Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2025
Анна Киссель — журналист, живёт и работает в Екатеринбурге. Финалист драматургических и литературных конкурсов, участник мастерских АСПИР, пьесы и рассказы публикуются в сетевых и реальных журналах, сборниках современной прозы.
Виолетта Владиславовна решила начать интересную жизнь.
Ну, а когда ещё её начинать интересной женщине шестидесяти двух лет? Она недавно схоронила мать и вышла на пенсию. Последних своих монотонных лет она не запомнила из-за постоянного чувства связанности. Впрочем, свои детские годы она тоже не очень вспоминала: когда Виолетта Владиславовна была младенцем, мать, уходя на работу, привязывала её к кровати — не дай бог что… После она сама привязывала выжившую из ума мать, когда уезжала на работу. Но теперь всё. Пенсия.
На пенсию пришлось выйти стремительно — начался процесс передачи документов в электронные формы, а сметчице ФГУП ГСУ ФСИН В.В. Гороховой все эти «окна», эксели и шифты не поддались сразу, и все эти годы она тянула как-то, вытягивала, дотягивалась, но тут ещё и зрение… В общем, пора, — решила Виолетта Владиславовна.
Первые дни она мыла всё, что попадалось ей под руку, — полы, фикусы, мебель, кота, вазочки в коробках на антресолях и окна. Натирала стенку и подлокотники кресел полиролью. А сейчас, стоя у совершенного своего окна с любимой китайской чашкой, она поняла: когда-когда? — сегодня!
Мимо окон проехала поливальная машина, засверкал на солнце тротуар, от этого залились смехом девчушки, выпорхнувшие из-за тяжёлых дверей разноцветной россыпью.
Филармония.
Строгие золотые буквы мерцали в тени крыши здания напротив.
Всю жизнь свою Виолетта Владиславовна прожила с этим видом из окна, уже и обветшала вместе с домом, а вот в этот дворец так и не попала ни разу — подъезд выходил во двор, а потом дорога уводила её дворами на остановку в противоположном направлении…
А там, наверное, хорошо… Вон как хохочет молодость!
На улице Виолетта Владиславовна будто тоже не была ни разу — так оглушила она её, ослепила мытым асфальтом на солнечной стороне улицы, заобнимала плотным запахом мокрой прогретой пыли дороги. Работа была далеко от дома, подниматься приходилось чуть свет, а возвращаться уже после пробок, и Виолетта Владиславовна даже и не знала свою улицу вот такой — посреди рабочего дня, солнечной и живой.
Она вышла из тени, перешла дорогу и замерла у афиш — дивы с голыми плечами, рояли и трубы, мужчины во фраках или атласных рубахах… Виолетта Владиславовна засомневалась — а пустят ли её в эту интересную жизнь? А хватит ли всех её накоплений, чтобы хоть раз? Хоть одним глазком? Всё-таки, несмотря на строгость места работы, система исполнения наказаний никак не изменила робкую, тихую и очень внимательную девочку. Тяжёлые двери с бронзовыми ручками открывать было страшно.
За дверями тесное, полутёмное и совершенно пыльное помещеньице с окошком касс тут же расположило к себе знакомым казённым запахом старого дерева, заполированного тысячами рук, и цементного пола, прикрытого резиновым ковриком. Те же афиши, висевшие тут по стенам в полумраке, наползая друг на друга, уже не так блистательно представляли всё то великолепие, что огорошило Виолетту Владиславовну на улице.
Билет она удачно купила на сегодня — кто-то вернул прямо перед ней, и по льготной цене пенсионера за триста рублей, — ну, разве это много за интересную жизнь? Да даром же!
Спрятав билет и репертуар на месяц май в сумочку, она вышла на улицу, и вдруг ей тоже захотелось смеяться и порхать, как тем девушкам в окне… Волшебное место! Начало интересной жизни.
Впереди был весь день, и куда его деть, было совсем непонятно. Люди, которые знали, что делать, шли во всех направлениях — Виолетта Владиславовна решила выбрать кого посимпатичнее и пойти его дорогой.
За мужчинами идти она побоялась, выбрала женщину в пепельном плаще, да не угадала — та прошла до угла, свернула и зашла в офисник. Приключения не случилось. От офисника Виолетта Владиславовна перешла дорогу, купила мороженое, немного вернулась и села на скамейке в сквере напротив филармонии. Она облизывала мороженое и рассматривала билет.
«Вечер армянских композиторов», начало в 18.30, два отделения и антракт.
И тут она задумалась — а как там, внутри? Как она пойдёт по всем этим лабиринтам, никем не ведомая, ничего не знающая про этот мир… Успокоила себя только мыслью, что билет и зал на афишах похожи на билет и зал в кинотеатре.
В молодости она была в кинотеатре, её водил длинноносый робкий сосед. Он потом ушел в армию, писал частые, но короткие письма. Из писем она и узнала его имя — Миша, при знакомстве она не расслышала и из робости не переспросила. Так и виделась все четыре раза плюс поход в кино с безымянным мужчиной, которого про себя она звала Толей. Из-за этого несовпадения желания и реальности она сначала путалась в именах, а после уже и напрочь забыла, что было желанием, а что настоящим.
Весточки потом кончились как-то сами собой, Миша-Толя не вернулся и остался где-то там то ли строить новую жизнь, то ли нет. Пачка писем тоже сама собой истаяла со временем — может, выкинула мать, может, и сама по глупости.
И опять Виолетта Владиславовна задумалась — а в чём? В чём идти в новую, интересную жизнь? Долизав подтекающее мороженое и перебрав в уме все свои три юбки и десяток блузок, она решила купить новые туфли. Её фигура тощего подростка с годами не менялась, к вещам она относилась бережно, блузку даже завела моду покупать каждый год новую — накопилось их достаточно. А вот туфель не было.
Нет, конечно, туфли были! Ничего же не выбрасывалось в их с мамой доме. Даже те, что с выпускного, — классические чёрные лодочки на все времена. Но Виолетта Владиславовна ноги берегла с молодости — не могла терпеть мозоли и жёсткость новой обуви, ботиночки носила до последнего и очень ценила мягкость и сроднение с ногами. И на работе носила войлочные тапочки много лет — если чистить и ухаживать, всё в ответ будет служить долго, ещё мама так говорила. Да и куда ей вообще ходить — утром до остановки через двор, от остановки к себе — через проходную и вверх на третий. Из кабинета уже в тапочках в столовую, ну, ещё раз в столовую, иногда в архив. Потом обратно: остановка-автобус-остановка-двор-дом. Выходные изредка совсем в гости да в магазин спуститься. А вот туфли если и доставала с антресолей ради какого-то совсем уж особенного выхода в свет, — те ей разлуки не прощали, жёстко сдавливали стопы, жали пальцы и тёрли пятки. Туфли она не любила, а в верных ботинках идти вечером во дворец начала стесняться.
Нужны были туфли для новой жизни.
Виолетта Владиславовна опять растерялась: магазин — прародитель всей её обуви закрылся, там сейчас варили кофе и украшали витрину яркими пирожными, новых она просто не знала. Она решила пойти по часовой — квартал налево, квартал вверх, квартал направо, квартал вниз.
Магазин нашёлся быстро, за первым же поворотом, но на витрине не понравилось ничего. Ничего этого Виолетта Владиславовна не понимала и никогда бы не надела. Старая советская школа приучила её к «нестареющей классике» и в форме, и цвете. Но зашла. С главной полки посмотрели на неё такие же туфли, какие она хранила на антресолях. Внизу нашлись парусиновые серые тапочки под новым названием «эспадрильи» — то, что надо. А среди разноцветья и пестроты — нежная креповая голубая блузка.
Виолетта Владиславовна никогда не получала много денег. Но ей почти всегда хватало, и даже иногда она откладывала. На интересную жизнь. Накопилось немного, но эта сумма её успокаивала и расслабляла. Да она любую блузку может себе позволить в этом магазине! Но ей не надо.
С обновками она вышла на улицу и медленно пошла той же дорогой домой. До концерта оставалось три часа, надо поесть, постирать после магазина и высушить блузу.
Солнце било вдоль окна, в квартире было душно, кот нервно кружил под ногами. Трепет подготовки усиливался, в голове роились всякие неожиданные мысли: а надо прийти за пять минут или за полчаса? Нужно ли будет сдавать ридикюль в гардероб? Обязательно ли покупать цветы? А можно гвоздики? Сколько? А вот цветы сейчас где брать — раньше хоть киоск на углу был… Они с мамой любили гвоздики и иногда покупали себе для украшения стола. Вот надо будет завтра пройтись и поискать цветочный киоск…
У входа стояли кучками, и какой-то мужчина спрашивал билет. Виолетте Владиславовне понравилось чувство обладания такой ценностью, не всем доступной, — начиналась та самая интересная жизнь не для всех. Она стала смелее, прошла через знакомое уже помещеньице внутрь дворца.
Дворец гудел. Потоки клубились вкруг колонн, ручейки поднимались по мраморной лестнице, чуть завихряясь у билетёрш.
Виолетта Владиславовна немедленно просочилась выше. Среди бархатных портьер висели картины, разглядывая их, ходили молчаливые парочки, островами стояли компании, моментами смеялись, а после возвращались в плотный гул.
Одной было не страшно. Вон там мужчина с густой бородой, один. Вот женщина, увешанная бусами — как только не гнётся от тяжести, — тоже одна. Рядом милый юноша переминается от одиночества с ноги на ногу. И вон, и вон…
Служительницы филармонии раздвинули массивные шторы и начали впускать в зал, учтиво подсказывая каждому: «Нумерация отсюда».
В зале бархат, мрамор, позолота, лепнина, ковры… Место досталось хорошее — по самому центру. Видно всё — и как блестят на сцене стойки микрофонов, как надменно косятся портреты великих, и как лепнина отбрасывает рваные тени по стенам, мерцают хрустальные бра и огромные люстры рядами над проходами, зеленеет вход и выход.
Хорошо, что вошла почти первой — не пришлось протискиваться через коленки, как соседке слева. Нет, хорошее место, хороший знак.
В первом отделении вышла большая дама в ажурной блузе и прямой, как столб, юбке и рассказала о жизни композитора и его любви к струнным и высоким женским голосам. Потом вышел квартет скрипачей и альтистов, расселся, переглянулся и начал. Виолетта Владиславовна успокоилась окончательно — музыка лилась приятная, иногда знакомая. Квартет интересных мужчин махал смычками и кланялся на аплодисменты, потом к ним пришла солистка в фиолетовом богатом платье, с высоким женским голосом, а следом юная нежная девочка в золотом с ещё более пронзительным звуком… Рассматривать было что.
В честь золотой зал взорвался аплодисментами. Оказывается, можно вспрыгивать с места и кричать громко «браво», остальные только поддержат и не осекут. Это было ново и вдохновляло.
Как-то незаметно случился антракт. Зал зашуршал, обхватил её и выплыл в вестибюль.
И здесь у неё даже появилось чувство общности с этими странными людьми. Виолетта Владиславовна как бы случайно ходила за дамой такого же, как она, возраста. Дама была так же худа и мала ростом, и благодаря короткой юбке с оборкой и туфелькам она со спины казалась подростком. Виолетта Владиславовна отметила, что это неплохой способ хоть так вот вернуть молодость, и надо бы дома попробовать укоротить юбку, ноги-то есть, и не кривые, а туфли — так и быть — купим! Тем более что рядом с дамой ходил молодой, очень упитанный мужчина, угодливо подставляя ей свой мягкий локоть. Виолетта Владиславовна посмотрела на свои эспадрильи. К туфлям придётся привыкнуть.
Второе отделение началось с того же квартета, и Виолетта Владиславовна собиралась вникнуть и хоть отчасти понять — а вдруг опять «браво»? — но заскучала. Тем более что этот композитор, о котором рассказала Большая дама, ещё где-то жил и ничего трагического пока не совершил… Потом квартет попрощался под обычный рокот аплодисментов, и на сцене началась суета — припогас свет, спустился экран, носили туда-сюда стулья и микрофоны.
Большая дама долго рассказывала про следующего композитора, как он родился и страдал, страстно растил виноград и писал сонаты, неудачно женился и болел, уехал и вернулся и наконец умер, а страдания уже терпела вот эта партитура, про которую сначала не знали, потом нашли, но не те, а уже потом те, и наконец передали кому-то, кто смог понять ценность этих серых, уже ветхих листов. На экране как титры ползли вверх эти листы. Как клинопись шумеров, эти письмена Виолетте Владиславовне были непонятны, но она почувствовала, как душа композитора на нотном стане металась вверх-вниз мелкими виноградинами, замирала ломаными жирными ветками пауз, взрывалась раздавленными пятнами аккордов.
Ниже экрана трое мужчин, склонившись в почтении к судьбе партитуры, выкатывали рояль.
Большая дама вызвала пианистку. Виртуоз, лауреат, дипломант и призёр всего на свете, сухая и длинная женщина была утянута в атласное чёрное платье так, что торчал только нос. Её очень чёткое чёрное каре и сверкающие бриллианты в ушах и на запястье остановили сердце не только Виолетты Владиславовны — зал замер.
Рядом с дамой уселась маленькая, совсем юная девочка с хвостиком и в очках, она поставила ноты и сложила руки, словно в молитве.
Лауреатка, подстроив под себя стул и поводя плечами, закрыла глаза.
Виолетта Владиславовна боялась пошевелиться и поэтому на соседей косилась — все замерли тоже. Секунда, третья, пятая…
И тут началось.
Сверкнув браслетом и взмахнув серьгами, пианистка обрушила на зал, казалось, все ноты сразу.
Она дрожала руками на бисерных пассажах, клонилась вокруг оси, как язык колокола, тянула лицо в потолок и шумно вдыхала носом аккорды, она подпрыгивала, чтобы громче упасть на клавиши…
Виолетта Владиславовна буквально поймала секунду понимания — что приводит сюда людей, что же такое волшебное происходит, от чего потом хочется взлетать и смеяться… Она затаила дыхание, поплыла вслед за музыкой, взгляд ее скользнул куда-то вдаль, а потом резко сфокусировался на рояле.
На глянцевом боку рояля остались видны отпечатки пятерни.
Виолетта Владиславовна громко и нервно вздохнула, перевела взгляд на виртуозку… Опустила глаза и попыталась снова увлечься музыкой. Но через мгновение опять — пятно.
Виолетта Владиславовна мучается, кусает губу, разворачивает и читает программку.
Пятно.
Виолетта Владиславовна хочет отвлечься — рассматривает соседку слева — поплыла помада. Соседку справа — потрескался лак на указательном пальце. Мужчина впереди вообще-то мог бы и освежить свои редкие волосы…
Пятно.
Виолетта Владиславовна закрывает глаза, нервно теребит пальцами программку и наконец через минуту расслабляется и отдается музыке.
Музыка набирает темп, волны экспрессивно накатывают, зрительный зал плывет и покачивается.
Музыка зовёт.
Виолетта Владиславовна решительно встаёт. Ряды расступаются перед ней. Проход абсолютно свободен. И Виолетта Владиславовна идёт к сцене.
Она стремительно и легко взлетает на сцену. Музыка в самом своем апогее замирает.
И в напряженной тишине Виолетта Владиславовна достает из своего ридикюльчика платочек и баллончик с полиролью.
Пшик. Взмах. Ещё взмах. Ну и ещё один — для верности.
Виолетта Владиславовна так же гибко и грациозно возвращается со сцены на своё место.
И музыка нападает на зрителей с новой силой.
На последних громовых аккордах Виолетта Владиславовна вместе со всем залом вскакивает и отбивает ладошки в аплодисментах.
Браво! Браво! Браво!
Виолетта Владиславовна гордо приосанилась — ведь эти аплодисменты ей.
Аплодисменты обвиваются вокруг богатых люстр и затихают…
Виолетта Владиславовна открывает глаза. Зрители расходятся. Музыканты уже ушли со сцены.
Пятно.
Виолетта Владиславовна решительно встаёт и направляется к сцене, стукается коленкой о кресла.
Виолетта Владиславовна задирает юбку и смотрит на свои прекрасные ноги.
Виолетта Владиславовна долго и неуклюже лезет на сцену через бортик рампы.
Виолетта Владиславовна взобралась. Тяжело дыша, она ищет в ридикюльчике платок — ридикюльчик очень мал, — не находит. Капелька пота катится по виску, дыхание сбито. В зале к сцене быстро идут две служительницы филармонии:
— Слезайте немедленно! Отойдите от инструмента! Клавдия Михайловна, зови охрану!
Виолетта Владиславовна загипнотизирована пятном на блестящем боку рояля.
— Слезайте! Кому говорят! Что ж ты делаешь?
Виолетта Владиславовна вытирает пот со лба ладошкой. Секунду смотрит на свои пальцы, обо что вытереть, — ведь платка нет.
Виолетта Владиславовна вытирает ладошку о рояль.
Виолетту Владиславовну стаскивают со сцены и на руках выносят из зала.
На сцене серая эспадрилья.
На рояле пятно.