То ли быль, то ли небыль
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2025
Сергей Ив. Иванов — детский писатель, сценарист. Автор циклов радиопередач «Приходящие дяди» и «Петербургские диковины» на «Радио России», цикла книг «Детский курс…», других познавательных и художественных произведений для детей. Лауреат премии им. С. Маршака (2016). Живёт в посёлке Невская Дубровка под Петербургом.
От автора
В этой повести читатели вновь встретятся с героями моих предыдущих историй, школьниками из посёлка Сосновка, жившими в конце ХХ века. Эти истории я излагаю не в хронологическом порядке, а так, как они приходят в голову. Героям нынешнего рассказа от 12 до 16 лет, а рассказчик, Иван Серёгин, перешёл в восьмой класс. Впереди у него победа над внеземным коллапсоидом (о чём рассказано в школьно-фантастическом романе «Энцефалоид Серёгина»), позади разоблачение инопланетного агента, действовавшего под маской директора школы, а также подвиги, совершённые с помощью прибора «Силодар» (или, вполне возможно, без всякого прибора), но в общем эти истории не имеют прямой сюжетной связи между собой, каждую можно читать по отдельности. Однако надеюсь, что, познакомившись с великими свершениями и небывалыми решениями героев данной повести, читатели заинтересуются и другими произведениями этого свободно растущего вне рамок какой-либо издательской или писательской преднамеренности цикла.
Однако, несмотря на отсутствие всякой преднамеренности, мне, конечно, приходилось задумываться, о чём и для чего написаны эти истории, к какой области литературы они относятся: к школьным ли повестям, к сказкам или, может быть, к научной фантастике? Или это просто фантасмагорические мемуары? Но я не буду мешать вам самостоятельно определить их жанровую принадлежность и другие характеристики…
Наша учительница биологии Нонна Павловна Чернова отличалась крутым нравом и педагогической активностью. У неё постоянно возникали новые идеи, которые она осуществляла с неизменным упорством. Иные затеи оказывались одноразовыми, другие превращались в целые кампании, но одно дело оставалось постоянным на протяжении десятилетий ― забота о школьном саде.
Он считался самым большим школьным участком в районе, а может быть, и во всей области. Сразу после войны Нонна Павловна начала сажать тополиную аллею, вскапывала землю под первые грядки. Да что там «вскапывала» ― эту землю требовалось сперва натаскать с болот и канав, потому что кругом были только воронки от бомб, щебень и мёртвый песок.
Имелись у Нонны Павловны и героические, ставшие легендарными помощники, которых биологичка постоянно ставила в пример нам, новому поколению.
Выдающимся помощником был знаменитый Вильгельм Бантов. Он первым в посёлке догадался ежегодно стричь кусты акации, составлявшие живую изгородь, которые до него пёрли во все стороны без всякого регулирования.
Лена Гладышева первой предложила выкапывать компостную яму, чтобы ликвидировать разбросанные по участку компостные кучи.
Маша Глудина синтезировала в школьной лаборатории вещество для подкисления щелочной почвы, перманганат калия (марганцовку), что было отнюдь не простым делом. Она же потом успешно акклиматизировала в школьном саду кипарисы и рододендроны.
Братья Двойниковы стали первыми механизаторами школьного участка. Они придумали механический культиватор, который таскала лошадь, с трудом получаемая на пару часов в заводской конюшне. Им же принадлежало изобретение автоматической поливальной системы. Братья провели шланг к тому месту на улице, где регулярно прорывало магистральную трубу водопровода, и использовали самопроизвольный фонтан на пользу школьной усадьбы.
Ну а у основания сада стояли такие столпы, как Ройзман, Светлова и Растяпкин. Это они первыми вместе с Нонной Павловной воткнули в землю четыре столба и протянули между ними верёвку, обозначившую границы школьного участка. Тогда в этой части посёлка не имелось ни одного здания, кроме школы и бани. Поэтому и граница участка прошла от школы до бани, затем, повернув вправо, протянулась до речки Колченожки, потом параллельно берегу речки дошла до школы и снова повернула вдоль её заднего фасада. Через несколько лет участок немного ужали, отдав неиспользованный пустырь под поселковый стадион. Подвиг же основателей заключался в том, что при установке столбов они не могли видеть друг друга вследствие кривизны шарообразной земной поверхности (таким большим оказался школьный сад), поэтому они делали разметку ночью, чтобы ориентироваться по звёздам. Да и вообще всё светлое время суток у них было занято учёбой и работой по дому.
Я уже не говорю о ежедневных и, так сказать, рутинных подвигах наших великих предшественников: постоянном чтении журнала «Юный натуралист», подкормке рыбок, разведении кроликов и ежегодном сборе лекарственного сырья в промышленных объёмах. Им даже удалось развести в школьном саду редких животных: косуль, куниц, песцов и росомах. Но жители посёлка, к сожалению, вскоре начали возмущаться присутствием этих животных: куницы воровали кур, росомахи грабили всё подряд на частных участках, песцы кусали прохожих, а также зрителей и спортсменов на стадионе, примыкавшем к саду. Пришлось отправить ценных животных в зоопарк. Лишь несколько косуль, лосей и выхухолей, как предполагали некоторые, дожили в школьном саду до моего времени. Во всяком случае, по школе ходили слухи, будто их встречали во время вскапывания приствольных кругов.
Герои прошлого давным-давно разъехались из посёлка, мы их и в глаза не видели. Конечно, бок о бок с ними трудились и обыкновенные люди ― родители моих одноклассников, однако к ним (и соответственно к нам) Нонна Павловна чаще относила поговорку «от осины не родятся апельсины». Мы были в её глазах представителями эпохи декаданса, то есть упадка. А титаны и титаниды писали Нонне Павловне письма откуда-то из Владивостока, Кейптауна и Ашхабада, где герои продолжали свою титаническую деятельность. Один служил на границе, другой был капитаном дальнего плавания, третья создавала новые гибриды в Тимирязевской академии. И все они вспоминали в своих письмах к учительнице небывалые трудовые усилия и выдающиеся результаты в первоначальную эпоху создания школьного сада. Фрагменты из писем биологичка зачитывала нам сперва на уроках ботаники, потом зоологии, а потом и анатомии.
Чаще всего Нонна Павловна цитировала фрагменты, в которых выражались благодарности в её адрес. Иногда её корреспонденты также передавали приветы подрастающему поколению, то есть нам. Зачастую вместе с приветами они передавали и советы, некоторые из них я помню до сих пор.
Например, пограничник Забайкалов писал: «Берегите наш сад, ребята! Ведь в него могут проникнуть те, кто захочет погубить наш с вами труд. Не позволяйте врагам разрушить то, что мы создавали ценой непосильного труда! Не теряйте бдительности, оттачивайте внимание, тренируйте наблюдательность!»
А капитан Беломоров советовал: «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда, без труда не посеешь и не вытащишь обыкновенную репку. Весной у земледельца неделя год кормит! Всё, что вы отдадите по весне, земля вернёт вам осенью стократ. Не ленитесь, ребята! Стоит только снять руки со штурвала, и ваше судно попадёт в руки волн, которые понесут его не туда, куда вам нужно, а на острые скалы и рифы и разобьют корабль вашей жизни!»
Так писали герои прошлых лет. Мы, их потомки, оказались пожиже. Мы понимали, что вряд ли станем посылать Нонне Павловне письма с Памира или Мадрида. Особых свершений у нас не имелось. Грандиозный школьный участок год от года дичал, несмотря на наши постоянные усилия. Предки в самом деле казались великанами: иначе как они могли насадить сад, который наше поколение не в состоянии даже обойти за один раз. Он зарастал сорняками и чужеродными кустарниками, плоды теряли качество, несмотря на то что мы время от времени перекапывали прикорневые круги и вносили подкормку. Уже трудно было различить среди хаоса зарослей, переплетения веток и сучьев главную яблоневую аллею, превратились в бесформенные дебри аккуратные некогда куртины ирги, обвалились решётки, увитые декоративным виноградом и китайским лимонником, а от делянки, на которой Нонна Павловна выращивала знаменитый женьшень, не осталось даже следов. Лишь его заменитель, сибирский «золотой корень», кое-где всходил по весне, перемешавшись с листьями девясила и обычными лопухами.
Предки оставили нам в наследство также несколько построек, которые постепенно ветшали. К ним относились сарай с инструментами, пара садовых беседок, погреб, бетонный резервуар для воды и заглублённая теплица с рамами, сваренными из металлических уголков. Имелся даже фонтан, который, конечно же, давно не работал, и ни один слесарь-сантехник не смог разобраться, откуда и как поступала в него раньше вода. Деревянный сарай покосился, резервуар для дождевой воды покрывала ряска. В теплице были разбиты почти все стёкла, там давно ничего не сажали. И хотя внутрь бывшей теплицы легко можно было попасть через дыры в крыше, никому не хотелось спускаться в залитую водой яму со следами былых грядок.
Единственной частью былого великолепия, содержавшейся в порядке, был небольшой огородик с цветником. Однолетние цветы каждую весну высеивали заново, чаще всего вдоль бетонной дорожки, ведущей из главного здания школы во флигель, где располагался кабинет биологии. Среди цветов преобладали поповник, анютины глазки, резеда и настурции, запах которых чувствовался издалека, ещё когда ты только подходил к флигелю. Он смешивался с ароматом укропа, любистока, кинзы и петрушки, которые щедро усеивали грядки. Там рос и лук, и чеснок, и всевозможные корнеплоды: от морковки и свёклы до турнепса и дайкона. Кроме того, каждый год разрабатывался картофельный участок. Любила Нонна Павловна и капусту, несмотря на постоянную угрозу от гусениц бабочек-капустниц. Против гусениц она использовала не только ручной труд школьниц, но и какую-то химию. Однако здоровью эти средства не вредили, в чём убеждался каждый школьник, поскольку основная масса выращенных на участке овощей поступала на школьную кухню, где из них делали салаты, варили щи и борщи.
Неизвестный художник в незапамятные времена изобразил масляными красками на металлических табличках цветочные и огородные культуры: капусту, гладиолусы, маки, свёклу и так далее. Эти таблички ежегодно втыкались в соответствующие грядки для ориентации огородников или с учебной целью.
Огородниками неизбежно становились все ученики Нонны Павловны. Работа на пришкольном участке считалась летней практикой и была обязательной. Результаты и посещаемость заносились в особые амбарные книги, занимавшие целый стеллаж.
Весною мы перекапывали прошлогодние грядки, окапывали плодовые деревья, сеяли корнеплоды и зелень. Летом, когда начиналась собственно практика, приходилось заниматься в основном прополкой, окучиванием, подкормкой.
Правда, парням редко приходилось полоть. У нас были другие обязанности. Первая заключалась в непрерывном ремонте длиннющего, почти бесконечного забора, огораживающего школьный участок.
Забор был построен ещё в героические, предначальные времена из досок и штакетника. Со стороны школьного флигеля и огорода он был низкий и чисто символический. Северная сторона была глухая, дощатая. А со стороны поселкового стадиона и школьной спортплощадки росла такая густая живая изгородь, что забора в общем-то и не требовалось. Но в первоначальные времена, когда кусты ещё не разрослись, забор был установлен и в этих местах, и нашему поколению приходилось тоже содержать его в порядке.
Ещё в начальных классах мальчиков приучали к заботе о заборе. Младшеклассников, конечно, не отправляли в гущу живой изгороди. Дело ограничивалось разбором сгнивших секций или приколачиванием отдельных реек. Но уже тогда мой одноклассник Губенков выступал против:
― Почему это мы должны делать эту работу? Мы ведь ещё даже не изучаем биологию! Пусть этим занимаются старшеклассники!
Димка Губенков не был слабаком. Он просто был принципиальным, хотя его принципы отличались от принципов большинства. Вернее, у большинства вообще никаких принципов не было. У других принципы имелись, но не такие, как у Губенкова. Однако с течением школьных лет губенковские принципы распространились и на других одноклассников, да и сам я уже готов был разделить некоторые из них, но тут школа закончилась, и связь с Губенковым оказалась утрачена.
А тогда у него самого ещё только устанавливалась личная система взглядов. Но было уже видно, что его система с нашей не очень совмещается. Он, конечно, справедливо говорил, что работы по ремонту забора для нас пока тяжеловаты, как и большинство садовых работ, на которые обрекали нас учителя. И, наверное, гораздо лучше было бы, если бы мы вместо заборов углублённо занимались арифметикой или чистописанием. Но вот парадокс ― если бы губенковские принципы победили, то школьного сада уже давно бы не существовало и. соответственно, не о чем было бы писать эту повесть.
А вообще мне из всех садовых работ больше всего нравилась уборка листьев с последующим сжиганием. Уборку эту в некоторых частях сада, куда мы могли пробраться без опасения заблудиться, проводили дважды в год, весной и летом. От костров, запаленных нами, по всему посёлку расходился сладковатый дым.
Но когда мы перешли в пятый класс и у нас начались уроки труда в столярной мастерской, нам пришлось браться всерьёз за починку забора. И опять Губенков ворчал:
― Зачем вообще нужны эти заборы? Сейчас уже нигде в Европе не принято огораживать участки!
Подобные вопросы Губенков не стеснялся поднимать и перед самой Нонной Павловной, прямо на уроках. Например, он мог спросить:
― Кто полезет в школьный сад? Брать тут нечего. Яблоки кислые. Зачем же мы тратим драгоценное свободное время на его починку?
― Зачем? ― переспрашивала Нонна Павловна. ― Ты что же, хочешь сказать, что предыдущие поколения моих учеников ничего не соображали, а вы единственные тут умные?
― Возможно, ― отвечал Губенков. Если он начинал гнуть свою линию, его трудно было удержать даже под угрозой неприятностей.
― А чем ты объяснишь такую принципиальную разницу между своими умственными способностями и способностями предыдущих поколений? ― продолжала Нонна Павловна, изо всех сил сдерживая гнев.
― Мы более информированы, ― не лез в карман за словом Димка. ― Мы быстрее развиваемся, потому что лучше питаемся.
― А почему же вы, голубчики, лучше питаетесь? ― притворно удивлялась Нонна Павловна. ― Не потому ли, что кто-то когда-то потратил свои силы и время, культивировал эту землю, и тут теперь растут прекрасные овощи, которые поступают в школьную столовую и разнообразят ваш рацион?
― Я не хожу в столовую, ― отвечал Губенков, ― и не получаю с этого участка никаких витаминов.
― А другие получают, ― с упрёком сказала Нонна Павловна.
― Так пусть «другие» и вкалывают. Хотя как связан забор с витаминами, я всё равно не понимаю.
За такими выступлениями неизбежно следовало наказание. Причём самого Губенкова Нонна Павловна почему-то щадила и начинала третировать кого-нибудь менее языкастого, мучая того у доски своими придирками. А зачастую после Димкиных выступлений нам приходилось брать тачку и отправляться на завод за новым штакетником или вместе с трудовиком заколачивать очередную дыру в заборе фанерой.
Губенков и тут устраивал саботаж. Например, он мог прибить лист фанеры рядом с дырой, оставив ту в неприкосновенности. Часть забора, дополненная фанерой, конечно, становилась крепче, но поставленную задачу приходилось решать другой группе и тратить новый кусок фанеры. Отправлять его за пиломатериалами вообще было бесполезно. Если это всё-таки по недосмотру происходило, Димка мог привезти вместо досок тачку дров и прикинуться валенком ― дескать, это такие же пиломатериалы, как любые другие, и он не отвечает за то, что кто-то на складе что-то перепутал. Но даже если Губенкова удавалось поставить под строгий контроль, выдать ему рейки и гвозди нужного размера и привести в нужное место, он всё равно умудрялся продолжать свои фокусы: он был способен, например, заколотить единственную калитку, ведущую на огород, или приколотить рейки с таким лагом по высоте, что заборное прясло становилось похожим на пилу. Самым выдающимся его плотницким экзерсисом была знаменитая «беседка Губенкова», когда во время ремонта этого садового сооружения Губенков застелил стены беседки сплошняком, а крышу, наоборот, покрыл досками с прорехами. В итоге попасть внутрь беседки никто не мог, зато вода с небес лилась беспрепятственно.
Шли своим чередом чудесные годы, и постепенно Губенков находил единомышленников. В нашем классе ему мало кто мог подойти ― если не считать Степанова, всегда готового поддержать любую бучу, всерьёз он мог рассчитывать только на угрюмого Николаева и спортсмена Цветикова. Ни того, ни другого Губенков не считал людьми своего круга, поэтому и не занимался пропагандой в их адрес. Подходящее общество он обнаружил среди старшеклассников, в компании которых давно начал тереться. Среди старшеклассниковой элиты имелось несколько человек, давно уже вступивших в конфронтацию с Нонной Павловной. Они тоже считали, будто труд на пришкольном участке мешает им посещать репетиторов, а мозоли и занозы на руках портят внешний облик, не говоря уже о возможности занести инфекцию. Про мозоли и инфекции рассуждала преимущественно старшеклассница Пятакова, большая любительница дискотек. А остальные пункты разделяли такие школьные знаменитости, как одноклассник Пятаковой Маслов и другой известный старшеклассник по фамилии Цепин. С ними Губенков часто на переменах, на дискотеках, а также на прогулках по улицам нашего посёлка обсуждал произвол Нонны Павловны. А однажды среди приятельниц Губенкова оказалась сотрудница нашего поселкового совета, заведующая отделом землеустроения и землеотвода по фамилии Глобусова. Едва стоило ей приехать в наш посёлок и получить эту должность, их с Губенковым стали замечать вдвоём на улицах Сосновки. Они неторопливо прогуливались бок о бок, словно близкие друзья или родственники. Иногда к ним присоединялись Цепин, Маслов или Пятакова.
В рядах противников Нонны Павловны почему-то состоял и Вовка Подоляков. Личность Подолякова можно характеризовать одной фразой: «мелкий шкет». Однако этот мелкий шкет доставлял Нонне Павловне не меньше хлопот, чем Губенков или его старшие товарищи.
Впервые Подоляков проявил себя как вредитель на прополке: он так старательно выпалывал морковку, оставляя ярко цветущую сурепку, что поначалу никто даже не обратил внимания на его ошибку. Отличился он и на уборке картошки: все клубни отнёс в компостную яму, а ядовитые картофельные «ягоды» тщательно собрал в ведёрко. После этих случайных, скорее всего, деяний он вошёл во вкус и принялся пакостить Нонне Павловне уже сознательно. Когда Нонна Павловна объявляла об очередном трудовом часе, Подоляков сразу заявлял, что работать не пойдёт, потому что это нарушает его права на получение образования, и оставался в классе, пока все остальные дышали свежим воздухом и накачивали мускулы. Впрочем, сидеть в одиночестве ему скоро надоедало, не такой у Подолякова был характер, и он возвращался в строй, но продолжал вредничать. Когда Вовке поручали нести носилки, он тащил упирающегося напарника совсем в другую сторону, чем было нужно, вываливал щебёнку на грядки, а навоз на дорожку и так далее. Подражая авторитетному Губенкову, Подоляков категорически отказывался чинить школьный забор, хотя вообще-то любил возиться с молотком и гвоздями.
Зато моему однокласснику Бурденко нравилось чинить забор. В основном, конечно, потому, что на срочные работы нас снимали с уроков, и Бурденко первым тянул руку, стоило в дверях показаться трудовику Олегу Олеговичу.
Андрюха обычно брал в пару меня, и мы покидали класс под косые взгляды Губенкова и завистливые ― остальных одноклассников. Хотя мне казалось, что завидовать особенно нечему: хорошо ещё, если был сухой сентябрь или апрель, а в мороз махать молотком совсем неинтересно. Но Андрюхе было нипочём и зимой поработать во дворе. Скинув шапку, он азартно махал молотком или работал гвоздодёром, а я только ему помогал ― такой уж он был плотник по призванию. Стоило ему взяться за инструмент, и доска словно сама вставала на своё место. Андрею требовалось только разочек ударить по гвоздю, больше для проформы. Я сам неоднократно наблюдал, как гвоздь сам собой уходил в доску, прежде чем Бурденко заносил над ним молоток. В считанные минуты он мог напилить доски, поправить столбы, установить перекладины и отремонтировать целый прогон ограды. Такие сложные операции занимали у нас ничтожно мало времени, несмотря даже на то, что я долго копался со своей частью работы. Но возвращаться в класс на тот же урок, который покинули, было глупо, поэтому Бурденко обычно выпрашивал у трудовика ещё какое-нибудь дело. И трудовик поручал нам то развесить скворечники на окружающие школу тополя, то постричь эти самые тополя с помощью секатора на длинной, трёхметровой ручке. Случалось нам с Бурденко и ремонтировать парты, и сколачивать посылочные ящики, и даже вешать стенды в холле школы.
― Такой талант пропадает! ― сокрушался трудовик насчёт Бурденко. ― Тебе на заводе, в столярном цехе, цены бы не было. Ты бы один выполнял план за весь цех!
На это я отвечал Олегу Олеговичу, что для ударной работы на заводе у Бурденко не будет стимула ― там ему нечего будет прогуливать, разве только саму работу, но тогда пропадает весь смысл операции. Ведь энергия появлялась у Андрюхи благодаря сильной мотивации отсутствовать на уроке по уважительной (и даже уважаемой) причине. А без отсутствия там, где требуется его присутствие, мотивации не будет.
― Ну, допустим, мотивация, ― рассуждал трудовик. ― Но ведь сноровка у него прирождённая! Ведь возьми я и вызови, допустим, Кубышкина или Пыркусова, ― они бы не справились с ремонтом забора так же играючи, как ваша пара?!
― Откуда вы знаете? ― отвечал я. ― Может, и справятся? Вы попробуйте!
Бурденко толкал меня под локоть:
― Да ты что! Им только дай такую возможность, они ещё лучше меня работать станут! И плакала наша спокойная жизнь!
Самоотверженный труд по ремонту забора (который требовал непрерывного ухода, потому что, пока одна часть ремонтировалась, другая ветшала) вскоре придал Андрею общешкольный авторитет. У него даже поднялась неважная прежде успеваемость просто потому, что учителям неловко было ставить двойки такому выдающемуся специалисту. В конце шестого класса его фотография появилась на Доске почёта, висящей в холле школы, где обычно размещались снимки отличников и активистов. Бурденко гордился этой фотографией и старался напомнить маме перед родительским собранием, чтобы она не забыла взглянуть в школе на портрет сына.
Однако так же сильно, как он любил плотницкое ремесло, Бурденко терпеть не мог дежурства в школьном саду. Это было второй (после ремонта ограды) нашей обязанностью. Дежурства эти считались летней практикой и проходили исключительно летом. В холодное время охранять сад незачем, а вот летом несознательные элементы могли позариться на урожай корнеплодов или фруктов.
Дежурства учредила Нонна Павловна ещё в незапамятные времена, когда школьный сад благоухал тропическими цветами и оглашался криками попугаев или, в крайнем случае, павлинов (поговаривали, будто в саду обитали те самые зелёные попугайчики, которые теперь жили в клетке в кабинете биологии). Подходящее время выбирали сами школьники, в зависимости от планов на лето. Дежурили обычно парами, и я предпочитал делать это с Бурденко, поскольку летний график у нас обычно совпадал. В том году, когда начались события, описанные ниже, мы оба выбрали первую половину августа.
Но вытащить Андрюху из дома, даже если он уже записался на дежурство, было задачей почти непосильной. Приходилось пускаться на всякие ухищрения, чтобы добыть себе компаньона.
Например, я пробовал привлечь Андрюху возможностью подремонтировать в ходе дежурства забор. Но человек, всегда с готовностью откликавшийся на подобные призывы в учебное время, на каникулах совершенно охладевал к плотницкому ремеслу. Едва удавалось уговорить его приколотить пару реек.
Когда его мама была дома, всё проходило легче. Но мама, работавшая медсестрой в городе, часто уезжала на дежурства, и тогда приходилось довольствоваться собственными силами. Я внушал Андрюхе, что от постоянного просмотра его цветной телевизор может преждевременно перегореть, а у него самого выпадут от излучения монитора волосы. Я приносил ему бутерброды, сладкий «хворост» и домашний горох со своего огорода. Я просил его деда, бывшего авиамеханика, начать в комнате Андрюхи ремонт, чтобы создать невыносимую для жизни обстановку. Один раз я даже залез на крышу двухэтажного Андрюхиного дома и повредил телевизионную антенну, но оказалось, она относилась к соседнему подъезду.
В конце концов Бурденко отправлялся со мной на дежурство, мы даже не очень опаздывали, но крови он мне тогда попортил изрядно. И, только добравшись до крыши погреба, на которой обычно сидели дежурные, я мог спокойно вздохнуть и насладиться беседой с товарищем.
Беседы эти каждый день начинались с одного и того же вопроса, который обычно задавал Бурденко:
― По какому праву нас лишают законного летнего отдыха и заставляют каждый вечер куковать на пустом участке?
― Сад ведь нужно охранять от хулиганов, ― отвечал я.
― Да какой хулиган позарится на кислые яблоки и незрелые груши?! ― парировал Бурденко.
― Но мы-то с тобой их едим! ― возражал я.
― А что делать, ― вздыхал Бурденко. ― Надо себя чем-то занять! Но специально я бы за такими яблоками в чужой сад не полез. А ты?
Я отвечал, что вообще не лазаю по чужим садам, поскольку имею свой собственный. Но если саду не угрожают малолетние гопники, то кто тогда угрожает? У каждого второго в посёлке собственный огород.
― Может, спекулянты? ― рассуждал Андрюха. ― Соберут наши цветочки, выкопают картошку и повезут в город на рынок продавать.
― Вот эти вот цветы? ― обводил я рукой грядки, которые были перед нами, сидящими на крыше погреба, как на ладони.
Мне казалось, что биологичка нарочно высаживала малоценные приземистые цветы вроде настурций и бархатцев, из которых нельзя сделать подарочный букет. Таким образом она со своей стороны защищала участок от похитителей.
― Настурции настурциями, ― говорил Андрюха, ― а про грядку с астрами ты забыл? А в том углу вообще карликовые георгины распускаются, больше нигде в посёлке таких нет. Какой-нибудь ухажёр может сюда залезть и нарвать букет.
― А по дороге на свидание встретит Нонну Павловну, которая совершает вечерний променад или топает в булочную. И вместо свидания твой ухажёр огребёт двухчасовую нотацию от биологички, которая не отпустит его, пока не снимет семь шкур. А если он ещё учится в школе, то пара в четверти за такие букетики ему обеспечена.
Бурденко соглашался, что такая перспектива не обрадует никакого ученика Нонны Павловны, даже бывшего. «Но для чего же тогда нужны эти бдения?» ― вопрошал он обычно в этом месте нашей типовой беседы.
Да, лежащие на поверхности версии следовало отбросить. Причина вечерних дежурств наверняка была иной, более глубокой или даже таинственной. В конце концов, применяя метод дедукции имени Шерлока Холмса, мы ограничили область, откуда могла бы исходить опасность, тремя направлениями. Было очевидно, что кто бы то ни было мог напасть на сад только с трёх сторон: с земли, с неба или из-под земли.
Применение метода дедукции нам очень помогло. Отныне мы были в состоянии распределить между собой зоны контроля. Один, допустим, мониторил небо, другой сушу. Подземный мир, естественно, был недоступен для наблюдения, поэтому мы были вынуждены им пренебречь. Ведь и в самом деле ― пока жители подземелья остаются под землёй, они почти не способны причинить никакого урона. А как только они показываются над поверхностью земли, выходя из нор и пещер, они сразу оказываются в зоне наблюдений сухопутного сектора.
Мы завели журнал наблюдений и в нём начертили специальную таблицу, которая должна была помочь нам в работе. В ней было несколько граф, обозначающих типы объектов, которые практически, потенциально или гипотетически могут угрожать школьному участку. Поскольку мы не знали, кто может угрожать и кто не может, приходилось подозревать всех. В итоге в таблице появились такие графы:
Люди (взрослые)
Дети и девчонки
Пацаны
Иностранцы
Учителя школы или технички
Представители специальных служб (милиция, пожарные и так далее)
Насекомые и другие членистоногие
Птицы и бабочки
Ежи и кроты
Кошки и собаки
Другие млекопитающие
Курицы и гуси
Другие животные (слизни, земноводные, актинии, червяки и т.п.)
Транспортные средства (мотоциклы, легковые машины, велосипеды, мопеды, снегоходы) и их пользователи
Вертолёты и их экипажи
Самолёты с пассажирами и без
Ракеты (космические)
Ракеты (боевые)
Спускаемые космические аппараты и пролетающие мимо звездолёты
НЛО любого типа и их пилоты.
С таким универсальным инструментом наш труд сразу сделался легче и понятнее. Теперь ответственному за небесную или земную сферу достаточно было просто отмечать появление тех или иных объектов на подведомственной территории и в случае зафиксированной угрозы или нанесения урона делать отметку в таблице.
Работа с таблицей очень скоро принесла первые результаты. Число потенциальных угроз оказалось так велико, что мы едва успевали их фиксировать.
В самом деле, почти каждую минуту над школьным участком пролетали пассажирские самолёты, вертолёты ГАИ и медицинской службы, истребители и бомбардировщики дальней авиации (чтобы отличать один от другого, нам пришлось теперь ходить на дежурства с биноклем). Через участок постоянно шастали школьные работники: то секретарше что-то понадобится, то уборщица примется что-то искать во флигеле. Правда, большинство из них находились за штакетником, но ведь от дорожки до грядок один шаг! Кроме того, вдоль забора бегала малышня, гоняли мотоциклисты и автолюбители, люди шли в баню, из бани или на огороды за речкой.
Но люди и самолёты занимали, в сравнении с животным миром, ничтожно мало места в отчётных таблицах. Вот кто действительно постоянно посягал на школьный участок, это бабочки, пауки и прочие членистоногие.
А от лягушек просто не было отбоя. Мы, конечно, прекрасно понимали, что какая-нибудь одна лягушка или даже дюжина не в состоянии причинить какой-то вред саду. Но когда их по дюжине на грядке, стоит задуматься. Ведь даже если подсчитать их совокупную массу, она превзойдёт массу какого-нибудь кабана или зубра. А что может наделать зубр в компании с кабаном на участке, вы легко можете себе представить.
А сколько разных видов бабочек водилось на пришкольном участке! Ну, капустницу от крапивницы мы ещё худо-бедно отличали, а всякие голубянки (иные из которых были почему-то коричневыми) и перламутровки разного размера просто сводили нас с ума. Пришлось вооружиться определителем, который я выпросил у Нонны Павловны (школьная библиотека ведь была на каникулах). А всякие улитки и слизни! А бесчисленные пауки, многоножки, мокрицы, сколопендры и каракурты!
Не менее богатым был и птичий мир: вороны, воробьи, синицы и голуби вообще не покидали участок, но залетали и малиновки, и пеночки, и даже жаворонки с трясогузками! Однажды над садом появился здоровенный чёрно-белый чибис (мы поначалу приняли его за сороку с хохолком), в другой раз объявился какой-то хищник. Он уселся на крышу теплицы и долго смотрел на нас своим жёлтым глазом. Для определения птиц (чтобы записи в таблице наблюдений были научно достоверными) тоже пришлось обзавестись соответствующими пособиями. Почти всех удавалось довольно быстро опознать, но пара каких-то пернатых долгое время бродила по саду неопознанной. Не сразу мы догадались, что это были обыкновенные курицы, сбежавшие у кого-то из гаража (большая часть гаражей служила жителям посёлка в качестве сараев).
Млекопитающие тоже не оставляли сад своим вниманием. Я не считаю неуловимых косуль, которых мы ни разу не видели, только слышали пару раз удаляющийся стук копыт. И без косуль зверья имелось достаточно. Частенько встречались ежи и холмики, сделанные кротами. На редкой итальянской сосне-пинии непрерывно грызли шишки белки, как будто соревнуясь друг с другом, кто первый оставит дерево без шишек. А на поселковом стадионе, который большую часть времени пустовал, хозяйки пасли свои козьи и овечьи стада. Каждая коза считала своим долгом раздвинуть рогами доски в ограде и проникнуть на территорию сада.
Словом, мы едва успевали фиксировать потенциальные и состоявшиеся акты агрессии. Эта фиксация занимала практически всё время дежурства, увлекая даже ленивого прежде Бурденко. Иногда приходилось перерабатывать, задерживаясь на участке после официального завершения вахты.
Окрылённые первым успехом от применения таблицы наблюдений, мы попытались передать полученные навыки другим дежурным, чтобы им было чем заняться.
В тот день перед нами стояла на вахте пара, состоявшая из Губенкова и Степанова. Но ни Степанов, ни особенно Губенков не разделили нашего энтузиазма. Степанову было некогда вести систематические наблюдения: во время дежурства он читал технические журналы или обмозговывал очередную схему обмена (например, трёх редких марок на автомобильный шильдик, чтобы потом получить за этот шильдик ещё один комплект рельсов игрушечной железной дороги). Губенков же, как вам известно, был решительным противником методов Нонны Павловны и даже самого существования школьного сада.
― Да и вообще, ― рассуждал Губенков, ― сколько мы тут сидим, а никто так и не пытался проникнуть на охраняемую территорию. Хоть бы один вредитель появился. Я бы ещё ему, может быть, помог.
― Куда вы смотрите? ― рассердился Бурденко. ― Где ваши глаза? У нас миллион этих нарушителей! Одни козы чего стоят! А бабочки, которые откладывают гусениц, а лягушки?
― Лягушки? ― с ленцой в голосе спросил Губенков. ― Не видел ни одной лягушки, и хорошо. Я их боюсь.
― Как это не видел? ― удивился Бурденко. Разговор происходил на пришкольном участке накануне завершения их смены и начала нашей. Чтобы предъявить Губенкову материальное доказательство, Андрей наклонился и понял с борозды первую попавшуюся лягушку.
― Вот так выглядит обыкновенная лягушка, ― сказал Бурденко, поднося земноводное к самому носу Димки. ― Убедился?
Андрюха хотел уже бросить свою добычу обратно на грядку, но я его остановил.
― Постой. Лягушка-то как раз не обыкновенная, а необыкновенная.
― Да ну! ― ответил Бурденко и махнул по привычке рукой, в которой держал животное. Лягушка дёрнулась, выскользнула из его ладони и улетела в траву.
― Ну что же ты! ― воскликнул я. ― Это была типичная сирийская чесночница!
Дело в том, что одновременно с определителем птиц мы захватили у Нонны Павловны атлас земноводных, и пойманный Бурденкой экземпляр полностью соответствовал помещённой там сирийской чесночнице.
― Нисколько не похожа! ― пробурчал Степанов. ― Скорее уж это обыкновенная суринамская пипа!
― У пипы должны быть дырки на спине, а в них сидеть головастики. А у этой никаких дырок не было.
Долго ещё мы спорили о видах земноводных и пытались найти ту ускакавшую экзотичную особь, но безуспешно. Губенков ушёл, закончив свою вахту, а Степанов ещё минут десять пытался помочь нам отыскать суринамскую пипу, однако вскоре поиски ему надоели.
На самом ли деле нам попался представитель пустынной фауны, или мне показалось, установить теперь невозможно. Но этот случай стал как бы спусковым крючком последующих событий, первой земноводной ласточкой грядущих напастей, которые начались в тот же вечер.
Двигаясь в поисках суринамской пипы по бороздам, я обнаружил, что мне слишком часто попадаются конские пиявки ― известные всем натуралистам обитательницы канав, рек и прудов, для человека совершенно безвредные. В сырые летние дни эти черви выбираются из водоёмов и путешествуют посуху неизвестно с какой целью. Этот вопрос, как и многие другие, биологической науке ещё только предстоит изучить.
Однако вечер был совсем не сырой, дождей не выпадало уже несколько дней. С какой же стати из водоёмов повылазили пиявки? Пока я размышлял об этом феномене, Бурденко забрался глубоко в гущу сада (в тот вечер он отвечал за сектор суши), и вскоре оттуда раздался его тревожный крик, или, точнее, вопль. Поспешив на призыв, я увидел то, что привело Бурденко в ужас: целый караван или эшелон конских пиявок.
Они двигались друг за другом из одного угла школьного сада в другой. Их маршрут начинался от речки Колченожки и утыкался, как мы обнаружили, в бетонный резервуар для дождевой воды ― одно из циклопических сооружений, оставленных предками-титанами. Переваливаясь через бетонное ограждение, чёрные блестящие черви плюхались в резервуар один за другим, смешиваясь на дне с тиной, ряской, прошлогодними листьями и остатками воды.
― Пошли отсюда, ― сказал побледневший Бурденко. ― Меня тошнит.
Меня от червяков не тошнило, поэтому я предложил товарищу спокойно закончить дежурство на крыше сарая, куда пиявки вряд ли полезут. Там было сухо и жарко.
Уговорить Бурденко остаться было нелегко, но я приложил усилия, пообещал освободить его от обходов и даже вне очереди предложил ему для наблюдения воздушный сектор, где никаких гадов встретиться не должно. Он вроде согласился, но, когда мы направились к сараю, оказалось, что путь к нему перекрыт новые живым потоком: куда-то курсом на юго-запад дрейфовали бесчисленные множества пауков-крестовиков.
― Мы окружены! ― воскликнул Андрюха. ― Нам отсюда не выбраться!
Можно было, конечно, просто перепрыгнуть через паучьи шеренги, но я пощадил брезгливого товарища и указал ему на расположенную совсем рядом бетонную дорожку, свободную и от пауков, и от червяков. Чтобы попасть на неё, нужно всего лишь перелезть через низкий штакетник. Но едва Андрей дотронулся до забора, как тут же отдёрнул руку: на торце каждой рейки сидел здоровенный слизняк!
― Всё, ― прошептал Бурденко и, попятившись, упал на грядку с брюквой. Я даже не стал его предупреждать, что на грядке под ним достаточно и пауков, и пиявок, и слизней. Пусть отдохнёт, подумал я, а сам принялся обдумывать способы эвакуации бедняги.
По счастью, в эту минуту на участок забрёл зачем-то Вовка Подоляков. Вдвоём мы аккуратно подняли нежное тело Бурденко, перенесли его через штакетник и поставили на ноги. Естественно, продолжать дежурство в таком состоянии он не мог, и я попросил Подолякова проводить Андрюху до дома, а сам остался дежурить за двоих.
Пробираться сквозь ряды беспозвоночных мне что-то не хотелось, и я просто фланировал по дорожке туда-сюда. Я задумался, не связано ли появление Подолякова с нашествием этих беспозвоночных тварей? Ведь я уже знал, что Вовка относится к недоброжелателям биологички, больше того, он постоянно придумывал против неё какие-то каверзы. Не мог ли он заранее набрать в какую-нибудь банку и пронести на участок этих пауков и червей? А там уж они сами поползли, куда им заблагорассудилось…
Завершить эти размышления мне помешал какой-то звук, начавшийся в отдалении и постепенно приближающийся ко мне со спины. Звук был странный, ни на что не похожий, и я долго не мог понять, что же он мне напоминает. А когда понял, то вспотел со страха. Это был обыкновенный волчий вой.
Правда, выл одинокий волк, а не стая, но и я находился тут в одиночестве, так что и единственного волка мне хватало. И, надеюсь, вы поймёте, почему я вслед за Бурденко преждевременно покинул в тот вечер свой пост. Но до конца оставалось всего минут пятнадцать, так что это и не считается.
Наутро я, конечно, доложил Нонне Павловне о необыкновенном нашествии мелких тварей. О волчьем вое решил не сообщать, чтобы не стать объектом насмешек. За ночь первая оторопь прошла, и я, естественно, начал сомневаться, действительно ли вой был волчий. Может быть, страдала какая-нибудь собака, запертая в гараже.
Нонна Павловна выслушала доклад, но без особого интереса. Ведь мне нечего было предъявить. Когда я привёл биологичку и сопровождавших её девчонок к бетонному резервуару, куда давеча направлялись пиявки, там была тишь да гладь ― то есть грязь ― и ничего больше (впрочем, мы не спускались туда с лупой). Количество встреченных пауков и слизняков тоже не вызывало тревоги.
Когда стало ясно, что моим словам не поверили, я отправился за поддержкой к Бурденко. Но Андрюха по-прежнему пребывал в стрессовом состоянии, тупо лёжа перед телевизором, который, по случаю буднего утра, не показывал ничего интересного (кажется, вообще ничего не показывал, кроме проверочной таблицы). Мне так и не удалось заставить его подняться с дивана. Самое большое, на что я оказался способен, ― так это уговорить Бурденко на время присесть, когда сделал ему бутерброд. Съев бутерброд, Бурденко опять улёгся. Я выразил надежду, что к вечеру Андрюха оклемается и снова составит мне компанию по дежурству, однако он сразу предупредил, что не придёт.
― Вчера полезли пауки с червяками, а сегодня, может, змеи полезут? ― отвечал он. ― А я вам не слон.
― При чём тут слон? ― спросил я.
― У слона кожа толстая, её змея не прокусит, ― пояснил Бурденко.
Пришлось вечером отправляться на дежурство в одиночку. Поскольку теперь я мог рассчитывать только на свои силы, то старательно экипировался: взял сачок, аэрозоль от насекомых и даже сделал копьё из рейки и гвоздя.
Свой пост на крыше погреба я дополнительно укрепил: нашёл пару старых парт, выброшенных в ходе ремонта, и с трудом затащил их наверх. Одной партой я загородил спуск с крыши погреба на землю, другую поставил сбоку.
Наверное, моя хорошо подготовленная оборона поставила в тупик силы, которые вели нашествие на участок. Но только временно. Едва я расслабился и приготовился заняться таблицей наблюдений, как на мою руку приземлился летающий кузнечик.
Поначалу это меня даже позабавило. Кузнечик, не торопясь, передвигался по руке и смешно щекотался. Потом я почувствовал незначительную боль, словно от лёгкого укола травинкой, а затем последовал второй укол, уже гораздо более чувствительный. Тут я понял, что это кусается кузнечик, который при ближайшем рассмотрении оказался не кузнечиком, а «кобылкой» ― усы у него были короткие, и сам не зелёный, а коричневый. Я поспешно стряхнул с себя кусаку, но он тут же вернулся и снова принялся топтаться на ладони, выискивая место для укуса. Пришлось щелчком отбросить его подальше. И тут же я почувствовал, что какое-то насекомое село на щёку. Я осторожно прихлопнул его, схватил в кулак, а когда раскрыл ладонь, увидел такую же кобылку, только крупнее и зеленее.
Тогда я огляделся и увидел, что окружён скачущими и летающими кобылками разного размера и цвета. Они носились в воздухе над крышей погреба, прыгали по партам, скакали по рубероиду, лезли по моим штанам. И всё, с чем соприкасались, пробовали на зуб. Стоило им сесть на мою шею, руки или ноги там, где ступни не были закрыты сандалиями, они сразу начинали кусаться. И хотя я отмахивался изо всех сил, вскоре на штанах и рубашке появились многочисленные мелкие дырочки.
Атака была такой внезапной, что я позабыл о припасённых химических средствах и пустил аэрозоль от насекомых в ход, когда моя одежда уже напоминала решето. Но дуст сделал своё дело. Правда, и сам я вынужден был, кашляя и отплёвываясь, покинуть крышу погреба, иначе мне грозила участь кузнечиков.
Когда я спустился в сад, то обнаружил, что атаке подвергся не только мой наблюдательный пункт, но и окрестности. Насколько хватало глаз, всюду скакали, прыгали и летали эти прожорливые насекомые. Они грызли листья, ботву, перья лука и даже, по-моему, зарывались в землю, чтобы полакомиться картошкой. Тогда я понял, что это не кузнечики и не кобылки, а самая обыкновенная саранча, которая ещё никогда в истории не появлялась в нашей приполярной местности.
Поскольку ни я, ни мои предки никогда не сталкивались с саранчой, я понятия не имел, как с ней бороться. Баллончик с ядохимикатом быстро закончился. Я схватился за сачок, но непонятно было, куда девать пойманных кобылок. Ловить их было несложно, они сами лезли в ловушку, но, чтобы поймать следующую особь, приходилось выпускать предыдущую.
Потом я догадался, что пойманную саранчу можно складировать в погребе. Ключа у меня не имелось, но дверь была много раз латана фанерой, и один фрагмент легко отодвигался, так что, открыв щель, я бросал туда кобылку и снова закрывал отверстие.
За полчаса я наловил уже целый погреб саранчи. Насекомые внутри скреблись и гудели, но выбраться не могли. Но и я тоже пострадал изрядно: руки и лицо зудели от укусов. Кроме того, я относительно владел ситуацией только на небольшой площади вокруг погреба. Но даже здесь, пока я её ловил, саранча нанесла немало урона. Пострадали и грядки, и цветы, и деревья. Что творилось в глубине сада, страшно было подумать.
На этом дело не закончилось. Только я собрался передохнуть и перекусить и вернулся на крышу погреба, откуда ни возьмись налетели полчища мелких белых мотыльков, очень похожих на обычную платяную моль. Кусаться они не кусались, но противно липли к лицу и буквально застили небо. Наступила какая-то белёсая, мутная тьма, а когда она развеялась, оказалось, что бабочки успели отложить яички, которые странным образом мгновенно превратились в маленьких червячков. Эти червячки ползали повсюду и тоже грызли всё подряд. Но самое страшное, что они расползлись по раскрытой таблице наблюдений и пожирали её так целеустремлённо, что она, как и весь журнал наблюдений, мгновенно рассыпалась в прах. Я пытался стряхнуть личинок с таблицы, но они плотно впились зубами в бумагу и не стряхивались, пока не доели наш труд до конца.
Вся многодневная работа была уничтожена, и я опять так глубоко погрузился в это горе, что не расслышал ни скрежета пилы, ни ударов, и очнулся только тогда, когда забор в дальнем углу с грохотом рухнул.
Естественно, я ещё не знал, что это упал забор, но сразу почувствовал недоброе и, схватив самодельное копьё, побежал проверять, что случилось. Но я не пошёл через сад, опасаясь снова столкнуться с саранчой, а двинулся в обход по дорожке, рассчитывая вылезти в известную мне дыру и пройти вдоль ограды снаружи до места неизвестного пока инцидента.
Но только я приготовился пролезть в эту дыру, как в неё же снаружи начал протискиваться Подоляков с ножовкой и гвоздодёром в руках. Поскольку обе руки его были заняты инструментами, он ничего не смог противопоставить, когда я висящей на верхнем гвозде доской зажал его в этой дыре. Одна нога Подолякова оказалась внутри, другая снаружи. Снаружи также осталась и рука с гвоздодёром, а рука с ножовкой попала внутрь и принялась этой ножовкой туда-сюда размахивать, стараясь до меня дотянуться. Но я пригвоздил фиксирующую доску в нужном мне месте копьём с гвоздём и отошёл в сторонку. Пребывая на безопасном расстоянии от возбуждённого Подолякова, я теперь мог спокойно вести разговор.
― Что ты тут делаешь? ― первым делом спросил я его.
На это он ответил своим любимым стихотворением, которое декламировал к месту и не к месту:
Баранаха-маранаха,
Ты колбасная неряха!
Половину откуси,
А вторую принеси!
Кто вопросы задаёт,
Тово молния убьёт!
Всем было понятно, что эта считалка или (в зависимости от ситуации) дразнилка никак не отвечает на заданный вопрос, но, когда Подоляков нервничал, он часто начинал нести чепуху.
― Ничего я тебе приносить не собираюсь, ― сказал я в ответ. ― И вопросы могу не задавать, если не хочешь. Только тогда ты так и останешься здесь застрятым на всю ночь. Никто уже сюда не придёт, и моё дежурство кончается.
Видно было, что Подоляков не хотел ночевать в дырке, однако и сдаваться с первой же минуты не собирался.
― А это моё дело, чего я делал, ― отвечал он. ― Может, я просто ходил на рыбалку.
― А зачем тебе на рыбалке пила и гвоздодёр? ― спрашивал я.
― Как зачем? Пила ― чтобы спилить удилище.
― А гвоздодёр? ― спросил я.
― Гвоздей надёргать. Из одного гвоздя крючок сделать, из другого грузило.
― Ну и как, сделал удочку? ― спросил я.
― Что ты ко мне привязался с этой удочкой? ― притворно возмущался Подоляков.
Версия с удочкой была совершенно идиотской, мы оба это понимали. Я был уверен, что Вовка сломал забор просто из вредности, чтобы подтвердить свою репутацию мелкого шкета, и оставался бы в этой уверенности, если бы Вовка вдруг не заявил:
― И вообще тебе сейчас кранты, если не отпустишь. Ты не знаешь, с кем связался. Мало было вам с Бурденко вчера?
Но вчера, насколько я помнил, Подоляков не вредничал, а наоборот, помогал спасти Бурденко от нервной перегрузки. Значит, он напоминал не о встрече с ним, а о предшествовавших событиях, то есть нашествии гадов, которое повторилось и сегодня.
― А что будет? ― спросил я. ― Что, опять пауки приползут?
― Чего надо, то и будет, ― сказал Подоляков.
― Кому надо? ― спросил я.
― Кому надо, ― отвечал он.
― Ну ладно, ― сказал я. ― Не хочешь отвечать, как хочешь. А чего им надо, можешь сказать?
― Наверное, ― попытался пожать плечами Подоляков. Хотя зажатому в дыре человеку это не под силу, он всё-таки пожал ими, отчего забор сначала приподнялся, а потом опустился. ― Если отпустишь.
Я пообещал снять запор, как только он ответит на вопрос, и тогда Подоляков сказал:
― Надо им ясно чего: этот весь ваш сад ликвидировать.
― Зачем? ― удивился я.
― Это уже следующий вопрос, а ты обещал отпустить, ― сказал Подоляков. ― Да я и не знаю зачем.
Пришлось, конечно, выполнить обещание и освободить Вовку из капкана. На прощание я посоветовал ему больше не попадаться.
― А ты мне не указывай, ― хамил Подоляков, отбежав на безопасное расстояние. ― Я твоих приказов не выполняю.
И действительно, он не внял поначалу советам. Но вскоре сама жизнь научила его, что плохого я ему не советовал, и мои рекомендации, хочешь не хочешь, придётся выполнять.
Дело в том, что Подоляков в том месяце проходил практику по утрам, вместе с девчонками. Он пропалывал грядки, собирал гербарии и упаковывал лекарственные травы. Но, поскольку вышло так, что в группе он оказался единственным пацаном, именно ему и выпала наутро почётная обязанность чинить забор. Тот самый, который он накануне завалил, не подумав о последствиях.
Подоляков, само собой, заныл, что ему в одиночку не под силу восстановить такую длинную секцию, которая по «непонятным причинам» рухнула накануне. Но с Нонной Павловной не поспоришь. Максимум, на что она пошла, так это отдала под его командование двух девочек из группы, чтобы подавать ему гвозди и доски. Я наблюдал эту торговлю, когда докладывал утром Нонне Павловне о вчерашнем нападении насекомых.
Биологичка, как и накануне, почему-то снова усомнилась в моём донесении. Для доказательства я попросил её открыть погреб и убедиться в наличии там собранной саранчи. Не сразу Нонна Павловна откопала ключ, не сразу открылся ржавый навесной замок, а когда открылся и глаза наши привыкли к сумраку, то никакой саранчи мы в погребе не обнаружили.
― Дело в том, ― сказал я, ― что они могли вылететь через ту дыру в боковой стенке.
Однако объеденные листья не должны были, конечно, никуда вылететь, и я предложил Нонне Павловне осмотреть сад и огород и своими глазами увидеть, сколько вреда причинила саранча.
Вместе с учительницей и со всей группой (кроме Подолякова и его ассистенток) мы внимательно осмотрели ближайшие грядки, кусты и деревья, но не нашли особых, из ряда вон выходящих повреждений. Были кое-где и дырки, и погрызы, и помятости, и пожухлости, но в целом не сильно больше, чем обычно.
― Но они же всё продырявили, включая мои штаны! ― воскликнул я в отчаянии.
― Что-то ты сочиняешь, Серёгин, ― качала головой Нонна Павловна. ― На твоих штанах ни единой дырки.
Тогда я вспомнил, что утром надел новые брюки, взамен продырявленных, и новую рубашку, но объяснения выглядели теперь уже совсем неубедительно.
Отныне каждый вечер Подоляков ломал или обрушивал часть ограды по заданию неведомых мне сил и каждое утро чинил её на практических занятиях Нонны Павловны. А через некоторое время биологичке стало известно, что Бурденко прогуливает вечерние дежурства. Она не могла оставить прогулы безнаказанными и однажды сама явилась к Андрюхе домой с воспитательной беседой, благо жила в соседнем доме. Андрюха проявил завидную твёрдость и наотрез отказался посещать сад в вечернее время даже под угрозой неуда. Тогда биологичка предложила ему заменить вечернюю отработку на утреннюю.
― Подоляков не справляется с починкой забора, а у тебя большой опыт, ― сказала она и пообещала не прибегать к репрессиям, если Бурденко хорошо зарекомендует себя на ремонте ограды.
И в самом деле, работа у Подолякова вместе с Бурденко пошла веселее. Сказалась сноровка моего друга. Вдвоём они за час-другой легко восстанавливали то, что Подоляков в одиночку разрушал целый вечер. И однажды, как я потом узнал, между ними состоялся следующий разговор.
― Несправедливо, что ломаю я один, а чиним вдвоём, ― сказал Подоляков. ― По-честному, если ты помогаешь мне чинить, то должен помогать и ломать.
― Ломать — не строить, ― философски отвечал Андрюха. ― А зачем его ломать?
Подоляков, однако, сразу не раскрыл Бурденко правды и попытался манипулировать моим слабохарактерным другом.
― Так если бы забор не приходил в негодность, тебе бы не поручили его починку, и пришлось бы дежурить вместе с Серёгиным в этом инсектарии1 или с девчонками пропалывать грядки!
Такого аргумента Бурденке оказалось достаточно. И, сломав тем вечером первую рейку, он примкнул к губителям сада.
До поры до времени я не обращал внимания на суету вокруг забора. Вечерами я слышал, как то тут, то там рушились фрагменты ограды, а на следующий день обнаруживал их починенными. Я даже не мог сперва застукать Бурденко на месте преступления. У меня хватало своих забот и напастей. Дальнейшие дежурства того августа проходили во всё более жёстких, подчас невыносимых условиях.
Начнём с того, что в саду появились комары.
Да, представьте себе ― прежде их в школьном саду почти не было. Так, залетит какой-нибудь случайно из посёлка, и всё. Вот мошкара ― да, в сырые дни иногда бывала в небольшом количестве. Но неумолимых обычно комаров предыдущие великие поколения сумели как-то извести. Нонна Павловна рассказывала про Витю Гранта, известного юного изобретателя, который смастерил специальные установки для отпугивания комаров и закопал их в четырёх углах садовой ограды. Эти установки будто бы до последних дней работали и так пугали комаров, что долгие годы кровососы не осмеливались пересечь границу приусадебного участка. А вот теперь эта граница словно перестала существовать, и микроклимат на участке в комарином аспекте уже ничем не отличался от обстановки в других местах посёлка.
В первый комариный вечер я был совершенно не готов к атаке и поэтому моментально покрылся пятнами от укусов. Потом сорвал ветку и всё дежурство отмахивался ею так, что, когда вернулся домой, рука уже почти не действовала. На следующий день мама купила в аптеке «Дэту» и ещё какой-то препарат, которым я предварительно намазался, но всё равно пришлось перед сном использовать мазь, залечивающую следы укусов.
С этих пор комары стали постоянным фоном вечерних дежурств (другие дежурные тоже жаловались на их неожиданное появление), но далеко не единственной неприятностью.
Каждый день появлялись новые напасти. То на сад нападали кроты, которые грызли корни у плодовых деревьев, то атаковали бобры, без всякой для себя пользы устраивавшие плотины из наших яблонь на совершенно сухих полянах. То с неба падала сера, то поваренная соль, то ледяные метеориты.
Естественно, такие повреждения, как подгрызенные кротами корни или поваленные бобрами деревья, Нонна Павловна уже не могла не заметить. И хотя ледяные метеориты тут же таяли, некоторые из них ударяли по флигелю, так что разбитые окна и побитый шифер на крыше тоже являлись неопровержимыми свидетельствами. Поэтому учительнице биологии пришлось волей-неволей принимать меры.
Прежде всего она увеличила количество дежурных постов, для чего пришлось срочно вызывать с каникул всех остававшихся в посёлке школьников. Многие уже прошли положенную отработку и по закону имели полное право на отдых. Но из-за нехватки ресурсов Нонне Павловне пришлось каждому посулить какой-нибудь подарок: четвёрку в четверти или даже пятёрку, освобождение от обязательного сбора лекарственных растений, поездку на олимпиаду в Москву и так далее. Почти все откликнулись на просьбу Нонны Павловны, а с теми, кто не откликнулся, пришлось разговаривать директору. В итоге на территории появились кроме крыши погреба ещё два наблюдательных пункта: на границе со стадионом и возле гаражей. Однако не весь периметр был надёжно защищён постами, и биологичке пришлось уговаривать своих коллег хотя бы полчаса в день уделять обходу пришкольного участка. Девочки из числа верных помощниц Нонны Павловны пошили для дежурящих учителей специальные нарукавные повязки с надписью «зелёный патруль», а старшая пионервожатая выдала им пилотки (правда, зелёных не нашлось, имелись только голубые).
И наши дежурства сделались теперь не только вечерними, но почти круглосуточными. Не назначались они только с десяти утра до полудня, когда велись работы на огороде. Впервые в истории школы пришлось вводить ночные дежурства, на которые в приказном порядке назначили старшеклассников, прежде имевших полное освобождение от летней практики в силу возраста и многолетних заслуг. Для ночных дежурных трудовик вместе с Бурденко построили специальные комфортабельные шалаши, лапник для которых мы заготавливали в лесу целый день.
Но сначала Нонна Павловна организовала борьбу с кротами. Она раздобыла где-то специальную машину, производящую вонючий дым, с нашей помощью установила её в саду и засунула отходящий от машины шланг в одну из кротовых нор, а остальные выходы мы постарались замазать глиной и завалить камнями. Нашли мы, конечно, далеко не все кротовые норы, их было слишком много, и поэтому, когда машина заработала, дым повалил по всему саду и окрестностям. Эти проявившиеся выходы мы тоже спешно заваливали и замазывали, а кроты одновременно с этим лезли из-под земли целыми отрядами и разбегались в разные стороны. Оказалось, что зверьки умудрились построить разветвлённую систему ходов даже за пределами школьного участка. Произведённый машиной газ начал выходить в самых неожиданных местах. Например, в тот день из фонтана перед клубом вместо воды пошёл ядовитый газ. Появились дымки и над огородами местных жителей. И, наконец, всех поразило появление антикротового дыма прямо в кабинете директора школы!
Директор объявил Нонне Павловне устный выговор, но всё равно ей пришлось через несколько дней повторить окуривание кротовых подземелий, чтобы исключить рецидив. А что касается бобров, то дежурных вооружили палками, чтобы при новом появлении животных те почувствовали на своей шкуре неотвратимость наказания.
С бобрами справиться было несложно, а вот ворвавшуюся однажды на участок строительную технику изгнать было сложнее. Дело было в разгар рабочего дня, и я в это время отдыхал, набираясь сил перед вечерним дежурством, но по тревоге был срочно вызван. Когда я прибыл к саду, то обнаружил частично разобранный забор и экскаватор «Беларусь», стоявший на траве на школьной территории, а за забором фырчала моторами ещё какая-то техника.
Крутившийся неподалёку Подоляков сообщил, что техника прибыла, чтобы проложить через территорию сада то ли нефте-, то ли газопровод.
― Больше слушай, ― ухмыльнулся Бурденко. ― Какой ещё нефтепровод? Будут теплотрассу перекладывать.
― Разве по территории сада идёт теплотрасса? ― спросил я.
― До сих пор не проходила, но Губенков говорил, что план коммуникаций теперь изменили, ― поведал Бурденко.
― Интересно, в связи с чем? ― спросил я.
― В связи с новой землеустроительшей, ― отвечал Бурденко. ― Она теперь перекраивает план посёлка.
― А при чём тут Губенков?
― Так это одна компания, ― сказал Бурденко. ― У них дружба на почве неприязни к школьному саду.
― У них дружба, а вам забор поломали, ― посочувствовал я. ― Теперь тебе чинить.
― Да нет, ― махнул рукой Андрюха. ― Это мы ночью с Подоляковым секцию разобрали, а чинить не можем, пока техника не уйдёт.
Техника уходить не собиралась, но и вперёд проехать не могла. Дорогу бульдозеру перегораживала Нонна Павловна.
― Не пущу, ― твердила она, упираясь всем телом в напрасно гудящий и буксующий трактор.
― Но как же так, Нонна Павловна! ― чуть не плакал бульдозерист Усиков, который, как и большинство сосновских бульдозеристов, учился когда-то у Черновой. ― У меня наряд!
― Наряд на уничтожение сада, который взращивали целые поколения! ― воскликнула биологичка. ― И тебе не стыдно пиратствовать белым днём?
― Ночью кто ж работает? ― удивлялся Усиков. ― Я в ночную смену не хожу, у меня семья!
― Слушай, ― спросил я тем временем у Бурденко. ― А зачем вы разбирали ночью забор?
Тогда-то из ответа своего друга я и узнал, что Бурденко вступил с Подоляковым в тайный сговор, чтобы вдвоём ломать ночью то, что они вдвоём чинят утром.
― Ну а зачем это нужно Подолякову, ты выяснил?
― Да мне-то что? ― отмахнулся Бурденко. ― Надо, значит, надо. Я людям в душу не лезу.
― А надо бы иногда залазить для общей пользы, ― ответил я. ― И самому тому, в которого залезаешь, польза может быть. Вдруг у него там беда? Если не знаешь, как поможешь? Очень уж ты, Андрюха, равнодушный.
Это моё замечание, кажется, обидело Бурденко. И он даже не пошёл вместе со мной, когда Нонна Павловна позвала нас помочь ей вытолкать бульдозер обратно за забор. А я охотно встал в цепочку и принялся толкать плечом Цветикова, который толкал Артёмову, толкавшую Петрова, толкавшего Ольгу Давоян, которая упиралась в свою подругу Бочарову, упиравшуюся в Эдика Огородова, толкавшего (вежливо и аккуратно) Бентешину и далее по цепочке Злобину, Добрынину, десяток девочек из класса Подолякова и в конце концов саму Нонну Павловну, толкавшую бульдозер.
Само собой, никакой трактор, тем более колёсный, не мог вытерпеть такого натиска. «Беларусь» выкатилась с территории участка и по инерции промчалась ещё с полкилометра, вернувшись в точности к месту своей парковки во дворе жилищно-коммунальной конторы, откуда утром выехала. Ну а нас биологичка сподвигла к немедленному восстановлению порушенного забора (она оставалась в уверенности, будто его разрушил Усиков).
Пользуясь тем, что для борьбы с бульдозером собрались лучшие силы школы, биологичка привлекла нас к учёту всех причинённых саду, в том числе и этим утром, повреждений. Она разделила школьников на пятёрки, выдала каждому взводу по амбарной книге и велела записывать повреждения в том или ином квадрате.
Учёт этот продлился целый день до самой темноты и заменил все дежурства, поскольку мы и так прочёсывали сад вдоль и поперёк.
К радости Нонны Павловны, несмотря на все атаки, ущерб был минимальным. Суммировав данные, мы узнали, что кротами были полностью или частично погублены две яблони и одна груша, а бобрами ― две вишни и одна яблоня. Кроме того, от нападения гусениц погибло пять кустов боярышника, и ещё по неизвестной причине засох единственный кипарис. Усиков на своём бульдозере раздавил куст акации. Кроме того, мы недосчитались целой грядки моркови (вообще-то её уничтожили дежурные, вкушая вечерами по паре-другой корнеплода). Изрядно пострадала грядка репы, а также примерно половина настурций.
Проведённый учёт позволил обнаружить и много того, о чём мы прежде даже не догадывались. Оказалось, что в северо-восточном углу сада кто-то построил загон для коз, и козье стадо выело подчистую пятьдесят квадратных метров нашей территории, не оставив ни травинки. Из кустов возле стадиона был вытащен чей-то мопед в хорошем состоянии, а из зарослей возле школьной спортплощадки мы вывели целую группу туристов, сплавлявшихся по речке Колченожке и заночевавших на безлюдном (как им показалось в темноте) берегу. Кроме того, учётчики трижды слышали в отдалении волчий вой, дважды видели удаляющихся косуль и целых пять раз (что в принципе невероятно) встретили росомаху.
Увидев, насколько ценные результаты принёс первый учёт, Нонна Павловна решила ввести его в систему. Теперь мы пересчитывали садовые деревья и кустарники ежедневно, и занимались этим дежурные в своё рабочее время. Заодно проверяющие осматривали и забор на предмет новых повреждений (хотя все повреждённые участки были и так прекрасно известны Подолякову). Я попытался было снова распространить разработанную мною и Бурденко типовую таблицу среди коллег, но отклика опять не нашёл: все ныли, что у них и так много писанины. А ведь наш алгоритм позволил бы, несомненно, работать более чётко.
Именно тщательный учёт и позволил вскоре, через несколько дней, обнаружить новых злоумышленников, хотя они и оказались старыми знакомыми. Несколько дней подряд дежурившие на рассвете группы отмечали погубленные деревья. Причём они были повалены пилой (судя по всему, двуручной) и топором. Если учесть, что на закате дежурные тоже фиксировали все повреждения и во время их дежурства новых, как правило, не появлялось, легко было догадаться, что гибель постигает деревья в ночную смену, которая была отдана старшеклассникам. Больше того, нетрудно было выяснить, что на описываемой неделе полуночная смена досталась Цепину и Маслову.
А после выяснения фамилий тем более не составляло труда накрыть злоумышленников на месте. Для этого не требовалось даже утруждать Нонну Павловну. Просто вечерние группы не стали расходиться по домам, а спрятались в укромных местах и дождались появления старшеклассников. Я тоже не пошёл в тот вечер домой после дежурства и присоединился к Степанову. Губенков, наоборот, отказался участвовать в засаде. Это и неудивительно, он ведь был другом Маслова. Странно только, что Губенков не предупредил того о засаде. Наверное, в разыгравшемся конфликте он решил временно принять нейтралитет. А может быть, просто не застал старшеклассников дома ― они вечно где-то шляются.
В общем, ровно в полночь раздался скрежет пилы и удары топора. Мы ринулись из засады в направлении, откуда доносились звуки, другие группы сторожей выбежали из своих убежищ, и губители школьного сада попали в окружение. Это были действительно Маслов и Цепин, но, к нашему удивлению, рядом стояла с топором в руках и Пятакова.
Что было с ними делать? Об этом мы почему-то предварительно не подумали и теперь стояли в растерянности, а застигнутые на месте преступления, наоборот, растерянными не выглядели.
― Ну и что дальше? ― спросил Цепин, выпрямляясь. ― Вот же нечего людям делать. Шли бы спокойно спать, всё равно вам этот сад не уберечь.
― Почему это? ― спросил Степанов.
― Потому что эта территория не принадлежит школе. Поэтому вы даже не имеете никакого права тут дежурить.
― А вы имеете право пилить? ― с вызовом спросил Степанов.
― Да побольше вашего имеем. Это во-первых. А во-вторых, здесь скоро будет нечто совсем другое.
― Как территория не принадлежит? ― воскликнул Степанов. ― А кому она тогда принадлежит? Папе римскому?
― Всё узнаешь в своё время, ― отвечал Цепин. Он взял под мышку пилу, забрал у Пятаковой топор, отдал его Маслову, и троица не спеша покинула территорию пришкольного участка, пока мы пытались осмыслить услышанное.
Впоследствии выяснилось, что формально Цепин был прав. Документов, доказывающих, что пришкольный участок принадлежит школе, не существовало. Или же они были утрачены ещё в незапамятные, доисторические времена. В годы восстановления посёлка после войны никто особенно не занимался документированием происходящего. Решил поселковый совет на своём заседании выделить школе участок для сада ― и выделил. Записали об этом в постановлении или просто в стенограмме заседания ― и занялись другими делами. А постановление и стенограмма валялись где-нибудь на полке, пока уборщица не выбросила. Ну а школа не настаивала на выдаче документа ― раз поссовет землю дал, значит, дал навсегда! И Нонна Павловна, когда проводила с помощниками границы сада, ориентируясь по звёздам, тоже была уверена, что имеет на это право, поскольку получила устное разрешение директора школы.
Собственно говоря, до сих пор такое положение дел ни у кого не вызывало возражений. За школой все по умолчанию признавали право на участок, а школа этот участок считала своим без всяких документов. Всё так и продолжалось бы дальше, не появись в посёлке новый землеустроитель, ответственная за землеотвод чиновница Глобусова.
Откуда она взялась ― точно не известно. Ясно только, что её происхождение весьма необычно. Ведь, как вы уже, наверное, догадались, многочисленные нашествия животных, падение метеоритов и другие нападения на школьный сад, описанные в этой истории, ― её рук дело. Я и ещё пара человек (например, Степанов) в этом уверены, остальные хотя и сомневаются, но не исключают такую возможность.
Окончательно всё стало ясно, и маски оказались сброшены в тот день, когда Глобусова появилась на пришкольном участке.
Она пришла не одна, а всё с теми же Масловым и Цепиным. Состоял в её свите также экскаваторщик Усиков, а вдалеке маячил, не примыкая ни к одной из групп, Вовка Подоляков.
Землемерша нанесла нам визит часов в одиннадцать утра, когда на участке и так скопилось много народа: был конец августа, и Нонна Павловна как раз организовала общий сход для сбора урожая. Чернова проводила распределение рабочей силы по участкам: девочек отправляла на уборку корнеплодов, мальчиков ― копать картошку, а старшеклассники и старшеклассницы, как самые длинные, должны были собирать яблоки и груши. И вот в эту деловую обстановку ворвался неким диссонансом голос Глобусовой:
― Требую всех присутствующих покинуть незаконно занятую территорию!
Естественно, реакция присутствующих была негативной.
― Что за бред?! ― воскликнул Степанов.
― Это такая шутка? Ну и глупо! ― фыркнула Артёмова.
― Неужели не видите, что вы мешаете собирать овощи и фрукты? ― спросила Оля Давоян.
― Не соображаете, что люди делом заняты?! ― пробурчал Эдик Огородов, а его одноклассник Гурченко сказал:
― Может, это вы незаконно присутствуете на нашей территории?
И даже Губенков негромко заметил, что визит этот пришёлся не вовремя.
Но, конечно, многое зависело от того, что скажет и сделает Нонна Павловна.
Она спросила:
― На каком основании звучит это требование?
― Вот на этом, ― сказала землеустроительница и протянула Черновой какую-то бумагу. Это было постановление поселкового совета об отторжении у школы территории участка «в целях благоустройства посёлка».
― Не знаю, каким образом вы добились принятия этого странного постановления, но оно противоречит установленному регламенту школьной жизни, которая невозможна без летней практики, а также весенних и осенних работ на пришкольном участке, ― сказала Нонна Павловна. ― А поскольку жизнедеятельность школы является неотъемлемой частью жизни посёлка, такое постановление противоречит и интересам его жителей.
Высказавшись, Нонна Павловна приступила к действиям. Она выхватила из рук Глобусовой постановление и мгновенно разорвала его на мелкие клочки, а пепел развеяла по ветру.
― Ваши действия бессмысленны, ― сказала землемерша. ― По-вашему, я не догадалась сделать копии документа? Решение уже принято, и чем раньше вы поймёте, что эта земля не ваша, тем меньше сил потратите напрасно.
― Ну нет, ― возразил Гурченко, ― как это, земля не наша, если мы её обрабатываем уже в нескольких поколениях?
Сам Гурченко всего лишь год назад приехал с семьёй в наш посёлок, но уже успел сделаться его патриотом. Однако Глобусова, конечно, не знала личных обстоятельств этого школьника.
― Все эти поколения ошибались, ― отвечала она.
― А вы, значит, не ошибаетесь? ― спросил Степанов.
― Это было бы невозможно, ― серьёзно отвечала землемерша. ― Я никогда не ошибаюсь.
― Значит, вы не человек, ― сказал Степанов.
― Возможно, ― без юмора отвечала землемерша. ― Но дело не в моей персоне, а в том, как скоро вы все покинете эту территорию, чтобы мы могли приступить к делу. Многочисленные намёки, которые вы получали в течение этого месяца, вы, похоже, оставили без внимания. Приходится говорить прямо.
― То есть волки и бобры ― ваших рук дело? ― спросил я, но мой вопрос проигнорировали. Глобусова ждала действенного ответа на свой вопрос. Однако почти никто не стал выполнять распоряжение чиновницы. Только Бурденко, которому уже, видать, надоело бесконечно ломать и чинить ограду, бросил наземь инструменты и вразвалочку удалился домой, к телевизору и дивану. Да ещё Бентешина с Добрыниной покинули грядку репы, которую уже начали было убирать и выкладывать на клеёнку для просушки. Остальные оставались на своих местах, а некоторые даже увлечённо работали, демонстративно не замечая вторжения начальства. Нонна же Павловна стояла на пути землемерши, словно надолбы на пути вражеских танков, и даже медленно отодвигала пришельцев своим бюстом назад к воротам.
Но и Глобусова только выглядела хрупкой, миниатюрной женщиной. Сделав несколько обманных шагов назад, землемерша вдруг схватила Нонну Павловну за руку и с невиданной силой потащила к дыре в ограде, которую ещё не успели полностью заделать после бульдозера. Взглядом Глобусова приказала экскаваторщику Усикову взять биологичку за другую руку, и тот поспешно это проделал, хотя никак реально не мог бы воздействовать на могучую биологичку физически: Нонна Павловна весила, как пять Усиковых. Теперь Глобусовой приходилось волочить не только биологичку, но и Усикова, однако это никак не затруднило её действий: Нонна Павловна и бульдозерист вылетели в дыру следом за чиновницей, оставив только глубокие следы. Эти борозды, орошённые в последующие дни дождями, вскоре превратились в настоящие ручьи, а затем и в овраги, которые долго ещё уродовали близлежащую местность. А на улице, которую пересекала Глобусова вместе с пленницей и помощником, пришлось потом перекладывать асфальт.
Многие бросились следом за Нонной Павловной, намереваясь вырвать её из рук похитителей, но то ли мы замешкались, то ли чиновница оказалась очень быстрой: когда мы вылезли в дыру, их и след простыл. Точнее говоря, след неожиданно обрывался во дворе за поселковой администрацией, где имелись также и отпечатки шин трактора «Беларусь». Как мы предположили (и наше предположение затем подтвердилось), Нонну Павловну посадили в усиковский экскаватор и увезли в неизвестном направлении.
А когда мы вернулись на участок, там уже вовсю хозяйничали Цепин с Масловым и их верная помощница Пятакова. Поодаль болтался и мелкий шкет Подоляков.
С помощью двуручной пилы Цепин с Масловым пилили столбы забора, шедшего вдоль флигеля, а Пятакова отрывала гвоздодёром штакетник. Они пытались привлечь к своему подлому делу и Подолякова, но тот реагировал как-то странно: то присоединялся к Пятаковой и принимался отламывать рейки, то хватался за молоток и начинал оторванные рейки прибивать. Тогда Цепин бросал пилу и пытался отогнать Вовку от забора подальше. Потом, должно быть поняв, что тема забора слишком нервирует Подолякова, старшеклассники с инструментами направились к ближайшей старой яблоне, явно намереваясь её спилить. И только наше приближение заставило их остановиться.
Всей кучей мы бы, несомненно, легко справились с тремя захватчиками и тем более с Подоляковым. Но у Маслова с Цепиным неожиданно оказалось стратегическое оружие: Губенков. Оказавшись волею случая между группой захватчиков и группой защитников, Димка начал резонёрствовать:
― А что, собственно, нам делить между собой? Я лично не имею ничего ни против Маслова, ни против, допустим, Серёгина. Каждый из вас вполне уважаемый человек. И пусть каждый занимается своим делом, которое ему по душе, не так ли?
― Не так, ― сказал Степанов. ― Если этим типам по душе забор ломать, то мы им руки переломаем. Человек вон сколько его чинит, ― кивнул он в сторону Подолякова. ― Пожалели бы хоть труды младших товарищей!
― Этот человек, ― отвечал Маслов, ― не менее успешно ломает этот забор. Он уже давно выполняет поручения Глобусовой. А вы что, не знали?
― Допустим, знали, ― отвечал я. ― Но он, как правило, восстанавливает то, что сломал, так что его сотрудничество с землемершей не считается. Оно было подневольное.
― Друзья, а наши прополки и окучивания разве не подневольные? ― вступил опять Губенков. ― Ну кто из вас, если честно, пришёл на участок по собственному желанию? Я даже не буду просить поднимать руки тех, кто здесь по зову сердца. Потому что таких нет.
― Да как это нет?! ― возмутился Степанов. ― Да почему это нет?
― Ну а ты что, сам по себе сюда прибежал, потому что любишь выращивать овощи? Только честно?
Все знали, что Степанов терпеть не мог прополку, и если чем интересовался в мире природы, так только хищниками из семейства кошачьих, да и то в далёком детстве. А при первой возможности он променяет садоводство на любую техническую работу, даже самую трудную, хоть на переборку трансмиссии. Поэтому Вовка и не ответил ничего Губенкову, а смущённо отошёл в сторону.
― Что и требовалось доказать, ― удовлетворённо отметил Димка. ― Интересно, а есть ли вообще кто-нибудь, кому земледелие в самом деле интересно?
― Есть! ― неожиданно раздался голос со стороны разрушителей. Голос принадлежал Пятаковой. ― Я очень люблю цветоводство!
― Так почему же ты с ними, ― мотнул головой Губенков в сторону Маслова, ― а не с ними, не с защитниками сада?
― По личным обстоятельствам, ― отвечала Пятакова. ― Тебе, Дима, этого не понять.
― Вообще-то я тоже, ― сказал вдруг Подоляков. ― Я вот, например, люблю плотничать, строить всякие сараи. И ещё морковку люблю.
― Как же ты попал на их сторону? ― спросил я у Подолякова.
― Глобусова меня попросила. Сказала, что для пользы посёлка забор необходимо разобрать.
― Просто попросила, и всё? ― спросил Степанов. ― А ты такой покладистый, готов ночами не спать, чтобы угодить начальству?
― Ну, ещё платила. Жвачкой. И бейсболку обещала подарить. Но мне её жвачки не надо, у меня уже скулы перекосило от постоянного жевания. Так что я ломать ничего теперь не собираюсь.
― А я бы охотно сломал чего-нибудь, ― сказал вдруг одноклассник Подолякова, Гурченко. ― Надоело с этой ботвой возиться, честное слово!
― И мне надоело, ― заявил ещё один представитель подоляковского класса, Огородов. ― Давайте разберём весь этот колхоз, в самом деле! Чего она нас мучает столько лет?
― А мне ничего ломать не хочется, ― сказала Бентешина, ― но и пропалывать тоже надоело. Я лучше пойду домой.
― И мы пойдём, ― сказали Злобина и Добрынина. ― Тут больше делать нечего.
― Куда? ― пытался остановить их Подоляков. ― Завтра может дождь пойти, а у нас ещё корнеплоды не убраны!
― Да ну их! ― отмахнулись девчонки. ― Пусть кому надо, те и убирают. А мы не голодаем.
За моими одноклассницами потянулись и девчонки из подоляковского класса. А потом и немногочисленные пацаны. И вскоре разошлась почти вся группа, собравшаяся в тот день по призыву Черновой. На бетонной дорожке напротив команды разрушителей оставались только мы со Степановым, Давоян с Артёмовой да Подоляков, окончательно перешедший на нашу сторону. Получалось пятеро против пятерых, если не считать Губенкова, который, похоже, не собирался вступать в прямое столкновение и предпочитал философствовать.
― Из-за чего, спрашивается, столько шума? ― бурчал он. ― Ведь этот участок, в сущности, не имеет к нам отношения. Скоро мы кончим школу, а Маслов с Цепиным закончат ещё раньше… и никаких связей с этим местом не останется. И тем более с Нонной Павловной, которая, возможно, сюда и не вернётся теперь.
― А куда, кстати, её увезли, ты знаешь? ― спросил Степанов.
― Кажется, в психиатрическую больницу, ― отвечал Губенков. ― Её надо лечить от ненормальной увлечённости садом и огородом. Ладно бы осваивала свои шесть или двенадцать соток, так ей подавай целый Версаль!
― Ты и Людовика Четырнадцатого считаешь сумасшедшим? ― спросил я Губенкова.
― Так то Людовик, а то Нонна Павловна, ― отвечал Димка. ― У короля работали крепостные крестьяне, а мы свободные люди.
Мы со Степановым только плюнули и отошли посовещаться. Долгосрочные планы решили обсудить позже, а сейчас надо было спасать урожай, и мы, не обращая больше внимания на противников, направились в сад, чтобы собрать его дары, сколько удастся.
Но, проходя мимо Маслова, я вспомнил, что ещё не все секреты раскрыты, и спросил:
― А зачем, собственно, этой Глобусовой понадобился пришкольный участок? Что она собирается здесь устроить вместо сада?
― Здесь будет новый торговый центр, ― ответил Маслов. ― С развлекательными аттракционами и спортивными тренажёрами.
― Да нет, ― возразил Цепин. ― Построят коттеджный посёлок. Триста частных домов по новому проекту. Люди уже участки получают.
― С чего вы взяли? ― пожал плечами Губенков. ― Мне лично Глобусова рассказывала, что это место необходимо для строительства секретного научного центра. Тут будет передатчик или что-то вроде того. Территория, абсолютно подходящая по широте и долготе. Дело почти космического масштаба, так что с вашими ёжиками никто считаться не будет.
Как часто бывало, Губенков оказался информирован лучше других и почти не ошибся, высказывая свою версию. Но даже он не предполагал всего масштаба задуманного Глобусовой предприятия.
К первому сентября, а также ко второму и третьему Чернова в школу не вернулась. Но мы, несмотря на начавшийся учебный год, продолжали оборону сада. Несколько облегчало нашу задачу то, что вредители, готовые уничтожить сад, точно так же были полдня заняты в школе, как и мы. А у Маслова с Цепиным было даже больше уроков, чем у нас. Поэтому нам не приходилось ничего прогуливать, и мы иной раз успевали сделать домашку, прежде чем выйти на дежурство.
Там, в саду, пришлось сделать несколько укрытий для ведения потайного наблюдения типа блиндажей. Крыша заодно защищала наблюдателей от осадков и ветра. Давоян с Бочаровой обещали организовать горячее питание и питьё, чтобы дежурные ― обычно это были мы со Степановым и Подоляковым, а также неожиданно присоединившиеся к нам одноклассники: Цветиков с Колокольцевым ― не замёрзли и не проголодались. А когда в саду появлялись злоумышленники, мы выходили из засады и приступали к делу.
Хотя дело начиналось зачастую раньше. Примкнувшие из спортивного интереса пацаны разумно рассудили, что проще нейтрализовывать противника заранее, прежде чем он нанесёт какой-либо урон. Поэтому каждый день они искали способ остановить кого-то из агентов Глобусовой ещё на подходе и таким образом ликвидировать угрозу на данный вечер.
Например, если Цепин, направляясь в школьный сад, заходил по дороге в кафе-кулинарию, чтобы подкрепиться, следивший за ним Цветиков садился рядом и угощал Цепина мороженым, пока у того не сводило от холода живот. А если Маслов посещал перед нападением на участок секцию вольной борьбы, занимавшийся там же Колокольцев так выворачивал ему во время спарринга суставы, что тот еле-еле мог доковылять до дома, будучи уже не способным орудовать топором. А однажды мы и вовсе забили досками дверь подъезда, в котором жил Маслов. Но по настоянию других жильцов дома пришлось доски вскоре оторвать.
Немного сложнее было нейтрализовать Пятакову. Эта двуличная особа прямо-таки извивалась змеёй, просачиваясь между нашими постами. Когда мы подкарауливали её возле дома, она неожиданно оказывалась в школе, а стоило вернуться в школу, как её уже видели в книжном магазине и так далее.
Когда становилось ясно, что кто-то из противников всё же проникнет в сад, мы приводили в действие заранее подготовленные ловушки и прочие технические устройства. Для отпугивания Пятаковой достаточно было запустить по саду самоходное привидение, которое за пару вечеров сконструировал Степанов. Привидение передвигалось на колёсиках, издавало заунывные вопли и лупило всех подряд боксёрской перчаткой. Но парни не особенно пугались нашего робота, поэтому пришлось по всему саду выкопать банальные охотничьи ямы, укрытые картонками и ветками. В сумерках злоумышленники легко попадали в ямы и, остерегаясь звать на помощь, сидели там, рискуя простудиться. Потом мы выходили из своих укрытий, бросали пойманным верёвки и, отпустив продрогших старшеклассников домой, строго предупреждали, чтобы они не повторяли попыток навредить саду. Они обещали больше не злоумышлять, но, к сожалению, днём их заново перевербовывала Глобусова, и ночью всё начиналось сначала. Однако постепенно, день за днём, силы противника слабели, подтачиваемые постоянными простудами и нокаутами. И вскоре можно было отправить одного Подолякова навстречу агентам землемерши, чтобы обратить их в бегство. За все эти дни никто из них так и не сумел спилить ни одного дерева.
Наконец наступил момент, когда злодеи вроде бы прекратили свои попытки проникнуть в сад. На всякий случай мы продолжали дежурство, но уже не полной группой, а по очереди, сутки через трое, и наконец-то после напряжённых ночей смогли отоспаться.
Увы, потеря бдительности почти сразу привела к беде. Однажды, воспользовавшись случаем, Маслов с Цепиным и Пятаковой беспрепятственно проникли в сад, связали спящих дежурных и спилили росшую в самом центре сада старую яблоню. А во время первого урока, когда мы сидели в кабинете, окна которого выходили как раз в сад, мы увидели, как со стороны стадиона в сад въехал экскаватор. Оттуда вышел всё тот же Усиков, подцепил тросом оставшийся от яблони пень и моментально выкорчевал его. Потом по следам экскаватора в сад зашла сама Глобусова с каким-то тубусом на плече. В тубусе оказался штырь, который землемерша воткнула в то место, где прежде росла яблоня, и отошла в сторону. Штырь постоял какое-то время без движения, а потом начал расти в ширину и высоту, причём на его верхушке образовалось что-то вроде воронки.
― Вот и передатчик, ― сказал Бурденко.
― Без тебя вижу, ― отвечал я.
― Выходит, её победа? ― прошептал сидевший впереди Степанов.
― Я видел план строительства, ― сказал нам хорошо осведомлённый, как всегда, Губенков. ― Предстоит ещё проложить радиальные просеки и выставить на их концах излучатели, а также дополнительные сканирующие устройства. Иначе не заработает.
Между тем влияние землемерши начало потихоньку проникать не только на территорию пришкольного участка, но и внутрь школы. Неутомимыми и надёжными сторонниками Глобусовой оставались всё те же Маслов с Цепиным, но у них появилось множество помощников. К старшеклассникам примкнули многие девочки из класса Подолякова, а также некоторые безответственные особы из других классов. Все они пропагандировали «школу, свободную от растительности». Они призывали бойкотировать любые принудительные работы на участке, вытаптывать грядки, ломать садовые кусты и творить прочий подобный вандализм, чтобы сад поскорее исчез с лица земли.
― Школьный сад ― рассадник паразитов! ― утверждали одни манифестанты.
― На каторгу Нонны Павловны мы больше не пойдём! ― твердили другие.
― Долой грязь и земляные работы! ― кричали третьи.
― Овощи вызывают расстройство кишечника! ― вопили четвёртые и так далее.
Эти бузотёры сумели разместить при школьной кухне своих дежурных, чтобы те внимательно смотрели, не собираются ли повара использовать выращенные нами и пока хранящиеся в погребе (ключ от которого был теперь у меня) овощи и фрукты.
― Все эти культуры росли неизвестно как, ― заявлял Маслов, если его спрашивали, почему он против местного урожая. ― Никакого контроля за ними не велось. А вдруг там превышены дозы нитратов? Или вдруг они заражены бруцеллёзом?
― Чем же тогда питаться, если нельзя есть овощи? ― спрашивали его школьные поварихи.
В ответ Маслов демонстрировал какой-то приборчик, полученный от Глобусовой.
― Мне теперь не требуются ни белки, ни углеводы, ― отвечал он. ― Достаточно три раза лизнуть эту панель, и организм получает всю необходимую энергию.
― Эдак-то у тебя желудок слипнется! ― охали поварихи.
― Ну и пусть слипается, зачем он нужен? ― беспечно отмахивался Маслов.
Тут ещё, как назло, директор с завучем одновременно уехали в срочную командировку, и в считаные дни сторонники Глобусовой просто оккупировали школу. Благодаря успешной агитации их число стремительно росло и вскоре уже превысило половину коллектива. Уже начинались дикие и варварские набеги на сад, после которых мы с грустью наблюдали обрушенные секции ограды, поломанные кусты, вытоптанные грядки. Теперь мы не отваживались выходить на ночные дежурства, да и смысла в них не стало: старшеклассники и экскаваторщик успешно расправлялись с деревьями белым днём.
Маслов с товарищами даже установили свой далеко не зелёный патруль. Теперь по углам школьного сада стояли его люди и наблюдали, не попытается ли кто-нибудь из сторонников Нонны Павловны проникнуть на территорию, чтобы спасти хоть что-то. Ходил этот патруль и по школе, проверяя нашу лояльность к новым порядкам. Его участники могли остановить любого школьника и провести форменный допрос: выполнял ли он задания биологички добровольно или по принуждению, одобрял ли её указания или в душе противился и так далее. Если ответ не нравился патрулю, отвечавший мог получить тумака, благо на это дело шли в основном старшеклассники из числа проверенных гопников. Поэтому все, естественно, отвечали, как надо, и выходило, будто никто из школьников ни разу не поддержал Нонну Павловну в душе, и все как один работали подневольно. Даже самые верные Черновой девчонки в конце концов предали её. А если кто-то не сразу заявлял о своей лояльности Маслову и компании, такого выводили на линейку, и он перед всей школой или своим классом должен был публично отрекаться от биологички.
А как же, спросите вы, выкручивались мы, непримиримые борцы с Глобусовой?
Мы ушли в глубокое подполье.
Теперь мы ходили в школу не каждый день, а по очереди. Кто-нибудь один из класса отсиживал уроки, стараясь не попадаться на глаза Маслову, Цепину и другим членам патруля, получал д/з, приносил домой, и мы все собирались вместе ― я, Давоян, Степанов, Артёмова, Бурденко и даже, как ни странно, Губенков, который теперь стал критически относиться к Глобусовой и её компании.
― Насчёт Черновой они, конечно, правы, ― говорил он. ― Но вот отказываться от овощей только из-за того, что их выращивала Нонна Павловна, ― это уже глупость. А ещё отвратительнее эти их проработки. Кто они такие, чтобы требовать от меня ответа? Я не собираюсь отчитываться ни перед Масловым, ни перед Цепиным и тем более перед Пятаковой.
Частенько присоединялся к нашим подпольным совещаниям и Подоляков, хотя он и учился в другом классе. По молодости лет он больше других был возмущён творящейся несправедливостью и постоянно порывался отомстить врагам. Мы с трудом сдерживали его порывы, очерчивая безрадостные перспективы поражения и плена.
Несколько раз мы пытались обнаружить место заключения Нонны Павловны, но безуспешно.
Вскоре мы узнали, что, находясь в командировке, директор и завуч заболели и были госпитализированы в чужом городе. Завуч, кажется, вывихнула ногу, торопливо спускаясь с лестницы, а директор подхватил редкую тропическую лихорадку. Пострадавшие срочно вызвали к себе трудовика Олега Олеговича, чтобы он помог организовать их эвакуацию. Но Олег Олегович, едва прибыв на помощь, пострадал и сам ― он объелся булочками в буфете аэропорта и тоже попал в больницу. По счастью, все трое в течение месяца-другого исцелились и вернулись в Сосновку здоровыми, но к тому времени всё уже было кончено. Не исключено, что эти напасти также подстроила Глобусова, чтобы полностью захватить власть в школе и, следовательно, над пришкольным участком.
Самым наглым образом Глобусова объявила себя временно исполняющей обязанности директора, и её кандидатура была утверждена районным отделом образования. Наверное, там у неё имелись свои люди. Известные нам по прошлым визитам в школу инспекторы роно объявили о временной директрисе на общешкольной линейке. Они же с деланым сожалением признали неизбежность потери школой садового участка, поскольку «он школе никогда не принадлежал». А Глобусова даже не попыталась изобразить сожаление ― напротив, едва удалились представители роно, она объявила о начале нового этапа принудительных работ на участке. Только теперь нам предстояло не ухаживать за ним, а планомерно уничтожать.
― Обязанностью каждого школьника является помощь в строительстве на территории бывшего пришкольного участка особого устройства. Работы осталось немного, всего лишь проведение внешнего диаметра. Думаю, к ноябрю вы как раз успеете всё доделать, и мы запустим наше устройство в действие.
― А чего это устройство будет устраивать? ― спросил, естественно, Подоляков.
― Какая вам разница? ― пожала плечами Глобусова.
― Большая, ― вторил Подолякову Степанов. ― Мы хотим знать, пользу оно нам принесёт или вред? И не только нам, а всему человечеству!
― Конечно, пользу, ― улыбнулась Глобусова. ― Вы даже не представляете какую. Впрочем, мы ещё успеем это обсудить…
После этих слов землемерша распустила общешкольную линейку, но прежде велела своим ближайшим помощникам, Маслову и Цепину, организовать работу по прокладке просеки.
Для этого помощники Глобусовой, в свою очередь, обратились за помощью к самым низам и отребьям школьного общества ― малолетним бандитам Кудрявцевым, неуравновешенному психу Чичикову, Писарчуку и прочим в таком роде гопникам.
А тем того только и надо было. В считанные минуты они установили жесточайший террор. Они заняли все входы и выходы, вооружившись рогатками и плевательными трубками, и строго следили, чтобы каждый выполнял распоряжения нового режима. С разрешения, а вернее сказать, по прямому указанию ио директора уроки на ближайшие дни были отменены, но все до единого учащиеся обязаны были приходить в школу к девяти утра и отправляться на лесоповал, прокладывать концентрические просеки. Чичиков собственноручно сорвал замок с сарая Нонны Павловны и добыл там некоторые инструменты: двуручные пилы и топоры. Нашёл даже новенькую бензопилу «Дружба». Но основной массив оборудования был предоставлен Глобусовой, которая опустошила весь арсенал сосновской жилконторы. Она же договорилась, что мебельная фабрика предоставит школе, то есть Глобусовой, свой трелёвочный трактор, который гораздо больше подходит для корчевания корней, чем маломощная «Беларусь» Усикова.
Если сначала подручные Глобусовой контролировали только школьные классы и коридоры, теперь строгий надзор распространился на весь посёлок, и нам всё труднее давалась подпольная жизнь. Школьных головорезов хватило, чтобы расставить постовых на каждом перекрёстке и чуть ли не у каждого подъезда. Вдобавок им в помощь вскоре навербовали и посторонних хулиганов. В каждом классе появился свой надзиратель из числа шпаны, который строго следил за посещаемостью. У надзирателя имелся список всех учащихся, и, если кто-то не являлся в класс к девяти, за прогульщиком отправлялась специальная команда из двух-трёх бандитов. И тогда только высокая температура или полный обморок спасали прогульщика от пинков, щипков и подзатыльников. Под действием неопровержимых физических аргументов все, кто раньше благополучно прогуливал уроки, стали теперь приходить в школу ежедневно и вовремя.
Только нашей группе удавалось понемногу маневрировать, да и то с большим трудом. Нас спасал отец Наташи Бочаровой и мама Андрюхи Бурденко, которые были связаны с медициной. Они доставали нам справки о болезни и освобождении от физических усилий, к которой относилась и работа по прокладке просек. Но если бы все наши одновременно получили такие справки, это вызвало бы подозрения, поэтому по очереди нам приходилось выходить на подневольные работы. Но никто из нас, по счастью, не срубил ни единого дерева в школьном саду.
Чтобы избежать участия в беззаконии, мы разработали хитрую систему. Допустим, кто-то из ретивых сторонников Глобусовой спиливал какое-то дерево и направлялся к следующему. Подождав, пока он скроется за кустами, мы подходили к заваленному злодеем растению, ставили его на место и делали вид, будто только начали его пилить. Надзиратели, которые курсировали по месту работ, не догадывались о нашей хитрости. Им просто не могла прийти в голову возможность саботажа.
Был у нас и другой способ избегнуть участия в вандализме. Дело в том, что надзирателям обычно надоедало ходить туда-сюда и проверять работу подопечных, тем более что уже начались холода. Мы предлагали им подежурить за них часик-другой, и многие из охранников с удовольствием отправлялись в тёплый класс, чтобы подремать у батареи. А мы в это время, как могли, тормозили уничтожение сада, придираясь к самым старательным пильщикам от лица нового начальства, хотя, конечно, это был только паллиатив2. Но кое-что у нас, особенно у Подолякова, всё же получалось.
А вот с Губенковым случилась однажды неприятность. Отец Наташи Бочаровой не сумел вовремя достать для него справку, а выходить работать в дождливый и холодный день Губенков не хотел. К нему, естественно, явились надзиратели и в грубой форме потребовали немедленно явиться в школу. Димкин характер взял верх над осмотрительностью, и он попытался качать права ― один против трёх бугаёв. Но они ему не накостыляли сразу, а связали, засунули в строительную тачку и привезли в школу на показательную экзекуцию.
Его усадили на стул в центре коридора, где обычно проводились линейки. Учащихся созвали с территории сада, где они трудились под дождём, и построили в каре. Каждого школьника организаторы этого позорища обязали по очереди подходить к Губенкову и высказывать ему порицание. Тем, у кого было плоховато с русским языком и кто не умел как следует сформулировать свои мысли, разрешалось вместо устного порицания использовать щелбаны.
Если бы каждый порицал в полную силу, то от Димки, конечно, осталось бы мокрое место. Но все понимали, что запросто могут оказаться на месте Губенкова, и поэтому зачастую только изображали щелбаны. А Маслову и Пятаковой эта экзекуция вообще стоила карьеры. Если Цепин без смущения выразил Димке порицание, то Маслов отказался, заявив, что не обязан подчиняться правилам, которым подчиняются остальные, поскольку сам является организатором и руководителем.
― Чего это? ― притворно удивился Чичиков. ― Правила для всех одни.
― А ты вообще молчи, червяк, ― отвечал ему Маслов. ― Губенков, между прочим, мой друг, и я не стану над ним издеваться.
― Я тоже не буду, хотя он и не достоин моего внимания, ― поддержала Маслова Пятакова.
― Они выступают, Виктория Панкратовна, ― растерянно сказал Чичиков, обращаясь к присутствовавшей тут же Глобусовой.
― Уже довыступались, ― уточнила Глобусова. ― За нарушение дисциплины и невыполнение моих распоряжений придётся их исключить из школы.
― Вы не имеете права! ― воскликнула Пятакова.
― Sic transit gloria mundi3, ― констатировал Губенков.
― Революция пожирает своих детей, ― добавил Маслов.
Я был бы не прав, уверяя вас, будто родителей и общественность посёлка не тревожили происходившие в школе безобразия. Конечно, тревожили, особенно после того, как из школы исключили сразу трёх первых учеников, отличников и активистов. И особенно смущали эти события родителей вышеуказанных деятелей. Они приходили в школу, скандалили, ругались, уговаривали Глобусову, писали заявления в роно, но всё было напрасно. Их возмущения наталкивались на неприступную стену. Глобусова всякий раз находила какие-то доказательства непригодности исключённых для дальнейшего обучения, а может быть, применяла гипноз ― пострадавшие родители выходили из школы, смирившись с несчастьем. Дома они, правда, приходили в себя и на следующий день снова пытались добиться справедливости, и снова подпадали под гипноз. Аналогичным образом Глобусова обработала и педагогический коллектив. Часть учителей получили внеочередной отпуск и путёвки в разные санатории, куда немедленно и отправились. Оставшиеся ходили по школе как зомби и были у землемерши на подхвате: дежурили на постах вместе со шпаной.
Возле строительной площадки, в которую теперь превратился сад, часто топтались местные жители, также недовольные политикой землемерши (Глобусова сохранила эту должность, заняв временно-одновременно и пост директора школы). Они глухо роптали, но стоило кому-нибудь приблизиться к центру событий и выразить публичный протест, как непременно происходило что-нибудь для этого человека неприятное. Кто-то поскальзывался или спотыкался на ровном месте, кто-то вдруг начинал задыхаться и кашлять, у кого-то начинался скоропостижный насморк или даже временно отнимался язык. Попробовав раз-другой побороться с творящимися безобразиями и испытав афронт, люди уже остерегались подходить близко к школьному саду, и он постепенно стал восприниматься жителями посёлка словно какое-то зачумлённое, нехорошее место. Ну а кроме того, многим родителям было просто не до того: они занимались своими делами, а школьными вопросами, как считали эти родители, следовало заниматься учителям и чиновникам роно. Главное, считали такие родители, что дисциплина у их отпрысков укрепилась, прогулы практически прекратились. А если вместо изучения учебных предметов дети корчуют деревья, так это тоже, с точки зрения родителей, не являлось принципиальной новинкой: по осени нас каждый год на неделю-другую снимали с уроков и отправляли то на уборку турнепса, то на сбор черноплодной рябины. Это не считая осенних работ на пришкольном участке под эгидой Нонны Павловны. Правда, в сравнении с прежними сезонами, садовые работы в этом году подзатянулись, но раз на раз, как говорится, не приходится.
Таким образом, Глобусова спокойно и планомерно проводила уничтожение школьного сада и устанавливала своё оборудование, несмотря на наш саботаж. Ведь большинство учащихся выполняли все её распоряжения.
И вот наконец настал день, когда три концентрические просеки были прорублены, а установка оборудования завершена. Вернее, работы закончились накануне, но ещё сутки Глобусова ничего не предпринимала, а в ту памятную субботу собрала школьников и педагогов в центре сада, куда теперь легко было попасть по радиальным просекам.
На поляне, расположенной посреди сада, торчала труба с воронкой на конце. Вокруг этого устройства нас всех и расставили. По периметру поляны расположились школьные гопники и головорезы, чтобы пресекать попытки к бегству, если таковые последуют. Ещё ранним утром гвардия Глобусовой обошла склонных к прогулам учащихся, настроив соответствующим образом. Хотя, в отличие от лесоповала, запуск передатчика никто и не собирался прогуливать ― всем было интересно, как установка станет работать и для чего она предназначена. Глобусова ведь обещала в этот торжественный момент раскрыть карты.
И она их действительно нам раскрыла. Но то, что мы услышали, превзошло все наши самые худшие опасения.
Чтобы информация дошла до всех, землемерша вытащила на поляну усилитель с колонками и микрофоном, через который и общалась с нами.
― Итак, ― заявила Глобусова, ― мы с вами завершили строительство и установку передатчика, и сегодня он будет запущен на полную мощность. Многие, наверное, хотят узнать, что этот передатчик будет передавать. Ответ простой. Он будет передавать Всё.
― И рок-музыку тоже? ― спросил, глупо улыбаясь, хулиганистый Чичиков.
― Не в этом смысле, ― отвечала Глобусова. ― Когда ведётся обычная радиопередача, то, в сущности, ничего никуда не передаётся, только расходятся электромагнитные волны. А в данном случае мы будем передавать абсолютную и точную копию каждого объекта на земле, над землёй и под землёй, какие только окажутся в зоне действия передатчика. А зона его действия ― весь земной шар начиная с точки, прямо противолежащей данной. Постепенно расходясь концентрическими кругами из противолежащей точки, действие передатчика охватит всю вашу планету, и точная копия каждого объекта будет передана в хранилище на вечное хранение. Таким образом, мы получим нетленную копию вашего мира, которую затем сможем всесторонне изучать, тиражировать и даже исправлять. Ваш нынешний мир подвержен всякого рода случайностям, а в вечности случайности будут исключены.
― А вы — это кто? ― не удержался от вопроса Подоляков. ― Вы чего, с другой планеты?
― С другой или с этой, какая разница? ― пожала плечами Глобусова. ― Собственно говоря, я простая функция, и меня, можно сказать, нет. А вам я должна сообщить, что скоро не станет и вас, во всяком случае, в данном, привычном для вас виде. Зато вы приобретёте вечное существование.
― Это по желанию? Или по поведению? ― спросила какая-то одноклассница Подолякова.
― По неизбежности, ― отвечала Глобусова. ― Для передачи информации необходимо просканировать всю планету. Наше оборудование настолько тщательно сканирует каждый объект на субатомном уровне, что объекты после сканирования полностью перестают существовать в своём исходном виде. Такова цена создания действительно полноценной и всеобъемлющей копии. И когда мы запустим сканирующее устройство передатчика, все объекты один за другим начнут переставать существовать.
Эта информация вызвала волнение среди присутствующих. Некоторые даже попытались сбежать, и теперь стало ясно, зачем были выставлены по периметру поляны охранники. Применяя грубую физическую силу, всякие Кудрявцевы и Писарчуки загоняли беглецов обратно в круг.
― Интересно, зачем она нам это рассказывает? ― прошептал стоявший рядом со мной Степанов. ― Казалось бы, могла никого не собирать, а просто включить свою душегубку, и всё?!
Хотя Глобусова не могла услышать слов Степанова, она тем не менее ответила:
― В силу особенностей технологии передатчика для его запуска, а также для запуска сканирующего устройства необходимо участие живой разумной материи, и желательно юного возраста. Это связано с наноструктурой лобной доли мозга, аналогичной схематически устройству передатчика. Движение по кругу, которое вы сейчас начнёте, запустит движение информационно-энергетических потоков в устройстве, и после трёх полных кругов аппаратура заработает. Вслед за этим планета будет полностью просканирована и информация передана в хранилище в течение двух с половиной секунд.
― А если мы откажемся? ― спросил Подоляков.
― Вы не вправе отказываться! ― воскликнула Глобусова. ― Именно вашей школе выпала миссия обессмертить самих себя и весь ваш мир! Вы сохраните не только собственные копии, но и копии ваших родителей, ваших домов и квартир, собак и столбов и так далее. А мы потом сделаем все эти объекты ещё лучше. Ну а в случае непослушания мне придётся дематериализовать непослушных. И тогда уже нечего будет копировать. От вас вообще ничего и нигде не останется.
И Глобусова на отдельно стоявшей сосне продемонстрировала, как она будет дематериализовывать несогласных. Под её взглядом сосна даже не вспыхнула, а просто рассыпалась в пыль, которая тут же исчезла.
― Гипноз, ― сказал Подоляков.
Вкраплённые кое-где в наши ряды учителя заохали, а англичанка Мила Ивановна воскликнула:
― Вы тут устраиваете настоящий геноцид! Но мы не покинем наших детей даже в такой момент!
― Куда же вы денетесь? ― оскалилась Глобусова. ― Нет никакой разницы, в какой точке планеты будет находиться кто-либо из вас, всё равно он будет преобразован в информацию и передан на хранение.
― И потом, ― продолжала Глобусова, резко меняя гнев на милость и мгновенно превратив оскал в улыбку, ― ведь после того, как вы превратитесь в чистую информацию, у вас наступит совсем другая жизнь! Гораздо более счастливая! Вам уже не придётся каждый день делать уроки, вкалывать на пришкольном участке, получать двойки ― вообще не придётся трудиться! Вы просто будете существовать как таковые, без малейших усилий с вашей стороны. Никаких страданий, неприятностей, проблем…
― Так ведь и удовольствий никаких! ― опять возразил мелкий шкет Подоляков.
― Да ладно, ― заявил вдруг во всеуслышание Степанов. ― Хочет она, чтобы мы хоровод водили, поводим! Только музыки не хватает!
И он вместе с Алкой Артёмовой затянул: «В лесу родилась ёлочка».
Тогда и остальные школьники взялись за руки и двинулись в кривоватом хороводе посолонь.
― В другую сторону! ― велела Глобусова.
― Пошли в другую, ― скомандовал Степанов.
Хоровод двинулся в другую сторону. Мы наступали соседям на пятки, толкались, падали. Некоторые плакали, а некоторые истерически смеялись.
― А вы чего стоите? ― спросил Подоляков у прохлаждавшихся с руками за спиной гопников-охранников. ― Давайте двигайтесь, а то мощности не хватит!
Чичиков, Писарчук и прочие головорезы, смущённо переглядываясь, тоже взялись за руки и попытались создать хоровод. Но расстояние между ними было слишком большим, и круг то сжимался, то разрывался.
― Пора бы уже, да? ― невинно хлопая ресницами, спросил Степанов, когда мы завершали третий круг.
― Пора, ― согласилась Глобусова и слегка хлопнула рукой по трубе передатчика. То ли хотела запустить процесс, то ли проверяла работоспособность прибора. Но в результате удара передатчик не заработал, а наоборот ― труба пошатнулась, накренилась и упала на землю, обнажив пустое картонное нутро.
― Эх, плохо укрепили, ― посетовал Степанов.
― В темноте же работали, ― оправдывался Подоляков. ― главное, не рухнула преждевременно. Спасибо Чичикову, подстраховал!
Не все сразу поняли, в чём дело, и многие продолжали плакать и дрожать, пока Степанов не объявил во всеуслышание, что настоящий передатчик он вместе с Подоляковым демонтировал ещё прошлой ночью, а на его место установил бутафорский, который целую неделю мастерил в сарае из подручных материалов. Даже Глобусовой понадобилось некоторое время для оценки обстановки. Оценив её, она попыталась было покинуть поляну, но сделать это оказалось нелегко: землемерша со всех сторон была окружена школьниками. И с применением гипноза в этот раз почему-то дело не шло. Наверное, что-то разладилось в функциях этой Функции. Тут ещё и Подоляков встрял со своей считалкой, которую в этот раз он модернизировал применительно к обстановке:
Баранаха-маранаха,
Ты чумазая неряха,
Для тебя здесь места нет,
Мы закрыты на обед!
Это четверостишие Подоляков прокричал Глобусовой прямо в лицо, и землемерша катастрофически помрачнела.
― Откуда вам известны кодовые слова? ― воскликнула она.
Но на свой вопрос она не получила ответа, даже если бы у кого-то он имелся. Под действием подоляковской дразнилки или груза всех накопившихся факторов Глобусова рухнула на землю рядом с бутафорским передатчиком и стала постепенно скукоживаться, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Вскоре «шарик» превратился в лоскуток, а потом в набор цифр и формул, повисших в воздухе. Затем и формулы исчезли.
Всё закончилось хорошо, и об одном только можно было сожалеть ― о том, что появившаяся из кустов Нонна Павловна опоздала к развоплощению Глобусовой и не смогла ничего пожелать той на прощание.
Вид Черновой в этот момент был, несмотря на потрёпанность, довольно величественный. Возможно, так казалось по контрасту с растаявшей на глазах землемершей. Сработала, конечно, и наша глубинная память. Облик Нонны Павловны сразу же проявил в нашем сознании незабываемые, отпечатавшиеся навечно нормы большого педагогического стиля. Каждый сразу вспомнил и главный закон генетики, постоянно звучавший из уст биологички («От осины не родятся апельсины»), и весеннюю тяжёлую землю на лопате, и неудобные деревянные, нами самими сколоченные носилки, и неистребимый запах настурции, и старинные, чуть ли не довоенные учебные пособия в кабинете биологии, от которых так и веяло наукой и грядущими двойками. Как живые встали перед нами портреты бородатого Дарвина, хитроглазого Павлова и Карла Линнея в кудрявом парике. И все эти проявившиеся в памяти символы только добавляли солидности и величия Нонне Павловне, несмотря на забрызганные грязью сапоги, сбившийся платок и криво застёгнутые пуговицы на пальто.
Нонна Павловна появилась не одна. Её сопровождали пропавшие было с горизонта Маслов и Пятакова, неподалёку смутной тенью маячили Димка Губенков и экскаваторщик Усиков, а позади учительницы выстроилась цепь совершенно незнакомых нам мужчин и женщин.
Частично тут же, на месте несостоявшейся дематериализации, а частично позже, в ходе разных обсуждений и воспоминаний, мы узнали, как биологичка вырвалась из плена и какую роль играли её спутники.
Когда Глобусова изгоняла троицу диссидентов из школы, она как-то упустила из виду, что её бывшие друзья слишком много знали. Глобусова не стёрла их память, не лишила мобильности ― возможно, потому, что была уже полностью уверена в своей победе и не опасалась никаких помех. К тому же Чернова, как мы узнали, содержалась под семью замками, и, хотя от вытесненного трелёвочным трактором и потому обиженного на землемершу Усикова диссидентам стало известно место её заключения, эти семь замков представляли немалую трудность. Но Маслов, а затем и Губенков решили всё-таки освободить учительницу биологии и дальше с её участием совершить восстановление законной школьной власти. Маслов заботился о своей подруге Пятаковой, которая собиралась поступать после школы в медицинский институт и нуждалась в крепких знаниях и не менее крепких пятёрках по этому предмету. Что касается Губенкова, то им двигала прежде всего ненависть ко всякой диктатуре. К тому же он разочаровался в Глобусовой, дружба с которой в первые недели её воцарения в Сосновке лишь тешила тщеславие нашего друга. Миниатюрная, молодая и любезная поначалу Глобусова впечатлила Димку, который на целый год был старше нас, его одноклассников, и поэтому ходил в женихах, но стоило этой Виктории Панкратовне показать своё истинное лицо, как она сразу потеряла для него цену.
Однако одного желания освободить Нонну Павловну было, конечно, мало. В команде Маслова не имелось таких шустрых шкетов, как Подоляков, или технических специалистов уровня Бурденко и Степанова, поэтому вначале они стояли возле места заключения биологички как бараны перед новыми воротами. Но, в отличие от баранов, у них не было даже рогов, чтобы разбить эти ворота.
Нонна Павловна находилась в заключении, потеряв счёт времени и не зная, где она находится, под постоянным гипнотическим воздействием от специальных приборов. Поэтому она и не предпринимала попытки вырваться или дать о себе знать. Но даже если бы она и попыталась, это было невозможно, поскольку землемерша превратила место заключения учительницы буквально в дом без окон из дверей и держала Нонну Павловну, как сказано, под семью замками.
Эти замки освободителям ещё предстояло найти на ровной, без малейшей зацепки, поверхности тюрьмы. Первый замок был обнаружен случайно, когда Маслов в отчаянии прислонился к одному из углов здания. Угол этот на первый взгляд был самый обыкновенный, величиной в 90 градусов, как и полагается прямым углам большинства существующих зданий. Но спиной отличник Маслов ощутил, что в этом угле совсем не 90 градусов, а, пожалуй, целых сто двадцать, и угол этот совсем не прямой, а тупой. «Что-то здесь не так», ― подумал Маслов и решил измерить величину остальных трёх углов здания. Благо у него с собой всегда имелся транспортир и треугольник.
В плане тюремное здание казалось квадратным, и поэтому все углы должны были равняться 90 градусам, а в совокупности, соответственно, иметь 360. Но оказалось, неведомая сила изменила их величину: один угол, как уже сказано, содержал 120 градусов, другой 110, третий 115, а четвёртый вообще 150! Квадрат с такими углами принципиально не мог существовать, а значит, дом был в плане по меньшей мере пятиугольником, и где-то должен был существовать пятый угол и пятая стена!
После утомительных поисков пятого угла спасатели Нонны Павловны нашли дополнительную стену практически на ощупь, и как раз на этой до тех пор незаметной стене располагалась входная дверь, прежде недоступная их взору.
Но дверь эта оказалась такой же необычной, как и фасад. На ней не имелось замочной скважины или кодовых устройств, но, сколько ни пытались наши спасатели её открыть, это не удавалось. Они и колотили по ней, и применяли тараны из подручных материалов, но ничего не получалось, пока кто-то (наверное, Пятакова) не предположил, что дверь эта устроена по нечеловеческой логике. И тогда Пятакова стала не открывать эту дверь, а, наоборот, закрывать изо всех сил ― и портал тут же распахнулся.
Дальше спасателям предстояло попасть на верхний этаж, где содержалась Нонна Павловна. В самой лестнице и заключался следующий «замок», очередное препятствие на их пути. Но преодолеть это препятствие было уже легче, потому что освободители поняли основной принцип интеллектуальной тюрьмы. Сначала старшеклассники попробовали просто подняться по лестнице, но это им не удалось. Потом они начали карабкаться по ней, и тоже безрезультатно. Ребята безуспешно пытались взбежать, взобраться, заползти и даже запрыгнуть ― а надо было, как оказалось, всего лишь взойти, что они в конце концов и совершили, перебрав все возможные способы.
Взойдя на второй этаж, они оказались ещё перед одной дверцей, выкрашенной в ярко-красный цвет. Освободители сразу догадались, что в этот раз перед ними стоит художественно-изобразительная задача с элементами правил дорожного движения. Нужно было просто перекрасить дверь в зелёный, чтобы получить автоматическое разрешение на дальнейшее движение. Вопрос был только в том, где взять столько краски. Порывшись по карманам, они нашли лишь два зелёных фломастера, один карандаш и маленькую баночку гуаши, завалявшуюся у Губенкова на дне сумки. Правда, у Маслова имелась ручка с зелёным стержнем, но пасты там было немного. В дачном посёлке, где располагалась темница Нонны Павловны, не имелось даже продовольственного ларька, а тем более магазина канцтоваров. Маслов и компания раскрашивали филёнки имеющимися материалами и постепенно впадали в отчаяние, понимая, что краски и фломастеров не хватит даже на треть поверхности. На счастье Нонны Павловны, Пятакова вовремя заметила отслоившийся уголок красного покрытия: оно оказалось выполненным из самоклеящейся плёнки. Потянув за этот уголок, ребята сняли красный слой, под которым обнаружился жёлтый, тоже в виде самоклейки. Ну а под жёлтым, естественно, была зелёная плёнка. И как только зелёный цвет полностью проявился, проход открылся.
Это был не последний интеллектуальный «замок». Спасателям предстояло преодолеть ещё три препятствия, но Губенков, Пятакова и Маслов рассказывали так путано и скомканно, и я плохо запомнил, что там было дальше. Главное, они в конце концов добрались до комнаты, в которой содержалась биологичка, и нашли её меланхолически сидящей в кресле-качалке, которое потихоньку раскачивалось. Пятакова сразу поняла, что именно это раскачивание и производит на Нонну Павловну гипнотическое действие. Достаточно было подложить под ножку качалки валявшийся неподалёку башмак и застопорить маятниковое движение кресла, как Нонна Павловна очухалась и первым делом спросила:
― Что происходит в школьном саду?
― Всё в порядке, ― ответила по инерции Пятакова, но затем вкратце обрисовала ситуацию. Рассказ о тотальной власти Глобусовой должен был, казалось, привести Нонну Павловну в депрессию, но её могучий организм, к тому же укреплённый полуторамесячным отдыхом, преодолел уныние. А может быть, её дополнительно поддержал тот факт, что главные оппоненты, Губенков и Маслов, теперь оказались на её стороне. И она немедленно, ещё не вставая с кресла, приступила к делу.
― Нужно достать машину, ― скомандовала она.
Машина наготове уже имелась ― это был экскаватор Усикова, который и привёз освободителей к месту заключения биологички. Была только одна сложность: количество мест в кабине «Беларуси» ограничено. Но Маслов не растерялся, залез в ковш экскаватора, а остальные кое-как разместились в кабине, девяносто процентов которой заняла, конечно, Нонна Павловна.
Вопреки ожиданиям спасателей, Нонна Павловна приказала Усикову вести экскаватор не к нашему посёлку, а в противоположную сторону, к областному центру. Дежурный автоинспектор на въезде в город не хотел пропускать в центр агрегат с Масловым, сидящим в ковше, но, когда Нонна Павловна рассказал гаишнику, насколько экстраординарные обстоятельства привели их сюда, тот сделал вид, будто ничего не заметил, и честно отвернулся.
Однако всей компании пришлось вскоре покинуть экскаватор и арендовать небольшой автобус, благо у Усикова имелся знакомый директор автобазы. Дело в том, что Нонна Павловна решила мобилизовать на борьбу против Глобусовой всех своих великих выпускников, которых сможет найти. И наша инициативная группа нашла почти всех.
Сумели обнаружить и уговорить принять участие в борьбе знаменитого Вильгельма Бантова. Этот человек, уже совершенно лысый, седой и пузатый, работал парикмахером в одном из ателье. С большим трудом он выбил себе отгул на три дня (да и то это удалось лишь при помощи железобетонной Нонны Павловны), настолько ценным специалистом по стрижке его считали в городе.
Удалось найти и Лену Гладышеву, изобретательницу компостных ям, которая теперь занималась археологией и работала в этнографическом музее старшим научным сотрудником.
Обнаружили в областном центре также Марию Глудину, в далёкой древности посадившую на пришкольном участке женьшень и рододендроны. В силу занятости на службе (она работала в химическом институте) Глудина вряд ли могла бы приехать в Сосновку, но в те дни она как раз оказалась в отпуске, который проводила дома, занимаясь воспитанием внуков.
Труднее оказалось найти братьев Двойниковых. Один, к сожалению, уже скончался от старости, успев прославиться на стройках знаменитого БАМа, Саяно-Шушенской ГЭС и многих атомных электростанций, а второй, Григорий Александрович, проживал в Старой Руссе. На автобусе, который вёл Усиков, добраться до Старой Руссы не составило труда, и почётный пенсионер Двойников без возражений пополнил ряды сторонников Нонны Павловны.
Следы первых отцов-основателей сада ― Ройзмана, Светловой и Растяпкина ― к сожалению, затерялись окончательно. Некоего Растяпкина, правда, удалось найти, но он оказался лишь однофамильцем. Зато ряды воспитанников пополнили известные нам по письмам пограничник Забайкалов, капитан Беломоров и дипломатша Горчакова. По счастливой случайности все они, обычно находившиеся вдали от родины, собрались в гостях у ещё одного выпускника Нонны Павловны, учителя литературы Павла Петровича Петрова, по случаю его юбилея. И хотя Чернова считала Павла Петровича ренегатом, обманувшим её ожидания (ведь она рассчитывала, что тот станет биологом, а никак не филологом), она посетила квартиру учителя и пригласила всех в Сосновку.
А уже в Сосновке автобус пополнился ещё несколькими достойными выпускниками, которые из посёлка никуда не уезжали, писем биологичке поэтому не писали и оставались нам до сих пор неизвестными.
Таким образом, учительнице удалось собрать могучий кулак своих приверженцев, которые, несомненно, оставили бы от Глобусовой мокрое место, если бы то же самое не проделали Степанов с Подоляковым, показав себя достойными преемниками отцов-основателей.
Десант ветеранов опоздал к расправе над землемершей, но Нонна Павловна тут же нашла им дело. После вандализма, учинённого Глобусовой над садом, участок нужно было восстанавливать. И Нонна Павловна незамедлительно приступила к посадке новых деревьев и кустарников на месте прорубленных слабовольными современными школьниками просек.
Последующая неделя, по прогнозам, обещала быть тёплой, и поэтому осенние посадки оказались вполне осуществимы. В тот же день на арендованном автобусе специальная группа отправилась в садовый питомник и закупила множество саженцев самых лучших сортов. И в саду снова закипела работа, но совсем уже не в том духе, как недавно, а в прямо противоположном. Вначале дело шло туго, ведь учащиеся нашей школы были истощены каторжным трудом под руководством Глобусовой. В основном мы помогали ветеранам, которые словно и не покидали никогда школьный сад ― так легко они копали и откидывали лопатой землю, таскали носилками перегной и компост, подкармливали и подвязывали деревья. Но, с другой стороны, они-то все эти годы отдыхали, занимаясь стрижкой, судовождением или дипломатией, и накопили силы, тогда как мы ежегодно отдавали эти силы пришкольному участку. Поэтому в сумме энергии у нас, может быть, оставалось меньше, чем у этих заслуженных стариков. Исключение составляли, пожалуй, лишь гопники, служившие при Глобусовой надсмотрщиками. Они за осень отлично отдохнули, не утруждаясь ни на корчёвке, ни за учебниками. Поэтому Чичиков, Кудрявцевы, Писарчук и прочие костоломы, а также Маслов и Цепин стали главными помощниками отцов-основателей, что, я думаю, вполне справедливо.
Мы же, остальная часть учащихся школы и учителя, были настолько измучены предшествующими событиями, что через каждые четверть часа работы вынуждены были отдыхать, наблюдая, как старательно и увлечённо работают старшие товарищи и наши непутёвые однокашники. А Губенков и Бурденко и вовсе снова начали манкировать, как выражалась Нонна Павловна, своими общественными обязанностями. Бурденко ещё возился некоторое время с забором, превращённым Глобусовой в руины, но, как только похолодало, эта деятельность перестала его интересовать. Даже когда его приходили снимать с уроков для спешных плотницких работ, Бурденко теперь обычно отказывался и советовал Олегу Олеговичу обратиться за помощью к Подолякову. Сам же Андрей окончательно угнездился на своём диване перед цветным телевизором.
И Губенков, не прошло и недели, тоже вернулся к прежнему репертуару. Появляясь изредка на участке, где обычно стоял без дела, он постоянно твердил одно и то же:
― Охота вам заниматься земледелием? Всё равно ваша самодеятельность будет подавлена мощностями агропромышленного комплекса! Ручной труд неконкурентоспособен в сравнении с машинным производством. Сейчас огурцы выращивают на гидропонике, а не на грядках, и делают это круглый год, не боясь дождя и засухи!
Впрочем, выступать Губенкову в таком духе стало теперь значительно труднее ― его прежняя компания развалилась. Маслов после всех событий рассорился с Цепиным, Пятакова свои силы и время теперь полностью отдавала учёбе, так что Димка остался в гордом одиночестве. Но это его не смущало.
Весной мы с удовлетворением обнаружили, что саженцы хорошо прижились и тут же пошли в рост. Вскоре устроенные землемершей просеки зазеленели и стали почти неотличимы от старых посадок по плотности кроны и высоте деревьев. Это произошло благодаря особой заботе, которой мы с Нонной Павловной окружили новые посадки. Мы старательно укрывали их на зиму, берегли от вредителей, поливали в сухую погоду, удобряли. Помог и опыт старших товарищей, и дефицитное удобрение, ускоряющее рост саженцев, которое привезла из химического института Мария Ивановна Глудина, служившая в институте вахтёршей.
1 Не знаю, откуда Подолякову было известно это слово, а означает оно коллекцию живых насекомых в специальной банке.
2 «Паллиатив» означает временную и неполноценную замену.
3 «Так проходит мирская слава» ― латинская пословица.