должности никакой не занимал…… Просто удивительно.
Конечно, это был такой человек…… С ним никто не смел лгать и обманывать. Понимаете, он…… Ну, как на Руси юродивый, святой человек, – все это понимали. Даже самые отпетые жулики на книжном рынке Володю не обманывали, не трогали и защищали. Ну, святой такой человек, все это понимали. И все ему помогали. Но он жил-то не для себя.
Такие люди редко рождаются, но у них такая и должна быть судьба. Такие люди описаны в литературе. Он напоминал Пьера Безухова некоторыми чертами, детской незащищенностью своей. И Санчо Пансу, и Винни Пуха…… Ну, ребенок, бескорыстный.
Любимое его стихотворение было – Хомякова:
Спасаясь городского шума,
Я днесь по кладбищу ходил,
Двум-трем сказал: “Зачем ты умер?”,
А остальным – “Зачем ты жил?”
Любовь Ивановна Верещагина,
директор Клуба госторговли с 1963 по 1982 год
Когда-то до войны Клуб торговли был, где сейчас Дзержинского клуб, УВД. Это во время войны то здание отдали МВД, а торговля себе взяла вот эти самые конюшни, которые отстроили, отремонтировали, и стал там клуб. А я пришла туда в 63-м году и так до 82-го, а в конце 82-го я уже ушла на пенсию. А так все там работала. Клуб наш был уютный такой, больше походил на семейный, чем на какое-то предприятие. Потому что люди приходили посидеть, отдохнуть, кино посмотреть.
Я вам поясню, что цель наша была – обслуживание работников торговли. У нас очень много было торгов, с которыми мы работали и в праздничные, и в будние дни. Мы проводили чествования лучших работников торговли, победителей в соцсоревнованиях, причем все театрализованно проходили у нас мероприятия эти. Очень интересно было. Работникам торговли очень нравилось бывать у нас в клубе.
А дополнительно было к нашей работе, что мы 4 раза, 4 или 3, не помню уже теперь, работали фильмами. “Андрей Рублев” – это был, конечно, наш коронный фильм, поэтому он мне хорошо очень запомнился и публика запомнилась. Говорили так: “Куда идешь?” – “В “Клуб Андрея Рублева””. И мы этот фильм все время работали. Ой, как много работали ! Мы на нем план делали, месячный план мы на нем делали за 3-4 дня. И народ шел прекрасно к нам. У нас на фильмах было очень много народа, но в зале была такая тишина, что муха пролетит – слышно. И после каждого сеанса уборку можно было не делать – была идеальная чистота, вы знаете, нигде даже билетика не найдешь. Вот такая у нас была публика. Я в другой раз зайду, сяду на место контролера посмотреть: тишина, ну такая тишина, по-моему, люди дыхание даже затаили. В общем, к нам народ хорошо шел. Всегда выполняли план. В основном из университета, институтов, врачи, интеллигенция к нам шла. Ну, настолько она была милая, эта наша публика, что иной раз наши женщины, особенно контролеры…… Была у нас такая Марья Иванна Соколова, она всегда говорила: “Я завтра должна обязательно себя почистить, прическу сделать”. Чтоб в клуб, значит, прийти, считала себя обязанной хорошо выглядеть.
Когда начиналась весна, лето, мы выставляли тогда кресла старые во внутренний дворик, чтобы люди не сидели в духоте. У нас же двери открывались средние, вот мы их и открывали, когда на кинофильмы мы работали. А во дворике публика наша собиралась и разговаривала. О чем, конечно, трудно судить, потому что нам некогда было. Ну, просто люди на воздухе посидят, обменяются мнениями, вот и все .
А Самойлович пришел в клуб еще до меня. Он там работал, потом его в армию взяли, но по состоянию здоровья списали, и он снова вернулся в клуб. Так что он в этом клубе проработал, ну, наверное, лет 35 проработал. И до самой смерти там был. Он же потом остался сторожем “У моста”. Это там вам надо узнать, кто с ним работал, и спросить у них кто, как его хоронили. Мы даже не знали о похоронах, нам никто не сообщил, никто. И никто не знал. Говорят, что он голодный там умер, дома, один. У него родных-то никого здесь нет, в Москве какие-то дальние родственники, и все. У него когда мама умерла, приехала его тетя из Москвы ее хоронить, она на 9-й день пошла на кладбище и там на могиле умерла. Вот это была его родственница, которую мы знали. Она когда приезжала, она заходила к Володе. Больше родственников у него здесь никого не было.
А он. Ну, не знаю, он просто помешан был на этих фильмах. Бывало, что посмотрит фильм на просмотре, и когда мы здесь его показываем, он все равно его смотрит. Он все равно его смотрит. Когда фильм показывают, то он может отключиться и смотреть кино, а в это время у него может там что-то сорваться. И случалось. Кошмар, конечно. Я ему: “Володя, вычисти аппараты, иначе я тебя накажу”. – “Сейчас, вот фильм закончится, вычищу”. Я говорю: “Дак , пока фильм работаешь, хоть сверху оботри, слой у тебя грязи”. – “Ладно, сделаю”. Отойду, зайду в зал, смотрю, а он опять смотрит.
Работником он был плохим, его было не заставить что-то сделать, он скажет: “Сейчас”, – и может уйти, и все. Скажешь: “Володя, завтра с утра у нас обслуживание может быть (какое-нибудь совещание наших работников), дак ты, пожалуйста, приди, мало ли, может, мы какой-нибудь фильм должны показать”. – “Хорошо”. А сам уже в кинопрокате на просмотре. Ну, хорошо, у нас был еще киномеханик, Римма была. Я говорю: “Ты, Риммочка, завтра подстрахуй приди, не дай бог, сорвет”.
Но наказывать его рука не поднималась. Какая-то жалость, что ли. Он и так выглядел несчастливым человеком. Во-первых, эта вот его одежда. Во-вторых, эта еда каждый раз. Он же ел в клубе. Принесет то рыбку, то кусочек колбаски, то творожок и все это же всухомятку. Здоровый был мужчина, по телосложению, конечно, а здоровье-то у него никудышнее было. У него что-то и почки больные были. Ну, и куда он пойдет? У него другого ничего нет, 7 классов образования, и все. Куда пойдет? Ну, я понимаю, пьяницу выкинуть, к нему бы у меня жалости никогда бы не было. Но это человек, даже не только что он не выпивал, он, по-моему, за всю жизнь не пробовал, что это за вино. Не встретил женщину, которая могла его сделать другим. А он ведь был симпатичный очень. В кинопрокате женщинам он очень многим нравился, но ничего не получилось. Так вот остался он один. Но я не думаю, что он импотент.
А ходил в рваных ботинках, это его не волновало. Парусинный костюм, раньше называли, в таком ходил костюме, он уже весь страшный, грязный, вытертый. А его это тоже не волновало, абсолютно не волновало. Но если скажете ему, что книги там где-то появились, то он уже там. И денег достанет, и все сделает. Говоришь ему, это бесполезно. Молчит, и все. А Римма ему вообще говорит: “Я тебя выставлю”. Она идет, знает, что нужно начало фильма готовить, приготовлен должен быть фильм к показу. А он за журнал или с книгой. Просидел и забыл. Римма приходит, а фильм даже не перемотан. “Ну, Володя, что ж ты со мной делаешь? Ты ж помощник. Я же тебя не заставляю в аппарате что-то ремонтировать, фильмы-то перематывать – это твоя обязанность?” – “Да я сделаю, мы все успеем, все успеем”.
И упрямый был ужасно. Прежде чем выписывать кино, я звоню в кинопрокат, там была такая Клавдия Павловна, она выписывала фильмы. Я ей: “Клавдия Павловна, мне вот то-то и то-то нужно”. И Володе: “Володя, вот это и вот это. Я договорилась”. А он не выпишет. Он выпишет другие. Я ему говорю: “Зачем ты их выписал? Мы план на них не сделаем!” – “Но они же хорошие фильмы”. Ну что тут скажешь! И все. Повернется, больше не разговаривает, и будет молчать. Вот так наклонится, и все, будет молчать. “Я же говорила тебе – вот эти”. Молчит. “Да мы отработаем хорошо”. – “Правильно, ты из кинобудки будешь свое кино смотреть, а народу не будет. Два человека в зале”.
Другой раз скажу, не надо гнать этот фильм, отпущу Римму домой. А он все равно его прогонит. Вот так. Какой-то он был…… Странности…… Я считаю, что это странность. Неужели уж такое увлечение может быть фильмами, книгами, что не давать себе отчет? Ходить почти босиком и покупать книжки? Мы рубаху ему подарили, потому что уже смотреть невозможно, а он пошел – на книги поменял. Вот и Римма Александровна, если будете с ней разговаривать, она вам скажет. Пошел, поменял на книги, а тогда ведь это было трудно – достать рубашку, плохо было с вещами, ну а мы имели возможность. Мы же на хозяйстве были у ЦУМа, клуб был цумовский. Обслуживающий персонал получал у нас зарплату в ЦУМе, я через Обком получала, и киномеханики тоже, остальные через ЦУМ. Поэтому могли мы пойти иногда, что-то взять. Я ему: “Володя, ты почему рубашку нашу не носишь?” А Римма говорит: “Да он уже поменял ее”. Стоит, улыбается. Такой он был наш Володя, царство ему небесное, пусть ему легко будет.
Мы обычно обедали в клубе. У нас завхоз жила рядом, она пойдет, дома сготовит нам что-нибудь, картошечки отварит, супчик. И мы садимся там пообедать. И только завели что-нибудь о жизни, тут сразу Володя: “Что это за разговоры?” И из книги нам какой-нибудь пример приведет обязательно, чтоб сменить тему. Он о жизни вообще не признавал. По его понятиям, живешь, и хорошо, а как дальше будет, это его мало беспокоило.
Или вот в Польшу нас возили, работников кино. Это облсовпроф поездку нам устраивал, бесплатную. Ну, что? Осматривали примечательности. А он в Польше какие были журналы, все их поскупил, привез сюда. И все фильмы там смотрел. Мы шли смотреть достопримечательности какие-то, ну и как мы, женщины, так иногда, но это очень редко было, в магазины даже пойдем. А он в кинотеатр, и там все сидел в кинотеатре, смотрел фильмы. Единственное, что мне очень хорошо запомнилось, это когда мы ехали и навстречу нам с нашей, русской песней ехали наши солдаты. Вот ведь мы выехали из России, каких-то 5 дней прошло, и мы снова услышали нашу речь, нашу песню, и все прослезились. Это было где-то начало 70-х, потому что у меня еще внучки не было, она в 74-м родилась.
Но, вообще, он был интересный. Внешность его была интересная и телосложение, и все. Конечно, он был не ухожен, потому что некому было за ним ухаживать. Но интересный: черненький, черноглазый такой, карие глаза, симпатичный. Широк в плечах, все у него соответствовало, а почему не женился, не знаю. Такого плана был Володя наш. Но жизнь у него была странная, непонятная. Все очень удивлялись, почему он такой? При таких-то родителях? Можно было получить все: и образование, и все. Мы другой раз думали, может, он им не родной, может, приемыш, что ли? Нет, он вроде на маму походил. И, главное, совсем не думал, как жить дальше. Ведь вот, бывало, у него даже денег на обед нет. А зарплату получит, и уже бегом, уже его не ищите, он уже в книжном. В то время было трудно книги купить, но он покупал их, потому что он там был у них постоянным. Я не думаю, чтобы он чем-то благодарил их, нечем было ему благодарить, но, во всяком случае, ему любые книги продавали.
Я услышала в позапрошлый год только. Римма Александровна приехала, у нас дачи рядом, приезжает и говорит: “А слышали, Володя-то умер?” – “Как умер?” – “Да, “У моста” его хоронили”. Я так удивилась. Почему нам-то никто не сообщил, хоть кому-нибудь? Знали, что клуб Обкома, ну сообщите Обкому, Обком мне бы уж всяко сообщил, с Обкомом мы все равно как-то связаны, и поздравляют они меня, и все. Мы, во всяком случае, знали, что Володя одинок, мы бы обязательно пошли хоронить. Так что умер наш Володя. Библиотека у него колоссальная была. Такая библиотека, хоть бы государству досталась или какому-то детскому приюту, или что?
Не знаю, насколько верно, Римма Александровна говорит, что он голодной смертью умер. Не знаю подробностей, я тоже собираюсь сходить “У моста” и поинтересоваться, что же с Володей случилось, почему никто ничего не сообщил, как, кто его хоронил, отчего он умер?
Нэля Александровна Смирнова, работник кинопроката
О Клубе госторговли разговоры ходили еще в начале 60-х годов. Я точно помню: 63-й год, ко мне приехала моя бывшая однокурсница, которая училась тогда во ВГИКе на киноведческом, и вот она говорит: “Ну что, идем на “Затмение”?” Я ей: “Как? Куда?” Она удивляется: “Как же ты, живешь в Перми и не знаешь куда!” И вот мы пошли в Клуб госторговли на “Затмение” Антониони. Я ничего не поняла, но все было так многозначительно, публика вела себя так многозначительно, хотя, мне кажется, никто ничего не понял. Все-таки Антониони, так вот сразу…… Это был первый заход. А второй заход – “Земляничная поляна” Бергмана. Вот это было уже хорошо, хотя и трудно для понимания. Но хорошо. И я стала поклонницей Бергмана. Это мне дало толчок такой, что есть кино другое, чем то, что шло у нас в кинотеатрах.
А потом я стала сама ходить в Клуб госторговли, там уже своя тусовочка такая была. Все друг друга узнавали, так хорошо уже было. Особенно, когда я пошла работать после университета, это 68-69-ый год. Володя Самойлович…… А, нет, я его тогда еще не знала…… Короче говоря, тогда Клуб госторговли уже называли Клубом Андрея Рублева. Потому что каждый сезон начинался с показа фильма “Андрей Рублев”. Каждый год, каждою осенью у нас “Андрей Рублев”: “Клуб Андрея Рублева”. Ну, и потом все, что только появлялось хорошее в городе, мы смотрели в этом кинотеатре. И немножечко так друг друга узнавали.
Ну, а потом так получилось, что мне пришлось работать в кинофикации с 71-го года. Работа была такая…… Так скажем: забавно-интересная. Раз в неделю мы смотрели кино, просмотровый день у нас был, а еще один день – документального кино. Это так роскошно: два дня в неделю из пяти рабочих дней. Мы выписывали на кинофикацию журналы “Искусство кино”, “Советский экран”, “Литературную газету”, “Советскую культуру”. Всё это читали и делали картотеку. Потихоньку-потихоньку мы стали делать такие обзоры фильмов и называли их “Сеансы кинопанорамы для жителей города Перми”. То есть аннотировали фильмы, предстоящие в этом месяце.
Когда были эти сеансы “Кинопанорамы”? Мы проводили их в понедельник вечером: это был самый ходовой сеанс. Где-то часов в 7 вечера, кинотеатр “Октябрь” и кинотеатр “Кристалл”. Ну, мне доставался “Кристалл” как один из самых трудных. И вот всегда в первом ряду сидел один мужчина, он был такой довольно грузный, отрешенный. Я выходила к микрофону, а он закрывал глаза и затыкал уши! Я думаю, вот сноб! Ну ладно, я думаю, вот если я его сумею победить, значит, я чего-нибудь стою.
А потом я смотрю, этот молодой человек (он мне немножко напоминал чем-то Пьера Безухова) заходит к нам в кинопрокат. Я спрашиваю: “Девочки, а это кто?” Они говорят: “Да это киномеханик из Клуба госторговли. Он у нас выписывает фильмы”. Я про себя: “Ага! Вот, оказывается, кто он”. Ну, а потом несколько раз я заставала его у нас. Прихожу в отдел, где расписывают фильмы, а он там сидит, с ними чай пьет. И так, слово за слово, мы познакомились. Оказалось, никакой он не сноб, очень прост в общении, но чудаковатый такой.
Он был одет странно. У него было такое потертое суконное пальто, очень толстое. Была какая-то сумка, типа холщовой, и всегда она была набита газетами. Он девочек снабжал в кинопрокате газетами хорошими: “Литературку” им покупал с кинорепертуаром. Польские журналы. Их двое таких чудаков было, которые снабжали нас журналами: он и Гриша, Григорий Барабанщиков…… А Григорий Степанович Барабанщиков, у него была такая особенность: он тематические такие вырезки делал для каждого человека. Он, например, знал, что я делаю сеансы кинопанорамы, и он мне всегда целую охапку давал. Там было портретов, портретов: Беата Тышкевич, Барбара Брыльска, все красавцы, Ален Делон и моя обожаемая Роми Шнайдер. Я говорю: “Вам не жалко?” А он: “Нет, нисколько”.
Точно такой же был Володя Самойлович. Только он производил впечатление странного…… Но однажды я убедилась, что он не такой уж и странный. Мы как-то осенью ездили картошку убирать всем кинопрокатом и попали вместе с ним в одну компанию. А у нас была одна девушка такая классная, самая красивая, самая эффектная. И вдруг я смотрю, Володя приударил за ней. В этот же день, так быстро, так скоро! Я думаю, ничего себе. Он был холостяк, бобыль какой-то, просто он как-то даже уже мхом порос. Но тем не менее, вот так приударил.… Правда она не ответила на его ухаживания, потому что уж очень хороша была.
Ну и вот, мы познакомились. Я потом его видела на своих сеансах, он глаза уже не закрывал и уши не затыкал. И это для меня была, конечно, проверка. Ну, а потом я поняла, когда он мне подбрасывать всякую литературу стал, что он человек очень простой, очень скромный и очень хороший. У него были такие добрые глаза, такие крупные черты лица. Полное такое лицо, темные большие глаза, большой нос, губы. И все это…… Такие мягкие черты лица. И его смущенные какие-то шмыганья… … К нему все очень хорошо относились.
Те фильмы, которые он показывал, особенно до 1971-го, это ведь все “полочные” были фильмы, и тем не менее он как-то умел…… Ведь его клуб был где-то на задворках, на отшибе, и это как-то сходило. Все эти элитные фильмы, конечно, были в прокате, но ведь знаете, какая тогда была установка? Предположим, вот фильм, который не рекомендуют к показу, но мы должны были отчитаться перед Госкино, что прокат есть. По одной копии отдавали в каждую область. Но с указанием (я сама этих документов не видела), что показывать их не стоит, пусть себе лежат. А Володя же все знал, он был информирован, и он говорил: “А ну-ка, дайте мне”. Это что касается фильма “Андрей Рублев”, ну, а Бергман, Антониони – эти вообще никому не были нужны. Ни тем, ни другим. Ни народным массам, ни партийцам. Они вообще не знали, что это такое.
У нас в кинопрокате за репертуаром следили – это вообще! Была у нас одна…… Когда она на комсомоле работала, я работала на радио в молодежной редакции, нам приходилось с ней сталкиваться, – вроде нормальная девчонка была, молодая. Ну вот, а потом она нам дала шороху на репертуарных комиссиях.
Предположим, что репертуар раскладывается на месяц: там было достаточно фильмов, их можно было разложить на киномесяц. Карты росписи существовали: вот, значит, на этой неделе будут такие фильмы, на той – такие… Четыре ведущих кинотеатра – это “Октябрь”, “Кристалл”, “Россия”, “Искра” и “Мир” – пятый. Фильм “первого экрана”, это, значит, 5 копий приходило. Потом фильмы “второго экрана”, были там детские фильмы. Ну и всякие клубы, к которым относился и Клуб госторговли. Там хоть что бери. За ними не очень следили.
Ну, она нам говорит: “Расписали месяц, да?” Мы что-то там расписали, а она что-то быстро строчит, строчит. Что строчит? А оказалось, она тут же высчитывала процент наполняемости пермского экрана советскими фильмами и зарубежными. Она говорила: “Так вот, у вас 60% получается зарубежного кино и только 40 – советского кино!”. И это было очень серьезно. Для нас, в общем-то, весьма не весело.
Но я доскажу о Володе. Потом как-то потерял актуальность его показ элитный. Началось это с “Зеркала”, когда показали фильм Тарковского “Зеркало” в кинотеатре “Искра”. Кинотеатр на 1200 мест был полон, и вся площадь перед ним заполнена машинами! Это уже 80-е годы, наверное, были. И вот эти все усилия Володи Самойловича, они как бы втуне так остались, а он продолжал свое. При всей уже открытости он свое дело продолжал.
Но его клуб находился же в центре города, и удобно ходить. И из университета удобно, и из института удобно, и от всего остального как-то близко. Поэтому народ продолжал туда ходить. И он все продолжал. И это вызвало мою такую к нему благодарность и какое-то очень теплое…… Мы всегда с ним тепло очень разговаривали, хотя очень мало. Он старался мне какие-то газетки давать, старался обязательно поговорить о новом фильме хорошем, обязательно. Он понял, что я тоже люблю кино. И впрямь для нас ведь кино было такой отдушиной. Я понимала, что он был одинок и он искал в людях…… Вот таких же, тех, кто любит кино. И для него это было очень радостно – найти близкого человека.
А умер-то он трагически. Начиналась новая жизнь. Уже не так давно, я вдруг узнала, что Володя умер от голода. Я говорю, Господи, как же это так? А получилось это так. Когда театр “У моста” открыли, – вот, благое дело, а не подумали о людях, которые там работали, в частности, о Володе. Он совершенно беспомощный в жизни человек, он какой-то асоциальный тип, понимаете? И вдруг я его встречаю, он с таким отчаянием говорит: “Нэля, ты знаешь, мне негде работать! Меня выгнали! Театр открыли, там не нужны киномеханики”. Вот так поговорили. Я и не подумала, что это настолько глубоко, настолько все драматично.
А у него была библиотека, очевидно, просто уникальная, потому что он покупал все. Вот когда он ездил куда-нибудь. В Москву он ездил часто, все равно, на последние копейки. Он, видимо, стал сначала книги продавать, а потом и книги стали не нужны. Кому нужны книги о кино, когда и кино не нужно и все уже стали жить другой жизнью?
У него умерли родители, он, оказывается, жил с родителями, я слышала. А! Он даже мне сам говорил, что у него папа в очень тяжелом состоянии, у него инсульт был, и он за ним ухаживал, видимо, мамы уже не было. А потом, когда мне это сказали, оказалось, что он продал квартиру, и его очень обманули. Его оставили без денег, и где уж он там…… Видимо, переехал куда-то, и он там от голода умер. Представляете? В наше время. Вот такая судьба. Это, наверное, год 94-95-й уже был. Не к нашей чести, конечно. Никто не знал.
Нина Горланова, писатель
Я даже не помню, когда я познакомилась с Володей Самойловичем, словно бы знала его всегда. Словно бы Пермь и Володя были для меня уже готовы, надо было только мне подсуетиться и их узнать, приехать в Пермь, и тут был Володя.
Он работал киномехаником в Клубе госторговли и обычно показывал самые элитарные фильмы. Феллини, Тарковского, но, правда, иногда он вынужден был показывать и обычные фильмы, но я думаю, это для того, чтобы не совсем уж к нему придирались. На обычные мы не ходили, а ходили к нему на “Зеркало”, на Феллини. Клуб был маленький, в закутке, по тем временам, сейчас там театр “У моста”, здесь скорее как бы центр, а тогда казалось, что это где-то у черта на куличках, никто не знает этот клуб, но на самом деле все, кому надо, знали. Все люди, которые хотели видеть лучшие фильмы, туда ходили. Это были и физики, и лирики, и книголюбы, и преподаватели вузов.
В общем, как бы отчасти собирание книг и просмотр этих редких фильмов, не доступных на широком экране, был формой, ну, социального протеста. Ах, вы нам не даете, вы от нас скрываете, вы книжки маленькими тиражами, их не достать, их сразу в обкомы, в райкомы. А мы вот такие, мы вот не сдадимся, мы увидим эти фильмы, мы друг другу сообщим, позвоним, поможем, мы эти книжки достанем, выменяем и так далее, переплатим. В общем, это была, конечно, такая фронда. Но в то же время это была искренняя любовь к искусству.
У Володи на лице было написано сияние оттого, что он такую-то книжку новую купил. Тут же он нам все сообщал, не скрывал. Были книголюбы, которые скрывали и от них не узнаешь, где они достали и вообще, что эта книжка пришла в город. Они первые едут во все магазины, все скупают, у них будут двойные экземпляры, они будут их менять и наживаться. Были такие, и очень много. А Володя был совсем противоположностью. Мы, например, не считаем себя ни теми, ни другими: ни скупыми, ни щедрыми. А вот Володя был щедрый. Если он узнавал, поступила книга, сколько экземпляров, сколько ушло в обком, как продавщица относится, держит ее, сказали им держать, не выдавать до праздника там, будет на подарки или будет с нагрузкой, или сказали им, что план выполнен, так в том месяце… Он все-все до тонкостей нам расскажет, и мы знали, нужно ли после 1-го эту книгу караулить и по три раза заходить в магазин. Нужно ли идти бегом к заведующей, нести букет или шоколадку, потому что иначе не достанется такая редкость, столько мало ее пришло. В общем, Володя все это выдавал, советовал, и все это с выражением братства на лице. Вот я твой брат родной, я должен за это тебе все сообщить, давай вот быстро делай вот так, как я тебе сказал. Ну, чудо какое-то, таких людей просто было мало.
Когда-то у Аси Цветаевой я встречала выражение, что они ехали молодыми на похороны Льва Толстого и в вагоне было много юношей, которые с жаром обсуждали, какой будет мир после Толстого и как будет трудно без Толстого. И никакого не было ни кокетства, ни желания понравиться девушкам в этих диалогах. Это было чисто духовное проявление своей сути. Потом, пишет Цветаева, она больше не встречала в России таких юношей. А мне вот кажется, что были такие юноши всегда. К таким вечным юношам, излучающим эту духовность бескорыстную, относился вот Володя.
Он полноватый, немножечко, может быть, как холостяк старый, не всегда отглаженный, не всегда отутюженный, не всегда причесанный тщательно. Но всегда излучающий энергию помощи, любви к искусству, духовность вот эту какую-то в чистом виде, о которой сейчас говорить, может быть, как-то и пошловато, но это было в нашей жизни.
Это было отчасти как противостояние режиму коммунистическому, а отчасти сутью нашей. Потому что тогда же не было возможности ни в церковь сходить, ни спектакль Табакова, как сейчас, смотреть каждый день. Не приезжали в таком обилии театры. Если приезжал БДТ, так с трудом можно было достать. Я помню, на “Мещан”, с огромным трудом, с переплатами у спекулянтов купили два билета. То есть не было свободы слова, не было интересного канала “Культура”, ничего не было. И мы сами доставали все, всю духовную пищу доставали сами. В общем, ведь тогда литература и искусство заменяла и церковь, и политическую трибуну. В общем, это было синкретическое явление, мы рвались в эпицентр этого явления и хотели все быть там внутри. Ну и, конечно, Володя был в самом эпицентре. Он привозил эти фильмы самые редкие, он нас извещал, он готов был заплатить за билет. Если ты там шел, он говорит: “Идем, я сейчас буду показывать”. А ты ему говоришь: “Ой, слушай, а я уже без денег”. – “Я тебе дам денег”. Или: “Я тебя проведу”. То есть необыкновенный был человек. Он разгружал эти книги продавщицам, чтобы помочь как мужик, чтобы ему быстрее дали экземпляр. И он тут же нам позвонит и сообщит. В гости ли он приходил, всегда отказывается от чая. Ему главное – поговорить, посмотреть книжки.
Помню, например, что Виана достать было невозможно. А у Володи был Виан, я даже не знаю, откуда, кажется, в Пермь вообще не завозили Виана, “Пену дней”. Ну, что? Я говорю Володе, вот, сын и муж так мечтают о Виане, просто не знаю, что делать, где брать. Он говорит: “Слушай, давай я вам отдам”. Я кажется, ему “Вы” одно время говорила, а потом уже “ты”. А я говорю: “Ну, я Вам, Володя, за это три детектива отдам”. Он говорит: “Да ладно, давайте хоть один, да можно и так”. В общем, все он как-то по-доброму, все как-то щедро невероятно.
Жил он с папой, оба они, видимо, были влюблены в книги, причем вот так вот: и мемуары, и по искусству, и по кино, и, конечно, художка, и детективы, чтобы скоротать часок уныния, если нападет оно. В общем, широкий очень профиль. Ну, естественно, все журналы Володя выписывал. И “Искусство кино”, и “Театр”, и прочее, и прочее. То есть с папой, видимо, они вместе делили эту любовь к искусству. Во всяком случае, о папе он всегда нежно-нежно. Когда папа заболел, Володя первым делом грустно улыбался и не сообщал, какая книга появилась, а сообщал, что папа сегодня вот то и это……
А когда папа умер, Володя очень переживал. Поменял двухкомнатную квартиру на однокомнатную и сказал, что ему доплатили и у него снова есть деньги на книги, потому что книги к этому времени уже подорожали. Это уже была перестройка. И их было трудно доставать, до такой степени, что я, например, вообще перестала заходить в книжные магазины. И поэтому, когда я бежала куда-нибудь, в центре встречала Володю, он бросался навстречу и говорил, ты знаешь, привезли то-то и то-то. Я, уже печально улыбаясь, говорила: “Милый, Володечка, я теперь уже не могу себе позволить, у меня дети и все такое”. То есть мои интересы резко изменились. А Володя был все тот же юноша, полный духовных устремлений, вечно молодой, вечно прекрасный. И как жаль, что я не знала, когда он умер, и не была на его похоронах. И как хорошо, что вы собираете все о Володе, потому что это был цветок в нашем городе, такой скромный , такой неяркий, но по-настоящему необходимый, украшавший эту жизнь… …
Светлана Николаевна Цинёва,
директор Клуба госторговли с 1984 до 1992
Вчера после вашего звонка я очень долго о нем думала, вспоминала сотрудников, фотографии вот нашла. О его смерти я узнала спустя полгода, даже не знаю, были ли на похоронах сотрудники клуба, мне кажется, никто тогда и не узнал. То есть как жил он тихо, скромно, так тихо, скромно и умер. И даже по разговорам сотрудников бывших я слышала, что его даже не на что было хоронить, то есть не нашли родственников, и хоронил театр “У моста”. Год или полтора он поработал у них и умер.
И вот какая мне пришла мысль, наверное, у него стресс был, потому что сердце не выдержало резкой перемены, когда наш Клуб закрыли и сделали театр “У Моста”. Я ведь и сама очень часто наш Клуб видела во сне после того, как ушла. Как будто частичка души у меня там осталась. Мне сны снились, я даже думала, Господи, я же так с ума сойду. Да, очень часто снилось, пока я не сходила в этот клуб свой. Так у меня все времени не было сходить, посмотреть, что это за театр-студия “У моста”, что там за спектакли. Тогда они очень гремели. И все же однажды я оказалась в том районе, днем зашла, сказала дежурной, что раньше работала, можно ли посмотреть. Она: “Пожалуйста”. Все изменилось. Там переделали же абсолютно все: и зал, и сцену, и комнату для кружковой работы переделали тоже под маленький театральный зал. Все перестроили. Единственное, что осталось, это раздевалка, вот эта решетка в прежнем виде. И ходила я там, честно говоря, с подавленным чувством. Ну да, все отделано, все новое, а чувство такое давящее. Но после этого мне уже не снилось.
А Владимир Иванович, он ведь жил этой работой, жил этим зданием, этим Клубом госторговли, и вдруг так резко…… После того, как ликвидировали клуб, его второй дом, у него случился стресс, мне кажется, он не смог пережить этого. Ну, если это второй дом, если у тебя оторвали вторую половину. Вот нас всех уволили, а его, я не знаю, может, пожалели и оставили там. Я не знаю , в какой должности он работал в театре “У моста”. Или рабочим сцены, или его оставили сторожем, или дворником, не знаю кем, но его просто пожалели и оставили. У него ведь всего одна запись в трудовой книжке, единственная, я же сама эту книжку открывала, и там написано: “После службы в армии зачислен на должность киномеханика”. Единственная запись. У него больше ничего не было, он жил этим Клубом.
Я-то пришла туда в июне 1984-го, в 87-м ушла в декретный отпуск, потом еще выходила где-то на полгода, наверное, работала, 89-90-й, потом снова ушла в декретный, а потом клуб расформировали, документы свои я забрала в 92-м году из обкома профсоюза. А Владимир Иванович там уже давно был. Да он там почти жил. Единственно только в четверг, дежурные, которые у нас работают по 24 часа, через трое суток, отпускали его домой, чтобы он смог помыться, привести себя в порядок. А так до следующего четверга он жил и ночевал там. Обедал в столовой Медицинского училища. Но вечером и утром завтракал всегда в Клубе. Всегда у него с собой были две авоськи, тогда было модно, из клеенки сшитые. Он в них всегда носил пачку газет, которые тоже постоянно читал.
Кроме того, что он был киномеханик, он был дворником, сторожем, рабочим сцены, иногда электриком, там лампочку поменять… Владимир Иванович у нас был: Фигаро здесь, Фигаро там. Потому что не было мужчин, а он был безотказный. Да и репертуар, в общем-то, составлял почти все время он. Мне покажет, я там согласна или что-то не согласна, могу добавить. Раз в неделю, по средам, мы с ним ходили в кинопрокат на просмотр фильмов тогда, какие новые фильмы прибыли в Пермь, выбирали, вместе составляли, он всегда мне советовал, какой выбрать фильм. Если какие-то детские мероприятия, тоже я ему всегда делала заказ. Он сам ездил в кинопрокат, отвозил репертуар, забирал оттуда фильмы. Если, допустим, надо было что-то поменять или, может быть, фильм по ошибке привезли не тот, или не доставили тот, который нужно было, он сам, как вьюченная лошадь, ехал.
Незаметный человек. Мы никогда не знали ничего о его личной жизни, он никогда ничего не рассказывал, а мы и не лезли ему в душу, я лично не лезла. Мне его было по-женски жаль, что он такой немножко обиженный судьбой, что личная жизнь не сложилась. Может быть, раньше, я не знала его, когда он был молодым, когда ему было 20, 25, 30 лет, может быть, он тогда и следил за своей внешностью и был очень аккуратным и ухоженным парнем, и, может, у него была первая любовь, но она у него не сложилась, и был от этого как бы стресс, и он отразился на его внешнем виде?
Я его единственный раз видела нарядно одетым в день 50-летия, когда ему вручали награду. То ли заслуженный работник кинематографии, то ли знак или медаль, это надо уточнить в управлении кинофикации. За безупречную работу, за долголетний труд. Если после армии ему было 20 лет, а исполнилось 50, значит, 30 лет он работал на одном месте. И вот у меня в кабинете было небольшое собрание. И он пришел нарядный, удивительно, я даже его не узнала, говорю: “Владимир Иванович, какой Вы сегодня красивый мужчина, Вы должны всегда выглядеть так”.
А когда на доску почета его фотографировали, мне пришлось прямо за ним бегать. Всех уже сфотографировали, а Владимира Ивановича мне пришлось по всему клубу искать, он специально увиливал, чтобы его не сфотографировали. “Ну зачем вы меня повесили, зачем вы меня повесили? Да не надо, не надо, Светлана Николаевна, ой да уберите, не надо”. Он был таким меланхоличным человеком, а с животным я бы его сравнила – с сурком…… Ничего ему не нужно было. Когда его позовут, он придет и сделает то, что нужно…