Эссе-кунштюк с видом на озеро
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2025
Наталья Рубанова — писатель, драматург, литкритик, литературный и сценарный агент. Лауреат премии «Нонконформизм», премии журнала «Юность», Премии им. И. Тургенева, Премии им. Э. Хемингуэя. Финалист конкурса «Действующие лица», фестиваля монопьес SOLO и др. Член Союза российских писателей.
[Opus I, in vitro]
— Назовите ваших трёх любимых композиторов.
— Моцарт, Моцарт и Моцарт!
Из интервью с А.Л.
*
Из сотни тысяч малых планет главного пояса Солнечной нашей системы — астероидов, любящих-терпящих-толкающих-избегающих-ненавидящих-видящих-радующих-смешащих-лгущих-громящих-помогающих-убивающих-услаждающих (и проч.) друг друга, ибо что внизу, то уж, верно, и наверху: классика жанра, — астероид Lindgren 3204 занимает особое место. Да и как иначе, если сама гениальная старуха, смеясь, иронично наказала называть её Астероид Линдгрен? «Гениальной старухой», кстати, окрестил создательницу Карлсона, Бритт-Мари и её пишущей машинки, Мио, Расмуса-бродяги, Эмиля из Лённеберги, дочери разбойника Рони, Пеппилотты Виктуалии Рульгардины Крисминты Эфраимсдоттер Длинныйчулок и К° режиссёр Грамматиков… А вот что ещё наказала Астрид Линдгрен, да только не все слышали, поэтому прямо сейчас положите её слова в свои уши: «Оставьте детей в покое, но будьте в пределах досягаемости на случай, если понадобитесь» — только она одна и могла так сказать, только она одна!.. «Над нами солнце светит, не жизнь, а благодать. Тем, кто за нас в ответе, давно пора понять: мы маленькие дети, нам хочется гулять!» — помнишь, читатель, песенку из «Приключений Электроника», или футляр жмёт настолько, что ты сам себя позабыл?
…
Астероид = подобный звезде, ну а экс-бунтарка из Виммербю, чьи книжки разлетелись по свету небывалым тиражом-звездопадом — более 170 миллионов копий, самая чуткая патронесса четвероногих1, экоактивистка и благотворительница2, самая богатая — двадцать миллионов долларов — шведская дама, звезда и есть. Кого раздражает свет, может легко выйти вон — ВЫХОД здесь: табличка-с, — а мы продолжим. Именно во многом благодаря Линдгрен в Королевстве Швеция появилось первое «непоротое поколение»: до середины 60-х прошлого века розги были ого-го как в ходу, но в конце 70-х именно Швеция — первая очнувшаяся в этом смысле страна на шарике — всё с той же лёгкой руки сказочницы, точнее, в том числе благодаря её знаменитой речи «Нет насилию» на вручении ей премии мира немецких книготорговцев, наконец запретила рукоприкладство.
А вот и тортик — видите? — со съеденной Карлсоном вишенкой: «Пеппи защищает права детей от взрослых!» — фру Линдгрен, говоря так, имела в виду много чего. Автору же этих строк тотчас приходит на ум скандально знаменитая картина 1930 года рождения «Американская готика». Между прочим, одна фермерша, увидев на этой превосходной работе ни много ни мало — себя-дурнушку со злобным мужичком с вилами, угрожала отцу блистательного карикатурного изображения, художнику Гранту Вуду, мол, откушу у тебя ухо, подлец! Да-да, всего лишь девяносто лет тому назад… Вот же они, типичненькие смоландцы с вилами, у которых, пропади всё пропадом, внебрачная беременность вызывала век-плюс-назад кривую ухмылку: «Никогда ещё так много людей не сплетничали о таком малом, по крайней мере, в Виммербю. Быть предметом этих сплетен походило на пребывание в яме со змеями, в гнезде гадюк, и я поспешила покинуть эту яму как можно скорее… Я всегда была сильной, особенно в то время. Я поступала так, как считала нужным. Мне было наплевать на дураков, не способных понять меня и принять моего малыша», — так будущая всемирно известная сказочница и уехала из чёртовой дыры милейшей провинции в Стокгольм, ну а Стокгольм для длинноногой фрекен в интересном положении — не фунт изюма!3 Особенно для фрекен с умом и талантом — Стокгольм слезам не верит… О, приличные шведские матроны и их хасбанты4 никак не могли допустить подобных вольностей, если «вольность» не была дозволена лютеранской скрепой, — о контрацепции же юная фрекен Эрикссон, как и многие в те годы, не подозревала.
В будущем она будет упрекать «осчастливившего» её экс-босса, но что с того, коли крошка Ларс несколько лет воспитывался в чужой копенгагенской семье, пусть и временно! «Я одинока и бедна. Всё моё имущество состоит из одного датского эре. Я страшусь наступающей зимы», — пишет Астрид брату Гуннару Эрикссону… А читая «Голод», замечает: «Всё сливалось в единое острое переживание счастья от книги и солидарности с юным Гамсуном и всеми, кто ходил голодным по всем большим городам мира. Как вот, например, я — ну да, ну да, я, конечно, даже близко не голодала, как Гамсун, который, расхаживая по Христиании, жевал кусочек дерева. В Стокгольме я просто никогда не бывала по-настоящему сытой. Но и этого хватало, чтобы отождествить себя с безумным юношей из Христиании, и подумать только, что он смог написать такую захватывающую и ужасно забавную книгу о голоде…» Гамсун и Стриндберг — любимые писатели Линдгрен; драму же разлучения с ребёнком, боль от вынужденного разрыва Астрид пронесёт через всю жизнь, наделяя множество своих персонажей автобиочёрточками. Так появляются в том числе и страдающий по отцу герой сказки «Мио, мой Мио», и препечальный — «У меня даже собаки нет!» — одинокий в собственном семействе Малыш, одна радость которого — Карлсон, который живёт на крыше и который, конечно же, обязательно когда-нибудь прилетит… Что же касается бренной еды, то, вдоволь-всласть наголодавшись вдали от дома, фру Линдгрен будет писать в дневниках то, что снова вызовет возмущение так называемых приличных людей, когда дневники эти попадут в их ручищи. О, если б эта порода повывелась, мирок наш, глядишь, и вовсе исправился бы! Итак, «Пища означает всё — и при этом у нас по-прежнему продуктов много…» — запишет она 5 сентября 1942-го. Что ж, пусть «безгрешный» двуногий из двадцать первого века попробует бросить свой камень с Земли аккурат в астероид Lindgren 3204 за то, что шведская сказочница «не имела морального права» во время Второй мировой записывать названия блюд со своего же стола… Да, семья Линдгрен не голодала в войну. И вообще никогда не голодала. После же войны, в частности 13 июня 1947-го, фру Линдгрен напишет родителям об обеде с коллегами — обращаясь к отцу и матери, она нередко делится гастрономическими впечатлениями, понимая, как ценна для крестьянина именно пища земная: «…после заседания мы поехали на виллу Ханса Рабена в Нокебю, там к нам присоединилась Эльза Олениус. Нас ждал прекрасный обед: сэндвичи, тарталетки с грибами, маринованный лосось и торт» — что ж, пожалуй, довольно о том.
…
Однажды сказочница уточнила в интервью, что никогда ни в кого не влюблялась, ну а её спутники, добавим вольно мы, — просто отцы Ларса и Карин, вот и всё, ничего личного. Никаких ультрароковых страстей. Свобода от определённых желаний для Homo Scribens5 в какой-то момент становится не просто удобством, но необходимостью, ворованным воздухом, если угодно: «Возможность быть одной — это просто невероятное счастье…» — напишет овдовевшая в 1952-м Астрид Линдгрен подруге Луизе Хартунг девять лет спустя… Разумеется, с отцом Карин сказочнице повезло куда больше, чем с отцом Ларса, но stop: есть вещи и поважней — хотя бы литература, а в случае с Астрид Линдгрен — уж точно!.. Тема сирот и одиноких детей пронизывает многие книги бунтарки из Виммербю, а её маленький сын просвечивает сквозь сюжеты. Конечно, она до конца дней будет помнить каждую душераздирающую поездку из Стокгольма в Копенгаген — приехать-примчаться к Ларсу, обнять-поцеловать Ларса, уехать-оторваться от Ларса: и так, казалось, до бесконечности, пока на сцене не появится Стуре Линдгрен — именно благодаря этому человеку Астрид в 1931-м заново обрела сына. Ан неисповедимы пути фортуны: брак оказался не слишком счастливым, хотя это нигде не транслировалось и никак не афишировалось — по официальной версии благодарной Астрид, всё было прекрасно, впрочем, запись хотя бы от 23 марта 1945-го позволяет в том усомниться: «Радостней всего, когда я пишу!» — ну то есть никак не мужчина приносит главное удовольствие, а буквы, что, впрочем, для Женщины Пишущей вовсе неудивительно, если к тому же относиться к литдеятельности как к своеобразной аскезе… После же смерти мужа у фру Линдгрен вырвется это6: «Наконец я в полном одиночестве в Фурусунде и могу писать. До слёз истосковалась по одиночеству. Вокруг меня никого, разве что телефон трезвонит, и я не могу его отключить. По субботам и воскресеньям приезжают дети. Я рада их видеть, но когда они уезжают — вот как сейчас, — я хожу по дому и разговариваю сама с собой, такая счастливая от этого toute seule»7.
…
Ну а что же книги? Поистине Астрид Линдгрен сделала на качелях детлита искромётное «солнышко»: мало того что сама писала просто хорошо и очень хорошо («Детская книга должна быть хорошей!»), — она писала не о снулом послушании и псевдореспекте к предкам из-за страха быть выпоротым папочкой с мамочкой, а о мечтах самих девчонок и мальчишек. Во всех своих книжках — исключений нет — она всегда была на стороне маленьких и отстаивала их точку сборки, если воспользоваться кастанедовской терминологией… да, лоббировала детские ценности, какими бы «ужасными» они ни казались чопорному «поротому поколению» взрослых шведов. О, все эти дяденьки-тётеньки, не видевшие снов, зато исправно платившие налоги, давным-давно-умерли-туда-им-и-дорога: теперь покойникам неуютно, теперь они переворачиваются в червивых, треснувших домовинах, скрипя старыми косточками — ох, как мы были не правы, ох-ох-с!.. Но никто их не слышит больше, никому-то они не нужны… разве что Вечной Астрид, как-то обмолвившейся, что «сильные женщины должны быть ещё и добрыми, особенно когда они пишут книги».
Кстати, сильная женщина, пишущая книги, отправляла деньги и в «Гринпис», и в Amnesty International, и в «Красный Крест» — много куда, много кому, много зачем. Нашлись счетоводы да подсчитали, что фондам и отдельным людям она подарила более десяти миллионов шведских крон — в пересчёте на новые. А ещё создала сказочный музей «Юнибакен»: тоже дорогая игрушка, в которой «Астероиду Линдгрен» удалось воплотить свой собственный — а чей же ещё! — идеальный детский мир. Девчонкам-мальчишкам в «Юнибакене» дозволено всё: бегать, прыгать, болтать, кричать, танцевать, петь, смеяться, рисовать и даже испытывать ощущение полёта, если получится: у кого уж как устроено серое вещество! А ещё любить цветы и деревья, ведь «…без цветов в мире было бы так пусто. Обожаю цветы и деревья. (Только, ради бога, не вздумайте присылать мне деревья — а то с вас станется, завалите какую-нибудь липу на Унтер-ден-Линден, если они там ещё остались). И всё-таки. Цветы и деревья — без них мир бы решительно опустел», — пишет Астрид боготворившей её Луизе Хартунг в мае 1954-го.
…
Кнопки ноутбука отказываются впечатывать в файл словечки в прошедшем времени, и потому мы прямо сейчас, вот с этой самой буквы, отправляемся в Прекрасное Далёко, оно же Настоящее Продолженное. А отправной точкой нашего пока ещё туманного путешествия — надо же от чего-то отталкиваться! — становится повесть о Бритт-Мари, написанная в 1944-м, м-м-м, «домохозяйкой» (как Астрид нередко называют недалёкие исследователи) со знанием четырёх, на минуточку, языков. Кстати, условное «домохозяйство» продолжалось всего-то три года, после чего молодая-дважды-мамочка-литератор стала помощницей Гарри Седермана, всемирно известного криминалиста и владельца детективного агентства — вот откуда ноги вырастут у линдгреновских «Приключений Калле Блумквиста»! О, неужто ныне её Пеппилотте все восемьдесят-плюс? Нет-нет, настоящие леди не имеют возраста — как и настоящие истории, которые можно читать в любую погоду — и даже, возможно, в гробу, если использовать тот с пользой дела, а не как привыкли эти зануды взрослые.
Олэй, «всё началось с того, что мама отдала мне свою старую пишущую машинку»8! — а продолжилось ещё лучше: «Хотите сделать меня СЧАСТЛИВОЙ?» — так двенадцатилетняя Сара Юнгкранц написала шестидесятитрёхлетней Астрид Линдгрен, и завязалась многолетняя тайная переписка, ставшая после ухода знаменитой сказочницы в лучшие миры книжкой9… «Охохонюшки, мы все иной раз понапишем такого, чего и думать не думали!10 — шепнёт-Из-Сказки тихонько А.Л., и кое-кто понимающе разведёт руками: ну, допустим, вот эта самая Н.Р., она же «Наталья Рубанова», и разведёт. — Как бы устроить, чтобы эти письма больше никто не прочёл?»11
Автора этих строк «Астероид Линдгрен» тоже сделала когда-то счастливой, ибо что ж ещё, как не счастье, — детское чтение (и перечитывание в студенчестве! и потом, много позже, когда некоторые уже бросают читать и курить) того же «Карлсона»? А ведь в 2025-м ему, как ни крути у виска, семьдесят! Первое издание книжки «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше», вылетело в свет на волшебном пропеллере в далёком 55-м, а в середине 60-х Лилианна Лунгина перевела удивительные и невероятные приключения Малыша и Карлсона на русский: «Я начала читать и буквально с первой же страницы увидела, что это не просто книжка, что это чудо какое-то, что это то, о чём можно лишь мечтать. Что это изумительная по интонации, по забавности, по простоте, по фантастичности выдуманного образа вещь…»12. Не верится, что умный, красивый и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил отмечает солидный по земным меркам jubilaeus13 — на звёздах и астероидах всё, конечно, иначе, а для шарика это срок: не все, увы и ах, тут до зим таких доживают… Но Карлсон, похоже, впрямь живее всех живых — и никакие лит-полит-погоды его не сломят: он — приз, он — hero, он — всамделишный низводитель домомучительниц! От плюшек, конечно же, не толстеют… «О-хо-хо, думаю, психиатрическая клиника скоро всем нам понадобится, вот только поможет ли»14, — доносится тихий голос с Астероида 3204 и истончается… Я, конечно, зову «гениальную старуху», но та поначалу отмахивается — она и при жизни-то была самодостаточной солнечной системой15, что уж говорить о бессмертии! Впрочем, мы непременно встретимся, фру Линдгрен, и вы это знаете не хуже меня… Когда-когда! Вот допишу кое-что, тогда уж наверняка… своё — самое важное, чужое-то подождёт; всё писчее племя страшно эгоистично, не правда ли? Я, знаете ли, с некоторых пор стараюсь держаться от живых недоклассиков подальше. А вот с мёртвыми классиками хорошо, они всё без слов понимают. Во всяком случае, избранные — Саррот, Саган, Андерсен, Линдгрен… Нет-нет, вы не ослышались, я сказала Л и н д г р е н. А Пеппилотте, которая на самом деле Пиппи Лёнгструмп, в 2025-м восемьдесят — o-la-la, ваша девочка по-прежнему зажигает! Да жжот просто вместе с аффтором… жжот, ес! Ладно, давайте так: «Книга стала запасным выходом из будничного и авторитарного режима — вот секрет неслыханного успеха книги у детей», — выдали в 1948-м строгие критикессы детлита Эва вон Цвейгберг и Грета Булин о Пеппи Длинномчулке: их часто цитируют, позволим же себе привести эту цитатку и мы, why not? Для пущей важности. Надо же хоть иногда — «даром преподаватели время со мною тратили…» — ссылаться на эти взрослые авторитеты, хоть и понарошку!
…
Что только о вас не писали, о-о, «национальное достояние Швеции»! В 1991-м в вашу честь в Дании даже создали сорт роз Astrid Lindgren… Мировая звезда — и не просто какая-то там ледяная «звезда»: любимица, защитница, добрая фея! Сколько исследований вам посвящено, сколько опубликовано интервью, сколько снято фильмов… Зачем же ещё и автор этих строк перетряхивает детали, что тщится найти в том числе на Далагатан, 46? Почему гуляет да гуляет себе с экрана по стокгольмской вашей квартире?.. И: не всегда же вы были «гениальной старухой»! Вот, например, с фотографии на нас смотрит интересная молодая особа… о чём думает, вспоминает ли снова разлуку с маленьким Ларсом? Время — не более чем условность, ну а ваша история, Астероид Линдгрен, сама по себе удивительна — и даже без Карлсона с Пеппи, и даже без Мио с Расмусом… испробуем, впрочем, другой штиль.
…
Астрид Линдгрен — не только одна из лучших в мире детских писательниц, но и блестящий издатель, четверть века проработавшая шеф-редактором редакции детской литературы в «Rabén & Sjögren»: стокгольмское издательство, которое в дальнейшем опубликует все её книги, находилось на грани банкротства, но благодаря предпринимательскому и литературному дару этой во всех смыслах восхитительной личности вскоре «поднялось с колен». В частности, в 1962-м Астрид запишет: «В издательстве вроде бы дела идут хорошо, во всяком случае, продажи выросли больше, чем когда-либо». Обо всём этом и многом другом Чель Болюнд написал известную многим книжку «Неизвестная Астрид Линдгрен. Редактор, издатель, руководитель» (М., «Колибри», 2020), где отметил, что А.Л. была одним из самых успешных издателей и «совмещала деятельность писателя и издателя: до обеда сочиняла книги, а во второй половине шла на службу. К работе относилась с огромной ответственностью, отдавая ей время и силы в течение двадцати четырёх лет, пока не вышла на пенсию…». А вот — снова из «Подстрочника» Лилианны Лунгиной: «Астрид Линдгрен — совершенно из своих книг. Она замечательная, она худая, высокая, очень весёлая, очень живая и как-то очень непосредственно на всё реагирующая. Она поражает живой душой. И я как-то её спросила: — Откуда ты взялась вообще такая?..». Ау, дорогой-уважаемый-милая, откуда вы вообще взялись и куда исчезли? «Карлсон» — моя любимая детская книжка, а раз вы — мамочка Карлсона, у которого в двадцать пятом году ещё тот юбилеус, значит, и я самую капельку причастна к вашей истории, о майн готт, полмира тогда «самую капельку» причастны к вашей истории, но даже посмертно вы не станете со всеми болтать, фру Линдгрен, мне ль не понять вас!
*
[Opus II, in vivo]
Звёзды глядели на неё и улыбались ей, а газовые фонари сияли и переливались, подмигивая.
Андерсен. «Дриада»
«Болтать? Ты сказала болтать?» — она подаёт знак присутствия. Она отвечает. Похоже, ей нравится словечко б о л т а т ь. Она вспоминает, что в мае 1970-го, перед выходом на пенсию, выдохнула: «Больше мне не придётся лишать надежды или вселять сомнения в человека, говоря ему: “Нет, ваша рукопись никуда не годится”. Больше никогда! Вы не представляете, как утешительна эта мысль!» — ха-ха, ещё как представляю, фру Линдгрен, хо-хо, ещё как; впрочем, до пенсии литагенту поневоле ещё далеко… во всяком случае пока.
…
«Тогда за работу, Na-ta-li! Так тебя называть — или На-та-ли? За настоящую работу, за буковки… и без глупостей, как ты любишь!» — «Кто здесь?» — «…Я писала как одержимая, а поскольку у меня был навык стенографии, я писала с той же скоростью, что думала. Я могла переписывать одно предложение 5, 10, 11, 12, 13 раз, а потом швырять в корзину и переписывать заново. Так продолжалось, пока книга не была переработана в чистый текст. Затем я садилась за пишущую машинку и перепечатывала всё набело, не внося никаких изменений…» — «Хм, фрау Линдгрен, если б вы видели мои ранние черновики! Да и нынешние. Это похоже на работу пианиста с нотным текстом: аппликатура, штрихи, ремарки… но мне никогда, никогда не быть Астрид Линдгрен, поэтому…» — «Ноу проблем, что с того? И зачем? Вот глупости! Будь Натальей Рубановой! — пожимает плечами Астрид. — На дворе ночь, тебе давно пора спать, завтра допишешь… какая уж разница, особенно после всего, что у вас тут напроисходило! Кстати, ты недурно пишешь — и знаешь о том: одним словом, от скромности не умрёшь! И правильно — нечего в змеиной лодке скромничать. Ты, главное, не бросай. Никогда не бросай буквы-то… как бы все эти ни шипели, помни: у тебя антидот! А у них даже яд фальшивый», — на этом консонансе фру Линдгрен желает мне спокойной ночи. Я польщена приятной неожиданностью и послушно выключаю ноутбук: утро вечера мудреней, why not, я чертовски хочу спать и говорить во сне с гениальной старухой — она невероятна. И тоже знает об этом! И вот что диктует, далее по памяти, — почти дословно.
…
Из семнадцати дневников, которые сказочница вела всю Вторую мировую и на которые получила post’мертно массу полярных отзывов, на русский переведено крайне мало — по крупицам надо ловить в Сети. Но нелестные отзывы никого не касаются — дневник на то и дневник, чтоб писать туда всё что хочешь, в том числе о личном пире во время чумы: хозяйка = барин. Слушайте, если хотите — не только старинный русский романс… Итак, мы едем-едем-едем, драгоценная Астрид, не передумали? Она мотает головой; она открывает одну из тетрадей, другую, третью, десятую; её голос так тих, что приходится навострить уши. Слушайте, если хотите.
«О, сегодня началась война. Никто не хочет в это верить… Ужасная тревога охватила всех и вся… Боже, помоги нашей бедной планете, поражённой безумием!» (1 сентября 1939) — «Господи! Пусть настанет мир. Хороший мир, на который сможет согласиться Финляндия и, в любом случае, сохранить своё право на самоопределение. Пусть настанет мир! МИР?!?» (12 марта 1940) — «Несмотря ни на что, по-прежнему хочется создавать вокруг себя уют. Карин получила новое бюро, а Ларсу повесили лампу для чтения над диваном, на котором он теперь будет спать, тогда как Карин унаследовала его замечательную кровать с драпировкой. Прошёл год! Наступит ли мир 1 сентября будущего года?» (1 сентября 1940) — «Я думаю, что почти все в Швеции чувствуют так же, как я: это чистая и совершенно незаслуженная, великая милость — то, что нам дано тихо и спокойно праздновать Рождество у себя дома» (28 декабря 1940) — «Ах, если бы Новый год принёс нам мир! Подай, Господи» (1 января 1941) — «Войне исполнилось три года, а я не отметила её день рождения. Отношение к войне у всех нас претерпело постепенно изменения. Раньше о ней говорили с благоговением; сейчас её воспринимают в качестве необходимого зла, о котором думают и говорят как можно меньше… несмотря ни на что, мы войны не забываем. Она существует в глубине как глубокое отчаяние, которое постоянно подогревается газетными описаниями» (5 сентября 1942) — «Гестапо, я считаю, должно быть стёрто с лица земли, но должно же быть и достаточно приличных немцев, по-другому быть не может…» (24 января 1943) — «Да, наконец-то, после полутора лет, разорвали кольцо вокруг Ленинграда. Надо быть русскими, чтобы перенести такие страдания, какие вынесло население Ленинграда. Собак, кошек, крыс съели давным-давно, и, как утверждает фру Медин, согласно источникам из Финляндии, там в последнее время продавали человечину, но это никак ведь не может быть правдой…» (29 января 1943) — «Сейчас мы вступили в Рождественский пост, начиная постепенно радоваться приближению Рождества. Притулишься у камина и думаешь, как это прекрасно, что у тебя есть дом. По крайней мере, я так думаю» (29 ноября 1943) — «Я наслаждалась в полной мере, подготавливая дом к Рождеству, и я постоянно чувствовала совершенную, всепроницающую благодарность за то, что это по-прежнему возможно, и за то, что мы живём в таком мирном уголке земли. Это звучит банально, но это во всяком случае именно так. Я настолько благодарна за это, что не могу выразить словами и полностью сознаю, что это должны быть самые счастливые годы моей жизни. Ведь ни один человек не может быть так счастлив очень долго. И я осознаю, что должны наступить испытания…» (25 декабря 1943) — «Война отметила своё пятилетие, события идут одно за другим; страшно жалко, что я нахожусь в таком состоянии, что ничего не могу писать» (7 сентября 1944) — «Русские продвигаются вперёд огромными шагами. Подумать только, что они дойдут до Берлина! Может быть, самое лучшее, вырезать сводки из газет каждый день, может быть, именно сейчас идут решающие столкновения. Между мною и Стуре тоже идут решающие столкновения, и в такой тоске, как в последние дни, я уже не помню, когда пребывала» (21 января 1945) — «Моя личная война практически закончена — победа за мной» (2 марта 1945) — «1 мая, 21 час 40 минут… Исторический момент. Гитлер мёртв. Гитлер мёртв. И Муссолини мёртв…» — «7 мая 1945 года. Это День Победы! Войне конец! Войне конец! ВОЙНЕ КОНЕЦ!»
…
Мы на берегу озера N — я нередко приезжаю к этой воде: здесь немноголюдно, иногда почти никого, хотя городок NN как на ладони, совсем рядом, да и от Белокаменной рукой подать. Быть может, это лучшее местечко для того, чтобы молчать на всех, — если ж учесть, что именно сюда прибыла не так давно фру Линдгрен, а именно — в ноябре 2024-го, то просто великолепное местечко. Я не испугалась и нисколько не удивилась: да, только так и должно быть! Шопен и Моцарт снисходили до автора этих строк в прошлом веке и были запечатлены в его текстах, а вот из сосестёр/собратьев по пёрышку-мыши — никто, никогда: ни в том горестном столетии, ни в этом — безрадостном, если смотреть на шарик и его производные из космоса. Возможно, больше всего на свете я люблю ноты, а не слова, и потому-то…
— Тебе лучше написать нечто правильное с их точки зрения, — сбивает с мысли Астрид Линдгрен, легонько касаясь плеча. — А то ведь сама знаешь… гусей дразнить! Иногда это допустимо, элемент поддразнивания даже необходим, если знать правила игры, но сейчас лучше кинуть абстрактную кость в абстрактную пасть. Уж я-то знаю, о чём говорю! И кстати: ты для чего пишешь-то? Ничего, что с корабля на бал — и сразу на «ты»? У нас в Швеции все тыкают, не церемонятся, только с королями на «вы». Да и времени маловато.
— Ничего, фру Линдгрен, как хотите. Но как же долго вы летели! Уж думала, не услышите… Так и перестала ждать. На самом деле всё беспредельно просто — как только перестаёшь желать что-то по-настоящему, оно тут как тут. Но только на самом деле! То есть даже не вспоминать… Забыть. Это не значит, что я не рада встрече, просто, пожалуй, как и многое другое, наша сессия из серии «слишком поздно». И вы уже умерли… Все, почти все, кто интересен и важен, уже умерли, вот ведь смешная история, а?
— Охохонюшки! Обхохочешься. Конечно, в моём возрасте слух не идеален, особенно если нет ушей, а слуховой аппарат решительно некуда прикрепить, но всё же тонкие миры дают некоторые преимущества перед мирами более плотными… Конечно, я тебя слышала, Натали. И видела. Разве можно в том сомневаться? И здесь, у воды, и в парках, и у памятника Чайковскому… А ещё, я знаю, ты иногда здороваешься с памятниками: ну признайся — здороваешься? Впрочем, ты не ответила «для чего».
— Надеюсь, я ещё не сошла с ума, фру Линдгрен, поэтому ущипните меня, пожалуйста… Ой-ой, действительно больно! Как вам удаётся быть с того света такой настоящей? Что ж, тогда поехали… Давным-давно один главред спросил меня о том же, что и вы, а я ответила, для развития собственной души. Пишу-то. Он развёл руками и назвал парочку официозных имён, уточнив, что если б я писала, как они, как-эти-официозные-имена, моя литературная судьба — о майн готт, литературная судьба, ха! — сложилась бы совершенно иначе. Но я не хочу иной, с меня моей хватает. Иной-то судьбы мне точно не потянуть… Тем более выпускать школьные сочинения в виде книг, как делают те и эти, было бы крайне неловко… в том числе перед вами. У многих ведь совсем нет чувства ритма… И слуха… И голоса тоже нет — они просто pisateli bukv.
— «Слишком много нот, милый Моцарт! — Ровно столько, сколько нужно, ваше сиятельство!» — хохотнула Астрид Линдгрен. — Ничего, придёт время. И не только твоё. Не обязательно при жизни: уж поверь, оттуда видней… К тому же всё это не так важно, как многим кажется. И… как это ты назвала, о-фи-ць-ёз? Плюнь и разотри. Вот так. Теперь перешагиваем.
— Но что важно на самом деле? Ради чего карусель?
— Простые вещи, очень простые вещи! Неужто не знаешь — или прикидываешься? Ну хорошо, если тебе интересно, что я думаю на сей счёт…
— И?..
— Литература, конечно, входит в первый круг персонального Эдема, но, как ты сама уже понимаешь, это тот «предмет», без которого ты можешь теперь обойтись. У тебя-нынешней, есть кое-что позначительней буковок, в отличие от тебя-прежней, хотя и они, конечно, безусловно важны… Ты многое сказала — да, почти никто ничего не слышал, но не беда. Книжки-то остаются, а что написано пером — не вырубишь топором. Так у вас ещё говорят? Ты любишь ваши русские пословицы и поговорки?
— Нет, фру Линдгрен, но кое-какие помню. «Талант к коже не пришьёшь», например. Хотя вряд ли это русская поговорка — это так, непонятно что. Лучше и не вспоминать об этом.
— Уф, да знаю я, знаю всё, о чём ты хочешь спросить! Я же видела эту твою тетрадь с вопросами… синюю.
— Странно, с вами так легко: так было лишь с бабушкой… она носила на четвёртом тонкое серебряное колечко, «недельку»… знаете, что такое колечко «неделька»? С ним её и закопали. Только серьги остались да вышивки. О, как она вышивала, фру Линдгрен! Целые картины… те самые тонкие миры…
— Ну, Натали, ты тоже не из тяжёлых! И мы говорили с бабушкой, да будет тебе известно, — она просит тебя не печалиться и делать всё, что ты делаешь, только быстрей. Я бы назвала этот процесс «ускоренной интенсивностью»: жизнь в трёхмерке действительно короткая штука, и даже если жить сто лет, времени всё равно ни на что не хватит, имей в виду! Поторопись, одним словом.
— Бег на месте forever — или не на месте… или не на своём… Вот мама оттуда сказала, что я «бриллиант в навозной куче». Или около неё, ну, около кучи… Я не разобрала, было плохо слышно. Связь постоянно обрывалась… и вот совсем оборвалась. С другой стороны, бриллиант всегда ведь можно отмыть?
— Мама права, Натали! И обязательно перезвонит.
— Мама всегда права, фру Линдгрен.
— Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд… придумай же себя, вылепи заново! После смерти жизнь только начинается… никаких телесных обременений. Никаких налогов, болезней, мужей и проч. Думаю, ты могла бы записать цикл бесед с мёртвыми знаменитостями. Вот как со мной, например… Конечно, не каждый решится приземлиться на берегу русского озера, как я, это вам не стокгольмский наш Васа-парк, но желающие точно найдутся. Или тебя что-то смущает?
— Меня — нисколько. Главное — не смутить их. Да и не с каждым я готова вести беседы, как с вами, будь она или он тысячу раз нобелевский лауреат. С Гессе — да, было бы любопытно, а вот с условной Ахматовой — увольте. И вообще какое счастье, что я никакая не знаменитость вроде вас! А то бы перемывали мне косточки и по гроб жизни, и по гроб смерти.
— Ну, косточки тебе и так моют, для этого умирать не надо. Ещё раз: плюнь и разотри. Вот так…
— Вы ещё прилетите? Вернётесь на это озеро?
— А как сама думаешь?
— Думаю, пора вспомнить Пеппи с Карлсоном, у них же юбилеи… И не только у них… Так вы ещё прилетите? Прилетите когда-нибудь? Ответьте же, не отвечать невежливо!
— Я прилечу приблизительно, — кивает, улыбаясь, сказочница и, раскрыв зонтик, поднимается на нём туда, где меня давно ждут, но пока не торопят. — Ну что, расстроила я тебя? Надеюсь, нет. Ты всегда можешь запросто позвонить мне и обсудить, что да как. И заруби на носу: рукописи пойдёт на пользу, если оставить в ней только самое существенное… будет новая история готова — присылай: «Астрид Линдгрен, до востребования».
1 «Наши животные — живые существа, они могут страдать, им бывает страшно и больно — как и людям… Имеем ли мы право пренебрегать потребностями животных ради дешёвой еды?» (А. Линдгрен).
2 Астрид Линдгрен основала и содержала rehabiliteringscenter: реабилитационный центр для детей-инвалидов.
3 А вот Есенин в «Стансах» сто уж как лет назад — о том же: «Я вижу всё. И ясно понимаю, / Что эра новая — / Hе фунт изюму вам…» (смайл vs возмущение на усмотрение читающего).
4 Мужья (англ.).
5 Человек пишущий.
6 1957 год.
7 Полное одиночество (фр.).
8 А. Линдгрен. «Бритт-Мари изливает душу» («Britt-Mari lättar sitt hjärta», 1944).
9 Астрид Линдгрен, Сара Швардт. «Ваши письма я храню под матрасом. Переписка 1971–2002» (Белая Ворона, 2017).
10 Из письма Астрид — Саре, 27.03.1972.
11 Из письма Астрид — Саре (суббота, апрель, 1972).
12 «Подстрочник. Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана», 2016.
13 Юбилей (лат.).
14 Из письма Астрид — Саре (суббота, апрель, 1972).
15 Так называл А. Линдгрен известный норвежский писатель Альф Прёйсен, автор в том числе и популярной в экс-СССР сказки «Про козлёнка, который умел считать до десяти».