ХРОНИКИ
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 2, 2000
ХРОНИКИ
Обсуждение статьи В. Кальпиди
“Провинция как феномен культурного сепаратизма”
ЮРИЙ РАССКАЗОВ (философ, Краснодар)
Диагноз: сепаратный феномен как культурная провинция
Москва — столица нашей родины. Волга впадает в Каспийское море.
Ни то ни другое недоказуемо. Как и любое высказывание, основывающееся на условных знаках условно общепонятного языка, обозначающих условные предметы условно реального мира условно современного времени. Только тот, кто владеет всеми этими (и гораздо большими!) условностями систематически, в состоянии адекватно построить и оценить любое высказывание. Но оценить — означает установить границы истинности высказывания. Первое высказывание стало ложным во время Петра. Второе высказывание чуть не стало ложным во время советского проекта поворота рек. Хотя оба высказывания противоречат друг другу: они говорят совершенно о разных географических системах “родины”, ни одной из которых в настоящий момент не существует.
Как бы хотелось сказанного выше не писать. Но реплика В. Кальпиди и ход обсуждения ясно показывают, что аксиомы общения, условия понимания начального сказанного слова абсолютно игнорируются не только обсуждающими, но и самим говорящим.
Прежде всего: обсуждение заключается в подмене предложенного предмета на какие-то другие, лично интересные предметы (впрочем, по факту видно: не интересные, но вымученные благодаря требованию хорошего друга, затеявшего дискуссию). Кальпиди предложил: 1) факт, картину мира (“диагноз болезни” несвободы: “Москва — … культурологический монстр”, воссоздаваемый исторически-сложившейся связью “Москва — провинция”); 2) изменение факта (т.е., надо полагать, лечение болезни: “создание провинциальной литературной схемы”, “жест свободы”) и направление этого изменения (по Ницше: “не от чего, а для чего”).
Итак, обсуждать факт уместно лишь тогда, когда факт не очевиден (т.е. его статус не отложен в памяти как живая объективная вещь) или — другая сторона этого же — отсутствуют очи для видения этого факта (разумение, понятие). Народ обсуждал. Ту очевидную констатацию, что Москва есть концентрированное выражение мифа русской культуры. Любое обсуждение этого факта в силу его очевидности есть лишь дополнительное описание других сторон Москвы-провинции, которое Кальпиди исчерпал одной метафорой “вдовеющей и блядующей Москвы” (что означает: мы все, живущие в мифе русской культуры либо вдовеем, живем кровью-памятью провинциальных сынов-сил, либо блядуем, отдаемся столичным паханам-Понятиям). Нетрудно заметить, что все обсуждающие лишь признавались в своем вдовстве и блядстве: помнят только ушедшие факты, не видя новых проблем, и оценивают с точки зрения только общепринятых, столично-узаконенных понятий. В этом смысле они всего лишь живут внутри той реплики, которая называется “Провинция…”. Стоит ли удивляться , что все так или иначе лишь согласились с Кальпиди. Но тут же и забыли как о факте, так и о предложенном им деле. Кальпиди, как бог, потряс землю под жильцами своей Провинции, и они реагировали ровно столько, сколько он их тряс. Их устраивает их сепаратная ойкумена, их культурный полис (включая финансовый и страховой), ибо они там — Герои. Шутка ли: пять с половиной пьес в год! Не считая прочих подвигов.
Верно, верно. Это диагноз болезни: болезнь свободы в разрешенных пределах. Шаг в сторону — побег… Но найдет ли Кальпиди-громовержец в образе ВОЛа богоравных, подобных себе олимпийцев. Вне сомнений. Откликнется какой-нибудь “Гермес”, “Соннет”, “Мечел” и за какую-то степень блатства-блядства даст приникнуть к источнику вдовства, чтобы выстроить свой местный литературный Олимп. Все предложения Кальпиди как раз на то и направлены, чтобы сделать свою сепаратную Москву, местную инфраструктуру мифа окультуренной, прилично выглядящей Провинции. Кальпиди хочет клонировать Москву, точнее, — ее инфраструктуру, способ цивилизованной организации литературного производства. Грубо говоря, обеспечить литераторам выживание, тем самым освобождая их… от Москвы. А как же свобода для? Возникнет автоматически? Сильно сомневаюсь. Что было бы с провинциальными литераторами, если бы не их пятая колонна раскрутки в Москве, на Западе и в прочих центрах, дающая им весомый блат известности, который меняется на доллары Гермесов и Фондов!
Стоп-стоп. Значит ли это, что Кальпиди, будучи Зевесом своей Провинции, в ней же и живет, по ее же понятиям? Несомненно. Что кроме метафоры “миф русской культуры — древнегреческий сепаратный полис” говорит об этом? Да именно его понятия и память их значений. Сколь его реплика лирична, столь она истинна. Сколь она реп-лика, столь она дву-лика и двулична, выказывая такую мировоззренческую кашу, какая и должна быть у любого советского человека, живущего во вдовстве и блядстве.
Не случайно он начал с двоякого смысла словосочетания “культурный сепаратизм”. Формально имеется в виду и автономность культуры в каждом отдельном месте, и окультуренность, приличность обособленности всех отдельных мест, не абсолютная их обособленность. Вопрос: кто не видит, что этот двоякий смысл есть идеально точное описание уже существующей системы мифа русской культуры? Все регионы живут в культурном смысле сами по себе, но благодаря тому, что есть вялое сообщение с центром туда-обратно (люди рвутся в центр, информация течет из центра и через центр), не возникает абсолютная разорванность. Иначе говоря, пока в стране существует одна, такая как есть на сегодняшний день инфраструктура питания культуры, она существует как единый миф. Стоит местной инфраструктуре при существующем принципе ее организации стать сильной, как она напрямую станет контактировать с более сильным центром (Западом , Востоком и пр.), что автоматически повлечет за собой распад ныне существующей несовершенной инфраструктуры. Культурный сепаратизм ведет к сепаратной цивилизации. Когда мы перестанем нуждаться в Москве финансово и организационно, она перестанет быть столицей нашей родины. Волга, хоть и будет впадать в Каспийское море, но в другом, соседнем государстве. Таким образом, культурный сепаратизм в подразумеваемых Кальпиди значениях, как мыслимый им феномен, является, во-первых, не феноменом (фактом сознания), а ноуменом, фактом реальности, и уже поэтому он не может быть целью предложения, являясь его, предложения, неосознанной причиной. Во-вторых, попытка создать из факта этот же самый факт есть попытка остановить течение реки, жизни, и возможна она лишь в представлении останавливающего, а в реальности ведет лишь к разрушению данного факта и, в лучшем случае — к повторной его сборке, к созданию ухудшенной копии (так из СССР сделано СНГ, из английской овечки — клон Долли, из “Войны и мира” — “Разгром” и “Тихий Дон”, из Желтой записи — Черная). В-третьих, воссоздание факта, поскольку оно все-таки возможно в представлении восстанавливающего, может быть идеальным лишь в идеальном представлении, т.е. в представлении того, кто идеально понимает, что он восстанавливает, зачем, какими средствами и т.д. и т.п. А таким может быть лишь существо, равное Богу.
На некоторую неидеальность понятия-понимания Кальпиди я уже указал (неотличение реальности и сознания, причины и цели). Но это ничто по сравнению с тем, что он как бы не помнит действительного смысла употребляемых им понятий.
По определению, т.е. по сути этих явлений, ни сепаратизм не может быть культурным, ни культура — сепаратной. Сепаратизм в самом общем юридическом смысле есть отделение двух сторон друг от друга, установление разницы, различия между ними. Система различения двух сторон устанавливается возобновляющимися, постоянно восстанавливаемыми условными нормами. Этот процесс и механизм восстановления и воспроизводства приличных условностей называют обыкновенно цивилизацией. Если расходящиеся стороны в равной степени принимают этот процесс, то их сепаратизм можно назвать цивилизованным. Наоборот, культура есть процесс разрушения условных норм и выработка на их почве новых ценностей, которые потом, конечно же, опять будут осознаны как условности. Культура по своей сути отождествляет, соединяет. Цивилизация работает внешне, механически, сепарирует понятия и хранит память. Культура, наоборот, идет в глубь мира, в суть, препарирует память и создает понятия. Цивилизация удваивает, умножает, отделяет знаки, культура соединяет, генерализует, сливает в одно целое сознание .
На этом фоне нетрудно заметить, что употребляемые в реплике слова употреблены не как понятия, а как слова с диффузным, расплывчатым представлением. Единственно верный смысл этой расплывчатости передается словами “Провинциализм есть причина сепаратной цивилизации”. А суть и причина провинциализма — это ограниченное сознание, “разруха в головах”, по проф. Преображенскому, представление, что феномены сепаратны, обособленны друг от друга. На самом деле любой феномен, в том числе феномен всякой личности и любого понятия есть условно выделяемый фрагмент целостного сгустка смысла, мифа сознания. Вообразить эту условность (будь ли это нация, язык, знания) данной извне ( по традиции, рождению и проч. условностям) — это значит запретить свободу сознания. А несвободное сознание автоматически становится культурной провинцией мира. Следовательно, диагноз у нас другой — самодовольное сепаратное сознание, которое все участники якобы дискуссии явили в полной мере и сознательно. И это есть констатация всей полноты современного факта. Так вот, если бы при такой констатации факта была бы поставлена цель “тотально-русская культура есть исток вселенского универсализма”, то это, во-первых, прежде всего обрисовало бы цель, то самое для чего свободы, а во-вторых, потребовало бы всерьез задуматься о средстве достижения такой цели.
Кальпиди мыслит сделать сепаратную цивилизацию, местную инфраструктуру для местной культуры. Это возможно только за счет той или иной халявы, приватизации источника власти и ценностей — поместного деньговладения. На самом деле нужно делать общероссийскую инфраструктуру для повсеместной культуры, т.е. создать такую цивилизацию, систему образования условных норм, которая автоматически производила бы в любой точке страны свободное сознание, живущее по своим личным, ежесекундно вырабатываемым понятиям. Лишь такое свободное, автономное (говоря фигурально, сепаратное, условно, только в деле и теле независимое от других) сознание, полагающееся лишь на свои силы, способно сделать все и реально делает все на свете. За счет чего и живет и делает. В реплике Кальпиди эта самодостаточность собственных сил подчеркнуто божественна, впрочем, будучи вынесенной как последний пункт дела. На мой взгляд, — решающий пункт дела. Все, действительно, нужно делать только самим.
Но я хотел бы обозначить главные препятствия на пути Общего Дела. 1) Нужно делать еще больше, чем предлагает Кальпиди, допуская еще большую свободу сознания, чем свободен каждый из нас в отдельности (сразу во всей стране и сразу во всех направлениях чистки понятий и памяти, на всех путях превращения инфраструктуры). 2) Нужно решить вопрос, кто будет делать (ответ для меня: я буду, если хотя бы будет делать Кальпиди, испытывая при этом духовную жажду знать больше своих и моих привычных условностей). 3) Как делать? (Ответ на этот вопрос имеет оперативный смысл: все зависит от того, кто и в каком объеме будет делать).
Свободен ли Кальпиди для пользы дела, для того, чтобы не изменяя своим предрассудкам как удобной форме личного выживания, все же стать выше них ради построения более совершенной формы совместного выживания Провинции-страны?
Нина Горланова ( писательница, Пермь)
Москва, Москвы, Москве, Москвою, о Москве!
Стала я читать статью (реплику) Кальпиди о Москве, дошла до “блядей” и вспомнила такую историю. В году так девяностом или девяносто первом я пришла в ЦДЛ, чтобы там встретиться с Татьяной Набатниковой. Ни много, ни мало, а надо было мне забрать у Тани милой рекомендацию в члены СП. Она в ту пору жила уже не один год в столице, но оставалась к землякам доброй (и рекомендацию мне дала без лишних разговоров, за что ей огромное спасибо). Но все это не важно для темы. А важно вот что: только мы вошли, как сразу увидели двух бесподобных девушек с ногами фотомоделей, в декольте, при этом вокруг шеи у каждой был какой-то меховой шарфик, инкрустированный драгоценными камнями (или подделками). Таня сразу мне и говорит:
– С каких это пор в ЦДЛ стали появляться бляди?!
Я пожала плечами: во-первых, я не поняла, кто эти девушки, а во-вторых, я не могу решать, появляться ли в ЦДЛ тем или иным девушкам, я вообще редко в ЦДЛ-то бывала тогда… И вот мы разделись, прошли в кафе, я встретила там Ларису Ванееву, Свету Василенко и Павла Басинского, подсела к ним. Тут бежит со всех ног ко мне Таня Набатникова, отводит в сторону и шепчет: “Слушай, оказывается, это были не бляди, а итальянки! Сейчас здесь будет презентация совместного русско-итальянского журнала!” Я раз и навсегда запомнила эту историю: незнакомое не значит “плохое”! Это были всего лишь итальянки! Так и Кальпиди: напрасно ему почудились в Москве бляди – это были итальянки! Уверяю вас, друзья! Я Москву очень люблю и боюсь ее лишиться! Мне не нужно, чтобы Урал отделился! На Урале меня не ценят, мало печатают. А в Москве печатают и ценят. И мне почему-то кажется, что к старости я буду там жить! Муж говорит, что это кажется, потому что “в молодости ты идешь, куда сам хочешь, а в старости тебя поведут, куда хотят” (это цитата из Библии). Вот так!.. А пока нам и в Перми хорошо…, почти хорошо. А совсем хорошо не бывает нигде. Только в раю, наверное. Но об этом можно только мечтать
ВИКТОР РЫБИН (доцент кафедры философии, Челябинск)
Новые правила игры
Я полностью согласен с диагнозом, который выносят В. Кальпиди и его оппоненты, констатируя ненормальность такого положения, когда за Москвой все больше закрепляется роль “культурологического монстра”, абсолютно доминирующего над провинцией. Но в том, что касается методов лечения этого состояния, не согласен ни с кем — ни с В.Кальпиди, который предлагает создание “Оффшорных зон уральской литературы”, ни с В.Раковым или Д.Харитоновым, рекомендующими в качестве лекарства (пусть даже исцеляющего временно — “на 5 лет”) провозглашение “Литературной Уральской республики” или введение “идеологии просвещенного провинциального сепаратизма”.
Ни у кого не возникло желание сломать “правила игры”. Все участники дискуссии, будучи недовольны ситуацией, принимают “центростремительную схему русской культуры” (В.Кальпиди), обрекающую провинцию на роль гетто от культуры, как неизбежность. Де факто — это согласие играть по правилам сильнейшего, т.е. “центра”. А, следовательно, проигрывать. Ибо что иное, как не обреченность на поражение, означает проповедь “культурного сепаратизм” (А.Матвеев)? Как хотите, но такой сепаратизм так или иначе вариант “провинциального идиотизма”, в который рано или поздно вырождается любая намеренная замкнутость.
Всякое явление культуры, чтобы выжить, должно для начала обладать хотя бы стремлением взять высшую планку в своем деле, по-своему — “на свой манер” — решая общезначимые, волнующие всех вопросы, а не пестовать собственную убогость. Вот говорят о создании региональной “уральской литературы”. А с чем мы выйдем “на люди”? С “Бараком” В.Петрова и В.Огородникова? Так сказать, провинциальная экзотика? Чернуха-буфф с местным колоритом (вне зависимости от благих намерений авторов)?
“Выиграть” — что в нашем случае означает сохранить себя в качестве пока более слабого, но тем не мене равноправного участника общероссийского культурного диалога, а не культурной колонии, куда, как туземцам, завозят залежалый товар (на недавно прошедшем в Челябинске фестивале “Наше новое кино” не было ни одной премьеры!), — возможно лишь в одном случае : задав новые правила игры!
Давайте взглянем на проблему центр-периферия широко, тем более, что в лице таких теоретиков постмодернизма, как Ж.Делёз, Ф.Гваттари, Ж.-Ф.Лиотар, имеется серьезная философская традиция ее рассмотрения.
В историческом плане мы (и Запад, и Россия, и Москва, и Урал) переживаем, хотя и в разной степени, эпоху перехода от индустриального общества к постиндустриальному, “информационному”, т.е. к такому обществу, где главной ценностью становятся информация и знание, тогда как доминировавшие прежде ценности (такие, как производство, обмен, бюрократическая авторитарная власть) отходят на второй план, подвергаются “деконструкции”.
В индустриальном обществе функция центра как руководящего органа, отдающего на периферию команды по перемещению и перераспределению потоков материальных благ, становится определяющей. Поэтому индустриальное общество в той или иной степени всегда иерархично, репрессивно и предполагает жесткое деление на “центр” и “периферию”.
Но вот, начиная с какого-то момента происходит насыщение техникой, энергией, квалифицированными кадрами. Материальные ресурсы теперь производятся “на месте”, во всяком случае перемещения их в таком масштабе больше не требуется. Потоки явно трансформируются в циркуляцию, когда взаимообмен происходит не между центром и периферией, а “по соседству” в масштабах всей системы — по принципу “место-место”. С этого момента главным принципом и целью существования общества становится не распределение, а координация, производство в первую очередь не техники , а информации: индустриальное общество перерастает в информационное.
Необходимость в стационарном, жестко закрепленном центре объективно отпадает — он становится одним из “мест”. В идеале возникает блуждающий центр — центр по авторитету, который находится везде и нигде, как в сети Интернета.
Но центр-то уже вошел во вкус главного потребителя. Он не желает расставаться с привилегированным положением и всячески стремится закрепить незыблемость своего статуса, позволяющего паразитировать на периферии путем авторитарного формирования потоков минеральных, интеллектуальных и духовных ресурсов. “Нынешний город, — утверждает выдающийся архитектор современности Фрэнк Ллойд Райт, — это раковое образование, резиденция бюрократической мощи финансовой олигархии”.
И начиная с этого момента, роль центра становится деструктивной. Пытаясь сохранить доминирование, он продолжает рассылать на периферию репрессивные команды. Поскольку способы отъема у нее ресурсов становятся все боле изощренными, управленческая структура центра усложняется. Но, разбухая, она ведет к заорганизованности, порождает хаос, становится разрушительной. Такова судьба любой организованной системы, количественно достигшей определенной степени сложности, но не желающей качественно совершенствоваться дальше. За примерами далеко не надо — вспомним бытовавший в годы “реального социализма” афоризм: “плановая бесхозяйственность при плановом хозяйстве”.
Чтобы сказанное стало яснее, приведу еще один пример. Музыковедов всегда занимало одно загадочное обстоятельство в творчестве Д.Д. Шостаковича: с удивительным постоянством во всех его произведениях так или иначе воспроизводилась одна тема. Помните знаменитое скерцо из 7-ой, “Ленинградской” симфонии: нашествие — апофеоз злой механической силы, поначалу нестрашной и слабой, как звук дудки Крысолова, но переходящей затем в неистовое дьявольское беснование? Традиционно было принято толковать эту тему как изображение фашизма. Но, странно, мотив механической заданности, пляшущего театра марионеток, трансформирующийся в разгул нечеловеческих сил, неизменно повторялся у Шостаковича вплоть до 70-х гг., когда угроза фашизма миновала. Ярче всего этот мотив проступает в последней, 15-ой симфонии композитора, датированной 1971 г. В чем дело? Просто гениальный мастер ощущал, что зло может не только приходить извне, но и возникать изнутри — прежде всего от чрезмерно усложнившихся форм жизни, переживших себя, но не желающих уходить. Мертвый хватает живого.
“Реальный социализм” рухнул. Но ведь положение-то не изменилось. На место инструкций, приказов и распоряжений административно-командной системы все больше выходит анонимный, скрытый поток в виде дозирования финансовых ресурсов (что сразу бросается в глаза) и духовной, культурологической экспансии (то заметно не сразу, поскольку это процесс, растянутый во времени).
Таким образом, прежняя иерархическая репрессивная социальная структура отнюдь не исчезла, но лишь изменила форму, замаскировалась. Москва из административного мастодонта превратилась в культурологического монстр, экспортирующего на периферию второй свежести для “туземцев”, и лишь вследствие этого и благодаря этому — в безусловного политического, административного и финансового доминатора. Такова реальность.
Впрочем, это общеизвестные вещи, и все сказанное представляет собой изложение современной теории современного общества применительно к российской специфике.
А вот далее я скажу то, чего у постмодернистов нет.
Делёз, Гваттари, Лиотар, Бланшо, Рорти, Нанси и другие со знанием дела говорят о “циркуляции”, “декодировании”, “блуждающем центре”, но конкретных путей перехода в новое, более органичное состояние общества нее указывают. Теория постмодерна не обладает достаточной степенью конкретности, поскольку в ней пропущено центральное звено всех социальных процессов — человек, личность. Это не вина теоретиков, а, скорее, беда всей западной культуры.
Кто будет осуществлять циркуляцию, т.е. минующее центр взаимодействие по принципу место-место? Кто сможет противостоять по-прежнему репрессивному, но теперь уже “декодированному”, т.е. анонимному культурологическому потоку? Очевидно, это должны быть люди, владеющие общим словарем культуры и способные при посредстве его договориться между собой, будучи даже узкими профессионалами. Поскольку же общечеловеческая культура в принципе неисчерпаема и овладеть всем ее массивом не под силу конкретному человеку, главным фактором становится мотивация; иными словами, это должны быть люди, ОРИЕНТИРОВАННЫЕ на культуру как на главную жизненную ценность и лишь в силу этого способные прервать “поток ” и дать “циркуляции”.
Беда Запада в том, что он, технически находясь уже в “информационном” обществе, в социальном плане по-прежнему продолжает воспроизводить закономерный для рыночного индустриального общества тип “одномерного человека” (Г.Маркузе) — человека-потребителя. Правда, первым узрев горизонты новой эпохи, Запад на вызов времени попытался ответить образом Сверхчеловека, но в реальной жизни этот Сверхчеловек выродился в того же потребителя, снабженной более развитой, чем у рядового обывателя, “мускулатурой”, дающей возможность отнять (но не поделить).
Между тем у нас (в бывшем СССР) ориентированный на культуру тип человека определенно создавался, вырабатываясь в ткани общества “реального социализма” как ответ на давление стареющей (в историческом смысле) и все более безумной бюрократической власти.
Итак, личность была, и она никуда не исчезла. Историки вообще утверждают, что для исчезновения культуры необходимо полностью уничтожить даже не элиту, а всех ее носителей, все население. Иначе культура неизбежно прорастет и подчинит себе завоевателей, как это произошло с ариями, поглощенными культурой завоеванной ими Древней Индии.
Нас же пока, слава Богу, не уничтожили. Следовательно, жив и запрос на культуру. Только он как бы спит в душах людей, забыт ими.
Чего же ждет обыкновенный цивилизованный житель России?
Перехожу к обрисовке контуров культурологического проекта, задающего новые правила игры. Положение первое: Россия обладает пока уникальным с точки зрения культуры человеческим потенциалом. Положение второе, которое, вероятно, прозвучит необычно: “критическая масса” этого потенциала сосредоточена в нашем регионе.
Челябинск есть определенная российская загадка. В первой четверти ХХ в. население Свердловска насчитывало почти 200 тыс. человек, в Челябинске же оно с трудом перевалило за 2-ой десяток. Теперь они сравнялись. К моменту революции Екатеринбург был богатым купеческим городом, Челябинск — поселением при железнодорожной станции. Ныне же Екатеринбург по интеллектуальном потенциалу если несколько и преобладает количественно, то в отношении качества надо еще посмотреть, не думая, что это — попытка компенсировать комплекс провинциальной неполноценности. Дело прежде всего в том, что мы фактически сравнялись, несмотря на несравнимые стартовые условия, несмотря на то, что все 80 лет Советской власти Москва львиную долю ресурсов на поддержание культуры направляла в Свердловск как “столицу Урала”.
Правда, в России есть еще один город, переживший столь же экспоненциальный рост, что и Челябинск. Это — Новосибирск. Но там — все исключительно завозное: от заводов до научных кадров Академгородка. У нас же почти все — свое, вызревшее в результате органического роста или нашедшее для него чрезвычайно благодатную почву.
В последние годы социализма Челябинская область лидировала по числу представленных предприятиями отраслевых министерств. А это значит, что в наш регион съезжались люди самых разнообразных интересов — основа для взаимообогащения культурой. Один Миасс с его Машгородком чего стоит! У нас в регионе накоплен колоссальный человеческий потенциал — материя для Большого Диалога (М.М. Бахтин), как следствие — для интеллектуального и культурного подъема, способного, сдетонировав, оживить всю российскую культуру.
Это потенциал есть, но он “спит”, ушел вглубь жизни. Я преподаю в университете и по собственному опыту знаю, сколь велика у студентов естественных факультетов потребность в гуманитарной культуре, которой им не хватает, притом, что студенты гуманитарных факультетов нередко маются, не будучи уверены, будут ли вообще востребованы их знания в нынешнем обществе. Это маленькая модель большой ситуации: две половинки критической массы.
Платон говорил об “анамнезисе”, который часто переводится как “воспоминание”: необходимо осуществляемое через диалог припоминание истины, спящей в душе человека, чтобы поднять ее до света ясного сознания. Объективные условия для такого “анамнезиса” у нас есть: люди, ориентированные на культуру, плюс техническая основа для осуществления “циркуляции” плюс современные средства коммуникации. Они способны реально осуществить переход к “информационному обществу”, в котором исчезнут сами оппозиции “периферия—центр”.
Такова идея. Ее техническая конкретизация — предмет особого разговора.
Владимир Трегубенков
(глава администрации Калининского района, Челябинск)
Квакать в болоте или плавать в море!?
Статья Виталия Кальпиди – это желание обозначиться в сложной противоречивой проблеме. Проблема провинции и Москвы существовала и будет существовать вечно. Мы знаем Париж, Лондон, Нью-Йорк и, конечно же, Санкт-Петербург, куда извечно по глубинным причинам, как бабочки на огонь, слетались и будут слетаться миллионы творческих и не очень творческих образованных и не очень образованных людей. Как на мёд слетаются пчёлы.… Хорошо это или плохо? Поясню на примере нашего Челябинска. Прежде всего: чего здесь ловить?!
Из провинциальных городов Урала, на мой взгляд, это самый провинциальный город. Есть у нас Драматический, Оперный, Камерный и другие театры, Филармония и Органный зал, даже зоопарк есть, который, кстати, является единственным культурным заведением посещаемым нашими уважаемыми начальниками. О какой культуре души и сердца можно говорить, если ни на одном спектакле не встретишь никого из чиновников?! И что самое печальное: они ещё и хвалятся этим своим отношением к искусству. Порой дело доходит до абсурда! Совсем недавно – в масленицу – один из больших военных чиновников, побывавший на совещании руководителей народного образования заявил, что ему не понравился Путин, потому что просто не понравился! Зато он с таким же военачальником из Рязани долго обсуждал идти или нет на предложенную всем участникам совещания в Кремлёвский зал на балет “Ромео и Джульета”. Они всё-таки решили идти, и что же Вы, дорогой читатель, думаете о постижении Искусства этими нашими провинциалами?! Они просто уснули в Кремле! И сказано это было не с грустью, а с гонором: “И вообще, балет я в жизни не терпел!”. И это говорит Генерал из провинции – наш земляк. Какие тут могут быть военные победы?!
Но вернёмся к нашей проблеме. Культура в провинции – это всё равно, что жизнь в деревне. За свою жизнь я объездил много сельских районов и могу с уверенностью сказать, что молодёжь оттуда уезжает в большой город не от того, что нет работы (хотя и это имеет место), а от СКУКИ! Вот и наш город – это вечная скука, прозябание. О какой культуре можно здесь говорить, когда местные так называемые писатели, поэты, звёзды театра и т. д. работают прислужниками при власти, при убогости и тех и других.
Я многое бы мог возразить Виталию Кальпиди, но ограничусь одним только вопросом, ответ на который каждый дает себе сам: “Что лучше – квакать в болоте или плавать в открытом океане, пусть насыщенном акулами, осьминогами и прочими тварями?”.
ВЯЧЕСЛАВ КУРИЦЫН (мОСКВА)
Наутилусы и Титаник
В Нижнем Новгороде в этом сезоне гостям показывают “Титаник”. Так и говорят: “Покажем наш местный Титаник”. Оказывается, речь идет о втором здании банка “Гарантия” (банк Сергея Кириенко, кстати). Гостя выводят к главному городскому оврагу (Нижний имеет ландшафт, как Берн или Марбург, и, к чести нижегородцев, они аккуратно и умно с ним играют), в один из краев которого врезалось востроносое строение. Типа корабль. Один из последних проектов Харитонова: лучший архитектор России в прошлом году погиб в автокатастрофе.
В Нижнем в марте я был аки культуртрегер: выступал в Центре Современного Искусства. Такой задали вопрос: почему на Урале был на рубеже 80-90-х культурный взрыв и какая там нынче ситуация и почему типа в Нижнем такого взрыва не было? Про “почему” на Урале я не знал, что сказать, про ситуацию ответил межеумочно (де, по докладам и взгляду извне новых талантов не поступает, но надо ведь быть на месте, чтобы об этом судить, и потом – сейчас важны не столько именно таланты к искусству, сколько цивилизация среды, умение культурно себя вести, а не выдавать на-гора шедевры), а правильный ответ про Нижний Новгород пришел, конечно, “на лестнице”. Следовало сказать господам хозяевам – как же так не “взрыв”? А архитектура? Бог весть как еще “останутся” в каких исторических-космических пространствах мои, Кальпиди или же Тягунова или Матвеева творения, а 50 великолепных домов в Нижнем за последние десять лет – вот они, построены, стоят, радуют глаз, воспитывают вкус, прививают пластику. Ибо даже насквозь литературный человек большую часть жизни проводит не в мире высоких мыслей (на это способны лишь самые отъявленные аутисты), а в окружающей среде. Так это ли не “взрыв” – построить ланшафт, на порядок превосходящий все построенное в ту же эпоху в большой России? В Москве только-только стало появляться что-то приличное – ну, торговый комплекс “Наутилус” на Лубянке, и то его сравнивают с нижегородскими образцами.
Что же касается “Наутилуса” свердловского, то он родной город покинул, уплыл в центр, поработав, впрочем, на легенду об уральском роке. Что он еще мог оставить, кроме следа в легенду? Он неизбежно уплыл: поп-музыка дело всероссийско-коммерческое, и чистое развитие дела потребовало передислокации рифейской подводной лодки. Он мог оставить здесь свои экономические хвосты, если бы местный продюсер крепко бы и полезно за хвосты эти музыкантов схватил. Но для этого нужна инфраструктура организационная, экономическая, то есть типа строительства институций. Какой-нибудь гениальный детективщик, живущий (или в будущем лучше времени…) на Урале, может не иметь уральских коннотаций в таланте. И действие его книжек может разворачиваться не столько в Ревде, сколько в Нагасаки. Но его литературный агент запросто может жить в Ревде.
В собственно же “духовном” плане (если таковой вычленяем вообще) можно говорить только об аутентичности территорий. Об Аркаиме. О духе, который исходит из почвы, о силовых линиях, о гение места. В этом смысле региональная, любая местная культура может быть только сепаратной, поскольку самого места на новое место не перетащишь. Это понятная и здравая идея – мир больших чисел и Майкла Джексона столь грандиозен и продуваем ветрами, что жить в нем нельзя, можно лишь заглядывать туда на часок, а потом бежать вприпрыжку домой, где пенаты уже согрели постель и чай.
ЛЕКСАНДР КАСЫМОВ (
журналист, критик, Уфа)Деление или умножение? Вычитание или сложение?
Так называемая логика вопросов и ответов предполагает, что правильный ответ можно получить только на правильно заданный вопрос. Остается только разобраться с эпитетом: что значит в этом контексте “правильный” и не поменяет ли это слово свое значение на противоположное в другом контексте?
Андрей Новиков, живущий в городе Рыбинске, напечатал в журнале “Знамя” (1999, № 7) статью под заголовком “Я устал от слова “культура”!”. Так вот, говоря о культурном сепаратизме (национальный вариант – суверенитете), не нужно ли начать с выяснения значения утомившего нас слова. Ведь еще товарищ Ленин говорил о том, что иностранные слова мы употребляем без надобности – без надобности хватаясь при этом за пистолет.
Культура – не атмосферное явление (может быть, ноосферное?), но ее функционирование не всегда зависит от воли деятелей (делателей) культуры, а также региональных начальников.
Если употреблять этот термин просто как синоним “цивилизации”, мы ничего не проясним, а только запутаем. Если исходить из планетарности этого явления, его несводимости к языковым формам, не вернемся ли мы к “национальной по форме, социалистической по содержанию”? Если исходить из того, что все провинции делятся на провинции игры и провинции, обделенные господом, выйдет сплошная сегрегация. И она уже вышла. Каждый провинциальный центр пытается мнить себя столицей, претендует на транслирование некоей специфической ауры, а сам мучительно вчитывается в строчки российского бюджета…
Все попытки противостоять Москве приводят к тому, что в регионах, противостоящих столице, возникают центры, противостоящие возникшим прежде региональным центрам. Если мы переходим от вертикальных отношений1 к горизонтальным, если мы за всеобщее равенство, не надо выяснять, кто более равен, кто более культурен. Культура-один, противостоя культуре-два (термины Владимира Паперного), должна исходить из собственной шкалы ценностей. А мы, вроде бы большие либералы, спим и видим, когда нам какой-нибудь Лесин денежку принесет или когда заграница нам поможет. Не принесет и не поможет. И, раз уж мы за самодостаточность каждого отрезка культурного пространства, следует ограничиваться собственными небольшими достижениями, радоваться собственным маленьким радостям.
Но ведь и так не получается. Ну, никак не может четко поделиться культура на столичную и провинциальную. И дело здесь не только в том, что Москва производит, а регионы только потребляют. И не в том, что наоборот. Проблемы производства-потребления в культуре вообще более сложны и не описываются в терминах географии. Тут, правда, хороши ассоциации с таможнями на границах, скажем, между Челябинской областью и Башкирией. Башкортостан, например, считает, что Челяба слишком много ест башкирского мяса, а та в ответ может припомнить магнитогорский металл. А башкиры ответят, что Магнитогорск когда-то принадлежал Башкирии, и потому – верните нашу территорию.… Слава богу, что на официальном уровне таких разговоров не ведется, но… чем лучше призыв не печататься в московских-питерских журналов и бескорыстно лелеять Уральскую культур-республику (а если тусовку?)? Москва лишнего ест нашего мяса и лишнего пьет нашу нефть, но, господа, в Москве есть пара журналов и несколько газет, где печатают вас и нас и платят за это гонорары. Принцип “Был он беден, но горд” хорош тогда, когда гордости больше, чем бедности. Да к тому же в Екатеринбурге, к примеру, не очень замечают республики между Волгой и Уралом, с их причудливыми национальными особенностями. Правящий уральский триумвират (Екатеринбург, Челябинск, Пермь) не очень любопытен по отношению к процессам, которые происходят не в выдуманном, а в реальном культур-пространстве. Получается, что триумвират жаждет быть уральской Москвой. А дальше – все то же. Убивший дракона сам становится драконом. Провинциальный центр жаждет, чтобы его писали всё с большей буквы. Если, как предлагал Константин Титов, столицу перенесут в Самару, что будет с Росселем? Он что, действительно отделит свою Уральскую республику-игрушку? Но ведь культурные процессы – надграничны, невзирая на сложности коммуникации. Интернет, конечно, хорошо, но хотелось бы тратить деньги на культуру, а не только на средства связи. Кроме того, в провинции средства связи, при нашей технологической отсталости, и работают по-провинциальному.
Кстати сказать, провинциальные мастера культуры иной раз прекрасно проскальзывают между струйками всех этих проблем. “В Москве только еврейские журналы!” – заявляют мастера и создают свои, черносотенные. Избалованные советскими льготами, квотами и привилегиями, мастера плотно обсиживают троны местных царьков, дабы ни одна крошка из царских рук не пропала даром. И с кем они, эти мастера? С теми, кто гроши дает.
И почему бы нам не подумать о русской культуре не в терминах ее дихотомии (столичная – провинциальная, российская – зарубежная), а в терминах ее единства. Сарафанная деревенская литература или почти столь же ненатуральная компьютерно-городская – это не художественная классификация. И, тем более, не метафизическая. У местной литературной периодики никогда не будет большего авторитета среди читателей, чем у “Нового мира” (как бы ни снижались тиражи последнего). Бороться с этим бесполезно. Возделывание культурного поля – всеобщая проблема. Сепаратизм – возведение всяческих китайских и берлинских стен, баррикад, таможен, а также фильтрация населения, насильственное растаскивание его по воюющим сторонам. Надо ли нам это?
Чем лучше культурный сепаратизм, скажем, чеченского? Того гляди, появятся культур-боевики и культур-террористы. Уже появляются: Кулик, Пригов.… Хотя, будь у России лишь такие террористы, ее звезда уже давно стояла бы в зените.
Интернет – это хорошо. Но сам по себе он не решает никаких проблем, в особенности – культурных. Уменьшая человеческое одиночество в переносном смысле, он увеличивает человеческую разобщенность в прямом смысле (в виртальном общении мало людских свойств). Тексты, существующие в Интернет, так же нуждаются в читателе, как книги в библиотеке, но несколько иначе ими воспринимаются.
Столица – значительно интернетнее (сообщительнее, но, видимо, отдельнее). Провинция уперта в краеведение2 , себя-ведение, тут речь скорее о локальной субкультуре, чем о культуре вообще.
“Но язык славян был настолько дик, что чернила не удерживали его”, – сказано в “Хазарском словаре” Павича. Зачем же еще разводить язык культуры водой провинциаплизма? – провинциальный снобизм ничуть не лучше столичного.
Культура – образование космополитичное (или космополисное – этакий космос разных полисов). Я согласен дружить и работать и с уральскими, и с поволжскими, и с московскими литераторами. Если мы у себя на Урале выстроим сеть особо интенсивных культурных коммуникаций, кто же будет возражать?3 . Но противопоставление себя столицам – путь к обособлению. И что же в этом хорошего? Из вражды еще никогда не получалась дружба. Из отдельности не произойдет совместности. Русская культура не делится на уральскую и зауральскую, сибирскую и дальневосточную. География – наше несчастье. Зачем же на нем программу будущих радостей строить?
И – к слову сказать – не такая уж это и радость – длинный нос Москве показать. Все равно Останкинская башня длиньше.