Стихи
Антон Колобянин
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 3, 2000
Антон Колобянин * * * Ты любишь фотографии. Ты гладишь их белый глянец и, конечно, веришь — что это — ты. Надеясь, что наладишь хрустальный мост из прошлого (теперь уж — из прошлого), и — в будущее. Тянешь себя за подбородок, размышляя о том, что ты когда-нибудь завянешь, как орхидея — воздуху башляя гнилую смесь. И покидая вазу ну, скажем, — бытия, ты отражаешь позорный след. Но сам уже ни разу себя на этих фото — не узнаешь. * * * Остались две жизни — до нового года. Дожди — словно жалюзи — сдвинет погода. Ударит мороз, как топор дровосека. Расклеит афиши явление снега. Спектакль отыграет и тут же растает. Румянец тебя по щекам отхлестает. Ты будешь, как гном в театральном бинокле. Но, чу! Облака из бумаги — намокли. Весну растворив, как таблетку от кашля, — вдруг из заточения — лунная башня — отпустит принцессу… к тебе… Это может случиться: но это случиться не может. Ведь жизнь, ей нельзя подыграть — ни биеньем чуть влажных сердец, ни кладбищенским тленьем. Две жизни: одна — погашение долга. (Боюсь, этот долг не отдам очень долго.) Другая — струит свои воды чуть слышно. Ее не прожить. Ты пытался, не вышло. Ты сам — ее плеск. Но себя ты не слышишь, пока ты шумишь, т.е. попросту — дышишь. Пока ты постель разминаешь, как сено. Вкатив под язык колесо седуксена, как Новый Сизиф, ты, конечно, забудешь — где был ты и где вряд ли ты еще будешь. * * * Когда-нибудь, когда окаменеет поэзия, так, что уже не надо ни языков, ни дантовского ада и пытка вдохновением отменит саму себя, — воспламенится почесть молчанию: затворникам и рыбам и статуям, всем человечьим глыбам, проснувшимся в одном из одиночеств. ПАСТЕРНАК Я иду через гибнущий парк, где деревья вцепились корнями в побледневший от гравия мрак. И ветвями вцепились, и пнями, и еще черт-те чем. Я пою очень тихо (почти бормочу я). Но туман, как ни странно, не пью: он живет в этой песне, бичуя. Здесь и почва протерта до дыр, и судьба, что не дышит — а пахнет перегноем. Так пахнет надир, когда эхо посмертное ахнет (и душа устремится в ампир или в готику. Либо — в надежду. То сражаясь, как сильный батыр. То болтаясь, как в проруби — между)… Ты позвал насекомых на пир, на пенек — в электрическом баре, где Луна, как восставший вампир, присосалась к возлюбленной паре. Где Природа со связкой ключей притворилась порхающей музой, а на деле — тюрьма. И очей не смыкает, и сохнет медузой на песке…. * * * Выходим на перрон и слышим тяжкий стон. То электрички сон нам снится с трёх сторон Садимся, чтобы спать. А ляжем — так умрём. Но утром снова трём глаза — живыми стать. Живи себе, молчи и ты — ловец блесны. К тебе летят грачи — тюремщики весны. Ты вынес лишь одно из крупных передряг, что выложили дно мозаикой бродяг. Смешно иметь свой дом. Вода сильней огня. И верится с трудом в пол-царства за коня. * * * Слово — не воробей. Выстрелит — не убьёшь вылетом из обеих губ. И не пустишь нож в ход. Не убийца, чай, чтобы его убить. Чинно сижу, пью чай, как меня не любить?! Я не поэт, а так, малость Иван-дурак. В церковь я не ходок и не люблю кабак. Либо стихи умны, но лишены красы. Либо — наоборот. Значит, малы трусы. Слово вообще есть бог. С птицей его сравнишь — скажут тебе: Ты — лох. Библию, мол, темнишь. Ну а поэту чё? Чинно сижу, пью чай. Хрен вам через плечо. Эх, перо, выручай. С богом! Спеши дерзать, переводить листы. Нечего мне сказать греку, варягу. Сты- дно. * * * Поиграй со мной, огонь. Но не больно. Руку тронь. Отмени законы мира и пронзи мою ладонь. Я не то чтобы поэт, но рифмую тьму и свет. Человек — не поле битвы. Между ними битвы нет. Я, конечно, не пророк. Я люблю мясной пирог. Для коровы убиенной это лучший некролог. Если рядом алкоголь, он садится словно моль на моё сухое тело и пищит: «Кто здесь король?». По ночам я вижу сон. Он услужлив, как гарсон. Посвящает в то и это, будто я какой масон. Значит так, огонь — играй. Век живи, но умирай. Я порвал стихотворенье, и оно попало в рай. Не огонь, а сущий бес. Взбрызнул искры до небес. Мне с тобой, исчадье спичек, светел самый тёмный лес. Можно дальше продолжать, но мне холодно дрожать на ветру стихотворенья. Т.е. — ветер отражать. НАМЁК Тело твоё лишено морщин. Явятся сами, их не зовут. Мысли пока что чужих мужчин, как светляки, по тебе ползут. Может, неопытна. Не княжна в этих делах. Но лежит роман с терпким названием «Ночь нежна» — под одеялом, как басурман. Рядышком тело твоё дрожит на деревянных сосках, ну и — парень красивый тебя лишит даже не чести, а чешуи. Кровь за глаза называют — честь. Явится некто, условно — принц. Выяснишь скоро, у прынца есть старое хобби: система линз — т.е. бутылка и рюмка. Ну? Можешь любовника завести. Я для чего здесь баранки гну?! — Только шепни мне, куда везти. * * * Ты слишком тонкое стекло, тебя сгибает шум воды. А сколько неба утекло с тех пор, как стал невидим ты? * * * Город, в котором я был счастлив четыре года, где тихо ушла семья в песок. И теперь погода — единственная моя тюрьма. В остальном — свобода. Теперь я ничей должник. Вот только — по части денег (?!) Но, думаю, мой двойник докажет, что я — бездельник. Исчерпана тема книг. Подмёл мои деньги веник. И, стало быть, мне пора. Я встал под кирпич заката. А будущее — гора, железной рудой богата. И, стало быть, мне пора в обход, чтоб успеть куда-то.