Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2025
Анастасия Баранова (1997) — родилась в Казахстане. В 14 лет переехала в РФ, живет в Екатеринбурге. Окончила УрГПУ, филолог. Работает в IT-компании, основная деятельность — работа с людьми. Пишет прозу, увлекается поэзией. Состоит в творческом объединении поэтов «Монмартр».
Слышу, как ты зовёшь меня. Бегу к тебе и не вижу, потому что забор большой, а ты маленький. Маленький и черный. Я бы сказала, что чумазый, но всё же ты черный — маленький Макс.
Твой звонкий голосок звал меня так громко, что наша собака вся изошлась лаем. Мчусь мимо неё с мыслью: хоть бы не цапнула.
Со скрежетом отодвигаю заржавевший засов и сразу же натыкаюсь на твои маленькие черные глазки, в которых читаю немой вопрос: а где яблоки? Черт, совсем забыла, разворачиваюсь и бегу к дереву, пригибаясь, чтобы родители в окно не увидели, как я срываю яблоки с веток, вместо того чтобы поднимать упавшие с земли. Кладу яблоки в твои маленькие грязные ручки и приятно выдыхаю. Свобода. Я, улица и маленький Макс.
Мы то идём, то бежим вприпрыжку, наши тени сходятся и расходятся. Одна моя — длинная, долговязая, с необычайно длинными руками и ногами, вторая твоя — маленькая и щупленькая.
— Султану сегодня сделали обрезание, — вдруг говоришь ты.
— Чего-о-о? — я резко останавливаюсь и пытаюсь собрать смысл сказанных им слов.
— Ну, вот так вот, взяли и обрезали его, пока у него там всё маленькое, чтобы потом стало быстро расти и было большим. Пойдём посмотрим? Он обещал показать.
Я пытаюсь мысленно понять, как, что и где можно было обрезать человеку и почему стоит этому так радоваться, а тем более на это смотреть.
— Мне так не сделают, — говорит Макс, — спросил у мамы.
Кажется, я услышала в его голосе разочарование и даже не знала, стоит ли мне как-то сейчас поддержать друга.
— Ну, пойдём к Султану, — согласилась я, — но ты сам посмотришь, я не буду.
Через пятнадцать минут, прислонившись к полуобвалившемуся сараю, я думала, что буду смотреть, как маленький мальчик снимает перед другим маленьким мальчиком штаны. Но нет. Султан сразу выбежал из дома голеньким.
Его бабушка пекла на улице тандырные лепёшки, запах шёл по всему двору, но меня здесь не любили и потому не предложили угощение.
Пока парни изучали загадку своего тела, я ловила на себе недовольные взгляды бабушки Султана. Ну да, я бы тоже была неласковой со взрослой девчонкой, которая пришла смотреть на моего обрезанного голого внука.
Макс подбежал ко мне и начал упрашивать взять с нами Султана играть.
— Ну не-е-ет. Он теперь, конечно, знаменитость, но ещё маленький, дальше его двора с ним не выйдешь.
— С ним можно ходить в заброшенный дом, что рядом, мы можем нарвать там яблоки. Или в заброшенную типографию, там тоже можно яблоки нарвать, — упрашивал меня Макс.
— Что? Брать с собой эту мелочь и рисковать собой ради яблок, которые растут у меня во дворе? Ты не помнишь, как та странная девочка Лена с соседней улицы сломала ногу на дереве у типографии? — Я была возмущена, у меня явно хотели сегодня отобрать Макса, а я не хотела им делиться. — И вообще скоро пастух пригонит коров, надо будет идти встречать, ты разве не пойдешь со мной?
Это было моё преимущество. Я знала, что Макс не откажется, его глазки сразу заблестели, и он забыл про Султана и его обрезание.
Идти встречать стадо — означает выйти за пределы посёлка и уйти далеко в степь. А это можно только взрослым или со взрослыми. Я была одной из них. Моя значимость в глазах Макса повысилась.
Встречать стадо было ещё рано, но всё же мы двинулись в степь, Макс настойчиво попросил меня сходить посмотреть на озеро, которое находилось на выезде у большой дороги. Иногда там даже кто-то рыбачил, но обычно было пусто и глухо. Я недолюбливала это озеро. Слышала, что в него сливали какие-то отходы, отчего оно стало опасным. Я боялась чем-нибудь заразиться и умереть. Мысли о моей смерти вызывали у меня слёзы жалости к себе. Но у озера росли камыши, которые можно было высушить и курить, представляя, что это толстые сигары. Я знала, что Макс любит так делать, поэтому уступила ему.
У озера и правда не было ни души, только квакали лягушки. Чем ближе мы подходили, тем сильнее воняло тиной, покрывавшей берег. Земля стала влажной, и ноги постепенно начинало засасывать, а до камышей было ещё далеко.
— Так, я не буду подходить так близко, — я начала пасовать.
Но Макс меня не слышал и, будто разговаривая сам с собой, обещал показать мне огромную уродливую жабу. Я видела, как он, всё глубже увязая в грязи, пробирается в камыши. Начали доноситься его возмущенные возгласы, потому что крепкие стебли царапали его голую спину. Вот он наконец скрылся полностью, а я осталась у берега, надеясь, что он не увязнет в трясине окончательно и мне не придётся его вытаскивать.
Вдруг я услышала его крики. Ну всё, подумала я, его начало засасывать. Но, к моему удивлению, он довольно резво выбежал из камышей и, раскидывая ногами комья грязи, орал:
— Пиявки! Я видел там пиявок!
Мы рванули оттуда.
Бежали так долго, что добежали до холма, к которому пастух пригоняет стадо.
— Осмотри меня! Вот здесь! Я тут что-то чувствую! А если в трусы залезла? А если я их не почувствую? — орал он.
— Да ладно тебе, это не клещ, они большие, ты бы сразу почувствовал, — успокаивала я его, — тем более они ведь присасываются, ты думаешь, что не почувствуешь, если кто-то начнёт сосать из тебя кровь или забираться под кожу?
Возможно, я не умею успокаивать. Макс начал бить себя по всему телу, стаскивать одежду и вытряхивать её. Только после того, как я его осмотрела с ног до головы, заодно убедившись, что у него нет не только пиявок, но и вшей на голове, он успокоился.
Камышей мы не набрали. Сидели, грустные, на холме, слушая разговоры подходивших людей. На горизонте начало садиться солнце, и на фоне бледно-розового неба появились темные силуэты. Издалека начало доноситься мычание и звон колокольчиков. Картинка перед глазами стала смазываться — поднявшаяся от копыт пыль поглотила горизонт.
***
— У меня кое-что есть! — с довольным лицом говорит мне Макс.
— Ну, давай удивляй, — позволяю я.
Он ведёт меня в угол двора и из наложенных друг на друга дров вытаскивает стеклянную банку, зажимая ручками так, чтобы мне не было видно, что внутри.
— Это я вчера нашёл, сам, — хвастается он. Раздвигая руки, он даёт мне возможность получше рассмотреть. В банке среди травинок сидит улитка.
— Ты не знаешь, чем ее кормят? Может, мухами? А то я ей тут траву положил.
— Хорошо, что не ромашки, — смеюсь я, — дай пошевелю её пальцем, чего она у тебя не двигается.
Он открывает крышку, я хочу дотронуться пальцем, но не решаюсь, мало ли что. Беру с земли прутик и легонько тыкаю улитку в бочок. Но она не шевелится. Я тыкаю посильнее, никакой реакции.
— Спит она у тебя, что ли?
— Вчера ползала, может, спит, — отвечает Макс.
У меня закрадываются подозрения.
— Ты когда её нашёл? Вчера?
— Вчера.
— В банку тоже вчера посадил?
— Ну да.
— А с закрытой крышкой она у тебя всю ночь тут стояла?
Макс молчит. Чувствую, что тоже начал осознавать.
— Хоронить будем? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает он и перекидывает банку за забор. Мы не слышим звона стекла, только глухой стук, возможно, упала в заросли травы.
Думаю, что одними яблоками для него я сегодня не отделаюсь. Придётся весь день катать его на велосипеде.
***
Иду по улице, поёживаясь. В одной футболке прохладно после дождя. Чувствую, что солнце начинает распаляться, но всё равно ещё зябко. Через каждый метр маленькая лужа, перешагиваю, чтобы не промочить ноги, хотя грязи всё равно не избежать: вижу черные разводы на щиколотке. Останавливаюсь, смачиваю пальцы слюной и начинаю оттирать грязь с ноги. На соседней улице слышен смех ребят. Прислушиваюсь, не могу понять, кто именно там находится. Становится интересно, и я решаю на повороте свернуть к ним.
Издалека ещё вижу небольшую толпу, стоят посреди улицы и громко смеются. Моего возраста и чуть постарше, но силуэты вроде мне знакомые. Подхожу ближе.
— Да ты ещё давай! Ныряй! Уточкой!
— Да не так! Вот-вот-вот!
Становится интересно, начинаю улыбаться, предвкушая какое-то смешное зрелище.
— О, невеста моя!
Это меня окликает Андрей, самый взрослый парень на нашей улице. Всегда шутит, что я его невеста и он меня возьмёт в жёны. Я замедляю шаг, не нравится он мне, уже пожалела, что свернула сюда, но обратно не повернёшь, заметили.
— Я ещё могу! И не только так! — кто-то кричит в этой толпе. Голос кажется мне знакомым. Слишком знакомым.
Подхожу ещё ближе и просачиваюсь между людей, чтобы увидеть, что происходит.
Посреди улицы большая глубокая лужа, а в ней, весь мокрый и грязный, барахтается маленький Макс.
— Ты хоть покрякай!
— Плыви, мой кораблик!
— А он дыхание может задержать?
Детский голосок Макса теряется среди этих криков. Я замерла, начинаю чувствовать ужас внутри себя.
— Макс! Ты чего делаешь? Вставай! — кричу ему я, но понимаю, что он не слышит.
— Я ещё могу! Ещё! — кричит он, барахтаясь.
Кто-то, не пожалев ног, начинает пинать воду, чтобы создать грязевые брызги. Макс отчаянно лопатит руками и ногами по воде. Вдруг он начинает замедляться, притихает. Остановившись совсем, начал громко рыдать в голос, закрывая грязными руками грязное лицо. Я хватаю его и вытаскиваю из лужи. Насильно тащу за руку, чтобы отвести домой, к маме. Ребята продолжают шутить и кричать нам вслед. Макс упрямится и не хочет идти. Кажется, у него истерика, он вопит, царапается, кусает меня за руку. Мне больно, но я терплю. Поняв, что я сильнее, он безвольно повис всем телом на моей руке, снова садясь в грязь. Вижу, что навстречу бежит его мама. Макс всё продолжает плакать.Она берёт его, всего грязного, на руки и уносит в дом. Я остаюсь одна посреди улицы, ребята расходятся. Андрей кричит за моей спиной:
— Эй, невеста!
Чувствую, как во мне начинает расти ненависть к нему. Ухожу домой, не обернувшись. На следующий день мой папа засыпал лужу на дороге. Сказал, что невозможно проехать на машине.
***
В небольшом школьном спортивном зале много народу. Всех спихнули в самый центр и огородили лавочками, за них выходить нельзя — там беговая дорожка. Отмотав своё количество кругов, я падаю на лавку. Ко мне подбегает Макс:
— Я болел за тебя! Кричал тебе! Ты слышала? Слышала, да?
Понимаю, что мне нужно ответить, но сил уже не осталось. Набираю побольше воздуха.
— Не слышу я ничего во время бега. Мои мысли в голове заглушают голоса вокруг.
— Ну во-о-от, — разочарованно протягивает Макс, — а ты со мной пойдешь домой?
— Да, могу с тобой, только подожди, надо передохнуть, — отвечаю я.
Мы выходим на холодный воздух, чувствую, как ветерок остужает мою горячую спину, поддувая за шею. Очень приятно было выйти из душного спортзала на улицу. Макс молчит, я тоже молчу, в голове легкий туман. Так бывает, когда отдашь все силы и энергию во время бега. Не замечаю, как переставляю ноги, как меняются дома перед глазами. Сквозь туман начинают проявляться первые мысли, пока не могу уловить, о чём они, но чувствую, что они значимые.
— Чего молчишь? — я первая нарушаю тишину.
— А ты правда уезжаешь? — спрашивает Макс.
— Правда.
— А будешь приезжать?
— Честно, не знаю, но я постараюсь.
— Я буду жить всё там же, ты приходи, покричи, и я выйду, ладно?
Я смотрю ему в глаза сверху вниз и отвечаю:
— Ладно.
Макс замедляет шаг и начинает копаться в своем рюкзаке. Я тоже останавливаюсь, чтобы подождать его.
— Это тебе, — говорит он и протягивает мне браслет из разноцветных бусинок на резинке, — мы с мамой купили тебе на память обо мне.
Я натягиваю его на руку.
— Смешной. Спасибо, — благодарю я.
— Тебе не нравится?
— Ты смешной.
Когда через несколько лет я сюда вернулась, то сразу пошла прогуляться с мамой по своей улице. Она начала меняться, места, которые раньше были в зарослях травы, сейчас залиты бетоном. И наоборот, многие дома стали неухоженные, будто их кто-то забросил. Дом Макса был одним из них. Говорят, там больше никто не живёт.
Пока мы с мамой шли, я подумала, что никогда не знала, какая у него была фамилия, я бы даже не смогла его найти. Кем был он, мой маленький Макс?