Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2025
Ефим Гаммер (1945) — родился в Оренбурге, окончил отделение журналистики ЛГУ в Риге. Автор 18 книг стихов, прозы, очерков, эссе, лауреат ряда международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству. Член правления Международного союза писателей Иерусалима, главный редактор литературного радиожурнала «Вечерний калейдоскоп» — радио «Голос Израиля» — «РЭКА». Живет в Иерусалиме.
1
Прорицатель
По обыкновению предсказания начинались с самого простого.
— Ты завтра не умрёшь.
— А послезавтра?
— Приходи завтра и узнаешь.
— И это всё, что ты способен сказать о будущем?
— О будущем не говорят. Его показывают.
— Это как понимать?
— Вспомни о Моисее. Перед смертью он взошёл на гору Нево. И увидел Землю обетованную.
— В настоящем времени?
— Для него в будущем. А для тебя в настоящем. В том, в котором мы сейчас живём.
— Значит, Моисей увидел и нас?
— Разумеется.
— Брось, не шути.
— Какие шутки? Именно нас и увидел. За этим столом. В эту минуту, по моим ощущениям, взгляд его присутствует в нашей комнате
— Одобрительный?
— Посмотри в зеркало. Определишь.
— Ну, ты даёшь!
Испытывая недоверие, Дани всё-таки не удержался от соблазна. И увидел в своём отражении неуловимо знакомые черты.
Казалось бы, полная чепуха: что за неуловимо знакомые черты в своём отражении? Это же твоё лицо, изученное до последней морщинки!
Но в явной нелепости заключалась и какая-то смысловая отдушина, если подумать о реинкарнации.
Соблазнительно представить, что в прошлой жизни, на заре веков, ты, имея по еврейской традиции второе — тайное — имя Моисей, и в реальности пребывал в его теле и слыл великим пророком.
— Я был Моисеем? — прорвало его недоумением.
— Много чести, Дани! Не ты был им, а он в тебе. Но не зазнавайся, и во мне, и в любом другом из тех, кто преодолел в себе сорок лет пустыни.
— Как проверить?
— А ты оглянись, и увидишь.
Можно подумать, там, за спиной, что-то новенькое. Картина кисти Рафаэля? Ха! Там и раньше дверь, выводящая на улицу, и теперь, и…
Тут его потянуло на воздух. И он, не успев додумать, медленно, как сомнамбула, двинулся за ускользающей мыслью. Но вместо неё настиг нечто невероятное. Нет, Рена Тарбут вполне вероятна. На дню пару раз встречается в центре Иерусалима, у Русской библиотеки. Но чтобы выглядела лет на двадцать моложе себя, — это и впрямь чудо. Хотя, конечно, омолаживала себя неоднократно. Но не настолько же…
— Привет!
— Привет!
— Как поживаешь?
— Спасибочки.
— Что нового на Парнасе?
— Парнас лягушками заселен. А они мечут икру.
— Ядовитую?
— Для меня — да!
— Не принимай близко к сердцу. Это от зависти. Как прослышали, что тебя выдвинули на Нобелевку, так…
— Издеваешься?
— Ты что, — не в курсе? Сегодня во всех газетах новость номер один.
— И на русском?
— Как же без русского — Израиль всё же!
— Не ерунди! Сегодня просматривала «Нашу страну». Ни строчки.
— Годи-годи, Рена! «Наша страна», почитай, давно уже закрылась.
— Да вот же она, и как раз с нашими стихами и фотками, моими и твоими! — Рена щелкнула замочком сумочки и вынула газету.
Дани ощутил спазматическую дурноту и чуть не потерял сознание.
— Да что с тобой? — вскричала Рена. — На тебе лица нет! На, полюбуйся! — И протянула карманное зеркальце, перед которым молодящиеся женщины пудрят носик.
Тут Дани и понял бессмысленную прежде фразу о том, что увидел в своём отражении неуловимо знакомые черты. А как не увидеть, когда в зеркальце он выглядел гораздо моложе? Точно таким, как на развороте «Нашей страны».
Боже, что же это творится? Неужели опять 2001 год? Тот, дичайший по непредсказуемости терактов. Выходит, именно так. Ведь в этом сентябрьском номере напечатаны стихи о взрыве в тель-авивской дискотеке.
День защиты детей
В Международный день защиты детей,
1-го июня 2001 года, террорист-смертник
из «Исламского джихада» взорвался
у входа в дискотеку «Дельфинарий»
на тель-авивской набережной.
Погибли дети и подростки, среди них
19 выходцев из России и стран СНГ,
девочка из Колумбии и один взрослый,
ранено 120 человек.
В нежданный День Календаря
вздымилось небо.
Живём теперь благодаря
тому, что слепы,
не видим метку — «в Божий суд»
у тех, кто спехом
войдёт в разорванный маршрут
земного эха,
кто — от Нью-Йорка до Москвы —
вдруг вбит в Израиль,
когда — куда ни норови,
вхож — в «Дельфинарий».
Стихи, стихи, а в сердце боль, не позволяющая вырваться из гнетущего недоумения: как такое возможно? И следом — пустота, оцепенение мысли. И оказываешься не в реальности, а в животрепещущем эхе вскрика: «Да что с тобой»?
— Ничего, — вяло отозвался Дани.
— Просто подумалось…
— А ты не думай лишнего. Живи эмоциями, как положено поэту.
— Тебе удаётся?
— А то! Разуй глаза. Жду не дождусь твоей весточки о сроках.
— Сроки — в тюрьме.
— А куда ты меня загнал своими намёками о Нобелевке?
— Это не намеки. Зуб на отруб — стопроцентная правда!
— Но когда, когда?
— В 2023 году.
— Да ты что, оборзел? Тоже мне прорицатель! Это же очень похоже на десять лет без права переписки.
— Двадцать.
— С ума сойду, пока дождусь.
— А не сходи.
— Подскажешь, как?
— Элементарно. На Нобелевку тебя выдвинут за ещё не написанную прозу.
— Прозу? Я ведь пишу стихи.
— Значит, переметнёшься на прозу.
— Ага! Иду метаться, дорогой мой прорицатель! И ты… иди…
Рена не договорила… Разочаровано махнула рукой и, не оглядываясь, пошла… Куда? Никакого понятия. И тут Дани чётко осознал всю подоплеку полупрезрительной кликухи «Прорицатель». Ведь на поверку он всего-навсего провидец прошлого, а будущее по-прежнему в тайне. Впрочем, и предсказывать прошлое, тем более если удаётся изменить катастрофические события истории или негативные проявления жизни, немало. Поразмыслить бы о том на досуге, разработать сюжет, и — на тебе — книжка на самую животрепещущую нынче тему: как обустроить мир по-своему, не опираясь на философские догматы минувшей эпохи.
Садись и пиши.
Да, легко сказать «садись». Но ты не оперативник следственного отдела. До того, как сказать себе такое, требуется предварительно рвануть домой, свериться с календарём, чтобы не попасть впросак в предсказаниях, заварить кофе, включить комп и обрести творческий настрой, лучше всего под рюмочку коньяка «Наполеон», созвучного с задуманным переустройством мира.
Но до рюмочки не дошло, как взглянул на отрывной настенный календарь. Боже ты мой, да сегодня 10 сентября 2001 года — день отъезда в Нью-Йорк на презентацию сборника стихов, которая намечена на завтра. О, да ведь завтра… Нужно звонить в американское посольство, предупредить… А не в посольство, так в полицию.
— Алло! Алло!
— Слушаю.
— Дело срочное. И чрезвычайной важности. Нужно немедленно сообщить американскому правительству, что 11 сентября в 8 часов 46 минут утра 19 террористов захватят четыре пассажирских самолета. Затем последует воздушная атака на башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, погибнет 2977 человек, в основном гражданские лица.
— Это всё, что ты имеешь сказать? Ничего добавлять не надо?
— А что тут добавишь?
— Имя. Фамилию. Адрес. И откуда у тебя такие сведения? В особенности о точном количестве жертв преступления, которое ещё не произошло?
— Из интернета. Сообщение опубликовано на сайте «Мир» 11 сентября 2022 года.
— 2022-го?
— Само собой. К 21-й годовщине со дня террористического нападения.
— Понятно. В таком случае нам не нужен твой адрес и личные данные. Ложись — проспись. Пусть Иерусалим отдохнет хоть на денёк от твоих познаний.
Иерусалим
Напрячься помыслом и нервом,
клюкой нащупать зорный след
и прозревать, как в жизни первой,
когда сквозь чудо видел свет,
когда у звездного полога
не безъязык был и не слеп,
когда младенчески — пророком
вклинялся в помыслы судеб.
Уйти? Остаться? Возвратиться
под наказанье и указ?
И осознать себя в темнице
разнопохожих лиц и глаз?
Но знать срока земли и неба…
И не сказать. Кому и где?
Без осознанья чуда немо
реченье для земных людей.
Гордиев узел, путь запутан,
доколи чудо — не резон.
Серьезный век не верит в чудо.
Больной на фокусах взращен!
2
Спросонок Дани не понимал, на каком свете теперь находится. Настенный календарь, будто издеваясь, каким-то образом скакнул на четырнадцать лет вперёд и демонстрирует на страничке в знак Дня защиты животных свернутого в клубок ежа. Ассоциативно подумалось: и время свернулось в клубок таким же колючим ёжиком, мимо не пройти, а напролом… Впрочем, куда там напролом? Не боксёрское это дело. Мастера кожаной перчатки идут в обход противника, чтобы не попасть на встречный в челюсть. Кстати, об этом ты и писал после последнего чемпионата Иерусалима.
Боксёрское золото столицы Израиля
(репортаж о первенстве Иерусалима 2015 года)
Надо отметить, что современный бой на ринге является сплавом высокотехничного бокса шестидесятых годов, мощного натиска семидесятых, повышенной физической выносливости восьмидесятых и той бойцовской удачи, которая всегда склоняется в пользу «думающего» боксера. Просто за счёт силового натиска добиться победы очень сложно. И всё же когда удары «проходят», то и подобным образом можно повергнуть противника на пол. Такое случалось в истории неоднократно. Характерный случай произошёл с одним из лучших тяжеловесов мира, четырехкратным чемпионом Советского Союза и двукратным чемпионом Европы Альгидрасом Шоцикасом, предвосхитившим своей техникой появление Мохаммеда Али.
1955 год. Москва. Спортивный зал «Крылья Советов». Здесь заканчивается боксёрская карьера Шоцикаса. И почему? Как говорится, «не доглядел». Его земляк, малоизвестный боксёр Юшкенис, осыпаемый градом ударов, бросает из-под колен, как бы вслепую, кулак куда-то в пространство. И попадает точно в подбородок непобедимому чемпиону. Аут!
По всей видимости, на такое везение в ходе Иерусалимского чемпионата рассчитывал также израильский обладатель зубодробительной фамилии Тайсон. Он всё время вкладывался в безоглядные и мощные удары. Но они у него «не проходили», и он сам попадал под разящие «боковые» Герада, его одноклубника из «Маккаби». И в результате проиграл.
Подобных схваток было несколько. И связано это не обязательно с незначительным боевым опытом некоторых спортсменов. Но и с той особой напряженной атмосферой, которая царит ныне в Иерусалиме, в пору «ножевой» интифады и выстрелов из-за угла.
В связи с этим нелишне упомянуть, что нынешний открытый чемпионат Иерусалима по боксу, прошедший в иерусалимском клубе братьев Люксембург, вопреки всем тем, кто желал, чтобы общественная, культурная и спортивная жизнь в городе угасла, собрал большое количество команд из разных городов Израиля: Иерусалима, Эйлата, Бер-Шевы, Ашдота, Лода, Натании, Кирьят-Гата. Своё значение сыграло и то, что он посвящен памяти сапера полиции, выходца из США Стива Хилмса, — жертвы арабского террора, погибшего в 1978 году при разминировании адской машины, подложенной террористами недалеко от Бейт-Лехема.
Стив Хилмс, бывший американский солдат, воевавший во Вьетнаме, погиб осенью. Незадолго до праздника Ханука. И мемориальный турнир в его честь тоже регулярно проводится накануне Хануки. Столичный ринг собрал десятки боксёров: известных, титулованных и совсем молодых — неопытных, но задиристых как петухи. В спортивном зале звучала речь на разных языках, но преобладали два — иврит и русский.
Впрочем, толмачей не требовалось даже для арабских боксёров, как воспитанников Иерусалимского клуба бокса «Маккаби», так и приезжих, также участвующих в турнире. Так как спортсмены превосходно владеют своеобразным эсперанто — языком жестов. На этом языке при помощи кожаных десятиунцевых перчаток и проходило общение, в основном жаркое, как и подобает кандидатам в чемпионы.
Нелишне заметить, что турнир имени Стива Хилмса вызвал на ринг и его коллег из полиции Израиля — майора Якова Прайсмана, в прошлом чемпиона Израиля, и своего рода начинашку, но отлично зарекомендовавшую себя в предварительных поединках лейтенанта Орну Леви.
Яков Прайсман, в прошлом ставший открытием турнира и прозванный «в каждом кулаке по нокауту», доказал, что и спустя годы не утратил боевых качеств.
Силу своего характера продемонстрировала и Орна Леви. Финальную схватку она выиграла с весомым перевесом в очках, одолев экс-чемпионку Израиля. Это ли не успех?
По сложившейся традиции в первенстве Иерусалима принимаю участие и я, ныне старейший действующий боксер нашего бессмертного города. В детстве я мечтал повзрослеть. А повзрослев, окунулся в детство. «Меняю старость на молодость!» — сказал я себе однажды и ринулся снова в бокс. И сегодня, когда у меня в загашнике хороший избыток лет, я не чураюсь этого вида спорта.
Наверное, так и было задумано организаторами турнира, чтобы мой поединок — «динозавра-старика» с юным, лет 18-ти пацаном, «разрядил» самые напряжённые, подкреплённые не только азартом, но и мастерством. Я бы их назвал «центральными» — такими, которые по праву характеризуют уровень израильского бокса.
С позиции беспристрастного рефери, имеющего значительный боксерский опыт профессионального специалиста, могу сказать: при определении победителей в Иерусалиме практически не встречается поединков, оканчивающихся уже в первом раунде с явным преимуществом одного из соперников. Это говорит о многом, и в первую очередь о возросшем уровне израильского бокса и, само собой, о том, что наше открытое первенство Иерусалима собирает все более подготовленных спортсменов. И в этом несомненна заслуга братьев Люксембург, а также и многих других тренеров, которые в прошлом, да и сейчас привозят своих воспитанников в Иерусалим. Это те люди, от чьего мастерства и любви к спорту зависит будущее нашего бокса.
3
Дани отложил газету со своей статьей о чемпионате Иерусалима по боксу.
Внезапно подумалось: «Странная ситуация, но никак не избавиться от ощущения, что Орна — эта девчушка из полиции, которую обучал боксу, будто явилась из прошлой жизни».
А что было в прошлом, до рождения? Знать не дано. А было. Непременно было. Это чувствовалось всеми, как писали романисты в двадцатом веке, фибрами души.
Не иначе, как дежавю.
Как известно, дежавю — в переводе с французского — «уже виденное». Проще говоря, психическое состояние, когда у человека возникает предположение, что прежде он был в подобной ситуации.
Необходимо дополнить: ощущение того, что в прошлом это было с тобой, чаще всего возникает в детстве и юности, реже в зрелые годы и совсем редко на старости лет.
Спрашивается, почему? И на ум приходит: связано это с реинкарнацией. В минувшие века ты чаще всего уходил в мир иной, не дожив до преклонных лет. Понятно: эпидемии, войны, набеги диких племён. При подобных пагубных обстоятельствах и продолжительностью жизни не приходится хвастать. Отсюда и дежавю посещает тебя на переходе от детства до определенного возраста, которым завершалась предыдущая жизнь, создавая временами некую раздвоенность, будто в тебе живёт и второй человек, проще сказать, двойник. Другое дело, теперь. И медицина радикально улучшена. И кочевников из прошлых жизней не пускают в твой огород. Живи, но помни: чем дальше от 60 к запланированным в обещаниях Всевышнего 120, тем реже будешь сталкиваться с дежавю. Впрочем, может, это и к лучшему.
Может, и к лучшему. Но сейчас, когда перед глазами мелькает лицо Орны, невмоготу. И возникло это ощущение не сразу, не в день встречи, не через неделю, а внезапно — в тот самый час, когда по израильскому телику прокрутили старый французский фильм с Брижит Бардо «Бабетта идёт на войну». Что за чертовщина? И не понять. И растолковать некому. Хоть бы сквозь сон пришло понимание. Но и сон куда-то подевался. А выяснять тет-на-тет неприлично, да и отпугнёт девчушку, хоть она и офицер. Ринг для неё, видать по всему, таит меньше страхов, чем выяснение отношений. Тем более повязанных прошлой жизнью, где она не она, а ты не ты. Высшая математика! Впрочем, разобраться в ней мог бы помочь тот иждивенец, вернее, двойник, что время от времени живёт в тебе и порой намекает, что он заодно твой ангел-хранитель. И знает всё наперёд, однако разглашать пророческие сведения готов только в крайнем случае, когда от этого зависит жизнь человеческая. Да и выявился из параллельного мира тоже по той причине, чтобы уберечь тебя от опасности. Вспомни, произошло это после отключки из-за нокаута, когда, не выдержав назначенного спортивным врачом срока реабилитации, ты снова рвался на ринг, чтобы отквитаться с противником за проигранный бой. Выявился тогда и с тех пор не отпускает, то и дело возникает в мозгу, будто по вызову телефона. Но звонить не ему — обойдётся! Звонить Орне.
— Алло! Орна? Тебя выставляют в нашей команде на первенство Израиля. «Пруха», говоришь? Окей! Пруха — не старуха! Подъезжай — отметим!
Дани приготовил стол. Кувшинчик кофе, две чашечки. Сахарница, тарелка с малокалорийным печеньем. И включил телевизор, полагая, что под его бормотание быстрее скоротает время.
Но с самого начала встреча с Орной пошла как-то наискосяк.
Милая улыбка юной гостьи, и…
— У меня к тебе поручение от командования. Имей в виду, секретного рода.
— Не разглашу! Даже под пыткой.
— Но сначала… Только не ёрничай… Как у тебя с потенцией?
Дани поперхнулся глотком кофе.
— Хочешь проверить?
— Но в твоём возрасте…
— На том стоит и стоять будет, а кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет! — Дани, вытаскивая себя из растерянности, интуитивно включился в монолог князя Александра Невского из кинофильма Эйзенштейна.
И нарвался на смех. Но отнюдь не оскорбительный. Во всяком случае в той растерянности, что сносила крышу, смех давал ему душевное облегчение и таил какие-то скрытые радости не щедрой на приятные сюрпризы жизни.
Но в реальности, отогнавшей иллюзорные фантазии, сюрприз выглядел настолько сногсшибательным, что принять его за чистую монету — это гораздо сложней, чем спонтанное желание Орны раздеться и нырнуть в постель.
Представьте себе, пожилому мужчине внезапно предлагают отправиться в публичный дом, да-да, не на партсобрание, не на теннисные корты, а именно в публичный дом. Какой? Тайный! Открытый — конспирации ради — только для русских туристов с кучей баксов в кармане, ищущих в Израиле «восточные сладости», этакий экзотический рахат-лукум с танцем живота в придачу. И, само собой, не во имя туристического интереса, а с конкретной, сексуального толка целью: заказать себе девушку под номером 014, уединиться с ней в клетушке-комнатушке на отведенной для эротических наслаждения квадратуре дивана и… Вот тут-то, на первом этапе, и необходимо, дабы потенция не подвела. А дальше стремительный разворот событий, которые, понятно, никакого отношения к потенции не имеют. На этом этапе не помешает боксёрское мастерство и солдатская выучка.
Раскадровка приключенческой ленты выглядела так.
Крупный план. Объявление: требуются официантки в престижные русскоязычные рестораны Израиля. Условия хорошие. Оплата переезда и содержание в гостинице за счёт нанимателя.
Средний план. На фоне просителей Ольга — шатенка, глаза небесной выразительности, с раскосинкой, присущей россиянкам с примесью чингисхановской крови, невысокая, но с отличной фигурой. (В скобках: секретный агент российского отделения международного Интерпола.)
Дальше как в голливудском боевике. Прибытие в Израиль, встреча в аэропорту с представителем фирмы, поездка к месту работы и… исчезновение.
— Только на днях удалось установить, где находится Ольга, — уточнила Орна. — Каким образом? Через спутник. По радиомаяку, вмонтированному в зубную пломбу. Кстати, ты там, в Эйн-Карем, часто бывал на выставках наших художников, да и сам выставлялся.
«Эйн-Карем, — подумалось Дани. — Помнится, новые репатрианты носились с идеей организовать в этом районе Иерусалима деревню художников. Очень уж было соблазнительное с позиций туристического ажиотажа место. Библейский пейзаж, просящийся на полотно, восточной архитектуры домики, утопающие в зелени, а над ними на холмах церкви разных мастей с благозвучными колоколами. Люди тут селились тысячи лет, но в историю поселение вошло тем, что здесь родился Иоанн Креститель, а в местном роднике, который и поныне точит воду, но уже из крана, омывала руки и ноги Мария, на иврите Мирьям, в ту пору уже носящая под сердцем Иисуса. Согласно Писанию, юная Мария намеревалась повидаться со своей родственницей Елисаветой, беременной будущим Иоанном Крестителем, и потому направилась «в нагорную страну, в город Иудин», нынешний Эйн-Карем — западный район Иерусалима».
Из нахлынувших воспоминаний — в холодную воду.
— Дани! Мы решили направить тебя на встречу с Ольгой. Нам нужен для этого задания надёжный человек, безупречно владеющий русским, пожилого возраста, не вызывающий подозрений и умеющий за себя постоять.
— Положим, и что дальше? — Дани отхлебнул кофе. — Я никак не вникаю в смысл этого маленького удовольствия. Ну, встречусь. Ну, — замялся, но преодолел подкравшуюся неловкость, — проверю свою потенцию на пригодность для сексуального баловства. И? Смысл задания?
— Тебе предстоит выкрасть девушку. Она государственный свидетель обвинения. И прежде, чем мы устроим облаву на этот бордель, должна оказаться в безопасности. Так что выбирай — жизнь или смерть.
4
Роскошный «мерседес» — светящаяся эмблема «такси» на крыше — подкатил в предвечерний час к тихому, укрытому зеленью двухэтажному особняку, стоящему на отшибе от туристических троп, у самого взгорья, увенчанного церквушкой.
Дани расплатился с водителем, стоя спиной к наблюдающей за ним видеокамере над входной дверью.
— Не боись, Яша, прорвёмся, — шепнул на прощание майору Прайсману и, не дожидаясь отъезда машины, шагнул к зданию.
«Первая проверка на вшивость, а вернее, пароль «свой — чужой», — это домокон», — вспомнилась установка Орны.
Не оплошал. Нажал запечатленные в памяти цифры 0267.
За дверью открылся салон с сидящим у столика с двумя телефонами белобрысым амбалом-вышибалой, почти альбиносом.
Приветливый жест.
— Добро пожаловать! Откуда прибыл?
— Из Питера, — сказал Дани, усаживаясь на стул перед охранником.
— Как погода?
— Обычная? Осень — дожди, весна — дожди, лето…
— Ха, и лето — дожди, — догадливо подхватил белобрысый. — Всегда носи с собой зонтик.
— И паспорт.
— Само собой! Вот-вот, паспорт. Пусть он у меня полежит, пока ты управишься с потребностями молодого… хм… организма. Как тебе насчитывать? До полного удовлетворения? Или на всю ночь?
Дани протянул российский заграничный паспорт, врученный Прайсманом. Охранник, даже не раскрыв, бросил его в шкатулку, крышку которой оставил открытой.
«Вторая проверка на вшивость, а вернее, пароль «свой — чужой», — это шкатулка».
— До полного удовлетворения, — сказал Дани, оформляя заказ. — Вынул из портмоне три стодолларовые купюры и небрежно бросил в шкатулку. Столько, согласно секретным расценкам, сообщаемым до отъезда туристам в России, полагалось за «полное удовлетворение» с попутными угощениями в виде марочного коньяка и заморских закусок.
Крышка захлопнулась.
С той же доброжелательной улыбкой, с какой приветствовал клиента при появлении, белобрысый раскрыл альбом с фотографиями в красных и зелёных рамочках, так сказать, обслуживающего персонала — с красотками, подходящими и для съемок в голливудском блокбастере.
«Третья проверка на вшивость, а вернее, пароль «свой — чужой», — это фотоальбом». Но тут уже никакой ошибки не должно произойти. Адрес известен. 014. А то, что ни в коем случае нельзя выбирать девушек в красной рамке, так это оставим для других, из живой очереди к телесным наслаждениям. Кстати, очереди как раз и не было, лишних посетителей в этот будничный вечер не наблюдалось, так как шкатулка была пуста.
— Мне вот эту, раскосенькую. Номер 014.
— Отличный выбор! Второй этаж, направо по лестнице, кабинет… да-да… именно 014. Паспорт верну на выходе.
По ковровой дорожке Дани поднялся на второй этаж. Вошёл в гостиничный номер, где его с радушием приняли как старого знакомого.
Вот и Ольга — виновница «торжества». Фризура «под мальчика», глазки подкрашены с акцентом на соблазнительную раскосину, атласный халатик из бамбука, перехваченный матерчатым пояском в талии,
— Добрый вечер! Входите. Чувствуйте себя как дома.
Девушка автоматически выдала набор заученных фраз, включила магнитофон с возбуждающей потаенные желания музыкой, усадила на диван, подкатила столик на колёсиках с бутылкой коньяка и разными угощениями: лимонными дольками в сахаре, шоколадными конфетами, ассорти из арахиса, миндаля и семечек.
— Начнём развлекаться?
— Для затравки выпьем! — напомнил Дани о потребностях организма, расторможенного непривычной обстановкой.
— Я и об этом.
— А поговорить по душам? — сказал как бы в шутку Дани, оттягивая время за его блудливый хвост.
— Здесь пустые тары-бары не приветствуются. Здесь развлекаются.
— При подглядывании этого свидетеля? — указал на видеоглаз в углу комнаты под самым потолком. — За свои деньги я хочу свои удовольствия, без тайных осведомителей. А не эротический кинчик для каких-то извращенцев. Зачем мне компромат? Ещё подбросите в Думу или шантажировать начнёте.
— Не волнуйтесь, мы без шантажа, наш принцип: «деньги ваши стали наши» и без вредных для здоровья последствий. А видеосистема в нерабочем состоянии. Всё, что здесь происходит, остаётся за закрытыми дверьми. Как и ваши деньги. Вы мне верите?
Дани кивнул, делано переборов недоверие, будто его полностью не покинуло опасение выявиться в голом виде на экране телевизора в каком-нибудь разоблачительном шоу. По заверениям Прайсмана, ничего подобного не должно произойти. Причина проста. Здесь правит бал царица Конспирация. Стоит уличить содержателя публичного дома в прослушке и подсматривании, как весь его раскрученный бизнес пойдёт насмарку. Мало того, последуют внутренние разборки, способные привести к последующему обнаружению неопознанных трупов. А вся эта аппаратура — сплошная мишура, оптическая иллюзия, своего рода предупредительный барьер для мудаков с неуправляемой психикой из разновидности маньяков, подверженных внезапным выбросам адреналина.
Всё это прокрутилось в мозгу. Но ведь не демонстрировать же Ольге излишние познания криминального характера. Ему полагалось выглядеть немного контуженным от предощущения праздника плоти. И это у него удачно получалось в ожидании момента, как выявится случай, чтобы объяснить истинную цель прибытия.
Но всё складывалось само собой, помимо его воли, причём таким образом, что он должен был следовать, не сворачивая с курса, если прибегнуть к морской терминологии времён питерской юности, в фарватере, проложенном лоцманом сексуального моря. И он следовал за Ольгой безропотно и покорно. Проще говоря, плыл по течению. Полагая, что объяснения, как и признания в любви, лучше доходят до женского ушка при перехвате дыхания, в ночной тиши, под духовитым одеялом.
Но его прорвало раньше, на самом разливе чувств, когда в глазах взрываются звёзды. Будто в победоносном порыве страсти Дани, следуя рекомендациям, идиотским по собственным представлениям, торжествующе провозгласил: «Попробуйте сразиться с нами! Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, — с раскосыми и жадными очами!» И, обессиленный, пал на женскую грудь.
— Что с вами?
Ольге было отчего впадать в ступор: либо её великовозрастный клиент сошёл с резьбы, либо это не клиент в обычном понимании слова, а долгожданный связник. Какого Парнаса ради вспомнил «Скифов» Блока? Не потому ли, что «Скиф» — это её кодовое имя, зафиксированное в досье Интерпола? Но в лоб не спросишь. А клиент…
С клиентом произошёл обычный для пожилых любителей сексуальных утех конфуз. Он блаженно затих, посапывая, не в силах сползти с её тела.
Переждав минуту-две, затем ещё пяток томительных минут, Ольга стала осторожно расталкивать посетителя.
— Товарищ! А, товарищ? Вы ещё способны? Так давайте заводитесь. Не то вы тут проспите у меня на груди своё «полное удовлетворение», и тогда вам придётся доплачивать за всю ночь.
— Сейчас, сейчас, дай оклематься, — бормотал сквозь дремоту Дани, не любящий, когда его выволакивали из сновидений. А снилось ему, что он находится в экзотическом квартале красных фонарей, в роскошном будуаре, и прекрасная незнакомка, читая нараспев стихи Блока, делает ему тайский массаж.
Но, проснувшись, он мгновенно сориентировался в ситуации и понял: время против него и катится в опасную для жизни сторону. Нужно немедленно, пока темно и тихо вокруг, приступать к решительным действиям. Плюнуть на сексуальные подвиги, заняться наконец тем, для чего его и направили на такое умопомрачительное приключение. Не за примитивными радостями ослабленного возрастом организма, разумеется, а — прибегнем к высокому штилю! — во имя вызволения девушки из сексуального рабства. Словом, вот тебе, бабушка, и Юрьев день, пора включаться в оперативное задание.
«Эх, как это я изображу в своих мемуарах?» — подумал Дани и приступил к действиям, которые впоследствии в полицейском рапорте назовут соответствующими возникшей ситуации. Прижался плотнее к Ольге, перекрыл ей рот ладонью и едва слышно прошептал:
— Я к тебе не за этим. Молчи, Скиф! — шикнул, предостерегая от вопросов. — Моя задача: вытащить тебя отсюда.
Ольга усиленно заморгала, изображая согласие.
Ещё бы не согласилась!
— Они уверены, что отсюда не убежать, — продолжал Дани. — Окна за решётками, на выходе белобрысый — амбал-вышибала.
И опять усиленное моргание.
— Одного тюремщики не учли. Дом строился в сороковые, когда о кондиционере никакого представления. Мы тебя запустим в вентиляционную шахту, выберешься на крышу и вперёд с песней. За домом тебя ждут наши. С батутом. Прыгнешь, и пусть тебе пишут письма до востребования.
Поспешно, не включая настольной лампы, они переоделись.
Дани взобрался на спинку дивана, вытащив из брючного кармана складной нож с четырьмя лезвиями, пилкой и отверткой. Отвинтил вмонтированную в стену воздуходувную решётку. Приподнял Ольгу и запустил в лаз. Решётку вернул на место, расправил одеяло, чтобы не отпечатывались следы ног. И двинул наружу, бросив на прощание в осиротевший номер 014:
— Большое спасибо! Надеюсь, ещё увидимся.
На выходе белобрысый охранник вернул ему паспорт.
— Мистер Быстров, «полное удовлетворение»?
— Кайф без подделки!
— А я что говорил? Правда — в матке! До новой встречи.
— Надеюсь.
— Разве вы не остановились в Иерусалиме?
— Завтра в Эйлат. Какое же «полное удовлетворение» в Израиле без Эйлата?
— Счастливого пути!
С этим напутствием, не догадываясь, что оно пророческое, Дани вышел на улицу, обогнул дом и сел в поджидающее его такси с Прайсманом за рулём и Ольгой на заднем сиденье.
— С благополучным возвращением! — сказал полицейский и дал газ.
Выскочив на шоссе, машина помчалась к иерусалимскому спуску и устремилась прочь из города.
— Куда ты гонишь? — удивился Дани.
— В аэропорт.
— Чего вдруг?
— Билеты, паспорта, одежда — всё в багажнике.
— Объяснись!
— Тебе, Дани, выпала дивная оказия — свадебное путешествие.
— Чего-чего?
— Свадебное! Что тут непонятного? Шикарный отдых во Франции. С молоденькой женой, — направил большой палец правой руки назад, на посмеивающуюся Ольгу. — К тому же на всём готовом. Рент-кар — съёмная машина — дожидается в Париже. Гостиницы оплачены, бухта денег в кармане. Гуляй, фраер, и не тушуйся. Ты не будешь тушеваться, Дани?
— Не буду, — буркнул Дани, догадываясь: их собираются спрятать от греха подальше на какой-то срок, пока разберутся с мафиозной структурой и подготовят материалы к судебному процессу. Тогда и понадобится государственный свидетель обвинения.
— Конечная остановка — сюрприз, — продолжал Яков Прайсман. — Но так и быть, выложу, как на допросе доброму следователю. Ницца! У тебя там об эти дни как раз выставка, да?
— Коллективная-международная. США, Канада, Франция, Англия, Испания и я — Израиль.
— Вот и побываешь на ней, молодую супружницу приведёшь, покажешь себя в правильном свете, не половым гигантом… ха-ха… а как положено благочестивому мужу, художником. Но, — погрозил пальцем, — инкогнито. Ты ведь не под своим именем едешь завоевывать родину Ренуара, Сезанна, Гогена.
— Под каким?
— Помнишь свою боксёрскую кличку, а, Дани Молоток?
— Патиш?
— На иврите Патиш, а по-русски Молоток, и — оба, спонтанно, на два голоса — в каждом кулаке по нокауту!
— А она?
— Мадам Патиш. Или ты хочешь предложить ей более благозвучную фамилию.
— Иди ты к чёрту, Яша!
— Мне-то что? Можно и к чёрту. А вот тебе в турне, но с одним обязательством.
— Каким? — насторожился Дани. — Если это вроде ссуды с последующей выплатой, то нельзя ли для таких прогулок подальше выбрать закоулок?
— Не дергайся! Всё оплачено. Никаких возвратов. Но что надо, так это отчёт о поездке. В любой форме. Необходимо подшить к делу, чтобы оформить все формальности.
— Отчёты писать не обучен. Не бухгалтер и не ревизор.
— Я же сказал, в любой форме. Пиши в форме репортажа.
— Тогда другое дело. — Обернулся к Ольге: — Сварганим им репортаж?
— На меду и с пряниками.
— Хорошо, — сказал Яков Прайзман. — На то он и медовый месяц. Только не афишируй присутствие в репортаже Ольги на всякий пожарный…
И дал по тормозам у пропускного пункта со шлагбаумом — израильские солдаты в бетонной будке — на въезде в терминал аэропорта имени Бен-Гуриона.
5
Курс на Ниццу
(Отчёт репортажного типа о поездке во Францию)
Скорость, тормоза, снова скорость. И вот на горизонте конечный пункт путешествия — Ницца. Приморский город. Почти столь же прославленный деятелями литературы, как и Одесса. Насчитывает 400 тысяч душ постоянного населения при наличии миллионного десанта из курортников, приезжающих регулярно на променад. Но какой город лучше, не знаю. По Одессе шастал три дня — не разобрался. В Ницце тоже дефилировал всего три дня. И опять не разобрался. Но кое-что увидел и подсмотрел. С горы в бинокль увидел, что Ницца расположена на Лазурном берегу Франции, в небольшой по размеру бухте. Здесь, подсмотрел воочию, ходя ножками по мостовой, много ресторанчиков. Один называется очень уж ностальгически — «Лаванда». Если не ошибаюсь, в Одессе продавали одеколон «Лаванда», которым местные эстеты брызгали себе на лицо, а не местные — в горло, чтобы унять похмелье. Здесь, в Ницце, «Лаванда» не для принятия внутрь. Здесь в «Лаванде» тебя принимают как заезжего принца. И несут, несут на подносах. Что? Сообщаю: омары, креветки, крабы, мидии, лангусты.
В Ницце очень любят русское искусство. И еврейское, замечу, тоже. Тут есть музей Марка Шагала, в котором представлены его витражи.
В 1987 году моя графика выставлялась рядом с шагаловским гобеленом, подаренным им нашей стране. Было это в Иерусалиме — в израильском парламенте Кнессете, где проходила первая, историческая стало быть, выставка художников-репатриантов.
Сегодня мои работы экспонируются в Ницце — во Дворце культуры и спорта рядом с музеем Шагала. Он с 1950 года жил в самой близости от собственного музея в городке Ванс, на том же юге Франции, где и я сейчас нахожусь. И дожил почти до ста лет, чего и себе желаю.
В молодости, когда я читал книгу Бунина у дедушки в Риге, его сосед по дому Арон Фроймович Гаммер, коренной одессит, говорил мне, что в детстве ходил с ним, Иваном Алексеевичем, по одним и тем же улицам в районе нынешнего Главпочтамта и Нового базара. Было это в девятнадцатом году.
— Бунин был совсем взрослый и знаменитый, — говорил Арон Фроймович, — и ходил мимо меня в гостиницу и ресторан. А я был совсем ещё маленький и отирал клешами тротуар в обратную от Бунина сторону, так как мне надо было поспеть в «хедер» — еврейскую школу для начинающих. Бунин писал тогда в Одессе «Окаянные дни». А я тогда примерял в Одессе на себя эти дни окаянные: по росту ли? тут не жмут? там не тянут? И убедился, сшиты на вырост. До скончания века. А если и на размер меньше, то — ничего: голову отсечёшь, и в самый раз покажутся.
— Арон Фроймович! — поинтересовался я. — По вашему рассказу выходит, что все люди после примерки оставались без голов?
— С головой, сынок, не придумаешь, что при нашей бедности по части питания и одежды, но при наличии воровства и хамства можно коммунизм построить за двадцать лет.
— А за сколько можно, если с головой?
Арон Фроймович промолчал. Слишком для него был неожиданным переход из голодного девятнадцатого года к хрущевским утопиям. Он близоруко сощурился, подняв на меня глаза. И, казалось бы, взглянул в день сегодняшний из своего детства, из того памятного всей еврейской (и не только еврейской) Одессе октября 1919 года, когда в городской газете «Южное Слово» были опубликованы заметки Ивана Алексеевича Бунина.
«Опять еврейские погромы, — писал он. — До революции они были редким, исключительным явлением. За последние два года они стали явлением действительно бытовым, чуть не ежедневным. Это нестерпимо. Жить в вечной зависимости от гнева или милости разнузданного человека-зверя, человека-скота, жить в вечном страхе за свой приют, за свою честь, за свою собственную жизнь и за честь и жизнь своих родных, близких. Жить в атмосфере вечно висящей в воздухе смертельной беды, кровной обиды, ограбления, погибать без защиты, без вины, по прихоти негодяя, разбойника — это несказанный ужас, это мы все — уже третий год переживающие «великую русскую революцию», — должны хорошо понимать теперь. И наш общий долг без конца восставать против всего этого, — без конца говорить то, что известно каждому мало-мальски здравому человеку и что всё-таки нуждается в постоянном напоминании. Да, пора одуматься подстрекателям на убийство и справа и слева, революционерам и русским и еврейским, всем тем, кто уже так давно, не договаривая и договаривая, призывает к вражде, к злобе, ко всякого рода схваткам, приглашает «в борьбе обрести право своё» или откровенно ревёт на всех перекрестках: «смерть; смерть!» — неустанно будя в народе зверя, натравливая человека на человека, класс на класс, выкидывая всяческие красные знамена или чёрные хоругви с изображением белых черепов».
А вот дневниковые записи 1943 года, которые Бунин вёл в Грассе, поблизости от Ниццы, где прожил на вилле с Верой Николаевной и Галей, женой и любовницей, с 1922 по1945 год.
10. XII. Пятница
10 лет тому назад стал в этот вечер почти миллионером. Банкет, Кронпринц, Ингрид. Нынче у нас за обедом голые щи и по 3 варёных картошки. Зато завтракали у Клягина — жито, рис, всё плавает в жиру.
Взята Знаменка.
18.XII. Суббота
Прекрасная погода.
Всё думаю о краткости и ужасах жизни.
Слушал радио — прованс, музыка и пение — девушки — и опять: как скоро пройдёт их молодость, начнётся увядание, болезни, потом старость, смерть… До чего несчастны люди! И никто ещё до сих пор не написал этого как следует!
В девятнадцатом году Арон Фроймович Гаммер, в ту пору Ареле — маленький еврейский мальчик, пухнущий от голода, ходил в Одессе по одним улицам с Буниным. Сегодня я хожу в Ницце по улицам, несущим память о нем. С этой памятью я и уезжаю в Израиль.
Прощай, Ницца! Здравствуй, Иерусалим!
Секретное дополнение к отчёту о поездке в Ниццу
(Необходимо передать французским спецслужбам по борьбе
с международным терроризмом)
Я долго раздумывал, писать ли мне это секретное дополнение, которое для неподготовленного человека может показаться фантастическим вымыслом. Но коль скоро речь идёт о спасении жизни около сотни людей, то опасения в том, что меня могут принять за неуравновешенного человека с явными психическими отклонениями, уходят на второй план.
Итак…
После посещения экспозиции «Золотой орел Ниццы», на которой представлены и мои работы, я направился — в приподнятом, ясное дело, настроении — в прогулку по набережной. Нагулявшись вволю, присел на скамейку, чтобы передохнуть, и неожиданно для себя задремал. Должен признаться, мне привиделся необычный, я бы сказал, вещий сон. А в нём — мой двойник из параллельного мира, стремящийся предупредить о чём-то важном, грозящем гибелью людей.
Понимаю: звучит абсурдно — «двойник», «параллельный мир». Но это для посторонних. Для меня это житейская реальность, подчас приводящая к неожиданным результатам, например, пророческим видениям. Вот и сейчас.
— Друг мой! — сказал мой двойник. — Твое радостное возбуждение, связанное с открытием выставки, будет, несомненно, омрачено, если я сообщу тебе: ты шагаешь сейчас по той мостовой, которую обагрит человеческая кровь. Здесь на обозримом пространстве будут вповалку лежать трупы людей, вмятые в камень тяжелым грузовиком. Но учти, картина, написанная мной, в отличие от тебя словами, а не красками, не сегодняшнего дня. Это произойдёт в недалёком будущем, в День взятия Бастилии. Точная дата — 14 июля 2016 года. Однако сегодня есть возможность предотвратить трагедию. Доведи до сведения специалистов по борьбе с терроризмом, что водителя грузовика зовут Мохаммед Лауж-Булель. Он выходец из Туниса, ему 30 лет. При подъезде к набережной, остановившись у полицейского поста вечером 14 июля, он скажет, что везёт мороженое для детишек, отмечающих праздник. И машину пропустят без должного осмотра. После чего этот 19-тонный грузовик на скорости 60 км в час протаранит огромную толпу, задавит 86 человек насмерть, взрослых и детей. Количество раненых 308. И только затем террорист будет застрелен.
Эту кровавую бойню невинных людей необходимо предотвратить!
Со слов двойника, я уяснил: управлять временем нельзя — не человеческое это занятие, но исправлять некоторые недочёты доступно и человеку при чрезвычайных обстоятельствах. Правда, речь идёт не о прошлом. Оно как фотоснимок, отпечатано навечно. Исправлять можно будущее. Как? Представьте, что разведчик времени находится, допустим, в 22-м веке, а его так называемый агент влияния — наш современник. Ему передаётся информация из будущего о том, что случится в определённый день, месяц, год. Благодаря этому обычный человек, отнюдь не супермен, имеет шанс предотвратить в настоящем грядущее несчастье.
Вот таким разведчиком времени является мой двойник.
Так что доверьтесь его оперсводке! И действуйте соответственно! Спасённые от гибели люди будут вам благодарны!
6
Что остаётся? Идти и не сворачивать. Рассчитывать всё равно не на кого. Или ты, или никто.
С этими мыслями Дани вошёл в управление полиции на Русской площади, надеясь отстоять своё требование об отправке докладной записки силовикам во Францию.
Израильский околоток бурлил жизнью, напоминающей о близкой смерти. В связи с ножевой интифадой стены украсили плакатами с надписями «Враг не дремлет», будто бы вывезенными из заплесневелых складов советского агитпропа. Впрочем, враг действительно не дремал, и не где-нибудь, а в общей камере, куда насовали кучу вражески настроенных пацанов, пойманных у Шхемских ворот с финками, выточенными из напильников. Один из них — сказывали, предводитель — пырнул патрульного офицера, а затем набросился на Орну. Но налетел на кулак и минут пять окочуривался на мостовой с нокаутом в зубах. Теперь террориста предстояло вызвать на допрос и определить: передавать дело в суд, с учётом реального срока, или дать послабление по малолетству и отпустить на вольные хлеба под условное наказание.
Камера предварительного заключения была раскалена от гнева арестантов, не имеющих возможности из-за оперативности силовиков похвастаться количеством убитых евреев, а мозги дознавателей от напряжения. Им бы поскорее закончить все разборки до наступления субботы и разбежаться по домам, к сдобной жене, сладкому вину и вкусным блюдам.
Кивнув вошедшему приятелю, майор Прайсман спросил у Орны:
— Как его, твоего ножевика? Ахмед Аль?
Девушка пододвинула следователю раскрытую загодя папку с делом № 000374 под яркий кружок света настольной лампы.
— Смотри здесь. Я у него имя не спрашивала, когда дала по морде.
— Ладно тебе, не дуйся, — проворчал Прайсман и — к Дани: — Слушай, старик! Твой отчёт я отволок по назначению. А секретное приложение… Ты всерьёз хочешь, чтобы нас упекли в сумасшедший дом?
— Почему нас?
Орна прыснула в кулак и, зажимая рот, выскочила в соседнюю комнату.
— Ну да, с тобой всё понятно? — невозмутимо повёл Прайсман. — Писатель, когда не художник. Почему бы, как Мопассану, не погостить в палате номер 6? Но за какие прегрешения меня туда совать? Посмотри хоть раз по телику программу «Пришельцы из прошлого», и туман в твоих мозгах рассеется.
— Смотрю. А что? Никакого тумана!
— Военных летчиков — асов! — в Штатах за сообщения о встречах с НЛО отправляют на психиатрическое обследование. И — прощай, небо, здравствуй — жёлтый дом. А ты хочешь, чтобы я выставил на посмешище всё полицейское управление.
— Яша, я без фантазий! И ты будь реалистом — доверься мне.
— Ну да, я твою депешу отошлю в Ниццу. А меня за самоуправство отправят на досрочную пенсию.
— Посоветуйся с начальством.
— Тогда дорога — в жёлтый дом. Спасибочки, не надо!
— А что тебе надо?
— Спокойной жизни.
— Как ты можешь так говорить, когда…
— Давай-давай, договаривай.
— Когда самому предстоит погибнуть при террористическом акте. А знаешь? — вдруг загорелся Дани совсем несуразной мыслью, но вроде бы безумно логичной и правильной. — Знаешь? Если бы я дал тебе имя того гада и адрес? Того, кто в 2025-м рванет бомбу в концертном зале, несмотря на присутствие высокого полицейского чина. А?
— Того?
— Именно того, кто грохнет тебя в 2025-м.
— Откуда у тебя данные? Ты ведь не справочное бюро.
— Двойник дал, для пущей безопасности и с намёком, что я дружу с полицейским, а полицейский…
— Без намёков. Не устрою же я охоту на человека на основе твоих шизофренических прогнозов. Имя! Ну?
— Ахмед аль Кувейти, Восточный Иерусалим.
— Стой-стой! — развел руками Прайсман. — Не тот ли это Ахмед, что у нас в капезухе? Орна! — кликнул лейтенантшу. — Тащи сюда этого… Пора познакомиться со своим убийцей, — и залился смехом, пряча за ним подступающую нервозность.
Ещё большая нервозность разлилась в нём при виде явившегося в сопровождении конвоиров шпингалета — узкие плечи, курчавая голова, островерхие уши — признак садистских наклонностей, по утверждению физиономистов. И надо же, не первый встречный. Узнаваем, чёрт его побери, без всякого напряжения памяти. 12 ноября, на открытом первенстве Иерусалима, расспрашивал спортивного врача, обслуживающего соревнования, сколько мастурбаций следует совершить перед боем для улучшения физической подготовки. Вроде бы у китайцев в «Дао любви» вычитал, что мастурбация, но без излияния семени позволяет организму окрепнуть и ведёт к долголетию. Когда же врач посоветовал ему больше думать о технике бокса, чем о первом мужском признаке, доверительно поведал, что при подготовке к бою уже сделал это. Правда, без выброса семени не получилось.
Не получилось у него и с выигрышем на ринге. В результате спонтанного семяизвержения организм лишился специфической выносливости, и пацан, «обессилев» во втором раунде от бессмысленных атак, проиграл с «явным».
Должно быть, поэтому, помня о позорном поражении, он и набросился у Шхемских ворот на Орну, признав в ней восходящую звезду недавнего турнира.
Взглянув на плюгавого террориста, от чьих рук уготовано принять смерть через десять лет, майор Прайсман вытер кистью руки мокрый рот и хрипло сказал:
— Что тут допрашивать? Орна опознала нападавшего, и достаточно. Раненый полицейский опознает потом, в госпитале, при очной ставке. Дело передаём в суд. А сейчас, — вновь брезгливо протёр рот, — уведите!
Конвоиры завернули Ахмеда к выходу и разнесли тяжёлые шаги по коридору.
Дани с недоумением уставился на Прайсмана.
— И никаких вопросов?
— Окстись! И без вопросов небо ему обеспечено в клеточку. Посадим на червонец. И обойдёмся без свежих могил, если твой двойник не ошибся с именем.
— Дело не в его ошибке.
— Во мне? — хмыкнул Прайсман, догадываясь о мыслях спарринг-партнёра.
— Во всех нас! — взорвался Дани. — Сажаем-сажаем, а стоит одному нашему попасть в плен, тут же выпускаем их досрочно.
— В обмен на… — Прайсман посмотрел вопросительно, словно ожидал новых имен.
Но Дани имена не назвал. Он сказал нечто иное. И сказал гораздо круче, чем прежде.
— В обмен на жизнь. Твою! И… Там, в концертном зале, погибнет семнадцать человек.
— Ты имеешь что-то против нашей демократии? Здесь тебе не Союз 1937 года…
Дани хлопнул дверью и рванул на улицу с ощущением, что от нехватки воздуха у него перехватило горло.
Рефреном звучало: «Погибнет семнадцать человек… И если ты… я… кто-либо из нас не предпримет заранее кардинальных действий, то так оно и будет!»
— Если бы да кабы, — послышалось в мозгу, словно послано вдогонку из следовательского кабинета.
Неосознанно Дани включился во внутренний монолог.
— Яша! А ты не задумался, почему ветхозаветные пророки предсказывали события, прибегая к условно-придаточной форме предложения? Ах, тебя филологические ухищрения не занимают, тебе подавай преступников и неоспоримые улики. Тогда послушай. Условно-придаточная форма подачи пророчеств даёт возможность исправить будущее, которое представлено воочию, как на телеэкране, разведчику времени. Назови его ангелом или, в терминологических рамках технического прогресса, космическим пришельцем либо обитателем параллельного мира — значения не имеет. И понимай главное: в его обязанности вменяется телепатический контакт с агентом влияния, в прошлом, в библейскую эпоху, с так называемым пророком. Допустим, в пору римского владычества он говорит: если вы, евреи, не будете еженедельно отмечать царицу-субботу, вам предстоит новое вавилонское пленение. И всё ясно! Никакого искажения понятий. В будущем чётко, как на видеоплёнке, запечатлено новое вавилонское пленение. Однако его можно избежать, если соблюдать традиции, и видеоплёнка будет смыта, на ней появится новое изображение. Так что перед нами полное согласование намерений и поступков. Однако с определённого срока, после разрушения второго храма, пророки, вернее, их небесные наставники куда-то подевались. И остаётся полагаться на себя. Судя по всему, ныне, если полностью довериться двойнику, мы выходим на контакт с собственными разведчиками времени. И к ним, понятно, испытываем большее доверие, чем к записным пропагандистам с телеэкрана: так как они плоть от плоти, дух от духа — свои, кровные, единоутробные, родные и столь же заинтересованы в благополучии землян в будущем, как и мы.
7
Ноги «сами» пошли, «сами» выбрали направление и как бы «сами», без волевого усилия привели в облюбованный бар к Грошику. А что там ходить? Пару сот метров от полицейского управления на Русской площади.
Накануне наступления субботы, в пору, когда добропорядочные израильтяне собираются за семейным столом, в баре было почти пусто. Один подвыпивший гражданин в пиджаке и галстуке — явно турист из России — не в счёт, пусть и толчётся между столиков в поисках собутыльника.
— Составишь компанию? — икая, указал на бутылку водки. — Угощаю! А где я тебя мог видеть? В Москве? Нет?
— В зоопарке, — сострил Дани, оттесняя мужика к стойке бара: пусть брюхач Грошик разбирается с ним, и устроился у окна.
Грошик вышел из-за прилавка, оттащил неповоротливого клиента в уголок. И сердито сказал:
— Базлан, слушай сюда! Сиди тихо и не рыпайся, не то полицию вызову.
Полиция тотчас и возникла на горизонте, но в образе и подобии Орны. Правда, при всем боевом снаряжении — револьвер на боку, за спиной пара наручников. Несколько смутившись, она сказала Грошику на иврите:
— Я не пью, а кофеек пожалуйста.
Пьяный мужик, икнув на прощанье, поспешно расплатился и потёк, осторожно ставя ноги, чтобы не расплескать своё содержимое, из питейного заведения — подальше от непредвиденных неприятностей.
А Дани в благодарность за «очистку воздуха от перегара» пододвинул Орне стул на манер парижского гарсона, со всей возможной галантностью.
— Вояж тебе пошёл на пользу, — благосклонно, словно светская дама, отреагировала она на ухаживание великовозрастного кавалера.
— Не всегда же быть дикарём-динозавром!
— Вот-вот, испугалась за тебя. Накричал, разбушевался, хлопнул дверью. Как бы инсульт не схватить?
— Не пудри мне мозги, Орна! Я тебя ещё не вывел в чемпионы Израиля. Какой инсульт?
Грошик выявился у стола, графинчик с коньяком, рюмочку, две чашечки с кофе — всё разместил и, приподняв цилиндр, раскланялся с той же грацией, с какой Дани орудовал со стулом.
— В одних университетах учились?
— Наше вам с кисточкой! — ответил Грошик и улизнул за стойку бара.
— Он в университетах не учился, — ответил Дани. — А я… Знаешь, Орна, мне покоя не даёт одна шальная мысль: будто я был близко знаком с тобой в какой-то прошлой жизни. Ты веришь в реинкарнацию?
— Положим, да.
— И я верю. Но не ухватить мозгой: где, когда?
— Хватит тебе, Дани! Я и без реинкарнации догадываюсь, куда ты клонишь. Хочешь уложить меня в койку. Мол, раньше, в той жизни, была тебе покорная жена. Одна подушка на двоих. Не повторить ли эту затею снова, а?
— Брось. Я серьёзно.
— И я серьезно. А если несерьёзно… Тогда в духе твоих общений с агентами параллельного мира.
— Валяй! — Дани изобразил на лице внимание, хотя не рассчитывал услышать что-то интересное.
Однако был приятно поражён фантастической вольностью изложения, что от полицейского, приученного к сухим рапортам, не вправе ожидать.
— Что ж, реинкарнация так реинкарнация! Было это, — она сощурилась, припоминая, — лет этак… сто лет назад, в канун Октябрьской революции. На земле война, разгром, голод. А у нас на том свете тишь да благодать: бабочки летают, кузнечики стрекочут, и потустороннее солнце опускается в море, устраивает нам сказочный закат. Минуту назад мы повстречались. И, не успев слова сказать, влюбились до немоты. Ты в меня. Я в тебя. И ни за какие коврижки нам не хочется разлучаться. Тут же поклялись друг другу в любви до гробовой доски. Поклялись, хорошенько не подумав об исполнении. А когда подумали, выяснилось: на том свете при всём старании до гробовой доски не получится. Выходит, чтобы выполнить клятву, надо прежде всего… Что? Да-да, Дани, по глазам вижу: догадался. Надо родиться. Возликовали мы душой и побежали за телом. Куда? По назначению, в приёмный покой: откуда нас, снабдив хвостиками и булавочными головками, прямиком посылают в обличии сперматозоидов по назначению. Ты, понятно, пострел — везде поспел. Раз-два — и в дамках. А я опоздала родиться. Причина? Тривиальная. Маманька сделала аборт. Чик-чирик, и нет меня, занимай снова очередь. А у нас очереди на всю оставшуюся жизнь. Вот незадача! Когда же наконец вытащила счастливый билет и кинулась на поиски возлюбленного, он, оказывается, уже не свободен, да к тому же изрядно постарел и вышел в тираж. Говоря языком ОБС — одна бабка сказала, мало на что способен.
— Окстись! — вспыхнул Дани, кинув от возмущения вторую порцию коньяка в рот. — Ты не с той бабкой говорила. Поговори с Ольгой. Я и сегодня…
— Сегодня, дорогой мой писатель и художник, — продолжала дурачиться Орна, — доведись поутру уходить от тебя после ночных прегрешений, на ум придёт только одна мысль: а книги пишет куда лучше…
— Хватит! Ишь специалистка! Лучше дай адрес Ольги.
— Конспиративная квартира, Дон Жуану вход закрыт.
— Но я ведь её муж!
— По паспорту. Кстати, уважаемый двоежёнец, ты также и муж Любы, сбежавшей от тебя в Питер. Муж, что объелся груш, почитай, по самоё «не могу».
— С Любой у нас, если на откровенку, не складывается. Давно перескочили за серебряную свадьбу, но никакой совместной жизни. Не разводимся по той причине, что ей Сохнут перекроет командировки в Питер. Правда, это секрет.
— Как и местопребывание Ольги.
— Но я ведь живой человек! — кинул в рот третью порцию коньяка, опустошив графинчик.
— Ладно, — смилостивилась Орна. — Я так и думала, этим кончится, когда рванула за тобой сюда.
— Ну?
— Значит, так. Выскакиваешь из своего Гило на туннельное шоссе, даешь газ через арабскую территорию, пять минут гонишь по шоссе № 68 до поворота на Бейт Шемеш. А там влево руля и выезжаешь к мошаву Ган Дувдуваним.
— Вишневый сад?
— Вишневый, вишневый. Новые репатрианты семидесятых годов. Чего же хочешь? Чехова им подавай в Израиле.
— От МХАТа тоже не отказались бы.
— О МХАТе забудь. Твоя контрамарка в театр иного рода — маленький домик за колючкой у самого леса. Условный звонок: три коротких, длинный и два коротких. Летишь?
— На крыльях любви, ноги уже не держат, — Дани отшутился на скоростях первой пришедшей на ум остротой и — к машине.
Орна, прикусив губу, посмотрела ему вслед, нервно передернулась, словно сбросила какой-то груз с плеч, и бездумно уставилась на бармена.
— Чего смотришь? Любовь потеряла?
— И мне коньяку, — сказала Орна.
— А говаривала, не пьёшь.
— Птички не пьют…
— Когда поют, — согласился Грошик и налил Орне по-русски, не пять капель, не десять, а все сто грамм, и не в рюмку, а в специально припасенный для страдальцев от неразделенной любви граненый стопарик.
8
Узники таинственной крепости Познания Жизни и Смерти жили в отдельных кельях. Изучали древние книги, писали трактаты. И никогда не пересекались даже в обеденный перерыв.
В результате создали множество разных вселенных. В каждой главенствовал разум — родоначальник гармонии, красоты и любви к ближним. Но общей движущей силой непременно оставался комендант крепости, старый вояка, предпочитающий играть в солдатики. Вот и играл, сталкивая вселенные в единоборстве. Чья возьмёт?
Та же история с людьми, одухотворёнными вселенными в миниатюре. Сталкиваются — искры из глаз. А потом выясняется, это те искры, из которых возгорится пламя.
«Хорошо бы, пламя любви», — подумал Дани в ожидании встречи с Ольгой.
Он мчал на предельной скорости по извилистому шоссе с минаретами на отдалённом взгорье, тормознув лишь однажды, у пропускного пункта с солдатами. Шлагбаум поднялся, открыв выезд на израильскую территорию. И вновь на газ, вновь по гудронным извивам, пока не высветился указатель на мошав Ган Дувдуваним — Вишнёвый сад.
Здесь лететь сломя голову не положено. Камеры наблюдения засекут, секьюрити возьмёт на подозрение, и доказывай потом, что никаких террористических замашек в наличии, а лишь неуёмная тяга к живой душе, любовь, братцы, любовь!
В его настроении ничего, разумеется, непонятного не было. А вот при въезде в мошав это непонятное наблюдалось. В сторожке у закрытых металлических ворот никого.
«Все ушли на фронт?»
Не Россия и не восемнадцатый год.
Правильнее при наступлении субботы сказать: «Ушли на вечернюю молитву. Приём временно прекращён, скоро вернёмся и пропустим ваше транспортное средство».
Ждать и догонять…
Не проще ли бросить машину здесь, на пустыре, и рвануть налегке за колючку?
Бросить, рвануть…
А как же по-другому?
Протиснувшись между стальных прутьев, Дани махнул за ворота к слабо различимому в набегающем сумраке одноэтажному зданию у самой кромки леса.
Условный звонок и — распахнутые глаза Ольги, «ох» да «ах», жар в сердце и загребущие объятия.
— Как я скучал!
— А я?
— Какого чёрта тебя запечатали?
— Для страховки. Не всех взяли. Но почти всю банду вместе с боссом повязали.
— Я-то при чём, мадам Патиш? Какое мне место отводится в ваших играх? Или женили по принуждению, а теперь на свободу с чистой совестью?
— Ах, бедняга ты мой!
— Не имеющий возможности исполнять супружеский долг.
— Ох, что за прелесть эта французская выучка! Посмотрите на месье, долг, видите ли, он явился исполнять.
И…
Время — в беспамятности. Небо — в затмении. Солнце — за горизонтом.
А жизнь? Что с ней случится? Точит по-прежнему радость бытия. Всем тем, кто истосковался по обычному человеческому счастью.
9
В давние времена в Европе мытьё тела считалось грехом. Мылись по предписанию врачей, как, например, Людовик ХIV, который совершил эту противоправную процедуру всего два раза в жизни. Или королева Испании Изабелла Кастильская, помывшаяся в день свадьбы перед брачной ночью.
Указывать на кого-то пальцем тоже был грех.
Вскрывать трупы для анатомических исследований ещё больший грех.
Говорить, что земля круглая да к тому же вертится, вообще смертельный грех.
Посмеёмся? Однако и смех, по версии церковных авторитетов просвещённой Европы, являлся грехом. Даже имел словесное обозначение, такое: «Грех Хама». Может быть, поэтому в России, любящей перенимать западные штучки-дрючки, появился эквивалент этого понятия: «смех без причины — признак дурачины».
Так что смеяться не будем. Вдруг по чьему-то мнению для этого нет весомой причины, хотя и подмывает. Причина ведь есть, вот она — наглядная, как учебное пособие. И дурачина присутствует. Присутствует и мучается. От чего? От плутания в трёх соснах. Имя каждой… Извольте. Орна, Ольга, Люба-Любаша. А теперь по очереди.
Орна… Сидит как заноза в сердце. В особенности после путаного сочинения о том свете, где в потустороннем состоянии организма влюбилась в него, тоже пока не рожденного Дани, и перебралась на Землю-матушку ради встречи с ним.
Ольга… Жена по израильскому заграничному паспорту, сосватанная оперативным заданием.
Люба… Тоже жена, причём первая, вернее, единственная, если применима логика в абсурдном анализе житейских обстоятельств. Но в вечной командировке, живёт в Питере и не думает возвращаться.
Итак, на балансе две жены, одна зазноба, а по-настоящему жить не с кем. Люба не вернётся. Ольга выполнит задание и исчезнет в своём Интерполе до следующего тайного поручения. А Орна? Хоть опять заводи с ней разговор о реинкарнации, чтобы намекнуть о былой близости.
Что делать с таким перебором? А что ни делай, всё впустую. Остаётся надеяться, что жизнь, не хуже Шекспира умудрённая в любовных хитросплетениях, сама предложит разумное разрешение проблемы.
10
Знакомый ангел явился под вечер, когда Дани нажимал на кнопки пульта и не находил в телевизоре ничего путного для просмотра.
— Прекрати бесперспективное занятие. Что ты там увидишь нового, кроме давно забытого старого? А у тебя ведь есть возможность видеть такое, что другим недоступно.
— Это как? Невооружённым глазом?
— Невооруженным. Но не правым, не левым, не обоими сразу. А третьим глазом.
— Да ну?
— Напрягись и вбирай умом.
Далее ангел сообщил, что Дани, как, впрочем, и другие люди, имеет при себе третий глаз, которым пока что не научен пользоваться. Третий глаз, пояснил он, обладает сверхъестественной силой, позволяет увидеть неведомое, совершить астральное путешествие в иные измерения. Это даже не глаз в обычном понимании слова, а своего рода прибор для проникновения в межпространственный портал, ведущий в иной мир. Что ни говори, а портал этот — самое удобное средство для галактических путешествий.
Выслушав его, Дани задал односложный вопрос:
— Когда?
— Что «когда»? — не усёк ангел. С виду, казалось бы, такой разумный: белая тога, ореол, крылышки.
— Когда прорежется мой третий глаз?
— Ты ещё не созрел.
— Уважаемый ангел! Мне уже 60. Куда созревать дальше?
— Дело не только в тебе, а во всем человечестве.
— И тут коллективное зрение? Хоть смотри в телевизор.
— Иначе нельзя.
— А где же моё право выбора — главное отличие человека от братьев наших меньших с длинными хвостами и клыками?
— Право есть, а выбора пока нет. Преждевременно не полагается! А то не третий глаз, а щёлочка вроде замочной скважины у тебя во лбу проклюнется. Хочешь?
— Хочу! — сказал Дани из чувства противоречия.
— Что ж, тогда смотри. Авось чего и увидишь.
И странное дело, Дани почудилось, что увидел нечто из параллельного мира, где присутствовал, судя по всему тоже, и должностью располагал. Какой? Журналиста разговорного жанра.
В своей личной радиостудии, расположенной, как сказано, в параллельном мире, он читал новости завтрашнего дня. О том, что произойдёт. Причём так уверенно и напористо, что всё и происходило будто по написанному заблаговременно.
В связи с тем, что знать будущее доступно сами понимаете кому, органы дознания решили уничтожить Дани — этого радийного оракула — вместе с его аппаратурой.
Снарядили особый отряд. И приступили к операции.
С полнозвучными криками: «бац-бац, и ваших нет!» — бросились молодцы на приступ. Бах-тара-рах, зубовный скрежет и нецензурные выражения на повышенных тонах, заимствованные у земных людей.
Но вот забавный фокус: с каждым выкриком ряды нападающих уменьшаются на одного участника штурма.
Результат психической атаки: дюжина без вести пропавших, будто воздух их поглотил.
Вернулись горлопаны назад. Докладывают по начальству: так, мол, и так, мы — бац-бац, а наших нет, мы бах-тара-рах, а наши ряды недосчитываются славных спецназовцев. Что да почему? Не имеем понятия.
— Эх вы, недотёпы! — махнул рукой начальник.
Не скажешь ведь бедолагам, что ещё вчера слушал по радио в рубрике «новости завтрашнего дня» об этой бессмысленной атаке на радиорубку с печальным для участников исходом.
Однако не поверил в реальность грядущих событий и послал людей на верное исчезновение из штатного расписания. Куда? Разве что квантовая теория знает. О таких мелочах в «новостях завтрашнего дня» не говорилось.
Что же теперь? Себя винить?
Себя винить начальство не привыкло.
Не лучше ли вояк снова послать, но уже по матушке, как научили земные люди в парадных фуражках стального цвета с темно-синим околышем, когда претендовали занять вакантные должности?
И послал. В параллельный мир — на третью от солнца планету.
Пусть поучатся хотя бы у израильтян, как управляться со злостными нарушителями общественного порядка и закона.
И что? Да ничего. Вместо продолжения истории — стук в дверь.
— Кто там?
— Друг твой Гоша. Сосед с верхнего этажа.
— Чего тебе?
— В своём памятном блокноте, который веду с тех пор, как временами теряю память, я прочитал, что после обеда мне приснился поразительный сон. Впустишь — поделюсь.
Куда деваться от такой просьбы?
Дани угнездил Гошу у журнального столика в кресле, боком к телевизору, переключенному на канал серии «Пришельцы из прошлого». Сегодняшний фильм был посвящен египетскому фараону Эхнатону, мужу Нефертити, обладателю диковинной головы неземной формы, вытянутой подобно страусовому яйцу. Этот фараон-отступник низверг с пьедестала древних богов и утвердил веру в Атон — солнечной яркости диск, напоминающий очертаниями летающую тарелку.
— Гоша! Сон в руку?
— А ты послушай.
— Валяй.
— Понимаешь, какая занятная история, — повёл Гоша, сверяясь с записями в блокноте. — Приснился мне твой знакомый ангел.
— Надо же… И тебе тоже…
— И не один приснился, а с вопросом на засыпку. «Когда придет Мессия, хватит ли у вас ума узнать его»?
— Узнаем! — отвечаю, как на пятёрку, без всякого сомнения. — Ведь быть того не может, чтобы перед уходом Оттуда он не выпил на посошок. Опохмеляться-то среди нас придется. Признаем.
— Верно подмечено, — усмехнулся Дани, догадываясь, куда клонит приятель..
— Глаз — алмаз! В особенности ежели ни в одном глазу.
— А холодильник, часом, тебе не приснился?
— Какой от него смысл в жизни, кроме колбасы?
— Погляди в морозилке. Смысл и найдётся.
Гоша поглядел. Нашёл смысл жизни. И вернулся к столу с запотелой бутылкой водки и двумя рюмками.
Пока булькал, разливая, телеящик переключился на последние новости:
«Представитель ООП заявил, что Израиль немедленно должен прекратить строительство поселений и освободить оккупированные территории!»
— Опять! — Гоша воскликнул с возмущением, успев, чтобы не пролить на пол, бросить граммульку в рот. — Всё им неймётся! Оккупированные территории да оккупированные! Ни разу не назовут по имени, чтобы внести ясность в мозги людей. Иудея и Самария — вот как надо называть, а не оккупированные территории. И-у-де-я! — повторил по слогам. — Сразу видно, исконно палестинская земля, — и хохотнул в кулак, не сдержав спонтанный смешок.
— А Самария? — подхлестнул Дани.
— И без музыкального слуха понятно — русская вотчина, однокоренная с Самарой. — И вывел на мотив полузабытой песни: — Ах, Самара-городок, он не близок — не далёк.
— Подкинь свою идею в русское географическое общество.
— А что? Вмиг с научной кафедры провозгласят: «Самария наша!»
— Почему не Иудея?
— Антисемиты не позволят! Что за исконная русская вотчина — Иудея?
— Да, по трезвой лавочке это никак не вытанцовывается, — и давай разливать по второй.
— А не пострелять ли нам, Гоша, под настроение?
— Услышат!
— У меня пушка с глушителем.
Из-под диванного валика Дани вынул трофейный «Макаров», выщелкнул обойму, проверил большим пальцем — полная ли закладка, и навскидку всадил в мишень, притёртую на дальней стене салона к пуленепробиваемому жилету, одну за другой три свинцовые заклёпки.
— А ты не промах! — восхитился Гоша.
— Искупаю недавний промах на ринге. Метил в челюсть, чтобы раз — и нокаут, а попал по лбу. Лишь оглушил на секунду-другую.
— Чего не бывает. И я однажды промахнулся со своей пушкой. — Гоша отчего-то хихикнул и поспешил с рассказом, чтобы узаконить неуместный смешок. — Промахнулся, и девица моя пошла на аборт.
— Лучше бы родила, а то живёшь бобыль бобылем.
— Зато без алиментов.
— Ну и дурак!
— Дуракам счастье.
— Где же твое счастье, Гоша?
— Вот отложи пистолет, пусть продышится. И верни меня в бокс, вспомним былое, поручкаемся, а потом — на технику, как в спарринге времен сборов к первенству Союза.
— А ты без тайного умысла?
— Какого-такого тайного?
— Чтобы послать меня в нокаут, Гоша?
— Никакого тайного умысла в боксе не существует. Подставься под удары, и убедишься: всё как в жизни.
— А если я тебя?
— И это как в жизни. Где перчатки?
— Перчатки у меня в сумке. И лапы имеются, и груша. Все как в спортзале. Хочешь попробовать?
— Но я ведь промахнусь по пьяни, не так ли?
— Эх, Гоша-Гоша! Надежда умирает последней. Как раз об этом только что, до твоего прихода, прочитал в фейсбуке, — Дани взял с журнального столика лист с печатным текстом. — Смотри, что скопировал на принтере: «В день своего семидесятилетия Станиславский оторвал клочок от бумаги, в которую были завернуты цветы, и по просьбе артистки Тихомировой что-то быстро написал ей на память.
Вот эти слова: «Долго жил. Много видел. Был богат. Потом обеднел. Видел свет. Имел хорошую семью, детей. Жизнь раскидала всех по миру. Искал славы. Нашёл. Видел почести. Был молод. Состарился. Скоро надо умирать.
Теперь спросите меня: в чём счастье на земле?
В познании. В искусстве и в работе, в постигновении его.
Познавая искусство в себе, познаёшь природу, жизнь мира, смысл жизни, познаёшь душу — талант!
Выше этого счастья нет.
А успех?
Бренность».
Гоша предупредительно поднял руки, останавливая приятеля.
— Но это ведь о счастье, а не о надежде, Дани!
— Эх ты, горе луковое! Как не сообразишь, что счастье — это когда у тебя ещё есть надежда.
— Так напиши об этом. Люди прочтут — настроятся на надежду и выплывут к счастью.
— Честно говоря, написал. Так сказать, для домашнего употребления.
— А ты прочти! Решать слушателю. Для домашнего, не домашнего… А вдруг нетленка?
— Что ж…
Надежда
Чем тебя занять,
Добрая Надежда?
Выявись опять.
Будь со мной, как прежде.
Что? Не те года?
Стужа вместо зноя?
Это не беда,
Если ты со мною.
Ну? Не пропадай!
Я мужик не вредный.
Будь со мной и знай:
Ты умрёшь последней.
11
Бывшего президента Израиля посадили за сексуальные домогательства. Бывшего министра обороны тоже. А следом за ним и бывшего члена Кнессета. А всё почему? Из-за своевременно поданных жалоб их очаровательных секретарш.
Такая мода пошла: жаловаться на сексуальные домогательства. По восходящей — от начальника отдела до Самого Главного из Самых Главных.
Раз мода, то и охотниц покрасоваться на подиуме славы прибавляется.
«А мы — что, рыжие?» — подумала крашеная блондинка Лена Домоглазец, секретарша начальника метеорологической станции, и подала в суд на сексуальные домогательства шаловливого юго-восточного ветра, который похотливо трепал её причёску, похлопывал в порывах возбуждения по спине и чуть ниже.
Суд состоялся вскоре и вменил ветру дуть в другую сторону. Израиль от этого только выиграл. Осенние штормы на Средиземном море прекратились.
Вот такие мысли набегают в беспутную голову, когда спросонья смотришь на соседнюю подушку, принимая её за девичье личико, и ничего, кроме выцветших следов губной помады. Озвереешь! А затем к телефону и…
— Ты опять пропустила домашнюю тренировку. Что с тобой творится, Орна? Чемпионат на носу, а у тебя в мозгах… Что у тебя в мозгах? Какой-нибудь хахаль, да?
— Не бесись, Дани! Мы тут брали банду местных мафиози. Один укусил меня за руку. Записалась к врачу. Боюсь заражения.
— Плюнь на укус! Человек не змея, а если и змея, всё равно человек. Езжай сюда. Я не кусаюсь.
— Но без глупостей и приставаний.
— Какие глупости? Это ты мне наговорила про любовь на том свете. А я на этом, и в моей больной голове — лишь твоя победа на чемпионате Израиля.
— Значит, без глупостей?
— И без приставаний. Я не президент Израиля, не министр обороны. И даже не член Кнессета.
— Новые картины покажешь?
— Имей в виду, они целительные.
— Иные не пишешь? Хвастун!
— Проверишь на месте, хвастун или… спаситель всяких укушенных девушек.
— Ладно, уговорил. Уже еду!
Дани извлёк из папки несколько черно-белых рисунков, выполненных пером и тушью на бумаге. Разложил на столе и предложил прибывшей гостье медленно поводить ладонью над ними. Через тридцать-сорок секунд после начала процедуры Орна ощутила покалывающее тепло в кисти, там, где назревал нарыв. И — чудо не чудо, но для Дани вполне закономерное явление — боль ушла.
— Как это тебе удаётся? — спросила Орна.
— Искусство — принадлежит народу, — неопределенно ответил Дани.
Он и сам не имел представления, почему его рисунки, именно рисунки в стиле чёрно-белой графики, обладают целительными свойствами. Всякого рода медицинские заключения не в счёт, в них больше слов латинского корня, чем жизненного смысла. Остаются догадки. А они порождены кладбищем, на котором Дани проводит немало времени, оформляя надгробья и памятники. По каким-то неясным, не имеющим логической основы соображениям он был уверен, что неутолимая тяга к жизни, какой заряжены умирающие люди, передаётся после смерти ему — творческому оформителю их последнего пристанища на земле, а через него и графическим листам. Наверное, перо и тушь более восприимчивы, чем кисть и другие живописные материалы — масло, акрилик, гуашь, акварель — к жизненной энергии, рвущейся из потустороннего мира в земную обитель.
Наверное…
Но предположения не аксиома, и приходится полагаться на практику, не прибегая к теории. В противном случае поднимут на смех.
Намечающуюся тренировку испортил назойливый книгочей Самсонов. Позвонил некстати и давай зачитывать полюбившийся отрывок.
— Стоп! — крикнул Дани, как рефери на ринге. — Не морочь мне голову. Лучше скажи, — посмотрел на очаровашку в полицейской форме. — А есть там, в книге этой, написанной в будущем, про Орну?
— Я тебе не энциклопедия, чтобы всё знать. Я всего лишь на пятьдесят пятой странице.
— Вот дочитывай до конца, тогда и звони.
Не сдерживая злости, Дани грохнул трубкой о рычаг.
— Кто это? — заинтересовалась Орна.
— Мелкий шантажист
— А что ему известно обо мне?
— Пока ничего. Снимает подвал в баре у Грошика и от безделья мхом покрывается.
— Но ты говорил с ним о какой-то книге и потребовал, чтобы он нашёл что-то в ней обо мне. Что именно? Компромат?
— Ну как тебе это сказать?
— Скажи на разумном языке.
— Если на разумном, будешь смеяться.
— От смеха ещё не умирают.
— Ладно… Тогда…
Дани замялся, не представляя, как разумно растолковать ситуацию, которую, подобно России, умом не понять.
— Представь себе, у этого гада с несомненными психическими отклонениями якобы находится моя книга. Понимаешь?
— Понимаю.
— Он мне читает изредка куски из неё. Понимаешь?
— Понимаю. В чём же проблема?
— Проблема в том, что книгу эту я ещё не написал. Понимаешь?
— А она уже издана, если твой гад её читает?
— Не уже, а потом. Через несколько лет. Впрочем, и написана не сегодня, а тогда.
— В будущем?
— Выходит именно так. Хотя на первый взгляд всё это абсурдно.
— А на второй?
— Чего только не бывает при наших продвинутых технологиях, когда по телику космические пришельцы, в голове двойник из параллельного мира, а пространство и время соединены в одно общее — неразъёмное, и ты, сам того не ожидая, можешь случайно оказаться в ином измерении или времени. Скажем, лет через десять.
— А что тебе там делать? Понятно, книжку по привычке писать о днях минувших. — Орна пытливо взглянула на Дани, не замечая, что автоматически приступила к допросу. — И что в ней про меня? Что ты такое написал про меня потом?
— Я бы сам хотел почитать.
— Я тебе почитаю! Вот этим! — показала, свирепея, кулак. — Гадости, небось, написал. Да такие, что в полицейский участок не явись, саму заарестуют.
— Орна! Не кипятись! Книга не написана.
— Но уже издана, как говорит твой придурок знакомец.
— Говорит.
— И ты ему веришь?
— Приходится. Он мне уже читал отрывки. Всё до последнего слова сходится, нарочно такое не придумаешь.
— А за каждое слово надо отвечать! Не забыл?
— Я тебя люблю, Орна, — сказал Дани неожиданно для самого себя, выискивая самый короткий путь к примирению.
Но не тут-то было.
— И за это слово ответишь. С него — люблю, люблю! — и начинается, должно быть, грязная история обо мне. Сначала — люблю, потом — в кровать, а затем со всеми подробностями на весь мир про трах-перетрах с лейтенантом полиции чуть ли не на рабочем месте.
— Брось! Какое рабочее место? Ты к тому времени, когда книга появится, уже генеральшей будешь. И заимеешь не рабочее место, а отдельный кабинет.
— Удружил! Генеральшу за трах-перетрах в служебном кабинете сразу отправят на преждевременную пенсию.
— А ты не иди на пенсию. Иди ко мне, — и Дани протянул руки, пытаясь обнять взвинченную подругу. И — естественно — забыл о тех уроках бокса, которые преподал ей. Когда же вспомнил, очутился на полу, хотя предпочитал бы на мягком диване.
— Ты куда? — воскликнул вдогонку, услышав, как дверь хлопнула о косяк и упругие каблуки полицейских туфель застучали по лестничным ступенькам.
12
Что такое сексуальный голод в золотом, будь он неладен, возрасте?
В молодые годы махнёшь на танцы, выцелишь девушку с открытым для добрых отношений сердцем и… И жизнь хороша, и жить хорошо! А в нашей буче на грани старикачества? На танцы не махнёшь. Девчушку не подклеишь. А попробуешь, того и гляди обвинят в домогательстве. К старушкам тоже не навостришься. Все они ныне в ранге бабушек. Сидят на лавочке в парке, приглядывают за внуками в песочнице. Девку-однодневку, из тех, кто по сопровождению, тоже не кликнешь на променад. Воспитание не то — made in USSR. Полный облом, куда ни кинь, всюду клин. И вбит, подлец, прямиком в нервную систему.
Животная сила, полученная по генетическому указу от пещерных предков, прёт из нутрей, и деваться некуда. Разве что убедить себя, что необходимо поддерживать спортивную форму и броситься в марафонский забег до истощения сил. Вот и бежишь, ноги ставишь, дыхание выравниваешь. И тут — дзинь-дзинь! Телефонный звонок. Где? На улице. Откуда? Из будки, что вровень с тобой.
Кто? Что? Почему?
А вдруг кому-то требуется неотложная помощь — инфаркт, инсульт, сотрясение мозга?
Дани заскочил в телефон-автомат, снял трубку.
— Алло!
— Это ты? — послышался приятный по тембру женский голос — иврит с английским акцентом.
— Да, это я. Но кто вам нужен?
— Ты, именно ты, мой желанный.
— Не понимаю.
— И не надо. Просто войди в моё положение. Мне срочно нужна сексуальная разрядка.
— При чём здесь я?
— Разве ты не мужчина?
— Мужчина.
— Тогда «лови момент», как сказал Гораций, и поднимайся ко мне в отель. Номер 0013.
— Не понимаю, почему я?
— И не понимай. Это как лотерея: на кого попадёт звонок.
— Получается, ваш выбор — чистая случайность.
— Всё в этой жизни — случайность. Реальная фантастика израильской жизни, не отделимая от безумства храбрых и скрытого от непосвящённых юмора. Главное, жить. Ты хочешь жить?
— Конечно, хочу.
— Ну, так живи со мной. У тебя выигрышный лотерейный билет.
— Вы клоунесса?
— Я миллионерша. И это достаточно смешно. Так как деньги мне достались по наследству, а я неутешная вдова и не знаю, что с ними делать. А вы знаете?
— Разумеется. Мне не на что издавать свои книги.
— Чудесно, тогда всё образуется. А то я помышляла уже завещать их первому встречному. Даже чек написала на предъявителя.
— О какой сумме идет речь?
— Два миллиона долларов. Так что поднимайтесь, подумаем вместе о верном вложении капитала.
Он и поднялся по указанному адресу, в номер 0013.
Открыл дверь. Вошёл. На тумбочке у кровати приметил чек.
«Не обманула, — повертел чек перед глазами. — Два миллиона. А где же она?»
— Я в душевой, — донеслось из-за стенки.
Следом за тем послышался выстрел и протяжный стон.
Он вбежал в душевую, приподнял обнаженную женщину, вынул из безвольной руки пистолет.
Оставалось одно: позвонить в регистратуру, чтобы вызвали полицейских для расследования внезапного самоубийства. Но звать никого не пришлось. Полицейские явились сами. И тут же заинтересовались чеком на предъявителя.
— Ваш?
И надели наручники, освободив от пистолета, источающего горький дымок утраченных, можно сказать, иллюзий.
«Вмазался! — подумал Дани и проснулся в мокрой испарине. — К чему бы сон? Бред какой-то! А вдруг?»
«Главное, не вскакивать с кровати, привидевшееся сразу улетучится», — вспомнилось наставление Гоши. Медленно поднялся, не спеша подошёл к телефону и, пока номер чека не испарился из памяти, позвонил в банк.
— Я ожидаю чек, номер 0020174. Должен прибыть на адрес банка. Прибыл? Очень хорошо! — Нервная встряска, усилие воли, чтобы сдержаться — не заорать от радости. — Сумма? Да-да, спасибо, две тысячи, так и должно быть. Отправитель? Издательство «Ключ».
В диком возбуждении Дани, неприметно для себя самого, приплясывал у аппарата. Как тут успокоиться? Подобного с ним не случалось в жизни. Но вот надо же, случилось! Будто небесный оператор специально подключил его к вещему сну и позволил безошибочно зафиксировать номер чека.
Кто поверит? Кому объяснить?
Никто не поверит. Как и в то, что в наше время, когда авторы в основном издают книги за свой счёт, выплатили гонорар. Да и объяснять некому.
Зато можно отправиться в ресторан и обмыть новую книжку.
Кого пригласить за компанию?
Пригласил бы Орну для примирения. Но девичьи капризы непредсказуемы, пошлёт по адресу, и будешь выглядеть дурак дураком. Впрочем, иногда правильнее выглядеть, чем быть. Мимикрия в некоторых случаях спасительна, о чём гласит история людей.
Дани двинулся к телефону, а он, словно вовлечённый в непостижимые игры ума и души, раззвонился навстречу.
В сердце ёкнуло: «неужели?»
И впрямь Орна!
— Привет! Обиделся? Как насчёт того, чтобы затаить зло на беззащитную женщину?
— Так, чтобы «да», так «нет». Вулкан потух?
— Глупец! Твоя книга его загасила. Я прочитала, что ты написал про меня. И, честно признаюсь, очень довольна. Даже цитату выписала на память.
— Я ведь ЭТО ещё не писал. Как ты успела прочесть?
— Догадайся.
— У меня шарики за ролики закатились.
— Выкати их на стартовую позицию и подумай. А пока вот маленькая цитата. Имеет, между прочим, прямое отношение ко мне, хотя без упоминания имени.
— Валяй!
— «Жениться никогда не поздно. А влюбиться тем паче. Знаменитый художник Микеланджело влюбился в восемьдесят восемь лет и ничего не потерял».
— А что нашёл? Жену?
— Встретимся — поговорим.
— Уже бегу.
— Куда? Адрес назови, торопыга.
— Ресторан Дома художников. Там и поговорим.
Бросок к машине. Поворот ключа. Педаль газа. Стремительный набор скорости. И под урчание двигателя внезапная догадка: дежавю связано не только с прошлым, но и с будущим. Сколько раз, закрывая глаза, пребывая на границе яви и сна, видишь множество лиц, совершенно незнакомых. А спустя неделю-две встречаешься с ними. Может, и с Орной нечто подобное. При первой же встрече никак не мог освободиться от ощущения, что были когда-то вместе. Вот она и придумала историю о потустороннем мире и первой любви в раю. А всё проще: обратное дежавю, вроде предопределения, своего рода напоминания о том, что должно произойти. Дивные странности! Носим в себе не реалии жизни, а альтернативные варианты её. И нет указателя, чтобы на распутье, как в сказке, прочесть на валуне: прямо пойдёшь — домой не воротишься, направо пойдёшь — клад обретёшь, налево пойдёшь — женатому быть.
У светофора, на выезде из Гило, Дани свернул налево.
13
Молодой официант из потомков фалашей — эфиопских евреев был немного похож курчавыми волосами и бакенбардами на Пушкина. Расторопно подскочил к столику, принял заказ на двоих. И, догадываясь о скором появлении девушки, указал большим пальцем на стоящий за спиной у поддерживающего потолок столба металлический ящик, напоминающий автомат с газированной водой.
— Рак хамеш шкалим! (Всего пять шекелей.)
— Ба пам раба. (В следующий раз), — отреагировал Дани на предложение купить пакетик с презервативом.
Официант ускользнул на кухню, умело уклонившись от столкновения с офицершей полиции.
— Эскьюз ми, мадам!
— Плиз-бонжур, — в тон ему отозвалась Орна и присела к столику, передвинув кобуру с револьвером на живот.
— Где меню?
— Я уже заказал.
— А девичьи причуды?
— Учёл.
— Неужели?
— Куриное фрикасе с уксусом и зеленью — раз! На десерт пирог «Клафути» — два! А чтоб горло смочить…
— Я не пью.
— Шардоне! Белое французское. Звучит восхитительно — шар-до-не! Курица, как поймёт, какое вино я заказал под неё, тут же расправит крылья.
— Только не у меня на тарелке. И не превращай её в Синию птицу. Я кушать хочу.
— Духовной пищей пресытилась?
— А в переводе на русский?
— Моей ненаписанной прозой? И я хотел бы посмотреть, чего такого сочинил новенького?
— Держи! — Орна протянула лист бумаги, вырванный из блокнота. — Я цитату переписала, чтобы — у сердца хранить. Так надёжнее, чем полагаться на твои слова о любви.
Округлый девичий почерк, не разработанный в русском варианте, так как его обладатель слишком рано переключился на иврит. Каждое слово выведено, точки и запятые проставлены в соответствии с оригиналом. Иначе при малейшей отсебятине появится уйма ошибок, что естественно для человека, знакомого в основном лишь с разговорным эквивалентом родного языка.
Дани врубился в текст.
«Жениться никогда не поздно. А влюбиться тем паче. Знаменитый художник Микеланджело влюбился в восемьдесят восемь лет и ничего не потерял.
— А женился?
— Не успел, Орна. Сначала умер. Это посмертно его женили.
— На первой любви?
— На мировой славе.
— И тебе подавай в жёны мировую славу?
— Слава подождет, не состарится. А вот ты…
— Это как понимать? Ты мне делаешь предложение?
— Понимай по мере понимания. Проще говоря, душа не позволяет до развода делать официальное предложение.
— Значит, помолвка?»
Дани отложил исписанный лист, поднял глаза на Орну.
— Откуда это у тебя?
— Из твоей книги.
«Книги… Из той моей книги, что даже не в задумке. Книги с альтернативным будущим, которого может и не быть. Будущее изменяемо, и есть достаточный срок, чтобы выправить судьбу, спасти от гибели близких людей и, следовательно, переписать книгу заново. Ну и ну! Чистый Голливуд с непременным хеппи-эндом».
— Орна! Но где книга? Как она попала к тебе?
— Забавная история. Но не для сотрудника полиции. Ты назвал этого гада…
— Самсонова.
— Да, Самсонова. Шантажистом. Статья уголовного кодекса! Ты сказал, что им похищена книга. Вторая статья уголовного кодекса!
— Не томи!
— Ладно! Ты, сам того не подозревая, дал ищейке из полицейского управления команду — «фас!». И адресок обронил. Я по этому адреску и прихожу к подвыпившему Грошику в бар, удостоверение в зубы. Где тут скрывается от недремлющего ока закона товарищ Самсонов, шантажист и недоделанный вор? Раз-два-три, и дама твоих тайных грёз в дамках. Спускаюсь в подвал.
— Самсонов, на выход с вещами! — И пушку под сердце. — Где та книга, в которой про Орну? Не затерялась? Давай сюда! И жди вызова в суд.
«Явка с поличным?» — спрашивает твой визави, прижимая к груди книгу. Отвечаю: «не с поличным, а с наличными! Для уплаты штрафа, если в тюрьму не отправят. А книгу, как вещественное доказательство, конфискую сейчас. Положи ее в мою сумочку. И два шага назад, чтобы без фокусов!»
— А что в ней о будущем человечества? Когда придёт Мессия?
— Спроси чего полегче. До этого не добралась. Меня интересовало мое личное будущее. А про будущее всего человечества читай сам.
— Покажи книгу, — на пересохших губах вынес Дани.
— В сумочке. Минута внимания, и — алле-гоп!
Щелчок замка. Створки в сторону.
— Вот так штука! Куда же она подевалась? — неподдельное изумление в голосе.
Книги не было. Растворилась в воздухе? Исчезла во времени? Ни титула, ни оглавления, ни строки, ни буковки. Ни огненного предупреждения на стене, как в библейскую эпоху, допустим, такого: «Из подвала не выносить!»
В расстроенных чувствах Дани вернулся домой. Внутренняя боль от того, что находился всего в двух шагах от раскрытия тайны, не отпускала. Надо же, Орна со всей профессиональной выучкой сыскаря не доглядела, и Самсонов, как заправский иллюзионист, провернул предельно простой фокус с её сумочкой. И… Вместо книги получай кукиш с маслом.
— Друг мой, не переживай! — внезапно проникся голосом двойника. — Книга не пропала. Она всего лишь ещё не написана. И всё, что прочитано в ней сегодня, следует только написать. А в какой редакции — это время покажет. Реальное, а не альтернативное время.
— Когда же прочитаю?
— Да хоть сейчас. Открой дверь, и увидишь.
— Что?
— Сюрприз!
— А мы когда увидимся?
— Не сейчас. Я на службе.
— Израиля?
— Планеты Земля. Надо исправлять будущее землян. Впрочем, с твоей помощью.
— Это как?
— Сам и сообразишь, когда наступит срок. А пока что открывай дверь. Не заставляй старого приятеля томиться на лестничной клетке.
Гостем оказался бармен Грошик. Выглядел он явно сконфуженным.
— Я к тебе с поручением. От кого? От подвального моего жильца Самсонова. Говорит, с мозгами у тебя не того: устроил на него полицейскую облаву. И во имя чего? Во имя собственной книги.
— Ещё не написанной, — вставил Дани.
— Не морочь мне голову! Тебе лучше знать, написана она или не написана. Но я видел её в живом виде, под обложкой. Теперь о поручении. Самсонов готов её тебе передать без всяческих домогательств со стороны полиции.
— На каких условиях?
— В обмен на карту исчезнувшей Атлантиды с её нынешним местонахождением.
— Фигу ему, а не карту! Ей место в национальном музее Израиля.
— Уже сдал?
— Подумываю.
— Подумай серьёзно, как советует мой жилец. Он чувак мозговитый: говорит, с этой картой мы все способны превратиться в миллионеров. А что касается книги, которая, как ты утверждаешь, ещё не написана, то… вот тебе ксерокс с некоторых её страниц. Почитай и реши на досуге: есть ли смысл для обмена? При этом не забывай, эта твоя рукопись. Эта… эта… 2022 года.
— 2022-го? Но до него ещё топать и топать.
— То-то и оно! Книга не написана, а реальность — вот она, погружайся, но не утони, как и советуешь всем нам в заголовке.
Погружение в 2022 год
1
Сознание сместилось, и он ощутил себя на больничной койке. И вспомнил, на днях вырезали ему желчный пузырь и порекомендовали: дальше коридора не выбирать маршрута для прогулок, так сказать, «на свежем воздухе». А дальше и не получается. Ноги самовольно не ходят даже ради «свежего воздуха», их надо подгонять волевым настроем. И соображать на троих — две ноги, одна голова, — жизнь полна чудес, полнозвучна и многообразна, примет тебя и без желчного пузыря. Главное, не возбраняется принимать на грудь. Так доктора и пояснили, не дав окончательного разъяснения: что принимать на грудь. Должно быть, перед глазами у них маячила штанга. А у тебя? Понятно и без подсказок: дитя самолётного сервиса, бутылочного вида, украинского розлива с горделивым названием «Шабо» и тремя коньячными звездочками на горлышке.
Кстати, не пора ли для прогулок подальше выбрать закоулок в коридоре, чтобы под моцион для аппетита и пригубить во спасение души дурманящий напиток недельной больничной выдержки?
Мог бы и перед операцией хватануть, но остерёгся: как бы душок изо рта не отразился на хирургической хватке собственного сына. Да-да, сына Миши, на израильский лад Моше, который и привёз из очередной командировки сувенир-флакончик с притягательным зельем. Родись этот парень в доисторические времена, вывел бы снова евреев из египетского плена, а в наши то и дело ездил с гуманитарной помощью на Украину, осуществлял развертывание полевой медчасти в прифронтовой зоне, выводил раненых и увечных из критических ситуаций, когда жизнь и смерть равновесомы, и кто кого перетянет, разве что в ангельских письменах прочтёшь. А там сказано: не поспей Михаил, не архангел, ясное дело, а хирург, со своим скальпелем к разборкам живого и мёртвого, и пиши пропало.
Пиши не пиши, но умствовать надоело, хотя это доктору философии еврейского университета в Иерусалиме полезно при подготовке к лекциям и для повышения нержавеющего самообразования.
Выглянул из палаты и коридорной тропой — мимо одного, с палочкой для поддержки равновесия, мимо другого, осторожно кашляющего в кулак и настороженно поглядывающего по сторонам, мимо третьего, вернее, третьей, глубоко упрятанной в больничный халат мышиного цвета. И чтобы зря не привлекать подозрительного внимания коридорных попутчиков, умыкнулся в уединенное место, обозначенное для ходячих пациентов двумя нолями, где дверь притвори, задвижкой щёлкни — и благоухай себе виноградным ароматом сорокоградусной выдержки.
— Хорошо пошла! — подумал совсем не по-научному. Но что поделаешь? Мысли не прикажешь. А она родом не из Иерусалима, а из города, считай, побратима, если исходить из цифрового кода, выданного с рождения. Когда Санкт-Петербург отмечал 300-летие, Иерусалим вступал в 3000 год пребывания на земле-матушке и в знак какой-то мистической близости с российской Венецией украшал тротуары каменными львами, похожими на те, что на причале у Адмиралтейства.
Мысли не прикажешь, а уж о творчестве и говорить не приходится. И если вспомнилось о Питере, то почему бы не вспомниться о замысловатых извивах истории и тех новых прочтениях прошлого, которое удается сделать при помощи мистических представлений о магической силе цифр, заложенных Богом в мироздание? Недаром в еврейском календаре каждая буква имеет свое числовое значение. И, допустим, год 1984-й представлял собой слово «Ташмад» — уничтожение, при переводе на русский язык. Правда, тогда прокатило, третьей мировой войны не случилось. Однако, так или иначе, она мерещится на горизонте все последующие годы. Так что… Так, именно так. Набросаем тезисы лекции и подумаем о том, как её лучше подать в университете, на курсе актуальной истории, посещаемом в основном студентами русскоязычного корня.
Итак…
2
Возьмем для примера самые коварные, прозванные тайными агентами хаоса цифры 6 и 8, сложим и результат 14 рассмотрим по-еврейски, но с русским пониманием происходящего в мире. Единица на иврите даёт букву алеф, для нас — «а», четыре — это далед, в переводе на язык родных осин — «д». Соединим их и… Что в итоге? То самое о чём постоянно думаем с оторопью, поглощая текущие события. Да-да, в итоге при взаимодействии этих букв вырисовывается во всей своей красе — ад.
Вспомним… Именно в 1968 году — обратите внимание на цифры 6 и 8 — при вступлении советских войск в Чехословакию и подавлении «Пражской весны» начался, по представлению западных историков и аналитиков, развал Советского Союза, этот ползучий ад, который мало-помалу способен взять в огненное кольцо весь мир и вызвать третью мировую войну, проходящую, как и две первые, под эгидой зловещего сочленения цифр, имя которому 68, иначе говоря — ад.
Не верите?
Что ж, глотнём раз-другой для вдохновения из сувенирной бутылочки и начнём мозговать, опираясь на предположение, что 6 и 8 легко преобразуются в 1 и 4, а буквенное значение являет собой ад.
Выстрел в Сараево
28 июня 1914 года с убийством австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево (Босния) мирная жизнь в Европе закончилась. Разразилась Первая мировая война, в которой приняли участие 38 стран. На фронт было отправлено 74 миллиона человек, из них 10 миллионов домой так и не вернулись — погибли в боях или умерли в госпиталях от ран. А вот автор рокового выстрела Гаврила Принцип, поставивший кровавую точку на мирном развитии земной истории, не был приговорён даже к смертной казни. По сербским законам, его посчитали несовершеннолетним и приговорили к 20-летнему заключению, он умер в 1918 году в тюрьме от туберкулеза на исходе порождённой им Первой мировой войны…
Начало Первой мировой войны: 28 07 1914.
28+07+19+14 = 68.
Совпадение во спасение
По радио прозвучало: «Польша угрожает Германии».
Фельдфебель Курт Мюллер выключил радио, взял винтовку и вышел из казармы во двор. Мишень с пограничного столба не снимали со вчерашнего дня. Так что нервную систему можно было утихомирить за пару минут. Стрельнул раз, стрельнул два, а после третьего выстрела услышал предсмертный вскрик у самой границы.
Вот попал как кур во щи, вернее, промахнулся, а еще правильнее, угодил в какого-то неосторожного пограничника, должно быть немецкого, который, небось, подглядывал за своим командиром. Теперь пойдут разбирательства, допросы с пристрастием, а то и небо проклюнется в клеточку,
Но…
Тут с шумом распахнулось над головой окно спальни, и жена встревоженным голосом сообщила:
— Война!
— Чего-чего?
— По радио передали — война! Мы атакуем Польшу!
Он с облегчением вздохнул, раз война, то долой всякие судебные разбирательства по поводу случайного убийства, одним погибшим больше, одним меньше — какая разница, на то и война.
И он передернул затвор, чтобы пальнуть на сей раз уже в небо, дабы обустроить себе салют во спасение свободы, а то и жизни.
Начало Второй мировой войны: 01 09 1939.
01+09+19+39 = 68.
Как бы не оказаться в ловушке иллюзий
при досужем сличении чисел.
Начало российской спецоперации: 24 02 2022.
24+02+20+22 = 68.
3
Нервным людям не рекомендуется засиживаться в туалетной кабинке. На стук в дверь и вопросительное — долго ли вы ещё там? — нервный гражданин способен взорваться, и сливной бачок будет с гневом исходить бурлящей водой. Но Лёва не взорвался, иначе потеряет нить философской мысли и поставит точку там, где подразумевается мелкопечатное «продолжение следует». Поэтому услышал дополнение к прелюдии, поданное тоже в вопросительной форме и в женской интонации:
— Это ты Лёва?
— Здесь я Арье, тот же Лев, разве что на иврите, — ответил машинально, не сообразив, что смастерил себе уморительный капкан.
— В туалете?
— В Израиле! — пояснил на выходе к незнакомке с некоторой горячностью, свойственной старожилам.
— А я и в Израиле осталась Анной.
— Ну-ну, взгляни на своё удостоверение личности. Не Аннат ли прописано там? Кстати, очень популярное на земле обетованной имя.
— Я не читаю на иврите.
— Новенькая?
— Совсем-совсем, всего и поспела в Израиле, так это на амбуланс, плюс срочная операция, а то бы кранты.
— Ага. Значит, мы с тобой под одним скальпелем лежали?
— И не только под скальпелем.
— Чего так?
— Да так… Вспомни, «и никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить».
— Так это позывные Московского педагогического института.
— Точно! Имею честь представлять студенческий строительный отряд образца 1990 года.
— Ага! Тогда мы и побратались, возводя коровники в посёлке… забыл название… под Ленинградом. И под наши позывные типа «любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждут».
— Некоторые обещали и жениться.
— Московский камушек в питерский огород? Предупреждаю, недолёт. Я женат, у меня семья, да и сын… Кстати, под его скальпелем мы и лежали.
— Моше?
— Он самый, хирург от бога!
— То-то он на тебя… молодого… лицом смахивает. Влюбилась бы вторично, если бы не… Хотя ладно, не будем трепать нервы! Но врач он действительно отличный, как, к слову сказать, и мой сын Олежек, с чем и поздравляю. После операции обещал время от времени позванивать по мобильнику, чтобы справиться, насколько успешно иду на поправку.
— Прости, Аннат! Сейчас ему не до этого. Вчера с утреца махнул в Украину. Он там полевую медчасть оборудовал, вот и наведывается, людей поднимает на ноги.
— Я без претензий. Махнул и махнул. Мы как-нибудь и без него управимся. Хотя… Ой, да это же мой мобильник. Смотри, и номер его высветился. Ну и ну! Человек слова, однако, твой Моше.
— Поставь на громкую связь.
— Алло! — раздалось из мобильника. — Мама, ты меня слышишь?
— Олежек?
— Так точно!
— А как это? Телефон этот… как он оказался у тебя?
— Не волнуйся, мама, бой местного значения. Перехватили поставку медицинского оборудования. Отобрал кое-что по своему медицинскому профилю для нашего медсанбата. Ну и… законный трофей! Смотрю, на мобиле обозначен номер твоего телефона и все позывные — имя, фамилия. Вот и надоумило звякнуть, кто этот счастливчик, что с тобой знался в Израиле?
— Родная кровь, твой единственный брат.
— Что? — в два голоса полыхнуло под сводами больницы. И Аннат прикусила губу, не в силах поднять глаза на Лёву, которому на миг представилось, что если и продолжать жизнь, то лучше всего не на этом свете.