Михаил Фонотов
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 1, 2000
Михаил Фонотов
Зодчество, ваше высочествоАрхитектура Челябинска: заметки, зарисовки, фрагменты 1 Осенью картинная галерея “дала” выставку архитектора Марии Петровны Мочаловой.
Выставка – только часть мира, в котором живет архитектор Мочалова, но кое о чем у нее можно спросить. Например: как все началось? И почему – Челябинск?
На холсте – чемодан, гитара, плащ, альбомы, картины и книги. “Молодое новоселье”. Какой предмет ни возьми – знаковый. Не вещи, а философия жизни.
Чемодан из Москвы привезен в Челябинск. А мог бы оказаться в родной Рязани. Рязань уже была любимой, а Челябинск еще предстояло полюбить. Полюбить, но иначе. Может быть, там, в Рязани счастье было бы щедрее? Кто знает… Но сколько бы ни стало в душе Челябинска, Рязань в ней не убавляется.
Тогда, в 1947 году, не хотелось отрываться от ватаги: челябинец Александров недолго уговаривал желторотых зодчих махнуть на Урал. В молодости хочется забраться куда-нибудь на край света, поездить, посмотреть мир. Тем более, если ватагой. А родина, она подождет…
Архитекторы, десантом высадившись в Челябинске в конце 40-х годов, заложили новое здание челябинской архитектуры. Они дали городу центр. Точку роста. Меру. Ключ. Замысел. То, от чего плясать тем, кому выпадет продолжать. Они оставили после себя (в том числе) короткую улицу Тимирязева, лучше которой в Челябинске поискать.
Давно ли это было: чемодан, гитара, плащ, альбомы?.. А Рязань так и осталась там…
Не раз я слышал это ее кредо:
– В архитектуре должно быть спокойствие.
Я это понимаю так: если ты проектируешь жилой дом, то прежде всего думай о тех, кто в нем будет жить – в этом доме, на этой улице, в этом городе. Само собой – о кубометрах воздуха и солнца, о кухнях, спальнях и коридорах. О комфорте. И – о душе. О душевном покое.
О них думай, а не о том, как эффектно заявить о себе. И даже не о том, как полнее себя выразить. Архитектор призван творить мир и покой.
По проекту Мочаловой построен железнодорожный техникум. Рядом было отведено место для Дворца культуры железнодорожников, проект которого заканчивал Ф. Серебровский. Послушаем Марию Петровну:
– Много было вариантов… Сначала загоришься, а потом начинаешь думать. В округлой части здания у меня были не пилястры, а колонны. И окна арочные. А по верху – скульптуры. Все вроде бы хорошо. Если бы не дворец рядом. Он ниже, скромнее. Но это же дворец! И я сама, собственной волей стала общипывать свой проект – оконные проемы успокаивать, колонны убирать, скульптуры снимать. Потому что техникум не должен соперничать с дворцом.
Зачем архитекторы рисуют? Может быть, чтобы в живописи постигать тонкости великой гармонии? Или в природе искать естественные пропорции? Или обогащать свое ремесло, приобщаясь к ремеслу, стоящему “выше”?
Нет. По крайней мере Мария Петровна рисует не для того, чтобы постигать, искать или обогащать себя. Нет, она не поднимает архитектуру до живописи. В том нет нужды.
– Искусство архитектуры выше искусства живописи, – говорит она тихо, но твердо.
Если этого мало, то, пожалуйста, еще:
– Архитектура – великое искусство. Разговаривать с нею надо только на вы.
Я сконфужен. Я привык к другой иерархии. Но у нее была жизнь для раздумий об этом. А я только принял расхожие оценки.
Вообще удивительно, что у архитектора с годами восхищение архитектурой не убывало, а нарастало.
Огромный лист. Уже пожелтевший. Тонкие, с волосинку, линии. Едва проступает чертеж здания. Это огромный дом на 360 квартир. Со шпилем. Он должен был стоять на проспекте Ленина, на месте Гипромеза, занимая весь квартал. Может быть, лучшее, что было сотворено Мочаловой, осталось на ватмане. Уже зачатое – не родилось.
Какая-то мистика. Идеализм какой-то. Дом есть, но его нет. Только и перенести его из мира воображаемого в реальный, но…
Потом начали строить Гипромез. На том месте… Это надо было пережить.
– Архитекторы седеют очень рано.
Куда его теперь, этот проект? Ни к чему он. И не выбросить…
Потерь много. Больше потерь, чем обретений.
Так и не заструился единственный на весь Челябинск пристенный фонтанчик, родничок, что на углу дома рядом с кинотеатром Пушкина, под великолепным эркером, у входа в помещение фонда культуры. Ни капельки не пролилось. Было утешение – сграффито на фризе того же здания, тоже редчайшее украшение в городе, но его недавно взяли и закрасили. Нет и никогда не быть двум фонтанам перед зданием публичной библиотеки, каменных плит между ними, гранитной ограды с гранитными же сиденьями, как у “Орленка”…
И построено мало. А ведь только архитектура и была в жизни. Ничего кроме. Никуда от нее не уходила. И на кафедре в институте. И в великих страданиях о старинном зодчестве. И в книгах. Тоже – свое все. Но строить… Это первично.
Таинство воплощения… Проект и постройка. На одном из стендов выставки сопоставлены чертежи и фотографии округлых холлов здания железнодорожного техникума. Линии, сечения, виды, ракурсы. Вот – колонна в чертеже и вот – она же на снимке. Одно и то же? Но как далек путь от чертежа к постройке…
Здание возникает из ничего. В нем, в ничего, мозг архитектора рисует размытые силуэты и объемы. Пока линия не схватит одну из граней, не положит ее на бумагу. Потом – расчеты, размеры, параметры. Наконец, проект готов. То есть в голове архитектора дом уже построен. И даже на бумаге он весь во всех деталях собран. Теперь – котлован, кирпич, перекрытия, штукатурка, кровля…
Жаль, не принято выставлять напоказ историю сотворения популярного здания. Мне бы, например, это было интересно. Возведение дома – процесс не тривиальный. Между проектом и постройкой угадывается некая мистическая граница перехода идеального в материальное. Постройка, как можно догадаться, никогда не бывает двойником проекта. В чем-то, неожиданно, лучше, в чем-то, неожиданно, хуже. Сколько бы архитектор в своем воображении ни ходил в интерьерах собственного проекта, реальные интерьеры будут ему не совсем знакомыми.
Что мы знаем об этом? Ничего.
Обычно архитекторы на свои выставки выносят больше живописи, графики, чем архитектуры. Логично? Не очень. А почему не выставить, не раскрыть чисто архитектурное творчество?
Архитектура (еще одно, давнее сожаление) остается анонимной. За последние годы на зданиях Челябинска одна за другой появляются мемориальные доски с именами известных архитекторов. На домах, в которых они жили. Но нет их имен на домах, которые они “придумали”.
Не странно ли, что архитекторы, творя вторую природу, рисуют первую. В акварелях Мочаловой – и солнечный Сунукуль, и закат на Миассе, и осень на Кисегаче, и Ильмень-озеро, и озеро Чебаркуль.
Да, Мария Петровна охотно рисует церкви, соборы, но их купола и колокольни обычно тоже “спрятаны” в пейзажи. Уж кому рисовать город, если не архитекторам? Наверное, городских красот им хватает на ватмане. И Мария Петровна показала на выставке только один городской этюд – “Зимний вечер”.
Зато у нее много цветов. Пионы, астры, сирень, флоксы, гладиолусы, вьюнок… Дома, они каменные, а сердце, оно женское…
В городе Челябинске живет архитектор Мария Петровна Мочалова.
Оценили мы это?
***
Этот дом стоит особо. Не только на главной площади Челябинска, но и в его истории. С него начинается новый, современный город. Архитекторы П.Кухтенков и А.Максимов, построив в 1938 году этот дом, казавшийся тогда гигантом, задали Челябинску новую меру, новый масштаб, подняли его не на одну, а сразу на две-три ступени выше. Это – заявка на бурный рост, претензия на миллион жителей. Все, что построено позже, должно было соизмеряться с этим, начальным домом.
К счастью, он на редкость удачен. И через полвека он не потерялся в огромном городе. Пожалуй, теперь он еще крепче “держит” площадь – как замковый камень в арочной кладке.
– Дом монументальный, – это слова архитектора Е.В. Александрова. – Он симметричен, протяжен. Хорошо выделен главный портал. Доминанта его – семиэтажная часть с парапетом, а ризолиты уже учитывают переход к пониженной этажности по улицам Кирова и Цвиллинга.
По проекту на углах были башни, которые замыкали бы улицы Воровского и Цвиллинга, но от них отказались.
Богато украшены три нижних этажа. Был замысел облицевать их гранитом, но пришлось ограничиться каменной штукатуркой. Пары полуколонн, витрины, учащенная ритмика окон третьего этажа, портал и арка – все это выделяет нижнюю часть здания. Она как бы обращена к тротуару, к людям, идущим рядом. Это то, что принадлежит всем. Публичная часть.
Но и верхняя часть – жилая, светлая, будто бы очень простая, бедная – не скучна. На этом пространстве “играет” только ритмика оконных проемов. Они образуют сеть, решетку, плетенье. Сама плоскость обретает декоративное качество.
Если быть очень придирчивым, то найдутся и изъяны. Специалисты, например, имеют претензии к ризолитам, К этим балкончикам с колонками-столбиками, с какими-то еще детальками. Формы фасада крупны и просты, а на ризолитах архитекторы замельтешили, ударились в скороговорку, вышли из стиля.
Тем не менее, этот дом, стоящий в самом центре Челябинска, – его украшение, его достояние, его начало.
2
Архитектура – не только фасад здания. Отнюдь. Архитектор – не просто фасадный декоратор.
Зодчий – это тот преобразователь земли, который ставит на ней некий замкнутый объем, имея в виду при этом как его внешние формы, так и его внутренний комфорт. Ставя на земной поверхности свое искусственное сооружение, он должен держать в уме не только соседние строения, не только планировку ближайших окрестностей, не только район и весь город, но и космос. Насчет всего космоса спорить не берусь, но что касается солнца – точно: без солнца нет архитектуры. Поправлюсь: не должно быть.
Если архитектор поставил дом так, что его окна смотрят на север и во все времена года тонкий лучик солнца не заглянет в жилье, то – что о нем сказать?
Наши предки (первые геодезисты Челябинска) распланировали город так, чтобы его четыре конца (его центральная крестовина) были сориентированы по частям света. Да, они сориентированы именно так, но почему-то не точно. Со сдвигом. Ось “север-юг” слегка сдвинута: северный конец – к западу, а южный – к востоку. Соответственно сдвинута перпендикулярная к ней ось “запад-восток”.
Любопытно заметить, что наши современники, проектируя соцгород в Металлургическом районе, взяли точно те же направления, которые предпочли первые геодезисты.
Я могу только догадываться, в чем секрет сдвига в ориентировке Челябинска. Возможно, он в том, чтобы оптимально осветить солнечным светом его окна. Но есть ли он, этот оптимум? Как ни прокладывай городские улицы, часть стен окажутся в вечной тени.
Летом в Челябинске (если смотреть из центра города) солнце всходит за озером Первым, а заходит, совершив почти полный круг, за городским бором. Значит, летом “доступ” к солнцу имеют (на какое-то время) три стороны города – восток, юг и запад. Без солнца остается даже и летом север, между прочим как раз по оси “север-юг”, например, по вектору Свердловского проспекта. А зимой солнце ходит от озера Смолино до Шершневского моря, освещая только южные плоскости. С дефицитом солнца зимой еще можно смириться, но если его нет и летом, то о комфорте говорить не приходится.
В масштабах города проблему солнца не решить. Возьмите любой дом на проспекте Ленина. Одна его стена обязательно обращена к северу. Как повернуть дом, чтобы ничьи окна не обидеть? Никак. Разве что подставить северу один из его углов. Однако и этот вариант не лучше других.
Только архитектор может развязать углы “северной” проблемы. Если, разумеется, он, хотя бы иногда, вспоминает о том, что его дом будет населен живыми людьми, детишками в их числе. Он может, например, отнести к северной стороне кухни, туалеты, ванные, коридоры, еще какие-то подсобные помещения. Пусть уж кухня останется без солнца, но пусть оно будет в гостиной, в детской комнате, по возможности, в спальне. В любом случае квартира хотя бы двумя-тремя окнами должна выходить на юг.
Жилье без солнца – больное. Представьте себе: окна (а они так малы!) обращены к северу да к тому же заслонены вплотную стоящими рядами тополей – каково жить в такой квартире? “Живу я в темнице”? А кто виноват? Нет, во мне, конечно, не столько легкомыслия, чтобы всю вину свалить на архитекторов. Виноватых много. И все же, и все же…
3
Меня заинтересовало здание бывшего реального училища в Челябинске. Именно здание.
Оно расположено на улице Красной, бывшей Болотной-Садовой. Теперь в нем размещается один из факультетов агроинженерного университета.
Началось с того, что я, оказавшись в этом здании, остановил свой взгляд на толщине стены в оконном проеме – она была поболее метра. Позднее вместе с деканом Александром Степановичем Знаевым и профессором Владимиром Тимофеевичем Благих мы осмотрели здание досконально.
Третий этаж изменил свой первоначальный облик меньше других. Тут широкий светлый коридор.
– У нас не бывает толчеи, шума, – сказал Александр Степанович. И добавил. – Такой коридор тоже воспитывает.
На третьем этаже – актовый зал. До революции в нем же располагалась Алексеевская церковь. Учебный день начинался с того, что ученики собирались в церкви помолиться.
Коридор второго этажа, если и воспитывает, то иначе. Он “уплотнен”: оконная сторона отсечена под две комнаты. Остался узкий проход. Меньше света, больше унылости. На этом этаже сосредоточены учебные аудитории – просторные, светлые, удобные (высота потолков 4,5 м, высота окон 2,5 м).
Более всего пострадал первый этаж. Он забит всякими пристройками и подпорками. Коридор еще теснее и темнее.
Дело в том, что в годы войны в здании находился патронный завод. Чтобы поставить станки, требовалось укрепить перекрытия. И вообще тогда было не до того, чтобы думать об этом здании как о памятнике истории, культуры и архитектуры. Тогда знали одно: патроны. Много лет после войны в здании (под полом, в подвале) и вокруг него находили гильзы. Говорят, однажды в подвале взорвался пороховой склад – здание ничуть не пострадало.
Нужно упомянуть о лестницах. Широкие пролеты, украшенные коваными узорами, держатся на прочных клепанных двутаврах. Эти кузнечные реликвии той же степени совершенства, что и все здание.
Однако – о стенах. Одну из них мы измерили в поперечине: 145 см. Но чем объяснить такую толщину? Говорят, внутри стены полые, но неизвестно, по всему ли периметру или выборочно. Если полости действительно расслаивают стены, это почти фантастика.
Впрочем, одна особенность здания реального училища сомнений не вызывает: оно обходилось без печей. То есть печь была, но одна, большая, в подвале. Возможно (в деталях система отопления не раскрыта пока), рядом с печью располагалась глухая комната-камера, в которую “набивался” раскаленный воздух, чтобы из этого накопителя поднять его вверх на все три этажа. Центральный воздуховод и его ответвления на этажах сохранились, поскольку не поддаются разборке. Несколько лет назад не сразу удалась попытка использовать воздуховоды для прокладки кабеля: оказалось, это не гладкие каналы, а переплетенье ходов. Почти везде сохранились сетчатые отдушины, через которые теплый воздух поступал в аудитории. Видимо, с системой отопления была тонко отрегулирована система вентиляции.
Еще одна загадка: вверху между оконными переплетами (между ними, кстати, 24 см) – отверстие диаметром в стакан, можно допустить, что через это отверстие в межрамное пространство тоже подавался теплый воздух. Наверное, это вентиляционная отдушина.
Профессор Благих предположил, что здание реального училища обогревалось печью Н.А. Аммосова. Такие пневматические печи были популярны в начале века. К сожалению, нет доказательств того, что архитектор сознательно применил именно печи Аммосова. Доказательства – в чертежах, а их нет.
Пока точно не установлено, почему воздушная печь пришла в негодность, и в 30-е годы, как вспоминает профессор Б.Ф. Соколов, ее сменили паровым, а еще позднее – водяным котлом, чтобы, наконец, отказаться и от них, подключив здание к городской системе отопления.
Знакомство с конструкцией здания, даже и внешнее, оставляет одно, очень сильное впечатление: здание строилось прочно, точно, умело, тщательно, добросовестно и даже любовно. Это впечатление еще более усилилось, когда Александр Степанович Знаев начертил, как устроены перекрытия. Несколько лет назад, заливая пожар на третьем этаже, пожарники не пожалели воды, от которой осталась сырость в перекрытии – его пришлось разобрать. Тут-то Александр Степанович имел возможность увидеть, как оно устроено.
Оказывается, восьмиметровые бревна устанавливались на несущие стены примерно в метре друг от друга. Снизу бревна обшивались досками, оббивались дранкой под штукатурку. Это – потолок. Между бревнами насыпался слой шлака, но не доверху, а с воздушной прослойкой. В пазах поверху бревен укладывались обрезки досок, а еще выше, опять с воздушной прослойкой – половые плахи. Несколько слоев – древесных, шлаковых и воздушных – создавали едва ли не идеальную тепловую и звуковую изоляцию. Несомненно, что в устройстве перекрытий использовался опыт многих поколений.
Но кто и когда построил здание реального училища, кто автор, кто архитектор?
Автором проекта реального училища был Владимир Николаевич Чаплиц, сведения о котором я привожу со слов краеведа В. С. Колпаковой, не один год занимавшейся историей этого (и других) здания. Чаплиц родился в 1874 году и умер через 91 год, уже в наше время. К концу жизни был удостоен звания Заслуженного деятеля искусств Башкирии. Работал в Уфе. Проектировал главным образом учебные заведения, по крайней мере в нашей области. Кроме реального училища в Челябинске, ему принадлежат проекты учебных заведений в Верхнеуральске, Миассе, ст. Уйской, Симском заводе. Он же перестраивал мужскую гимназию в Троицке.
Архитектор В.Н. Чаплиц оставил нам прекрасные здания, его имя достойно долгой памяти.
4
Этот человек, архитектор Андрей Буров, о поэте мог сказать “Володя Маяковский”, а о кинорежиссере – “Сашко Довженко”, он рисовал декорации к фильмам С.Эйзенштейна, проектировал театр В.Мейерхольда, построил загородный дом Г.Александрову с Л.Орловой, дружил с Бриками, мог в письме сообщить, что “был у Капицы, пили чай”, или “Вчера Корбюзье пригласил меня обедать”.
Интеллектуал, эрудит, полиглот, художник и ученый (доктор технических наук), натура страстная и не без странностей, Буров был знаком со всеми великими своего времени и сам обрел широкую известность.
В Москве, на улице Тверской, стоят его дома. И не только на Тверской.
Этот человек, архитектор Андрей Буров, построил в Челябинске, на ЧТЗ, целый микрорайон, а также Дворец культуры ЧТЗ, ресторан “Восток”, кинотеатр “Кировец”, детский сад, заводоуправление ЧТЗ.
В самом начале 30-х годов Андрей Константинович Буров, московский представитель ЧТЗ, проектировал тракторный и в связи с этим был командирован в США, на заводы Детройта – смотреть, “как у них”.
Челябинск почти забыл о Бурове. Это неблагодарно. Много ли еще архитекторов, которые построили в Челябинске столько, сколько Буров?
Если без обиняков, то современный Челябинск взял старт с проектов Бурова. До него наш город выше двух этажей не поднимался. В соцгороде ЧТЗ жилые дома впервые выросли до четырех этажей.
Но с Бурова начались и более глубокие процессы в нашей архитектуре.
В юности у Андрея Бурова было пять лет увлечения конструктивизмом. Позже, как раз к контактам с ЧТЗ, он от конструктивистов отошел, но не очень далеко. И всю жизнь он больше тяготел не к “академисту” Жолтовскому, а к конструктивистам Весниным.
Всю жизнь архитектор Буров решал одну задачу: как совместить полезное с красивым. Функцию с эстетикой. Конструкцию с гармонией. Технику с искусством.
Любимое слово Бурова – “тектоника”. Он хотел, чтобы архитектура была тектоничной. То есть чтобы ее несущие и несомые конструкции, ее тектоника была эстетичной сама по себе, в своем роде, без “посторонней” помощи.
Андрей Константинович преклонялся перед архитектурой Древней Греции, не уставал восхищаться Парфеноном, но в современном зодчестве отвергал ордер.
Ордер – это что? Это колонна, точнее, две колонны, а на них – архитрав фриз и карниз. Если упростить, две стойки и балка на них.
Ордер в архитектуре Древней Греции Буров находил верхом совершенства, потому что он соответствовал конструктивным возможностям строительных материалов той эпохи, однако он категорически возражал против ордера в постройках XX века, считая, что современной архитектуре даны новые строительные материалы, диктующие новую эстетику. Он отвергал колонны, пилястры, карнизы, штукатурку, лепку, окраску, считая, что “архитектуру не надо украшать архитектурой”.
Известно, что простота совершенства и простота примитива распознаются не сразу. В том и была опасность, которой не избежали мы позднее, в 60-е годы, когда опустились до простоты примитива.
Разумеется, в своих исканиях Буров тоньше других ловил ветер времени. Современная архитектура действительно упростилась. Это архитектура плоскостей, линий, объемов. Нравится она не всем, но очевидно, что в ней схвачены современные ритмы, современный образ жизни.
Буров отказывается от ленточной, фасадной архитектуры, когда здание примыкает к зданию вдоль улицы. Каждый дом он ставит отдельно. Он проектирует не только дом, а целый квартал, даже жилой микрорайон. Дома простые и планировка простая: 32 дома по периметру квартала, который крест-накрест прорезан общественными зданиями.
Строительство таких микрорайонов предполагало массовость. Типовое проектирование, индустриальное строительство, поток, сборка зданий из готовых блоков – об этом мечтал Буров в 30-е годы, предвосхищая свое время.
При желании в экспериментах Бурова, наверное, можно увидеть нечто от хрущевской борьбы с излишествами в архитектуре, с “хрущобами”. Связь, может быть, и есть, но косвенная. Борьба с излишествами была излишней, но время требовало перемен, упрощающих архитектуру, однако не отменяющих ее. Только и требовалось – соблюсти меру.
То, что было задумано Буровым в соцгородке ЧТЗ, далеко не все удалось воплотить, а теперь, без малого через 70 лет, городок выглядит убого. От детского сада, построенного по проекту Бурова, остались только фундаменты, зарастающие травой и засыпаемые мусором. Отдано на разбор еще одно здание 30-х годов.
Нет, не в том беда, что дома простые. Они выглядели бы вполне достойно, если бы не бугристая штукатурка, не трещины, не щербины, не потеки на ней, если бы незахламленные балконы, не разбитые двери, не трубы, ползущие по земле в рваных обмотках, если бы не разбитые тротуары, не вытоптанные газоны и цветники.
Только через три десятилетия архитекторы вернутся к идее свободной планировки микрорайона, который начинен всеми “близкими” службами – и до сих пор образец не достигнут. Эталона нет.
Что касается других зданий Бурова, то они и сегодня – украшение Челябинска. Например, бывший ресторан “Восток”. Согласитесь, это здание знает себе цену. А что в нем? Стены и окна. Но окна огромные, с вызовом, настаивающие на своей ширине. А стены абсолютно плоские. Ни пилястрочки, ни пояска, ни карниза, ни цоколя, ни наличника. Только тонкая линия тянется от окна к окну.
Выше второго этажа еще этаж, но глухой. Это как бы аттик, но не отделенный от этажа карнизом.
Вообще у Бурова (и у других конструктивистов) это узнаваемо: то много стекла, то много стены.
Много стекла и в объемах кинотеатра “Кировец”. А здание заводоуправления ЧТЗ, характерно выдвинувшее вперед свой угол с длинными балконами и широкими окнами, с годами не теряет своей презентабельности и достоинства.
Другие здания Бурова в разные годы были перестроены, “поправлены”, “украшены архитектурой”.
Как оценить то, что в Челябинске, на ЧТЗ, сохранился ареал конструктивизма, связанный с именем выдающегося архитектора А. К. Бурова? Нам повезло.
5
Наш почтамт на улице Кирова был построен в 1936 году по проекту архитектора Н.Футукова. На нем, на этом здании, как сказано в одной книге, “лежит печать конструктивистского примитива”.
Конструктивизм появился в нашей стране в 20-е годы, сразу после гражданской войны. Он должен был явить новую, невиданную доселе архитектуру (и искусство вообще), окрыленную порывом революции. Честнее было бы сказать, что наши конструктивисты (братья Веснины, М.Гинзбург, И.Леонидов и др.) подхватили идеи (функционализм), будоражившие умы архитекторов мира.
Сам я так понимаю конструктивизм. Не украшать здание нарочито, упрятывая его строительную сущность, а, наоборот, нарочито открывать его внутреннюю конструкцию, которая сама по себе должна быть красивой. Мысль такая: хорошая функция эстетична. Каркас здания, его остов, его несущие опоры, балки, перекрытия, если они прочны и надежны, не стыдно выявить и выставить напоказ. То есть открыть то в здании, что работает, служит, что полезно. Как раз польза, удобство, утилитарность должны, провозглашали конструктивисты, диктовать архитектурную форму, а не наоборот. В их проектах было много геометрии, плоскостей и объемов, стекла и монолита, простоты и ясности.
Архитектура, в которую изначально заложено противоречие, так “всю жизнь” и будет кидаться (а то и шарахаться) из одной крайности (техника) в другую (эстетика). То она упрощается, оголяется, довольствуясь одежкой попроще, то напялит на себя наряды, в заботах о своей красоте забывая о прямом назначении.
Но глубинно архитектуру движет не мода, а время, которое, застыв, отпечатавшись в камне, переплавляется в историю.
Здание почтамта – тоже наша история. Она напоминает нам о коротком периоде конструктивизма, обнадеженного революцией. Конструктивисты взялись построить новый быт, проектируя дворцы труда, рабочие клубы, дома-коммуны, фабрики-кухни. И почты.
Я бы не сказал, что здание почтамта – “примитив”. Да, это конструктивизм, но поздний (1936 год). И, может быть, лучший.
Согласитесь, дом хорошо поставлен. Можно сказать – выставлен. Он отодвинут от красной линии так, чтобы с любой точки весь входил “в кадр”. На углу он – один, никаких конкурентов.
Заметим: почтамт – здание с угловым фасадом, фасад сложен из трех объемов. Два из них сходятся под прямым углом, в который вписан третий куб, центральный, выпирающий ребром. Приглядимся: окна сближены и сдвинуты к краям стен, а между окнами – глухие плоскости. Три узких окна в связке выглядят одним широким (конструктивисты имели слабость к оконным горизонталям, лентам). Наконец, главный “номер программы” – стеклянный угол – легкий, прозрачный, безопорный. Если бы не деревянные, а тонкие металлические переплеты – и был бы полный шик.
Нет, здание почтамта – не примитив. Оно не лишено даже некоторых украшений. Карниз, правда, донельзя скромный. Рустовка крупная, как бы под блоком и панели. Даже колонки между окнами. Точнее, их половинки и четвертушки. Ну и балкон, длинный, углом и под ним подиум с лестницами.
Хорошее здание. Мне нравится. Новый человек в городе, пройдя мимо, я думаю, запомнит почтамт. Что еще важнее, это здание – свидетель эпохи. Без него была бы прореха в истории города вообще и его архитектуры в частности. Он стоит отдельно, демонстрируя свой стиль, но не споря с другими способствуя разнообразию стилей в городском ансамбле.
6
На этот раз перед нами – здание “Челябэнерго”, знакомое, надеюсь, всем челябинцам. Оно заявляет о себе своими колоннами. С колонн и начнем.
Колонны, как известно, пришли к нам из Древней Греции. В “классике” возродились четыре вида колонн (ордеров) – тосканский, ионический, дорический и коринфский. Зодчие Эллады видели в колонне образ человека, мужчины. В совершенстве колонны – пропорции человеческого тела.
Самое тонкое в колонне – энтазис. Энтазис – это утонение колонны. Чаще всего на треть высоты она прямая, а выше сужается, но не по прямой, а по кривой. Иногда утонение так мало, что только угадывается. В том-то, может быть, и прелесть энтазиса. Впрочем, тут все зависит от исполнения, от того, как выдержана линия. Если и есть с чем сравнить этот изгиб, так разве что с плавностью скрипичного звука. Сама колонна может быть и массивной, тяжелой, но ее линия – тонкой и нежной.
Еще одно предварительное напоминание. Колонны бывают (в срезе) круглые и квадратные. Гладкие и с каннелюрами (продольными желобками). Рустованные колонны имеют ложные швы, они как бы сложены из камней. Каменные колонны тоже не исключаются. Если круглую колонну “вдавить” в стену, получится полуколонна. А если вдавить в стену квадратную колонну, получится пилястра.
Американскому журналисту Майку Эдвардсу Челябинск не понравился тем, что в нем “преобладают здания напыщенной сталинской архитектуры”. Что увидел, то и увидел. (Между прочим, Сталин, как и всякий уважающий себя диктатор, строил хорошо, с прицелом на величие. После него – да, архитектура сникла.) Говоря о напыщенности, Эдвардс, я думаю, имел в виду и наши колоннады.
В свое время, как раз в сталинские годы, в Челябинске было построено немало зданий с колоннами. Колонны украшают, пожалуй, все Дворцы культуры, иные из театров и кинотеатров, административные здания, больницы. Не скажу, что в наличии все ордера, но известное разнообразие набралось. Всякие колонны можно увидеть в Челябинске – круглые (бывший Народный дом, наверное, первые колонны в городе), квадратные (пединститут, Дворец культуры железнодорожников и ряд других, на фасаде здания управления железной дороги круглые и квадратные колонны соседствуют), парные и даже тройные – угловые (корпус часового завода на улице Коммуны).
Самые, скажем так, породистые – колонны театра оперы и балета. Они мощные, с явным энтазисом. Изгиб их строен, но крут, едва ли не бутылочно.
Беда колонн (даже и Большого театра в Москве) – неряшливость. Пятна, полосы, потеки, потертости на них – обычное дело. Грязная колонна не может быть прекрасной при всем совершенстве ее пропорций,
Восемь колонн театра оперы и балета и фронтон над ними – портик, самый “напыщенный” в Челябинске. Нечто подобное, но скромнее – портик кинотеатра “Родина”. Еще скромнее портик ротонды одного из корпусов городской больницы, выходящего на улицу Воровского. Найдутся и другие примеры эллинского подражания.
Много лет в Челябинске колонн не ставили. И казалось, что никогда уже но поднимутся они в городе. Но нет, архитектор Евгений Викторович Александров, который до Хрущева, кажется, не успел приобщиться к колоннам, при реставрации здания филармонии “отвел душу”, спроектировал длинную колоннаду и портик. Наверное, не надо и впредь открещиваться от колонн, если к месту и ко времени.
Вообще-то, если очень упростить, то портик – это крылечко. Навес над входом. Только и всего. Пользы – от дождя укрыться. (Потому он сразу попал в разряд излишеств.) Тех неведомых архитекторов и тысячи их последователей многих веков можно было бы обвинить в расточительности, если бы не мощное эстетическое воздействие колонн. Оно так велико, что, пожалуй, до сих пор ему не найдено замены.
В чем магия колонн? Не знаю. Слов нет. Попробуйте мысленно “снять” портик театра оперы и балета – потеря невосполнимая. Может быть, архитектор нарочно обеднил стену, скрытую от глаз колоннами? Непохоже на то. Тут все есть – и пилястры, будто тени, падающие на стену от колонн, и огромные арочные окна с сандриками, пилястрочками и капительками, и три портала, и рустовка, но все равно без колонн стена выглядела бы плоско и бедно.
Еще издали колонны притягивают-манят. Чем ближе мы к ним, тем сильнее их магнит. Когда мы поднимаемся по ступеням широкой лестницы (хочется поднять голову кверху), уже ничего не способно поворотить нас назад. И, наконец, мы под колоннами, “в плену”, осталось открыть дверь…
Может быть, самое главное в колоннах то, что они напоминают нам о высоте, о своде, о небе.
Однако пора вернуться к зданию “Челябэнерго”. Авторы проекта – архитекторы Ф.Л. Серебровский и К.Д. Евтеев. Это “мужское” здание. И колонны его – “мужские”. Я так и не определил, с энтазисом они или без. Как будто они прямые, без утонения. Но под капителью будто бы угадывается изгиб.
Если портик театра оперы и балета выдвинут перед коробкой здания, то пять колонн здания “Челябэнерго” не выходят за линию фасада, из-под общего карниза. Далее колонны продолжаются девятью пилястрами. Колонны расположены не посредине, а с краю – этим углом, “крылечком”, здание “смотрит” на площадь Революции, давая знать о своем субординационном признании архитектурного лидера.
Здание зримо связано с двумя другими: оно держит равнение на здание управления железной дороги и “помнит родство” со зданием городской администрации, хотя и отдаленным от него площадью.
7
– Евгений Викторович, я перечитал материалы совещания строителей, которое проходило в конце 1954 года. На том совещании архитектура была обвинена прежде всего в том, что она заботилась о своей художественности. Хрущев упрекал архитекторов в том, что они создают себе памятники. Будто что они слишком много занимаются силуэтом города. Людям, видите ли, жить негде, а им предлагают силуэтами любоваться. Была раскритикована Смоленская площадь с ее высотными зданиями. И вроде бы эти здания напоминают церкви. Архитектор Захаров был “разоблачен” и уволен.
Е.Александров: И даже звание лауреата у него отняли.
– Употреблялись такие слова, как ненужное украшательство, парадность, декоративность, бутафория. А профессору Бунину досталось за такую фразу: “Советский город переживает кризис вертикалей”.
Наверное, нельзя упрощать тот поворот в архитектуре. Однако только теперь всякому воочию открылся кризис вертикалей, о котором говорили сорок лет назад. И это, действительно, кризис.
Е.Александров: Наши города снивелировали под гребенку. Сначала на уровне пяти этажей, потом – на уровне девяти. Лишь в последние годы появляются дома в 16 этажей, которые слегка разнообразят силуэт.
– Однако кризис вертикалей у нас на северо-западе не преодолен. И не только там.
Е.Александров: Нет, не преодолен. Русская традиция проста: застройка в два-три этажа и где то на площади – высокое здание. На северо-западе у нас вертикалей нет,
– И мне кажется, пока не найдено приемлемое решение.
Е.Александров: Пытаемся. Например, мой 14-этажный дом на углу проспектов Победы и Свердловского виден отовсюду.
– А на северо-западе?
Е.Александров: Там тоже появляются башенки, но они не создают художественного контраста. Там нужны здания в 18—20 этажей. Или выше, как, например, гостиница у цирка, которая по проекту поднимется на 32 этажа.
– Однако прежде всего надо использовать высокие точки.
Е.Александров: Конечно. Дом “военных” на Свердловском проспекте не очень высок, 14 этажей, но он поставлен на одной из высоких точек города. Так же, как, например, здание Гипромеза. Они “работают” на силуэт города.
– Согласитесь, что на северо-западе рельеф не только не подчеркнут застройкой, а, наоборот, снивелирован.
Е.Александров: Точно, снивелирован. Все это и привело к тому, что города стали безликими. И люди это видят и чувствуют.
– Казалось бы, подумаешь, вертикали… Проживем и без вертикалей…
Е.Александров: Собор возвеличивает человека, настраивает его обратиться к высоте, к духовной.
– Хоть иногда поднимать голову к небу.
Е.Александров: Вот именно, поднимать голову к небу, а не шарить по земле.
– Евгений Викторович, а близка ли архитектура к человеческому счастью?
Е.Александров: Есть древнее выражение: прочность, польза и красота. Все должно быть удобно, прочно и красиво.
– Я знаю, в ваших домах хорошие квартиры. Люди отдают им предпочтение.
Е.Александров: Да, это верно. Не все удавалось, но я стремился к тому, чтобы в моих домах люди чувствовали себя хорошо. В моих домах большие кухни, комнаты, прихожие, всякие подсобные помещения.
– Но за это надо было воевать?
Е.Александров: Я и воевал. А не выходило – отказывался. Я тридцать лет был против типового проектирования..
– Все-таки против?
Е.Александров: Именно так.
– Но люди получали квартиры, пусть и плохонькие “хрущевки”…
Е.Александров: Да, из землянок и бараков люди переселялись в новые дома. Когда въезжали – радовались, а начали жить – разочаровались. Передняя метр двадцать, кухня пять девяносто, шкафов нет, пианино не втащить, гроб не вынести. Сейчас никто не хочет “хрущевок”.
– И вы не построили ни одной “хрущевки”?
Е.Александров: Нет, ни одной. У нас на градостроительном совете доказывали, что можно и типовыми проектами создавать пространство. Нет, нельзя. Люди инстинктивно чувствуют среду, в которой их заставили обитать.
Она им не нравится. В архитектуре человек живет подсознательно, изо дня в день. годами. Разве можно так: детсад – типовой, школа – типовая, дом типовой, кинотеатр – типовой?..
– Цирк – типовой…
Е.Александров: Это была ошибка. Москвичи рассказывали, как Хрущев давал строителям задание подсчитать, сколько надо построить домов, чтобы к 1980 году всех обеспечить жильем. Строители подсчитали и доложили: надо 25 лет. А он: нет, это долго, дается срок в два раза меньше.
– Но, согласитесь, из благих намерений.
Е.Александров: Да, конечно, но есть реальности… Хрущев требовал снизить стоимость квадратного метра жилья до 100 рублей. А в моих домах метр стоил в два-три раза больше. Так в эти квартиры люди стремятся до сих пор а на те согласных мало. Нужны огромные затраты, чтобы их переделать. Мы-то строим не на год.
– А на сколько? На сколько рассчитаны ваши дома?
Е.Александров: На век. Сорок лет уже простояли. И еще будут стоять, строить надо один раз, но на века. Сказано же: прочность, польза, красота.
– Евгений Викторович, был перерыв, но рано или поздно, надо было возвращаться в архитектуру. Как возвращались?
Е.Александров: Я вернулся в 1966 году. Получилось так, что пришлось доделывать” здание швейпрома. Взял уголь, три дня посидел, набросал эскиз. “Нарисовал” здание в семь этажей. Директор швейпрома возражает: в Москве не утвердят. Поехали в Москву вместе. Утвердили проект, смету.
Чтобы как-то украсить здание, я вынес лестницу за линию фасада. Получилось что-то вроде книги, на которой должна быть мозаика. Я работал в художником Смирновым. Выписали из Москвы несколько тонн смальты. Казалось бы, надо начинать. Но тут вызывают в обком. Что вы там делаете? Что будет на панно? Солнце, ткани? Как же так? Рядом обком, площадь Революции. Зачем это?
– Слишком легкомысленно?
Е. Александров: Да, легкомысленно, не подходит. Кто-то предлагал вместо мозаики белый кафель. Я выбрал каслинское литье. Чугунные кружева, тканные орнаменты. 7200 элементов. 14 тонн литья. Привезли, сложили в подвале, а дело не идет. Наконец, добро получено. Однако заупрямился начальник участка: я это вешать не буду, конструкции не выдержат, дайте расчет. Подытожили еще раз – все верно. Уговорили.
Когда начали уже снимать леса, новая неожиданность: там крест. Где там? Кто-то в чугунных кружевах усмотрел крест. Баптисты из Полетаева свое: архитектор не хотел, но Бог водил его рукой. Я пошел, посмотрел – ничего особенного нет. Ну, крест – и что? Вышивают же крестом. Это же тюль. Но уж раз такой переполох, добавили несколько деталей, крест исчез.
– Значит, вы оставили классику и стали входить в современную архитектуру?
Е.Александров: Да, и опять – борьба за выживание. Дом с магазином Школьник”, дом Уральского военного округа на Свердловском проспекте, дом на углу улиц Комарова и Героев Танкограда – в этих и других домах я боролся за этажность.
– А если бы не хрущевские годы? Если бы все шло естественным ходом, вы бы, наверное, тоже развивались как архитектор. Или нет?
Е.Александров: В нашей архитектуре главная беда в качестве строительства. Все мои проекты пострадали из-за строителей. Они диктовали свою волю. И даже обком не мог их заставить. Что говорить о проектах, о стилях, если нет исполнения.
– Но это уже в былом?
Е.Александров: Сейчас другое – все кинулись коттеджи строить. Раньше я знал каменщиков, штукатуров, плотников – я их знал и они меня знали. Я им подсказывал, как сделать, и они меня понимали. А сейчас хорошие специалисты уходят. Те же коттеджи строить.
– Да и вы вернулись к классике?
Е.Александров: По моему проекту реставрируется филармония. Да, в классике, но она и была в классике. Кроме того, филармония должна “рифмоваться” с зданием оперы и балета.
8
Этот дом Е.В. Александрова стоит на углу улиц Свободы и Евтеева, в нем магазинчик “Книги”. Если разобраться, то это не одно, а несколько зданий. На улицу Свободы выходит сама, как говорит архитектор, вставка с двумя “крыльями”. Угол занят зданием, в котором первый этаж административный. Вниз по улице Евтеева тянется еще один жилой корпус. На углу улиц Евтеева и Российской – лестница, вход и наверху – башня. Дом “заворачивает” и на улицу Российскую. Так что это целый комплекс, занимающий едва ли не весь квартал.
Строился он не сразу. Сначала левое крыло, потом правое, потом вставка, потом все остальное. Евгений Викторович Александров объяснил мне, что он не строил это здание от начала до конца. Начинал его архитектор В. Сидорычев. На каком-то этапе главный инженер “Дорпроекта” Я.Израилев (дом принадлежит железной дороге) попросил Александрова помочь в планировке секций и разработке фасадов.
Есть ли какая-нибудь особенность у этого дома? Есть, и очень важная для архитектора (а значит, и для нас). А именно: этот дом был построен точно по проекту.
– Вот проект, а вот натура, – показал мне Александров, – всё на месте, арки, эркера, лоджии, тяги, каждая деталь – один к одному.
Редкое везенье. Успел до Хрущева. Ну и строители… Каменщики, штукатуры. Мастера. У железной дороги строители были на голову выше, чем у других.
Итак, мы имеем редкую возможность рассмотреть именно то, что начертил архитектор.
У всякого дома свой характер, выраженье “лица” (и у безликого тоже). Наверное, уже на ватмане архитектор стремится придать дому какой-то облик. Не знаю, всегда ли в натуре дом имеет то выраженье, которое имел в виду автор. Не исключено и какое-то своеволие. Что касается дома, который мы рассматриваем, то он улыбчивый, нарядный, светлый, легкий.
Давайте смотреть. Начнем сверху. Балюстрада. Ряд столбиков и балясины между ними образуют ограждение на крыше, парапет или балюстраду. На ее середине – фронтон. “Обычный” фронтон бывает в виде треугольника. А этот – изогнутый, декоративный.
Вообще, если в архитектуре линия не прямая, а кривая, с изгибом, а там более с окружием, завитушкой, то это, понятно, неспроста. Это, разумеется, намек на некоторую легкомысленность. Понимай так, что дом лишен всякой официальности. “Серьезному” учреждению такой фронтон не к лицу. И верно, над угловым зданием возвышается другой фронтон, без кривых линий: как-никак первый этаж проектировался под райисполком.
Фронтон должен на чем-то держаться. “Обычно” он держится на колоннах или пилястрах. А на вставке, которую мы рассматриваем, фронтон держится на двух вертикалях эркеров и одной вертикали лоджий между ними.
Еще одно. Если фронтон – завершение, то он должен иметь что-то в основании. “Обычно” фронтон возвышается над главным входом, над порталом. Так и есть: над дверью в книжный магазин – вертикальный ряд лоджии, а еще выше, над карнизом – фронтон.
Заметим: вся пластика – в центре фасада. Между тем его края выше арок не имеют украшений. Только два балкона на последнем этаже, Бедные плоскости потому и бедны, чтобы подчеркнуть пластику середины.
Наконец, спустимся на первый этаж. Тут нас ждет новое слово – русты. Русты – это как бы швы в штукатурке. Они бывают широкие и узкие, глубокие и не очень, разного профиля. Часто они тянутся горизонтально. С помощью рустов и штукатурки можно имитировать кладку каменными блоками.
Первый этаж вставки скромен. Тут негде развернуться. Много места занимают две арки (предписание пожарников). Впрочем, эти арки и “держат” низ фасада.
В одном дому на улице Свободы не повезло. С местом. Ему не хватает обзора. Нет точки, с которой дом распахнулся бы перед нами так, чтобы мы могли оценить его веселую и нарядную гармонию. К тому же деревья заслоняют фасад. Ему бы стоять на площади, не центральной, не торжественной и строгой, а другой, с некоторой интимностью и лирикой, например, с бюстом поэта в сквере.
– Я бы построил в Челябинске еще один такой дом, Евгений Викторович.
– Повторить? А что, повторить можно.
Хорошо решен угол дома с башней (перекресток улиц Евтеева и Российской). Жаль только, что башня “утонула”. С улицы она едва видна, рельеф не приподнял ее, а, наоборот, утопил. Неудачница она, эта башня. Архитектор ее “ставил” на дом с магазином “Уральский сувенир”. Когда ее оттуда “сбросили”, он ее перенес на угол улиц Российской и Евтеева, но тут рельеф подвел.
9
Есть ли в Челябинске здание – яркое, броское, неповторимое, из ряда вон выходящее, вызывающее, единственное в своем роде?
Я такого не знаю.
Торговый центр? Да, конечно, но в нем нет архитектуры. Комплекс бывшего пионерского городка? Да, бесспорна его необычность, но спорна его удачность.
То есть, не возражаю, в Челябинске много зданий, хранящих свою гармонию. Они – без претензий, а речь как раз о претензии. Да, и оперный театр, и театр драмы, и ДК металлургов, и ДК станкостроителей – здания не из рядовых и даже не без роскоши и размаха. Но в своем ряду. В узнаваемой традиции. А речь о том, чтобы здание бросалось в глаза, чтобы всякий обратил на него внимание.
Вы скажете: а нужны ли такие кричащие здания? Я думаю, нужны. Городу требуется, я думаю, здание, которое стало бы его символом, эмблемой. Имеет ли Челябинск такое здание? Пока нет. На эту роль претендовал комплекс зданий на площади Революции, но рядом ошибок идея погублена.
Кроме того, два, три, пять зданий могли бы позволить себе выделиться. Например, цирк – ему, согласитесь, не возбраняется архитектурная клоунада или эксцентрика. А спортивному сооружению (манеж!) позволено показать свою спортивность. Выставочный зал, планетарий, музей, плавательный бассейн, рынок – им оригинальность не повредила бы.
Свежесть, мысль, форма, стиль, образ – это теперь архитекторам позволено, и мы ждем, что они воспользуются возможностью сотворить в Челябинске нечто такое, о чем будут говорить не только в Челябинске. Конечно, и теперь не все зависит от архитекторов, но им – начинать.
В Челябинске есть дом, довольно необычный и даже, может быть, странный.
От магазина “Ритм” надо подняться по улице Цвиллинга, миновать “Лакомку”, дойти до арки, где улица поворачивает направо. До сих пор вас ничто не потревожит, но когда вы повернете, то увидите, что фасад дома, что слева от вас, “поехал”, а карниз разломался и выпер острыми углами. И до конца дома стена будет “играть”, “перелистываться”, “ходить ходуном”. Обернувшись, вы увидите не плоскость стены под острым углом, а три каскада окон, которые, будто бы выглядывая из дома, встречают (или провожают) вас.
Это дом (архитектор Ф.Я. Серебровский) “сделан” эркерами. У него и угла-то нет (вставка, как говорят архитекторы), и стоит он не сказать, чтобы на виду, а знают о нем, я думаю, многие.
Эркер, напомню, – это выпирающая из стены часть комнаты, как бы закрытый балкон. Он устраивается на один этаж, на два, три, а то на все этажи снизу доверху. Обычно эркеры круглые или в несколько граней. У Серебровского эркеры треугольные. На три верхних этажа. И очень важно, что в одном ритме с эркерами сломана и линия карниза. Стена потеряла свою плоскостность.
Обычно архитектор, рисуя фасад здания, рассчитывает на то, что он будет обозреваться прямо, анфас, под прямым углом. Но мы чаще всего рассматриваем здания с тротуара, под острым углом. Такой ракурс очень искажает пропорции фасада. А Ф.Я. Серебровский, можно предположить, имел в виду как раз того горожанина, который “глазеет” на его дом с тротуара. И дал ему для обозрения эркеры. Если на этот же дом взглянуть с противоположной стороны улицы – ничего особенного, обычный дом, если не сказать заурядный. Но стоит подойти к нему ближе – и он преображается.
Не зря архитектор “все бросил” на эркеры. В том числе и украшения. Например, лепку. На одном из подоконных парапетов мы видим две детские фигурки (вместо ангелов), держащие гирлянду дубовых листьев, а между ними – медальон с серпом и молотом и звездой. А на втором парапете – знамена, та же гирлянда и лучистая звезда в медальоне. Все это выдвинуто напоказ. Хорошо видны и обрезки карниза над эркерами: ряд дентикулов (зубчиков), а ниже – ряд ионик или ов (орнамент яйцеобразных форм).
И последнее. Дом Ф.Я. Серебровского обладает одним, весьма редким в архитектуре свойством – его архитектура динамична. С каждым шагом на наших глазах фасад дома как бы шарнирно перестраивается, у него не одна застывшая ипостась, а много выражений.
Всего лишь вставка, а – достопримечательность Челябинска.
10
Мария Петровна Мочалова, заслуженный архитектор России:
– Этот дом – мое первое серьезное задание. Мы не гнушались никакой работой тогда, когда в конце 1947 года приехали в Челябинск. Серебровский, например, занимался проектом деревянных кабинок, в которых в те годы развозили на лошадях хлеб. Я по вечерам делала шаблоны – 26 ватманских листов – росписи на потолке филармонии. Мы помогали архитекторам, которые работали тут до нас, – Эрвальду, Евтееву. И вот этот дом…
Этот дом “нарочно” выставляет угловой эркер в два этажа, круглый, висящий. А сам дом прост, даже очень.
– Было много вариантов: с круглыми колоннами в простенках, с множеством балконов… Но постепенно все лишнее отбрасывалось. Балконы остались – во дворе. Осталась богатая лепная корзина – так называется нижняя, “поддерживающая” часть эркера. Остался с улицы Пушкина пристенный фонтан – вода к нему, к сожалению, не была проведена.
– Вы многое убрали, потому что угловой эркер – очень сильное уродство?
– Да, конечно.
Но был и второй сильный “аргумент” – сграффито. Это особый вид штукатурки, двойной, – первый слой, в данном случае, темно-коричневый, а поверх – золотистый. С помощью шаблонов второй, еще сырой слой вырезывался, чтобы обнажить нижний. Так “проявлялся” орнамент, который тянется по фризу верхнего этажа. Он же – в простенках.
– У меня была цветовая идея: орнамент должен был украсить не только фасад, но войти и в интерьер. Внизу, на первом этаже, был и есть большой магазин. Я хотела и в нем сделать сграффито. Тогда это не удалось, И только через сорок лет, во время капремонта, по моим чертежам замысел был доведен до конца.
– Хочу спросить о карнизе. Он у вас гладенький, простенький…
– Да, гладенький, просто набранный. Потому что сграффито – богатый прием. Был бы перебор.
Значит, эркер и сграффито, два “козыря”. Впрочем, и третий есть – оконные проемы гастронома.
– Мне было интересно осуществить такие большие остекленные проемы. Мне казалось, что они соответствуют масштабу новой застройки Челябинска. Но было и другое мнение. Когда дом строился, я приходила на стройку каждое утро – на надзор. Бывал тут и секретарь обкома Беспалов. ходил, смотрел. Важный. Я для него – ничто. Однажды все-таки подошел: “Что это вы придумали, такие окна, люди подумают, что гараж строят или пожарный сарай…”
Пауза. И потом:
– Московский архитектурный институт, который мы заканчивали, дает такую закваску, что архитектор не должен допускать лжи. Не должен допускать разнобоя. Чтобы снаружи – одно, а внутри – другое. Стиль должен быть сохранен. Человек, еще не войдя в здание, должен почувствовать, что будет внутри.
– Мария Петровна, а как был построен дом, хорошо?
– Хорошо. Мы были очень молоды, но авторитет архитектора признавался. Велся журнал авторского надзора. Замечание автора выполнялось обязательно, вплоть до разборки стены. Дом выглядел неплохо. Помню , Лев Головницкий тогда говорил мне: “У твоего дома, Маша, будто нет изнанки”.
Домов с угловыми эркерами в Челябинске немного. Второй – рядом, на проспекте Ленина. Но этот – явно мужской, ребристый, потяжелее. А эркер Мочаловой – “женский”, это тоже очевидно. Достаточно взглянуть на корзину. Ее лепные “бусы” (едва ли не бисер) могла придумать только женщина. Нужно подойти близко, всмотреться, чтобы увидеть эту нежную лепку. Однако кронштейны корзины крупны, они видны издалека.
– Да, там есть элементы, которые “поют” громким голосом, и есть подголоски. Иначе песня не получится, гармонии не будет.
Одно из любимых правил Марии Петровны: архитектор должен дать на что посмотреть и издали, и поближе, и совсем близко. Увидеть все здание сразу – это само собой. Но фасад должен содержать и такие детали, которые “открываются” с близкого расстояния. Плохо, если взгляд упирается в ничего не говорящую стену.
– Мария Петровна, а каков эркер изнутри, велик ли он?
– Я себе представляла так: круглый стол, диваны… Уютное место. Для досуга. Может быть, для любителей преферанса. Для сбора семьи.
– А технически как устроен эркер? Как он держится? Не рухнет ли?
– Я с удовольствием вспоминаю совместную работу с инженером Борисом Константиновичем Хасановым – его уж нет. Да, были опасения, как бы эркер не рухнул. Рассматривались варианты. Но Хасанов все рассчитал. Эркер держится на рельсах, заделанных в стену.
Теперь уж, наверное, угловые эркеры не будут строиться? Почему же?.. Теперь-то как раз проектируют такие вещи… Чего только нет. Часто архитектура принимает шутейные формы, карнавальные. Долговечная архитектура, на мой взгляд, должна обладать серьезностью. Это не значит, что без теплоты. Особенно жилые дома, они должны быть с “излишествами”. Ведь все дело в мере. У талантливых архитекторов излишеств не бывает.
11
На улице Свободы есть уголок, несколько зданий профсоюзной принадлежности, архитектуру которых иначе не определишь, как современная. Другого, своего названия у современной архитектуры нет. Наверное, она его еще не заслужила. Дай мне волю, я бы ее назвал, допустим, линейной.
Линия… Согласитесь, в прямой линии – своя красота и даже волшебство. Линия, оставленная линейкой, очаровывает вас, будто не вы сами только что ее прочертили. Редко кто из нас умеет провести прямую линию от руки, и художник, делающий это на наших глазах, – почти фокусник.
Вообще-то провести прямую линию не так уж и сложно. Рука должна быть стремительной и уверенной в себе. Никаких сомнений и колебаний. Только вперед.
Наш век так же стремителен и тороплив, как прямая линия. Не потому ли она господствует и в архитектуре?
Что касается природы, то она имеет в виду прямую линию, прибегая к ней изредка, но давая понять, что в общем-то все ее линии “вертятся” вокруг прямой. Только человек позволил себе переборщить прямизной.
Этот, скажем так, ансамбль на улице Свободы чем-то меня привлекает. Да, наверное, прямыми линиями. Вертикалями и горизонталями. Их пересечениями. Ритмом оконных квадратов. Плоскостью фасада. Объемами.
Этими кубами и параллелепипедами разных размеров, которые примыкают, выступают, вкладываются друг в друга.
Важно и то, что здание стоит не у тротуара, а отодвинуто от него во двор и подъезды к нему наклонны, пространство справа и слева отгорожено пристроями. Наверное, от того некоторая интимность, здание будто притягивает к себе, к своим ступеням, к своему крыльцу.
Ни карнизика, ни балкончика, ни колонки, ни пилястрочки. Аскетизм ужасный. И все-таки… Обратим внимание на то, что фасадная стена перехвачена вертикальным выступом, который перебивает барабанную дробь окон. Архитектор Г. А. Ярцев мог бы поставить выступ посредине стены, но он его сдвинул вправо. И вертикаль окон на выступе он сдвинул к краю , чтобы уйти от симметрии и оставить больше глухой стены, опять-таки для контраста с густотой оконной решетки. Плюс ко всему правая грань выступа слегка выпирает, придавая ему однобокость косы или флага. Так архитектор избегает геометрической скуловоротной скуки. Идеальная симметрия, как известно, способна превращать людей в неврастеников.
Пожалуй, максимум выразительности при минимуме средств.
И все-таки чего-то не хватает. Я думаю, не хватает ее, компенсирующей кривизны. Даже высокое, старое, кривое дерево – и то бы порадовало глаз на фоне прямых линий и углов.
И еще – хотя бы одно “излишество”…
12
Новое здание областной прокуратуры на улице Елькина. Стиль – постмодернизм, архитектор Н. Н. Майоров.
Осмотрим здание. Сначала бросим взгляд, общий. Впечатляет, да? А что впечатляет? Стекла, разумеется. Три уступа стеклянных галерей над входом. Угловое остекление, впрочем, знакомое нам по почтамту. В Челябинск впервые явилось такое обилие зеркального стекла. Оно, кстати, могло бы иметь и лучший обзор, чем здесь, на улице Елькина.
Общего взгляда достаточно, чтобы увидеть, что здание решено в черных, темных и серых тонах. Увидеть и согласиться: прокуратура, что ни говори, служба сугубо официальная, строгая, предрасположенная к наказаниям, карающая. И в какой-то мере торжественная. Цвета соответственно образу.
Никак не скажешь, что фасад здания плоский. Главный объем под (почему-то) двухскатной (а не плоской) кровлей отодвинут от тротуара, от красной линии. Перед ним – две пары ризолитов (выступов). Первая пара (с угловым остеклением) заключает между собой стеклянные галереи. Еще два ризолита выдвинуты к тротуару. Их высота ограничена двумя этажами, чтобы вровень вписаться в двухэтажную застройку улицы. Наверное, хорошо, что эти ризолиты оглядываются на соседей слева и справа, но уж очень они бедны стеклом. Узенькие окошки никак не могут претендовать на парадность. Скорее они прячут сугубо прокурорское, “камерное” содержание.
Пластика здания – в игре прямоугольных объемов, Явное преобладание конструктивистской “коробочности”. Но, как ни странно, кое-что, вкрапинами, взято и из “обычной” архитектуры, из классики. Колонны у входа. Портики на двух ризолитах – темные, грузные, что тоже соответствует основательности закона. Наконец, на двух передних ризолитах – карнизики, скромные, едва заметные и не очень логичные.
А в целом здание впечатляет. Отказ от провинциальной скромности. Истинный модерн. Зеркальный шик. А почему бы нет?
13
Если угодно, если не обойтись без образа, то здание “Гостиного двора” напоминает птицу на взлете. Об этой птице мало что можно сказать, кроме того, что у нее длинная шея. Длинная шея и два крыла, готовые к взмаху… Впрочем, это – так… Образ независим от функции.
Здание новое, но уже достопримечательное. Достопримечательность его в том, что оно… не новое. Оно – из прошлого.
Неисповедимы пути зодчии. Казалось бы, стиль модерн так и остался в начале века. Архитекторы, пожалуй, и думать о нем забыли. Но – никогда не говори “никогда”. Двое, найдя друг друга, вернули Челябинску модерн. Это – директор “Детского мира” Валерий Аркадьевич Решетников и архитектор Николай Иванович Ющенко.
Изменилось время. В Челябинске появились люди, у которых есть деньги, чтобы строить на свой вкус, по своему усмотрению, на заказ. Это одно. И второе – архитекторы, наконец, обрели и осознали свою свободу.
“Гостиный двор” был заведомо задуман как образец. Скоро забудется, что он возник на месте старых складов. Но не забудется, что он оказался рядом со старинным зданием “Молодежной моды”, которое архитектор находит самым красивым зданием в городе. Такое соседство обязывало.
Н.И. Ющенко: “Надо было увязаться с ним”.
Да. Но как увязаться? Как присоединиться? Скопировать? Списывать? Разумеется, нет. Не сразу, но архитектор нашел ход. Его “увязку”, наверное, заметит не всякий глаз, но всякий глаз схватит стилевое, модерновое родство двух зданий.
Впрочем, давайте смотреть и видеть.
Присмотримся сначала к зданию “Молодежной моды”, к стене, смотрящей на улицу Коммуны. Видите – широкое окно в три створки, а над ним – дуга. Лучше сказать, наличник, пусть и необычный. Этот-то наличник с окном и “взял” архитектор у почтенного соседа. Но если на стене “Молодежной моды” этот наличник скромен и неказист, то на здании “Гостиного двора” – размашист, бросок, бравурен. Сходство сохранилось, но оно свелось к линии.
Модерн не отвергает прямую линию, отнюдь. Однако и кривую линию он не отвергает. Только кривая линия у него – своя. И в пластике, и в орнаменте решеток, и в крое оконных проемов и переплетов. Например, в орнаменте кривая, “взятая” у растений, известна тысячи лет, модерн ее тоже не избегает, но она у него, повторюсь, своя. В чем своя? Это, пожалуй, только угадывается. Уловить надо. “Научить” глаз.
Кривая наличника на здании “Гостиного двора” явно модерновая. Неповторимая, нелогичная. То плавно-спокойная, то вдруг капризно изогнутая. Но для того она и кривая, чтобы войти в вызывающий контраст со всеми прямыми, которые господствуют вокруг.
А весь ансамбль с наличниками? Вы заметили? Наличник, он не сам по себе, а в ансамбле. Смотрите: широкое окно в три стекла, над ним модерновый наличник, он опирается на две пилястры, а все это “проколото”, будто булавкой, еще одной пилястрой, от которой на виду верхняя часть с круглым отверстием и нижний кончик, продолжаемый узким окошком.
Таких ансамблей на здании четыре, по два с каждой стороны. Они одинаковые, почти, но разные, слегка. Тонкость в том, что автор, судя по всему, не любит абсолютного подобия, абсолютной симметрии.
Весомей оконных ансамблей две портальные (дверные) композиции – по одной в каждом крыле. Они очень разные. При всем при том нечто их объединяет. Может быть, это? Смотрите: в обоих случаях округлости пересекаются вертикалями и горизонталями. Во всем остальном композиции произвольны и даже как будто импровизационны. Таков модерн.
Теперь – башня. Авторы признались, что башня “подросла” уже в ходе строительства. Кто-то может сказать, что она “подросла” с избытком. Через меру. Через пропорцию. Что ж, если башня чуть выше, чем “надо”, то это то самое “чуть”, которое как раз заставляет обратить на себя внимание. Башня заметна. Она сама себя возвышает. Пожалуй, это ее достоинство. На то и башня, чтобы выделяться. Тем более на углу.
Так. Хорошо. Всю башню, целиком, мы увидели. Теперь – некоторые подробности. Смотрите: входная дверь, она наверху, на сомкнутой кровле, заканчивается круглым окном. Так? От двери к карнизу нацелившись на то же круглое окно, ведут две долгие параллели, на которые нанизан балкон с длинными консолями, а между ними втиснуты два прямоугольных окна. Все вытянуто. Все потворствует высоте. Все поднимает башню.
Особый смак в архитектуре – игра деталей. Такая, например, мелочь: на башне два передних угла в верхней части скошены. Углы обрели нечто от мини-пилястр. К тому же сама башня стала более грибовидной.
Нам осталось увидеть “волны” – два больших карниза, которыми башня сходит к двум крыльям здания. Волны тоже подсмотрены архитектором. На противоположном углу, на углу старинного здания “Молодежной моды”, тоже некое подобие башенки и такие же кривые карнизы. И опять то, что там, тогда только в намеке, здесь, теперь зазвучало в полный голос.
А эркер с пирамидкой, прилепленный к карнизу в самом конце крыла? Вы его заметили? Согласитесь, если это и излишество, то очень милое.
В ходе строительства партнеры не раз правили проект, доводили его, не прощая ни себе, ни строителям никаких просчетов, стремясь “выжать” из сооружения все сто баллов, а то и сверх того. Один из примеров: сначала, по обыкновению, был чердак, пустой объем под наклонной кровлей. А что в итоге? Мансардный этаж. На скаты кровли легли смотрящие в небо окна. Под теми окнами нашлось место и для директорского кабинета. Поднявшись еще выше, партнеры нашли работу и плоской крыше: на ее площадках под грибками откроется летнее кафе.
Оказывается, все зависит от того, как посмотреть – на чердак, на крышу. И на двор. Да, еще одна необычная идея – открыть двор для гостей. Торговый комплекс как называется? “Гостиный двор”. Вот именно. Даже и название подсказывает – открыть двор, сделать его во всех отношениях приятным, приветным. И во дворе – магазины. А еще – ресторан, кафе под открытым небом. Полуинтерьер.
Это – впереди. На очереди. Проект имеет продолжение. Обсуждаются новые чертежи. Рождаются новые идеи, одна необычнее другой.
Как бы то ни было, “Гостиный двор” обживается в центре Челябинска. доживается бережно, почтительно, с достоинством. Он тут как будто был всегда.
14
Хотите увидеть Челябинск? Хотите? Хорошо. Это легко устроить.
Выберите ясный вечер, лучше, если летний. Как-нибудь окажитесь на Свердловском проспекте у торгового центра. Например, вы вышли из троллейбуса, идущего из центра. Вышли? Не оглядывайтесь! Потерпите. Пройдите дальше. Через улицу Братьев Кашириных. Повыше. На тот склон, который некогда назывался Семеновской горой. Поднялись? А теперь повернитесь лицом к реке. Смотрите – перед вами Челябинск.
Согласитесь, он красив! Для вас это неожиданность? Тем не менее. Вот она – панорама. Внизу, вдоль берега, два корпуса дворца спорта “Юность”, гостиница “Малахит”, оперный театр, повыше – пионерский городок, здание ФСБ, Челиндбанк, еще выше, на высоком горизонте – Гипромез, театр драмы, череда шести башен, телевышка. На первый взгляд, эта терраса не что иное, как случайное нагромождение фасадов. Однако в нем угадывается и некая гармония. Поднимаясь от реки все выше, город раскрывается в каком-то ликовании. Он торжествует. Он верит в свое процветание. Он поет гимн самому себе. Значит, у вас всегда есть шанс полюбить свой город.